Парламенты и политическая борьба во Франции накануне Великой французской революции

Во второй половине XVIII столетия стали нарастать сдвиги во всех сферах жизни французского общества. Ускорение темпов экономического развития и появление в экономике все более зрелых форм капиталистического уклада, изменения в социальной области, существенная трансформация идеологических структур — все эти факторы во многом способствовали и ощутимой внутренней переориентации абсолютистского режима, пытавшегося приспособиться к новым условиям социальной действительности.

Признаки упадка абсолютизма, скрытые за его внешне благополучным фасадом, проявлялись прежде всего в хроническом финансовом кризисе, который, несмотря на неоднократные усилия королевской администрации, так и не удалось ликвидировать. На рубеже 50-х годов XVIII в. произошло и оформление политической оппозиции абсолютизму, в которой главную роль вплоть до самого кануна революции играли парламенты — высшие судебные палаты французского королевства.

Проблема парламентской оппозиции, различные аспекты которой рассматриваются в целом ряде опубликованных за последнюю четверть века статей и монографий, привлекает внимание зарубежных исследователей главным образом в контексте изучения истории общества Старого порядка¹. Однако, несмотря на то, что в современной зарубежной историографии этот сюжет широко рассматривался, проблема социальной направленности, идейно-политической сущности, исторического содержания парламентской оппозиции по сей день остается в значительной степени не изученной.

Правда, в выявлении политической роли этого института к настоящему времени достигнуты определенные успехи. Так, практически можно считать доказанным, что начиная со второй половины XVIII в. именно парламенты стали центром общедворянской оппозиции абсолютизму и превратились в главный фактор политической нестабильности абсолютистского режима. Данные выводы отнюдь не закрывают весь перечень существующих в литературе оценок парламентской оппозиции, а требуют дальнейшей детализации. В частности, если характер политических взаимоотношений парламентских магистратов с остальным дворянством изучен, хотя и не до конца, но все же относительно подробно, то имеющиеся в литературе оценки политической роли парламентов в контексте социальных запросов и политического поведения более широких слоев французского общества, особенно различных прослоек буржуазии и третьего сословия в целом, фрагментарны, не имеют под собой должной исследовательской базы и, в силу этих обстоятельств, далеко не бесспорны. Дискуссионными являются также имеющиеся отдельные истолкования характера политических взаимоотношений абсолютизма и парламентов, роли последних в развитии кризиса всей французской феодально-абсолютистской системы. Наконец, плохо разработан вопрос о социально-политической программе французских парламентов, о наличии или отсутствии у парламентской оппозиции реальной исторической альтернативы государственно-политической системе Старого порядка, т.е. абсолютистскому режиму, свергнутому Великой французской революцией.

Существенной особенностью упомянутых работ зарубежных историков является ограниченный, сугубо конкретный характер предлагаемых ими обобщений и выводов. В то же время концептуальное обобщение уже имеющейся в литературе информации по проблемам парламентской оппозиции, политических взаимоотношений парламентов с абсолютизмом осуществляют главным образом историки так называемого "ревизионистского направления". Особенность их подхода к изучению Старого порядка в целом заключается в том, что осмысление новых данных по истории Франции XVIII столетия в первую очередь служит для них основой "реинтерпретации" разработанных прогрессивной и марксистской историографией концепций Великой французской революции². По вопросу о роли и месте парламентской оппозиции в развитии политического процесса во Франции последних десятилетий Старого порядка в рамках "ревизионистского направления" встречаются различные, а порой прямо противоположные друг другу суждения и оценки.

Так, английский исследователь А.Коббен характеризует французские парламенты как "непреодолимый барьер, о который тщетно бился реформаторский дух столетия". Он считает, что именно парламенты, выступившие в авангарде оппозиции привилегированных, несут главную ответственность за срыв правительственных реформ и прогрессировавшее ослабление французской монархии, а следовательно и за то, что Франция оказалась перед лицом революции³. Сходной точки зрения придерживается и представитель современного поколения французской школы "Анналов" Г.Шоссинан-Ногаре, отмечавший, что парламенты, проникнутые кастовым духом и погрязшие в "анахронической борьбе", своим упорным сопротивлением позитивным реформам не дали возможности монархии "обеспечить себе ресурсы, эквивалентные ее потребностям", и тем самым привели ее к гибели⁴. Правда, при этом французский историк рассматривает парламентскую оппозицию как некий самостоятельный общественно-политический феномен, не затрагивая проблему ее социальной направленности. Он полностью игнорирует тот, казалось бы, признанный историографией факт, что как раз во второй половине XVIII в. парламенты стали лидером общедворянской оппозиции, выразителями и защитниками коренных интересов дворянского сословия, которое в его трактовке предстает "привилегированным инструментом революции элит", выступающим за создание "либерального и конституционного государства"⁵.

Утверждение, что парламенты с их "консерватизмом" и необоснованными претензиями на национальное представительство, являлись серьезным препятствием для французской монархии, а последняя во второй половине XVIII в. служила "надежной строительной площадкой для просвещенных реформ", содержится и в книге Ф.Фюре "Обдумывать Французскую революцию"⁶. В то же время в вышедшей примерно десятью годами раньше совместной работе того же Фюре и другого французского историка Д.Рише "Революция" высказывается иная точка зрения на рассматриваемый комплекс проблем. Парламенты, утверждают авторы, являлись в XVIII в. главными носителями антиабсолютистской тенденции, своеобразным рупором недовольства широких общественных слоев, прежде всего аристократии и буржуазных прослоек третьего сословия. По их мнению, к концу Старого порядка в парламентской среде уже глубоко укоренились новые, либерально-просветительские взгляды⁷.

