«Война — это наихудший способ получения знаний о чужой культуре»: Вместо заключения

Вторая мировая война многое изменила в представлениях о внешнем мире.

Прежде всего, как справедливо заметил Г. А. Бордюгов, «если, к примеру, после Первой мировой, быть может, война и воспринималась как фактор нормализации жизни, то после Второй мировой, затронувшей все сферы жизни людей, война постепенно вытесняется на периферию, идея войны уступает место идее мира, которая становится почти нормативной»[1]. Действительно, «идея мира» (выраженная в массовом сознании устойчивой поговоркой, «лишь бы не было войны») на несколько десятилетий стала для народов СССР, прежде всего русского народа, чем-то вроде национальной идеи.

Далее, сотрудничество в рамках антигитлеровской коалиции, особенно среди представителей интеллигенции, рас-ценивалось как начало нового этапа взаимоотношений СССР и ведущих стран мира. Оставили след не только межсоюзнические отношения, сопровождавшиеся изменениями в пропаганде, а в ряде случаев — прямыми контактами советских граждан с союзниками, но также и личные впечатления от увиденного в Европе в 1944-1945 гг., которые резко контрастировали с советской действительностью и весьма разнились от удручающих картин западной жизни, тиражируемых официальной пропагандой. Не впервые в истории России победоносный заграничный поход привел к серьезным изменениям в массовом сознании. Конечно, по меткому выражению С, Лема, «война — это наихудший способ получения знаний о чужой культуре», но для многих советских граждан он оказался единственно доступным[2].

В первые послевоенные годы советское руководство активно пыталось свести к минимуму последствия знакомства многих советских людей с повседневной жизнью Запада (отсюда — идеологические кампании конца 40-х — начала 50-х годов, в том числе «борьба с космополитизмом»). Но такие меры давали лишь ограниченный и временный эффект.

В течение следующего этапа, с конца 1950-х по 1985 г., в СССР постепенно рушились преграды в области международного обращения, происходило неформальное налаживание контактов советских граждан с иностранцами, создавалась атмосфера доверия, ширилось количество неформальных общественных организаций. Другими словами, возникали элементы гражданского общества. Это, а также появление альтернативных источников информации о западном мире, привело к постепенной эрозии устоявшихся внешнеполитических стереотипов. Как уже отмечалось, именно в это время они в значительной мере (хотя, конечно, далеко не полностью) вытесняются инокультурными стереотипами. Теперь, например, Италия вызывала ассоциации не столько с Муссолини и фашизмом, сколько с Феллини и Данте, Англия — не с Чемберленом или Черчиллем, а с Шекспиром, футболом и «Битлз», и т. д. Конечно, здесь сыграло свою роль и повышение уровня массового образования в СССР, но не только.

Происходит почти незаметный, но постоянный по своей динамике процесс открытия советского общества внешнему миру. Нарастает количество фильмов, книг, разнообразных выставок; все больше советских людей выезжает за рубеж в туристические поездки, в командировки, все больше проникает, с одной стороны, реальная информация о жизни на Западе, а с другой — представление 30-х годов о Западе как об антимире, где все «не так», где все не по-человечески и все страшно, сменяется обратным мифом: этот Запад для значительной части населения уже предстает сказочным миром, где все не просто по-иному, но и намного лучше, чем у нас.

И вместе с тем опасения войны, сформированные в первую очередь памятью о Великой Отечественной, продолжали доминировать в массовом сознании. В эту эпоху трудно найти следы предвоенных иллюзий или особые разногласия относительно предполагаемого противника. В качестве такового рассматривались США, НАТО, Запад в целом; сама же гипотетическая война почти однозначно воспринималась как катастрофа.

С 1985 г. начинается сложный, противоречивый, но довольно быстрый, и, как тогда казалось, необратимый процесс ликвидации стереотипов «холодной войны» как на Западе, так и в СССР. Столь же противоречивым являлось становление новых внешнеполитических приоритетов в мире, которое определило более трезвый, хотя и не лишенный предубеждений, взгляд Запада и России друг на друга в связи с попытками установить баланс глобальных и национальных интересов.

«Минусы» сменяются «плюсами»; появляется новое, почти повсеместное определение «цивилизованные страны», из числа которых СССР, а затем и Россия, автоматически исключались. От Запада ждали кредитов, инвестиций, гуманитарной помощи, и в результате — резкого повышения уровня жизни.

В 1994 г. социологи подсчитали баланс симпатий и антипатий граждан России в отношении ведущих зарубежных стран. На первом месте оказалась Франция с оценкой +60 (т. е. превышение позитивных оценок над негативными составило 60%), за ней следовали Великобритания (+53), США и Япония (+48), Германия (+43)[3].

Но, как записал однажды в дневнике М. М. Пришвин, «красота далеких стран непрочная, потому что всякая далекая страна рано или поздно должна выдержать испытание на близость»[4].

Близкое знакомство с реальным Западом, а главное, результаты «перестройки» и последовавших за ней «рыночных реформ» привели к тому, что инверсия произошла еще раз, и вновь возродились традиционные стереотипы, демонизирующие Запад, порой отдающие средневековьем и мало свойственные даже позднему советскому обществу.

