Записка Н.И. Ежова И.В. Сталину о настроениях в семье Пешковых, среди научной, творческой и технической интеллигенции. 1 марта 1938 г.

1 марта 1938 г.

№ 101472[1]

Совершенно секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)

товарищу СТАЛИНУ

Направляю агентурное донесение — отклики на процесс «право-троцкистского блока».[2]

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

ЕЖОВ

Совершенно секретно

Агентурное донесение

28 февраля 1938 г.

27 февраля 1938 г., в 9 часов 30 минут вечера у ПЕШКОВОЙ Надежды Алексеевны были в гостях: Илья ВОЛЬНОВ (сын писателя Ивана ВОЛЬНОВА), инженер ГАЛЛ, работник кино «Воля» (воспитанник старшей сестры Надежды Алексеевны); присутствовали еще из своих: И.Н. РАКИТСКИЙ и бонна. Уже знали об информационном сообщении[3], но никто из присутствовавших лично не слышал по радио.

Н.А. ПЕШКОВА была в «ожидательном» состоянии, молчала, была какая-то оцепенелая. Наедине с источником тоже говорила очень мало. Говорила: «Наконец-то мы все узнаем», «но как же маскируются люди! Подумайте, как маскировался КРЮЧКОВ, разыгрывал из себя преданного Алексею Максимовичу человека, страшно подумать, что сделали с Алексеем Максимовичем».

Н.А. спрашивали, будет ли опубликовано обвинительное заключение[4] и будет ли там о Максиме. В вопросе чувствовалось крайнее нервничанье, не будет ли на процессе упоминаться ее имя. Ничего нового, по сравнению с прошлыми разами и с 26 февраля, не говорила, только повторяла, что «нужно набраться сил», нужно и хочется знать все об Алексее Максимовиче и о Максе.

Еще 26 февраля Надежда Алексеевна рассказала, что Марфа (старшая дочь) сказала ей, что Светлана[5] пригласила ее, Марфу, к себе в гости на первое марта и Марфа просила у Н.А. разрешение поехать к Светлане.

«Ну, конечно, я разрешила, — говорила Н.А., — и мне это очень приятно, потому что прежде Марфа частенько бывала у Светланы, они дружат все время, но последний год Светлана ни разу Марфу не приглашала. Я же знаю, так как в гости к Светлане попадают с выбором, то, может быть, это значит, что ко мне (Надежде Алексеевне) относятся хорошо и хотят проявить теплое отношение, и это меня очень трогает».

27 февраля Н.А. сказала, что Светлана вторично спрашивала Марфу, «так что же, Марфа, ты ко мне 1 марта приедешь?» И опять звала Марфу к себе в гости.

Н.Ал. повторила, что это приглашение ее, Н.Ал., трогает.

Вечером же 27 к Н.Ал. должны были приехать Екатерина Павловна ПЕШКОВА вместе с Василием А. ДЕСНИЦКИМ (СТРОЕВЫМ).

Сегодня, 28 февраля, ТИХОНОВ Александр Николаевич, говоря об информационном сообщении, сказал: «В этом сообщении мне кажется недоказательным и маловероятным, что они хотели убрать А.М. ГОРЬКОГО. Что касается Макса, это я понимаю — Макс мешал КРЮЧКОВУ и был против КРЮЧКОВА, но зачем им нужно было убирать старика? Во-первых, им всем и БУХАРИНУ, в частности, было удобно, потому что в доме Горького всегда можно было устраивать всякие встречи; во-вторых, за широкой спиной Горького они же могли обделывать свои дела; так что эта часть информационного сообщения кажется мне странной».

«Воображаю, — говорил А.Н. ТИХОНОВ, — какое сейчас в доме смятение и нервничанье. Вероятно, там опасаются, что на процессе будет упоминаться имя Надежды Алексеевны, в связи с историей со смертью Макса».

Сегодня, 27 февраля, ЛАДЫЖНИКОВ Иван Павлович говорил: «Пришел я сегодня утром на М. Никитскую, ну там, конечно, слезы и полный переполох. Там и Екатерина Павловна. Хотя о Максе в сообщении вчера ничего не было сказано, но думают и говорят по аналогии с Алексеем Максимовичем. Ведь лечили те же врачи — ЛЕВИН и ВИНОГРАДОВ. ВИНОГРАДОВУ Макс очень доверял.