Вместе с тем Д.Рише, вслед за западногерманским исследователем Э.Шмиттом, акцентируя континуитет в государственно-политической сфере, склонен усматривать в парламентской оппозиции не только лидера складывавшейся антиабсолютистской коалиции, но и силу, которая могла способствовать мирной трансформации абсолютизма в конституционную монархию и формированию как во Франции, так и в других западных странах современного режима политического представительства⁸.

В последние годы в западной историографии появился еще один вариант трактовки проблемы политической роли парламентской оппозиции. Он был предложен английским исследователем У.Дойлом, полагающим, что во Франции накануне революции ни абсолютизм, ни парламенты уже не имели никакой исторической перспективы. По его мнению, отнюдь не мощное давление парламентской оппозиции, а нерешительность, неуверенность абсолютизма не позволила правительству осуществить необходимые реформы⁹. В то же время он явно преуменьшает реальное значение конфликта парламентов и абсолютизма, недооценивает объективную общественную значимость парламентской оппозиции. Противостояние парламентов и королевской власти изображается им как отдельно взятый фрагмент политической истории предреволюционной Франции, как борьба внутри абсолютистской государственной машины¹⁰.

Характерно, что, несмотря на столь различную оценку исторической роли и значения парламентской оппозиции, реформаторского потенциала французского абсолютизма, возможных путей эволюции общества Старого порядка, все упомянутые построения ориентированы на рассмотрение парламентской оппозиции главным образом под углом зрения политической предыстории Великой Французской революции и фактически ведут к отказу от ее истолкования как закономерного результата социально-экономических сдвигов, как необходимого рубежа в процессе утверждения буржуазного строя.

В марксистской же историографии, как зарубежной, так и советской, проблематика парламентской оппозиции абсолютизму в последние десятилетия Старого порядка затрагивалась только в рамках отдельных трудов общего характера¹¹. До сих пор не существует ни одного специального марксистского исследования данной проблемы. Настоящая статья призвана в определенной степени восполнить этот пробел. Основное внимание автор предполагает сосредоточить на освещении проблемы социальной сущности и политической направленности парламентской оппозиции, на анализе той социально-политической программы, которая скрывалась за выдвинутыми высшими судебными палатами во второй половине XVIII в. Идейными установками и конкретными политическими требованиями.

* * *

Термином "парламент" в современной политической терминологии обозначается, как правило, выборный орган в системе представительного правления буржуазных государств, ведущий свою родословную от средневековых органов сословного представительства. Однако во Франции XIII—XVIII вв. это понятие имело совершенно иное содержание. Парламентами назывались верховные судебные палаты французского королевства, обладавшие также рядом административных функций. К середине XVIII в. во Франции насчитывалось двенадцать парламентов: в Париже, Тулузе, Гренобле, Дижоне, Бордо, Руане, Эксе, Ренне, По, Меце, Дуэ и Безансоне, а также три высших совета в Кольмаре, Аррасе и Перпиньяне, представлявшие собой парламенты в миниатюре, Парижский парламент, выделившийся еще в середине XIII в. из Королевской курии в качестве особой судебной палаты, самый древний и многочисленный, тесно связанный с центральным государственным аппаратом, обладавший наиболее сложной, разветвленной организационной структурой и носивший статус "палаты пэров", являлся, по сути дела, неофициальным лидером всей французской магистратуры. Территория, на которую распространялась его юрисдикция, занимала в XVI-XVIII вв. около трети всей территории страны. Провинциальные же парламенты создавались королевской властью в разные сроки, часто по мере окончательного присоединения к королевскому домену окраинных провинций¹².

Несмотря на то, что парламенты возникли как судебные учреждения и продолжали выполнять судебно-юридические функции до 1789 г., на протяжении всего своего существования они являлись важным фактором политической борьбы, стержнем которой было противостояние вначале центростремительной и центробежной, затем — абсолютистской и антиабсолютистской тенденциям. Парламенты как олицетворение королевского правосудия сыграли большую роль в территориальном объединении страны¹³.

При Людовике XI (1461—1483) им было даровано право критиковать королевские указы, если те, по мнению магистратов, противоречили ранее изданным эдиктам или обычаям страны (так называемое право ремонстраций). Значительную роль для укрепления положения парламентов в государственной системе сыграла позиция, занятая ими в период гражданских войн второй половины XVI столетия, в ходе которых они неизменно выступали на стороне правительства. В 1577 г. Генеральные штаты в Блуа провозгласили обязательным правилом поступление всех эдиктов на проверку и контроль в палаты парламента, когда штаты не собирались. Право парламентов на обсуждение королевских законодательных актов и их критику путем подачи ремонстраций получило официальное подтверждение в королевской декларации 1563 г., в ордонансах 1565 и 1579 гг.¹⁴

Существенно расширились и тесно связанные с судебными административные функции парламентов. В их ведение перешли вопросы строительства и содержания дорог, церквей, тюрем, больниц, благотворительных учреждений. Они ведали цензурой, контролировали организацию и проведение любого рода публичных собраний. Парламенты держали под контролем деятельность городских муниципалитетов, сельских коммун, ремесленных цехов и торговых гильдий¹⁵. Помимо всего этого королевская власть возложила на парламенты обязанность сохранять "порядок" или "покой", "удерживать подданных в совершенном и законном повиновении"¹⁶. Парижский парламент обладал также особыми полномочиями в отношении церкви, имел право регистрировать папские буллы.

