4. Девятнадцатый век

4. Девятнадцатый век

Первые предприятия капиталистического типа проникли к нам с Запада, как известно, еще в тридцатых годах XVII века, т. е. задолго до окончательного законодательного оформления и завершения крепостного права. Получив санкцию закона уже в Уложении 1648 г., крепостное право на Руси все же далеко не сразу восприяло полную свою силу, ослабляемое мощью старых традиций, редкостью населения и легкостью для недовольных крестьян сбежаться в любой момент на вольные просторы необжитых окраин. Насколько массовый характер иной раз принимал этот последний метод противодействия закрепощению крестьянского труда, можно судить по таким движениям нашей понизовой вольницы, как завоевание Сибири Ермаком Тимофеичем и потрясший все московское государство бунт Стеньки Разина. Но и конце концов и бунт Разина и еще более грозное движение пугачевщины были подавлены дворянами. И к концу XVIII века крепостное право в России достигло высшего своего развития и процветания.

Как же эта причудливая пересадка ростков капитализма в почву зреющего феодализма должна была отразиться на судьбах и того и другого?

Конечно, и на Западе первые ростки капитализма возникали и развились еще в порах феодального строя. Но там рост капитализма означал собою начало конца феодализма, являясь показателем его распада и разложения. А у нас в России вследствие значительного запоздания в развитии феодализма получилось весьма оригинальное смещение соответствующих фаз хозяйственного развития. Уже первая дата юридического оформления крепостного права в России (1648 г.) совпадает с датой первой победоносной буржуазной революции на Западе (1649 г. в Англии). А к моменту апогея в развитии крепостничества в России при Екатерине II на Западе уже пробил набат великой французской революции, означавшей решительное поражение западного феодализма капитализмом. Таким образом у нас на Востоке Европы в отличие от Запада первым и при этом уже весьма зрелым росткам капитализма суждено было прививаться в условиях не отмирающего, а чрезвычайно еще полнокровного и укрепляющегося феодализма.

Нужно скатать, что почва для развития новых форм крупного индустриального производства в России оказалась на первых порах весьма благоприятной. Достаточно сказать, что на первую же сотню лет своего развития крупная железоделательная промышленность в России, несмотря на свою относительную юность, уже догнала и перегнала все передовые страны Запада. К 1782 г. выплавка чугуна, по свидетельству Шторха, на всех заводах России достигала 7,5‑8 млн. пуд., т. е. значительно больше, чем в Англии, Франции, Пруссии или Америке. И не мы ввозили железо из-за границы, а наоборот Запад потреблял ежегодно до 4 млн. пудов русского железа. А это доказывает, что у нас железо производилось дешевле и лучшего качества, чем за границей[1].

Это первое место по размерам выплавки чугуна на громадных заводах, эксплуатировавших по тысяче рабочих и выше, сохранялось у нас вплоть до начала XIX века. Не менее почетное место занимала Россия той эпохи и в других отраслях крупного производства. Так, например, описывая большую Ярославскую мануфактуру Яковлева, на которой в 1806 г. работало 2762 человека, Карл Герман замечает: «что касается до доброты товаров, то сие заведение по справедливости тем славится; скатерти и салфетки здесь делаемые, с красотою и чистотою своей работы равняются с английскими»[2].

Но начиная с XIX века, западные страны, окончательно стряхнувшие с себя путы феодализма, быстро и решительно обгоняют крепостную Россию в своем индустриальном развитии. Так, например, выплавка чугуна у нас возросла с конца XVIII века до 1860 г. всего в 1,5‑2 раза, в то время как в Англии за тот же период она увеличилась в 30 раз, далеко оставив за собою наши наиболее высокие достижения. Примерно то же наблюдается и в других отраслях индустрии.

Некоторые исследователи объясняют наше отставание за это время техническим прогрессом на Западе. Сюда относят, например, выплавку чугуна на коксе, пудлингование, горячее дутье, паровой молот и т. п. технические достижения в области добычи и обработки металла, не освоенные нашей промышленностью за весь крепостной период ее существования. Формально это так, конечно. Но почему же наша промышленность не восприняла этих новых технических идей вслед за английской? Вот в чем вопрос. И на него мы даем только один вполне определенный ответ. Прогрессу техники в России препятствовала принудительная организация полуфеодального промышленного труда.

В условиях укрепляющегося феодализма, поглощавшего в течение всего XVII и XVIII веков все большие массы крепостного труда, русская индустрия не находила для своего развития достаточных кадров свободного труда.

В подавляющем числе случаев, за отсутствием свободных рабочих рук, она строилась на принудительном труде крепостных или посессионных крестьян, привлекала порою даже колодников, «осужденных на натуральную и политическую смерть», и принуждала их работать под крепким караулом”[3]. Такой труд был, понятно, очень дешев, гораздо дешевле вольного, но еще в большей мере непроизводителен. А главное он задерживал технический прогресс, ибо, во-первых, высокая техника требует и повышенной культуры со стороны рабочих, а, во-вторых, освобожденный машиной крепостной труд не освобождал еще господина от обязанностей кормить своих подневольных безработных[4]. А в результате получились такие факты, что, скажем, еще около 1840 г. выплавка чугуна в России составляла не свыше 144 пуд в год на рабочего, в то время как в Англии она поднялась уже до 312,5, т. е. в два с лишним раза выше[5].

Вольнонаемные рабочие даже в начале XIX века составляли на наших фабриках и заводах едва 45% всего рабочего персонала, т. е. меньше половины. Но хуже всего было то, что особенно низок был этот процент на самых крупных предприятиях и наиболее высок на мелких. Вот, например, крайне любопытная в этом отношении цифровая иллюстрация сказанного:

Таблица 1.

Фабрики и заводы России в 1804 г., подведомственные мануфактур-коллегии[6]

Прежде всего не лишне будет отметить, что крепостная статистика относила к числу «фабрик» и чрезвычайно мелкие на наш современный масштаб заведения, вроде кожевенных заводов, которые в 1804 г. составляли свыше трети всех учтенных «фабрик», при среднем числе рабочих на каждом не свыше семи. Такие мельчайшие заведения базировались почти целиком на вольнонаемном труде. Но собрать достаточное количество свободных рабочих рук для организации большой мануфактуры по тому времени было, по-видимому, слишком трудно. И она базировалась по преимуществу на принудительном труде. Почти исключительно на принудительном труде строилась и вся крупная горнозаводская промышленность, вовсе не учтенная в приведенной таблице. А между тем к тогдашним заводам было приписано для работы одних лишь государственных крестьян по пятой ревизии (1794‑1796 гг.) 312.218 душ, в т. ч. 241 тыс. к казенным и 71 тыс. к частым заводам[7]. Таким образом, если откинуть мелкие ремесленные заведения вроде кожевенных и прибавить горные заводы, то цифру 45% для участия вольнонаемного труда в крупной промышленности начала XIX века пришлось бы еще очень сильно понизить. Говоря иначе, можно сказать смело, что еще в начале XIX века наше крупное производство в подавляющей своей части строилось на принудительном труде.

Конечно, с течением времени преимущества вольного найма в русской промышленности, несмотря на крепостное право, брали свое. Принудительный труд все время уступал свое место свободному. Так по предприятиям, подведомственным мануфактур-коллегии, мы имели такую динамику численности фабричных рабочих[8].

Как видим, в то время как общее число рабочих возросло в 12,4 раза, принудительный труд увеличился всего в 2,5 раза, причем за последние 35 лет перед освобождением крестьян он даже абсолютно сокращался, и таким образом весь прирост шел почти целиком за счет вольного найма.

