V. Борьба Ленина за чистоту марксистской философии
Борьба Ленина с философским ревизионизмом
В области философии ревизионизм шел в хвосте буржуазной профессорской «науки». Профессора шли «назад к Канту», — и ревизионизм тащился за неокантианцами, профессора повторяли тысячу раз сказанные поповские пошлости против философского материализма, — ревизионисты, снисходительно улыбаясь, бормотали (слово в слово по последнему хандбуху) [Руководству. — Ред.], что материализм давно «опровергнут»; профессора третировали Гегеля, как «мертвую собаку», и, проповедуя сами идеализм, только в тысячу раз более мелкий и пошлый, чем гегелевский, презрительно пожимали плечами по поводу диалектики, — и ревизионисты лезли за ними в болото философского опошления науки, заменяя «хитрую» (и революционную) диалектику «простой» (и спокойной) «эволюцией»; профессора отрабатывали свое казенное жалованье, подгоняя и идеалистические и «критические» свои системы к господствовавшей средневековой «философии» (т. е. к теологии), — и ревизионисты пододвигались к ним, стараясь сделать религию «частным делом» не по отношению к современному государству, а по отношению к партии передового класса.
Какое действительное классовое значение имели подобные «поправки» к Марксу, об этом не приходится говорить — дело ясно само собой. Мы отметим только, что единственным марксистом в международной социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного диалектического материализма, был Плеханов. Это тем более необходимо решительно подчеркнуть, что в наше время делается глубоко ошибочные попытки провезти старый и реакционный философский хлам под флагом критики тактического оппортунизма Плеханова [См. книгу «Очерки философии марксизма» Богданова, Базарова и др. Здесь не место разбирать эту книгу, и я должен ограничиться пока заявлениями, что в ближайшем будущем покажу в ряде статей или в особой брошюре, что все сказанное в тексте про неокантианских ревизионистов относится по существу дела и к этим «новым» неоюмистским и необерклианским ревизионистам.]. (Ленин, Марксизм и ревизионизм (1908 г.), Соч., т. XII, стр. 184 — 185.)
Целый ряд писателей, желающих быть марксистами, предприняли у нас в текущем году настоящий поход против философии марксизма. Менее чем за полгода вышло в свет четыре книги, посвященные главным образом и почти всецело нападкам на диалектический материализм. Сюда относятся прежде всего «Очерки по (? надо было сказать: против) философии марксизма», Спб. 1908, сборник статей Базарова, Богданова Луначарского, Бермана, Гельфонда, Юшкевича, Суворова; затем книги: Юшкевича — «Материализм и критический реализм», Бермана — «Диалектика в свете современной теории познания», Валентинова — «Философские построения марксизма».
Все эти лица не могут не знать, что Маркс и Энгельс десятки раз называли свои философские взгляды диалектическим материализмом. И все эти лица, объединенные — несмотря на резкие различия политических взглядов — враждой против диалектического материализма, претендуют в то же время на то, что они в философии марксисты! Энгельсовская диалектика есть «мистика», — говорит Берман, взгляды Энгельса «устарели», — мимоходом, как нечто само собою разумеющееся, бросает Базаров, — материализм оказывается опровергнутым нашими смелыми воинами, которые гордо ссылаются на «современную теорию познания», на «новейшую философию» (или «новейший позитивизм»), на «философию современного естествознания» или даже «философию естествознания XX века». Опираясь на все эти якобы новейшие учения, наши истребители диалектического материализма безбоязненно договариваются до прямого фидеизма [Фидеизм есть учение, ставящее веру на место знания или вообще отводящее известное значение вере.] (у Луначарского всего яснее, но вовсе не у него одного!), но у них сразу пропадает всякая смелость, всякое уважение к своим собственным убеждениям, когда дело доходит до прямого определения своих отношений к Марксу и Энгельсу. На деле — полное отречение от диалектического материализма, т. е. от марксизма. На словах — бесконечные увертки, попытки обойти суть вопроса, прикрыть свое отступление, поставить на место материализма вообще кого-нибудь одного из материалистов, решительный отказ от прямого разбора бесчисленных материалистических заявлений Маркса и Энгельса. Это — настоящий «бунт на коленях», по справедливому выражению одного марксиста. Это — типичный философский ревизионизм, ибо только ревизионисты приобрели себе печальную славу своим отступлением от основных воззрений марксизма и своей боязнью или своей неспособностью открыто, прямо, решительно и ясно «рассчитаться» с покинутыми взглядами. Когда ортодоксам случалось выступать против устаревших воззрений Маркса (например, Мерингу против некоторых исторических положений), — это делалось всегда с такой определенностью и обстоятельностью, что никто никогда не находил в подобных литературных выступлениях ничего двусмысленного.
Впрочем, в «Очерках «по» философии марксизма» есть одна фраза, похожая на правду. Это — фраза Луначарского: «может быть, мы» (т. е., очевидно, все сотрудники «Очерков») «заблуждаемся, но ищем» (стр. 161). Что первая половина этой фразы содержит абсолютную, а вторая — относительную истину, это я постараюсь со всей обстоятельностью показать в предлагаемой вниманию читателя книге. Теперь же замечу только, что если бы наши философы говорили не от имени марксизма, а от имени нескольких «ищущих» марксистов, то они проявили бы больше уважения и к себе самим и к марксизму.
Что касается до меня, то я тоже — «ищущий» в философии. Именно: в настоящих заметках я поставил себе задачей разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путаное и реакционное. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, изд. 3-е, стр. 11 — 12.)
Перелистывал эти дни записки Суханова о революции. Бросается особенно в глаза педантство всех наших мелкобуржуазных демократов, как и всех героев II Интернационала. Уже не говоря о том, что они необыкновенно трусливы, что даже лучшие из них кормят себя оговорочками, когда речь идет о мельчайшем отступлении от немецкого образца, уже не говоря об этом свойстве всех мелкобуржуазных демократов, достаточно проявленном ими во всю революцию, бросается в глаза их рабская подражательность прошлому.
Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики. Даже прямые указания Маркса на то, что в моменты революции требуется максимальная гибкость, ими абсолютно не поняты, и даже не замечены, например, указания Маркса в его переписке, относящейся, помнится, к 1856 г., когда он высказывал надежду на соединение крестьянской войны в Германии, могущей создать революционную обстановку, с рабочим движением, — даже это прямое указание они обходят и ходят кругом и около него, как кот около горячей каши.
Во всем своем поведении они обнаруживают себя, как трусливые реформисты, боящиеся отступить от буржуазии, а тем более порвать с ней, и в то же время прикрывают свою трусливость самым бесшабашным фразерством и хвастовством. Но даже и чисто теоретически у них всех бросается в глаза полная неспособность понять следующее соображение марксизма: они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь не может быть считаем образцом mutatis mutandis [Соответственными изменениями. — Ред.] не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения всемирной истории).
Первое — революция, связанная с первой всемирной империалистической войной. В такой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, еще не бывало. До сих пор мы видим, что буржуазия богатейших стран не может наладить «нормальных» буржуазных отношений после этой войны, а наши реформисты, мелкие буржуа, корчащие из себя революционеров, считали и считают пределом (его же не прейдеши) нормальные буржуазные отношения, причем понимают эту «норму» до крайности шаблонно и узко.
Второе — им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития. Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным. (Ленин, О нашей революции (1923 г.), Соч., т. XXVII, изд. 3-е, стр. 398 — 399.)
Насчет материализма именно как миропонимания думаю, что не согласен с вами по существу. Именно не о «материалистическом понимании истории» (его не отрицают наши «эмпирио-» [«Наши «эмпирио-»», т. е. эмпириокритики и эмпириомонисты (А. А. Богданов, В. А. Базаров, А. В. Луначарский). О ходе разногласий с ними см. следующее (209) письмо, стр. 527 настоящего тома.]), а о философском материализме. Чтобы англосаксы и германцы «материализму» были обязаны своим мещанством, а романцы анархизмом, — это я решительно оспариваю. Материализм, как философия, везде у них в загоне. «Neue Zeit», самый выдержанный и знающий орган, равнодушен к философии, никогда не был ярым сторонником философского материализма, а в последнее время печатал, без единой оговорки, эмпириокритиков. Чтобы из того материализма, которому учили Маркс и Энгельс, можно было вывести мертвое мещанство, это неверно, неверно! Все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии. Нет, та философия, которую обосновал Энгельс в «Анти-Дюринге», мещанства не допускает и на порог. Плеханов вредит этой философии, связывая тут борьбу с фракционной борьбой, но ведь теперешнего Плеханова ни один русский социал-демократ не должен смешивать со старым Плехановым». (Ленин, Письмо к Горькому от 13 февраля 1908 г., Соч., т. XXVIII, стр. 524.)
Полезным уроком могло бы (и должно было бы) быть то, что́ произошло с такими высокоучеными марксистами и преданными социализму вождями II Интернационала, как Каутский, Отто Бауэр и др. Они вполне сознавали необходимость гибкой тактики, они учились и других учили марксовской диалектике (и многое из того, что ими было в этом отношении сделано, останется навсегда ценным приобретением социалистической литературы), но они в применении этой диалектики сделали такую ошибку или оказались на практике такими не диалектиками, оказались людьми до того не сумевшими учесть быстрой перемены формы и быстрого наполнения старых форм новым содержанием, что судьба их немногим завиднее судьбы Гайндмана, Гэда и Плеханова. Основная причина их банкротства состояла в том, что они «загляделись» на одну определенную форму роста рабочего движения и социализма, забыли про ее односторонность, побоялись увидеть ту крутую ломку, которая в силу объективных условий стала неизбежной, и продолжали твердить простые, заученные, на первый взгляд бесспорные истины: три больше двух. Но политика больше похожа на алгебру, чем на арифметику, и еще больше на высшую математику, чем на низшую. В действительности все старые формы социалистического движения наполнились новым содержанием, перед цифрами появился поэтому новый знак: «минус», а наши мудрецы упрямо продолжали (и продолжают) уверять себя и других, что «минус три» больше «минус двух». (Ленин, Детская болезнь «левизны» в коммунизме (1920 г.), Соч., т. XXV, стр. 237.)
Борьба Ленина с субъективизмом народников и объективизмом Струве
Покончив с социологией, автор переходит к более «конкретным экономическим вопросам» (73). Он считает при этом «естественным и законным» начать с «общих положений и исторических справок», с «бесспорных, общечеловеческим опытом установленных, посылок», — как он говорит в предисловии.