Липа (ЧЕРНИКОВА[6] Олимпиада Дмитриевна) вспоминает, что ВИНОГРАДОВ прописал Максу при воспалении легких слабительное. Липа возражала, потому что в таких случаях слабительное противопоказано, но ВИНОГРАДОВ настаивал, и сам Макс, веря ВИНОГРАДОВУ, просил дать ему слабительное. После приема (хотя Липа сама сбавила порцию) Максу сразу стало хуже».

Сегодня (27-го) детей не пустили в школу, чтобы не нервировать, но я, ЛАДЫЖНИКОВ, считаю, что это неправильно.

Так как многие звонят, то решили удалиться от людей и сегодня (в 2 часа дня) Надежда Алексеевна с детьми и Екатериной Павловной поехали в Горки до утра 2 марта.

И.П. ЛАДЫЖНИКОВ говорит, что страхов, что будет упоминаться имя Надежды Алексеевны, нет, но страшно нервничают, что будут упоминаться Ал. Максимович и Макс.

Совершенно секретно

Агентурное донесение

В. ИНБЕР сказала, что опубликованное сообщение Прокуратуры СССР было для нее «ошеломляющим». Она ожидала иного решения — провести дело без широкой огласки, т.к. «народ уже после решения ЦК[7] настроился на позитивную работу». Оправдывает ли себя устройство процесса, ставит вопрос В. ИНБЕР. По ее мнению — нет, так как информировать население можно было бы иным способом, а для заграницы — это демонстрация «глубоких язв», разъедающих наш организм. Что касается более далекой исторической точки зрения, то наличие стольких уголовных и провокаторских элементов в руководстве страной едва ли украшает историю Октябрьской Революции. «Лучше было бы без процесса» — делает вывод В. ИНБЕР, т.к. уже «не хватает нервов воспринимать такое нагромождение ужасов».

Касаясь вероятности обвинительного материала, В. ИНБЕР высказалась следующим образом:

История с убийством МЕНЖИНСКОГО, КУЙБЫШЕВА и ГОРЬКОГО, хотя внешне и носит несколько «приключенческий характер», однако, — вполне вероятна, если иметь в виду фигуру ЯГОДЫ как возможного организатора эти актов. Гораздо меньше она представляет себе в этой роли БУХАРИНА или РЫКОВА. Кроме того, она не совсем представляет себе «связи между деятельностью ЯГОДЫ и правых (а также троцкистов): не было ли здесь параллельной деятельности, причем ЯГОДА «использовал» правых и троцкистов — иначе все это было бы «совсем ужасно».

Во всяком случае, В. ИНБЕР считает, что убийство ГОРЬКОГО могло иметь место, т.к. ГОРЬКИЙ слишком много знал о махинациях КРЮЧКОВА, ЯГОДЫ, АВЕРБАХА и других с его литературным наследством и вообще вокруг его имени. Непременной участницей В. ИНБЕР считает «Тимошу», невестку ГОРЬКОГО, о которой ИНБЕР говорит, что она якобы арестована. В. ИНБЕР выразила при этом удивление, почему в деле нет КИРШОНА, который, по ее мнению, в этом деле с ГОРЬКИМ «сидел по уши».

Касаясь фигуры Д. ПЛЕТНЕВА, В. ИНБЕР сказала, что из осведомленных источников (позже она сказала, что это — писатель В. КАТАЕВ) — ей известно, что ПЛЕТНЕВ намеревался в 1936 г. уехать за границу читать лекции и остаться там, и что его выдала женщина, фигурировшая в его процессе в 1937 г.[8] В. ИНБЕР считает также, что аналогичный случай (в части умерщвления) имел место и с ФРУНЗЕ, и с СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ, но этого «решила не упоминать».