О масштабах и скорости этой вторичной инверсии свидетельствует, в частности, такой пример. В1994 г. на вопрос «Вы согласны, что Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, что нам и сегодня никто не желает добра?» ответили «совершенно согласен» и «скорее согласуй» 42% опрошенных, а «целиком не согласен» и «скорее не согласен» — 38% (т. е. мнения разделились почти поровну; затруднились с ответом 20%). В 1995 г. этих точек зрения придерживались соответственно 66 и 27% при 7% воздержавшихся. Другими словами, всего за год вчера еще расколотое общественное мнение определилось и в результате поддержало по сути изоляционистское отношение к внешнему миру, прежде всего Западу[5].

Особенно наглядно эти изменения получили отражение в отношении к США, главной и единственной ныне супердержаве, своего рода олицетворению Запада и одновременно традиционному «потенциальному противнику» последних десятилетий.

Если в 1995 г. положительное отношение к США высказывали 77,6% респондентов, то в 2002 г. лишь 38,7, а в 2003-м — 24%; с другой стороны, негативное отношение к США в эти же годы демонстрировали 9,45,5 и 55,7% соответственно.

Но не менее важна динамика отношения в эти же годы к другим странам Запада. Так, количество положительно воспринимающих Англию уменьшилось с 1995 по 2003 г. с 76,6 до 50,5%, а доля ее противников выросла с 4,2 до 20,6%. Те же показатели относительно Франции составляют 78,9 и 74% относящихся положительно, 3 и 5,2% — относящихся негативно; относительно Германии — 69 и 62,2% относящихся позитивно, 11,5 и 14,6% — относящихся негативно. Другими словами, общая тенденция ухудшения отношения прослеживалась, хотя и в гораздо меньшей степени, в отношении Англии, и была почти незаметна применительно к Франции и Германии[6].

Если взять самые последние данные (август 2007 г.), то эти тенденции стали еще более определенными: так, США и Великобритания занимают высокие места в списке потенциальных противников (антирейтинг США в 2006 г. составлял 45%, в 2007 г. снизился до 26%, но по-прежнему остается самым высоким; Великобритания с 7% антирейтинга оказывается на третьем месте наряду с Прибалтикой и Украиной). Зато Франция и Германия прочно обосновались в списке самых дружественных стран — Германия на втором месте с позитивным рейтингом 14% в 2006 и 12% в 2007 г.; Франция в 2006 г. занимала третье место[7].

Следовательно, вышеупомянутая «ретроградная инверсия избирательна и непрочна; более того, она скрывает вполне реальный, хотя далеко не всегда осознаваемый, процесс восприятия западной системы ценностей, продолжающий сходные процессы советской эпохи в гораздо более благоприятной для этого внешней среде[8]. Можно сказать с большой долей уверенности, что она затрагивает прежде всего внешнеполитические стереотипы; однако одновременно идет процесс формирования инокультурных стереотипов, а личный опыт знакомства с внешним миром способствует их превращению в образы.

Если говорить о перспективе, отношение к Западу будет меняться скорее в благоприятную сторону. Но главное, оно будет определяться не столько стереотипами, сколько какими-то реальными событиями и реальным пониманием того, каковы российские национальные интересы. Другое дело, что в массовом сознании представление о наших подлинных интересах может быть самым неожиданным и самым причудливым. Речь идет о мотивации. Т. е. российское общество будет руководствоваться не тем, что Америка враг или друг России, а тем, что Америка делает в данный момент и какой результат это будет иметь для России. И хотя стереотипы внешнего мира как таковые сохранят свою значимость, они будут гораздо более противоречивы, гораздо более сложны и гораздо более разнородны. И общей тенденцией будет их постепенное превращение в образы внешнего мира, подкрепленные не только информацией, полученной из различных источников и таким образом изначально разносторонней, лишенной однозначной эмоциональной или смысловой окраски, но зачастую и личным опытом — опытом общения с иностранцами, опытом посещения тех или иных стран, Опытом работы и жизни в этих странах наконец.

Отсутствие всеохватывающей пропаганды, многообразие источников информации, а главное, возможность реальных контактов и просто смена поколений, ведут к тому, что процесс размывания старых стереотипов ускоряется, Запад в значительной степени теряет свою «мифологическую составляющую», по крайней мере, в глазах значительной части российского общества.

И, вместе с тем, вышесказанное отнюдь не отменяет определенных закономерностей, связанных с особенностями восприятия «Иного», со стереотипизацией как массового, так и индивидуального сознания.

Так, если говорить о сознании отдельного человека, вопрос о том, в какой степени возможно освободиться от стереотипов, остается открытым. Если речь идет об преодолении всех стереотипов как формы мышления, то это, конечно, невозможно. С другой стороны, в отдельных узких (профессиональных) сферах деятельности их влияние может быть сведено к минимуму. Что касается массового сознания, тут можно говорить лишь о преобладании на данном этапе тех или иных тенденций.

Очевидно, однако, что процесс формирования, эволюции, воспроизводства стереотипов и возникновения образов является постоянным, и представления об «Ином», по крайней мере в исторически обозримой перспективе, будут оставаться столь же сложными, противоречивыми и разнохарактерными.