Нельзя не заметить, что этот прием грешит той же абстрактностью, которая была отмечена с самого начала как основной недостаток разбираемой книги. В тех главах, к которым мы теперь переходим (третья, четвертая и пятая), этот недостаток привел к двоякого рода нежелательным последствиям. С одной стороны, он ослабил те определенные теоретические положения, которые автор выставил против народников. Г. Струве рассуждает вообще, обрисовывает переход от натурального к товарному хозяйству, указывает, что бывало на свете дело по большей части вот так-то и так-то, и при этом отдельными, беглыми указаниями переходит и к России, распространяя и на нее общий процесс «исторического развития хозяйственного быта». Бесспорно, что такое распространение совершенно законно и что «исторические справки» автора совершенно необходимы для критики народничества, неправильно представляющего историю не одной только России. Но следовало бы конкретнее высказать эти положения, определеннее противопоставить их доводам народников, которые отрицают правильность распространения общего процесса на Россию; следовало бы сопоставить такое-то понимание русской действительности народниками с другим пониманием той же действительности марксистами. С другой стороны, абстрактный характер рассуждений автора ведет к недоговоренности его положений, к тому, что он, правильно указывая на наличность такого-то процесса, не разбирает, какие классы складывались при этом, какие массы являлись носителями процесса, заслоняя собой другие, подчиненные им, слои населения; одним словом, объективизм автора не доходит тут до материализма — в вышеупомянутом значении этих терминов [Такое соотношение объективизма и материализма указано, между прочим, Марксом в предисловии к его сочинению: «Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonapartes». Маркс говорит, что об этом же историческом событии писал Прудон (Coup d’État) (Государственный переворот. — Ред.) и отзывается о его точке зрения в противоположность своей следующим образом:
«Прудон, с своей стороны, стремится представить государственный переворот [2 декабря] результатом предшествующего исторического развития. Но историческая конструкция государственного переворота превращается у него под рукой в историческую апологию героя этого переворота. Он впадает таким образом в ошибку наших так называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя». ((Vorwort) Предисловие. — Ред.)] (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 295 — 296.)
Как видит читатель, мне приходится только договаривать положения г. Струве, давать им иную формулировку, — «то же слово, да иначе молвить». Спрашивается: есть ли нужда в этом? Стоит ли останавливаться с такою подробностью на этих дополнениях и выводах? Не разумеются ли они сами собой?
Мне кажется, — стоит, по двум причинам. Во-первых, узкий объективизм автора крайне опасен, так как доходит до забвения граней между старыми, так вкоренившимися в нашей литературе, профессорскими рассуждениями о путях и судьбах отечества, — и точной характеристикой действительного процесса двигаемого такими-то классами. Этот узкий объективизм, эта невыдержанность марксизма — основной недостаток книги г. Струве, и на нем необходимо особенно подробно остановиться, чтобы показать, что он вытекает именно не из марксизма, а из недостаточного проведения его; не из того, чтобы автор видел иные критерии своей теории, кроме действительности, чтобы он делал другие практические выводы из доктрины (они невозможны, повторяю, немыслимы, без искалечения всех главнейших ее положений), а потому, что автор ограничился одной наиболее общей стороной теории и не провел ее с полной последовательностью. Во-вторых, нельзя не согласиться с тою мыслью, которая высказана автором в предисловии, что прежде, чем критиковать народничество на частных вопросах, необходимо было «раскрыть самые основы разногласия» (VII) посредством «принципиальной полемики». Но именно для того, чтобы эта цель автора не осталась недостигнутой, и необходимо придать более конкретный смысл почти всем его положениям, необходимо свести его слишком общие указания на конкретные вопросы русской истории и действительности. По всем этим вопросам предстоит еще русским марксистам большая работа «пересмотра фактов» с материалистической точки зрения, — раскрытия классовых противоречий в деятельности «общества» и «государства», за теориями «интеллигенции», — наконец, работа по установлению связи между всеми отдельными, бесконечно разнообразными формами присвоения прибавочного продукта в российских «народных» производствах и той передовой, наиболее развитой капиталистической формой этого присвоения, которая содержит в себе «залоги будущего» и выдвигает в настоящее время на первый план идею и историческую задачу «производителя». Поэтому, как бы ни казалась смелой попытка указать решение этих вопросов, сколько изменений, исправлений ни принесло бы дальнейшее детальное изучение, — все-таки стоит труда наметить конкретные вопросы, чтобы вызвать возможно более общее и широкое обсуждение их.
Кульминационной точкой того узкого объективизма г. Струве, который порождает у него неправильность постановки вопросов, является рассуждение его о Листе, о его «замечательном учении» насчет «конфедерации национальных производительных сил», о важности для сельского хозяйства развития фабричной промышленности, о превосходстве мануфактурно-земледельческого государства над земледельческим и т. п. Автор находит, что это «учение» чрезвычайно «убедительно говорит об исторической неизбежности и законности капитализма в широком смысле слова» (123), о «культурно-исторической мощи торжествующего товарного производства» (124).
Профессорский характер рассуждений автора, как бы поднимающегося выше всяких определенных стран, определенных исторических периодов, определенных классов, сказывается тут особенно наглядно. Как ни смотреть на это рассуждение, — с теоретической ли чисто или с практической стороны, — одинаково правильна будет такая оценка. Начнем с первой. Не странно ли думать, что можно «убедить» кого бы то ни было в «исторической неизбежности и законности капитализма» для известной страны абстрактными, догматичными положениями о значении фабричной промышленности? Не ошибка ли ставить вопрос на эту почву, столь любезную либеральным профессорам из «Русского Богатства»? Не обязательно ли для марксиста свести все дело к выяснению того, что́ есть и почему есть именно так, а не иначе? (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 303 — 305.)
* * *
Указавши, что народническое учение об особом методе в социологии всего лучше изложено гг. Миртовым и Михайловским, г. Струве характеризует это учение как «субъективный идеализм» и в подтверждение этого приводит из сочинений названных лиц ряд мест, на которых стоит остановиться.
Оба автора ставят во главу угла положение, что историю делали «одинокие борющиеся личности». «Личности создают историю» (Миртов). Еще яснее у г. Михайловского: «Живая личность со всеми своими домыслами и чувствами становится деятелем истории на свой собственный страх. Она, а не какая-нибудь мистическая сила, ставит цели в истории и движет к ним события сквозь строй препятствий, поставляемых ей стихийными силами природы и исторических условий» (8). Это положение — что историю делают личности — теоретически совершенно бессодержательно. История вся и состоит из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на «право вмешательства в ход событий» (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии. Особенно ясно обнаруживается это на последней тираде у г. Михайловского. Живая личность, — рассуждает он, — движет события сквозь строй препятствий, поставляемых стихийными силами исторических условий. А в чем состоят эти «исторические условия»? По логике автора, опять-таки в действиях других «живых личностей». Неправда ли, какая глубокая философия истории: живая личность движет события сквозь строй препятствий, поставляемых другими живыми личностями! И почему это действия одних личностей именуются стихийными, а о других говорится, что они «двигают события» к поставленным заранее целям? Ясно, что искать тут хоть какого-нибудь теоретического содержания было бы предприятием едва ли не безнадежным. Дело все в том, что те исторические условия, которые давали для наших субъективистов материал для «теории», представляли из себя (как представляют и теперь) отношения антагонистические, порождали экспроприацию производителя. Не умея понять этих антагонистических отношений, не умея найти в них же такие общественные элементы, к которым бы могли примкнуть «одинокие личности», субъективисты ограничивались сочинением теорий, которые утешали «одиноких» личностей тем, что историю делали «живые личности». Решительно ничего кроме хорошего желания и плохого понимания знаменитый «субъективный метод в социологии» не выражает...
...теория, сводящая общественный процесс к действиям «живых личностей», которые «ставят себе цели» и «двигают события», — есть результат недоразумения. Никто, разумеется, и не думал никогда о том, чтобы приписывать «социальной группе самостоятельное, независимое от составляющих ее личностей, существование» (31), но дело в том, что «личность, как конкретная индивидуальность, есть производная всех раньше живших и современных ей личностей, т. е. социальной группы» (31). Поясним мысль автора. Историю делает — рассуждает г. Михайловский — «живая личность со всеми своими помыслами и чувствами». Совершенно верно. Но чем определяются эти «помыслы и чувства»? Можно ли серьезно защищать то мнение, что они появляются случайно, а не вытекают необходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом духовной жизни личности и которая отражается в ее «помыслах и чувствах» с положительной или отрицательной стороны, в представительстве интересов того или другого общественного класса? И далее: по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. е. социальные факты. «Обособляя социальную группу от личности, — говорит г. Струве, — мы подразумеваем под первой все те многообразные взаимодействия между личностями, которые возникают на почве социальной жизни и объективируются в обычаях и праве, в нравах и нравственности, в религиозных представлениях» (32). Другими словами: социолог-материалист, делающий предметом своего изучения определенные общественные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения. Социолог-субъективист, начиная свое рассуждение якобы с «живых личностей», на самом деле начинает с того, что вкладывает в эти личности такие «помыслы и чувства», которые он считает рациональными (потому что, изолируя своих «личностей» от конкретной общественной обстановки, он тем самым отнял у себя возможность изучить действительные их помыслы и чувства), т. е. «начинает с утопии», как это и пришлось признать г-ну Михайловскому. А так как, далее, собственные представления этого социолога о рациональном сами отражают (бессознательно для него самого) данную социальную среду, то окончательные выводы его из рассуждения, которые представляются ему «чистейшим» продуктом «современной науки и современных нравственных идей», на самом деле выражают только точку зрения и интересы... мещанства. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. I, изд. 1929 г., стр. 273, 279 — 280.)
Я уже указывал, что с точки зрения старых (не для России) экономистов и социологов понятие общественно-экономической формации совершенно лишнее: они толкуют об обществе вообще, спорят с Спенсерами о том, что такое общество вообще, какова цель и сущность общества вообще и т. п. В таких рассуждениях эти субъективные социологи опираются на аргументы вроде тех, что цель общества — выгоды всех его членов, что поэтому справедливость требует такой-то организации и что несоответствующие этой идеальной («Социология должна начать с некоторой утопии» — эти слова одного из авторов субъективного метода, г. Михайловского, прекрасно характеризуют сущность их приемов) организации порядки являются ненормальными и подлежащими устранению.