Особо В. ИНБЕР коснулась вопроса о разоблачении Л. Троцкого как шпиона с 1921 г. и 1926 г. В. ИНБЕР отметила, что в «личном плане» для нее это явилось тяжелейшим ударом, так как и без того ей приходилось страдать от своего родственничка[9], который всегда сопутствовал ей в ее литературной карьере как «принудительный ассортимент». Однако, касаясь вопроса по существу, В. ИНБЕР сказала, что ей трудно, очень трудно «реально представить себе все это». В отношении ненависти БУХАРИНА к ЛЕНИНУ она считает все это соответствующим действительности — БУХАРИН рвался в «заместители ЛЕНИНА» и готов был «на все». Что же касается ТРОЦКОГО, то, признавая вероятность и даже безусловность связи его с иностранными державами сейчас, она как-то не может примириться с мыслью, что это идет еще с давних пор. Во всяком случае, это «трудно перенести, трудно усвоить».

Далее В. ИНБЕР высказалась в том смысле, что атмосфера некоторого облегчения, которое и она лично ощущала после решения февральского пленума ЦК[10], сейчас неизбежно снова «замутится». В частности, наличие в составе обвиняемых трех представителей старой интеллигенции «неизбежно снова на время повернет острие против интеллигенции». Для себя лично она ожидает снова ухудшения личного ее положения.

В заключение беседы В. ИНБЕР остановилась на «международных последствиях» процесса. Она считает, что на Западе его воспримут как предвоенную меру; что ряд сочувствующих СССР из числа писателей и других людей интеллигентских профессий неизбежно «отшатнутся», тем более что сейчас снова, как и в период процесса ЗИНОВЬЕВА—КАМЕНЕВА, возникает «параллель с гитлеровской Германией», на которую весьма падки оказались на Западе многие.

НАЧ. 1 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

РАЙХМАН

28 февраля 1938 г.

Совершенно секретно

Агентурное донесение

Беседа с Эйзенштейном о процессе

28 февраля 1938 г. источник посетил кинорежиссера ЭЙЗЕНШТЕЙНА и беседовал с ним о предстоящем процессе над БУХАРИНЫМ и другими. ЭЙЗЕНШТЕЙН говорил:

«Я считаю, что мое собрание сочинений “Понсон-дю-Терайля” (детективные романы) нужно сжечь. Это детский лепет по сравнению с тем, что я сегодня прочел в газетах. Врачи-отравители, умирающие от таинственного снадобья старики, покушения, которые были 20 лет тому назад. Это покрывает старого Рокамболя[11]. Правда, мы все знаем, что ГОРЬКИЙ умирал много лет подряд, но разве для романа это важно. Или МЕНЖИНСКИЙ, который тоже медленно умирал — для романа это опять-таки безразлично. Или БУТЕНКО... Какое страшное впечатление должно было произвести за границей дело БУТЕНКО. Как только я прочел об этом, для меня стало ясно, что это новый Беседовский. А между тем ЛИТВИНОВ не хочет этого понять[12]. Почему?

Потому что никто ничего не поймет в том, что делает “славянская душа”. Никто из иностранцев опять-таки ничего не поймет о процессе.

КОЗИНЦЕВ (кинорежиссер) рассказывал мне, что командарм БЕЛОВ незадолго до ареста напился пьяным и кричал: “Разве ТОЛСТОЙ может назваться великим писателем. Вот ДОСТОЕВСКИЙ — это действительно великий русский писатель”. Чуял БЕЛОВ свою судьбу: вчера он судил маршалов, сегодня оставшиеся маршалы будут судить его[13]. Это сплошная достоевщина — все бывшие процессы и предстоящие процессы. Без Достоевского тут ничего не понять, а так как его нет — придется остаться в непонимании, пока когда-нибудь Дюма-отец не объяснит потомкам, что же произошло.

Вот я написал сценарий “Русь”. Один из героев — посадник — был изображен у меня предателем. Но сейчас я внес изменение в сценарий. Я спутал древнюю Русь с нашей современностью. Это у нас — если воевода, то почти всегда — предатель. А в старину могло быть и иначе».

НАЧАЛЬНИК 9 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ

МАЙОР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ ЖУРБЕНКО

Совершенно секретно

Агентурное донесение

28 февраля 1938 г. источник беседовал о предстоящем процессе с немецким писателем политэмигрантом Иоганесом БЕХЕРОМ, с писательницей Ольгой ГАЛЬПЕРН (жена венгерского писателя ГАБОРА) и известным американским журналистом и писателем Айседором ШНЕЙДЕРОМ (член американской компартии).