Таким образом, к концу XVI — началу XVII в. парламенты стали обладателями весьма обширного комплекса функций. Они органично вписались в государственную машину абсолютизма, превратились в одно из ее важнейших составных звеньев. Вместе с тем именно в это время нарушились традиционные взаимоотношения парламентов и королевской власти. Если в XIII—XVI вв. их доминирующей формой был союз, основанный на единстве политических интересов и целей, то в начале XVII в. в основном сложились предпосылки конфликта между этими силами. По мнению В.Н.Малова, парламенты олицетворяли собой "исторически выверенный, постепенный путь укрепления абсолютизма в рамках традиционной законности, через судейские корпорации", при котором королевское законодательство непременно должно было согласовываться с богатой правовой традицией, а сам монарх — считаться с традиционными учреждениями¹⁷. Вплоть до верных десятилетий XVII в. этот "традиционный", "компромиссный" путь развития абсолютной монархии в целом был преобладающим. Однако в тяжелой обстановке Тридцатилетней войны вопрос о путях развития французского абсолютизма встал с доселе небывалой остротой. В этих условиях на первый план выходит второй, более быстрый и эффективный, воплотившийся в политике Ришелье, а позднее — Мазарини вариант развития абсолютизма, сводившийся к созданию принципиально новых административных институтов, подчиненных непосредственно центральной власти и не связанных регламентирующей юридической традицией. Конфликт парламентов с правительством в период Фронды по сути дела представлял собой внешнее проявление столкновения двух тенденций эволюции абсолютной монархии, борьбу, в ходе которой решался вопрос о том, какой путь развития абсолютизма будет впоследствии преобладающим. Политика Людовика XIV отражала пересечение двух указанных путей, причем приоритет в осуществлении государственно-политических прерогатив был явно на стороне новой бюрократии. Парламенты же, хотя и не прекратили своего существования, в основном выполняли во второй половине XVII — начале XVIII в. лишь функции пассивного инструмента абсолютистской внутренней политики, практически утратив самостоятельный политический голос.

После смерти в 1715 г. Людовика XIV, вернув себе, благодаря поддержке регента Филиппа Орлеанского, прежние позиции в системе государственного управления, парламенты вновь стали активными участниками общественнополитической борьбы. С течением времени, с развитием тенденций упадка, постепенно перераставших в кризис абсолютистского режима, политическая ориентация парламентов претерпевала кардинальные изменения. Начиная с середины XVIII столетия из проабсолютистской, хотя антиправительственной, их позиция все более отчетливо превращалась в антиправительственную и антиабсолютистскую.

Характер политических взаимоотношений высших судебных палат с королевской властью во многом определялся двойственной природой парламентской магистратуры, был связан не столько с институциональной принадлежностью этих учреждений, их местом в системе государственного управления, сколько с происшедшими за эти столетия кардинальными сдвигами в социальном статусе членов парламентов. Из незнатных и небогатых легистов (правоведов), получавших за службу в королевском суде определенное жалованье, они во второй половине XV — первой половине XVI в. постепенно превратились в особый слой служилого дворянства — так называемых "людей мантии", стали наследственными обладателями аноблирующих, т.е. дающих дворянское достоинство, парламентских должностей¹⁸, хотя и не располагали еще в то время всем комплексом дворянских привилегий¹⁹. В XVII в. процесс интеграции магистратов в дворянское сословие продолжал идти полным ходом, и к 1715 г. по социально-экономическим параметрам "дворянство мантии" практически уже ничем не отличалось от традиционного родовитого "дворянства шпаги".

В XVIII в. все члены парламентов, за очень редким исключением, владели земельной собственностью, которая была для них основным источником дохода. В Бретани, например, магистратам в 1700 г. принадлежало 40% всех крупных сеньорий провинции, а в 1788 г. — 56%²⁰. При этом поступления от крестьянских цензив, как правило, были значительно выше, чем от эксплуатации домена, и весьма важную роль в структуре дохода играли различные поборы чисто феодального свойства. В отдельных южных провинциях доля сеньориальных платежей была невысокой, а основная часть доходов семей парламентского дворянства поступала от срочной аренды и собственного зернового хозяйства, а также от лесов, лугов и виноградников²¹. Имея возможность, в отличие от придворного дворянства, регулярно наезжать в свои поместья, магистраты активно занимались хозяйством, строго контролировали денежные и натуральные поступления, но не были расположены проводить какие-либо эксперименты или осуществлять глубокие преобразования. Их политика в области сельского хозяйства была, по существу, весьма консервативной²². Не привлекала парламентских магистратов и предпринимательская деятельность, за исключением такого традиционного для дворян занятия, как виноделие. В отдельных провинциях (Бретани, Гаскони, Гиени) они были связаны с колониальной торговлей²³.

В первой половине XVIII в. в целом завершается начавшийся в предыдущее столетие процесс социально-политического сближения дворянства "шпаги" и "мантии". К середине XVIII в. обе эти группировки господствующего класса практически слились в единый социальный слой²⁴. Тем не менее формальные различия между ними по-прежнему сохранялись и, несмотря на юридическое равенство, социальный статус магистратуры был несколько ниже, чем военной по происхождению аристократии, поэтому каждая тяготела к внутренней замкнутости²⁵.

Внутрисословные противоречия были особенно сильны в тех провинциях, где парламенты в значительной степени продолжали пополняться за счет выходцев в третьего сословия (как правило, представителей судейских и финансовых кругов) и недавно аноблированных: в Кольмаре, Перпиньяне, Меце, По, Дуэ²⁶. В то же время в остальных парламентах Франции в XVIII в. подавляющее большинство новых членов уже были дворянами до своего вступления в должность. Так, в 1715 г, 81,5% лиц, вступивших в Парижский парламент, являлись выходцами из второго сословия, а к 1771 г. количество последних выросло до 89,9%²⁷. Причем даже в столице, где продвижение по социальной лестнице шло намного быстрее, чем в провинции, после 1716 г. каждый второй магистрат, входивший в парламент, имел не менее четырех поколений дворянских предков²⁸. Некоторые же аристократические по составу провинциальные парламенты, протестуя против роста социального статуса аноблированных, "закрывались" даже для недостаточно родовитых претендентов на пост магистрата. В 1732 г. Реннский парламент принял постановление, в котором кандидатам на пост магистрата ставилось непременным условием наличие не менее четырех поколений дворянских предков по прямой мужской линии²⁹. Чуть позже аналогичные постановления были одобрены и другими парламентами: в 1762 г. — Гренобля, в 1769 г. - Экса, в 1777 г. — Руана, в 1780 г. — парламентами Нанси, Тулузы, Бордо³⁰.