«Существенная задача социологии — рассуждает, например, г. Михайловский — состоит в выяснении общественных условий, при которых та или другая потребность человеческой природы получает удовлетворение». Вы видите, этого социолога интересует только такое общество, которое удовлетворяет человеческой природе, а совсем не какие-то там общественные формации, которые притом могут быть основаны на таком не соответствующем «человеческой природе» явлении, как порабощение большинства меньшинством. Вы видите также, что с точки зрения этого социолога не может быть и речи о том, чтобы смотреть на развитие общества как на естественно-исторический процесс. («Признав нечто желательным или не-желательным, социолог должен найти условия осуществления этого желательного или устранения нежелательного» — «осуществления таких-то и таких-то идеалов», — рассуждает тот же г. Михайловский.) Мало того, не может быть речи даже и о развитии, а только о разных уклонениях от «желательного», о «дефектах», случавшихся в истории вследствие... вследствие того, что люди были не умны, не умели хорошенько понять того, что требует человеческая природа, не умели найти условий осуществления таких разумных порядков. Ясное дело, что основная идея Маркса о естественно-историческом процессе развития общественно-экономических формаций в корень подрывает эту ребячью мораль, претендующую на наименование социологии. Каким же образом выработал Маркс эту основную идею? Он сделал это посредством выделения из разных областей общественной жизни области экономической, посредством выделения из всех общественных отношений — «отношений производственных», как основных, первоначальных, определяющих все остальные отношения. (Ленин, Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов (1894 г.), Соч., т. I, стр. 58 — 59.)
* * *
Другая «важная сторона» материализма — продолжает г. Струве — «заключается в том, что экономический материализм подчиняет идею факту, сознание и долженствование — бытию» (40). «Подчиняет» — это значит, конечно, в данном случае: отводит подчиненное место в объяснении общественных явлений. Субъективисты-народники поступают как раз наоборот: они исходят в своих рассуждениях из «идеалов», нисколько не задумываясь о том, что эти идеалы могли явиться только известным отражением действительности, что их, следовательно, необходимо проверить фактами, свести к фактам. — Народнику, впрочем, без пояснений будет непонятно это последнее положение. Как это так? — думает он, — идеалы должны осуждать факты, указывать, как изменить их, проверять факты, а не проверяться фактами. Это последнее кажется народнику, привыкшему витать в заоблачных сферах, примирением с фактом. Объяснимся.
Наличность «хозяйничанья за чужой счет», наличность эксплоатации всегда будет порождать как в самих эксплоатируемых, так и в отдельных представителях «интеллигенции» идеалы, противоположные этой системе.
Эти идеалы чрезвычайно ценны для марксиста; он только на их почве и полемизирует с народничеством, он полемизирует исключительно по вопросу о построении этих идеалов и осуществлении их.
Для народника достаточно констатировать факт, порождающий такие идеалы, затем привести указания на законность идеала с точки зрения «современной науки и современных нравственных идей» [причем он не понимает, что эти «современные идеи» означают только уступки западноевропейского «общественного мнения» новой нарождающейся силе] и взывать далее к «обществу» и «государству»: обеспечьте, оградите, организуйте!
Марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с «современной наукой и современными нравственными идеями [Энгельс в своей книге «Herrn Е. Dührings Umwälzung der Wissenschaft» превосходно заметил, что это — старый психологический метод: сличать свое понятие не с фактом, который он отражает, а с другим понятием, с слепком с другого факта.]», а с существующими классовыми противоречиями и формулирует его поэтому не как требование «науки», а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями (которые подлежат объективному исследованию) и достижимое лишь так-то вследствие таких-то свойств этих отношений. Если не свести таким образом идеалы к фактам, то эти идеалы останутся невинными пожеланиями, без всяких шансов на принятие их массой и, следовательно, на их осуществление. (Ленин, Экономическое содержание народничества (1894 г.), Соч., т. 7, изд. 1929 г., стр. 288 — 289.)
Ленинская критика отступлений Плеханова от диалектического материализма
а) Формулировка теории иероглифов у Плеханова
Наши ощущения — это своего рода иероглифы, доводящие до нашего сведения то, что происходит в действительности. Иероглифы не похожи на те события, которые ими передаются. Но они могут совершенно верно передавать как самые события, так — и это главное — и те отношения, которые между ними существуют. (Плеханов, Прим. к 1-му изд. «Л. Фейербах» в первоначальной редакции, Соч., т. VIIl стр. 408.)
* * *
«Вот оно как! Плеханов блестяще опровергает Бельтова, т. е. самого себя. Это очень ехидно сказано. Но подождите, м. г. rira bien, qui rira le dernier. Вспомните, при каких обстоятельствах высказана была мною критикуемая вами мысль и каков был ее истинный «вид».
Она высказана была мною в споре с Конрадом Шмидтом, который приписывал материализму учение о тождестве бытия и мышления и говорил, обращаясь ко мне, что если я «всерьез» признаю действие на меня вещей в себе, то я должен также признать, что пространство и время существуют объективно, а не только как свойственные субъекту формы созерцания. На это я отвечал так: «Что пространство и время суть формы сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать теперь ни один материалист. Весь вопрос в том, не соответствуют ли этим формам сознания некоторые формы или отношения вещей. Материалисты, разумеется, не могут отвечать на этот вопрос иначе, как утвердительно. Это не значит, конечно, что они признают ту плохую (вернее, нелепую) тождественность, которую им с услужливой наивностью навязывают кантианцы, и в их числе господин Шмидт. Нет, формы и отношения вещей в себе не могут быть таковы, какими они нам кажутся, т. е. какими они являются нам, будучи «переведены» в нашей голове. Наши представления о формах и отношениях вещей не более, как иероглифы; но эти иероглифы точно обозначают эти формы и отношения, и этого достаточно, чтобы мы могли изучить действия на нас вещей в себе и в свою очередь воздействовать на них».
О чем идет речь в этих строках? О том же, о чем я беседовал с вами, г. Богданов, выше. О том, что иное дело — объект в себе, а иное дело — объект в представлении субъекта. Теперь спрашивается: имею ли я какое-нибудь логическое право заменить здесь слово «форма» словом «вид», служащим, по вашим словам, его синонимом? Попробуем, посмотрим, что у нас выйдет. «Что пространство и время суть виды сознания и что поэтому первое отличительное свойство их есть субъективность, это было известно еще Томасу Гоббсу и этого не станет отрицать ни один материалист»... Постойте, как же это так? Что же это за субъективные «виды» сознания? У меня слово «вид» употреблено в смысле того наглядного представления, которое существует об объекте в сознании субъекта. Речь идет о «чувственном созерцании» предмета, стало быть, и в разбираемых нами теперь строках выражение «виды сознания» должно означать, — если только слово «вид» есть в самом деле синоним слова «форма», не что иное, как наглядное представление сознания о сознании». (Плеханов, Соч., т. XVII, изд. 1924 г., стр. 34 — 35.)
Агностицизм Гельмгольца тоже похож на «стыдливый материализм», с кантианскими выпадами в отличие от берклианских выпадов Гексли.
Последователь Фейербаха, Альбрехт Рау, решительно критикует поэтому теорию символов Гельмгольца, как непоследовательное отступление от «реализма». Основной взгляд Гельмгольца, — говорит Рау, — есть реалистическая посылка, по которой «мы познаем при помощи наших чувств объективные свойства вещей» [Albrecht Rau, Empfinden und Denken, Giessen 1896, S. 304. (Рау А., Впечатления и мысли, Гиссен 1896, стр. 304. — Ред.).]. Теория символов не мирится с таким (всецело материалистическим, как мы видели) взглядом, ибо она вносит некое недоверие к чувственности, недоверие к показаниям наших органов чувств. Бесспорно, что изображение никогда не может всецело сравняться с моделью, но одно дело изображение, другое дело символ, условный знак. Изображение необходимо и неизбежно предполагает объективную реальность того, что «отображается». «Условный знак», символ, иероглиф суть понятия, вносящие совершенно ненужный элемент агностицизма. И поэтому А. Рау совершенно прав, говоря, что теорией символов Гельмгольц платит дань кантианству. «Если бы Гельмгольц, — говорит Рау, — оставался верен своему реалистическому взгляду, если бы он последовательно держался того принципа, что свойства тел выражают и отношения тел между собою, и отношения их к нам, то ему, очевидно, не нужна бы была вся эта теория символов; он мог бы тогда, выражаясь кратко и ясно, сказать: «ощущения, которые вызываются в нас вещами, суть изображения существа этих вещей». (Там же, стр. 320.)
Так критикует Гельмгольца материалист. Он отвергает иероглифический или символический материализм или полуматериализм Гельмгольца во имя последовательного материализма Фейербаха.
Идеалист Леклер (представитель любезной уму и сердцу Маха «имманентной школы») тоже обвиняет Гельмгольца в непоследовательности, в колебании между материализмом и спиритуализмом («Der Realismus etc.», S. 154). Но теория символов для Леклера не недостаточно материалистична, а слишком материалистична. «Гельмгольц полагает, — пишет Леклер, — что восприятия нашего сознания дают достаточные опорные пункты для познания последовательности во времени и одинаковости или неодинаковости трансцендентных причин. Этого достаточно, по Гельмгольцу, для предположения закономерного порядка в области трансцендентного (с. 33), т. е. в области объективно-реального. И Леклер гремит против этого ««догматического» предрассудка Гельмгольца». «Берклеевсккй бог, — восклицает он, — в качестве гипотетической причины закономерного порядка идей в нашем сознании по меньшей мере столь же способен удовлетворить нашу потребность в причинном объяснении, как и мир внешних вещей» (34). «Последовательное проведение теории символов... невозможно без щедрой примеси вульгарного реализма» (с. 35), т. е, материализма.
Так разносил Гельмгольца за материализм «критический идеалист» в 1879 г. Двадцать лет спустя расхваленный Махом ученик его Клейнпетер следующим образом опровергал «устарелого» Гельмгольца, посредством «новейшей» философии Маха, в своей статье «О принципиальных взглядах на физику у Эрнста Маха и Генриха Герца» [«Archiv für Philosophie», II, Sistematische Philosophie. Bend V, 1899, S. 163 — 164 особ. («Архив философии», II, Систематическая философия, т. V, 1899, стр. 163 — 164. — Ред.)]. Оставим пока в стороне Герца (который в сущности был так же непоследователен, как Гельмгольц) и посмотрим на сопоставление Клейнпетером Маха и Гельмгольца. Приведя ряд цитат из обоих писателей, подчеркнув с особенным ударением известные заявления Маха, что тела суть мысленные символы для комплекса ощущений и т. д., Клейнпетер говорит:
«Если мы проследим ход мысли Гельмгольца, то мы встретим следующие ос-
новные посылки:
1) Существуют предметы внешнего мира.