Иоганес БЕХЕР говорил, что процесс может вызвать много недоуменных вопросов у иностранных писателей за рубежами СССР.

«Мне самому, например, многое неясно, как получилось, что люди, столь известные партии, оказались предателями.

После процесса РАДЕКА, ПЯТАКОВА и других была издана превосходная книга, но для иностранного читателя в ней не хватало объяснительной статьи или комментариев о том, кто такие народники, эсеры, меньшевики и т.д.[14] На это мне, например, указывали ФЕЙХТВАНГЕР, МАРКУЗЕ и другие писатели. В издании материалов о новом процессе надо это предусмотреть[15].

Очень важно, чтобы на процессе присутствовало как можно больше писателей. Обязательно должны быть такие люди, как КОЛЬЦОВ, ТОЛСТОЙ, ЭРЕНБУРГ. О ГОРЬКОМ должен написать статью именно ТОЛСТОЙ. Статьи этих известных за границей людей будут опубликованы иностранными газетами.

Статьи ТОЛСТОГО, КОЛЬЦОВА и ЭРЕНБУРГА надо обязательно послать в такие газеты, как “Дейтше Фольке Цейтунг”, “Нейе Вельт Бюне”, “Паризер Тагес-Цейтунг”. Преступление, совершенное по отношению к ГОРЬКОМУ, должно быть центральным вопросом для иностранных писателей. Было бы хорошо, чтобы Ромен РОЛЛАН выступил со специальным обращением к писателям. Центральным пунктом этого обращения должна быть фигура любимого западной интеллигенцией ГОРЬКОГО.

Нужно организовать серьезные выступления деятелей науки, поскольку в процессе участвуют ПЛЕТНЕВ и другие профессора. Самое важное дать сведения по истории партии, особенно в отношении БУХАРИНА, который пользовался большой популярностью среди заграничной интеллигенции.

От имени иностранной комиссии Союза советских писателей необходимо разослать друзьям письма о процессе, о том, что враги попытаются использовать его для антисоветской пропаганды. Материалы о процессе надо посылать в ходе процесса. Нужно написать ФЕЙХТВАНГЕРУ, МАРКУЗЕ, Генриху МАННУ и Томасу МАННУ (чем больше по количеству, тем лучше). Иначе они окажутся невооруженными против тех, кто попытается их обработать.

У меня голова идет кругом при мысли о том, какую свистопляску теперь разведет МЮНЦЕНБЕРГ вокруг Генриха МАННА».

Ольга ГАЛЬПЕРН. «Я считаю необходимым, чтобы в живой журналистской форме, в виде памфлетов, было рассказано заграничной интеллигенции о том, что представляют собой эти люди, привлекаемые к суду.

Необходимо, чтобы из Москвы посылались репортажи о процессе от очевидцев, крупных писателей, в том числе от живущих здесь иностранцев. Писатели в своей личной корреспонденции должны писать о процессе своим заграничным друзьям. Следует писать о том, почему эти люди признаются. Что их заставили признаться не только улики, но факты жизни, сама социалистическая реальность. Иностранному интеллигенту, терзаемому психологическими загадками, важно показать, как эти люди, 20 лет боровшиеся против советской власти и партии, каждый раз были биты достижениями социализма. Для заграницы должны дать статьи такие писатели, как ТОЛСТОЙ, ШОЛОХОВ, КОЛЬЦОВ.

В такие центры, где есть троцкистские группы, как, например, в Швейцарии, надо послать хороший материал. Там работают троцкисты БРЕНТАНО, Эрнст ГЛЕЗЕР, ОППРЕХТ и другие.

Может быть, можно было бы пригласить кого-нибудь из хороших писателей на процесс. ЛУКАЧ, например, мог бы хорошо написать о процессе, и это было бы авторитетно для заграницы.

Айседор ШНЕЙДЕР (американский писатель, коммунист). «Процесс требует хорошего освещения. В Америке, например, мало знают, кто такой был КУЙБЫШЕВ или МЕНЖИНСКИЙ, какое значение они имели в СССР.