Очень интересно, что столь интенсивное вытеснение принудительного пруда свободным происходило, несмотря на то, что принудительный труд еще в начале XIX века расценивался вдвое дешевле свободного. Так например на шелковой фабрике Дудышкина около 1802 г. посессионные ткачи вырабатывали по 3 руб. 75 коп., а вольные по 7 руб. 33 коп. ассигнациями в месяц. На полотняной фабрике Щербатова приписные ткачи в 1817 г. вырабатывали в месяц около 12 руб. 50 коп., а вольные на фабрике Горбунова в той же Ярославской губ. — более 20 руб. в месяц. Подобное же соотношение наблюдалось на Купавинской суконной фабрике Богородского уезда в 1834 г. «Месячный народ —жаловались здешние посессионные рабочие в прошении министру финансов — как-то: кузнецы, слесаря, токаря, столяры и пр. получают от 10 до 15 руб., а по вольной цене по 40 руб., равенщики при машинах в месяц по 8 руб., а по вольной цене 25 руб., на чесальных машинах мальчики 15 и 16 лет по 7 руб., а по вольной цене по 17 руб., при сновальне девки получают по 3 руб. 50 коп., а по вольной цене по 8 руб.». Туган-Барановский, сопоставлявший эти цифры, заявленные рабочими, с официальной справкой конторы удостоверяет полное их соответствие. Да и по свидетельству самих хозяев фабрики Бабкиных «вольным рабочим платилось вдвое против посессионных»[9].

В данном случае речь идет, по-видимому, только о «месячных» рабочих и стало быть о повременных расценках. Но и на сдельной работе при одних и тех же расценках принудительный труд оплачивался значительно ниже вольного, ибо оказывался значительно менее производительным. Так, например, на той же Купавинской фабрике «вольные ткачи вырабатывали в месяц около 3 половинок «масловых» сукон и около 7 половинок «мизерицких» и русских сукон; посессионные же ткачи на той же фабрике вырабатывали масловых только две половинки, а мизерицких и русских 4, редко 5 половинок в месяц... хотя задельную плату они получали одинаковую»[10]. Очевидно, здесь решающим моментом была уже не столько норма и форма оплаты, сколько общее разлагающее влияние сознания полной безнадежности и беспросветности своей судьбы на стороне принудительного труда. «Многие из владельцев привилегированных (т. е. посессионных) фабрик, — свидетельствует современник в «Журнале мануфактур и торговли» за 1837 г., т. X, начали давать постоянную плату рабочим; многие платят им даже наравне с рабочими наемными. Но и в этом случае они нередко с большой неохотой принимаются за способ производства более или менее улучшенный, и всегда наемные рабочие лучше их». Вместе с тем, когда рабочие посессионной фабрики Угличанинова, пользовавшиеся довольно дурной славой, получили свободу и стали работать по вольному найму на соседней фабрике Оловянишникова, то они «вскоре работали так же хорошо, как и прочие работники»[11].

Эти красноречивые свидетельства объясняют многое. Они объясняют почему, скажем, ивановские и прочие купеческие фабрики с наемным трудом процветали, получая после 1812 г. до пятисот (!) процентов прибылей за год, а привилегированные дворянские, строившиеся на подневольном труде, то и дело банкротились. Они объясняют, почему еще в 1832 г. дворянских фабрик насчитывалось 862 из 5.599, т. е. 15,5%, а в конце сороковых годов, по Гакстгаузену, их оставалось уже не свыше 500 из 10.000, т. е. едва 5%[12]. Они объясняют, почему русская крупная промышленность, несмотря на богатейшие свои задатки и одно из первых мест еще в конце XVIII века, оставшись одна на целые десятилетия в путах феодализма, так быстро и резко отстала после великой буржуазной революции 1789 г. от западноевропейской индустрии. Они объясняют также и то, почему даже весьма полнокровный русский феодализм рано или поздно должен был уступить свое место вполне развитой системе чисто капиталистических отношений «свободного» найма.

Все эти факты и выводы, правду говоря, довольно общеизвестны. Но, к сожалению, при изучении динамики зарплаты о них нередко забывают и сопоставляют без всяких стеснений уровень оплаты крепостного труда дореформенной эпохи с оплатой «свободного» труда капиталистической фабрики конца XIX века[13]. Такие сопоставления, конечно, очень удобны для апологетов современного капитализма, но совершенно не закономерны. Сопоставлять следует только сопоставимые вещи. Капиталистическому найму предшествовал вполне сравнимый с ним вольный наем простого товарного общества. С оплатой фабричного рабочего XX века вполне законно так же и плодотворно сопоставить заработок вольнонаемного фабричного крепостной эпохи. Но содержание раба и крепостного, даже если оно выдается по платежным ведомостям и сдельным расценкам, — это совсем отличная от заработной платы экономическая категория. Не называем же мы заработком корм рабочего скота, хотя этот корм вполне оправдывается его работой.

Однако в исторических памятниках дореформенной эпохи отчетливые и достоверные данные об оплате вольнонаемного труда крайне отрывочны и скудны. К тому же пользование ими затрудняется тем, что мы не располагаем обычно соответствующими этим данным местными ценами для определения их реального значения.

Государственная регламентация «зарплаты» дореформенной эпохи тоже не дает твердой опоры исследователю, поскольку относится к подневольному труду. Очень характерно однако, что в основу этой регламентации, по-видимому, были положены обычные нормы оплаты вольного труда, правда, крайне устарелые. Еще в первой половине XVII века, как известно, поденная плата ремесленника и заводского рабочего колебалась около 4‑5 коп. в день. Указом Петра Великого от 13 января 1724 г., т. е. сто лет спустя, эта норма (зимою 4 коп., а летом 5 коп. за день), несмотря на огромный рост цен, признается достаточной для всех приписных к заводам крестьян по всей России. И лишь через полстолетия, в 1779 г., после жестоких потрясений пугачевщины, напуганная Екатерина II повышает эту норму вдвое (8 коп. зимой и 10 коп. летом за рабочий день пешего крестьянина)[14].

К этому времени однако императорская власть вместо прежней порчи металлических денег нашла лучший способ извлечения доходов из своей денежной монополии. Путем обильных выпусков бумажных ассигнаций (с 1769 по 1838 г.) казна обрела новый источник доходов, а подневольный рабочий, получая свой заработок в резко падающей валюте, быстро потерял с лихвой все, что ему мог дать вызванный испугом царский манифест 1779 г. Во всяком случае, после девальвации новой валюты, произведенной министром финансов Канкриным, и возврата к прежнему счету на серебро по штатам 1847 г., на казенных уральских заводах мы снова встречаемся со ставками мастеровым 1‑й статьи по 6 коп., 2‑й статьи — по 4 и 3‑й — по 3 коп. серебром в день[15]. Хотя по содержанию серебра рубль 1874 г. был уже в 3,66 раза меньше рублей времен Михаила Федоровича, а по покупательному его значению еще раза в два дешевле.

Конечно, поденная плата в 6 коп. при указанных условиях не могла бы обеспечить даже рабского содержания. Но, во-первых, эта казенная такса, по-видимому, очень редко где применялась на деле. Во-вторых, там, где она применялась, как, например, в условиях особо низких цен на Урале, она дополнялась очень значительными натуральными доплатами — хлебом, дровами, бесплатным жилищем и т. д. И, в-третьих, приписные крестьяне, отбывая «барщину», работали на заводе не всей семьей и только часть года, а остальное рабочее время семьи посвящали своему крестьянскому хозяйству, откуда добывали основные средства к существованию. Таким образом, не только для определения уровня зарплаты, но и для оценки уровня жизни приписного к заводам населения подобные казенные таксы и «штаты» не представляют надежных оснований.

