Записка Н.И. Ежова И.В. Сталину о настроениях в семье Пешковых в связи с процессом по делу антисоветского право-троцкистского блока. 7 марта 1938 г.

7 марта 1938 г.

№ 11650[1]

Совершенно секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)

товарищу СТАЛИНУ

Направляю агентурные сообщения о настроениях в семье ПЕШКОВЫХ, в связи с процессом «право-троцкистского блока»[2].

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

ЕЖОВ

Агентурное донесение

Источник был в доме ГОРЬКОГО за последнее время два раза — 1 и 4 марта.

1 марта в доме царило уныние. Екатерина Павловна ПЕШКОВА и Надежда Алексеевна ПЕШКОВА находились в чрезвычайно удрученном состоянии и беспрерывно плакали. Екатерина Павловна переселилась на эти дни в дом ГОРЬКОГО.

Н.А. ПЕШКОВА находилась в тяжелой депрессии и производила впечатление человека с пошатнувшейся психикой. Сквозь слезы она постоянно восклицала: «Не уберегла, не досмотрела, оказалась дурой и игрушкой в руках преступников». ЯГОДА и КРЮЧКОВ награждались Н.А. ПЕШКОВОЙ эпитетами негодяев, мерзавцев и т.п. Н.А. ПЕШКОВА сказала источнику: «Я не сплю все ночи, перебираю мысленно всех своих знакомых, никому не верю. Я совершенно разочаровалась в жизни и людях. Я всего боюсь».

Когда она узнала, что на процессе будет говориться о смерти Максима ПЕШКОВА, она сказала: «Я боюсь, что мое имя будет фигурировать рядом с грязными именами ЯГОДЫ и КРЮЧКОВА. Боюсь, что мое имя будет опозорено всюду».

У Екатерины Павловны ПЕШКОВОЙ настроение было более агрессивное, она была очень раздражительна. Часто вслух обвиняла Н.А. ПЕШКОВУ о всех домашних, говоря: «Сына не уберегли, Макса оставили одного. Если бы я была в доме — этого бы не случилось. А то все были заняты своими личными делами».

В этот вечер было много разговоров о разных подробностях и деталях, касавшихся болезни и самой смерти Алексея Максимовича. Старались вспомнить все детали, чтобы для самих себя объяснить, как происходило дело.

ЧЕРТКОВА вспомнила, что когда Алексей Максимович в последний раз должен был выехать из Крыма в Москву, было получено известие о болезни его внучат. Поэтому ЧЕРТКОВА настаивала, чтобы отъезд Алексея Максимовича был отложен. Однако, по ее словам, КРЮЧКОВ решительно этому воспротивился, говоря: «Вагон уже заказан. Алексей Максимович сам хочет ехать». И действительно, сказала ЧЕРТКОВА, на второй день по приезде в Москву Алексей Максимович заболел гриппом, а затем воспалением легких. ЧЕРТКОВА выставила предположение, что КРЮЧКОВ намеренно действовал таким образом и вез ГОРЬКОГО в дом, где была инфекция.

ЧЕРТКОВА вспомнила также, что во время последней болезни ГОРЬКОГО врачи прописали ему дигален. От этого средства Алексею Максимовичу стало хуже, и ЧЕРТКОВА заявила об этом докторам, но все врачи ей сказали: «Это случайное и временное явление. Средство это проверенное и действие его бесспорно».

Очень много было разговоров по поводу М.И. БУДБЕРГ.

ЧЕРТКОВА и РАКИТСКИЙ с горячностью говорили, что БУДБЕРГ подлая женщина, она была в связи с КРЮЧКОВЫМ еще в Сорренто. В последние годы между ГОРЬКИМ и БУДБЕРГ наступило охлаждение, хотя БУДБЕРГ всячески старалась восстановить к себе расположение ГОРЬКОГО. Она очень хотела поехать к ГОРЬКОМУ в Крым в 1936 г., но Горький, узнав об этом, сказал: «Зачем ей ехать, скажите, чтобы не ехала».