2) Изменение этих предметов немыслимо без воздействия какой-либо (принимаемой за реальную) причины.
3) «Причина, согласно первоначальному значению этого слова, есть то, что́ остается неизменным, как остающееся или существующее позади сменяющихся явлений, именно: вещество и закон его действия, сила» (цитата Клейнпетера из Гельмгольца).
4) Возможно вывести логически строго и однозначно все явления из их причин.
5) Достижение этой цели равнозначаще с обладанием объективной истиной, завоевание (Erlangung) которой признается таким образом мыслимым» (163).
Возмущаясь этими посылками, их противоречивостью, созданием неразрешимых проблем, Клейнпетер отмечает, что Гельмгольц не выдерживает строго таких взглядов, употребляя иногда «обороты речи, напоминающие несколько чисто логическое понимание Махом таких слов», как материя, сила, причина и т. д.
«Не трудно найти источник нашей неудовлетворенности Гельмгольцем, если мы вспомним столь прекрасные и ясные слова Маха. Ошибочное понимание слов: масса, сила и т. д. — вот чем грешит все рассуждение Гельмгольца. Ведь это же только понятия, продукты нашей фантазии, а вовсе не реальности, существующие вне мышления. Мы совершенно не в состоянии познавать какие-то реальности. Из наблюдений наших чувств мы вообще не в состоянии вследствие их несовершенства делать лишь один однозначный вывод. Никогда не можем мы утверждать, что, например, при наблюдении известной скалы (durch Ablesen einer Scala) мы получаем одно определенное число, — всегда возможны, в известных границах, бесконечно многие числа, одинаково хорошо согласующиеся с фактами наблюдения. А познавать нечто реальное, лежащее вне нас, — это мы совсем уже не можем. Предположите даже, что это было бы возможно и что мы познали реальности; тогда мы оказались бы не вправе применять к ним законы логики, ибо они суть наши законы и применимы только к нашим понятиям, к нашим (курсив везде Клейнпетера) продуктам мысли. Между фактами нет логической связи, а лишь простая последовательность; аподиктические суждения тут немыслимы. Неправильно, следовательно, говорить, что один факт есть причина другого, а вместе с этим утверждением падает вся дедукция Гельмгольца, построенная на этом понятии. Наконец, невозможно достижение объективной, т. е. существующей независимо от всякого субъекта, истины, невозможно не только в силу свойств наших чувств, но и потому, что мы, будучи людьми (wir als Menschen), вообще не можем никогда составить никакого представления о том, что́ существует совершенно независимо от нас» (164).
Как видит читатель, наш ученик Маха, повторяя излюбленные словечки своего учителя и не признающего себя махистом Богданова, отвергает всю философию Гельмгольца целиком, отвергает с идеалистической точки зрения. Теория символов особо даже не выделяется идеалистом, который считает ее неважным и может быть случайным уклонением от материализма. А Гельмгольца Клейнпетер берет как представителя «традиционных взглядов в физике», «за каковые взгляды и теперь держится большая часть физиков» (160).
В результате мы получаем, что Плеханов сделал явную ошибку при изложении материализма, Базаров же совсем запутал дело, свалив в кучу материализм и идеализм, противопоставив «теории символов» или «иероглифическому материализму» идеалистический вздор, будто «чувственное представление и есть вне нас существующая действительность». От кантианца Гельмгольца, как и от самого Канта, материалисты пошли влево, махисты вправо. (Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, Соч., т. XIII, стр. 193 — 195.)
|
Два афоризма: 1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) более с вульгарно материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий. |
К вопросу о критике современного кантианства, махизма и т. п. |
|
2. Марксисты критиковали (в начале XX в.) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски. («Ленинский сборник» IX, стр. 197 — 198). Разработать: Плеханов написал о философии (диалектике), вероятно, до 1000 страниц (Бельтов + против Богданова + против кантианцев + основные вопросы и т. д. и т. д.). Из них о большой логике, по поводу нее, ее мысли (т. е. собственно диалектика, как философская наука) ничего!! [Кстати, нельзя не пожелать, во-первых, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова выделило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробнейшим указателем и пр. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-вторых, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это значение. Но это все уже есть отступление от пропаганды к «администрированию».] («Ленинский сборник» XII, стр. 223 — 225.) |
NB |
Ленин о заслугах и об ошибках Плеханова в философии
Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-первых. Во-вторых, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорил иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-третьих, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-четвертых, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов. (В скобках уместным мне кажется заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма).
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого. (Ленин, т. XXVI, Еще раз о профсоюзах (1920), изд. 3-е, стр. 134 — 135.)
Ленинская критика тактического оппортунизма Плеханова
Таков наш взгляд на авторитетность мнений и Каутского и Плеханова. Теоретические работы последнего — главным образом критика народников и оппортунистов — остаются прочным приобретением с.-д. всей России, и никакая «фракционность» не ослепит человека, обладающего хоть какой-нибудь «физической силой ума», до забвения или отрицания важности этих приобретений. Но как политический вождь русских с.-д. в буржуазной российской революции, как тактик, Плеханов оказался ниже всякой критики. Он проявил в этой области такой оппортунизм, который повредил русским с.-д. рабочим во сто раз больше, чем оппортунизм Бернштейна — немецким. И с этой кадетообразной политикой Плеханова, вернувшегося в лоно изгнанных им в 1899 — 1900 гг. из с.-д. партии гг. Прокоповичей и Ко, мы должны вести самую беспощадную войну.
Что этот тактический оппортунизм Плеханова есть сплошное отрицание основ марксистского метода, — доказывает лучше всего знакомство с ходом рассуждения Каутского в предлагаемой читателю статье. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры К. Каутского (1906 г.), Соч., т. X, стр. 231.)
* * *
В чем состоит неправильность представления кадетов о полновластной Думе? Плеханов умалчивает об этом. Это умолчание, во-первых, доказывает, что Плеханов пользуется избирательной кампанией (выставление избирательной платформы есть уже шаг избирательной кампании) не для развития сознания народа, а для затемнения его. А, во-вторых, это умолчание подрывает всякий смысл у плехановского вывода: «и к.-д. и с.-д. нужна полновластная Дума». Это просто прикрытая словесными изворотами бессмыслица: сказать, что двум разным партиям нужна одна и та же вещь, понимаемая ими различно! Значит, не одна и та же: первый встречный поймает Плеханова на логическом промахе. Можно, пожалуй, назвать и самодержавную монархию и демократическую республику буквой «а» и сказать, что разные партии вольны подставлять различные арифметические величины под эту общую алгебраическую формулу. Это будет чисто плехановской логикой, или, вернее, плехановской софистикой. (Ленин, Новое сенатское разъяснение (1906), Соч., т. X, стр. 174.)
* * *
Возьмем второй намеченный нами вопрос: борется ли действительно наша либеральная буржуазия, т. е. кадеты, против черносотенной опасности и как борется? Плеханов не умеет ни поставить этого вопроса, ни разрешить его посредством внимательного разбора политики кадетов в революционной России. Из «общего понятия» о буржуазной революции Плеханов, нарушая азбуку марксизма, выводит конкретное отношение русских с.-д. к кадетам, вместо того, чтобы из изучения реальных особенностей русской буржуазной революции выводить общее понятие о взаимоотношении буржуазии, пролетариата и крестьянства в современной России. (Ленин, Предисловие к русскому переводу брошюры В. Либкхнехта (1906 г.), Соч., т. X, стр. 217.)
Связь бойкота с особыми историческими условиями известного периода русской революции должна быть рассмотрена еще с одной стороны. Каково было политическое содержание бойкотистской с.-д-ской кампании осенью 1905 и весной 1906 г.? Содержание этой кампании не состояло, конечно, в повторении слова бойкот или в призыве не участвовать в выборах. Это содержание не исчерпывалось и призывами к прямому натиску, игнорирующему предлагаемые самодержавием обходные и зигзагообразные пути. Кроме того, и даже не рядом с указанной темой, а скорее в центре всей бойкотистской агитации стояла борьба с конституционными иллюзиями. Эта борьба была, поистине, живой душой бойкота. Припомните речи бойкотистов и всю их агитацию, взгляните на главнейшие резолюции бойкотистов, и вы убедитесь в правильности такого положения.
Меньшевикам никогда не дано было понять эту сторону бойкота. Им всегда казалось, что борьба с конституционными иллюзиями в эпоху зарождающегося конституционализма есть нелепость, бессмыслица, «анархизм». И в речах на Стокгольмском съезде, особенно — помнится — в речах Плеханова, эта точка зрения меньшевиков выражена ярко, не говоря уже о меньшевистской литературе.
На первый взгляд, позиция меньшевиков в этом вопросе действительно может показаться столь же непререкаемой, как позиция человека, самодовольно поучающего своих ближних, что лошади кушают овес. В эпоху нарождающегося конституционализма провозглашать борьбу с конституционными иллюзиями! Разве это не анархизм?
Разве это не сапоги всмятку?
Опошление вопроса, производимое при помощи благовидной ссылки на простой здравый смысл в таких рассуждениях, основывается на том, что обходят молчанием особый период русской революции, забывают о бойкоте Булыгинской Думы, подменяют конкретные ступени пройденного нашей революцией пути общим обозначением всей, прошлой и будущей, нашей революции в целом, как революции, порождающей конституционализм. Это — образчик нарушения метода диалектического материализма людьми, которые, подобно Плеханову, с наибольшим пафосом об этом методе говорили. (Ленин, Против бойкота (1907 г.), Соч., т. XII, стр. 25.)
