Глава 1. Экономика России перед империалистической войной

С начала XX столетия капитализм в России вступает в высшую и последнюю стадию своего развития — империализм.

Концентрация производства, достигшая довольно высокой степени уже к концу XIX столетия, с начала XX столетия еще более усиливается. В 1901 г. промышленные предприятия с количеством рабочих свыше 1 тыс. составляли 1,3% всех предприятий (из числа подчиненных надзору фабричной инспекции), и в них работало 30,9% общего числа рабочих. В 1912 г. таких предприятий насчитывалось 2,1%, и в них было 38,2% всего числа рабочих [«Статистический ежегодник на 1914 г.», стр. 199.].

По степени концентрации производства промышленность России превосходила даже США. В то время как в России на предприятиях с количеством рабочих свыше 500 работало 54% всех рабочих, в США на аналогичных предприятиях работало только 33% всех рабочих. В Англии уже после войны (в 1926 г.) 60 крупнейших углепромышленных предприятий концентрировали только немногим более 50% добычи угля; в США в 1926 г. на 200 крупнейших предприятий приходилось всего 50% добычи битуминозного угля; в России же в 1912 г. 41 предприятие давало 71% всей добычи угля.

Концентрация производства сопровождалась централизацией капиталов в акционерных обществах, особенно усилившейся в годы оживления производства, непосредственно предшествовавшие войне. В 1910 г. были организованы 115 акционерных обществ с основным капиталом в 148282 тыс. руб.; в 1911 — 1913 гг. были учреждены уже 617 акционерных обществ с основным капиталом в 829738 тыс. рублей.

На основе высокой концентрации производства и громадной централизации капитала происходил бурный рост монополий (главным образом в форме синдикатов), которые к началу империалистической войны завоевали господствующее положение в важнейших отраслях промышленности и в банках, а через них и во всем народном хозяйстве России.

В области металлопромышленности монопольное положение занял учрежденный в 1902 г. синдикат «Продамета» («Общество для продажи изделий русских металлургических заводов»), в руках которого в 1912 г. сосредоточился сбыт 78,3% листового и универсального железа, 95% балок и швеллеров, 87,9% бандажей и т. д.

Открывшее свои действия в 1906 г. «Общество для торговли минеральным топливом Донецкого бассейна» («Продуголь») в 1909 — 1910 гг. сосредоточивало в своих руках около 65% всей добычи угля в Донбассе. Этого было совершенно достаточно для того, чтобы «Продуголь» фактически господствовал на угольном рынке.

В нефтяной промышленности три компании («Russian General Oil Со.», «Шелл» и «Т-во Нобель») охватывали накануне войны 86% всех акционерных капиталов и контролировали 60% всей добычи.

Значительное развитие получили монополии также в области легкой и пищевой промышленности. Еще в конце XIX в. был организован синдикат сахарозаводчиков, охвативший в начале 90-х годов свыше 90% всех сахарных заводов. Табачный трест к началу войны охватывал 14 крупнейших фабрик и контролировал до 50% всего производства табачных изделий и около 65% производства третьесортного табака. Спичечный синдикат, организованный в 1914 г., охватил 95% всех спичечных фабрик и около 75% всего производства спичек.

Приведенные данные убедительно свидетельствуют о том, что в XX столетии капитализм в России перешел в стадию монополистического капитализма, империализма.

Не менее ярко об этом свидетельствуют также степень концентрации банковского капитала и интенсивный процесс слияния монополистического банковского капитала с промышленным.

К началу 1914 г. из 46 коммерческих банков 7 крупнейших банков с капиталом от 30 млн. руб. и выше сконцентрировали у себя свыше 52% всего основного банковского капитала.

Русский для внешней торговли и петербургский Международный банки сосредоточили в своих руках около 90% всего сахарного экспорта и были полными хозяевами на внутреннем сахарном рынке. Международный банк был «заинтересован» в 22 промышленных, торговых, транспортных и страховых предприятиях с общим капиталом в 272,9 млн. руб. Кроме того, в его руках находились акции двух крупных петербургских банков (Русского для внешней торговли и Азовско-Донского) и пяти важнейших частных железных дорог. В общей сложности его влияние распространялось, таким образом, на предприятия с капиталом около полумиллиарда рублей.

Ленин приводит данные о том, что из суммы в 8235 млн. руб. функционирующего капитала петербургских крупнейших банков 3687 млн., т. е. свыше 40%, приходилось на синдикаты «Продуголь», «Продамета», синдикаты в нефтяной, металлургической и цементной промышленности. «Следовательно, — заключает Ленин, — слияние банков и промышленного капитала, в связи с образованием капиталистических монополий, сделало и в России громадные шаги вперед» [Ленин, Соч., т. XIX, стр. 112 — 113.].

На почве слияния банков и промышленного капитала вырастала финансовая олигархия.

Об экспорте капитала из России в сколько-нибудь широких размерах говорить не приходится, однако зачатки характерного для империализма экспорта капитала и тенденции к его дальнейшему развитию выступают в рассматриваемый период совершенно ясно. Капитал из России экспортировался в Персию, Афганистан, Китай, на Балканы.

Несмотря на относительную молодость российского империализма и экономическую отсталость России, в ней явно обнаруживались уже свойственные монополистическому капитализму паразитизм и загнивание, превращение «прогрессивного» капитализма в капитализм умирающий. Это обнаруживалось в техническом застое и значительном недоиспользовании производственных мощностей различных, наиболее монополизированных отраслей промышленности (свеклосахарной, нефтедобывающей, угольной, металлургической). Выплавка чугуна, например, составила в 1910 г. только 55% производственной мощности, в 1911 г. — 63%, в 1912 г. — 71%. Между тем это были годы промышленного подъема. Росло число рантье, живущих «стрижкой купонов», и усиливались спекулятивные биржевые операции с ценными бумагами.

По сумме ценных бумаг Россия уступала наиболее развитым четырем капиталистическим странам (США, Англии, Германии и Франции), но превосходила все другие капиталистические страны. В 1910 г. сумма ценных бумаг в России достигла 31 млрд. франков.

Развитие монополистического, империалистического капитализма в России отличалось некоторыми особенностями.

Одной из главных особенностей российского империализма было наличие в экономике России значительных остатков крепостничества. Важнейшим из этих остатков было крупное сословное дворянско-помещичье землевладение и связанные с ним формы крепостнической эксплуатации крестьянства. «Двадцать восемь тысяч собственников, — писал Ленин в 1907 г., — концентрирует 62 милл. дес., т. е. по 2227 дес. на одного. Подавляющее большинство этих латифундий принадлежит дворянам, именно 18102 владения (из 27833) и 44471994 дес. земли, т. е. свыше 70% всей площади под латифундиями. Средневековое землевладение крепостников-помещиков обрисовывается этими данными с полной наглядностью» [Там же, т. XI, стр. 337.]. Этому громадному земельному богатству крепостников-помещиков, этим двадцати восьми тысячам «благородных и чумазых лендлордов», владевших 62 млн. десятин земли, противостояло на противоположном полюсе 10 млн. разоренных и задавленных крепостнической эксплуатацией крестьянских хозяйств, владевших в общей сложности 73 млн. десятин. «На этом основном фоне, — писал Ленин, — неизбежна поразительная отсталость техники, заброшенное состояние земледелия, придавленность и забитость крестьянской массы, бесконечно разнообразные формы крепостнической, барщинной эксплуатации» [Там же.].

В статье «Крепостное хозяйство в деревне», написанной в апреле 1914 г., Ленин приводит ряд интересных фактов и цифр, иллюстрирующих широкое распространение крепостнических форм эксплуатации в деревне накануне империалистической войны. Он указывает на широкое применение такой формы кабалы, как зимние наемки, при которых сохранялся «во всей свежести» даже крепостной термин «обязанные крестьяне». Количество «обязанных» дворов весной 1913 г. достигало, например, в Черниговской губернии 56% всего числа дворов. Другой широко распространенной формой крепостнической эксплуатации была испольщина — обработка земли из половины урожая или уборка сенокосов из третьей копны. Количество испольно обрабатываемых крестьянами земель колебалось в разных районах России между 21 и 68%, а количество испольных сенокосов — между 50 и 185% собственных крестьянских земель. В некоторых случаях испольщики, помимо оплаты земли половиной урожая, а сенокоса — двумя третями, обязывались еще бесплатно проработать в помещичьей экономии 1 — 2 недели, чаще всего с лошадью или с подростком.

Многочисленные остатки крепостнической, барщинной эксплуатации в виде отработков, долговой кабалы, принудительной аренды, переплетаясь со все более развивающейся в деревне капиталистической эксплуатацией крестьянства со стороны растущей сельской буржуазии — кулаков, торговцев, ростовщиков, — делали положение основной массы крестьянства совершенно невыносимым.

Остатки крепостничества тормозили развитие производительных сил в России, прежде всего в сельском хозяйстве.