Общность привилегий, совместная деятельность, родство интересов, семейные связи — все это превращало парламентских магистратов в замкнутую олигархически-аристократическую касту внутри дворянского сословия. Таким образом, в середине второй половины XVIII в. члены французских парламентов образовывали четко очерченный социальный слой, обладавший специфическим комплексом социально-классовых интересов и органично вписывавшийся в общественную иерархию. С другой стороны, парламенты, как уже было отмечено, занимали весьма значительное место в системе государственного управления, являлись глубоко интегрированным в государственную машину абсолютистской Франции судебным и политико-административным институтом.

Вместе с тем именно тогда столкновения между парламентами и королевской властью, носившие ранее эпизодический характер, постепенно перерастают в постоянный конфликт, открытое политическое противостояние, ставшее важнейшим фактором общественно-политической жизни Франции предреволюционных десятилетий. Что же заставило парламенты, эту интегрированную часть абсолютистского аппарата государственного управления, выступить против другой его части – абсолютистского правительства? Думается, дело здесь прежде всего в тех серьезных сдвигах в политике самого абсолютизма, которые отчетливо обозначились в новых исторических условиях второй половины XVIII столетия.

В это время французским правительством была предпринята серия реформ, затрагивавших фискальную область и финансы, экономику, военное дело, суд³¹. Их можно оценить как попытки несколько видоизменить систему, приспособить ее к усилившимся с середины века буржуазным тенденциям социально-экономического развития. Даже для решения ограниченных фискально-финансовых задач необходима была определенная трансформация социальных связей, отмена наиболее архаичных налоговых привилегий. В свою очередь это не могло не вызвать резкого протеста привилегированных общественных слоев, прежде всего парламентской магистратуры, которая, в отличие от духовенства или дворянства в целом, располагала реальными политическими средствами борьбы с королевской администрацией.

Уже во время Семилетней войны (1756—1763) магистраты как столичной, так и почти всех провинциальных парламентских корпораций, не ограничиваясь критикой новых фискальных мер или финансовых злоупотреблений, стали регулярно отказываться от регистрации всех новых налогов, а в своих теоретических рассуждениях ставили под сомнение самые основы финансовой политики правительства. Они оспаривали право короля вводить новые налоги "без согласия нации"³², указывали, что размеры последних должны определяться не прихотью монарха, а "естественными законами", гарантировавшими "сохранение собственности и имущества граждан"³³. По мнению парламентских теоретиков, король обязан был представлять магистратам полный и подробный отчет о всех источниках дохода и статьях расхода государства, с тем чтобы они смогли сами найти выход из сложного финансового положения³⁴. Особенно резкий протест вызывал у членов парламентов проект обложения подоходным налогом - двадцатиной — дворянских земель. "Дворяне вашего королевства, Сир, вынесли на своих плечах бремя военных поборов, пролили на вашей службе свою кровь... Неужели же вы унизите их в мирное время новым налогом?"³⁵ — в тревоге спрашивал Парижский парламент. По мнению магистратов Тулузы, распространение двадцатины на "благородные земли... уничтожает самые основы феодального права"³⁶.

Парламенты, традиционно являвшиеся одним из ключевых звеньев механизма финансового управления, а с другой стороны — разделявшие в силу своего социального положения недовольство высших сословий покушениями правительства на их налоговые привилегии и опиравшиеся на стихийный протест податных сословий против усиления фискального гнета, логикой обстоятельств превратились в одного из главных участников борьбы по вопросам финансовой политики. В эту борьбу почти в равной степени оказались втянутыми практически все парламенты Франции, а в силу поистине общенационального звучания проблемы, вокруг которой она велась, общественно-политическая деятельность провинциальных парламентов постепенно утрачивала локальный характер. Таким образом, резкая активизация фискального натиска абсолютизма, происходившая на фоне вызванного Семилетней войной обострения финансового кризиса, стала одним из важнейших факторов, обусловивших внутреннюю эволюцию парламентской оппозиции, создав благоприятные внешние условия для ее консолидации.

Еще одним импульсом к взаимному сближению французских парламентов послужили попытки правительства резко сократить объем прав и привилегий магистратов в административно-фискальной сфере с целью устранения создаваемых парламентами препятствий на пути практического осуществления новых налоговых мер. Так, в 60-е годы были несколько увеличены полномочия представителей центральной власти в провинциях (интендантов и др.)³⁷. В 1768 г. королем была предпринята попытка противопоставить парламентам другой судебно-юридический орган — Большой совет — путем расширения компетенции последнего³⁸. В ряде провинций (Бургундии, Бретани, Лангедоке) правительство обратилось для вотирования налогов к еще сохранившемуся, но во многом утерявшему политический вес органу сословного представительства — провинциальным штатам³⁹.

Таким образом, главным побудительным мотивом резкой активизации оппозиционных выступлений парламентской магистратуры начиная с середины XVIII столетия было ее стремление покончить с теми "новшествами", которые пытался ввести французский абсолютизм накануне своей гибели⁴⁰, отстаивание ею собственных социальных интересов, включавших в себя, во-первых, основные запросы дворянского сословия в целом (прежде всего налоговый иммунитет), а во-вторых — неприкосновенность специфических прав и привилегий членов парламентских корпораций.

В 1750—1770 гг. парламенты Франции фактически конституировались как единая политическая сила, противостоявшая королевской власти в национальном масштабе. В их среде появилась и обрела широкую популярность доктрина "единого парламента", согласно которой все парламенты страны представляли собой "различные классы" единой национальной корпорации магистратов. Характерно, что правительство было крайне обеспокоено созданием такой доктрины, как бы дававшей магистратам дополнительный повод для претензий на национальное представительство: правительственный орган "Газетт" указывал, что "мысль образовать из всех верховных палат общий национальный парламент есть революционная химера"⁴¹.

