Глава 1. Корпус русского Генштаба на фоне всеобщей трагедии русского офицерства

§1. Всеобщий кризис в Европейской России в 1917–1919 гг.

Всеобщий социально-экономический кризис, потрясший бывшую Российскую империю к первой половине 1918 гг., был порожден тесным взаимодействием трех основных факторов: Первая Мировая война; чрезвычайно низкий уровень развития транспортной структуры; нарушение товарообмена между городом и деревней.

1. Последствия Первой Мировой войны пагубно сказались в различных областях российской социальной жизни.

Военная мобилизация серьезно сократила рынок рабочей силы. Всего на войну и оборонные работы было мобилизовано более 20 млн. чел.¹ По данным некоторых источников, к 1917 г. в армию в среднем было призвано « 50% всего трудоспособного мужского населения», что создало в тылу кризис на рабочем рынке из-за ухода в армию «самого работоспособного населения страны».²

В 1914 г. численность российского населения (не включая Финляндию) составляла приблизительно 166 млн. чел.³ По подсчетам исследователя А. Степанова, к 11 ноября 1918 г. «если бы не было войны и природных катастроф, в России проживало бы 195.2 млн. чел.»⁴ Между тем, к концу Первой Мировой войны население России сократилось приблизительно до 110 млн. чел., т. е. уменьшилось на 85.2 млн. чел. (или на 43. 5%). В последней цифре около 70 млн. пришлось на территориально-демографические потери и около 10 млн. составили косвенные потери (уменьшение рождаемости и увеличение смертности из-за войны).⁵ Например, хотя с 1900 по 1917 гг. население Петербурга выросло на 1 млн. чел., достигнув 2 млн. 420 тыс., произошло это не благодаря естественному приросту, а, главным образом, за счет выходцев из деревни: из почти 2.5 млн. жителей столицы ее уроженцы составляли лишь ¼ часть.⁶ Даже по официальной большевистской статистике 1919 г. смертность в Петрограде превышала рождаемость в 5.4 раза; причем, за два прошедших года наблюдался явный рост смертности, в т. ч. и детской.⁷

Одновременно, Мировая война привела к значительным миграциям населения из Европейской части России в ее азиатскую часть. А. Степанов полагает, что в ходе войны « 5–7 млн. мирных жителей (по другим данным — более 7 млн. — В. К.) были насильственно выселены из прифронтовой полосы или эвакуированы на Восток».⁸ Гражданская война только усугубила этот процесс. Так, «только за первые 4 месяца 1918 г. за Урал переместилось 175 тыс. чел.»⁹

 

2. Война породила острейший транспортный кризис.

Еще до начала Первой Мировой войны, в 1913 г. Российская империя в целом, и даже ее европейская часть, наиболее насыщенная ж/д сетью, по плотности ж/д сети на 100 кв. верст отставала от Великобритании в 15 раз, Германии — в 10 раз, Франции — в 6.5 раз, Австро-Венгрии — в 6 раз.¹⁰ В итоге, транспортная система России оказалась не в состоянии длительное время выдерживать военные перегрузки и, начиная с массовой мобилизации 1914 г., стала катастрофически деградировать.¹¹ Положение дел в транспорте было усугублено наступлением германской армии вглубь русской территории, что лишило Россию к концу 1917 г. Польши, Прибалтики, частей Белоруссии, Закавказья.¹² Россия потеряла «20 западных губерний,¹³ а в них 17 500 верст ж/д».¹⁴ Причем, при общей протяженности ж/д путей России на 1913 г. (без Финляндии) 68 370 верст,¹⁵ Транс-Сибирская магистраль¹⁶ реальную функцию перевозок не выполняла. В результате германского наступления Россия лишилась не 17.5 тысяч верст, а 24.5, что от общей протяженности российского ж/д полотна составляло, по крайней мере, треть. К осени 1917 г. система российского ж/д транспорта находилась в состоянии развала. Генерал Н. Н. Шиллинг так описывал положение на железных дорогах: «в первых числах октября» 1917 г.: « постепенно начали, но очень медленно подавать составы поездов, для посадки войсковых частей. Железные дороги работали уже не так, как… до революции… еле-еле удается добиться, чтобы подали, наконец, составы. Но в каком виде! Ужас брал при взгляде на вагоны, предназначенные для людей, не вычищенные от конского навоза, совершенно без приспособлений для сиденья, а тем более спанья; нет печек, а если и есть, то разломанные».¹⁷ 20 декабря 1917 г. ротмистр 17-го драгунского Нижегородского полка А. А. Столыпин положение на железных дорогах в районе Минска характеризовал так: «Что творится в поездах, не поддается описанию. Полны не только вагоны, но и тендер, и паровоз, и нужники. Человеческие грозди висят на подножках вагонов, рискуя ежеминутно свалиться и размозжить себе голову».¹⁸

Со временем транспортный кризис, по крайней мере в «центре», своей остроты не утратил. Из дневника жителя Москвы Н. П. Окунева следует, что в середине апреля 1918 г. железная дорога работала « только на 30%… вместо прежнего». Бывший офицер, а затем философ и эмигрант Ф. Степун, проживавший в Москве в годы гражданской войны, писал уже применительно к зиме 1918/19 г.: «…частые зимние поездки из Ивановки в Москву были сплошной мукою. …Поезд, как обычно, опаздывал на несколько часов. Вовремя он ушел лишь однажды, опоздав ровно на 24 часа». И далее: «… едем два, а то и три часа 30 верст до Москвы». Современный историк M. J. Patterson заключил, что «важнейшей причиной краха московской городской экономики стал износ национальной транспортной системы, особенно железнодорожной».¹⁹

 

3. Острый транспортный кризис нарушил традиционные связи между городом и деревней, «центром» и «провинцией».

Еще в феврале 1917 г. Председатель Госдумы М. В. Родзянко в Докладной Записке царю указывал на «плохую организацию транспорта, не позволяющую передвигать нужные продукты в необходимом количестве с одного места на другое и потому мешающую правильному темпу народного хозяйства». И далее: «… расстройство транспорта препятствует… использованию всех продовольственных возможностей империи, т. к. нельзя перевезти даже все заготовленные в складах продовольственные запасы: например, на Сибирских ж/д гниют миллионы пудов мяса, масла, дичи, разных хлебов».²⁰ С течением времени транспортная связь «центра» с «окраинами» бывшей империи лучше не стала. 30 июня 1918 г. Н. П. Окунев писал в своем дневнике, ссылаясь на данные газеты «Заря России»: «…совершенно прекратилась связь Москвы с 31-й губернией и областью; частично — с 7-ю;… кроме того, вследствие войны с Германией, а потом — гражданской, — 36 губерний и областей совершенно потеряли почтовую связь с Москвой…»; « полностью из 92-х губерний сохранилась связь только с 18-ю».²¹

Уже в декабре 1916 г. подвоз муки в Москву не превышал 50 вагонов в сутки (при норме 86 вагонов). В январе 1917 г. этот подвоз упал до 42 вагонов, т. е. покрывалось меньше 1/2 потребности. В Петрограде « январский (1917 г.) привоз продуктов первейшей необходимости равнялся 50% нормы, а скота, птиц и масла — 25%».²² В марте — мае 1917 г. в Москве наблюдался «острый недостаток хлеба».²³ С течением времени продовольственное снабжение русских столиц только ухудшилось. Вот что писал барон А. П. Будберг о положении в Петрограде в декабре 1917 г.: «Сообщение с югом прекратилось… Голод надвигается вовсю, так как Украина и Дон остановили весь подвоз с юга; остаются только далекие запасы хлеба в Сибири, но как их подать при хромающих на все колеса железных дорогах?» (запись в дневнике за 12 декабря).

«Официально объявлено, что подвоз хлеба из Сибири и с юга прекратился, а потому надо ждать настоящего голода» (запись за 13 декабря). «Объявлено, что хлеба в Петрограде осталось на пять дней» (запись за 14 декабря).²⁴ Из таблицы, приведенной в диссертации M. Borrero, можно понять, что снабжение зерном Москвы с сентября 1917 г. по февраль 1918 г. неуклонно падало, затем, после некоторого подъема в марте 1918 г., подвоз зерна в Москву снова сократился. В итоге, к концу июня 1918 г. зерном можно было обеспечить только часть городского населения да и то всего на два дня.²⁵

Ухудшение продовольственного снабжения населения привело к резкому снижению уровня потребления основных продуктов питания на душу населения по сравнению с довоенным. Так, в 1913 г. годовое потребление хлебных продуктов составило 200 кг (488 фунтов), или 1.34 фунта в день.²⁶ 22 декабря 1917 г. Н. П. Окунев, записал в дневнике следующее: «Дают хлеба по карточкам 1/4 фунта на человека в сутки».²⁷ О «четвертушке» хлеба писал в своем дневнике и барон Будберг (запись за 20 января 1918 г.).²⁸ Иными словами, среднее потребление хлеба к концу 1917 г. по сравнению с 1913 г. сократилось на 1.09 фунта.

Сокращение снабжения «центра» продовольствием сопровождалось стремительным ростом цен. В 1913 г. в Москве 1 пуд пшеничной муки стоил от 2 руб. 50 коп. до 2 руб. 79 коп.; 1 пуд пшеничного хлеба — 2 руб. 60 коп., 1 пуд хлеба ржаного — 1 руб. 25 коп.; 1 фунт говядины — 23 коп., масло сливочное — 50 коп. за фунт; сахар — 5 руб. 24 коп. за пуд, 1 курица — 93 коп., ведро молока (12 литров) — 1 руб. 40 коп.²⁹ Между тем, 10 марта 1918 г. мука пшеничная стоила в Москве 3 руб. 70 коп. за пуд, 24 апреля — 200 руб., а 15 июня — 400 руб. Мука ржаная 10 марта стоила 3 руб., 24 апреля — 16 руб., 21 мая — 190 руб., а в первой половине июня — 300 руб.!³⁰ В марте — июне 1918 г. в Москве значительно выросли цены и на другие продовольственные товары. Если 10 марта 1918 г. говядина стоила 4 руб. 50 коп. за фунт, то в конце июня — 8 руб. 50 коп.; сахар 10 марта стоил 10 руб. за фунт, 4 мая — 11 руб., а 30 июня — 16 руб.³¹ Жена крупнейшего экономиста XX в. Б. Д. Бруцкуса отмечала в своем дневнике 10 апреля: « Занята погоней за продуктами. Простаиваю в очередях. …сегодня цены опередили вчерашние»³².