Ленин указывал, что в то время как на надельной крестьянской земле урожай с десятины равнялся в среднем 54 пудам, на помещичьей земле средний урожай с десятины составлял: при хуторском посеве и при обработке на счет помещика, с помещичьим инвентарем и при пользовании наемным трудом — 66 пудов, при испольной обработке — 50 пудов, а при аренде земли крестьянами — 45 пудов. «Помещичьи земли, — писал Ленин, — при крепостнически-ростовщической обработке (вышеупомянутая «испольщина» и крестьянская аренда) дают худший урожай, чем истощенные, качественно худшие надельные земли. Это закабаление, упрочиваемое крепостническими латифундиями, становится главным препятствием для развития производительных сил России» [Ленин, Соч., т. XII, стр. 277.].

Другой характерной особенностью развития империалистической России было то, что она оставалась экономически отсталой страной по сравнению с Западной Европой. Экономическая отсталость царской России проявлялась во всех областях народного хозяйства.

Промышленность России с начала XX в. была охвачена кризисом, перешедшим затем, с 1903 г., в длительную депрессию, сменившуюся новым оживлением лишь в 1910 г. И хотя начиная с 1910 г. производство в основных отраслях промышленности вновь стало быстро увеличиваться — выплавка чугуна, составившая в 1910 г. 186 млн. пудов, в 1913 г. выросла до 283 млн. пудов; добыча угля выросла соответственно с 1522 млн. до 2214 млн. пудов (в старых границах), — однако за все время с начала XX столетия отсталость русской промышленности по сравнению с промышленностью передовых капиталистических стран не только не уменьшилась, но даже еще более возросла. Так, если в 1900 г. производство чугуна на душу населения было в царской России в 8 раз меньше, чем в США, в 3 раза меньше, чем во Франции, и в 6 раз меньше, чем в Германии, то в 1913 г. оно было уже в 11 раз меньше, чем в США, в 4 раза меньше, чем во Франции, и в 8 раз меньше, чем в Германии.

Вся промышленность России по валовой продукции занимала накануне войны 5-е место в мире и 4-е в Европе. В частности, по добыче угля Россия занимала 6-е место в мире и 5-е в Европе, по машиностроению — соответственно 4-е и 3-е, по выработке электроэнергии — 15-е и 7-е. В абсолютных числах продукция важнейших отраслей тяжелой промышленности России в 1912 г. по сравнению с другими крупнейшими капиталистическими странами составляла (в миллионах пудов):

Продукция важнейших отраслей промышленности в 1912 г. [«Статистический ежегодник на 1914 г.», стр. 823.]

 

Россия

США

Германия

Англия

Чугун

256

1844

1090

603

Железо и сталь

228

1938

1056

418

Каменный уголь

1904

29601

15618

16146

Не следует забывать, кроме того, что по численности населения Россия намного превосходила другие крупнейшие капиталистические страны, вследствие чего она еще больше уступала этим странам по количеству продуктов тяжелой промышленности, приходившихся в среднем на душу населения. Если, например, по объему производства чугуна Россия занимала 5-е место в мире, то по норме, приходившейся на душу населения, она занимала 8-е место в мире.

Так же обстояло и с производством стали. Выплавка стали на душу населения была в 1913 г. в царской России в 11 раз меньше, чем в США, в 8 раз меньше, чем в Германии, в 6 раз меньше, чем в Англии, и в 4 раза меньше, чем во Франции. Добыча каменного и бурого угля (в пересчете на каменный уголь) на душу населения была в 26 раз меньше, чем в США, в 31 раз меньше, чем в Англии, в 15 раз меньше, чем в Германии, и в 5 раз меньше, чем во Франции.

Указывая на низкий уровень потребления металла в России, как на признак ее отсталости, Ленин писал: «За полвека после освобождения крестьян потребление железа в России возросло впятеро, и все же Россия остается невероятно, невиданно отсталой страной, нищей и полудикой, оборудованной современными орудиями производства вчетверо хуже Англии, впятеро хуже Германии, вдесятеро хуже Америки» [Ленин, Соч., т. XVI, стр. 543.].

Отсталость тяжелой промышленности России выражалась, однако, не только в относительно малых размерах ее продукции, но и в ее технической слабости и в обусловленной ею низкой производительности труда. В то время как в каменноугольной промышленности Англии средняя годовая производительность одного рабочего составляла перед войной свыше 15 тыс. пудов, а в США — около 41 тыс. пудов, в России она приближалась лишь к 9 тыс. пудов. Общий процент механизации добычи угля в России в 1913 г. равнялся 1,7, в Англии — 7,7, в США — свыше 50. По приблизительным данным в России накануне войны в среднем на одного рабочего (считая промышленность и сельское хозяйство) приходилось 1,5 лош. сил механической энергии, между тем как в Германии уже в 1910 г. на одного рабочего приходилось 3,9 лош. сил, во Франции в 1911 г. — 2,8, в Англии в 1908 г. — 3,6.

Годовая производительность одного фабрично-заводского рабочего в России составляла в 1908 г. 1810 руб., а в США она уже в 1860 г. равнялась 2860 руб., достигнув в 1910 г. 6264 руб.

Об отсталости предвоенной экономики России свидетельствовало также чрезвычайно слабое развитие отечественного машиностроения.

Продукция машиностроения в России в 1913 г. составляла всего 6,8% всей продукции крупной промышленности. В результате русская машиностроительная промышленность накануне войны обеспечивала потребность России в промышленном оборудовании по стоимости только на 38,6%; все остальное оборудование ввозилось из-за границы. По отдельным же отраслям зависимость от ввоза иностранного оборудования была значительно выше этой средней, достигая, например, по текстильной промышленности 80% потребности.

В ничтожных размерах производилось в России прокатное оборудование, гидротурбины, совершенно не производились врубовые машины, отбойные молотки, автомобили и многие другие машины.

Экономическая отсталость царской России находила свое выражение и в том, что удельный вес крупной промышленности в совокупной продукции крупной промышленности и сельского хозяйства был меньше удельного веса сельского хозяйства, составляя 42,1% валовой продукции указанных отраслей, тогда как продукция сельского хозяйства составляла 57,9%. В самой крупной промышленности производство средств производства было меньше производства предметов потребления, составляя только 42,9% всей валовой продукции крупной промышленности [По полному кругу отраслей, включая лесоразработки и лесосплав, мастерские при ж.-д. депо и рыбную промышленность.].

В то время как продукция металлообрабатывающей промышленности составила в 1908 г. около 11% всей промышленной продукции России, продукция текстильной промышленности составила 28%, а продукция пищевой промышленности — свыше 34%. Эти цифры, свидетельствуя об отсталости русской промышленности, указывают вместе с тем на наличие в последней серьезнейших диспропорций.

Отсталость проявлялась и в том, что городское население составляло в 1912 г. меньше 14%, а население деревень — свыше 86% всего населения России, между тем как в Англии в это время в городах жило 78% всего населения, в Германии — 66, в США — 42 и во Франции — 41%.

Таким образом, народное хозяйство царской России носило явно выраженный аграрный характер.

Чрезвычайной отсталостью отличалось и сельское хозяйство царской России, в котором больше всего сказывались остатки крепостничества. В работе «Аграрный вопрос в России к концу XIX в.», указывая на рост производства и ввоза сельскохозяйственных машин в Россию и подчеркивая, что этот факт свидетельствует о прогрессе капиталистического земледелия, Ленин вместе с тем отметил чрезвычайную медленность этого прогресса. Указав дальше, что в США в 1900 г. было произведено сельскохозяйственных машин на 157,7 млн. долларов, Ленин добавляет: «Русские цифры до смешного малы по сравнению с этими, и малы они потому, что велики у нас и сильны крепостнические латифундии» [Ленин, Соч., т. XII, стр. 231.]. В среднем по ряду районов улучшенные сельскохозяйственные орудия применялись в хозяйствах 42% помещиков и только 21% крестьян. Значительно ли изменилось это положение к началу империалистической войны?

В абсолютных цифрах импорт и собственное производство сельскохозяйственных машин за это время, конечно, выросли. Всего (считая собственное производство и импорт) сельское хозяйство России получило в 1912 г. машин и орудий на 112 млн. руб. против приблизительно 28 млн. руб. в 1900 г. Рост довольно большой. Однако по сравнению с передовыми капиталистическими странами, особенно с США, стоимость машин в сельском хозяйстве России и накануне войны была «до смешного мала».

Состояние земледельческой техники накануне империалистической войны характеризуется также следующими цифрами: в 1910 г. в сельском хозяйстве России в качестве орудий вспашки применялось около 8 млн. сох, косуль и сабанов, т. е. самых примитивных орудий, железных же плугов было только немногим более 4 млн.

В крестьянских хозяйствах на 1 га посева приходилось в среднем на 6 руб. сельскохозяйственных машин и орудий. Тракторов и автомобилей сельское хозяйство царской России совершенно не знало. Улучшенные орудия применялись преимущественно в помещичьих хозяйствах, а из крестьянских хозяйств за самыми редкими исключениями их применяли только кулацкие. Хозяйство основной массы крестьянства находилось на исключительно низком техническом уровне.