Каждый парламент в отдельности претендовал теперь в качестве "класса единого парламента Франции" на участие в создании новых законов, на решение "всех вопросов государственного и общественного характера, обеспечение порядка во всем королевстве, осуществление верховной юрисдикции и высшего полицейского и административного контроля во всех областях и касательно всех без исключения лиц"⁴². Любые политические или финансовые проблемы становились теперь предметом обсуждения в любом парламенте страны, а материалы таких обсуждений тут же распространялись по всей Франции⁴³. Одним из наиболее наглядных проявлений растущей консолидации парламентской оппозиции стали в 1756—1770 гг. непрекращавшиеся выступления всех магистратов страны в защиту той или иной конфликтующей с королевской властью парламентской корпорации.

Опыт политической борьбы сделал очевидной неэффективность традиционных методов пересечения выступлений парламентской магистратуры, В то же время сложившаяся к концу 60-х годов XVIII в, ситуация требовала от правительства решительных действий для подавления парламентской оппозиции. Попытку разрешить эту задачу предпринял в 1770—1774 гг. канцлер Франции Рене Николя Мопу. Осуществленная им реформа была направлена против системы французских парламентов как таковой, а не против той или иной отдельной корпорации. Она представляла собой комплекс серьезных преобразований структуры, компетенции, принципов формирования высших судебных органов⁴⁴. Во всех парламентах, как и во вновь созданных Высших советах, была отменена система продажи должностей. Судопроизводство провозглашалось бесплатным, новые судьи, отныне назначавшиеся правительством, должны были получать от государства фиксированное жалованье. Они не имели права ни регистрировать эдикты, ни подавать ремонстрации. Все эти реформы ставили новые органы под прямой контроль королевской администрации, лишив их возможности противодействовать правительственной политике.

С самого начала осуществления задуманных преобразований парламентской системы Мопу пришлось столкнуться с яростной оппозицией. Вокруг реформы сразу же разгорелась развязанная магистратами памфлетная война, подобной которой Франция не знала со времени Фронды, В ходе необычайно острой политической полемики был затронут широкий комплекс вопросов государственно-политического характера: о правах и прерогативах короля и парламентов, об особенностях государственного устройства Франции, о правах и свободах "французской нации"⁴⁵. Несмотря на то что памфлеты обеих противоборствовавших сторон выходили, как правило, анонимно, при помощи справочника А.Барбье⁴⁶, разного рода свидетельств современников и других источников значительную часть публикаций удалось персонифицировать. Так, среди авторов пропарламентских памфлетов не только сами члены парламентов и многочисленные представители судебно-юридических кругов, но и литературный деятель и королевский цензор Пиданса де Мэробер, откупщик Ожар, принцы крови, дочери короля, представители знати и родовитого (в частности военного) дворянства, провинциальные дворяне (из Нормандии, Бретани, Лангедока).

В 1770—1774 гг. памфлетная война была главной формой общественно-политической борьбы. Вместе с тем противники реформы не ограничивались лишь брошюрами в защиту парламентов. Принцы крови и пэры оказывали прямое давление на короля, пытаясь заставить его отказаться от преобразования парламентской системы⁴⁷. Примеру принцев следовали широкие круги провинциального дворянства. Так, в Нормандии состоялось собрание дворян провинции, где было принято обращение к королю с требованием отмены реформы и составлено письмо к герцогу Орлеанскому, четвероюродному брату Людовика XV, которое подписали 600 дворян. Оба документа были разосланы в другие провинции страны⁴⁸. Открытое политическое выступление дворянства произошло и в Бретани. В ноябре 1772 г. собрались штаты этой провинции, и некий Де ля Бельер, председательствовавший в палате депутатов второго сословия, произнес речь, призвав в ней всех бретонских дворян "скорее погибнуть, чем смириться (уничтожением своих прав и привилегий"⁴⁹.

Не остались равнодушными к конфликту между правительством и парламентами и широкие слои городского населения. В столице распространялись афишки с лозунгами типа: "Хлеб в два су, повешение канцлера или восстание в Париже!"⁵⁰. Всевозможным насмешкам и издевательствам подвергались члены новых судебных органов. В 1771 г. на стене Пале-Рояля появился плакат с угрозой, что если Людовик XV не откажется от реформы, то народ возведет на трон герцога Орлеанского⁵¹. По мнению Ж.Фламмермона, против Мопу выступала уже "почти вся крупная буржуазия, связанная с мантией семейными узами, и торговцы, которым этот кризис мешал в их делах"⁵².

Таким образом, в годы реформы Мопу парламентская оппозиция впервые выступила против абсолютизма во главе широкой, хотя и аморфной коалиции сил, стала лидером своеобразного социально-политического блока. Тогда наметились расплывчатые контуры общенациональной оппозиции абсолютистскому режиму во главе с парламентами. Тем самым парламентская оппозиция на короткое время вышла за институциональные рамки, выступила как внешняя по отношению к абсолютизму политическая сила.

К середине 1773 г. положение в стране начало стабилизироваться; судебная система успешно функционировала, новые магистраты справлялись со своими обязанностями. Постепенно угасла и памфлетная война. Тем не менее вскоре после смерти в 1774 г. Людовика XV и вступления на трон его наследника все судебные преобразования были отменены, прежние парламенты восстановлены, а Мопу получил отставку. Придя к власти, молодой король почувствовал необходимость отмежеваться от крайне дискредитировавшей монархию политики своего предшественника, сделать какой-нибудь эффектный жест, чтобы оправдать возлагавшиеся на него надежды. В сложившейся ситуации такой мерой как раз и могла стать отмена реформы Мопу, Старые парламенты в глазах общественного мнения сохраняли популярность как единственный оппозиционный режиму орган.