К концу 1918 — в 1919 гг. продовольственное снабжение столицы только ухудшилось. По данным R. Pipes, к началу 1919 г. индекс цен вырос в 15 раз по сравнению с 1917 г.!³³ 18 декабря 1918 г. Н. П. Окунев писал в дневнике: «…дороговизна жизни становится день ото дня непомернее». Только за полгода (с июня месяца) цены в первопрестольной выросли на говядину с 8 руб. 50 коп. до 23 руб. за фунт (т. е. в 2.7 раза); на сахар — с 16 до 70 руб. (в 4.3 раза); на масло коровье с 13 до 75 руб. за фунт (почти в 6 раз!).³⁴ Если мы теперь сравним продовольственные цены г. Москвы за 1918 г. с ценами довоенными (1913 г.), то окажется, что уже к середине июня 1918 г. цена на пшеничную муку возросла в 143–160 раз! На 5 декабря 1918 г. по сравнению с 1913 г. цены выглядели следующим образом: на сахар цена выросла в 13.4 раза, на говядину — в 100 раз, на молоко (12 литров) — в 137 раз, а на сливочное масло — в 150 раз! Но и это был отнюдь не предел: к лету 1919 г. цены на продовольствие в Москве за год снова возросли в среднем примерно в 7–9 раз, исключая черный хлеб (в 3.7 раза) и керосин (в 53 раза!).³⁵

Конечно, продовольственное снабжение в русской деревне в 1918 г. было лучше, чем в городе. Не случайно москвичи ездили за продовольствием в близлежащие деревни.³⁶ Бывшему помещику Дм. Путилову после Петрограда деревня показалась просто «раем земным».³⁷ Однако из сказанного вовсе не следует, что в это время продовольственное снабжение провинциальных русских городов осуществлялось нормальным образом.

Анализ различного рода материалов показывает, что из-за полного расстройства транспорта на территории бывшей Российской империи к середине 1918 г., во-первых, как в калейдоскопе,  голодные» районы чередовались с районами, относительно более обеспеченными продовольствием. Во-вторых, общее социально-экономическое положение было настолько нестабильным, что даже в относительно обеспеченных продовольствием районах нередко случались серьезные перебои со снабжением. Наконец, в-третьих, доступ к таким районам был чрезвычайно затруднен. Иными словами, утверждение о том, что «провинция» снабжалась продовольствием лучше «центра», весьма относительно. Приведем примеры.

15 января 1918 г. находившийся в г. Батуме ротмистр А. Столыпин так описывал продовольственное положение на Кавказе: «После минской и московской дороговизны я был поражен: огромный белый (!) хлеб фунтов в 10 стоит здесь 3–4 рубля. Благословенный край. Пассажиры с севера, как волки, накинулись на дешевую еду». Но уже спустя месяц (12 февраля) тот же Столыпин в том же Батуме писал совсем иное: «В Батуме голод, яйцо стоит 50–60 копеек, хлеба нет, мясо исчезло, правда есть еще кукуруза и изредка можно найти картошки».³⁸ 23 января 1918 г. вечером барон Будберг выехал « в далекий путь в родные сибирские места», и к этому же дню относится его весьма показательная запись в дневнике: «Чем дальше от Петрограда, тем больше на станции продуктов и тем ниже цены». Однако, далее следует российский «продовольственный калейдоскоп». Так, в записи за 28 января Будберг отмечал: «За сутки проехали только 300 верст… Опять попали в голодный район; на станциях пусто, нельзя достать ни хлеба, ни молока». А уже на следующий день, 29 января Будберг писал совсем другое: «Въехали в страну с обилием плодов земных; Екатеринбург проскочили благополучно и едем по линии Тюмень-Омск; станционные лотки завалены гусями, поросятами, бараниной, сыром, сливочным маслом, калачами и белым хлебом; цены очень низкие, и оголодавшие пассажиры жуют целый день».³⁹ В конце февраля — начале марта 1918 г. мясо в Москве стоило дешевле, чем в Твери. Например, мясо 1-го сорта в Москве стоило 1 руб. 24 коп. за фунт, а 2-го сорта — 1 руб. 16 коп.; в Твери же фунт мяса стоил 4 руб. 50 коп.⁴⁰ В 20-х числах апреля ржаная мука в Москве стоила только 16 руб. за пуд, а в Твери — 150 руб. (более чем в 9 раз дороже!)⁴¹ В то же время, в последней трети июня 1918 г. в Орловской губ. (500 верст от Москвы) мясо стоило 2 рубля за фунт (т. е. более чем в 4 раза дешевле, чем в Москве), а пуд муки — 60–80 руб. (в 5 раз дешевле, чем в Москве).⁴² А в Ярославле в июле 1918 г. даже «картофеля не было вовсе, а мясо стоило 7 руб. 50 коп. фунт» (т. е. всего на 1 руб. дешевле, чем в это же время в Москве).⁴³ К сказанному следует добавить, что в течение всего 1918 г. как в «центре», так и в «провинции» бывшей империи активно практиковались натуральный обмен, искусственное взвинчивание цен и спекуляция продовольствием, имели место серьезные нарушения хлебных поставок (например, Моршанский уезд в Тамбовской губ., г. Бежецк Тверской губ., г. Ярославль, ) что приводило к ограниченной выдаче хлеба, а иногда и к настоящему голоду.⁴⁴

Нарушение экономических связей между «городом» и «деревней» в 1917–1918 гг. было двусторонним: деревня была не в состоянии обеспечить город продовольствием, поскольку не получала от города ничего взамен. Транспортный кризис предопределил кризис промышленный. Еще в феврале 1917 г. в Записке Родзянко было отмечено, что «в силу… расстройства транспорта понижается производительность металлургических и металлообрабатывающих заводов. Заводы не получают в достаточном числе ни топлива, ни руды, ни флюсов, ни других необходимых материалов».⁴⁵ Как следствие, упал уровень промышленного производства. Если в 1917 г. выпуск промышленной продукции сократился в 1.3 раза по сравнению с 1913 г., то в 1919 г. — почти в 4 раза!⁴⁶ Весной — летом 1917 г. стремительно прогрессировал процесс закрытия промышленных предприятий. Так, в марте 1917 г. закрылось 74 предприятия, в апреле — 55, в мае — 108, в июне — 125, а в июле 1917 г. — 206. Всего же с марта по июль 1917 г. закрылось 568 промышленных предприятий.⁴⁷ Закрытие предприятий сопровождалось массовой безработицей. Например, « в одной Московской губернии» к середине апреля 1918 г. насчитывалось « более 300 000 чел. безработных».⁴⁸

Промышленный кризис 1917–1918 гг. был настолько глубок, что не был преодолен и к 1922 г., когда «уровень промышленного производства не превышал 3–15% от довоенного».⁴⁹ С ростом безработицы неизбежно падала и способность городского населения покупать продовольствие, привозимое из деревни. Закономерным следствием роста цен и массовой безработицы стал голод. Уже 12 мая 1918 г. барон Будберг записал в дневнике: «Петроград стонет под игом настоящего голода».⁵⁰ 15 мая того же года Н. П. Окунев отмечал, что «Петроград уже накануне полной голодовки. Начались бунты, крики: “довольно слов, давайте хлеба!”»⁵¹ Вот как описывал положение в северной русской столице русский помещик Дм. Путилов: «… голод в Петербурге весной 1918 г. становился прямо нестерпимым». И в другом месте: «… голод в несчастной столице был подлинный, особенно страшный тем, что с этим страшным бедствием встретились тогда многие впервые».⁵² Прямым следствием голода явилась волна «голодных бунтов», прокатившаяся в конце 1917 — летом 1918 гг. практически по всей территории бывшей империи и сопровождавшаяся массовыми грабежами продуктовых лавок и складов.⁵³

В самой деревне экономическое положение 1917–1918 гг. было не менее тяжелым. Резкое сокращение в 1917 г. промышленного производства⁵⁴ привело к тому, что деревня лишилась необходимых ей городских товаров. Сельское хозяйство страны потеряло значительную часть своей рабочей силы как из-за войны (под ружье было поставлено 12.8 млн. крестьян⁵⁵), так и по причине усилившейся миграции сельского населения в города «на заработки», где практиковалась более «высокая оплата труда». Значительное увеличение количества рабочих в промышленных центрах еще более обострило продовольственные трудности, поскольку « теперь требовалось доставлять продукты питания в большем количестве», чем прежде.⁵⁶

Общая картина «социально-бытовых бедствий» 1918–1919 гг. Европейской России может быть дополнена свидетельствами очевидцев. Ф. Степун вспоминал: «За годы военного коммунизма всего не хватало в Москве. Люди тысячами умирали с голоду, от тифа и «испанки». Очереди на гробы были так же длинны, как на хлеб. Только одного было вдоволь — трупов в анатомическом театре». И в другом месте: «… деревня пухнет от голода и мрет от тифа. Люди думают только о куске хлеба и о том, как бы спасти свою жизнь» Писательница З. Гиппиус отмечала: «К весне 1919 г. почти все наши знакомые изменились до неузнаваемости, точно другой человек стал. …картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство — лепешки из картофельных шкурок. Тогда царила вобла». Летом 1919 г. З. Гиппиус писала: «Живем буквально на то, что продаем изо дня в день. Все дорожает в геометрической прогрессии».⁵⁷

Офицеры «добольшевистской» армии стали превращаться в «социальных отщепенцев» (а это означало положение «вне закона») уже с момента опубликования Приказа № 1 Петроградского Совдепа (1 марта 1917 г.). Неудачное выступление генерала Л. Г. Корнилова (конец августа 1917 г.) только «подлило масла в огонь» и еще больше усугубило ситуацию даже без всякой связи со всеобщим экономическим кризисом. Понятно, что и сам этот кризис явно не мог облегчить участи многострадального военного сословия. Но окончательный удар по социальному и служебному статусу русского офицерства нанесло большевистское военное законодательство конца 1917 г.

 

§2. Антиофицерское законодательство большевиков и антиофицерская стихия на просторах Российской империи

Нам будет неясна специфика статуса офицеров Генштаба на рубеже 1917–1918 гг. без понимания социального положения основной массы русского офицерства и политики большевиков по отношению к ней в это время. В результате событий октября 1917 г. — февраля 1918 гг. основная масса русского офицерства оказалась в весьма тяжелом положении.