Количество минеральных удобрений, применявшихся в сельском хозяйстве царской России, было весьма незначительно. В большой части земледельческого юга крестьяне не применяли и навозного удобрения, а в помещичьих хозяйствах его применяли лишь очень немногие. Господствующей системой полеводства в царской России было трехполье. Все это не могло не привести к тому, что по урожайности Россия стояла на одном из последних мест в мире.

Накануне войны Россия по урожайности пшеницы занимала 16-е место в мире, а по урожайности ржи — 10-е. В крестьянском хозяйстве, составлявшем основу русского земледелия, урожайность была значительно ниже, чем у помещиков. Внутри крестьянского хозяйства урожайность полей середняков, а тем более бедняков была в свою очередь ниже урожайности в кулацком хозяйстве. Урожайность хлебов в середняцком, а тем более в бедняцком хозяйстве была более неустойчивой, чем в помещичьих и кулацких хозяйствах.

Ни в одной из капиталистических стран голод не был таким частым гостем, как в царской России. Почти ежегодно какая-либо часть территории России бывала поражена голодом, который очень часто принимал характер колоссального народного бедствия.

Ho и в те годы, когда неурожай не принимал характера катастрофы, беднота недоедала, хотя и вынуждена была выбрасывать часть своего хлеба на рынок. Накануне войны почти в половине (в 48,7%) уездов сбор продовольственных хлебов был меньше 15 пудов на душу сельского населения в среднем, а более чем в четверти (в 28,6%) уездов — меньше 10 пудов [«Сельскохозяйственный промысел в России», 1914 г.]. В эти цифры входит и кулацкий и помещичий хлеб, составлявший не менее половины валовой продукции хлеба. Отсюда можно заключить, что для огромной массы середняков и бедняков сбор хлебов был меньше указанных выше средних, составляя голодную норму. Еще меньше была доля середняцкого и бедняцкого хозяйства в товарной продукции хлеба, составляя всего 28,4%, тогда как кулацкие хозяйства давали 50%, а помещичьи — 21,6% всей товарной продукции хлеба по внедеревенскому обороту. Между тем одни только бедняки составляли 65% всех крестьянских дворов, а вместе с середняками — 85%. Крестьянин-бедняк находился вдобавок под бременем огромных налогов, арендных платежей и т. п. На нужде народа наживались помещики; богатели также и кулаки, которые за счет своих голодающих соседей извлекали громадные барыши.

Не в лучшем положении, чем земледелие, находилось и скотоводство в царской России. На каждые 100 десятин земли в 1910 г. приходилось голов скота [«Статистический ежегодник на 1914 г.», стр. 822.]:

 

Лошадей

Крупного

рогатого

скота

Овец

Свиней

В России

2

3

4

1

» Германии

9

42

16

45

» США

3

8

7

6

» Франции

7

30

35

14

» Англии

7

41

108

12
 

Цифры показывают, что, в то время как в более развитых капиталистических странах количество крупного рогатого скота, овец и свиней во много раз превышало количество лошадей, в России пропорция эта была несравненно меньше, что свидетельствует о значительно более слабом развитии продуктивного животноводства.

В наиболее плохом состоянии находился крестьянский скот, в огромном большинстве беспородный и малопродуктивный. Надо к тому же иметь в виду, что уже в конце XIX в. 60% всех крестьянских хозяйств принадлежало к безлошадным и однолошадным. На одно безлошадное хозяйство приходилось в среднем всего 0,8 головы скота (в переводе на крупный скот). Между тем безлошадные хозяйства составляли около 30% всех крестьянских хозяйств. Таким образом, и скотоводство, так же как земледелие, находилось на особенно низком уровне в середняцком и еще больше в бедняцком хозяйстве.

Чтобы ликвидировать отсталость сельского хозяйства, необходимо было прежде всего уничтожить остатки крепостничества. Но царское самодержавие стояло на страже помещичьих привилегий. Напуганное огромным размахом крестьянского движения 1905 — 1907 годов, царское правительство вынуждено было открыть какой-нибудь клапан, чтобы ослабить революционный напор. Но оно и на этот раз, как и в 1861 г., постаралось сохранить нетронутым помещичье землевладение, тормозившее развитие сельского хозяйства и всего народного хозяйства России.

9 ноября 1906 г. правительство издало земельный закон (так называемый «столыпинский» закон, по имени царского министра Столыпина), которым разрушалось общинное пользование землей. Крестьянам предлагалось выделиться из общины. Переходившая в их личное владение земля должна была быть отведена в одном месте (хутор, отруб). Крестьянину разрешалось продавать свой надел. Это было на руку кулакам, которые получили возможность скупать бедняцкие земли. Столыпинский закон представлял собой крупный маневр царизма, надеявшегося при помощи его создать себе прочную опору в деревне в лице многочисленного класса сельской буржуазии (кулачества).

Ленин характеризовал столыпинский земельный закон как вторую после реформы 1861 г. помещичью «чистку земель» для капитализма, как массовое насилие над крестьянством в интересах капитализма, как ломку старых поземельных отношений в пользу горстки зажиточных хозяев ценою быстрого разорения массы крестьянства. Столыпинская реформа была приспособлена всецело к интересам помещиков. В борьбе за прусский или американский путь развития капитализма в сельском хозяйстве она призвана была обеспечить победу прусского пути.

Столыпинский земельный закон привел к усилению расслоения крестьянства и к дальнейшему ухудшению положения малоземельных крестьян и деревенской бедноты. «В течение нескольких лет после издания этого закона больше миллиона маломощных крестьян совсем лишилось земли и разорилось. За счет обезземеления маломощных крестьян выросло количество кулацких хуторов и отрубов. Иногда это были настоящие поместья, где широко применялся наемный, батрацкий труд» [«История ВКП(б)». Краткий курс, стр. 94.].

Разорение крестьянства приводило к образованию огромного относительного перенаселения деревни, скрытой армии безработных, которая в громадной своей части была прикреплена к своим нищенским наделам.

«Тринадцать миллионов мелких хозяев, — писал Ленин в 1908 г., — с самым жалким, нищенским и устарелым инвентарем, ковыряющих и свою надельную и барскую землю, это — действительность сегодняшнего дня; это — искусственное перенаселение в земледелии, искусственное в смысле наследственного удержания тех крепостнических отношений, которые давно пережили себя и не могли бы продержаться ни одного дня без экзекуций, расстрелов, карательных экспедиций и т. п.» [Ленин, Соч., т. XII, стр. 274.].

Наряду с другими отраслями народного хозяйства отставал и железнодорожный транспорт царской России. По общей протяженности железнодорожная сеть царской России уступала только США. Но по относительной густоте железных дорог Россия стояла на одном из последних мест. В то время как в Германии на каждые 100 кв. верст приходилось перед войной (данные на конец 1910 г.) 12 верст железных дорог, во Франции — 9,8 версты, в США — 4,5, в России (европейская часть) приходилось всего 1,2 версты.

Весьма отсталым и недостаточным было и оборудование железных дорог. Начиная с 1908 и особенно с 1909 г. затраты на оборудование казенных железных дорог (составлявших около 70% всей железнодорожной сети России) чрезвычайно сократились, вновь повысившись только в 1913 г. За пятилетие — с 1909 по 1913 г. — казенные железные дороги получили только 11972 товарных вагона и 1471 паровоз. В результате такого хозяйничания все казенные железные дороги, протяжением в 43076 верст, располагали к 1913 г. всего 14772 паровозами, из которых 3902 к тому же были изготовлены еще до 1892 г. Ясное представление о совершенной недостаточности этого количества дает уже тот факт, что на частных железных дорогах, протяжением в 19738 верст, было в это время 14552 паровоза, изготовленных после 1892 г.

Размещение производительных сил в царской России отличалось характерной для капитализма неравномерностью и нерациональностью. Около половины промышленности было сосредоточено в центральных промышленных районах. Урал с его несметными природными богатствами давал всего 4,7% всей промышленной продукции России, Сибирь — 2,4%. Промышленное сырье доставлялось в центральные районы за тысячи километров из Средней Азии, Закавказья и т. д., а затем готовые фабрикаты проделывали тот же громадный путь в обратном направлении. В области сельского хозяйства развитие капитализма привело к специализации районов, из которых одни стали преимущественно районами торгового зернового хозяйства (Новороссия, Заволжье), другие — районами торгового скотоводства (прибалтийские губернии, западные, северные, промышленные и часть центральных) и т. д. Эта специализация наряду с «оскудением» центральных черноземных губерний, происходившим в результате сохранения остатков крепостничества и под давлением конкуренции со стороны колонизировавшихся степных окраин, привела к образованию «потребляющих» районов, покрывавших свои потребности в хлебе за счет привоза из «производящих» губерний, хотя при рациональном ведении сельского хозяйства они бы сами могли производить для себя достаточное количество хлеба. Неравномерность размещения промышленности и сельского хозяйства остро дала себя почувствовать во время войны.

По величине народного дохода Россия занимала накануне войны четвертое место среди великих держав мира, а по размеру дохода на душу населения — седьмое место. Народный доход на душу населения в 1914 г. составлял в России 94 руб. Он был в 7,2 раза меньше, чем в США (680 руб.), в 5 раз меньше, чем в Англии (473 руб.), почти в 4 раза меньше, чем во Франции (360 руб.), и в 3 раза меньше, чем в Германии (284 руб.).