Энгельс писал Марксу в 1870 г., что В. Либкнехт ошибочно делает себе единственный руководящий принцип из антибисмаркизма. Плеханов обрадовался, найдя эту цитату: у нас-де то же самое с антицаризмом! Но попробуйте заменить софистику (т. е. выхватывание внешнего сходства случаев вне связи событий) диалектикой (т. е. изучением всей конкретной обстановки события и его развития). Объединение Германии было необходимо, и Маркс как перед 1848 г., так и после него всегда признавал это. Энгельс еще в 1859 г. прямо звал немецкий народ на войну ради объединения. Когда не удалось объединение революционное, Бисмарк сделал это контрреволюционно, по-юнкерски. Антибисмаркизм как единственный принцип стал нелепостью, ибо завершение необходимого объединения стало фактом. А в России? Имел ли наш храбрый Плеханов мужество провозглашать заранее, что для развития России необходимо завоевать Галицию, Царьград, Армению, Персию и т. п.? Имеет ли он мужество теперь сказать это? Подумал ли он о том, что Германии надо было перейти от раздробления немцев (угнетаемых и Францией и Россией две первые трети XIX в.) к объединению их, а в России великороссы не столько объединили, сколько придавили ряд других наций? Плеханов, не подумав об этом, просто прикрывает свой шовинизм, извращая смысл цитаты из Энгельса 1870 г., как Зюдекум извращает цитату из Энгельса 1891 г., когда Энгельс писал о необходимости для немцев бороться не на жизнь, а на смерть против союзных войск Франции и России. (Ленин, Русские Зюдекумы (1915 г.), Соч., т. XVIII, стр. 91 — 92.)
Философские произведения Ленина
I
В вышедшем в свет в январе 1929 г. IX «Ленинском сборнике», в котором были напечатаны три тетради Ленина, содержащие конспект «Науки логики» Гегеля, — была начата публикация так называемых «философских тетрадей» Ленина. Настоящий XII сборник содержит в себе все остальные материалы подобного рода, из числа тех, которые находятся в архиве Института Ленина. Таким образом этим сборником завершается публикация философских заметок Ленина. Все хранившиеся в Институте тетради с заметками, выписками, конспектами Ленина по вопросам философии становятся теперь доступны изучению каждого, кто интересуется вопросами теории марксизма.
Значение этих материалов в этом отношении громадно. По богатству содержания «философские тетради» стоят многих томов. В них даются извлечения из произведений таких представителей философии, как Гераклит, Аристотель, Лейбниц, Гегель, Фейербах, Маркс. В общей сложности прочитанные Лениным книги, по поводу которых написаны все эти заметки, обнимают не менее 8 тыс. страниц. Но особый интерес и ценность тетрадей в мыслях Ленина, которые он записывал при чтении всех этих книг. В отдельных заметках, иногда кратких, иногда более подробных, Ленин развивал свою точку зрения, ставил вопросы, намечал задачи дальнейшего исследования, указывал пути дальнейшего развития мысли, темы дальнейшей научной работы.
В состав настоящего сборника входят следующие рукописные конспекты Ленина. Наиболее ранний конспект относится к 1895 г., конспект книги Маркса и Энгельса «Святое семейство». Подробный, тщательно составленный конспект этой знаменитой книги 1846 г. — периода, когда Маркс становится уже на почву диалектического материализма, показывает образец того, как внимательно изучал Ленин произведения Маркса и Энгельса. В статье-некрологе «Фридрих Энгельс» (осень 1896 г.) Ленин упоминает о «Святом семействе» и говорит, что там уже «заложены основы революционно-материалистического социализма» (Соч., т. I, стр. 437).
Затем, следуя хронологическому порядку, идут выписки из книги Паульсена «Введение в философию» и заметки по поводу нее, сделанные около 1904 г. Далее замечания на статью А. М. Деборина «Диалектический материализм», относящиеся к 1909 г.; возможно, что к тому времени относится подробный конспект лекций Фейербаха «О сущности религии».
Остальные тетради — это результат работ по философии в годы войны — начиная с осени 1914 г. и до 1916 г. включительно. По богатству своего содержания, по гениальности мыслей, собранных в этих тетрадях, они представляют собой исключительную ценность для теории марксизма. В этих тетрадях разрабатывается особая, новая тема — именно вопрос о диалектике. Этой теме посвящены выписки и заметки на книгу Фейербаха о Лейбнице (стр. 127), конспект «Философии истории» Гегеля, в особенности же ценный обстоятельный конспект двух первых томов «Истории философии» Гегеля, являющейся, по словам Энгельса, одним из гениальнейших произведений и дающей массу материала к вопросу об истории диалектики (стр. 171). Важны точно так же заметки по поводу метафизики Аристотеля (стр. 329) и книги Лассаля о Гераклите (стр. 296). Сюда же относится и ряд более мелких заметок, относящихся тоже к вопросу о диалектике, о Гегеле, как главном представителе диалектического мышления в немецкой классической философии.
Ленин заботливо собирал материал по интересовавшему его вопросу и всегда умело очищал мысли философов-идеалистов от идеалистической шелухи, гениально использовал их материалистически для выяснения и изучения отдельных сторон, особенностей, существа материалистической диалектики.
Было бы большой ошибкой думать, что Ленин стал особенно интересоваться вопросами философии только в это время или с 1908 г., а до того времени был якобы «равнодушен» к вопросам теории вообще, в частности философии. Это, конечно, совершенно неверно.
Правда, в письмах к Богданову 1906 г. Ленин назвал себя «рядовым марксистом» в вопросах философии. Эти письма, к сожалению до сих пор не найденные, в которых Ленин критиковал богдановскую философию, он собирался даже издать под заглавием «Заметки рядового марксиста о философии».
Но если бы кто-нибудь склонен был истолковать это название в том смысле, что у Ленина тогда было какое-то «рядовое», «среднее», «дюжинное» понимание вопросов философии, то это было бы грубейшей ошибкой. Дело в том, что Ленин, как известно, отличался исключительной научной добросовестностью. Став марксистом, он все внимание обратил на подробнейшее изучение экономического строя России, русского капитализма, на изучение классов русского общества, и рядом с этим на выработку программы, организации и политики революционной марксистской рабочей партии. В этих областях Ленин изучал с исчерпывающей полнотой все относящиеся сюда вопросы. Вся сколько-нибудь заслуживающая внимания литература в этих областях была Лениным изучена. С такой полнотой Ленин в 1906 г. специально философскую литературу не прорабатывал и потому счел необходимым назвать себя «рядовым» марксистом в этой области. Но та блестящая характеристика диалектического материализма, которая дана была Лениным уже в 1894 г. в его ранних работах, и то гениальное мастерство, с каким он владел методом марксизма, лучше всего свидетельствуют о том, что им уже в молодые годы были прочитаны, изучены и усвоены все основные произведения Маркса и Энгельса.
В наступившей буржуазной революции 1905 г. Ленин показал себя лучшим материалистом-диалектиком, чем другие марксисты, успевшие прочитать к тому времени большее количество специальной философской литературы, как например Плеханов.
Это, конечно, ни в коей мере не должно было означать, что Ленину нечего было дальше беспокоиться и утруждать себя дальнейшим изучением философской литературы. Как раз наоборот: то обстоятельство, что Ленин овладел существом материалистической диалектики как никто другой из марксистов, как раз это обстоятельство делало дальнейшее изучение Лениным вопросов философии особенно плодотворным. Два года спустя, в 1908 г., он написал философскую работу, которую и сам он не счел уже необходимым называть работой рядового марксиста и которая знаменовала значительный шаг вперед в деле разработки философии диалектического материализма.
Во всех областях марксистской теории Ленин умел двинуть далеко вперед теоретическую мысль. Он сумел это сделать и в области философии. Потому-то такую огромную ценность представляют заметки Ленина по философии.
К сожалению, в распоряжении Института Ленина имеется далеко не все, что вообще было написано Лениным по вопросам философии. Отсутствуют письма к Ленгнику (1899 г.), посвященные критике кантианства. Отсутствуют три тетради «Заметок рядового марксиста о философии» (1906 г.) с критикой философии Богданова. Отсутствуют материалы, относящиеся к работе над книгой «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г.). Наконец нет вовсе конспектов раннего времени, когда Ленин начал изучать основные произведения марксизма — «Капитал», «Анти-Дюринг» и другие произведения философского характера. Принимая во внимание, с одной стороны, трудность в те времена добыть такие книги (экземпляр «Анти-Дюринга» был например в конце 80-х — начале 90-х годов большой редкостью в России), с другой стороны, принимая в расчет обычный характер чтения Ленина, делавшего заметки и выписки из книг, которые он читал, можно с уверенностью предполагать, что подобные тетради и выписки существовали, но они утеряны безвозвратно. Единственным исключением является сохранившийся конспект «Святого семейства» («Die heilige Familie, oder Kritik der kritischen Kritik gegen Bruno Bauer und Consorten von Friedrich Engels und Karl Marx»), написанный, как уже сказано, по всем вероятиям, летом 1895 г., когда Ленин был за границей, где ему, видимо, удалось достать эту редкую книгу, тогда еще непереизданную. Ленин читал ее по изданию 1846 г.
По тем документальным данным, которые находятся в нашем распоряжении, занятия Ленина философией делятся между тремя периодами. Первый — период кануна буржуазной революции в России, сюда относится начало литературной деятельности Ленина, время ссылки и первой эмиграции.
Второй период — это период буржуазной революции и временной победы контрреволюции. К этому периоду относится большая философская работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Наконец третий период, обнимающий приблизительно около трех лет (1914 — 1916), охарактеризованный самим Лениным как период кануна социалистической революции, был последним периодом, в течение которого Ленину удалось много поработать над вопросами философии (особенно в начале империалистской войны).
Начиная с 1917 г., в особенности с конца этого года, наступило время, когда Ленин уделять много времени специально теоретической, научной работе почти совсем не мог. Последние записи философских тетрадей относятся к 1915 — 1916 гг. Но это ни в коем случае не означало, что Ленин не возвращался к вопросам философии и позднее, в советский период. Несмотря на крайнюю занятость, на необходимость все внимание и все силы отдавать практическим вопросам, Ленин продолжал интересоваться вопросами философии. Это видно и из его чтения. Например, 30 ноября 1920 г. Ленин заказывал книги А. Лабриола «Исторический материализм» и «О философии». 24 июня 1921 г. просил достать ему русский перевод Гегеля «Логики» и «Феноменологии духа» (см. «Записки института Ленина», т. III, стр. 94 — 95). Приблизительно около того же времени Ленин интересовался книгой Ильина о Гегеле и т. д. Но Ленин не только читал, а и писал в то время по вопросам философии. 9/10 заметок на книгу Бухарина «Экономика переходного периода» относится к вопросу о методе. Несмотря на краткость этих замечаний, они дают бесконечно много, вскрывают слабости и недостатки богдановского эклектизма и идеализма и ошибки, совершаемые Бухариным от неумения овладеть материалистической диалектикой. Разбор и оценка полностью всех этих заметок и их теоретического значения требуют особой специальной работы.