Вот почему мы предпочитаем, несмотря на скудость соответствующих материалов, ограничиваться освещением норм оплата только вольнонаемного труда дореформенной фабрики.

* * *

Пользуясь материалами, собранными Туган-Барановским о отношении оплаты труда текстильщиков подмосковных губерний, можно установить следующие факты.

Месячный заработок вольнонаемного ткача в 1803 г. за 23 рабочих дня составлял на полотняной фабрике Водовозова Владимирской губ. 6 руб. ассигнациями, на шелковых фабриках Московской губ. Дудышкина 7 руб. 33 коп. и Москвина — 7 руб. 80 коп. На ситцевых фабриках, где в связи с быстрым ростом производства зарплата даже у приписных рабочих стояла особенно высоко, мы можем отметить месячный заработок ткача на фабрике Дм. Грачева Московской губ. и Еф. Грачева Владимирской губ. по 10 руб. ассигнациями. В среднем по 5 названным фабрикам ткачи зарабатывали, стало быть, около 8 руб. 23 коп. ассигнациями в месяц, т. е. 6 руб. 57 коп. серебром по курсу 1803 г. в месяц, или по 28,5 коп. в день[16].

В архивном деле о притеснениях мастеров Фряновской шелковой фабрики Московской губ. 1837 г. имеется указание, что «приписные ткачи кругом заработали в год около 185 руб. каждый, а сидящие вместе с ними и работающие те же самые изделия вольные ткачи заработали кругом около 350 руб. каждый»[17]. При курсе ассигнаций 1837 г. в 28,2 коп. серебром этот заработок вольных ткачей составляет в переводе на серебро 98,5 руб. в год, или 8 руб. 22 коп. в месяц, т. е. очень близок к вышеприведенным нормам начала XIX века. Для того, чтобы судить о реальном значении этих норм, приведем следующую справку о движении цен за XVII‑XX века в серебряной валюте:

Таблица 2.

Дороговизна жизни в XVII‑XX вв.

Примечание к таблице:

Цены, использованные здесь, по преимуществу московские, в двух-трех случаях использованы цены других рынков или ближайших соседних лет, более сомнительные цены поставлены в скобках, за последние две дата приведены цены сахара-рафинада, за первые две — меда[18].

Мы не смогли привести по всем сопоставляемым датам цен на предметы одежды и квартиру. Первые из них несомненно понизили бы темп роста дороговизны, но зато квартирные цены, растущие наиболее быстрым темпом, действовали бы в обратном направлении. И потому в общем мы можем считать приведенный индекс достаточно показательным. В серебряной валюте индекс 1837‑1839 гг. составляет только 35% от норм дороговизны 1913 г. Применительно к данным о зарплате, выраженным в ассигнациях, его пришлось бы для этих лет повысить в 3,55 раза. Серебро, взятое по рыночным ценам, на вес, дешевело в отношении перечисленного набора товаров за указанный период весьма интенсивно, в особенности за последнее время, после отмены свободной чеканки и перехода к золотому обращению. С начала XVII века до 1837 г. за два века оно подешевело в отношении других товаров только вдвое, а с 1837 до 1913, т. е. всего за ¾ века, — раза в 4 с лишком.

Месячный заработок вольнонаемного ткача Московской губ. конца 30‑х годов XIX столетия в 8 руб. 22 коп. в переводе на товарную валюту составит, стало быть, в реальном своем значении около 23 руб. 40 коп. по ценам 1913 г. Для сравнения укажем, что в 1908 г. ткачи той же губернии зарабатывали в месяц на круг в обработке хлопка всего 18 руб. 51 коп., в обработке шерсти 22 руб. 75 коп., а в среднем по обработке всякого волокна — 19 руб. 89 коп.[19]. За время же с 1903 по 1913 г. в текстильной промышленности наблюдалось даже некоторое снижение оплаты труда — номинальной — на 2,5% и реальной, — на 1,5%. Отсюда заключаем, что никакого повышения реальной оплаты труда с 1837 по 1913 г. не наблюдалось. Гораздо легче было бы защищать обратное положение, в особенности, если учесть, что и даровая квартира и бесплатные дрова и т. п. натуральные прибавки к зарплате на дореформенной фабрике практиковались гораздо чаще, чем в начале XX века.

В пользу того взгляда, что дореформенная полукрепостная фабрика должна была оплачивать вольнонаемный груд дороже, чем пореформенная капиталистическая фабрика, говорит уже тот элементарный факт, что в условиях феодализма не было, да и не могло быть благоприятных условий для создания на потребу капитала сколько-нибудь значительной массы «свободных рук» вообще и резервной армии безработных пролетариев в особенности. Кроме того начальный мануфактурный период развития промышленности нуждался в гораздо большей степени, чем более поздний период крупной машинной индустрии в квалифицированном труде. С заменой этого труда машиной представлялась возможность снижения оплаты труда для соответствующих категорий рабочих и капитал, конечно, всегда был готов широко ее использовать.

В качестве очень красочной иллюстрации сказанного можно указать на судьбу набойщиков. В начале XVIII столетия набойка ситцев производилась у нас еще вручную. И эго был золотой век по оплате набойщиков.

Но затем в связи с введением машинного печатания и распространением его в русской текстильной промышленности мы наблюдаем следующую картину катастрофического снижения заработков набойщиков[20].

Годовой заработок набойщиков

Всего за сорок лет оплата набойщиков упала раза в два с половиной.

С учетом некоторого роста дороговизны предметов первой необходимости по отношению к серебру это падение выразилось бы еще резче. Одним словом, здесь мы имеем перед собой типичный случай действия машины. Она, во-первых, вытесняя ручной труд, создает на рынке относительный избыток в работниках данной профессии, а, во-вторых, упрощая их труд, облегчает применение к нему гораздо более широких кадров неквалифицированной рабочей силы.

Судьба ручных ткачей тоже представляет большой интерес с указанной точки зрения. В начале XIX века ручные ткачи оплачивались примерно в такой же цене, как и набойщики. По-видимому, эта профессия требовала большой выучки, потому что ткачи в то время оплачивались выше таких-квалифицированных профессий, как столяры и кузнецы. Эта более высокая расценка ткачей наблюдается и в 1803, и в 1817, и в 1834 и даже в 1843 годах[21]. Но уже к 1843 г. эта разница сильно сглаживается, а затем с распространением механического ткачества все ткачи резко снижаются в оплате и оказываются уже ниже столяров и кузнецов. Характерно при этом, что механические ткачи оплачиваются выше ручных, например в 1856 г. ручные ткачи получали всего 6 руб. 67 коп. серебром в месяц, а механические 11 руб. 25 коп.[22]. Очевидно, уже в это время ручное ткачество удерживалось лишь в предприятиях, эксплуатирующих принудительный труд. Но к моменту падения крепостного права к числу таких относились лишь более мелкие предприятия. На более же крупных укрепились уже механические станки и свободный труд.

Впрочем в отношении ткачей окончательная их дисквалификация в связи с развитием машинного производства произошла лишь в пореформенный период. Ниже мы приведем несколько цифр, иллюстрирующих этот процесс.