Надо учесть, что средние данные о размерах дохода на душу населения в капиталистических странах затушевывают неравномерное распределение народного дохода между различными классами общества. Доход на душу трудового населения был значительно ниже 94 руб. в год. С другой стороны, налоги в царской России (как, впрочем, и в других капиталистических странах) были построены так, что служили средством для дополнительного ограбления народных масс, намного снижая их и без того нищенские доходы. Между тем государственные налоги росли гораздо быстрее, нежели доходы населения, и если народный доход на душу населения за двадцатилетие — с 1894 по 1914 г. — вырос с 76 до 94 руб., увеличившись, таким образом, на 24%, то налоги на душу населения выросли только за 15 лет — с 1895 по 1910 г. — с 10,4 до 17 руб., т. е. на 63%. В результате из нищенского дохода в 94 руб. почти 20% уходило на уплату налогов.

Приблизительно 80% всех налогов в царской России составляли косвенные налоги, всей тяжестью ложившиеся на плечи трудящихся.

В статье «По поводу государственной росписи» Ленин писал: «Малоимущая и неимущая масса составляет 9/10 всего народонаселения, потребляет 9/10 всех обложенных продуктов и платит 9/10 всей суммы косвенных налогов, а между тем из всего народного дохода она получает каких-нибудь две-три десятых» [Ленин, Соч., т. IV, стр. 352.].

Экономическая отсталость царской России находила свое яркое проявление также в размерах и структуре ее внешнеторгового оборота, представлявшего собой типичный оборот аграрной страны, ведущей торговлю с индустриальными странами.

По общим размерам внешней торговли Россия занимала шестое место в мире. Внешнеторговый оборот ее составлял в 1913 г. около 2640 млн. руб. (ввоз — 1220 млн. руб. и вывоз — 1420 млн. руб.).

В российском вывозе решительно преобладали жизненные припасы. Вывоз жизненных припасов и животных за пятилетие с 1906 по 1910 г. составлял 62% всего вывоза, затем шли сырье и полуфабрикаты (33%), далее — готовые изделия, составлявшие всего 5% общей суммы вывоза. В привозе же первое место принадлежало сырью и полуфабрикатам (48,3%), за ними следовали готовые изделия (29,3%), жизненные припасы и животные стояли на третьем месте (22,4%).

Весьма характерно, что при всей бедности и экономической отсталости России ее государственный бюджет был значительно больше, чем бюджет Франции, Англии, Германии.

По размерам государственного долга царская Россия уступала лишь Франции и Германии.

Огромную часть своих доходов (около 25%) царское правительство получало от казенной монополии на продажу водки. А расходы на народное просвещение составили в 1913 г. лишь 4,7% всех расходов. В этих цифрах исключительно ярко проявилась вся экономическая, политическая и культурная отсталость царской России.

Недаром Ленин писал в 1913 г.: «Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, — такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России» [Ленин, Соч., т. XVI, стр. 410.]. Сравнивая, далее, положение в России с другими капиталистическими странами, Ленин приводит такие факты и цифры: по смете «министерства народного затемнения» (по выражению Ленина) на 1913 г. расходы на одного жителя были предусмотрены в размере 80 коп. в год, а общие расходы на народное просвещение (принимая во внимание расходы по другим ведомствам) должны были составить 1 р. 20 к. в год на одного жителя. Между тем в Бельгии, Англии и Германии эти расходы равнялись 2 руб. — 3 р. 50 к., а в США они превышали 9 руб. на одного жителя. В то время как в Швеции и Дании совсем не было неграмотных, в Швейцарии и Германии — 1 — 2% неграмотных, в США — 11%, в России накануне войны, по, несомненно, преуменьшенным официальным данным, 79% всего населения было безграмотно. В 1908 г. в США на тысячу жителей было 192 учащихся, а в России — только 46,7. Количество учащихся в России составляло только около одной пятой части всех детей школьного возраста. Четыре пятых молодого поколения, как писал Ленин, осуждены были на безграмотность крепостническим государственным строем России. К этому надо прибавить, что доступ в учебные заведения, особенно в средние и высшие, составлял привилегию «высших сословий» и что царское правительство всячески преграждало путь к среднему и высшему образованию детям мещанского и крестьянского сословий. Между тем, писал Ленин, «...мещан и крестьян в России 88 процентов населения, т. е. без малого девять десятых народа. А дворян всего полтора процента. И вот, правительство берет деньги с девяти десятых народа на школы и учебные заведения всех видов и на эти деньги учит дворян, заграждая путь мещанам и крестьянам!!» [Там же, стр. 415.].

Экономическая и политическая отсталость России имела своим последствием зависимость русского капитализма и царизма от западноевропейского капитализма.

Ленин еще в 1895 — 1896 гг. отмечал усиленный приток иностранных капиталов в промышленность России и глубоко вскрыл те мотивы, которые побуждали иностранных капиталистов переносить свои капиталы в Россию. «Они, — писал Ленин, — жадно набрасываются на молодую страну, в которой правительство так благосклонно и угодливо к капиталу, как нигде... в которой жизненный уровень рабочих, а потому и их заработная плата гораздо ниже, так что иностранные капиталисты могут получать громадные, неслыханные у себя на родине, барыши» [Ленин, Соч., т. I, стр. 436.].

Последнее десятилетие XIX в. было периодом наиболее бурного притока в Россию иностранных капиталов. В дальнейшем темп роста иностранных капиталов в России значительно замедлился, особенно в период кризиса и депрессии 1901 — 1908 гг. Годы же оживления и подъема промышленности (1910 — 1913) ознаменовались новым усилением притока иностранных капиталов: за это время сумма их увеличилась на 72%, или на 712 млн. руб., достигнув в 1913 г. 1700,6 млн. руб.

В 1890 г. доля иностранных капиталов в общей сумме акционерных капиталов России составляла 25%, в 1900 г. уже 37%, а в 1914 г. — 43%.

Из всей суммы иностранных капиталов в промышленные предприятия было вложено в 1914 г. 1322 млн. руб., что составляло 47% от общей суммы акционерных капиталов промышленности. Если же учесть и неакционерные промышленные предприятия, основной капитал которых в 1913 г. превышал 1 млрд. руб., то по отношению ко всей сумме основного капитала промышленности доля иностранных капиталов составляла около 34%.

Надо отметить, что роль иностранного капитала в народном хозяйстве России определялась не только крупными размерами вложений, но и теми командными позициями, которые он успел завоевать. Такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливная и металлургическая, находились в руках иностранного капитала. К началу войны 1914 г. 93% всего капитала, вложенного в южную металлургию, находилось в руках иностранных банков. Здесь преобладал франко-бельгийский капитал (84,1% всех иностранных капиталов). В целом металлургия царской России почти на три четверти зависела от иностранного капитала.

Такая же картина была в каменноугольной промышленности. В 1912 г. на долю 25 акционерных обществ с почти исключительно иностранными капиталами (главным образом франко-бельгийскими) приходилось 95,4% общей добычи каменного угля в Донбассе, производившейся акционерными обществами. Характерно также, что правления 19 из указанных выше 25 акционерных обществ находились во Франции и Бельгии.

В нефтяной промышленности иностранные синдикаты располагали почти 60% общей добычи нефти и, кроме того, сосредоточили в своих руках свыше 3/4 торговли нефтью в России. Около половины добычи нефти находилось в руках англо-французского капитала.

Относительно машиностроительной промышленности Ленин в 1912 г. писал: «III Дума решила премии выдавать отечественным машиностроителям. Каким отечественным? — «Работающим» в России!

А посмотреть — и окажется, что как раз иностранные капиталисты перенесли свои заводы в Россию. Таможенные пошлины высоки, — прибыли необъятны — вот иностранный капитал и переселяется внутрь России. Американский трест — союз миллионеров-капиталистов — построил, напр., громадный завод с.-х. машин под Москвой, в Люберцах. А в Харькове капиталист Мельгозе, а в Бердянске капиталист Джон Гриевс строят сельскохозяйственные машины. Не правда ли, как много «истинно-русского», «отечественного» в этих предпринимателях?» [Ленин, Соч., т. XV, стр. 555].

Иностранному капиталу принадлежало около 90% всего основного капитала действовавших в России электрических и электротехнических предприятий. Русская химическая промышленность финансировалась почти исключительно германскими капиталистами в форме создания в России филиалов германских химических обществ. Господствующее положение иностранные капиталы (главным образом английские) занимали и в русской золотопромышленности и т. д.

Значительно меньшим был удельный вес иностранных капиталов в легкой и пищевой промышленности. В текстильной промышленности, например, иностранные капиталы составляли в 1915 г. 21% общей суммы основного капитала, в бумажно-полиграфическом производстве — 20%, в пищевкусовой промышленности — 8% и т. д. В общем к началу войны в промышленности, производящей средства производства, доля иностранного капитала составляла около 60%, а в промышленности, производящей предметы потребления, около 18%.