Наконец здесь необходимо упомянуть о замечательном письме Ленина в журнал «Под знаменем марксизма», о котором мы скажем подробнее ниже. Все это показывает, что внимание Ленина к философии не ослабевало до конца его жизни. Начал же заниматься вопросами философии Ленин очень рано.
II
Документальным доказательством ранних занятий Ленина вопросами философии являются две большие работы, относящиеся к 1894 г.: «Что такое «друзья народа» и как они воюют с социал-демократами» и «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».
Уже в этих ранних работах Ленин выступил уже зрелым материалистом-диалектиком.
Сущность метода Маркса Лениным была самостоятельно продумана, и он владел этим методом в совершенстве, самостоятельно применяя его к вопросам русской экономики, русской истории, к вопросам классовой борьбы и политики. Всякий, кто прочтет указанные работы, убедится, что в 1894 г. Ленин овладел диалектическим материализмом вполне. Ленин прекрасно отдавал себе отчет в том, какое значение для марксизма имеет материализм, и вполне ясно понимал уже тогда особенности диалектического метода Маркса. В «Что такое «друзья народа»» он отмечает гениальность самой идеи материализма в общественной науке (Соч., изд. 3-е, т. I, стр. 60). Он подчеркивает, что материализм Маркса — диалектический (т. I, стр. 84, 100, 105, 121 и др.). Ранние работы Ленина проникнуты революционной диалектикой. Теория марксизма по характеристике Ленина соединяет «строгую и высшую научность» с революционностью — не случайно, а «внутренне и неразрывно» (т. I, стр. 225), не потому, что таковы были индивидуальные особенности Маркса, сочетавшего в себе качество ученого и революционера, а потому, что, как выразился Ленин позднее, в 1923 г., революционная диалектика — это «решающее в марксизме». Характеризуя диалектический материализм, Ленин отмечает, что в противоположность метафизическому методу, который смотрит на общественные отношения «как на простой механический агрегат тех или других институтов, простое механическое сцепление тех или других явлений», диалектический материализм ставит своей задачей понять и изобразить общественный строй в его целом «как живой организм в его функционировании и развитии» (т. I, стр. 105). Основную мысль «Капитала» Маркса Ленин видел в том положении, которое Маркс выдвинул в своем предисловии к первому изданию первого тома: смотреть «на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс». В этой сжатой формулировке, чрезвычайно богатой мыслями, отмечается и объективная закономерность процесса, который не определяется сознанием людей, а, наоборот, — сам определяет это сознание, и понимание Марксом своеобразной закономерности каждой особой «экономической общественной формации», которую надо изучать в ее особенности и развитии. Тут же подчеркнуто требование диалектического метода выделить особо самое существенное и на изучение его обратить особое внимание, не упуская из виду всей совокупности целого (т. I, стр. 124). Впоследствии Ленин, постоянно возвращаясь к этой мысли, говорит «об основном звене», ухватившись за которое можно овладеть всей цепью. Таким звеном, для того чтобы овладеть пониманием общественного процесса, является изучение строя экономических отношений. Особенным достоинством изложения Лениным исторической теории Маркса, которое необходимо отметить, является подчеркивание значения понятия «экономической общественной формации».
Ленин целиком принимает «теорию отражения», как она формулирована у Маркса: «идеальное есть только отражение материального».
И Ленин мастерски применяет ее. В соответствии с материалистическим характером теории Ленин указывает на ее задачу: «точно изобразить действительный исторический процесс» и ничего более. Критерием теории является «верность ее с действительностью» (т. I, стр. 110), а вовсе критерий этот не в абстрактных схемах. В ранних работах Ленина отмечается также важнейшее значение противоречий: наличие их свидетельствует об особой силе и жизненности явления (т. I, стр. 171), и Ленин, изучая «русскую историю и действительность», всюду вскрывает имеющиеся налицо противоречия классов и классовую борьбу. Он дает гениальное материалистическое освещение экономической истории России (т. I, стр. 73 — 74 и др.), вскрывает особенности русского капитализма (например, вся III часть «Друзей народа» и ряд других произведений, не говоря уже о «Развитии капитализма»), дает необычайно яркое и сильное изображение экономики русской деревни (т. I, стр. 142 — 144) и т. д., и все это изложение он неизменно ставит в связь с практическими задачами рабочего класса, последовательно и систематически изучает, вскрывает, объясняет объективную диалектику капиталистической общественной формации и все особенности ее конкретных проявлений в развитии русского капитализма и вырастающей на этой почве классовой борьбы и руководящей роли в этой борьбе российского пролетариата. И делается это для того, чтобы пролетариат «как можно скорее и как можно легче покончил со всякой эксплоатацией» (т. I, стр. 225). Неизменная верность этим основным принципам научной работы, последовательное проведение их является характерной особенностью метода Маркса, а также и Ленина, начиная с самых ранних его (известных нам) работ. Никто из других марксистов не был в этом так последователен и так верен марксистскому методу, как именно Ленин. И особенно характерно, как это отмечалось уже неоднократно в нашей литературе, умение Ленина учесть и изучить конкретные особенности данного явления, не ограничиваясь рассуждениями вообще. В разнообразных спорах, которые приходилось вести Ленину, нужно отметить (оставляя в стороне классовую основу существа разногласий, а рассматривая лишь разницу в методе), что противники Ленина не умели понять существо конкретных особенностей рассматриваемого предмета. Примеров этому можно было бы привести без конца. Укажем хотя бы на споры о программе в начале 900-х годов (Соч., т. V), споры с меньшевиками («Две тактики», т. VIII), споры по национальному вопросу в 1913 — 1916 гг. (т. XVII, XIX) и т. д.
«Безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса является постановка его в определенные исторические рамки, а затем, если речь идет об одной стране (например, о национальной программе для данной страны), учет конкретных особенностей, отличающих эту страну от других в пределах одной и той же исторической эпохи» — так писал Ленин в 1914 г. в споре с Р. Люксембург по национальному вопросу (Соч., т. XVII, стр. 431 — 432).
Здесь нет места останавливаться во всех подробностях на всем богатстве теоретического содержания первых работ Ленина и совершенстве их метода. То немногое, что указано здесь нами, дает понятие о громадной их ценности. Было бы очень интересной задачей проследить, как целый ряд мыслей, имеющихся в зародыше или в сжатой формулировке в этих ранних работах, нашли себе впоследствии дальнейшее развитие и широкое применение, были подтверждены в дальнейшем ходе борьбы рабочего класса и развития революции и в 1905 и в 1917 гг.
Таков был первый период занятий Ленина вопросами общей теории, философией марксизма. Вполне овладев основами диалектического материализма, изучив и продумав до конца, до полной ясности все выводы из основных работ Маркса и Энгельса, уясняя себе в общем все стороны марксизма, Ленин все свои силы стал посвящать теоретическому и практическому руководству борьбой рабочего класса. И тут не индивидуальные желания и вкусы, а объективные условия выдвигали вперед то одну, то другую сторону марксизма, заставляя ею заниматься преимущественно. Как впоследствии Ленин отметил сам, в рассматриваемый нами период «выдвинулось применение экономического учения Маркса к нашей действительности» («Наши упразднители», Соч., т. XV, стр. 88). Но и в этот период Ленин известную часть своего времени уделял изучению вопросов философии. Он знал, конечно, хорошо все произведения Плеханова, читал Спинозу, отдельные произведения французских материалистов XVIII в., Юма и представителей немецкой классической философии — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Фейербаха [Мы приводим здесь извлечение из описи, составленной московским охранником. Весной 1900 г. по окончании ссылки ящики с книгами, посланные Лениным из Сибири в адрес его матери М. А. Ульяновой, были задержаны на станции Москва, вскрыты, книги переписаны, а затем опять запакованы и доставлены по адресу. Из общего количества книг (243 названия), почти исключительно по экономике, были следующие книги по философии: 1) Spinoza, Die Ethik, 1 т.; 2) Spinoza, Der theologisch-politischer Traktat; 3) Spinoza, Vervollkommung des Verstandes, 1 т.; 4) De l'esprit (Гельвеция), 2 т.; 5) De l’homme (его же), 2 т.; 6) Essais philosophiques, concernants l'entendement humain, 3 т.; 7) Kant, Kritik der reinen Vernunft, 1 т.; 8) Fichte, Die Tatsachen des Bewusstseins, 2 т. 9) Fichte, Grundzüge zu System der Philosophie 2 т.; 10) Fichte, Die Bestimmung des Menschen; 11) Schelling, Samtliche Werke один том (какой — неизвестно); 12) Hegel, Werke, 1 т. (без дальнейшего обозначения — вероятнее всего, что это был том, содержащий так называемую «Малую логику»); 13) Hegel, Grundlinien der Philosophie des Rechts, 1 т.; 14) Feuerbach, Geschichte der neueren Philosophie 1т.; (от Бекона до Спинозы);15) Feuerbach, Philosophische Kritiken;16) Plechanoff, Beiträge, zur Gechichte des Materialismus; 17) Ланге, История материализма. Кроме того были еще две книги Гумиловича: Philosophisches Staatsrecht и Grundriss der Sociologie (архив Института Ленина, арх. № 25977).]. Специальной философской работы Ленин в этот период не написал, но в ряде своих произведений он отводил немало места вопросу о методе: в полемических работах против народничества, против ревизионизма «легальных марксистов» (работы 1894 — 1899), против экономистов («Что делать?», 1902), против меньшевиков («Шаг вперед, два шага назад», 1904).
III.
Период подъема революции 1905 г. был, конечно, временем мало подходящим для специально философских занятий. Но в это время теоретическая мысль Ленина непрерывно и напряженно работала. Время революции было временем обучения у жизни, обучения на практике, временем проверки теоретического оружия марксизма. Ленин в 1905 г. очень много раз возвращался к изучению ряда произведений Маркса.