Преследования офицеров на улицах Петрограда начались фактически уже с момента прихода большевиков к власти (в ночь с 25 на 26 октября 1917 г.) и продолжались в дни антибольшевистского выступления юнкеров 29–30 октября, что подтверждается свидетельствами целого ряда очевидцев и участников событий.⁵⁸ Причем, милосердием отношение большевиков к офицерам и юнкерам, причастным к выступлению юнкеров, отнюдь не отличалось.⁵⁹

Большевистское законодательство октября — декабря 1917 г., ставшее основой демобилизации прежней армии, было направлено на окончательное сокрушение служебного статуса русского офицерского корпуса. Весь командный состав царской армии был обвинен в «контрреволюционности», уже одно это ставило его в положение «вне закона».⁶⁰

Введение выборного начала в армии лишило ее комсостав какой-либо реальной власти. В соответствии с «Положением о демократизации армии» (ноябрь 1917 г.) «вся полнота власти» в частях принадлежала солдатским комитетам (самоуправлениям), которые имели право избрания, утверждения и смещения с должностей всех категорий комсостава до командира полка включительно. Невыбранные командиры могли переводиться на низшие должности до рядового включительно и в таком случае по своему правовому положению приравнивались к рядовому составу.⁶¹ В Действующей армии ноябрьское Положение начало эффективно действовать еще до получения его легитимации в Приказе большевистского Главковерха прапорщика Н. В. Крыленко за № 976⁶² и опубликования Декрета СНК «О выборном начале и об организации власти в армии» (16 декабря 1917 г.).⁶³ Уже к началу декабря 1917 г. выборы комсостава состоялись в значительном количестве частей, хотя проходили они неравномерно.⁶⁴

8 ноября 1917 г. Петроградский ВРК издал постановление «О регистрации оружия», из которого следовало, что личное оружие офицеров (важнейший символ их профессиональной принадлежности) «должно быть зарегистрировано в районных Советах р. и с. д.» и на ношение его офицеры «должны иметь специальное разрешение от ВРК или районных Советов р. и с. д.»; «найденное оружие, на которое не имеется специального разрешения, немедленно конфискуется».⁶⁵

Ноябрьское 1917 г. «Положение о демократизации армии», подтвержденное Приказом Главковерха Крыленко за № 976, упразднило офицерские чины и звания и ношение погон «впредь до издания общего положения» СНК.⁶⁶ Таким «общим положением» стал Декрет СНК «Об уравнении всех военнослужащих в правах», изданный 16 декабря 1917 г. В соответствии с ним в армии упразднялись все чины и звания, «начиная с ефрейторского и кончая генеральским», отменялись «титулования», «все ордена и прочие знаки отличия», а также все привилегии, «связанные с прежними чинами и званиями». Упразднялись «все отдельные офицерские организации» и существовавший в Действующей армии для личных услуг офицерам «институт вестовых».⁶⁷ Между тем, благодаря ноябрьскому 1917 г. «Положению о демократизации армии» процесс отмены офицерских чинов и знаков отличия в Действующей армии к моменту появления Приказа Главковерха за № 976 и Декрета СНК «Об уравнении… в правах» (16 декабря 1917 г.) уже зашел достаточно далеко.⁶⁸

Значительно ухудшилось материальное положение русского офицерства. В соответствии с §5 ноябрьского «Положения о демократизации армии», отстраненные и оставшиеся невыбранными лица комсостава, получали содержание, положенное рядовому составу. Согласно §17 увольняемым и уволенным в отставку офицерам пенсия за службу не предусматривалась! §20 упразднял резерв чинов при штабах военных округов, в котором находились сотни генералов и штаб-офицеров. 14 декабря 1917 г. был издан Приказ по военному ведомству за № 36, в соответствии с которым были отменены установленные постановлениями Временного правительства от 14 сентября и 11 октября 1917 г. «прибавки к содержанию и единовременные пособия на дороговизну офицерам… всех частей войск, штабов, управлений, учреждений и заведений военного ведомства», а уже выданные суммы подлежали «возвращению в казну». По этому же приказу военнослужащие, отстраненные от занимаемых ими штатных должностей по военному ведомству вследствие избрания на эти должности других лиц или «по другим причинам», теряли право на все виды денежного довольствия, присвоенные по чину и должности. Кроме того, по Приказу № 36 отменялись все постановления, позволявшие офицерским семьям получать «квартирные деньги» и деньги «на наем прислуги», вместо чего на указанные категории военнослужащих были распространены правила, «установленные для семей солдат». Наконец, в §6 Приказа № 36 говорилось, что «офицеры… достигшие отпускного возраста (старше 39 лет), могут увольняться от службы на равных основаниях с солдатами».⁶⁹

Последствия большевистского военного законодательства не заставили себя долго ждать. Десятки тысяч бывших офицеров, от генерала до прапорщика, снятых с должностей и не избранных на них солдатами, а также имевших возраст свыше 39 лет, уходили в отставку.⁷⁰ 22 ноября 1917 г. барон Будберг писал: « Петроград наполняется толпами низверженных командиров всех рангов».⁷¹ Из 45-й пехдивизии сообщали, что «невыбранные офицеры или дезертируют… или же уходят по болезни… офицерский состав тает с каждым днем».⁷² Будберг отмечал, что невыбранные командиры были «еще счастливые, ибо им разрешили уехать; куда хуже положение тех, которые силой оставлены на фронте и разжалованы на должности кашеваров, конюхов и т. п. и погружены в невероятнейшую атмосферу брани и насилий». Генерал Деникин подтверждает эти слова, ссылаясь на доклад Крыленко СНК: «… в целом ряде частей стрелялись офицеры, которых назначали на должность кашеваров».⁷³ Ротмистр Столыпин процесс перевода офицеров своей части «на положение солдат» описывал так: «4 декабря 1917 г. нас, офицеров, превращают в простых солдат, и мы будем жить во взводах с остальными драгунами, чистить коней, ходить за сеном и овсом, ездить за фуражом … чистить картошку».⁷⁴

Русское офицерство лишилось не только жалованья, положенного ему по чину и должности, и различных прибавок, но и пенсий в случае увольнения. И это последнее было особенно чувствительным лишением. Ведь в своем подавляющем большинстве русские офицеры не имели ни гражданской специальности, ни каких-либо источников дохода, кроме жалованья, и, в случае увольнения, пенсия для них была единственным средством существования.⁷⁵ Жена историка С. Мельгунова еще 27 ноября 1917 г. отмечала в Московском дневнике: «На охрану домов нанимаются офицеры: по 200 руб. и готовая квартира».⁷⁶ Будберг, находясь в декабре 1917 г. в Петрограде, писал, что «положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильное голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую-нибудь, даже самую черную работу» (запись за 16 декабря). «Над офицерами совершили последнее надругание, лишив их семьи всякого содержания… некоторые жены и вдовы (офицеров — В. К.) приехали из пригородов на занятые деньги, и им не на что вернуться домой, где сидят некормленные дети…» (запись за 18 декабря). На другой день барон описывал депутацию « офицерских жен», которая « целый день моталась по разным комиссарам с просьбою отменить запрещение выдать содержание за декабрь». А вот запись за 26 декабря: «По утрам на улицах бредут массы офицеров в штатском, самом разношерстном одеянии; сегодня попался один в наспех перешитой женской шинели и в папахе с выпоротым галуном; из под шинели торчали высокие сапоги».⁷⁷ Находясь в Минске, ротмистр Столыпин 20 декабря 1917 г. писал в дневнике: «… в «Европе» (гостиница — В. К.) идет распродажа офицерских вещей… Продал бурку — прожил несколько дней, продал полушубок — хватит на неделю. На одно не могу решиться — это продать шашку. Ни за что!»⁷⁸

Отмена большевиками офицерских пенсий для многих армейских генералов и штаб-офицеров была усугублена уничтожением резерва при штабах военных округов (§20 ноябрьского 1917 г. Положения), которое заставило, по словам генерал-лейтенанта Я. К. Циховича, «массу офицеров, покинувших строй не по своей воле … пойти на улицу просить подаяния» (курсив мой — В. К.).⁷⁹ Наиболее ярко катастрофическое положение основной массы русского офицерства в конце 1917 — начале 1918 гг. выразил бывший начальник штаба 67-й пехдивизии полковник П. Ф. Родин в письме к Ленину от 24 декабря 1917 г.: «У меня не было и нет никаких имений и собственн/ости/ вроде усадеб или домов и т. п. И вот я и в особенности моя семья в настоящее время должны остаться посередине улицы чуть ли не голодными… Разве я 32 года служил верою и правдою своему дорогому Отечеству для того, чтобы на старости мне быть выброшенным на улицу, без всякого пособия? Мне в настоящее время 50 лет. Куда я денусь и на какую работу я способен, если здоровье мое подорвано? …таких как я не мало окажется».⁸⁰ Немецкий посол в Москве барон Карл фон Ботмер в дневниковой записи за 3 мая 1918 г. писал: «Пролетариат живет хуже, чем раньше, но особенно печальна судьба бывших… офицеров… Улицы во многом отражают сказанное, здесь можно увидеть… бывших офицеров, которые продают газеты, сигареты и почтовые открытки» (курсив мой — В. К.).⁸¹

Узаконенная большевиками ликвидация служебно-социального статуса русского офицерства на фронте в ноябре — декабре 1917 г. сопровождалась проявлением настороженной подозрительности и недоверия со стороны солдатской массы,⁸² зачастую перераставших в озлобление и ненависть.⁸³ Характерным отражением подобных настроений стала ликвидация большевиками старой Ставки 20 ноября 1917 г., что сопровождалось убийством последнего Главковерха русской армии Генштаба генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина (1902 г. выпуска) « толпой матросов — диких, озлобленных» на глазах и фактически при попустительстве большевистского Главковерха Крыленко.⁸⁴ Убийство Духонина, в свою очередь, явилось мощным толчком к дальнейшему расширению «волны» стихийного насилия над офицерами. С них срывали погоны, изгоняли из армии, лишали имущества, избивали, а то и просто убивали, или же они сами вынуждены были бежать из частей, чтобы избежать линчевания. «Грабеж и бессудные убийства… офицерства… стали обычным явлением». Офицеры боялись ездить на ж/д транспорте, носить служебную форму и даже изменяли свою внешность, боясь, как бы «чернь» не узнала в них офицеров. В ноябре 1917 — весной 1918 гг. волна антиофицерского насилия захлестнула самые различные территории Российской империи: ее Центральную и Западную части (гг. Москва, Петроград, территория Финляндии, гг. Великие Луки, Воронеж, Брянск, Киев, Минск), Крым (гг. Алушта, Евпатория, Севастополь, Симферополь, Феодосия, Ялта), Ростовскую область (гг. Батайск, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, ст. Ладыженская), Кубань, Поволжье (г. Саратов) Урал (г. Оренбург), Сибирь (г. Иркутск).⁸⁵

Всего, по подсчетам автора настоящей книги, в различных городах и казачьих станицах, в деревнях и на ж/д станциях Европейской России в ноябре 1917 г. — апреле 1918 г. было убито 6267 офицеров, служивших в «добольшевистской» русской армии. К лету 1918 гг. русский офицерский корпус бесспорно « вступал в новую, наиболее тяжелую и критическую фазу своего существования».⁸⁶ Вопрос в том, чтобы понять насколько эта «тяжелая и критическая фаза» коснулась офицеров русского Генштаба?