В общем, исходя из теоретических соображений, оплату труда в первых фазах капиталистического развития труднее было снижать по объективным условиям недостатка свободных рабочих рук, чем в период расцвета капиталистической индустрии. И мы считаем довольно правдоподобным наблюдение Гакстгаузена, который, говоря о России 40‑х годов XIX века, утверждал, что ни в одной стране заработная плата фабричных рабочих не достигает такой высоты, как в России. «Даже денежная заработная плата в России, по словам этого весьма добросовестного и точного наблюдателя, — в общем выше, чем в Германии. Что же касается до реальной платы, то преимущество русского рабочего перед заграничным в этом отношении еще значительнее»[23]. Это могло быть именно вследствие полнокровного российского феодализма в эту эпоху; являясь тормозом в развитии капитализма, наш крепостной уклад поддерживал здесь в то же время более высокий уровень оплаты вольнонаемного труда, чем в тех странах, где пролетаризация крестьянских масс не встречала таких препятствий и «свободных» рабочих рук на рынке было несравненно больше.

Будучи очень далекими от идеализации устоев николаевской эпохи я чуждаясь реакционно-народнического отрицания заслуг капитализма в деле разрушения этих устоев, мы не можем однако апологетически приписывать ему и такие заслуги, каких он не имеет. Реального уровня оплаты вольнонаемного труда, достигнутого в николаевскую эпоху, расцвет капитализма в России отнюдь не повысил, а скорее понизил. И если Тутан-Барановский, например, склонен показания Гакстгаузена об уровне зарплаты в Николаевской России считать преувеличенными, то это мнение его требует еще тщательной проверки. Дело в том, что Гакстгаузен оперирует данными о вольном найме. А Туган-Барановский, отнюдь не оспаривая их, предпочитает пользоваться более низкими, относящимися в значительной своей части к принудительному труду. Приводя целый ряд очень интересных данных об оплате труда различных профессий на разных фабриках, он сильно обесценивает их тем, что оставляет неизвестным, какие из приведенных ставок относятся к принудительному, какие к вольному труду. Он даже выводит из них средние, хотя из резких колебаний по отдельным фабрикам и профессиям видно, что в эти средние зачастую входили ставки и крепостного и свободного труда.

Это смешение ставит под вопрос и некоторые выводы в отношении динамики зарплаты дореформенной эпохи. Туган-Барановский констатирует рост реальной зарплаты на дореформенных фабриках. И в общем этот вывод вполне правдоподобен. Под влиянием целого ряда волнений приписных к заводам крестьян, все время добивавшихся уравнения их в оплате с вольнонаемными рабочими, нормы оплаты подневольного труда должны были постепенно подтягиваться к оплате все шире применявшегося вольного труда. Но этот вывод во всяком случае нельзя распространять без проверки и на динамику оплаты свободного труда. Ставки вольного труда могли даже заметно падать — как, например, это установлено для набойщиков, — а в общем, при смешении вольного и принудительного труда и резком повышении удельного веса вольнонаемных рабочих, средний размер оплаты тех и других обнаруживал определенный рост.

Какого же уровня достигала зарплата в России непосредственно перед ликвидацией крепостного права?

По данным 1856‑1858 гг., относящимся главным образом к иваново-вознесенским фабрикам, механические ткачи зарабатывали около 11 руб. 25 коп., прядильщики до 13 руб. 50 коп., столяры 11 руб. 13 коп. и кузнецы 11 руб. 60 коп. серебром в месяц. Не ясно, учтены ли здесь только вольнонаемные рабочие или частью и крепостные. По Гакстгаузену ткачи еще в 40‑х годах получали до 57 коп. серебром в день, или 13 руб. 10 коп. в месяц. В столицах соответствующие ставки были несомненно еще выше. Для сопоставления с ними мы располагаем данными 1883 и 1896 гг. по Владимирской и Московской губ.[24]. Кроме того мы использовали ниже данные 1908 г. по Московской губ. и справочные цены по г. Москве за ряд лет[25]. Все эти данные не вполне сравнимы, но не лишены иллюстративного значения.

Таблица 3.

Динамика оплаты некоторых профессий за месяц

(в рублях серебром)

Как видим, несмотря на значительный рост номинала, в реальном своем значении зарплата названных профессий не дала никакого прироста. Оплата столяров и кузнецов при этом относительно заметно выросла, прядильщиков и в особенности ткачей значительно снизилась, труд чернорабочих остался почти стабильным и общий уровень тоже близок к стабильности.

Правда, наши индексы цен не за все годы одинаково точны. С 1813 до 1883 г. они обнимают по столицам набор в 19 товаров и более, дата 1837 г. базируется на 10 товарах, а 1856‑1858 гг. едва на 4, но все же это не один хлеб, к которому обычно апеллирует в подобных случаях большинство исследователей. И преуменьшать их значение не приходится. Российский капитализм со времен ликвидации феодализма достиг огромных успехов и завоеваний в целом ряде областей. Но он не дал нам никаких заметных сдвигов в области повышения заработной платы. И если до реформы 1861 г. мы стояли в этой области, по Гакстгаузену, впереди многих других так называемых передовых капиталистических стран, то к началу XX века мы несомненно резко отстали от них в этом отношении и оказались на одном из самых последних мест.

Причины этого явления заслуживают специального исследования. Возможно, что западные страны, раньше нас вступившие на путь империализма, именно за счет грабежа своих колоний и полуколониальных стран, вроде России, находили те дополнительные ресурсы, которые могли, не снижая своих накоплений, уделять на расширенное воспроизводство рабочей силы. Наша юная капиталистическая индустрия до последних лет была еще слишком слаба, чтобы соперничать с западной на внешних колониальных рынках. А для внутреннего потребления расширенное воспроизводство весьма дешевой рабочей силы на потребу индустрии у нас давала все время только что раскрепощенная деревня. И пока этот источник не был исчерпан, российский капитализм не имел особых оснований для повышенных затрат на рабочую силу. Возможно, что тут действовали и иные причины. Во всяком случае отмеченный факт — остается фактом.

* * *

За пореформенный период мы располагаем несравненно более обильным материалом для освещения динамических процессов в области заработной платы. Но и здесь вплоть до самого конца XIX века за отсутствием массовых статистических материалов приходится довольствоваться весьма разрозненным материалом отдельных предприятий, справочных цен по отдельным городам и т. п. источников иллюстративного значения.

Как было уже указано, ко времени реформы принудительный труд на русских фабриках составлял всего около 42,6% общего числа рабочих, и потому реформа 19 февраля не могла вызвать особо крупных потрясений в большинстве отраслей обрабатывающей промышленности. Особенно резко ее влияние сказалось однако в таких отраслях, как горная, и таких районах, как Уральский, где до самой реформы сохранялось за посессионным трудом решающее значение.

В чем же сказалось это влияние? Прежде всего, конечно, в повальном уходе приписных крестьян с заводов и обращении их к другим более легким или более выгодным занятиям. По свидетельству В. П. Безобразова в 1860 г. на 7 уральских горных заводах числилось 8.663 рабочих, в 1861 г. — 7.030, в 1862 г. — 4.671, в 1863 г. — 3.097 и в 1864 г. — 2.839 человек. Таким образом за это время ушло с заводов свыше двух третей всех рабочих. Вторым следствием явилось, разумеется, резкое повышение зарплаты. Так плата высшим мастеровым на Богословском заводе и Туринских рудниках за время с 1866 г. удвоилась, а плата рабочим низшего разряда поднялась даже в 7 раз (с 5‑8 коп. до 25‑60 к. в день). Но в связи с ростом зарплаты, поднялись и цены на хлеб и все прочие товары и материалы. Например, в Прикамье ржаная мука за пуд стоила, в 1855‑1857 гг. 25,3 коп., а в 1864‑1866 гг. — 60 коп., на южном Урале за то же время она поднялась с 27 до 62 коп., на Северном  — с 27 до 87 коп. и т. д. Вместе с тем короб угля вздорожал за те же годы в среднем с 56 коп. до 1 руб. 28 коп., железная руда с 1 руб. 63 коп. до 4 руб. 50 коп. за 100 пуд., медная руда с 6 коп. до 10 коп. за пуд и т. д.[26].