По возвращении Алексея Максимовича в Москву, БУДБЕРГ добилась свидания с ним наедине и, по словам, Н.А. ПЕШКОВОЙ между БУДБЕРГ и ГОРЬКИМ произошел решительный разговор, после чего БУДБЕРГ приходила к Н.А. ПЕШКОВОЙ, плакала и говорила: «Они его у меня отняли». Смысл этой фразы не был ею расшифрован. Тем не менее, БУДБЕРГ продолжала оставаться в доме ГОРЬКОГО в период всей его последней болезни, стремилась остаться дежурить у постели ГОРЬКОГО наедине, но ГОРЬКИЙ упорно этого не хотел и всегда задерживал при себе ЧЕРТКОВУ. Однажды, когда БУДБЕРГ особенно усиленно настаивала, чтобы ЧЕРТКОВА шла спать, ГОРЬКИЙ настойчиво сказал «не уходи».

«БУДБЕРГ так рассердилась, — сказала ЧЕРТКОВА, — что в возбуждении всю меня исщипала, так что я ходила с синяками».

Все в доме уверены, что БУДБЕРГ шпионка и что она действовала вместе с КРЮЧКОВЫМ.

4 марта настроение в доме значительно изменилось.

Воспрянула духом Надежда Алексеевна, после того, как ее дочь Марфа была приглашена на дачу ее подругой Светланой СТАЛИНОЙ. Надежда Алексеевна поняла это приглашение как знак особого внимания, как желание выразить сочувствие и доверие.

Источник узнал, что Надежда Алексеевна и Екатерина Павловна направили 4 марта письмо товарищу СТАЛИНУ с выражением признательности. В этот же вечер они занимались сочинением второго письма товарищу СТАЛИНУ, которое, насколько мог понять по отдельным словам источник, касалось вопроса о завещании ГОРЬКОГО. Говорилось, что завещание ГОРЬКОГО под его диктовку писала БУДБЕРГ, что в этом завещании упоминалось имя КРЮЧКОВА и что теперь, в связи с изменившейся ситуацией, как-то надо об этом вопросе подумать.

Другой факт, поднявший в этот день настроение у ПЕШКОВЫХ, был факт присылки билета на процесс. Это тоже было истолковано как знак внимания и доверия.

В этот вечер ПЕШКОВЫХ навести ЛУППОЛ. В течение всего вечера кроме источника у ПЕШКОВЫХ были Михаил Константинович НИКОЛАЕВ и БАБЕЛЬ, только что возвратившийся из Киева.

Екатерина Павловна оживленно рассказывала свои впечатления о процессе. Говорила, что весь зал напряженно и внимательно слушал показания обвиняемых. Сидевший рядом с Екатериной Павловной какой-то сотрудник НКВД, увидевший, что ЯГОДА осматривает публику, присутствовавшую в зале, сказал вслух: «Высматривает, кто остался в живых».

По поводу того, что в показаниях были названы имена ЮРЕНЕВА и еще какого-то советского полпреда, Екатерина Павловна сказала: «Что же это — все полпреды предатели?»

С недоумением Екатерина Павловна говорила о неточности в обвинительном заключении: в обвинительном заключении указано, что ПЛЕТНЕВ был приглашен лечить Максима ЛЕВИНЫМ или КРЮЧКОВЫМ.

«На самом деле, — говорила Екатерина Павловна, — ПЛЕТНЕВА пригласила я без всякого воздействия с чьей-либо стороны».

БАБЕЛЬ, во время общего разговора, рассказал слышанную им где-то историю, как прибыл в Грецию советский корабль, и командой парохода было послано приглашение полпреду посетить это судно. Полпред, якобы, испугавшись задержания, не поехал на советское судно, а сейчас же выехал из Греции в Париж и отдал себя в руки Лиги по защите прав человека. По поводу процесса БАБЕЛЬ говорил:

«У меня готова лопнуть черепная коробка. Я нахожусь в состоянии ужаса, ничего не в состоянии осмыслить. Я где-то читал, что во времена Наполеона был раскрыт заговор, участниками которого оказались доверенные маршалы Наполеона МАССЕНА и БЕРНАДОТ. ФУШЕ и особый прокурор, узнавшие об этом, велели казнить доносчика и ничего не сказали Наполеону. Надо отдать справедливость руководству НКВД. Оно идет до конца, не боится раскрыть всей правды, как бы она ни была страшна.