29 января 1918 г. Начальник Штаба при большевистском Главковерхе Н. В. Крыленко «генштабист» М. Д. Бонч-Бруевич направил в адрес большевистского военного руководства телеграмму за № 163, в которой писал, что «несколько сот военнослужащих, честно и с полным напряжением сил работавших в Ставке (среди них офицеры Генштаба составляли весьма значительный процент⁸⁷), останутся без работы и без средств существования». В связи с этим М. Бонч-Бруевич ходатайствовал о выдаче «каждому уходящему из Ставки… двухмесячный оклад содержания по новым, сильно уменьшенным против прежнего нормам», что позволит «существовать до приискания работы и выехать из Могилева». По словам будущего Военрука большевистского ВВС, многие чины Ставки «достигли столь значительного возраста, что переход на совершенно новый род занятий для них является делом крайне затруднительным, между тем, они лишены той пенсии, на которую надеялись до последних дней своей службы».⁸⁸

Реальное положение офицеров Генштаба в конце 1917 — начале 1918 гг. вовсе не было таким уж тяжелым. Специфика их положения как раз в том и проявилась, что хотя «генштабисты» не могли не быть втянуты в общехозяйственный кризис, однако, им в наименьшей степени, чем остальным прослойкам русского офицерства, пришлось, выражаясь словами Я. К. Циховича, идти « на улицу просить подаяния».

 

§3. Настроения офицеров Генштаба в октябре 1917 — марте 1918 гг.

Большевистская демобилизация армии служебный статус офицеров русского Генштаба фактически не затронула. Сказанное подтверждается положениями самого большевистского законодательства декабря 1917 — весны 1918 гг.

Из §4 Декрета СНК от 16 декабря 1917 г. «О выборном начале и об организации власти в армии» следовало, что «командиры до полкового включительно (как правило, не-Генштаба — В. К.) избираются общим голосованием своих отделений, взводов, рот, команд, эскадронов, батарей, дивизионов и полков». Зато « командиры выше полкового, до верховного главнокомандующего включительно, избираются соответствующими съездами или совещаниями при соответствующих комитетах».⁸⁹ Тем более не подлежали выборам рядовым составом частей начальники штабов и офицеры, занимающие штабные должности.⁹⁰ В §8 на этот счет было сказано достаточно ясно: «Начальники штабов избираются съездами из лиц со специальной подготовкой», иначе говоря — офицерами Генштаба. И далее в §9: «Все остальные чины штабов назначаются начальниками штабов и утверждаются соответствующими съездами». В примечании к тому же §9 особый статус «лиц Генштаба» был определен совершенно недвусмысленно: «Все лица со специальным образованием подлежат особому учету» (курсив мой — В. К.)!⁹¹

Приказ по военному ведомству за № 68 от 27 декабря 1917 г. предлагал принять к сведению тот факт, что пункт 6 Приказа № 36 и §10 Декрета Совнаркома «О выборном начале и об организации власти в армии» (о праве на увольнение бывших офицеров, достигших одинакового возраста с увольняемыми солдатами) распространяется «в полном объеме исключительно на строевые части армии». В штабах, управлениях и заведениях военного ведомства как в Действующей армии, так и в округах (в этих учреждениях как раз и служили офицеры Генштаба — В. К.) увольнения офицеров от службы надлежало производить только в том случае, «если занимаемые ими должности» могли быть замещены « соответственно подготовленными лицами». Вопрос же об увольнении этих офицеров должен был решаться «в каждом отдельном случае лицами, на которых лежит ответственность за служебную деятельность» штабов и управлений. Причем, «генштабисты», как специалисты с высшим военным образованием должны были быть командированы в распоряжение начальников штабов армий Северного, Западного или Кавказского фронтов. Мало того, назначенные в распоряжение штабов армий фронтов «лица Генштаба» должны были незамедлительно назначаться на соответствующие должности Генштаба!

Вследствие направления бывших офицеров Генштаба из расформированного резерва округов в штабы армий фронтов, в последних образовался значительный резерв армейской интеллектуальной элиты. Число их по мере демобилизации армии все более увеличивалось, так как получить новые назначения (из-за сокращения числа должностей Генштаба) могло лишь незначительное число «генштабистов».⁹² Необходимо учесть, что переизбыток офицеров Генштаба при округах в начале 1918 г. был обусловлен в значительной степени «нерасторопностью» большевистских властей в осуществлении политики учета и регистрации «лиц Генштаба». Как мы увидим далее, этот недостаток кадровой политики большевиков в отношении «генштабистов» будет характерен для всего периода 1918–1919 гг.

21 марта 1918 г. по инициативе и под руководством Наркомвоенмора и Председателя ВВС Троцкого⁹³ был издан приказ об отмене выборного начала в Красной Армии. 8 апреля СНК принял Декрет «Об учреждении военкоматов» различного уровня, ближайшим следствием которого стало назначение на должности военруков первых 6-ти окружных военкоматов РККА высших чинов «добольшевистского» Генштаба. Наконец, 22 апреля был утвержден декрет ВЦИК «О порядке замещения должностей в РККА».⁹⁴ Среди прочих положений декрета ВЦИК от 22 апреля привлекает внимание пункт № 10: «Начальники дивизий и выше (как правило эти должности занимали офицеры Генштаба — В. К.) назначаются Наркоматом по военным делам с согласия ВВС, причем о каждом назначении доводится до сведения Совнаркома».

Интересно также Примечание: «…формирование штабов и назначение их личного состава производятся соответствующими начальниками».⁹⁵ Наконец, к 23 апреля 1918 г. появился Приказ большевистского Главковерха за № 254, по которому бывшие офицеры Генштаба увольнению в отставку не подлежали.⁹⁶ Декрет ВЦИК от 22 апреля, как и вышеупомянутый Приказ № 254, лишь подтвердили «неприкосновенность» служебных позиций офицеров Генштаба.

Офицеры Генштаба в ходе большевистской демобилизации армии материально не пострадали. Внимательный анализ различных источников заставляет считать материальное положение офицеров Генштаба (в т. ч. и тех, кто служил в Ставке) отнюдь не таким уж плачевным, как его обрисовал М. Бонч-Бруевич в своей телеграмме от 29 января 1918 г. за № 163. Например, в случае если «генштабисты», штабные офицеры, офицеры военных ведомств, достигшие отпускного возраста, оставались на занимаемых ими должностях, им должно было выдаваться «сверх получаемого по должности содержания, добавочное вознаграждение в размере 35% прибавки к основному окладу, но не менее 75 рублей в месяц».⁹⁷ 17 января 1918 г. делопроизводитель по службе Генштаба ГУГШ Генштаба полковник А. С. Белой на запрос старшего адъютанта Угенкварта Штаба ПетроВО от 16 января отвечал, что «новые оклады жалованья военнослужащим специалистам разрабатываются комиссией при Главном Интендантском Управлении (ГИУ). Бывшие офицеры Генштаба отнесены к указанным лицам, и им предположено увеличить оклад содержания на 50% (по новым табелям)».⁹⁸

Таким образом, большевистскую демобилизацию армии (ноябрь 1917 — январь 1918 гг.), положившую конец статусу русского офицерского корпуса в целом, одновременно с полным основанием можно считать мероприятием, которое косвенным образом содействовало не только сохранению служебного статуса офицеров Генштаба, но и привлечению их на службу в РККА.

Количество арестованных и убитых офицеров Генштаба в период эксцессов конца 1917 — начала 1918 гг. исчисляется, по сравнению с остальной массой русского офицерства, буквально единицами. В последние дни октября 1917 г. в Петрограде силами ВРК был арестован полковник Я. Г. Багратуни (1907 г. выпуска, Начштаба Петроградского гарнизона⁹⁹). В ночь с 25 на 26 октября 1917 г. был убит помощник военного министра генерал-майор князь Г. Н. Туманов (1909 г. выпуска).¹⁰⁰ 20 ноября 1917 г. в Могилеве был «растерзан» генерал-лейтенант Н. Н. Духонин, а за два дня до этого большевики объявили о переводе «из Петропавловской крепости на поруки жены под домашний арест» генерала от инфантерии В. А. Черемисова (1899 г. выпуска).¹⁰¹ Утром того же дня большевиками арестовали Начальника Генштаба генерал-майора В. В. Марушевского (1902 г. выпуска).¹⁰² Во время Брест-Литовских мирных переговоров застрелился (не позднее 1 декабря 1917 г.) генерал-майор В. Е. Скалон (1898 г. выпуска).¹⁰³ Наконец, в середине февраля 1918 г. бандитами на одной из ж/д станций Украины был убит генерал-майор С. И. Кулешин.¹⁰⁴ Таким образом, с конца октября 1917 г. по февраль 1918 г. были убиты или вынуждены были покончить с собой всего лишь 4 офицера Генштаба и только 3 были арестованы. Конечно, приведенные сведения могут быть неполными. И все же, количественное выражение этих «потерь» к весне 1918 г. явно выглядит минимальным, если вспомнить о 6267 строевых офицерах русской армии (не-Генштаба), подвергшихся насилию на всей территории бывшей Российской империи в ноябре 1917 г. — апреле 1918 г. Минимальные потери среди «генштабистов» в результате революционных эксцессов конца 1917 — начала 1918 гг. могут быть объяснены прежде всего незначительным контактом этой категории офицерства с солдатской массой. В русской армии офицеры Генштаба, как правило, «несли службу в штабах соединений (до дивизий включительно), военных округов и крепостей».¹⁰⁵ Строевой ценз «генштабистов» до полкового уровня был весьма кратким и не превышал 1–2 лет. Правда, офицеры Генштаба занимали также старшие и высшие строевые должности (от полка к корпусу и армии). Чем выше был статус строевой части, тем больший процент «генштабистов» участвовал в замещении соответствующей командной должности.¹⁰⁶