Само собою разумеется, что поднять тем же темпом и цену железа, в каком росла зарплата и материалы, уральские заводчики по условиям конкуренции не могли. И дальнейшим следствием реформы явилась рационализация производства и подъем производительности труда. О том, каков был уровень производительности на Урале до реформы, можно судить по следующей справке. В 1851 г. на казенных заводах Урала производилось всего 45, на частных 70 пудов чугуна в год на 1 рабочего, а скажем в Пруссии — 250[27]. При свободном труде на таком уровне невозможно было хозяйничать. И вот оказывается, что если еще в 1861 г. накладные расходы на металлургических заводах Гороблагодатского округа составляли 94,2% надбавки на каждый рубль цеховой себестоимости металла, то к 1864 г. они падают уже до 25,7%. Производительность растет, и общая заводская стоимость металла изменяется следующим образом[28]:

Итак, в результате замены принудительного труда свободным, несмотря на более чем удвоенные нормы его оплаты и такое же повышение цен сырья (руды и угля), стоимость полупродукта уральской металлургии, т. е. чугуна, и еще в большей мере готового продукта — железа — осталась на прежнем уровне и даже снизилась. Иными словами, повышение производительности труда, перекрывшее и рост номинала зарплаты и вздорожание сырья, надо оценивать уже не в два, а по меньшей мере в 3‑4 раза. Таковы результаты реформы на Урале.

В районах и областях труда, где уже и до реформы господствовал вольнонаемный труд, ее действие не произвело столь же резких сдвигов в ценах рабочей силы и производительности труда. И даже больше, если оплата труда бывших приписных крестьян с падением крепостного права резко повысилась-то свободный труд после реформы заметно упал в цене.

Наиболее длинный динамический ряд в отношении зарплаты представляют справочные цены на рабочие руки по шести профессиям строительных рабочих г. Ленинграда (столяры, маляры, плотники, каменщики, штукатуры и поденщики). А. Рыкачев собрал и опубликовал их за целых 58 лет, начиная с 1853 г.[29]. Но у Рыкачева они сопоставляются только с хлебными ценами за соответствующие годы. Нам удалось в Институте экономических исследований Госплана за время с 1867 г. до 1917 г. включительно построить на основе тех же справочных, цен для Ленинграда более надежный индекс дороговизны, опирающийся на цены 19 важнейших для рабочего бюджета товаров[30]. Для более ранних лет нам пришлось пока ограничиться только хлебными ценами (мука ржаная и пшеничная и хлеб черный и белый с 1861 г.). За дореформенное время Рыкачев привел только цены муки (ржаной и пшеничной), но мы их дополнили еще ценами печеного хлеба и ржаной муки по г. Москве. Сопоставление этих цен за 1853‑1857 гг. с оптовыми ценами 6 товаров по СПБ прейскуранту Коммерц-Коллегии показало, что и за эти годы построенный нами индекс довольно удовлетворителен. В среднем выводе по 6 профессиям в копейках каждого года и в переводе по индексу на валюту 1913 г. (мы получили такую картину (табл. 4).

Таблица 4.

Динамика поденной платы строительных рабочих СПБ

(в копейках серебром)

Как видам, в среднем за весь период поденный заработок строителя колебался около 1 руб. 50 коп. в день. Но за отдельные годы мы имели весьма значительные отклонения от этой нормы. В начале 50‑х годов мы застаем наиболее высокие нормы реальной оплаты, до которых она не поднимается потом за все 60 лет. Но уже годы Крымской войны — за сокращением строительства — вызывают первое довольно резкое снижение зарплаты, которое ликвидируется только накануне реформы в 1860 г. Первые два года после реформы мы наблюдаем новое не менее резкое падение поденной платы — почти на 35%. Это падение, очевидно, следует объяснить широким притоком в столицу свежих рабочих рук из освобожденной деревни. Далее мы наблюдаем целый ряд повышений и понижений конъюнктурного характера. Оплата строителей довольно чутко реагирует снижением на каждую заминку или промышленный кризис (1871/72 г., 1883 г., 1900 г.), годы войны (1855/56, 1877/78, 1904) и неурожайные годы (напр. 1865 и 1867, 1879, 1891 и 1892, 1897, 1906 и т. д.), довольно высоко поднимается в 1905 г. — год революции — и т. д. Особенно характерно в этих колебаниях влияние больших неурожаев и голодных лет. В неурожайные годы цены обычно обгоняют рост номинальной зарплаты, и это должно бы сокращать нормальный приток рабочей силы в города за счет деревни. Но голод не тетка. И чем хуже живется в деревне, тем больше бежит из нее народу в город, соглашаясь под влиянием конкуренции даже на очень тяжелые условия труда и пониженный заработок. Впрочем влияния колебаний урожайности на динамику зарплаты о России не следует преувеличивать. Чтобы выявить его более рельефно, мы прежде всего определили средний динамический уровень урожайности за весь интересующий нас период (в «самах»)[31]. Поскольку в нашей литературе неоднократно высказывались предположения о восьмилетней периодичности урожаев в России, то средний урожай за каждый год исчислялся по 8-летиям.

Таблица 5.

Колеблемость урожаев и реальной оплаты труда в России

Затем фактическая урожайность каждого года выражалась в процентах от средней за соответствующее восьмилетие. Точно такое же исчисление — для сравнимости тоже по 8‑летиям — проделано нами с реальной поденной платой строителей СПБ. В результате получились две кривые погодных отклонений урожайности и зарплаты от среднего динамического их уровня за целых 60 лет (см. таблицу 5, и диаграмму).

Колебания урожаев и оплаты труда в процентах от среднего 8‑летнего динамического уровня

Как видно из диаграммы, колебания урожайности и зарплаты отнюдь не выявляют какой-либо строгой периодичности и очень тесной взаимосвязанности. В частности колебания в оплате труда особенно велики в начале периода, а затем как-будто затухают, а колебания урожайности, наоборот, скорее повышают к концу свой диапазон. Тем не менее целому ряду максимумов урожайности (напр.: 1853, 60, 65, 70, 74, 81, 99, 1904 и 1913 гг.) соответствуют в том же году или чаще только в следующем максимумы и в оплате труда (1854, 60, 66, 70, 75, 82, 99, 1905, 1913 гг.), и наоборот за минимумами урожайности кривой (1861, 67, 71, 80, 85, 1911 гг.) следуют минимумы кривой зарплаты (1862, 68, 72, 81, 86, 1912 гг.). Выраженная математически теснота связи этих кривых, если сопоставлять урожай текущего года с реальной зарплатой последующего, определилась за весь период коэффициентом корреляции r = 0,21[32]. Функциональная зависимость, соответствующая прямой пропорциональности, выразилась бы коэффициентом корреляции r = 1, а полное отсутствие взаимозависимости сопоставляемых величин коэффициентом r = 0. Таким образом, выявленную нами связь между колебаниями урожайности и реальной зарплаты в дореволюционной России (r = 0,21) нельзя признать очень тесной.

Более наглядно эту связь можно выявить следующим элементарным приемом. Отобрав по 20 лет наиболее отклоняющихся от среднего уровня урожайности вверх и вниз и выделив таким образом в остатке 20 лет близких к средней урожайности, мы вывели для каждой из этих групп лет средний уровень урожайности, а затем для следующих за ними (с передвижкой только на один год вперед) лет вывели и средний уровень реальной оплаты труда. Указанная группировка дала нам такой результат за исследуемый период в 60 лет (в процентах от динамической средней).