Держа в своих руках тяжелую индустрию России, иностранный капитал имел возможность влиять на ее развитие в наиболее выгодном для себя направлении, ограничивать это развитие известными рамками и тем самым сохранять технико-экономическую отсталость России и зависимость ее от иностранного капитала. Особенно показательным в этом отношении являлось слабое развитие машиностроения.

Наряду с промышленными инвестициями иностранный капитал притекал в Россию и в форме банковского капитала, все более и более подчиняя себе русские банки. Из 4 приблизительно миллиардов рублей, составлявших в начале XX столетия «работающий» капитал крупных русских банков, более 3 миллиардов, т. е. свыше 75%, приходилось на долю банков, представлявших собой, по существу, «общества-дочери» заграничных банков, в первую очередь парижских и берлинских. Если же мы вспомним, что один только Международный банк распоряжался в промышленности, торговле и транспорте капиталом в полмиллиарда, то станет ясным, что через посредство «русских» банков иностранный капитал косвенно подчинял себе русскую промышленность в еще большей мере, нежели путем прямого участия в промышленных компаниях.

Захват банков и тяжелой промышленности обеспечивал иностранному капиталу господствующее положение в народном хозяйстве царской России, хотя количественно он значительно уступал российскому отечественному капиталу. Этим, главным образом, и определялось экономическое положение царской России, как страны, находившейся в полуколониальной зависимости от иностранного капитала.

Приток иностранных капиталов в Россию сопровождался еще более интенсивным выкачиванием выжатой из рабочих России прибавочной стоимости.

Прирост иностранных капиталов (акционерных и облигационных) за 27 лет (1887 — 1913 гг.) составил 1783 млн. руб., чистая же прибыль на инвестированный капитал (за вычетом промыслового налога) составила за это же время 2326,1 млн. руб. Прибыли иностранных капиталов превысили, таким образом, инвестиции почти на 30%, более чем на полмиллиарда рублей.

Прибыли на иностранные капиталы, помещенные в русские промышленные предприятия и банки, превышали ежегодно 200 млн. золотых рублей. Кроме того, одни лишь проценты по иностранным займам составляли 600 — 700 млн. золотых рублей ежегодно. Другим каналом, по которому выкачивалась прибавочная стоимость, выжатая из трудящихся России, являлись железнодорожные займы. За 20 лет (1891 — 1910 гг.) общий прирост вложений частного (главным образом иностранного) капитала в железнодорожное строительство составил 1587 млн. руб., а сумма доходов — 4346 млн. руб. Таким образом, иностранный финансовый капитал при помощи и поддержке российского самодержавия выкачал в свою пользу без всякого эквивалента около 2,5 млрд. руб.

Общая сумма государственного долга царской России составляла на 1 января 1914 г. свыше 8,8 млрд. руб. Из них около 4,2 млрд. падало на внешнюю задолженность. Если присоединить сюда городские и различные другие гарантированные правительством займы, то вся внешняя задолженность выражалась огромной суммой от 5,5 до 6 млрд. руб. Проценты, комиссионные и прочие платежи по этой задолженности — дань в пользу иностранного капитала, собираемая с русских налогоплательщиков, — составляли гигантскую сумму. В годы, предшествовавшие войне, эти платежи, переводившиеся за границу, составляли около 260 млн. руб. ежегодно.

В силу этой долговой кабалы иностранный капитал, в первую очередь англо-французский, держал в своих руках не только рычаги русского народного хозяйства, но в значительной степени и само царское правительство.

«...Европейский капитал спасает русское самодержавие, — писал Ленин в 1905 г. — Без иностранных займов оно не могло бы держаться. Французской буржуазии было выгодно поддерживать своего военного союзника, особенно пока платежи по займам поступали исправно» [Ленин, Соч., т. VII, стр. 175.].

Заключавшиеся царским правительством за границей займы, как это вообще характерно для эпохи империализма, были связаны с предоставлением известных экономических выгод и преимуществ для капиталистов стран-заимодавцев. Например, Франция, предоставив царскому правительству заем, выговорила себе в торговом договоре от 16 сентября 1905 г. известные уступки до 1917 г. Таким образом, царские займы за границей усиливали общую экономическую зависимость России от иностранного капитала.

Финансовая зависимость возрастала также потому, что с каждым годом возрастали платежи по прежним займам, а для их покрытия требовались новые займы. Несмотря на активное сальдо торгового баланса России, платежный баланс ее был очень напряженным: избыток вывоза над ввозом был недостаточен для покрытия всех платежей.

Русский отечественный капитал тесно переплетался с иностранными капиталами и в промышленности, и в банках, и в железнодорожном транспорте. В важнейших отраслях тяжелой промышленности и банках он играл в известной степени подчиненную роль, однако и здесь мы встречаем таких крупных капиталистов, как Путилов, Лианозов, Манташев, Рябушинский, Второв и др. В ряде других отраслей, особенно в имевшем такое большое значение для промышленного развития России хлопчатобумажном производстве, национальный российский капитал занимал весьма прочное, господствующее положение. Отечественный российский капитал в свою очередь все более настойчиво проявлял свои экспансионистские стремления, добиваясь захвата Дарданелл, требуя своей доли участия в разделе Китая, Турции, Персии.

Не подлежит никакому сомнению, что иностранный капитал тормозил развитие тяжелой индустрии в России, преследуя при этом две цели: сохранение технико-экономической зависимости России и обеспечение монопольных сверхприбылей путем повышения цен.

Другим важнейшим последствием зависимости русского капитализма и царизма от иностранного капитала было чрезвычайное усиление эксплуатации рабочего класса и трудящегося крестьянства, ибо к гнету «собственных» капиталистов и помещиков присоединялся гнет иностранного капитала, пользовавшегося к тому же в России особыми привилегиями.

Поддерживая царское правительство миллиардными займами, иностранный капитал усиливал и политический гнет царизма, укрепляя его позиции в борьбе с революционным пролетариатом и крестьянством, в угнетении и ограблении подвластных России народов, в эксплуатации отсталых в экономическом отношении стран Востока.

Товарищ Сталин дал следующую замечательно яркую и исчерпывающую характеристику полуколониальной зависимости царской России от западноевропейского империализма и специфического характера взаимоотношений между царизмом и западным империализмом. «Царская Россия, — говорит он, — была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливо и металлургию, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат. Вспомните 12-миллионную русскую армию, проливавшую кровь на империалистических фронтах для обеспечения бешеных прибылей англо-французских капиталистов.

Дальше. Царизм был не только сторожевым псом империализма на востоке Европы, но он был еще агентурой западного империализма для выколачивания с населения сотен миллионов процентов на займы, отпускавшиеся ему в Париже и Лондоне, в Берлине и Брюсселе.

Наконец, царизм был вернейшим союзником западного империализма по дележу Турции, Персии, Китая и т. д. Кому не известно, что империалистическая война велась царизмом в союзе с империалистами Антанты, что Россия являлась существенным элементом этой войны?

Вот почему интересы царизма и западного империализма сплетались между собой и сливались в конце концов в единый клубок интересов империализма» [Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 5.].

Положение рабочих в царской России было чрезвычайно тяжелым, эксплуатация их — исключительно жестокой и хищнической.

Рабочий день в России был продолжительнее, нежели в какой бы то ни было другой из крупных капиталистических стран.

Господствующим был 10-часовой рабочий день, в том числе и по субботам. Сверх того широко применялись сверхурочные работы.

Но и 10- и даже 11-часовой рабочий день далеко не был пределом, и на многих предприятиях он нередко превышал 12 часов. По данным обследования, произведенного в 1913 г. и охватившего 1738047 взрослых фабрично-заводских рабочих, рабочий день 30% всех этих рабочих был выше 10 часов, рабочий день 16% рабочих превышал 11 часов и рабочий день 7,5% рабочих равнялся 12 часам.

Ужасны были санитарные условия труда рабочих. Число несчастных случаев на производстве неуклонно росло. Общее количество несчастных случаев, заявленных фабричной инспекции, составляло: в 1904 г. — 69697, в 1908 г. — 76409, в 1912 г. — 98467 и в 1913 г. — 113344. Число несчастных случаев со смертельным исходом в горной промышленности России было значительно больше, чем в других капиталистических странах.

Царское правительство только в 1912 г. ввело страхование рабочих на случай болезни и увечий. Но страхование это, как указывал Ленин, охватывало даже по самым снисходительным подсчетам не более 1/6 части российского пролетариата, оставляя за бортом страхования целые области и категории рабочих (сельскохозяйственных, строительных, железнодорожных и т. д.). Оно устанавливало нищенские размеры вознаграждения, возлагая в то же время на плечи рабочих главную часть расходов по страхованию (рабочие должны были отчислять на него 2% своего заработка).

При подлинно каторжном труде рабочие получали нищенскую заработную плату, которой едва хватало на харчи. Средний годовой заработок русского фабрично-заводского рабочего составлял в 1910 г. 232 руб., в то время как в США он равнялся в этом же году 1036 руб., т. е. превышал заработок русского рабочего более чем в 4 раза. Даже по отношению к заработку американского промышленного рабочего в 1860 г. заработок русского рабочего в 1910 г. был в два с лишним раза ниже. Ленин замечает по поводу этого: «Россия XX века, Россия третьеиюньской «конституции» стоит ниже рабской Америки» [Ленин, Соч., т. XVI, стр. 342.]. Но и эта заработная плата еще урезывалась при помощи системы штрафов и частичной замены денежной зарплаты продуктами. Из 28 пунктов «Правил» Юзовского завода большая часть состояла в перечислении случаев, когда рабочий подвергается штрафу, лишается заработка или увольняется с завода.