Ясно, что с повышением строевой должности контакт «генштабистов» с рядовым составом только уменьшался. С открытием ускоренных курсов АГШ военного времени (30 октября 1916 г.) строевой ценз для выпускников Академии был фактически отменен, так что офицеры после окончания ускоренных курсов I очереди должны были возвращаться в свои части, откуда назначались «для исправления младших должностей Генштаба в полевых штабах действующей армии». Офицеры, успешно заканчивавшие старший класс АГШ военного времени, причислялись к Генштабу и должны были возвращаться «в распоряжение начальников штабов своих армий и округов», а затем подлежали переводу в Генштаб.¹⁰⁷

Тот факт, что офицеры Генштаба фактически не пострадали от большевистской демобилизации армии (ноября — декабря 1917 г.), свойственная в конце 1917 г. — начале 1918 г. всему обществу уверенность в том, что большевизм скоро кончится¹⁰⁸ — все это обусловило в октябрьские дни 1917 г. со стороны офицеров русского Генштаба не только лояльное отношение к сменам властей, но и некую благодушно-безмятежную уверенность в завтрашнем дне.

Служивший в Петроградской школе прапорщиков поручик А. Синегуб, вспоминая ночь 25–26 октября в Петрограде, сделал весьма примечательную запись: «…офицеры Главного Штаба и Главного правления Генерального Штаба потихоньку и полегоньку обдумали мероприятия на случай… большевистского выступления». Далее Синегуб продолжает: «… мы подошли и, случайно остановившись около группы из Генерального Штаба, услышали восторги по адресу Смольного: “Они без нас, конечно, не могут обойтись!… там видно головы, что знают вещам цену”, — говорил один… “Да, это не Керенского отношение к делу!…” — глубокомысленно подхватил другой» (курсив мой — В. К.).¹⁰⁹ Обер-офицер, служивший в ГУГШ во время Мировой войны, охарактеризовал настроения конца 1917 г. в этом Управлении следующим образом: «Что касается отношения ГУГШ к власти, то оно было всегда традиционно одинаковое. Признавали его чины все безобразия эпохи Распутинщины, без протеста приняли Временное Правительство и также без протеста склонились перед большевиками. Протестовали и грозили забастовкой в течение нескольких дней только писаря. Голоса офицеров вообще не было слышно, даже… когда комиссар Подвойский прибыл собственной персоной в ГУГШ, собрал офицеров и в выражениях оратора толкучего рынка потребовал, чтобы они немедленно сняли погоны». Тот же автор отмечал великолепную «приспособляемость» «генштабистов» к изменению политической обстановки. Вот как он характеризовал нового начальника ГУГШ «генерала П.»: «… по моим наблюдениям, это был один из самых дельных и образованных офицеров Генштаба. Сначала он заведовал Особым Делопроизводством, потом был вторым Обер-Квартирмейстером, а накануне революции занимал место Генерал-Квартирмейстера. Но на всех этих постах он соблюдал типичную для чинов Генштаба дипломатическую сдержанность и осторожность. Эта сдержанность дала ему, кажется, возможность сохранить свой пост Начальника ГУГШ и при большевиках».¹¹⁰ Обер-офицеру ГУГШ вторит преподаватель АГШ профессор М. А. Иностранцев: «Захват власти большевиками первое время на жизни собственно Академии почти не отразился. Учебная жизнь текла своим неизменным порядком так же, как она, в сущности, текла и при царской власти, и при Временном Правительстве».¹¹¹ Даже П. Ф. Рябиков, также преподаватель АГШ, чьи воспоминания носят ярко выраженный антибольшевистский характер, вынужден был признать, что хотя «большевистский переворот крайне тяжело отразился прежде всего на духе преподавательского

состава» АГШ, все же в первые месяцы правления большевиков « не было каких-либо давлений на работу… Академии со стороны большевистских главарей. Был назначен какой-то комиссар, человек весьма тихий и незаметный, присутствие которого не чувствовалось. Я лично никогда его даже не видел. Академия как бы законсервировалась в своем помещении… и по инерции жила и работала, не вызывая к себе ни интереса, ни внимания. Конференция Академии собиралась вполне свободно без присутствия комиссара и представителей низшего состава служащих, что уже кажется испытывали некоторые высшие учебные заведения».¹¹²

Впечатление о лояльности «генштабистов» по отношению к большевикам в конце 1917 — начале 1918 гг. можно в определенной степени вынести из дневника барона Будберга. 28 декабря 1917 г. он писал: «Был у Управляющего Военным Министерством /генерал-лейтенанта/ Н. М. Потапова… во внешности все по-старому, тот же кабинет начальника Генштаба, тот же секретарь, тот же порядок приема». В записи за 4 января 1918 г. Будберг продолжал: «Общее настроение в Главном Управлении очень оптимистическое» Правда, в тот же день Будберг сделал следующую дневниковую запись: «… несколько человек наших офицеров (из ГУГШ — В. К.) судорожно пытаются спасти положение, сохранить организацию и всячески тормозить работу большевиков на разрушение, в надежде, что царство зверя продолжится недолго».¹¹³

Между тем, значительное количество источников (прежде всего архивных), как раз доказывает обратное: именно офицеры Генштаба одними из первых среди других прослоек русского офицерства начали переходить к большевикам на службу. Не случайно общественный деятель и очевидец событий В. И. Гурко оставил в своих воспоминаниях весьма примечательное заключение, относящееся уже к лету 1918 г.: «Наша АГШ с одной стороны развила в обучаемой ею среде рассудочность в ущерб волевых качеств, с другой — она породила в ней дух интриги и беспринципного карьеризма». И далее: «… спрашивается, кто же составляет ядро Красной Армии, кто первый пошел на зов большевиков поступить к ним на службу,как не те же офицеры Генерального Штаба» (курсив и выделение мои — В. К.)!¹¹⁴

 

§4. Первичность перехода «лиц Генштаба» в РККА перед началом их официальной регистрации большевиками¹¹⁵

Первые попытки учета большевиками «лиц Генштаба» можно отнести уже к первым часам существования большевистского режима. Поручик Синегуб рассказывает, как в ночь взятия большевиками Зимнего дворца в расположение Павловского полка явился большевистский комиссар и попросил присутствующих офицеров о следующем: «… пожалуйста, разбейтесь на группы и составьте списки. При этом для офицеров Генерального Штаба должен быть отдельный список».¹¹⁶ В Декрете СНК от 16 декабря 1917 г. «О выборном начале…», было сказано, что «все лица со специальным образованием подлежат особому учету».¹¹⁷

Не позднее 4 марта 1918 г. Совнарком принял постановление об учреждении ВВС, Военруком которого был назначен М. Бонч-Бруевич. Вышеупомянутым Постановлением на ВВС возлагалось руководство войсковыми частями, «всеми военными операциями» и работой по созданию новой армии.¹¹⁸ Одним из первых шагов в деятельности ВВС была попытка привлечения на свою службу офицеров, закончивших АГШ. Об этом свидетельствуют начатые уже в марте 1918 г. тесные контакты и обширная переписка руководства ВВС с большевистским СНК, с Петроградским ВРК, с Начальником большевистского Генштаба Н. М. Потаповым, с отделами ГУГШ, с группой бывших военных экспертов на переговорах в Брест-Литовске, и даже — с отдельными представителями Генштаба.¹¹⁹ В том же марте 1918 г. офицерами Генштаба, находящимися в распоряжении большевиков, и самим большевистским военным руководством были предприняты первые конкретные шаги по учету и регистрации «лиц Генштаба» в РККА. На основании анализа этих шагов попробуем выяснить, какова была общая численность учтенных большевиками «лиц Генштаба» к началу апреля 1918 г.

4 марта 1918 г. Заместитель Начальника АГШ Генштаба полковник И. И. Смелов направил Помощнику Начштаба большевистского Главковерха Записку за № 1951, содержащую « сведения о слушателях Академии (всего 25 имен — В. К.), прикомандированных на основании Полевой Записки Наштаверха от 26 февраля с. г. за № 2» к Начальникам отрядов «Завесы». Из Записки за № 1951 становится известно, что 41 слушатель — уроженец Кавказа 4 марта 1918 г. « отбывает на Кавказ».¹²⁰ 23 марта 1918 г. Начальник большевистского Генштаба Н. Потапов, несомненно с ведома Троцкого, подписал Приказ № 22 о причислении к Генштабу 134 курсантов АГШ военного времени.¹²¹ Кроме того, в регистрационных списках № 9 (составлен 16 июня 1918 г.), № 10 (составлен к 20 июня 1918 г.) и № 11 (составлен к 30 июня 1918 г.), направленных в ВГШ, автором книги обнаружены еще 3 обер-офицера, «причисленные к Генштабу в 1918 г.», но не вошедшие в основной Список причисленных по Приказу Н. Потапова за № 22. Это — И. А. Бардинский, И. Р. Гетманцев и Диков.¹²² Столь важное событие в жизни комсостава армии, как причисление к Генштабу, не должно было пройти незамеченным и нашло бы, по крайней мере, косвенное отражение в источниках. Анализ документов показывает, что в течение всего 1918 г. другого причисления к Генштабу выпускников ускоренных курсов АГШ большевиками сделано не было.¹²³ Следовательно речь идет именно о причислении 23 марта 1918 г. по Приказу Н. Потапова № 22. По этому приказу большевиками было причислено не 134 выпускника, как значится в архивном деле № 115,¹²⁴ а 137!¹²⁵