За годами повышенной урожайности, как видам, следует некоторое повышение, а за неурожайными — понижение уровня реальной зарплаты. Но в общем за отклонением урожайности на целых 15% вверх и вниз следуют колебания в оплате труда всего на 1‑2%.

Несравненно более тесная связь наблюдается между динамикой номинальной зарплаты за тот же период и движением цен. Коэффициент корреляции за все 60 лет (с 1853 до 1912 г.), выведенный из данных таблицы 4, достигает 0,76, причем за первую половину этого периода он равен 0,64 и за вторую = 0,59. Рост дороговизны жизни не может не отразиться на денежном выражении оплаты труда, поскольку реальный уровень ее тяготеет к определенному стандарту средств существования. Но эта общая тенденция находит свое полное отражение только на просторе больших периодов времени. Если же изучаемый период в 60 лет разбить на более кратковременные промежутки, то скажется влияние и других временных факторов, ослабляющих действие общего закона[33]. И тогда выявится волна падения и роста не только денежной, но и реальной зарплаты.

Если, отвлекаясь от погодных колебаний, вычислить динамику реального поденного заработка тех же рабочих по пятилетиям, то выявится следующая тенденция:

Для иллюстрации роста зарплаты, начиная с 80‑х годов до конца XIX века мы можем еще привести следующую таблицу данных по Коломенскому машиностроительному заводу[34] (см. табл. 6).

Таблица 6.

Коломенский машиностроительный завод

Как видим, рост фабричного труда за указанный период не только в денежном, но и в реальном выражении был очень приличный. Но если бы за отсутствием других данных мы отсюда заключили, что этот рост характерен для всего периода капиталистического развития в России, то сделали бы грубую ошибку. Мы уже видели выше, что отмеченной и в настоящей таблице волне подъема зарплаты предшествовала не менее глубокая волна падения. И если брать более длительные периоды для сравнения, то обнаружится в лучшем случае в результате блистательных успехов достижение прежнего уровня. Кстати по соотношению между годовым и поденным заработком из той же таблицы можно установить и продолжительность рабочего года коломенских металлистов. За первое пятилетие (1878‑1882 гг.) этот год благодаря изобилию праздников и прогулов не превышал 244 рабочих дней, а с повышением зарплаты прогулы, по-видимому, заметно сократились, и рабочий год за последнее пятилетие (1897‑1901 гг.) удлиняется до 257 рабочих дней.

За отсутствием специального индекса дороговизны по г. Коломне мы и здесь применили вышеуказанный ленинградский индекс по 19 товарам. Весьма вероятно, что это несколько меняет общий уровень реальной оплаты труда в г. Коломне. Но Коломенский завод вообще едва ли достаточно показателен для характеристики уровня зарплаты по всей промышленности.

Конечно, при наличии довольно свободного передвижения рабочих из одной отрасли труда в другую и с одного предприятия на другое, — а эта так называемая текучесть рабочего состава в нашей промышленности всегда была очень значительной, — общий уровень оплаты труда равной квалификации неизбежно выравнивался повсюду, где не было каких-либо специальных местных особенностей, препятствующих такому выравниванию. Но они все же имели место и в силу различного уровня цен в разных районах и в силу местных различий в пролетаризации деревни. Например уральский горняк, привязанный к месту собственным домишком и огородом, или ивановский текстильщик, не порвавший хозяйственных связей с землей, оплачивались обычно гораздо ниже, чем горняки Донбасса, текстили Ленинграда и т. д.

Но эта дифференциация уровня оплаты труда различных категорий в пространстве отнюдь не препятствовала очень большому сходству динамических колебаний этого уровня в различных местах и производствах, т. е. колебаний его во времени. Одинаковые причины порождают одинаковые следствия. Большинство причин, вызывающих сколько-нибудь заметные сдвиги в общем уровне оплаты труда, как, например, крестьянская реформа, большие неурожаи, войны, промышленные кризисы и подъемы, революции, обычно выходят по своему значению за пределы не только районных, но и государственных границ одной страны. Вот почему динамика колебаний зарплаты питерских строителей или коломенских металлистов весьма показательна не только в местном масштабе соответствующих производств и географических пунктов[35].

Кроме питерских строителей, нам известна динамика оплаты труда за большие периоды для сельскохозяйственных рабочих по 50 губ. Европейской России (с 1882 г.) и железнодорожников по всей сети дорог общего значения (с 1883 г.)[36]. Это очень различные отрасли труда, но все же коэффициент корреляции (Пирсона), исчисленный за весьма большой период (с 1883 по 1913 г.), показывает, что динамика погодных колебаний соответствующих кривых находится в очень тесной взаимной связи. Эта связь между динамикой номинального уровня поденной платы питерских строителей и годового заработка железнодорожников выразилась за 30 лет коэффициентом r = 0,82, для строителей и сельскохозяйственных рабочих r = 0,85 и для железнодорожников и с.‑х. рабочих r = 0,92.

Не менее явственный параллелизм наблюдается в движении кривых оплаты труда различной квалификации. Так, например, если динамику оплаты питерских строителей проследить по отдельным профессиям, то получим такую картину по пятилетиям, в кредитной валюте (см. таблицу 7).

Таблица 7.

Динамика заработной платы строительных рабочих СПБ

Параллелизм движения приведенных рядов по пятилетиям совершенно осязателен. Но если брать даже погодные колебания, то коэффициент корреляции (Пирсона) между движением поденной платы чернорабочего и столяра определится за 1853‑1913 гг. чрезвычайно высокой нормой r = 0,84. Тем не менее это не полный параллелизм, ибо разрыв в оплате обученного и необученного труда за весь период обнаруживает довольно заметные смещения сначала, до середины 70 х гг., вниз в сторону большей уравнительности, а затем вверх в направлении возрастающей дифференциации. Очень показательно, что возрастание уравнительности совпадает по времени с понижением среднего уровня реальной оплаты труда, а рост дифференциации следует за повышением этого уровня.

Объясняется этот факт довольно просто. В периоды низкой конъюнктуры вообще и падающего уровня зарплаты труднее всего снизить уровень наихуже оплачиваемых слоев пролетариата, ибо они и без того уже стоят у порога физиологического минимума потребностей. А потому прежде всего и легче всего падает оплата труда более квалифицированных профессий, что и приводит к большей уравнительности в расценке различных категорий труда.

Для оценки реального значения оплаты труда за конец XIX века в настоящее время имеется уже несколько индексов. Одни из них строятся на базе розничных цен, другие на основе оптовых биржевых расценок, одни взвешиваются по пропорции данных товаров в рабочем бюджете, другие — по пропорции их в общем товарообороте. В зависимости от этих условий и состава входящих в индекс товаров получаются довольно заметные различия и в динамике индексов. Иллюстрируем это следующей таблицей (см. табл. 8).

Таблица 8.

Индексы цен за 1885‑1914 гг.

(1913 г. = 100)

Как видам, два первых индекса (ИЭИ и М. П. Кохна), построенные по розничным ценам СПБ, несмотря на разное число товаров, мало отличаются друг от друга. Московский индекс Кохна дает за изучаемый период значительно более медленный темп вздорожания жизни, чем питерский. Оптовые индексы Подтягнна и Боброва построены примерно на одной и гой же ценовой базе ряда крупнейших товарных рынков (с 1890 г. по своду товарных цен), но первый из них взвешен по весам рабочего бюджета, а второй по доле участия каждого товара в грузообороте страны (по водным и ж.‑д. перевозкам). Кроме того последний индекс дается нами не только в текущей (кредитной) валюте, но и в переводе по курсу на золото за те годы, когда кредитные рубли отличались от золотых. Все остальные индексы построены в кредитной валюте.