Интересно при этом отметить, что общая сумма взимаемых капиталистами штрафов в конце характеризуемого нами периода непрерывно возрастала: в 1908 г. она составила 433 тыс. руб., в 1910 г. — 545 тыс. руб. и в 1912 г. — 697 тыс. руб. [«Статистический ежегодник на 1914 г.», стр. 769.].

В России еще вплоть до империалистической войны сохранилась выплата заработной платы продуктами. Рабочим Московской губернии еще в 1909 г. почти десятая часть заработной платы была выдана продовольственными продуктами и товарами фабричных лавок. «Этот вид платы, — писал Ленин, — ставит рабочих в крепостническую зависимость от хозяев и дает «сверхприбыль» хозяевам» [Ленин, Соч., т. XVI, стр. 601.].

Развитие капиталистической промышленности влекло за собой и в России все большую замену мужского труда трудом женщин и детей. Так, если данные о количестве рабочих разного пола и возраста в 1903 г. принять за 100, то к 1912 г. число мужчин выросло до 118,1, число женщин — до 149,3, а детей и подростков — до 123,6 [«Статистический ежегодник на 1914 г.», стр. 764.].

Мы видим, таким образом, что как число детей и подростков, так и число женщин (последних особенно) росло быстрее числа мужчин, что женский и детский труд все больше вытеснял труд взрослых мужчин. В некоторых отраслях промышленности, как, например, в большинстве отраслей по обработке волокнистых веществ, число рабочих женщин накануне мировой войны абсолютно превысило число мужчин.

Между тем заработная плата малолетнего рабочего составляла приблизительно лишь треть заработной платы взрослого мужчины, а заработок женщины — только три пятых заработной платы мужчины. Таким образом, заменяя труд мужчин трудом женщин и детей, капиталисты уменьшали сумму выплачиваемой рабочим заработной платы, удешевляли рабочую силу, увеличивали массу безвозмездно присваиваемого капиталом труда рабочих, массу прибавочной стоимости.

Рабочие жили в тяжелых жилищных условиях. По данным обследования, произведенного в Петербурге в 1908 г., из рабочих со средним бюджетом в 300 — 350 руб. в год 4,9% одиноких занимали полкойки, 20,4% пользовались только койкой, 43,7% имели угол и 11,7% — полкомнаты. Из семейных рабочих 7,1% нанимали на всю семью одну койку, 35,7% — угол и 7,1% — полкомнаты. Таким образом, не только 80,7% одиноких рабочих, но и почти 50% семейных рабочих не имели даже одной комнаты.

«Как и во всех капиталистических странах, в дореволюционной России годы промышленного подъема сменялись годами промышленных кризисов, застоя промышленности, которые тяжело ударяли по рабочему классу, обрекали сотни тысяч рабочих на безработицу и нищету» [«История ВКП(б)». Краткий курс, стр. 7.]. Экономическая отсталость царской России находила свое проявление в больших размерах безработицы. «Определить хотя бы приблизительно количество безработных в средний год, — писал Ленин, — невозможно за полным отсутствием сколько-нибудь надежных статистических данных; но несомненно, что число это должно быть очень велико...» [Ленин, Соч., т. III, стр. 456.]. Частичные данные о размерах безработицы показывают, что, например, в Петербурге в 1911 г. количество безработных составляло 4,3% общего числа рабочих и служащих; в Москве в 1912 г. было 29,4 тыс. безработных, составлявших 3,8% общего числа рабочих и служащих; в Баку в 1913 г. безработица охватила 5,9% общего числа рабочих и служащих. Если учесть, что цифры эти относятся к годам промышленного подъема и что они, безусловно, значительно преуменьшены, то станет ясным, что в период 1900 — 1913 гг. среднее годовое количество безработных во всей России было не менее полумиллиона.

Чудовищная, хищническая эксплуатация рабочих обеспечивала отечественному и иностранному капиталу в России неслыханно высокую прибыль. В известной статье «Заработки рабочих и прибыль капиталистов в России» Ленин показывает, что норма прибавочной стоимости в 1908 г. превышала в России 100%, т. е. рабочие меньшую половину дня работали на себя, а большую половину — на капиталиста.

Находясь в полуколониальной зависимости от иностранного капитала, русский царизм в свою очередь беспощадно эксплуатировал и угнетал подвластные ему народы. Недаром царская Россия была названа Лениным тюрьмою народов. В царской России открытое военное насилие и разбой соединялись с экономическим угнетением, религиозным одурманиванием, закрытием путей к просвещению.

За исключением Украины да отчасти Баку, куда особенно обильно притекали иностранные капиталы, промышленное производство в колониальных окраинах царской России стояло на исключительно низком уровне. Крупная промышленность Белоруссии давала в 1913 г. 1% продукции всей крупной промышленности России, промышленность Грузии — 0,4%, промышленность Армении — 0,15%, промышленность Таджикистана — 0,01% и т. д.

Указывая, что, по Марксу, основными признаками колонии в политико-экономическом смысле являются: «1) наличность незанятых, свободных земель, легко доступных переселенцам; 2) наличность сложившегося мирового разделения труда, мирового рынка, благодаря которому колонии могут специализироваться на массовом производстве сельскохозяйственных продуктов, получая в обмен за них готовые промышленные изделия, "которые, при других обстоятельствах, им пришлось бы изготовлять самим"», Ленин в своей работе «Развитие капитализма в России» писал, что «...южные и восточные окраины Евр. России, заселявшиеся в пореформенную эпоху, отличаются именно указанными чертами и представляют из себя, в экономическом смысле, колонии центральной Евр. России... Еще более приложимо это понятие колонии к другим окраинам, напр., к Кавказу» [Ленин, Соч., т. III, стр. 463.]. В колониальных окраинах царской России, в частности на Кавказе, под давлением конкуренции русской фабрично-заводской промышленности падало местное кустарное производство промышленных изделий и, таким образом, создавался колониальный рынок для русского капитализма.

Для сохранения этого рынка русский капитализм держал колониальные окраины на положении сельскохозяйственных и сырьевых придатков к промышленному центру Европейской России. Примером может служить развитие хлопчатобумажной промышленности, которая почти целиком концентрировалась в центральном промышленном районе, на огромном расстоянии от своей отечественной сырьевой базы, расположенной в Средней Азии, и на весьма значительном расстоянии от морских портов и сухопутных границ, через которые хлопок ввозился из-за границы. Развитие хлопчатобумажного производства в Средней Азии, на Украине (на основе импортного хлопка) означало бы для русских хлопчатобумажных фабрикантов потерю этих рынков для своих товаров.

Превращение окраин в рынки сбыта для продукции русской капиталистической промышленности и использование их для земледельческой колонизации в известной мере ослабляло остроту противоречия между капиталистической крупной индустрией и остатками крепостничества в сельском хозяйстве и замедляло разрешение этого противоречия. Таким образом, развитие капитализма вширь способствовало сохранению остатков крепостничества в экономике царской России. Тем самым задерживалось развитие в ней капитализма вглубь, что, в свою очередь, обусловливало дальнейшее углубление противоречий российского капитализма.

Наряду с этим, в еще большей мере колониальная политика царизма способствовала сохранению на окраинах самых отсталых экономических форм. «Царизм, — говорит товарищ Сталин, — намеренно культивировал на окраинах патриархально-феодальный гнет для того, чтобы держать массы в рабстве и невежестве» [Сталин, Марксизм и национально-колониальный вопрос, 1939, стр. 81.].

Ленин неоднократно указывал, как на одно из своеобразий российского империализма, на то, что капиталистический империализм переплетался здесь с военно-феодальным империализмом, олицетворением которого являлся царизм. В России «...монополия военной силы, необъятной территории или особого удобства грабить инородцев... отчасти восполняет, отчасти заменяет монополию современного, новейшего финансового капитала» [Ленин, Соч., т. XIX, стр. 309 — 310.].

Товарищ Сталин говорит, что царская Россия была очагом одновременно и капиталистического, и колониального, и военного гнета и притом в наиболее варварской форме. Подчеркивая, что «царизм был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма, возведенных в квадрат» [Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 5.], товарищ Сталин указывает, что вследствие этого борьба против царизма была вместе с тем и борьбой против империализма, революция против царизма сближалась с революцией против империализма, должна была перерасти в пролетарскую революцию.

Россия была узловым пунктом империалистических противоречий, и в ней налицо были все необходимые объективные и субъективные условия для революционного разрешения этих противоречий. Промышленное развитие России как в отношении размеров промышленной продукции, так и в отношении степени концентрации производства достигло к началу империалистической войны такого уровня, который делал объективно возможной победу пролетарской революции в России и построение в ней социализма победившим пролетариатом. Россия, указывает Ленин, была не наиболее слабой капиталистической страной, а средне слабой. «Без известной высоты капитализма, — писал Ленин, — у нас бы ничего не вышло» [«Ленинский сборник» XI, стр. 397.].