Таким образом, абсолютизм в 1774 г. фактически сам возродил парламентскую оппозицию, продемонстрировав полную неспособность воспользоваться плодами собственной победы. По преданию, Мопу в день своей отставки произнес крылатые слова: "Я выиграл для короля процесс, длившийся 150 лет. Если он хочет его вновь проиграть — он сам себе хозяин"⁵³. Правительство положило начало новой серии политических столкновений с парламентами, первым из которых стал конфликт, разгоревшийся в 1774—1776 гг. вокруг реформ, предложенных назначенным на пост генерального контролера финансов Тюрго.

Крах наиболее крупной попытки осуществления серьезных преобразований в рамках феодальноа-бсолютистского строя путем реализации реформаторской программы Тюрго, точно так же, как и неудача предшествовавших реформаторских попыток абсолютизма, в значительной степени был обусловлен активным противодействием правительству со стороны парламентов. В то же время по сравнению с периодом 1750—1774 гг. в первые годы правления Людовика XVI в самой парламентской оппозиции произошел ряд существенных изменений. Во-первых, почти полностью распалась достигнувшая в предшествующие годы столь высокой степени парламентская консолидация. Идея "единого парламента" была временно забыта, в действиях провинциальных парламентов возобладал локализм. Во-вторых, несколько сузилась социальная база парламентской оппозиции. Широкие массы третьего сословия не поддержали позицию магистратов по отношению к реформам Тюрго. Слишком очевиден был тот факт, что лейтмотивом их выступлений являлась последовательная защита всего комплекса привилегий высших сословий и корпораций, и в первую очередь их налогового иммунитета. Так, к примеру, в ремонстрациях от 4 марта 1776 г. Парижский парламент, подвергнув резкой критике эдикт об отмене дорожной повинности (корве), указывал, что замышляемая "некоторыми беспокойными умами" реформа якобы приведет к созданию "неприемлемой и абсурдной системы равенства" путем ликвидации "естественных и необходимых различий" между сословиями⁵⁴ и тем самым разрушит "основы французской монархии". С аналогичных позиций оценивали магистраты и эдикт об отмене цехов — как разрыв существовавших в обществе связей, в результате чего власти должны были лишиться надежного средства контроля за городскими низами, "которым нечего терять в случае волнений и беспорядков" и которые, освободившись от опеки цеховой системы, посчитают себя независимыми и окажутся способными на любые действия⁵⁵.

Таким образом, в 1774—1776 гг. вокруг парламентской оппозиции не сложилось коалиции сил, подобной тому социально-политическому блоку, на который она опиралась в борьбе против реформы Мопу. На этот раз она атаковала абсолютистский режим не извне, а как бы изнутри. Социальный по своей природе конфликт между парламентской магистратурой и абсолютизмом вновь принял форму институционального столкновения. Наиболее наглядным внешним проявлением этой его особенности стало возвращение парламентов к использованию традиционных легальных методов антиправительственной деятельности: они отказывались регистрировать королевские законопроекты и принимали мотивирующие этот отказ ремонстрации и постановления.

События, вызванные попыткой претворения в жизнь реформаторского замысла Тюрго, стали важным рубежом в истории противоборства парламентов и абсолютизма. Характер возникшего конфликта, его конечные результаты, особенности политического поведения абсолютистского правительства и парламентской магистратуры продемонстрировали, что между ними сложилось равновесие сил. С одной стороны, упорное сопротивление, оказанное парламентами мероприятиям Тюрго, несмотря на то что его деятельность не затрагивала непосредственно прерогативы магистратов, а сам генеральный контролер даже пытался привлечь парламенты к сотрудничеству⁵⁶, показало, что любые серьезные реформаторские попытки абсолютизма, так или иначе затрагивавшие интересы привилегированных, неизбежно будут встречать эффективное противодействие магистратуры. С другой стороны, некоторое снижение активности парламентской оппозиции, заметное ослабление ее единства, сужение ее социальной базы, наконец, временный отказ ее от выдвижения открыто политических требований — все это означало, что парламенты в данный момент не представляли для абсолютизма прежней политической опасности.

Конфликт вокруг реформ Тюрго венчает собой 25-летний период активных столкновений абсолютизма и парламентов и одновременно открывает этап их относительно мирного сосуществования, которое стало одним из проявлений десятилетней политической стагнации абсолютистского режима в целом. На протяжении 1777—1786 гг. правительство не предприняло ни одной действительно серьезной попытки кардинального решения стоявших перед ним финансовых, социально-экономических, политических проблем. В свою очередь и парламенты, чьи политические выступления практически всегда носили вторичный, ответный характер, не проявляли в это время активности в политической сфере.

Однако такое затишье вовсе не было свидетельством благополучия абсолютистского режима, общий кризис которого, проявлявшийся ранее в виде острых конфликтов внутри абсолютистской государственной машины, обрел теперь лишь иное внешнее выражение. Что же касается многолетнего противостояния парламентов и королевской власти, то ему суждено было еще один, последний раз вылиться в 1786—1788 гг. в острый политический конфликт, чье историческое значение во многом определялось, однако, уже не собственным его содержанием, но той ролью, которую он сыграл, положив начало цепи событий, приведших к революционному взрыву, к началу Великой французской революции⁵⁷.