Надо послать за границу ряд статей, в которых показать настоящее лицо ТРОЦКОГО и БУХАРИНА еще в первые годы революции, связь их с врачами, которые выполняли роль убийц. ЭРЕНБУРГ и КОЛЬЦОВ могли бы быть авторами таких статей. Их манера письма особенно доходчива до американцев. Обычные сообщения ТАСС не дойдут так, как статьи КОЛЬЦОВА.

От некоторых писателей, хорошо известных в Америке, как, например, от ШОЛОХОВА, В. КАТАЕВА, А. ТОЛСТОГО, ФАДЕЕВА и Е. ПЕТРОВА, - надо послать ряд высказываний не в плане газетной статьи, а в плане своей оценки предателей, фигурирующих на процессе.

В отчетах о судебных заседаниях следует подчеркивать не только то, что люди сознаются. В Америке, где практикуется “3-я степень допроса”, знают, что людей можно заставить говорить. Главным образом, надо останавливаться на доказательствах и уликах. В Америке для оценки судебных процессов это играет главную роль.

После суда над ПЯТАКОВЫМ и другими³²⁴ в “Сатардэй Ивнинг Пост” (распространенный буржуазный еженедельник) появилась статья инженера Литля ПЭЙДЖ, работавшего с ПЯТАКОВЫМ по заказам для СССР. ПЭЙДЖ очень жалел, что его не привлекли в качестве свидетеля. Он писал, что мог бы дать ряд ценнейших свидетельств о вредительской деятельности ПЯТАКОВА. Такая статья, напечатанная в журнале с 3-хмиллионным тиражом, произвела в Америке сильное впечатление. Вот если бы и в этом процессе нашелся бы такой человек.

Я уверен, что хорошие статьи известных советских писателей могли бы быть напечатаны в ряде американских журналов, например, в “Нью Рипаблик”. После 2-го процесса этот журнал напечатал хорошую статью Малькольм КАУЛИ. Необходимо послать материалы о процессе в такие газеты, как “Балтимор-Сан”, “Сент-Луи Пост Диспетчер”, “Нью-Йорк Ивнинг Пост”, “Пиплс Пресс” и “Федерайтед Пресс”, которая снабжает информацией рабочую прессу.

На процессе следовало бы допустить не только представителя “Дейли Уоркер”. Не подумайте, что я намекаю на себя».

(А. ШНЕЙДЕР является одним из редакторов английского издания «Интернациональной литературы».)

НАЧАЛЬНИК 9 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ

МАЙОР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ ЖУРБЕНКО

Совершенно секретно

Агентурное донесение

28 февраля с.г. источник был у КРЖИЖАНОВСКОГО Глеба Максимилиановича. КРЖИЖАНОВСКИЙ в сильной тревоге.

«Я, — говорил КРЖИЖАНОВСКИЙ, — как и все мы, старые большевики, на краю пропасти. Этот процесс ставит раз и навсегда крест над старым поколением. Из сообщения Прокуратуры ясно, что БУХАРИН, РЫКОВ — старые соратники ЛЕНИНА — были в заговоре против него. Хотели его убить, а если это принять за правду, то кто нам поверит, что мы лучше БУХАРИНА, что мы не знали об этом заговоре».

КРЖИЖАНОВСКИЙ с горя решил запить, чтобы забыться (пьет целый вечер коньяк).

Свое положение в Академии Наук КРЖИЖАНОВСКИЙ считает шатким. «У меня и до этого были грехи в смысле подбора кадров, меня предупреждали в ЦК, сейчас меня уже не предупредят, а просто снимут. Считаться не будут.

Когда-то во время процесса Промпартии[16] меня заверял МЕНЖИНСКИЙ, что я не виноват, что я не имею отношения к этому делу, но вместе с тем меня убрали».

На замечание жены КРЖИЖАНОВСКОГО, что СТАЛИН тоже виноват в том, что он проглядел заговор, КРЖИЖАНОВСКИЙ ответил: «До СТАЛИНА не доберутся. Шкуру будут спускать с нас».