Для характеристики дороговизны жизни во всероссийском масштабе наиболее пригодным из них мы считаем «бюджетно-оптовый» индекс проф. Подтягина. Но для изучения динамики составляющих всякий «тотальный» индекс групповых индексов больший интерес представляет индекс Института экономических исследований, позволяющий проследить эту динамику на одном и том же рынке за гораздо больший период времени (см. табл. 9).

Таблица 9.

Индексы розничных цен по г. С.‑Петербургу с 1867 по 1916 г.

(1913 г. = 100)

Примечание к таблице:

¹ Для 1913 г. веса в наборе: а) продуктов земледелия — 24,1%; б) продуктов животноводства — 44,3%; в) продуктов лесоводства — 22,7%; г) промтоваров — 8,9%.

Из приведенных групповая цен, как видам, наиболее быстрый рост дают цены продуктов лесоводства (дрова), за ними следуют продукты животноводства и продукты земледелия (зерновые, мука, хлеб, картофель), промышленные же товары с 1867 по 1913 г. не только не растут, но даже падают. А если учесть, что кредитный рубль 1876 г. = 116,3 коп. золотом, то в золоте это падение выразится еще более заметным процентом, чем это показано в таблице. Никакого параллелизма в движении промышленных и сельскохозяйственных цен за указанный период, таким образом, не наблюдается. Скорее, наоборот, можно говорить о встречном их движении и коэффициент корреляции между индексами сельскохозяйственных и промышленных цен за 1867‑1913 гг. r = ‑0,35. Объясняется это, конечно, прежде всею разными темпами роста производительности различных отраслей труда. Производительность труда в обрабатывающей промышленности растет, по-видимому, быстрее, чем в добывающей (добыча золота) и в сельском хозяйстве. Но в том же направлении, надо думать, действует и нарастание земельной ренты (включая сюда горную и лесную). С ростом населения требуется все более интенсивное использований ограниченных естественных богатств земли и недр ее. Монопольная собственность на землю приводит в этих условиях к бешеному росту земельной ренты[37], а вместе с тем и к повышению цен той продукции, которая связана с использованием значительных пространств земли или недр ее, т. е. в первую голову продукции сельского хозяйства.

В бюджете рабочего сельскохозяйственным продуктам принадлежит значительно больший вес, чем промышленным. Вот почему и номинальный заработок рабочего в своем росте следует за ростом сельскохозяйственного индекса в гораздо большей мере, чем за динамикой цен какой-либо иной группы товаров. Так, например, если зависимость роста номинальной зарплаты питерских строителей от динамики общего индекса цен за 1867‑1913 гг. выражается коэффициентом корреляции r = 0,72, то индекс сельскохозяйственной группы товаров с той же зарплатой дает коэффициент корреляции r₁ = 0,78, а индекс промышленной группы дает r₂ = ‑0,46. Снижение промышленного индекса, конечно, замедляет возрастание номинального уровня зарплаты, но все же оно оказывается слишком недостаточным, чтобы приостановить этот рост и направить кривую номинальной зарплаты вниз.

Массовыми данными о динамике зарплаты в фабрично-заводской промышленности за XIX век мы не располагаем. Но, исходя из тесной закономерности в динамике номинальной оплаты труда и движении цен, с одной стороны, и высоких коэффициентов корреляции между кривыми роста номинальной зарплаты промышленных рабочих и сельскохозяйственных, железнодорожников, строителей и т. д., можно грубо определить и характер кривой зарплаты индустриальных рабочих. Такая попытка, весьма интересная с точки зрения теории, была выполнена несколько лет тому назад в Госплане проф. М. Е. Подтягиным. Тогда мы располагали индексом цен только начиная с 1885 г., а потому и все исчисление пришлось ограничить периодом 1885‑1900 гг., опираясь на статистическую базу 1900‑1913 гг. по своду отчетов фабричной инспекции.

Годовой заработок фабричного рабочего России по этому теоретическому расчету за последние 16 лет XIX века изменялся следующим образом (в рублях):

.                Заработок
Годы             Номин. Реальн.
1885 ........... 184,3   244,4
1886 ........... 184,0   251,7
1887 ........... 185,2   249,9
1888 ........... 193,1   256,1
1889 ........... 179,6   246,7
1890 ........... 175,8   249,7
1891 ........... 179,7   209,9
1892 ........... 178,8   227,3
1893 ........... 187,2   237,6
1894 ........... 179,6   270,5
1895 ........... 175,4   281,5
1896 ........... 175,7   282,5
1897 ........... 179,5   248,6
1898 ........... 188,6   238,1
1899 ........... 190,6   243,4
1900 ........... 204,0   268,4

По штрафовавшимся заведениям, подчиненным фабричной инспекции, в 1900 г. годовой заработок составлял 194 руб., по более полному обследованию В. Е. Варзара, охватившему почти все заведения, необложенные акцизом, этот заработок достигал 207 руб. в год. Стало быть, исчисленная цифра 204 руб. для 1900 г. заключается между этими пределами, отличаясь от них на величину от 1,5 до 5%. За другие годы некоторую проверку приведенного исчисления можно еще найти в статистических данных за 1893 и 1897 гг. За 1893 г. по сводке фабричного инспектора Я. Т. Михайловского[38] «средний заработок фабрично-заводского рабочего равняется 187 руб. 60 коп., считая год в 288 дней, а день в 12 часов». Эта цифра удивительно близко совпадает с приведенным выше теоретическим исчислением. За 1897 г. для необложенных акцизом предприятий с числом рабочих выше 16 на каждое заведение средний годовой заработок рабочего определился по нашему подсчету тоже в 187 руб. Но если учесть, что обложенные акцизом сезонные производства — сахарное, винокуренное и пр., понижали по позднейшим данным 1910‑1914 гг. средний годовой заработок всех фабричных примерно на круг около 4%, т. е. с 187 руб. до 179,5 руб. или около того, то совпадение последней цифры с исчисленной выше нормой заработка для 1897 г. (179,5 руб.) получается опять-таки разительное. И это тем более любопытно, что лицам, производившим вышеуказанное исчисление, не были известны названные нами отчетные цифры за 1893 и 1897 гг.

Более детальные массовые данные за 1897 г. приводим в нижеследующей таблице:

Таблица 10.

Промышленность России в 1897 г.[39]

В этой таблице наиболее любопытным является факт более низкой оплаты труда в мелких заведениях ремесленного типа по сравнению с более крупными капиталистическими предприятиями. Пользуясь более высокой техникой, крупный капитал, очевидно, имел возможность лучше оплачивать у себя наемный труд, чем мелкий хозяйчик, а рабочие, концентрируясь в более крупных предприятиях, со своей стороны становились значительно требовательнее по отношению к своим хозяевам, чем в патриархальном быту ремесленного труда.

Приведенными весьма скудными фактическими данными за XIX век мы, конечно, далеко не исчерпали имеющийся на эту тему сырой материал. Собирание, критический анализ и научная обработка этого материала представляют собою особую задачу, которую мы оставляем другим исследователям. Своей задачей мы считали только проверку на данных XIX века того основного вывода, к которому мы пришли уже на основании изучения более древней эпохи. Этот вывод — об отсутствии какого-либо прогресса в области динамики реального уровня зарплаты — всецело подтверждается и та данных XIX века. Если оставить в стороне преходящие колебания в ту или другую сторону на протяжении отдельных десятилетий, то к концу века мы получаем такой же уровень, как и в начале его и в середине, накануне падения крепостного права. Никакой устойчивой тенденции к повышению этого уровня за весь период капиталистического развития мы не находим. Скорее даже наоборот. В целом за большие периоды можно усмотреть, пожалуй, даже некоторую тенденцию к снижению.