Мало того, из 41 командированного 4 марта 1918 г. на Кавказ в Списке причисленных к Генштабу Приказом № 22 от 23 марта 1918 г., значатся только 17.¹²⁶ В то же время, из 25 слушателей АГШ, командированных по наряду Наштаверха (Полевая Записка от 26-го февраля № 2), в том же Списке значатся только 13 человек. Таким образом, к 137 слушателям АГШ, причисленных большевиками к Генштабу 23 марта 1918 г. следует прибавить 24 слушателя, командированных на Кавказ, и прибавить еще 12 слушателей Академии, отмеченных в Полевой Записке от 26 февраля № 2, т. е. всех, не вошедших в Список, но все же так или иначе учтенных большевиками. К полученному результату следует добавить еще 3 офицеров Генштаба (генерал-майор А. О. Зундблад, подполковник Н. Н. Краснов и полковник У. И. Самсон-Гиммельшерн), которые на 3 апреля 1918 г. были зарегистрированы большевиками.¹²⁷ Получается, что до начала официальной регистрации «лиц Генштаба» в РККА (12 апреля 1918 г.) большевиками были учтены 173 выпускника ускоренных курсов АГШ и слушателя Академии и только 3 офицера Генштаба, окончивших АГШ до 1917 г., т. е. всего — 176 выпускников АГШ.¹²⁸

Кстати, возникают сомнения в правомочности отнесения Записки И. Смелова от 4 марта 1918 г. за № 1951 и Приказа Н. Потапова за № 22 от 23 марта 1918 г. к серьезным попыткам учета и регистрации «специалистов Генштаба» в РККА в 1918 г. Как известно, учет и регистрация предполагают, прежде всего, точное указание адресов регистрируемых. Между тем, в Записке Смелова за № 1951 указывались лишь фамилии (без инициалов и без адресов) слушателей младшего или старшего курсов АГШ, а также сообщался факт их выхода или невыхода «на связь с Начальником отряда» Завесы.¹²⁹ В Приказе Н. Потапова № 22 также не было указано никаких адресов, хотя давалась ссылка на «прилагаемый при сем /приказе/ список, поименованных слушателей» АГШ, « успешно окончивших старший класс Академии II очереди».¹³⁰

Упоминаемый Потаповым список находим в одном из дел фонда ВГШ, из которого следует, что Приказом ВГШ № 18 от 27 июня 1918 г. (по корпусу Генштаба), бывшие 134 «слушателя старшего класса II очереди военного времени АГШ, причисленные к Генштабу приказом Начальника Генштаба № 22 от 23 марта с. г., переводятся в Генштаб на условиях и правах выпусков 1915 и 1916 гг.». Однако в этом списке кроме фамилий выпускников, содержатся сведения о местах их службы в «добольшевистской» армии до поступления в АГШ, а также их должности в РККА на 27 июня 1918 г. Но нет никаких даже намеков на адреса проживания.¹³¹

С другой стороны известно, что первый регистрационный список с точным указанием адресов и мест службы «бывших офицеров Генштаба, заявивших о своем желании получить назначения на соответствующие должности при предстоящих новых формированиях постоянной армии», был составлен только 17 апреля 1918 г.,¹³² т. е. почти через месяц после издания Приказа Н. Потапова от 23 марта за № 22. Есть все основания полагать, что указания на должности, занимаемые «лицами Генштаба» в РККА, содержащиеся в Приказе ВГШ за № 18 от 27 июня 1918 г., относятся к периоду более позднему, чем март 1918 г. Сколько же офицеров Генштаба (как учтенных, так и неучтенных большевиками), перешло к ним на службу в период с ноября 1917 г. до 12 апреля 1918 г.? В результате анализа материалов (прежде всего, архивных) автор пришел к выводу, что кроме учтенных большевиками 176 выпускников АГШ, к ним на службу перешли, или находились в их распоряжении еще 142 офицера Генштаба!

Основную массу составляли как раз «генштабисты», закончившие АГШ задолго до 1917 г. и имевшие солидный стаж службы в Генштабе. Например, 33 преподавателя АГШ, которые с января и, по крайней мере, до 20 июля 1918 г. читали лекции и вели практические занятия в Академии, готовя тем самым будущий комсостав РККА. За свою работу они, согласно п. 5 декрета СНК № 5 за 1918 г., получали жалованье.¹³³ На вышеупомянутой телеграмме М. Бонч-Бруевича от 29 января 1918 г. за № 163 имеется весьма любопытная резолюция Начальника Генштаба Н. Потапова: «Товарищ народного комиссара Склянский определенно заявил, что военнослужащим никаких пособий при увольнении от должностей выдаваться не будет, так как для них имеется выход — поступать в Красную Армию».¹³⁴ Парадокс ситуации конца 1917 г. — начала 1918 г. как раз и заключался в том, что к началу официальной регистрации выпускников АГШ в РККА (12 апреля 1918 г.) в распоряжении большевиков находились 318 выпускников АГШ, из которых обер-офицеров было 143 человека (45% от всего количества); штаб-офицеров — 87 (27%), генералов — 85 (27%); у 3 выпускников АГШ 1917 г. чин установить не удалось.

Эти 318 «специалистов Генштаба», из которых 142 не были вообще никак учтены, опередили свою собственную официальную регистрацию в РККА! Они появились на большевистской службе раньше, чем сами большевики смогли привлечь их на свою службу официальным образом!¹³⁵

 

Примечания:

1. Морозов С. Д. Население России в 1914–1918 гг.: численность и потери. // ВИЖ. 1999. № 3. С. 32; Степанов А. И. Общие демографические потери населения России в период Первой Мировой войны. // Первая Мировая война. Пролог ХХ века. М.: Наука, 1998. С. 477.

2. Родзянко М. В. Экономическое положение России перед революцией. // КА. М.; Л., 1925. Т. 10. С. 79; Головин Н. Н. Военные усилия России… Т. 1. Приложения. Схема № 6.

3. Россия 1913 год. С. 17. А. Степанов, ссылаясь на Ежегодник Министерства Финансов за 1915 г., называет общую численность населения России на 1 января 1914 г. 179 млн. чел. См.: Степанов А. И. Общие демографические потери… // Там же. С. 476.

4. Степанов А. И. Там же.

5. Там же. С. 477; Морозов С. Д. Население России… // Там же. С. 31. В общее количество жертв войны следует добавить еще около 0. 5 млн. чел., которые «погибли от массовых эпидемий в 1914–1918 гг.» в 50 губерниях Европейской России, а также примерно 317.6 тыс. убитых и умерших от ран среди гражданского населения. См.: Степанов А. И. Общие демографические потери… // Там же. С. 479.

6. Булдаков В. Красная смута. С. 21.

7. Гиппиус З. Синяя книга. // Там же. С. 265. Если в 1917 г. в Петрограде смертность составляла 25 случаев на тысячу, в 1918 г. — 44, то в 1919 г. она возросла до 73. Детская смертность в 1919 г. составила 40 случаев на тысячу родившихся. См.: McAuley M. Bread and Justice. P. 264–265.

8. Степанов А. И. Общие демографические потери… // Там же. С. 482; Здоров А. Гражданская война: потери населения. // СМ. 1999. № 10. С. 118.

9. Здоров А. Гражданская война… // Там же. С. 117.

10. БСЭ. Т. 44. М., 1939. С. 561; Анфимов А. М. Царствование Императора Николая II в цифрах и фактах. // ОИ. 1994. № 3. С. 64, 65.

11. Степанов А. И. Россия в Первой Мировой войне. // СМ. 1994. № 9. С. 61.

12. Захват этих территорий был закреплен в условиях Брест-Литовского мира, подписанного большевиками 3 марта 1918 г. См.: БЭС. С. 165; СИТ. / Сост. В. С. Симаков. СПб.: Лита, 1998. С. 23.

13. Степанов А. И. Россия в Первой Мировой войне. // Там же. С. 63.

14. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 161.

15. Россия 1913 год. С. 112.

16. Транссибирская магистраль строилась в 1891–1916 гг., имела протяженность около 7 тысяч верст и соединяла Европейскую Россию с Азиатской. См.: БЭС. С. 1350.

17. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 745, л. 33об.

18. Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 61.

19. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 169; Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. Спб.: Алетейя, 2000. С. 498–500; Patterson M. J. Moscow Chekists… P. 46.

20. Родзянко М. В. Экономическое положение России… // Там же. С. 74, 75; Булдаков В. Красная смута. С. 27.

21. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 192–193.

22. Родзянко М. В. Экономическое положение России… // Там же. С. 69.

23. Продовольственное положение в Москве в марте — июне 1917 г. // КА. 1937. № 81. С. 128–144.

24. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. Т. 12. Берлин, 1923. С. 261.

25. Borrero M. Hunger and Society in Civil War Moscow. 1917–1921. Ph. D. dissertation. Indiana University Press, 1992. P. 30, 33–34.

26. Россия. 1913 год. С. 305. 1 пуд русской меры массы (веса) составлял 40 фунтов, или — 16,38 кг. См.: БЭС. С. 1081; Степанов А. И. Общие демографические потери… // Там же. С. 477.

27. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 120.

28. Будберг А. П. Дневник. 1918 год. // Там же. Т. 12. С. 272.

29. Россия. 1913 год. С. 317–318. Ведро — старинная (дометрическая) русская мера жидкостей, равная 12 литрам. См.: Ожегов С. И. ТСРЯ. С. 68; БЭС. С. 199.

30. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 158, 171, 182, 186, 187. Пуд белой муки в Москве только за 1.5 меc. (с середины июня до августа 1918 г.) подорожал вдвое. См.: Гурко В. И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу. 1917–1918 гг. // АРР. Берлин, 1924. Т. 15. С. 7.

31. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 159, 176, 193.

32. Из Дневника матери-хозяйки. // Там же. С. 80.

33. Pipes R. The Russian Revolution. P. 688.

34. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 243.

35. Россия. 1913 год. С. 317–318; Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 193, 201, 211, 216, 243, 279, 289.

36. Borrero M. Hunger and Society… P. 169–178.

37. Путилов Д. На обломках старого мира. // Октябрьская Революция: от новых источников к новому осмыслению. М.: РАН, 1998. С. 374.

38. Столыпин А. А. Записки драгунского офицера. // Там же. С. 65, 69.

39. Будберг А. П. Дневник. 1918 год. // Там же. Т. 12. С. 272–274. Однако в том же Омске за период с мая 1918 по январь 1919 гг. цены значительно выросли: на хлеб — в 5.2 раза, на картофель — в 9 раз, на мясо — в 2.7 раза, на коровье масло — в 2.6 раза, на молоко — в 7 раз и на керосин — в 26 раз! См.: Smele J. D. Civil War in Siberia. P. 364.

40. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 162; Постников И. Н. Насколько дешево… // Там же. 1996. № 3. С. 52.

41. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 171; Постников И. Н. Насколько дешево… // Там же. № 4. С. 26.

42. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 193, 194.

43. Документы свидетельствуют… Выдержки из архивных документов. // Октябрьская Революция: от новых источников… С. 468.

44. Там же. С. 468, 470–479; Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 171–246; Постников И. Н. Насколько дешево… // Там же. № 3. С. 47, 52. № 4. С. 10, 11, 25, 26. № 5. С. 14–16, 26; Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. М.: Молодая Гвардия, 2003. С. 189–190, 197.

45. Родзянко М. В. Экономическое положение России… // Там же. С. 74.

46. Pipes R. The Russian Revolution… P. 696.

47. Деникин А. И. Очерки… Т. 1. С. 217.

48. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 171.

49. Степанов А. И. Россия в Первой Мировой войне. // Там же. С. 65.

50. Будберг А. П. Дневник. 1918 год. // Там же. Т. 13. С. 211.

51. Окунев Н. П. Дневник москвича. С. 178.

52. Путилов Д. На обломках старого мира. // Там же. С. 371.

53. Канищев В. В. Русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Тамбов, 1995. С. 126–130.

54. Родзянко М. В. Экономическое положение России… // Там же. С. 74; Деникин А. И. Очерки… Т. 1. С. 216–217.

55. Булдаков В. Красная смута. С. 19.

56. Родзянко М. В. Экономическое положение России… // Там же. С. 79–80.

57. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. С. 461, 499; Гиппиус З. Черная книжка. // Там же. С. 241, 269.

58. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 242; Эфрон С. Октябрь. // На чужой стороне. Т. 11. Прага, 1925. С. 150–151; Гиппиус З. Синяя книга. // Там же. С. 200, 203, 204, 207; Князев Г. А. Из Записной книжки… // Там же. 1991. Кн. 2. С. 97–98, 174–176; Краснов П. Н. На внутреннем фронте. // Там же. С. 165; Милицын С. В. Из моей тетради. Последние дни Преображенского полка. // АРР. Т. 2. Берлин, 1921. С. 175, 176; Синегуб А. Защита Зимнего Дворца. // Там же. С. 151.

59. Деникин А. И. Очерки… Т. 2. С. 132; Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 239; Эфрон С. Октябрь. // Там же. С. 171; Краснов П. Н. На внутреннем фронте. // Там же. С. 172; Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть. Paris: Editions La Renaissance, 1953. С. 372.

60. Декреты Советской власти. М., 1957. Т. 1. С. 7, 154–158, 160, 161–162, 165–166, 171; Петроградский ВРК. Документы и материалы в 3-х томах. М.: Наука, 1966. Т. 2. С. 46; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах… Кн. 1. С. 32; Из истории ВЧК. 1917–1921 гг. М.: Госполитиздат, 1958. С. 64–67; Ленин В. И. Декрет об аресте вождей гражданской войны против революции. // Полн. Собр. Соч. 5-ое издание. Т. 35. С. 126; Он же. Резолюция о Декрете по поводу кадетской партии. // Там же. С. 138; Footman D. Civil War in Russia… P. 46; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 38–39.

61. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 39–40. Перевод бывших офицеров и генералов на положение солдат было закреплено Приказом Крыленко N. 990 от 17декабря 1917 г. См.: Там же. С. 40.

62. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 39–40.

63. Декреты Советской власти. Т. 1. С. 244–245; Первое Советское Правительство (октябрь 1917 г. — июль 1918 г.). / Научный редактор д. и. н. Ненароков А. П. М.: Политиздат, 1991. С. 139; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 41, 43.

64. Петроградский ВРК. Т. 2. С. 324, 375, 524, 555. Т. 3. С. 46, 130–131, 275, 389–390, 446, 494, 518, 562; Столыпин А. А. Записки драгунского офицера. // Там же. С. 47, 49–51, 52.

65. Петроградский ВРК. Т. 2. С. 233. С конца XIX в. шашка для армейских офицеров (а для флотских — кортик с начала XIX в.) являлась не только непременным атрибутом их униформы, но и неотъемлемым признаком профессиональной идентификации. См.: БЭС. С. 635, 1513; СИТ. С. 432. В таких обстоятельствах конфискация личного оружия именно у офицеров носила явно оскорбительный характер для их служебного статуса.

66. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 39; Петроградский ВРК. Т. 3. С. 562.

67. Декреты Советской власти. Т. 1. С. 243; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 41–42, 193; Первое Советское Правительст во. С. 139.

68. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 39; Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 45, 51, 52; Петроградский ВРК. Т. 3. С. 562.

69. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 40–41, 54.

70. Там же. С. 44, 47. Заметное стремление офицеров любым путем покинуть Действующую армию наметилось уже после приказа Крыленко № 976. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 40–41; Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 54, 56–58, 60–62. В ответ на это стремление был издан Приказ Главковерха № 990 от 17 декабря 1917 г., который предписывал, чтобы «отпуски бывшим чинам армии» могли выдавать «только войсковые комитеты». См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 41.

71. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 256.

72. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 44.

73. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 256; Деникин А. И. Очерки… Т. 2. С. 197.

74. Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 54.

75. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 48.

76. Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. Париж, 1964. Вып. 1. Ч. 2. С. 238.

77. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 262, 263, 265.

78. Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 62.

79. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 46.

80. ГАРФ, ф. 130, оп. 1, д. 47, л. 4.

81. Фон-Ботмер Карл. С графом Мирбахом в Москве. Дневниковые записи и документы за период с 19 апреля по 24 августа 1918 г. М.: РАН, 1996. С. 27.

82. Петроградский ВРК. Т. 2. С. 112, 375, 415, 522, 524–525, 550, 554; Т. 3. С. 37, 43.

83. Столыпин А. А. Записки драгунского офицера… // Там же. С. 46.

84. Деникин А. И. Очерки… Т. 2. С. 145; Белое движение: начало и конец. / Примечания В. Дурова. М., 1990. С. 492. Генерал А. Спиридович полагал, что Крыленко «как бы на радости», что взята Ставка «выдал генерала Духонина озверевшим солдатам, и те изуверски убили его». См.: Спиридович А. История большевизма в России. С. 408. Российский историк А. П. Ненароков пытается доказать, что самосуд над Духониным был учинен солдатской толпой вопреки желанию Крыленко. См.: Первое Советское Правительство. С. 138. Подполковник Павлов полагал, что генерал Духонин был убит 22 ноября 1917 г. См.: Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах… Кн. 1. С. 29.

85. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 745, лл. 44–44об, 60–60об; ф. 5960, оп. 1, д. 4, лл. 61, 69, 73–74, 247; Армия в период подготовки Великой Октябрьской социалистической революции. // КА. 1937. № 84. С. 166; Петроградский ВРК. Т. 2. С. 112, 375, 415, 522, 524–525, 550, 554. Т. 3, С. 37, 43; Богаевский А. П. Воспоминания. С. 21, 23–25, 42–43; Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. Т. 12. С. 256, 257, 262, 263, 265, 266; Он же. Дневник. 1918 год. // Там же. Т. 13. С. 197, 201; Булдаков В. Красная смута. С. 135; Войнов В. М. Офицерский корпус… // Там же. С. 52; Воронович Н. Меж двух огней. // АРР. Берлин, 1922. Т. 7. С. 59–60; Врангель П. Н. Воспоминания… С. 54–58; Головин Н. Н. Военные усилия России… Т. 2. С. 234–235; Деникин А. И. Очерки… Т. 2. С. 132, 145–155; Краснов В. К. Из воспоминаний о 1917–1920 гг. // АРР. Берлин, 1923. Т. 8. С. 150; Краснов П. Н. На внутреннем фронте. // Там же. Т. 1. С. 187; Кришевский Н. В Крыму. // Там же. Берлин, 1924. Т. 13. С. 101–109; Литвин А. Л. Красный и белый террор… С. 54; Мельгунов С. П. Красный террор. С. 36, 46, 89–91, 96; Могилянский Н. М. Трагедия Украины. // АРР. Берлин, 1923. Т. 11. С. 77; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах… Кн. 1. С. 30–34; Рапопорт Ю. К. У красных и у белых. // АРР. Берлин, 1930. Т. 20. С. 235; Ратьковский И. С. ВЧК и политика Красного Террора… С. 60, 62; Семенов Г. М. О себе. С. 134; Столыпин А. А. Записки драгунского офицера. // Там же. С. 51; Френкин М. Русская армия и революция… С. 437; A Russian Civil War. Diary A. Babine in Saratov. 1917–1922. / Ed. by Raleigh D. J. Duke University Press, 1988. P. 46; Chamberlin W. H. The Russian Revolution 1917–1921. Vol. 2. P. 528; Erickson J. The Origins of the Red Army. // Ibid. P. 238–239; Footman D. Civil War in Russia. P. 22, 312; Leggett G. The CheKa… P. 53; Mawdsley E. The Russian Civil War. P. 26; Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Vol. II. P. 226.

86. Деникин А. И. Очерки… Т. 2. С. 135.

87. В одном только Угенкварте Ставки на 19 октября 1917 г. на службе состояло 17 офицеров Генштаба. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 58.

88. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 45, 54.

89. Декреты Советской власти. Т. 1. С. 244; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 42.

90. Как правило, такие должности замещались офицерами Генштаба. Чтобы убедиться в этом достаточно взглянуть на Список Генштаба, составленный на 8 февраля 1917 г. См.: Список Генштаба… С. I–XXX, 1–164.

91. Декреты Советской власти. Т. 1. С. 245.

92. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 43, 44.

93. Решение о замещении Троцким сразу двух должностей (Наркома по военным и морским делам и Председателя ВВС) было принято Совнаркомом 13 марта 1918 г. См.: Ленин. Неизвестные документы. С. 229. 14 марта 1918 г. об этом было опубликовано в Известиях ВЦИК. См.: Большевистское руководство. Переписка. С. 38; Молодцыгин М. А. Красная Армия… С. 87.