Вслед за спадом революционной волны создалась такая обстановка, в которой для марксиста-теоретика, вождя революционной марксистской рабочей партии, необходимость борьбы на почве философии выступила на первый план. Увлечение идеализмом и религией, распространившееся среди буржуазии после революции 1905 г., было явлением далеко не случайным. Это увлечение захватило и некоторые неустойчивые элементы из среды марксистских литераторов, даже партийных. Религия сложилась давно, и ее старые формы, грубо наивные, перестали удовлетворять, отталкивали от религии. Религиозная идеология, приспособленная к феодально-крепостническим отношениям, все более и более переставала оказывать влияние. Для того чтобы после опыта пережитой революции держать массы в повиновении, недостаточно было одного физического принуждения. Потребовался «духовный», «моральный» кнут, каким является религия, и потребовалась выработка более утонченных ее форм, приспособленных к потребностям, созданным новыми отношениями. Борьба против религии и против идеализма, являющегося утонченной защитой веры в бога, стала особенно необходимой, приобрела особое значение как борьба против буржуазных влияний на пролетариат и на массы трудящихся. Борьбу против махизма и против поповщины вел и Плеханов, но вел ее так, что это не удовлетворяло Ленина. Во-первых, Плеханов недостаточно разъяснял данные вопросы разногласий с махистами, вопросы теории познания. Ленин в письме к Горькому в марте 1908 г. говорит, что Плеханов по существу прав против Богданова и других махистов, «только не умеет или не хочет, или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями». Во-вторых, Плеханов использовал свою полемику с махистами во фракционных целях против большевизма, что по существу с философскими разногласиями нисколько не было связано и к делу не относилось.
В том же упомянутом выше письме к Горькому Ленин сообщал, что он непременно напишет критический разбор махистской философии «по-своему». Ленин это и сделал в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» и сделал это действительно по-марксистски. После «Анти-Дюринга» Энгельса эта книга является самым крупным философским произведением марксизма. Появление этого главного произведения второго периода было выдающимся событием в области теории марксизма. Помимо того, что книгой этой был нанесен махистам сокрушительный удар, она дала чрезвычайно много нового для теории марксизма.
В этой книге впервые в марксистской литературе с такой полнотой были разъяснены основы теории познания диалектического материализма. По каждому вопросу: о материи и опыте, об ощущении и познании, об объективности пространства и времени, о причинности, об абсолютной и относительной истине, с полнейшей ясностью были показаны две линии в философии.
Энгельс сделал это в полемике с Дюрингом в 70-х годах XIX в., Ленину же пришлось сделать это в новой обстановке, более 30 лет спустя, в полемике с другими противниками — махистами. За эти десятилетия в естествознании произошел целый переворот и надо было овладеть совершенно новым материалом. Ленину пришлось рассматривать, и разрешать ряд новых вопросов. Совершенно новой задачей в марксистской литературе был подробный разбор и разъяснение кризиса современного естествознания. Представители естествознания, как правило не обладающие философской выучкой, не умели мыслить диалектически. Научное исследование стихийно влечет их к материализму, классовая же их позиция и их неумение владеть диалектическим методом ведут к путанице, заставляют их скатываться к релятивизму и идеализму. Вывод, к которому приходит Ленин в конце V главы о том, что «современная физика, рождает диалектический материализм», сохраняет свое значение спустя более 20 лет после того, как он был высказан. Благодаря своему гениальному умению владеть материалистической диалектикой Ленин и в области методологии естествознания сумел сказать свое новое слово и сказать его не вообще, а давая точные указания, в чем состоят ошибки и отступления «стихийных материалистов естественников» от диалектического материализма. Ленин критиковал их теории диалектически, поправляя ошибки и выделяя правильное. Такая критика и должна быть признана образцовой.
Необходимо отметить, что, несмотря на строгую научность содержания книги, все изложение ее вполне понятно. Все вопросы нисколько не упрощались. Ясность изложения объясняется ясностью мысли и определенностью того, что Ленин собирался сказать по вопросам философских споров. Когда он писал эту свою философскую книгу, он точно так же ни на минуту не забывал, что и эта работа пишется для того, чтобы помочь пролетариату «как можно скорее покончить со всякой эксплоатацией».
В этот период Ленин далеко опередил всех марксистов, занимавшихся после Маркса и Энгельса разработкой вопросов философии. Первый из всех виднейших теоретиков марксизма (мы не говорим об Энгельсе) Ленин занялся вопросами теоретической физики, самостоятельно их разрешил и наметил пути, каким образом марксизм должен обеспечить себе влияние и в этой области. Поэтому с полным основанием можно утверждать, что появление книги «Материализм и эмпириокритицизм» ознаменовало новый этап в развитии теории марксизма.
Основной темой в этот период была борьба за материализм. Но, к сожалению, от этого периода никаких неопубликованных материалов не сохранилось. Ни рукописи книги «Материализм и эмпириокритицизм», ни каких-либо заметок и материалов у нас не имеется. Ни на одной из сохранившихся тетрадей Ленина нет прямых указаний на то, что которая-нибудь из них относится к этому периоду. Ближе всего по содержанию может подходить конспект лекций Фейербаха «О сущности религии». Он может относиться к несколько более позднему периоду (к 1909 г.?). Все остальные записи кроме этих относятся к третьему периоду, где преобладающий интерес вызывала к себе тема о диалектике.
IV.
В третий из указанных нами периодов, несмотря на относительную краткость того времени, когда Ленин мог заняться целиком научной работой, он проделал громаднейшую работу теоретического характера. Достаточно указать, что в течение 2 — 3 лет им были проработаны такие большие и сложные вопросы, как вопрос об империализме и о государстве. То, что нам сейчас кажется понятным само собой, после того, как мы все изучили книги Ленина «Империализм как новейший этап капитализма» и «Государство и революция», что теперь вошло уже в сознание широких кругов рабочего класса, изучающих идеи этих книг в марксистских кружках и в школах политграмоты, то тогда, в 1913 — 1916 гг., представляло собой целый лабиринт сложных и запутанных вопросов, и путаница эта была создана не только трудами буржуазных теоретиков, но она была в работах марксистов-теоретиков II Интернационала — Каутского, Гильфердинга, Плеханова и ряда других. Ленину удалось разрешить, распутать эти сложные вопросы благодаря тому, что он твердо стоял на почве диалектического материализма, гениально умел владеть диалектическим методом и неразрывно был связан с тем классом, интересами которого он жил, — с пролетариатом. Изучая капитализм мировой и борясь с буржуазными влияниями на пролетариат в лице новейших оппортунистов — социал-империалистов, каутскианцев и т. д., — Ленин подошел к вопросам точно так же, как он это делал в 90-х годах, когда изучал русский капитализм и боролся с буржуазным влиянием на пролетариат в лице русских народников и русских ревизионистов 90-х и начала 900-х годов. Было бы весьма поучительной задачей сравнить во всех подробностях метод ранних работ Ленина с методом его работ 1915 — 1916 гг. Если бы такая работа была проделана, ясно обнаружились бы и высота теоретического уровня ранних работ Ленина и тот же неизменно революционный характер его метода 20 и более лет спустя. От революционной диалектики марксизма Ленин ни в чем не отступал. Не обнаружилось бы разницы в применении диалектики. Но нечто новое в отношении Ленина к вопросам диалектики в этот период появилось. Он занялся этим вопросом специально, собирая все данные, относящиеся к истории диалектического мышления, все характеристики, отмечающие различные моменты диалектики, и отличительные черты, различные оттенки, характеризующие самое существо диалектического мышления, существо материалистической диалектики. Этот теоретический интерес является в области философии преобладающим в этот период и не ослабевает и в дальнейшем.
Причина этого вполне понятна. Мы видели, что уже в ранних работах у Ленина отмечено решающее значение диалектики. В статье о переписке Маркса и Энгельса (в 1913 г.) Ленин говорит, что наиболее существенным, наиболее новым, «гениальным шагом вперед в истории революционной мысли» было то, что Маркс и Энгельс применили материалистическую диалектику ко всем областям знания — к переработке политической экономии, к философии, к естествознанию, к политике и тактике рабочего класса.
Материалистическая диалектика — решающее в марксизме, — «живая душа марксизма», его «коренное теоретическое основание». Естественно было заняться специально изучением этого, столь важного оружия, особенно в тот период, когда благодаря наступающей социалистической революции особенно важным сделалось практическое значение этого оружия. В теоретических битвах по вопросам текущей политики приходилось особенно часто иметь дело со стремлением противников извратить диалектику, подменить ее софистикой, и такими противниками все чаще начали становиться бывшие союзники, из сторонников пролетариата превращающиеся во врагов его движения, перешедшие на сторону буржуазии, как это сделал ряд выдающихся теоретиков II Интернационала, особенно с началом империалистской войны. В революционную эпоху диалектический характер движения, единство противоположностей, движение в противоречиях, особенно резко выступает наружу, становится особенно наглядным, как это отметил еще Энгельс. Ускоренный темп движения, разнообразие и, если так можно выразиться, сконцентрированность событий расширяют кругозор и дают богатейший материал для теоретической мысли. Пробуждение к сознательной жизни новых и новых масс неизбежно вносит небывалое оживление в развитие теоретической мысли и в частности философии.
В эпоху буржуазных революций в Европе Гегель, идеолог буржуазии (тогда еще в общем и целом революционной), явился крупнейшим представителем диалектики, «дал исчерпывающую и сознательную картину общих форм движения» (Маркс). Первые вожди и теоретики нового революционного класса — пролетариата, Маркс и Энгельс восприняли это теоретическое завоевание, «спасли диалектику от разгрома идеализма» и, применяя ее материалистически, плодотворно использовали ее в научном исследовании. Гениальный вождь и теоретик пролетариата Ленин в эпоху кануна социалистической революции сделал дальнейшие шаги в этом направлении, углубил теоретическое изучение этого революционного метода, проверенного и испытанного в ряде революций и в последней, незадолго перед этим происшедшей, крупнейшей, русской революции 1905 г. И не случайно, что именно накануне первой социалистической революции впервые Лениным была поставлена задача специального изучения диалектики и приступлено к ее разрешению.
Из всех европейских стран именно в России в конце XIX — начала XX в. сложилась наиболее революционная обстановка. Революционная почва России явилась предпосылкой того, что теоретическое сознание русских революционеров-марксистов было выше, чем где бы то ни было в других капиталистических странах. Доказательство этого — борьба Плеханова против кантианства, начиная с 90-х годов, борьба Ленина против махизма в 1908 г. за материализм и за революционную материалистическую диалектику и тогда и позднее, против софистики и извращения этого важнейшего теоретического оружия пролетариата бывшими союзниками по борьбе за революционный марксизм — Бернштейном, а потом и Плехановым, Каутским и другими.