Примечания:

[1] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 10.

[2] М. Балабанов, Очерки по истории рабочего класса в России, ч. 1, Киев, 1923, стр. 20.

[3] М. Балабанов, Очерки по истории рабочего класса в России, ч. 1, Киев, 1923, стр. 28.

[4] «При крепостном труде заводы терпели нередко от избытка рабочих, будучи обязаны содержать их с семействами и давать работу. По этой причине заводоуправления находились в необходимости исполнять людьми такие работы, которые выгоднее было бы исполнять посредством машины». А. П. Кеппен. Историко-статистический обзор промышленности России, гр. VI, Горная и соляная промышленность, СПБ, 1882, стр. 66.

[5] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 12.

[6] Е. Зябловский. Статистическое описание Российской империи, СПБ, 1808. Ч. V, стр. 9‑73. Сюда вошли горнозаводская промышленность, винокуренная и пивоваренная.

[7] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 24.

[8] Туган-Барановский. Русская фабрика, М.. 1922, стр. 70‑73, К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 51‑60.

[9] Туган-Барановский. Русская фабрика, М.. 1922, стр. 148‑153, 158, все ставки в ассигнациях.

[10] Туган-Барановский. Русская фабрика, М.. 1922, стр. 102, примечание.

[11] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 60.

[12] Туган-Барановский. Русская фабрика, М.. 1922, стр. 74‑79.

[13] См. напр. у Туган-Барановского, стр. 147, у Балабанова, ч. I, стр. 89 и др.

[14] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 112‑113.

[15] К. А. Пажитов. Положение рабочего класса в России, Т. I, Л., 1925 г. стр. 115.

[16] См. таблицу курсов у Н. Бржеского, Государственные долги России, СПБ, 1884 г.

[17] Туган-Барановский, Русская фабрика, М.. 1922, стр. 151.

[18] Цены 1776, 1786 и 1837‑1839 гг. см. у Пажитнова, т. I, стр. 137, 142‑143 и др. Цены муки ржаной и хлеба по Москве с 1797 по 1895 г. см. «Цены на хлеб и мясо в Москве», (Г. А. Позняков), М., 1896 г., «Хлебопекарный промысел и такса на хлеб в Москве», М., 1899 г. «Собрание справочных цен на различные предметы торговли в Москве» Известия. Московской Городской Думы, 1894 г. март, вып. 1, «СПБ‑ский прейскурант» Коммерц. Коллегии, с 1803 по 1857 г. и др. издания.

[19] М. И. Козьминых-Ланин. Заработки фабрично-заводских рабочих Московской губ., М., 1911 г., табл. 2, 5, 8. А. Г. Рашин. Заработная плата за восстановительный период хозяйства СССР, М., 1928 г., стр. 111.

[20] М. Власьев. Село Иваново. «Вестник промышленности», 1859 г., № 4, стр. 192.

[21] См. Туган-Барановский Русская фабрика, М.. 1922, табл. к стр. 146, стр. 152, 158.

[22] Туган-Барановский Русская фабрика, М.. 1922, табл. к стр. 159.

[23] А. Гастгаузен. Исследование внутренних отношений народной жизни России, т. I, 1869., стр. 98, 119 и др., Туган-Барановский Русская фабрика, М.. 1922,стр. 160.

[24] Туган-Барановский Русская фабрика, М.. 1922, табл. к стр. 159, 332 и 336.

[25] М. И. Козьминых-Ланин. Заработки фабрично-заводских рабочих Московской губ., М., 1911 г., табл. 2, 5, 8 и13. Московские справочные цены за последние две даты использованы, конечно, только в качестве динамических коэффициентов (для чернорабочих).

[26] В. П. Безобразов. Уральское горное хозяйство. Труды комиссии для пересмотра податей и налогов. СПБ. 1869, т. ХIII, ч. V, стр. 84‑85, 102, 323‑324.

[27] Дженпев. О железной промышленности в России, Н.‑Новгород, 1858 г., стр. 29.

[28] В. П. Безобразов. Уральское горное хозяйство. Труды комиссии для пересмотра податей и налогов. СПБ. 1869, т. ХIII, ч. V, стр. 29.

[29] См. А. Рыкачев. Цены на хлеб и на труд в С.‑Петербурге за 58 лет. «Вестник финансов», 1911 г. № 31 и «Ведомости справочных цен в С.‑Петербурге с 1853 г. до 1916 г. В «Ведомостях» даны колебания цен от — до; мы производим средние арифметические из этих колебаний за 12 месяцев, средняя по 6 профессиям взята тоже арифметическая.

[30] В этот набор вошли следующие товары: 1) мука ржаная — 4 кг, 2) мука пшеничная — 5 кг, 3) хлеб ржаной — 2,6 кг, 4) хлеб белый — 4,5 кг, 5) говядина 2,5 кг, 6) свинина — 2,1 кг, 7) картофель — 9,6 кг, 8) капуста —1,6 кг, 9) пшено — 1 кг, 10) крупа — 1,6 кг, 11) соль — 0,6 кг, 12) сахар-рафинад — 1,4 кг, 13) масло коровье — 0,3 кг, 14) масло подсолнечное — 0,5 кг, 15) яйца — 8,6 шт., 16) молоко — 6,2 литра, 17) керосин — 0,6 литра, 18) мыло — 0,5 кг и 19) дрова — 0,24 м³. Этот набор, принятый в бюджетной статистике с 1/Х 1926 г, соответствует месячным нормам потребления на взрослого едока-мужчину и для довоенного времени.

[31] По данным В. Г. Михайловского «Урожаи в России в 1801‑1914 гг.». Бюллетень ЦСУ». 1921 г., № 50, стр. 4.

[32] Для одноименных лет коэффициент корреляции получился отрицательный, но тоже весьма небольшой (r = ‑0,27).

[33] При разбивке его на 3 периода по 20 лет коэффициент корреляции получился следующий: за 1853‑1872 гг. r₁ = 0,35, за 1873‑1892 гг. r₂ = 0,37 и лишь за 1893‑1912 гг. он поднимается до r₃ = 0,78. Очевидно, за первые 40 лет колебания номинала зарплаты определялись в гораздо меньшей мере ценами, чем другими факторами, и лишь за последний период цены становятся решающим фактором видимого подъема зарплаты.

[34] Техническое описание Коломенского машиностроительного завода, 1863‑1903 гг. Коломна, 1903 г.

[35] Это явствует уже из того, что коэффициент корреляции между кривой роста поденной платы питерских строителей и коломенских металлистов, несмотря на все различия в условиях их труда и квалификации, достигает за 1878‑1901 гг. весьма высокой нормы r = 0,66.

[36] См. С. Струмилин. Очерки советской экономики, 2‑е изд. 1919 г. стр. 196‑197 и его же «Оплата и производительность труда в сельском хозяйстве», «На аграрном фронте». 1926 г., № 1, стр. 43,

[37] Земельные цены в России с 1870 по 1910 г., т. е. за 40 лет, возросли в 5,55 раз, в т. ч. с 1900 по 1910 г. на 62%; квартирная плата в городах только за 6 лет — с 1904 по 1910 — возросла на 47,5% и т. д. См. наши «Очерки советской экономики», изд. 2‑е, стр. 26 и 52.

[38] Фабрично-заводская промышленность и торговля России. Изд. 2‑е, СПб. 1896 г. Я. Т. Михайловский, О заработной плате и продолжительности рабочего времени на русских фабриках и заводах.

[39] Исчислено по «Своду данных о фабрично-заводской промышленности России за 1897 г.». СПБ, 1900 г.