94. Организация Красной Армии 1917–1918 гг… С. 157–159; Молодцыгин М. А. Красная Армия… С. 100; Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 1. Примечания. С. 403. Данные военного историка Кавтарадзе выглядят неполными, поскольку, говоря об издании 21 марта 1918 г. Приказа ВВС об отмене выборного начала в РККА, он забывает указать, что именно Декрет ВЦИК от 22 апреля 1918 г. ввел в жизнь упомянутый приказ. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 79. Декрет от 8 апреля предполагал учреждение волостных, уездных, губернских и окружных военкоматов. См.: Организация Красной Армии 1917–1918 гг. С. 156. Первыми большевистскими военными округами стали Беломорский, Ярославский, Московский, Орловский, Приволжский и Уральский. См.: РГВА, ф. 3, оп. 1, д. 51, л. 96. Н. Ефимов полагает, что «Декрет о новом замещении военных должностей в РККА был издан 29 апреля 1918 г.», а D. Footman считает, что именно в этот день были окончательно запрещены выборы комсостава в армии. См.: Ефимов Н. Командный состав Красной Армии. // Там же. С. 93; Footman D. Civil War in Russia. P. 139.

95. Организация Красной Армии 1917–1918 гг. С. 158–159.

96. РГВА, ф. 11, оп. 5, д. 122, л. 105.

97. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 44.

98. РГВА, ф. 11, оп. 5, д. 90, л. 83об.

99. Mayzel M. Generals and revolutionaries. P. 181. Багратуни не был освобожден и к 11 ноября 1917 г. См.: Петроградский ВРК… Т. 2. С. 391.

100. Гиппиус З. Синяя книга. // Там же. С. 207; Князев Г. А. Из Записной книжки. // Там же. 1991. Кн. 2. С. 175; Мельгунов С. П. Красный террор в России. С. 37; Половцов П. А. Дни затмения. С. 229; Mayzel M. Generals and revolutionaries. P. 181; Булдаков В. Красная смута. С. 136.

101. О переводе В. А. Черемисова «под домашний арест при условии, что генерал Черемисов не будет иметь сношений с внешним миром» было сообщено в статье газеты «Правда» за 18 ноября 1917 г. См.: Петроградский ВРК… Т. 3. С. 157.

102. Потапов Н. М. Краткая справка о деятельности Народного Комиссариата по военным делам в первые месяцы после Октябрьской революции. 7 декабря 1918 г. // ИА. 1962. № 1 С. 85.

103. Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров). // АРР. Берлин, 1930. Т. 20. С. 68–72; Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 257.

104. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 745, л. 55об.

105. Половцов П. А. Дни затмения. С. 224.

106. Настоящая работа. Введение: примечание № 59, таблица № 3 (примечание № 85).

107. Положение об ускоренной подготовке… С. 5–6, 12.

108. Мнение о том, что власть большевиков продлится недолго было весьма широко распространено в русском общест ве в конце 1917 — начале 1918 гг. См.: Гиппиус З. Синяя книга. // Там же. С. 203; Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. С. 265. 1918 год. // Там же. С. 267; Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами… // Там же. С. 5; Синегуб А. Защита Зимнего Дворца. // Там же. С. 125, 137, 150–151, 160, 192–195; Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть. С. 88; Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 г. С. 239; Pipes R. The Russian Revolution… P. 505; Jones D. R. The officers and the October Revolution. // Ibid. P. 209, 210, 211. Сам Троцкий, один из руководителей большевистского переворота, позднее признавал, что ночью 25–26 октября 1917 г. «обыватель мирно спал и не знал, что в это время одна власть сменяется другой». См.: Троцкий Л. Д. Моя жизнь. С. 315.

109. Синегуб А. Защита Зимнего Дворца. // Там же. С. 195, 196. Поручик Синегуб во время обороны Зимнего Дворца командовал ротой юнкеров Петроградской Школы прапорщиков. См.: Там же. С. 123, 124, 128–130, 135–136, 139, 153, 154, 155, 160–163, 166, 171, 172, 173–174, 196. 110. ГАРФ, ф. 5881, оп. 1, д. 201, л. 100. Автор настоящего труда имеет основания предположить, что под сокращением «генерал П.» подразумевался Генштаба генерал-лейтенант Н. М. Потапов. Еще в середине октября 1917 г. Н. Потапов был назначен Зам. Начальника Генштаба. Из работы А. Г. Кавтарадзе, однако, неясно, был ли Н. Потапов назначен на должность начальника большевистского Генштаба 23 ноября 1917 г., или он к этому сроку уже в ней состоял. M. Mayzel однозначно считает, что назначение Н. Потапова на указанную должность состоялось именно 23 ноября. Между тем, Н. Рутыч полагает, что должность Начальника Генштаба Н. Потапов занял 8 декабря 1917 г. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 61–62, 115; Рутыч Н. Н. Биографический Справочник… С. 33; Mayzel M. Generals and revolutionaries… P. 204. Причем, должность Начальника ГУГШ Н. Потапов стал исполнять одновременно с обязанностями Управделами большевистского Военмина. См.: Потапов Н. М. Краткая справка… // Там же. С. 85; ДГК. С. 828.

111. ГАРФ, ф. 5960, оп. 1, д. 4, л. 241.

112. Там же, ф. 5793, оп. 1, д. 45, л. 8–8об.

113. Будберг А. П. Дневник. 1917 год. // Там же. Т. 12. С. 265. 1918 год. Там же. С. 267.

114. Гурко В. И. Из Петрограда через Москву… // Там же. С. 11.

115. 12 апреля 1918 г. руководством ВВС был утвержден доклад Генштаба за № 731 «Об учете всех бывших офицеров Генштаба», который и положил начало официальной регистрации «лиц Генштаба» в РККА. См.: РГВА, ф. 11, оп. 5, д. 122, лл. 74, 90. Кавтарадзе указанный доклад ошибочно именует «докладной запиской» Военрука ВВС. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 187.

116. Синегуб А. Защита Зимнего Дворца. // Там же. С. 195.

117. Декреты Советской власти. Т. 1. С. 245.

118. Там же. С. 522–523; ДГК. Т. 1. С. 25–26; Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 1. С. 408; Бонч-Бруевич М. Д. Конец царской армии. // Там же. С. 86.

119. РГВА, ф. 3, оп. 1, д. 51, лл. 1, 15об, 16, 17; ф. 11, оп. 5, д. 122, лл. 33–33об, 40–40об, 45, 65, 81–81об; Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 286; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 187; Молодцыгин М. А. Красная Армия… С. 80, 92.

120. РГВА, ф. 3, оп. 1, д. 51, лл. 58–59; Кавтарадзе А. Г. Советское Рабоче-Крестьянское… // Там же. С. 32.

121. Там же, ф. 33892, оп. 1, д. 39, л. 17; ф. 11, оп. 6, д. 115, лл. 46–47 с об, 50–50об, 51, 58об.

122. Там же, ф. 11, оп. 6, д. 96, лл. 53, 70, 73об.

123. По крайней мере, на такое событие непременно откликнулись бы Известия Наркомвоена. Однако, внимательный анализ всех имеющихся в военном отделе РГБ выпусков за 1918 г. этого центрального большевистского военного издания не дал никаких результатов на этот счет. См.: ИН. 1918 г. 30 апреля — 29 декабря. №№ 7–194.

124. РГВА, ф. 11, оп. 6, д. 115, лл. 46–47 с об.

125. Там же, д. 96, лл. 53–74 с об; там же, д. 447, лл. 1–5 с об. А. Г. Кавтарадзе считает, что 23 марта 1918 г. с причислением к Генштабу закончили подготовительные курсы II очереди АГШ 158 человек, из которых 133 Приказом ВГШ по корпусу Генштаба за № 18 от 27 июня 1918 г. были переведены в Генштаб. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 187.

126. РГВА, ф. 11, оп. 6, д. 115, лл. 46–47 с об; Приложение № 1 к настоящей работе.

127. РГАСПИ, ф. 17, оп. 109, д. 33, л. 7; Приложение № 1.

128. В своем Докладе № 38 за 18 июня 1918 г., адресованном Управляющему делами Наркомвоена, Начальник ВГШ Генштаба генерал-лейтенант Н. Н. Стогов уже на середину июня 1918 г. называл «165 лиц причисленных к Генштабу». См.: РГВА, ф. 11, оп. 5, д. 122, л. 299об. Выше уже отмечалось, что о каком-либо другом причислении к Генштабу, кроме Приказа Начальника Генштаба РККА № 22 от 23 марта 1918 г. говорить не приходится, поэтому есть все основания полагать, что из указанных Стоговым «165 лиц» большевиками к Генштабу до начала официальной регистрации было причислено не более 137 человек; остальные 28 могли быть учтены иным образом и в более позднее время. В то же время, такие колебания цифр (165 причисленных к Генштабу у Стогова и 176 отмеченных автором этих строк) могли вполне иметь место, если учесть, что вплоть до конца 1918 г. — середины 1919 г. большевики так и не смогли наладить эффективный учет «лиц Генштаба» в РККА.

129. РГВА, ф. 3, оп. 1, д. 51, лл. 58–59.

130. Там же, ф. 33892, оп. 1, д. 39, л. 17.

131. Там же, ф. 11, оп. 6, д. 115, лл. 46–47 с об.

132. Там же, д. 96, л. 59.

133. Там же, ф. 33892, оп. 1, д. 88, лл. 4–7об, 51–52об; д. 89, лл. 103–104об, 167об, 168об. См. также Приложение № 1 к настоящей работе.

134. Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 45.

135. См.: Приложение № 1 к настоящей работе. Таким образом, утверждение Л. Спирина о том, что «к лету 1918 г. 98 офицеров Генштаба зарегистрировалось в советских органах и изъявили желание служить в Красной Армии» не соответствует действительности. См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание… // Там же. С. 12. С другой стороны, анализ различных источников заставляет автора этих строк считать преувеличенным заключение А. Г. Кавтарадзе о том, что в феврале — марте 1918 г. большевиками на фронт было командировано только одних слушателей АГШ всего 230 человек. Архивная ссылка Кавтарадзе (РГВИА, ф. 544, оп. 1, д. 1618, лл. 51–72; д. 1991, л. 113) не убедительна, поскольку большевики в течение всего 1918 г. зачастую попросту не владели достоверной информацией относительно реального количества «лиц Генштаба» (в т. ч. и курсантов АГШ), находящихся в их распоряжении. См.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты… С. 71.