* * *

На протяжении всей истории взаимоотношений королевской власти и парламентов политические действия последних носили по преимуществу как бы вторичный характер, представляли собой реакцию французской магистратуры на конкретные меры правительства. Во многом именно поэтому парламентская оппозиция так никогда и не выдвинула цельной, логически связной, изложенной в каком-либо документе программного характера политической доктрины. В то же время применительно ко второй половине XVIII в. можно вести речь о существовании определенной системы социально-политических требований парламентов, которая к тому же не осталась статичной, а подверглась в ходе перипетий общественно-политической борьбы значительной трансформации. Так, в середине 50-х годов парижские магистраты выдвинули требование "соучастия" нации в производстве законов, ее "содействия" и "помощи" своему монарху⁵⁸. Несколькими годами позже в ремонстрациях бретонского парламента речь идет уже об обязательности "одобрения" закона со стороны нации⁵⁹. Наконец, в 1770—1774 гг. в ходе острой политической полемики, вызванной реформой Мопу, автор одного из пропарламентских памфлетов приходит к заключению, что "право нации на участие совместно с сувереном в создании законодательства бесспорно и неотчуждаемо, оно не даровано королями, а исконно присуще нации"⁶⁰. По мнению парламентских теоретиков, нация не только "участвует в разработке законов", но и "должна принимать участие в политическом управлении государством"⁶¹. При этом магистратам представлялось очевидным, что осуществлять эти функции тогда нация могла лишь косвенным путем, т.е. при помощи парламентов, В первой половине 50-х годов парламенты стремились подчеркнуть прежде всего свой статус "посредника", "арбитра" между королем и народом, но с течением времени магистраты делали все больший упор на трактовке парламента как "органа нации", "единственного ее защитника и заступника". Ремонстрации, указывали столичные магистраты в 1759 г., являются единственным средством "доносить истину к подножию трона", "передавать монарху законные жалобы и стоны его народа"⁶². В 70-е годы магистраты начали претендовать уже и на роль "представителей нации", т.е. на осуществление от ее имени и по ее поручению определенных актов, главным из которых являлось распоряжение присущими нации законодательными прерогативами: "Лишь парламент придает закону окончательную полноту"⁶³; парламент является "главным орудием законодательной власти"64. В ряде брошюр периода памфлетной войны парламенты изображены как полноправные участники процесса создания законов, располагавшие всей полнотой законодательной власти. Характерно, что в этих произведениях вопрос о законодательной прерогативе монарха, о соотношении полномочий короля и парламентов практически обходится.

Таким образом, во второй половине XVIII в. французские парламенты, по сути дела, выдвинули идею ограниченной монархии. Правда, ограничение верховной власти короля никогда не относилось к субъективным политическим целям парламентской оппозиции. Однако сумма политических прерогатив, которыми они стремились себя наделить, означала существенное ущемление суверенитета монарха. Так, в процессе производства законов королю отводилось лишь право законодательной инициативы, парламенты же считали себя вправе вносить в текст королевских законодательных актов любые изменения и поправки, представлявшиеся им необходимыми, накладывать вето на королевские предложения, отказываясь их зарегистрировать, и осуществлять верховный контроль за непосредственным исполнением законов и их соблюдением королевской администрацией. В сочетании же с почти ничем не ограниченными юридическими полномочиями, с исполнением широкого комплекса функций в области администрации, включая право верховного контроля за деятельностью всего государственного аппарата, столь существенные претензии в области законодательства означали, что, хотя идея парламентского суверенитета так и не была сформулирована магистратами в качестве основополагающего теоретического принципа, в своем практическом политическом курсе они стремились утвердить собственную прерогативу как преобладающую над королевской, В то же время нельзя не отметить, что за принимавшей порой довольно радикальные формы фразеологией членов парламентов скрывался антидемократический по характеру политический идеал. В сущности, они не шли дальше требования ограничения монархии привилегированной олигархической кастой — судебными палатами, прерогативы которых даже не были связаны с принципом выборности. Социальной основой такого олигархического строя выступали привилегированные сословия, интересы последних с предельным консерватизмом парламенты отстаивали в течение всех рассматриваемых лет. Система социально-политических требований магистратов, как и их политическая культура в целом, отличалась крайней архаичностью. Мышление парламентских теоретиков оставалось по большей части замкнутым в конституционно-юридических рамках. Политико-правовые традиции, унаследованные от средневековья, лишь частично адаптировались в парламентской идеологии к новым историческим условиям второй половины XVIII столетия и заметно подчиняли себе те отдельные элементы буржуазной по своей сути политической культуры "века Просвещения", которые ей удалось в себя вобрать.

Поскольку парламентская оппозиция так и не выработала цельной, логически связной позитивной политической программы, которая могла бы стать основой для проявления инициативы в общественно-политических выступлениях, ее действия никогда не были направлены на достижение конструктивных политических целей и сводились к своеобразному "саботажу" внутренней политики абсолютизма, к срыву и блокированию любых правительственных мероприятий, затрагивавших так или иначе интересы членов парламентов. Антиправительственные действия магистратов лишь эпизодически выходили за узкие рамки отстаивания собственных прав и привилегий, принимали на короткое время характер более массового общественного движения, как это произошло, например, в 1770-1774 гг. в ходе борьбы против реформы Мопу.

Оказывая постоянное противодействие политике абсолютизма, французские магистраты стремились прежде всего к защите собственных социально-классовых привилегий, В то же время, выступая против любых попыток абсолютизма хотя бы частично ограничить привилегии высших сословий, парламенты закономерно становились выразителями интересов всех привилегированных, и прежде всего дворянства, как бы воплощали в себе на данном этапе невозможность для привилегированной верхушки безболезненно интегрироваться в новую систему общественных связей.

Думается, однако, что, признавая парламенты лидером общедворянской оппозиции абсолютизму, необходимо сделать определенные оговорки. По-видимому, главным проявлением лидирующей роли парламентов в дворянской среде следует считать их чисто негативистское противостояние правительственным реформам в социально-экономической и финансовой сферах. Вместе с тем в политической области выдвинутая парламентами своеобразная альтернатива абсолютистскому режиму вряд ли адекватно отражала комплекс политических устремлений второго сословия, которое к тому же было весьма неоднородным как в социально-классовом отношении, так и в своих социально-политических ориентациях.