Мне рассказывали, как БЕЛОВ, участвовавший в разборе дела ТУХАЧЕВСКОГО и других, говорил: “Ничего более страшного я никогда не переживал в жизни”».

Е.П. ПЕШКОВА: «Самое страшное, что у людей утеряно чувство чести и разрушена мораль».

Н.А. ПЕШКОВА: «17 лет говорили, что нет отечества, что не нужна старая мораль — и вот результаты».

БАБЕЛЬ: «Мне кажется, что многие люди стали мнить себя сверхчеловеками, будучи опьянены властью. Я встречал многих таких людей, которые мнили, что им все дозволено. Люди, стоявшие на ответственных постах, восприняли чувство безответственности — на этой почве и был упадок морали. Этим можно объяснить, что люди могли дойти до таких преступлений».

НАЧ. 9 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ

МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

ЖУРБЕНКО

Агентурное донесение

Екатерина Павловна ПЕШКОВА в связи с заседанием суда 5 марта говорила: «Речь РАКОВСКОГО очень поучительна, в особенности ее последняя часть» (то место в показаниях РАКОВСКОГО, когда он объяснял, почему после 8 месяцев отпирательства он стал давать показания на предварительном следствии).

На слова о том, что РАКОВСКИЙ не был политически невиновным человеком и до прочтения пачки газет, Е.П. ПЕШКОВА сказала: «Нет, почему же, если он (Раковский) был отрезан от всего на протяжении нескольких месяцев, а потом узнал сразу о событиях в Китае и Испании, то это могло на него так повлиять. Я считаю, что речь его была неискренней».

«Мне не нравится, — говорила Е.П. ПЕШКОВА, — как иногда держит себя ВЫШИНСКИЙ. Вообще он ведет допрос хорошо, но иногда пытается острить и допускает какие-то приемы, которые рассчитаны для публики и подобают желтой прессе, а вовсе не подходят для советской. Например, этот его вопрос насчет “тети Сони”, и Бухарин в этом месте его обрезал».

Е.П. Пешкова говорила, что она с трудом высиживает заседания, так как все это очень мучительно, но уходить из зала во время заседания считает неудобным, так как подсудимые могут заметить ее. «По-моему, — сказала Е.П., — КРЮЧКОВ видел меня и быстро отвернулся».

С волнением и нетерпением ждет она, когда будут допрашивать в связи с убийством Алексея Максимовича и Макса.

Вечером 5 марта на Малой Никитской были: Надежда Алексеевна, И.П. РА-КИЦКИЙ[3], Екатерина Павловна, ее муж М.К. НИКОЛАЕВ и один из братьев Надежды Алексеевны.

Н.А. Пешкова как будто немного успокоилась, хотя тоже с напряжением ждет допроса по поводу Алексея Максимовича и Макса. Внимательно читает газеты, но говорит: «У меня сейчас голова такая, что я читаю и иногда ловлю себя на том, что не понимаю».

«Интересно было бы как-то подсказать, — сказала Н.А. Пешкова, — чтобы допросили или проверили насчет “Титки” (Мария Игнатьевна БУДБЕРГ). Наверное, она тоже была шпионкой. Я теперь думаю, — говорила Надежда Алексеевна уже однажды вскользь сказанное, — что и завещание Алексея  Максимовича, где он назначал КРЮЧКОВА распорядителем архива, подложное. Оно было написано рукой Марии Игнатьевны и только подписано Алексеем Максимовичем, когда ему уже было плохо. Может быть, Мария Игнатьевна сама его сначала написала, а потом, не говоря о содержании, убедила Алексея Максимовича подписать или просто подделала подпись.

КРЮЧКОВ был с ней заодно, и говорили даже, будто она жила с КРЮЧКОВЫМ».

Екатерина Павловна вечером в связи с допросом БЕССОНОВА говорила: «Какой это эсер? Никогда о таком эсере не слышала. Это может быть уже из эсеров новой формации, а в наше время о БЕССОНОВЕ никто ничего не знал». И еще:

«Слушайте, какой же С. МАСЛОВ эсер? Они никогда не был эсером, это даже не энэс, не трудовик, это была такая группа АРГУНОВА, МАСЛОВ примыкал к АРГУНОВУ». В этих словах Е.П. ПЕШКОВОЙ был такой подтекст: эсеры ее времени были другие, не изменники, а в БЕССОНОВЕ и С. МАСЛОВЕ она эсеров не видит, эсеры, мол, не способны на измену и шпионаж.