Из тетрадей, относящихся к теме о диалектике, на первом плане надо конечно поставить три тетради с конспектом «Науки логики» Гегеля (IX «Ленинский сборник»). К этому непосредственно примыкают печатающиеся в настоящем сборнике конспекты гегелевской «Истории философии», в которых Ленин заботливо собрал все, что имеет отношение к диалектике. Замечания по поводу лассальского «Гераклита» и «Метафизики» Аристотеля содержат в этом отношении точно так же необычайно много ценного. После заметок о «Гераклите» Ленин в большом отрывке о диалектике дает, в противовес неправильному пониманию диалектики Гегеля Лассалем, свое понимание диалектики. В этом отрывке и в ряде других замечаний («элементы диалектики» в конце конспекта «Науки логики», заметки, помещенные в нашем сборнике на стр. 290 — 292) собраны и сведены воедино основные мысли Ленина о диалектике, вырисовываются общие контуры той теоретической работы о диалектике, как она намечалась Лениным.
К тому же циклу относится и конспект книги Фейербаха о Лейбнице. Если при чтении фейербаховских лекций «О сущности религии» Ленин обращает главным образом внимание на противопоставление материализма идеализму, то здесь, в конспекте книги о Лейбнице, уже виден преобладающий интерес к вопросу о диалектике. Преобладание того же интереса бросается в глаза и в тетради с выписками из книги Клаузевица «О войне». Читая ее, Ленин интересовался двумя темами и собрал с исчерпывающей полнотой относящиеся сюда места. Одной из этих тем было: «о применении диалектики к вопросу о войне», другая же тема: «вопрос о связи между политикой и войной».
Остальные заметки меньшего объема примыкают к этим основным работам, содержащим главный материал. Сюда относятся некоторые материалы к вопросу истории науки и техники, тесно связанному с материалистическим изучением диалектики. Ленин приступил к собиранию такого материала, но успел сделать лишь немного, остановившись в самом начале работы. Сюда же относится собранная Лениным библиография работ о Гегеле.
Если Ленин собирался написать работу о диалектике, то материал для этой задачи был им собран богатейший, а в отдельных частях (специально по вопросу «Гегель о диалектике») — прямо-таки исчерпывающий. Чтобы написать о диалектике специальную работу, у Ленина, как и у Маркса, времени не нашлось. Но во всех статьях после 1914 г. Ленин начинает отводить место разъяснению сущности диалектики, замечаниям обобщающего характера. Ленин прямо занимается пропагандой диалектики. Например, в статье «Крах II Интернационала» он показывает разницу между диалектикой и софистикой. В статьях «Итоги дискуссии о самоопределении», «О брошюре Юниуса», «Письма о тактике» отмечаются различные моменты, особенности диалектического мышления. Наконец в 1920 — 1921 гг. в статье «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина» Ленин дает ставшее широко известным популярное разъяснение сущности диалектической логики в отличие ее от эклектизма. Все эти замечания опираются на ту работу по изучению диалектики, которую Ленин проделал в особенности в начале империалистской войны.
Бросается в глаза, что понимание диалектики у Ленина отличается особенной ясностью и глубиной. Вырабатывая это понимание совершенно самостоятельно, Ленин сходится с той характеристикой диалектики, какую дает Энгельс, который, как и Маркс, превосходно изучил Гегеля и проделал самостоятельную работу по превращению идеалистической диалектики Гегеля в материалистическую. Такую работу проделал и Ленин, и вслед за ним должен проделать всякий марксист-теоретик. По Ленину самое существо диалектики наиболее удачно выражает формула «единство противоположностей». Согласно выражению Ленина эта формула удачно схватывает «ядро диалектики». Раздвоение единого, противоречивость его частей является внутренним источником всякой деятельности, внутренним импульсом развития. Объективный мир, находящийся в непрерывном движении, являющийся бесконечно сложным и разнообразным, в то же время является единым (это единство мира, как говорит Энгельс, состоит в его материальности). Все грани в этом объективном материальном мире относительны и условны, все в нем изменяется и превращается в другое. И наше сознание, отражающее в общем правильно этот объективный мир, отражающее абсолютную истину его объективного существования, в то же время относительно. Оно приближается к точному отражению движения объективного мира, никогда его не исчерпывая полностью, потому что это движение, развитие, изменение никогда не останавливается, не прекращается.
Как на основной недостаток метафизического материализма Ленин указывает на его неумение применить диалектику к процессу развития познания. «Подход ума (человека), — пишет Ленин при чтении «Метафизики» Аристотеля, — к отдельной вещи, снятие слепка, или (что то же) понятия с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни, мало того, возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (в последнем счете = бога). Ибо в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей «идее» («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии» (см. стр. 389 настоящего сборника). Материалистическая диалектика, применяемая к нашему познанию объективно, т. е. памятуя о том, что сознание наше определено независимо от него происходящим процессом, является лучшей гарантией против таких превращений, лучшим оружием против поповщины, окостенения мысли, против подмены живой работы ума мертвой абстракцией, ведущей к умственному застою.
Для ленинского понимания очень характерна его программа изучения и изложения диалектики. И в этом отношении громадная заслуга Ленина состоит в том, что он спасает диалектику от упрощения, от опошления, от превращения ее в софистику, как это происходит у ренегатов II Интернационала Каутского, Вандервельде, Отто Бауэра и др., и восстановляет ее в том виде, как она имеется у Маркса.
Ленин указывает, что в самом простейшем явлении, в любом предложении необходимо вскрыть зачатки всех элементов диалектики. В этом вскрывании особой диалектики каждой отдельной области, подлежащей исследованию, и состоит диалектический метод. Таким именно образом надо диалектику и излагать и изучать.
Ленин ставит знак равенства между диалектикой и теорией познания и указывает на то, что Плеханов не обратил на это должного внимания, а это суть дела.
В рассматриваемом нами третьем периоде Ленин систематически обращает внимание на недостатки плехановской диалектики и критикует их. Подмена Плехановым диалектики софистикой отмечена Лениным еще в 1904 г. В статьях периода войны это делается систематически. Рассматривая ошибки Плеханова, отделявшие его от диалектического материализма и приближавшие его к вульгарному материализму, Ленин отмечает, что плехановская критика кантианцев и юмистов была недостаточной потому, что Плеханов просто отвергал их рассуждения, а не исправлял, как это делал, например, Гегель, критикуя Канта.
Мы выше уже указывали, что критика Лениным махистов, данная в «Материализме и эмпириокритицизме», как раз свободна от этого недостатка. Такая критика, исправляющая, обобщающая, показывающая связь и переходы всех понятий, вообще была свойственна Ленину. Особенно же блестящие образцы такой критики находим мы в произведениях Ленина, начиная с рассматриваемого нами периода. Достаточно указать на такие произведения, как «Государство и революция», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» и др. Ленин, везде показывая материальные корни тех или иных явлений в области теории, неизменно вскрывает методологические ошибки противника и показывает, как надо их исправлять.
Придавая такое огромное значение изучению диалектики, Ленин, как уже сказано, наметил программу работ для того, чтобы поставить это изучение систематически. В конспекте «Науки логики» Ленин неоднократно высказывает мысль, что продолжение дела Гегеля и Маркса состоит «в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники» (IX «Ленинский сборник», стр. 138). Это, так сказать, общая установка, говорящая о том, что материалистическую историю философии, историю развития человеческой мысли нельзя отрывать от истории материального процесса производства. Но далее имеются более детальные указания, в которых дается целая программа изучения. Среди заметок при чтении лассалевского «Гераклита» Ленин перечисляет: «история философии, история отдельных наук, история умственного развития ребенка, история умственного развития животных, история языка + психология + физиология органов чувств. Следовательно, короче, история познания вообще. Вот те области знания, из коих должна сложиться теория познания и диалектика» (см. стр. 315 настоящего сборника). Вот целая программа работ по изучению диалектики.
В своем известном письме в журнал «Под знаменем марксизма» в 1922 г. Ленин оставил как бы завещание, как надо работать в дальнейшем в области изучения диалектики.
Ленин прежде всего указывает на необходимость борьбы за материализм против «философской реакции» и «философских предрассудков» так называемого «образованного общества», т. е. против идеализма, против поповщины. Ленин приглашает «неуклонно разоблачать и преследовать всех современных «дипломированных лакеев поповщины», представителей реакционной буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, вести атеистическую пропаганду». Ленин указывает на необходимость союза со всеми последовательными материалистами и «с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма».
Ленин напоминает, что из той крутой ломки, которую переживает современное естествознание, «сплошь да рядом родятся реакционные философские школы и школки, направления и направленьица». И для того, чтобы справиться со всеми сложными и трудными вопросами, возникающими в связи с этим, не дать сбить себя с пути научного исследования, необходимо, как говорит Ленин, «быть сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, т. е. ... быть диалектическим материалистом». И Ленин, обращаясь к сотрудникам журнала «Под знаменем марксизма», говорит дальше, что надо делать, как работать, чтобы овладеть материалистической диалектикой.
«Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала «Под знаменем марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), — т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм.
Конечно, работа такого изучения, такого истолкования и такой пропаганды гегелевской диалектики чрезвычайно трудна, и, несомненно, первые опыты в этом отношении будут связаны с ошибками. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистская война и революция, дают необыкновенно много. Группа редакторов и сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды.
Без того, чтобы такую задачу себе поставить и систематически ее выполнять, материализм не может быть воинствующим материализмом. Он останется, употребляя щедринское выражение, не столько сражающимся, сколько сражаемым. Без этого крупные естествоиспытатели так же часто, как и до сих пор, будут беспомощны в своих философских выводах и обобщениях. Ибо естествознание прогрессирует так быстро, переживает период такой глубокой революционной ломки во всех областях, что без философских выводов естествознанию не обойтись ни в коем случае» (Соч., т. XX, ч. 2, стр. 497 — 498).
К тому, что говорит здесь Ленин о необходимости изучения образцов диалектики у Маркса, следует добавить, что столь же важно изучать материалистическую диалектику, которая имеется во всех произведениях Ленина. Это важно особенно потому, что в его работах, речах, выступлениях дается материалистическое освещение и объяснение явлений и событий новейшей истории: первой всемирной империалистской войны и пролетарской революции. В философских же тетрадях Ленина содержится без конца ценнейших указаний, как надо изучать материалистическую диалектику. (В. Адоратский, Предисловие к XII «Ленинскому сборнику».)