Но своеобразие экономики России накануне империалистической войны заключалось в том, что, несмотря на довольно высокие темпы развития промышленности, она все же значительно отставала от наиболее развитых капиталистических стран; что, несмотря на быстрое накопление отечественного капитала, она пребывала в полуколониальной зависимости от иностранного капитала; что, наряду с высокоразвитыми формами высшей стадии капитализма, в ней сохранились весьма значительные остатки крепостничества и т. д. Таким образом, противоречия, специфически свойственные империализму, переплетались в ней с противоречиями, характерными для феодально-крепостнической эпохи; трудящиеся классы — пролетариат и крестьянство — испытывали на себе особенно тяжелый гнет всяческой эксплуатации — и капиталистической, и крепостнической, и колониальной. Вот почему Россия более, чем какая-либо другая страна, была беременна революцией.

«...Россия, — говорит товарищ Сталин, — должна была стать узловым пунктом противоречий империализма не только в том смысле, что противоречия эти легче всего вскрывались именно в России ввиду особо безобразного и особо нетерпимого их характера, и не только потому, что Россия была важнейшей опорой западного империализма, соединяющей финансовый капитал Запада с колониями Востока, но и потому, что только в России существовала реальная сила, могущая разрешить противоречия империализма революционным путем» [Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 6.].

Этой силой был революционный пролетариат России.

Молодой российский пролетариат, воспитанный и руководимый партией Ленина — Сталина, обогащенный опытом революционных боев 1905 — 1907 гг., был наиболее революционным в мире. И никакой разгул реакции, чрезвычайно усилившейся после 1905 г., не мог предотвратить дальнейший рост пролетариата, не мог задавить его революционные устремления, не мог воспрепятствовать новому мощному подъему революционной борьбы.

Уже в декабре 1910 г., в статье «Начало демонстраций», Ленин писал, что пролетариат после некоторого отступления снова начинает переходить в наступление.

В 1911 г., по весьма преуменьшенным данным самих промышленников, бастовало свыше 105 тыс. рабочих. Но настоящий подъем революционного движения начался в апреле — мае 1912 г. в связи с ленским расстрелом, всколыхнувшим рабочие массы и вызвавшим огромный взрыв революционного негодования.

4 апреля 1912 г., чтобы сломить экономическую забастовку 6 тыс. рабочих Ленских золотых приисков, в угоду хозяевам приисков — английским капиталистам, по приказу царского жандармского офицера было убито и ранено более 500 рабочих. Пролетариат ответил на ленский расстрел массовыми забастовками, демонстрациями и митингами в Петербурге, Москве и во всех промышленных центрах страны.

«Ленские выстрелы, — писал товарищ Сталин в 1912 г. в большевистской газете «Звезда», — разбили лед молчания, и — тронулась река народного движения. Тронулась!.. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия — все это собралось в одном факте, в событиях на Лене. Вот почему именно ленские выстрелы послужили сигналом забастовок и демонстраций» [«История ВКП(б)». Краткий курс, стр. 141.].

Ленские забастовки охватили до 300 тыс. рабочих. Еще большее количество рабочих — около 400 тыс. — участвовало в первомайских забастовках 1912 г.

Стачки 1912 г., как и стачки периода первой русской революции, представляли собой сочетание политической и экономической борьбы. Преобладали при этом — и в огромной степени — политические стачки. Из миллиона с лишним рабочих, участвовавших в забастовках 1912 г., только 200 тыс. приходилось на участников экономических стачек. В политических же стачках участвовало около 900 тыс. рабочих.

Либералы и «либеральные рабочие политики (ликвидаторы)» всячески пытались извратить характер развернувшегося стачечного движения. Ликвидаторы утверждали, что «перед нами полоса экономических стачек». Ликвидаторы и их союзник Троцкий, испугавшись подъема революционной борьбы рабочих, хотели подменить революционные стачки «петиционной кампанией». Из этой затеи, однако, ничего не вышло. Им удалось собрать всего лишь 1300 подписей, тогда как вокруг большевистской партии сплотились сотни тысяч рабочих.

Иудушка-Троцкий выдвинул «теорию», согласно которой единственной задачей стачечного движения 1912 г. была якобы борьба за свободу коалиций. По поводу этой подлой клеветы Ленин писал: «Нет ничего более лживого, как либеральная выдумка, повторяемая вслед за ликвидаторами Троцким... будто "борьба за свободу коалиций является основой как ленской трагедии, так и ее могучего отголоска в стране"» [Ленин, Соч., т. XV, стр. 534.].

Стремление сузить характер движения, представить его как чисто профессиональное движение за свободу союзов было в интересах буржуазии, больше всего боявшейся нового революционного подъема масс. На самом деле стачечное движение 1912 г. было несравненно шире того, что хотела в нем видеть либеральная буржуазия вкупе с ликвидаторами и Троцким. Оно свидетельствовало о вступлении России в полосу нового мощного революционного подъема. Подъем этот не был случайным, а подготовлялся всеми условиями русской жизни уже давно. Ленский расстрел явился лишь поводом к переходу революционного настроения масс, наметившегося уже с конца 1910 г., в революционный подъем масс. Ленин писал: «Сотни тысяч петербургского пролетариата, — а за ними и рабочие всех концов России — пошли на забастовку и на уличные демонстрации не в качестве одного из отдельных классов буржуазного общества, не с «своими» только профессиональными лозунгами, а в качестве гегемона, поднимающего знамя революции за весь народ, от имени всего народа, для пробуждения и привлечения к борьбе всех классов, кому свобода нужна, кто способен добиваться ее» [Там же, стр. 541.].

Общенародное значение массовых рабочих стачек заключалось в том, что они были направлены к раскрепощению всего трудового народа России, исключительно талантливого, трудолюбивого, способного, но придушенного гнетом самодержавия. Эти стачки были направлены к раскрепощению производительных сил России, ее огромных богатств, хищнически расточаемых блоком помещиков и капиталистов. Только революционное уничтожение самодержавия, а вслед за ним и капитализма могло обеспечить свободное развитие русского и других, населявших Россию, народов, выявление их разносторонних творческих способностей, а вместе с тем и полное раскрытие и разумное использование величайших природных богатств России. Поэтому эти стачки вызывали сочувствие огромного большинства трудящихся масс страны.

Развернувшееся массовое стачечное движение было началом нового (после 1905 г.) этапа борьбы за освобождение России от гнета самодержавия, борьбы, которая должна была расчистить путь для уничтожения также и гнета капитала. Ленин, в частности, особенно подчеркивал огромное значение революционной массовой стачки как пролетарского метода агитации, объединения, сплочения и вовлечения в борьбу масс, метода, впервые развитого в широких размерах в первой русской революции и вновь, более твердой рукой, примененного пролетариатом в 1912 г. Он указывал, что «никакая сила в мире не могла бы осуществить того, что осуществляет этим методом революционный авангард пролетариата... Самые отсталые слои и рабочих и крестьян приходят в прямое и косвенное соприкосновение с забастовщиками. На сцене появляются сразу сотни тысяч революционных агитаторов, влияние которых бесконечно усиливается тем, что они неразрывно связаны с низами, с массой, остаются в их рядах, борются за самые насущные нужды всякой рабочей семьи, соединяют с этой непосредственной борьбой за насущные экономические нужды протест политический и борьбу с монархией» [Ленин, Соч., т. XV, стр. 535 — 536.]. Не надо также забывать, указывал далее Ленин, что массовые стачки неразрывно связаны у нас с вооруженным восстанием.

Ленин указывал, что революционное движение пролетариата в России поднялось в 1912 г. на высшую ступень по сравнению с 1905 г. «Если в 1905 году, — писал он, — оно начиналось с массовых стачек и гапонады, то в 1912 году, несмотря на полицейский разгром организаций нашей партии, движение начинается с массовых стачек и поднятия республиканского знамени!» [Там же, стр. 541.].

Величайшее значение для дальнейшего развития начавшегося в 1912 г. подъема революционного рабочего движения имела состоявшаяся в январе 1912 г. в Праге VI Всероссийская партийная конференция, изгнавшая меньшевиков из партии и оформившая самостоятельное существование большевистской партии.

Огромную роль в укреплении большевистских организаций и завоевании ими влияния в массах сыграла издававшаяся в Петербурге ежедневная большевистская газета «Правда». Выход первого номера «Правды» 22 апреля (5 мая) 1912 г. был праздником для рабочих. «Правда» систематически освещала жизнь рабочих и крестьян, их эксплуатацию капиталистами, помещиками и кулаками. Она воспитывала в рабочих сознание единства их интересов и помогала организации их выступлений. «Правда» указывала рабочим, что предстоит новая революция, в которой пролетариат должен выступить вождем и в которой он будет иметь сильного союзника в лице революционного крестьянства. Проникая в деревню, «Правда» пробуждала революционную энергию передовых крестьян. Благодаря «Правде» увенчалась успехом борьба большевиков за изгнание ликвидаторов из легальных организаций рабочего класса — профессиональных союзов, народных домов, вечерних университетов, клубов, страховых учреждений и др.