Екатерина Павловна ПЕШКОВА волновалась, что она все время ловит на себе любопытствующие взгляды, и что это неприятно, так как она становится каким-то объектом зрелища.

«В особенности, — говорила Е.П., — меня раздражает писатель НИКУЛИН, который вертится около меня, лезет со своим сочувствием и просто надоедает».

Надежда Алексеевна отдельно сказала, что Екатерина Павловна о письме Надежды Алексеевны к товарищу СТАЛИНУ ни слова не говорит, и она, Надежда Алексеевна, не знает, отправила ли или не отправила Е.П. это письмо[4].

п/п ПОМ. НАЧ. 1 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ РАЙХМАН

Агентурное донесение

Поздно вечером 5 марта в Доме ученых Мария Федоровна АНДРЕЕВА много расспрашивала о процессе. Сама говорила очень мало, была весьма сосредоточена, расспрашивала о внешнем виде ЯГОДЫ, КРЮЧКОВА и БУХАРИНА, но реплик никаких не давала.

Когда зашел разговор о том, в какое доверие втерся КРЮЧКОВ к Алексею Максимовичу, Мария Федоровна АНДРЕЕВА усиленно подчеркивала, что он — КРЮЧКОВ — был общим любимцем в доме: «А как его любил Макс, — театрально восклицала М.Ф. АНДРЕЕВА, — ведь слова нельзя было сказать Максу против КРЮЧКОВА. Макс всегда горой защищал КРЮЧКОВА. Разве, может быть, еще одна Надя (Надежда Алексеевна Пешкова) относилась к нему немножко отрицательно».

«Почему же убрали Макса, — говорила М.Ф. АНДРЕЕВА, — не знаю, может быть, он когда-нибудь что-либо подслушал, может быть, у него было какое-нибудь подозрение, а так не знаю — КРЮЧКОВ с ним очень дружил, и Макс любил КРЮЧКОВА».

«Это теперь Екатерина Павловна все выдумывает, эта старая дура, ей ни слова верить нельзя, и к тому же эсеровская дура» — говорила Мария Федоровна АНДРЕЕВА.

Разговор происходил в присутствии В.И. ВЕГЕРА, какой-то сотрудницы Дома ученых и частично ОРЛОВА — бывшего секретаря Комиссии содействия ученым.

У М.Ф. АНДРЕЕВОЙ определенный, хотя и скрываемый интерес к КРЮЧКОВУ, как он держится на суде, как выглядит, и явно открытая ненависть к Е.П. ПЕШКОВОЙ.

п.п. ПОМ. НАЧ. 1 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

РАЙХМАН

Агентурное донесение

ТИХОНОВ об Н. ПЕШКОВОЙ («Тимоша»).

Страшная атмосфера у нее в доме. Подумать только, что ей пришлось рассказать детям, что их отец и дед убиты, а то бы они узнали в школе. Она женщина, привыкшая жить спокойно, без бурь, а вместе с тем нервная и впечатлительная, и вдруг оказалась в таком ужасном переплете. Когда люди умирают от болезни, то это воспринимаешь как стихийное явление, но когда узнаешь, что они убиты, то и боль вспыхивает вновь. Я очень боюсь за нее: она себе внушает, что она ответственна за происшедшее, что она была дурой, игрушкой в руках преступников, погубивших ГОРЬКОГО. У нее появилось болезненное отношение к людям — никому нельзя верить, боится людей. А у нее плохая психическая наследственность, две сестры сумасшедшие. Боюсь за ее рассудок. К сожалению, Е.П. ПЕШКОВА действует в обратном направлении. Это женщина трагических переживаний и создавшая целый культ погибшему сыну — частые поездки на кладбище, воспоминания и т.п. Теперь она видно очень бурно все переживает и еще более растравляет раны той.

НАЧ. 9 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ

МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ЖУРБЕНКО