Жена КРЖИЖАНОВСКОГО несколько раз говорила источнику, что попытка БУХАРИНА арестовать ЛЕНИНА в 1918 г. всем была давно известна, что все это не ново, и что ЛЕНИН ему это простил, как мальчишество. «Если бы был жив ЛЕНИН, — заявила жена КРЖИЖАНОВСКОГО, — этого процесса не было бы, так как ЛЕНИН мог держать в руках БУХАРИНА и его очень любил».

НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ НКВД

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ

РАЙХМАН

28.11-1938 г.

Совершенно секретно

Агентурное донесение

27 февраля источник был в доме ГОРЬКОГО в момент передачи по радио сообщения Прокуратуры Союза о привлечении к судебной ответственности: БУХАРИНА, РЫКОВА, ЯГОДЫ и других. Присутствовали: «Тимоша» — Надежда Алексеевна ПЕШКОВА, РАКИТСКИЙ Иван Николаевич, Зинаида Николаевна (бонна), инженер ГАЛЛ.

В момент объявления об умертвлении ГОРЬКОГО, КУЙБЫШЕВА и МЕНЖИНСКОГО Надежда Алексеевна заплакала: «Отравили, они значит и Максима отравили». «Это ВИНОГРАДОВ, он, он, мерзавец... Мне Липа (Олимпиада Дмитриевна) говорила, что когда ВИНОГРАДОВ дал Максу какое-то слабительное, ему стало хуже; это без меня они ему дали».

РАКИТСКИЙ. «Я думал, все что угодно. Я знал, что КРЮЧКОВ грязный человек. Но этого, я, конечно, никак не мог подумать. Это все ЯГОДА. По его дудочке все делал КРЮЧКОВ. Он и Макса спаивал. Мне тогда говорили шофера: “Вы знаете, Ив. Ник., когда Максим Алексеевич приезжает от БУЛАНОВА, он бывал такой странный, его рвет, он делается синий. Тут что-то не то. От водки так не бывает. Он отравляется чем-то”. Но как я мог представить, что его отравляли. Нет границ человеческой подлости».

ГАЛЛ. «Помните, Макс говорил, вот ВИНОГРАДОВ — это врач, когда он болен, он ему предлагал напиться. Это их метод был».

ТИМОША. «Сволочи. Алексей Максимович ведь совсем было поправился, а эти негодяи, ...значит, ПЛЕТНЕВ... Алексей Максимович ненавидел его. А ЛЕВИН, какая сволочь. Сплошная маска. Ну, как так можно. СПЕРАНСКИЙ говорил, что при организме ГОРЬКОГО он 15 лет еще смело прожил бы. Это они ему что-то дали. КРЮЧКОВ всегда говорил, что раз в доме бывают члены правительства, лишний народ приглашать нельзя и поэтому пускал только нужных ему людей».

ГАЛЛ. «Вы ведь помните, Надежда Алексеевна, они и меня и Настю все старались как можно отстранить. Я тогда не мог понять, в чем дело. Но я теперь понимаю, это потому, что я имел возможность непосредственно говорить с МОЛОТОВЫМ, ВОРОШИЛОВЫМ. Так они ясно боялись. Мог пронюхать их замыслы».

ТИМОША. «Но зачем, что им сделал Алексей Максимович?»

ГАЛЛ. «ГОРЬКИЙ большой политический деятель. За ним шла интеллигенция. Был большим авторитетом. Ведь когда он сказал “когда враг не сдается, его уничтожают”[18], — это спрягалось везде. Нет, какой умный СТАЛИН. Он гнал всех врачей».

Надежде Алексеевне стало хуже. Н.А. сказала, что пойдет к себе, заявив нам, что «я так много пережила, выдержу и это». ГАЛЛ и я простились с Е.Н.[19] и вышли вместе. По дороге к трамваю ГАЛЛ мне заявил: «Мне теперь все понятно, “они” говорили обо мне, рекламировали, но потом замолчали. Видно я был “им” опасен. Я ведь имел непосредственную возможность говорить с Политбюро».

На этом наш разговор с ГАЛЛОМ закончился, и мы разошлись.

НАЧАЛЬНИК 9 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ

МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

ЖУРБЕНКО