Другим общероссийским легальным органом, через который большевистская партия в годы подъема революционного движения (1912 — 1914) проводила свою революционную работу в массах, была большевистская фракция в IV Государственной думе, тесно связанная с ЦК партии, с Лениным и непосредственно руководимая товарищем Сталиным во время его пребывания в Петербурге.

Большое значение имело выступление большевистской партии на самих выборах в IV Думу, происходивших осенью 1912 г. Партия выступила на этих выборах самостоятельно и выдвинула лозунги: демократическая республика, 8-часовой рабочий день, конфискация помещичьей земли. Когда в начале октября 1912 г. царское правительство попыталось нарушить избирательные права рабочих, Петербургский комитет большевистской партии, по предложению товарища Сталина, призвал рабочих крупнейших предприятий к однодневной забастовке, и правительство вынуждено было уступить. Громадное большинство рабочих отдало свой голос за составленный товарищем Сталиным «Наказ петербургских рабочих своему рабочему депутату». Ленин придавал «Наказу» большое значение. В «Наказе» подчеркивалось, «...что Россия живет накануне грядущих массовых движений, быть может, более глубоких, чем в пятом году...» [«История ВКП(б)». Краткий курс, стр. 149.], что застрельщиком этих движений, как и в пятом году, будет русский пролетариат, что союзником пролетариата может быть только крестьянство. В «Наказе» указывалось, что революционному народу надо будет вести борьбу на два фронта — как против царского правительства, так и против ищущей соглашения с ним либеральной буржуазии.

На выборах в Думу большевики победили во всех важнейших промышленных центрах, насчитывавших не менее 4/5 рабочего класса страны. Из девяти избранных рабочими депутатов шесть были членами большевистской партии.

Умело соединяя нелегальную работу с легальной, стойко защищая интересы рабочего класса, держа тесную связь с массами и ведя непримиримую борьбу с врагами рабочего движения, большевики завоевывали и другие легальные организации пролетариата.

Стачки и демонстрации 1912 г. ясно показали, за кем идет рабочий класс России. Они показали, что рабочие массы восприняли революционные лозунги большевиков и отвернулись от тащивших их в болото реформизма ликвидаторов вкупе с Троцким.

«В результате двух с половиной лет упорной борьбы с ликвидаторами за воссоздание массовой революционной рабочей партии большевики добились того, что к лету 1914 года за большевистской партией, за «правдистской» тактикой шло четыре пятых активных рабочих России» [Там же, стр. 148.].

Стачки 1912 г. способствовали более четкому размежеванию классовых сил. Они воочию показали, что Россия делится на три основных политических лагеря: 1) «лагерь палачей и крепостников, монархии и охранки», лагерь оголтелой реакции; 2) «лагерь буржуазии, которая вся, от к.-д. до октябристов, кричит и стонет, призывая к реформам и сама себя объявляя в «дураках» за допущение мысли о возможности реформ в России» [Ленин, Соч., т. XVI, стр. 490.]; 3) лагерь революции, возглавляемый пролетариатом и руководимый партией большевиков.

С другой стороны, движение 1912 г. полностью подтвердило правильность большевистской тактики союза с крестьянством, в частности правильность ленинского положения о том, что в царской России, приближавшейся к новой буржуазно-демократической революции, политическая стачка являлась единственным серьезным средством поднять на революционную борьбу крестьянство и лучшую часть крестьянского войска.

Разбуженные подъемом рабочего движения и массовыми стачками, крестьяне снова поднялись на борьбу против помещиков. Крестьянское движение, пошедшее было на убыль в годы реакции и усиленного выделения на хутора (1907 — 1909), уже с 1910 — 1911 гг. обнаруживает новый значительный подъем.

Число крестьянских выступлений за 1910 — 1914 гг. превысило 13 тыс. Революционные выступления имели место и в войсках. В ноябре 1912 г. «на улицах Петербурга, Риги, Москвы пролетариат протянул руку передовикам мужицкого войска, геройски поднявшимся против монархии» [Там же, стр. 242.]. Поднявшаяся против монархии вслед за рабочими лучшая часть войска представляла в своем лице не только армию как таковую, но и многомиллионные массы крестьянства.

Столыпинская реформа не только не привела к «умиротворению» деревни, как надеялось царское правительство, но, напротив, повлекла за собой ускорение и усиление процесса классовой дифференциации крестьянства и обострение классовых противоречий между его крайними группами. Ленин неоднократно подчеркивал, что проведение столыпинской реформы в ближайшие годы будет больше разжигать борьбу внутри крестьянства, чем тушить ее, что «закон 9 ноября только ускоряет разделение крестьянских масс на непримиримо-враждебные и сознательно-политические силы» [Там же, т. XIV, стр. 6.].

Вместе с тем дальнейшее разорение и обнищание многомиллионной массы мелкого и среднего крестьянства еще более обостряло его враждебность по отношению к помещикам и к отстаивавшему их интересы царизму, еще более усиливало их стремление к революционной ликвидации помещичьего землевладения и все более убеждало в том, что единственное спасение — в союзе с рабочим классом, в совместной с ним революционной борьбе против самодержавия и остатков крепостничества.

Разоблачая контрреволюционную сущность троцкистского «отрицания» роли крестьянства в революции, Ленин в статье «О двух линиях революции» писал:

«Все десятилетие — великое десятилетие — 1905 — 1915 гг. доказало наличность двух и только двух классовых линий русской революции. Расслоение крестьянства усилило классовую борьбу внутри него, пробудило очень многие политически спавшие элементы, приблизило к городскому пролетариату сельский... Но антагонизм «крестьянства» и Марковых — Романовых — Хвостовых усилился, возрос, обострился. Это такая очевидная истина, что даже тысячи фраз в десятках парижских статей Троцкого не «опровергнут» ее. Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьян на революцию!» [Там же, т. XVIII, стр. 317 — 318.].

Разоблачая «левые» фразы Иудушки-Троцкого, Ленин подчеркивал, что обострение классовых противоречий в деревне идет по двум линиям:

1) по линии антагонизма между крестьянством в целом, в его основной массе, и крепостниками-помещиками во главе с Романовыми;

2) по линии антагонизма между крестьянской буржуазией и сельским пролетариатом и полупролетариатом.

Остатки крепостничества, барщинной эксплуатации в деревне обусловливали революционность широчайших масс крестьянства, их готовность к революционной борьбе против помещиков и царского самодержавия в союзе с пролетариатом, руководство которого единственно только и могло обеспечить им полную победу, полную ликвидацию остатков крепостничества, доведение буржуазно-демократической революции до конца. С другой стороны, рост капитализма и капиталистической эксплуатации в деревне провел такую глубокую борозду между крестьянской буржуазией и беднейшим крестьянством, классовое разложение крестьянства и классовая борьба в нем настолько обострились, что в лице пролетарских и полупролетарских элементов деревни, в лице беднейшего крестьянства пролетариат имел надежного союзника для перехода от буржуазно-демократической революции к пролетарской, социалистической революции. Наконец, колониальная политика царизма, жестокая эксплуатация трудящихся колониальных окраин царской России облегчали пролетариату установление союза с крестьянством этих окраин, привлечение его на сторону революции.

Волна массовых революционных стачек, так высоко поднявшаяся в 1912 г., в последующие годы поднялась еще выше. В 1913 г. бастовало 1272 тыс. рабочих.

С наступлением 1914 г. стачки рабочих стали развертываться с новой силой, становясь все более упорными и захватывая все большее количество рабочих. Всего до начала войны в 1914 г. бастовало 1425 тыс. рабочих. Начавшаяся в мае 1914 г. в Баку всеобщая забастовка нефтепромышленных рабочих получила широчайший отклик. В знак протеста против свирепых мер, принятых полицией против бакинских рабочих, и в знак солидарности с последними забастовали рабочие в Москве и в других районах. 3 июля во время митинга, происходившего на Путиловском заводе (в Петербурге) по поводу бакинской стачки, полиция открыла стрельбу по рабочим. Это вызвало громадное возбуждение петербургского пролетариата.

«4 июля в Петербурге по призыву Петербургского комитета партии забастовало в знак протеста 90 тысяч рабочих, 7 июля бастовало 130 тысяч, 8 июля — 150 тысяч, 11 июля — 200 тысяч.

Все заводы были охвачены волнением, всюду происходили митинги и демонстрации. Дело дошло до попыток строить баррикады. Баррикады строились также в Баку и Лодзи. В ряде пунктов полиция стреляла в рабочих. Для подавления движения правительство предприняло «чрезвычайные» меры, столица была превращена в военный лагерь, «Правда» была закрыта.

Но в это время появилась на сцене новая сила международного порядка — империалистическая война, — которая должна была изменить ход событий... Царское правительство воспользовалось войной для того, чтобы разгромить большевистские организации и подавить рабочее движение. Подъем революции был прерван мировой войной, в которой царское правительство искало спасения от революции» [«История ВКП(б)». Краткий курс, стр. 152 — 153.].