Давали о себе знать и сохранившиеся в значительной части провинций социально-психологические расхождения между "шпагой" и "мантией" и, как следствие, определенное политическое соперничество между ними. Не случайно формы проявления дворянской оппозиционности абсолютистскому режиму далеко не ограничивались в то время собственно политическими рамками. Замет-то выросла роль аристократических салонов, масонских лож, провинциальных академий, разного рода литературных обществ, нередко служивших очагами распространения культуры Просвещения в дворянской среде⁶⁵.

Выступая против финансовой политики правительства, в частности против введения новых налоговых мер, парламенты в определенной степени отстаивали и интересы третьего сословия. Стремясь опереться на возможно более широкие общественные слои, магистраты смогли весьма выгодным для себя образом использовать видимость совпадения своих собственных устремлений с чаяниями народных масс. Во многих парламентских ремонстрациях присутствуют доводы, рассчитанные как на все третье сословие в целом, так и на отдельные его слои (торгово-ремесленную прослойку, мелкий городской люд, сельских производителей).

Оценивая политическое содержание оппозиционных выступлений французской магистратуры, следует отметить, что конфликт между парламентами и правительством представлял собой такое столкновение двух элементов абсолютистской государственной машины, при котором один из них фактически блокировал все реформаторские тенденции, порожденные самим же абсолютизмом. В этом качестве и сам конфликт, и его итоги служат прежде всего проявлением глубокого кризиса всей абсолютистской государственно-политической системы, начиная с 50-х годов XVIII в. он приобретает необратимый характер.

Вместе с тем, выступая самостоятельно, парламентская оппозиция сыграла важную роль в развязывании широкого общественного недовольства абсолютистским режимом. Парламенты были инициаторами политической борьбы с абсолютизмом, втягивали в эту борьбу широкие массы населения, выступали лидером складывавшейся антиабсолютистской коалиции. Со второй половины XVIII столетия они постепенно становятся ведущим звеном всех оппозиционных абсолютизму сил, ибо оказываются единственным легальным органом, способным формулировать оппозиционные требования в виде конкретных политико-юридических претензий, Структура и характер функционирования парламентов, их права и прерогативы при отсутствии в стране Генеральных штатов или других представительных учреждений — все это превращало их в серьезную политическую силу, которая послужила подлинным рупором недовольства различных социальных слоев. Именно это своеобразное положение французских парламентов имел в виду Ф.Энгельс, отмечавший, что "в своей политической деятельности они выступали как защитники учреждений, ограничивавших королевскую власть, и таким образом оказывались на стороне народа, но в качестве судей они были воплощением коррупции"⁶⁶. Парламенты во многом способствовали политическому воспитанию масс, вынося на суд широкой аудитории ряд острых вопросов государственного и общественного устройства. Это, в частности, отметил английский историк-марксист Дж.Рюде⁶⁷.

Однако субъективно магистраты отнюдь не стремились к ликвидации абсолютистского строя как такового. Институт парламентов был столь глубоко интегрирован в структуру абсолютистского государства, что само существование этого института, а значит и сохранение специфического комплекса прав и привилегий магистратов, было возможно лишь при условии незыблемости феодально-абсолютистского режима. Парламенты фактически желали осуществить внутреннюю перестройку абсолютистской системы правления, отводя олигархической парламентской касте роль носителя верховной власти в стране. Однако этот политический идеал, который скрывался за выдвинутыми парламентской оппозицией во второй половине XVIII в. лозунгами и требованиями, не представлял собой реальной, имевшей историческую перспективу альтернативы абсолютистскому режиму и Старому порядку в целом, был практически неосуществим. Именно по этим причинам парламентская оппозиция оказалась в конечном счете "тупиковой ветвью" антиабсолютистской борьбы, Острейшее политическое противостояние парламентов и королевской власти, которым отмечена вторая половина XVIII в., можно, по-видимому, квалифицировать как отчетливое проявление "раскола", кризиса "верхов", как политическую агонию абсолютистского строя. Ни серия правительственных реформ, ни выдвинутая парламентами политическая программа, отражавшие каждая в своем роде реакцию высших французских слоев на новые тенденции общественного развития, во многих отношениях прямо противоречившие друг другу и взаимно блокировавшие друг друга, не содержали в себе потенциала сколько-нибудь глубокого преобразования общественно-политической системы.

Таким образом, представляется очевидным, что парламентскую оппозицию абсолютизму во Франции (в отличие, например, от Англии, где обозначаемое тем же термином социально-политическое явление носило совершенно иной характер) нельзя рассматривать как составную часть политической предыстории Великой французской революции, как один из элементов ее политического генезиса, несмотря на то, что именно парламентская оппозиция на протяжении многих десятилетий являлась важнейшим фактором общественно-политической жизни Франции, играла ведущую роль в развитии политического процесса. Однако в 1789 г., с выборов в Генеральные штаты, когда третье сословие, до тех пор традиционно пребывавшее в состоянии политической инертности, пассивности, впервые (и лишь на короткое время) смогло конституироваться как единая политическая сила, парламенты быстро и незаметно сошли с исторической сцены, погибнув вместе с абсолютизмом.

В октябре 1789 г. Марат, перечисляя те категории населения, которые, по его мнению, должны были быть "устранены с ристалища", наряду с "прелатами, дворянами, финансистами, пенсионерами государя, его сановниками и их ставленниками" называл также и "членов парламентов"68. Практически мгновенная гибель парламентов с началом буржуазной революции стала закономерным итогом проводимого ими на протяжении предреволюционных десятилетий политического курса, обусловленного неразрывной связью парламентской магистратуры с абсолютистским режимом, с отжившей свой век системой социальных отношений.

Примечания к статье

1 См.: Ford F. Robe and Sword. The Regrouping of the French Aristocracy after Louis XIV. Cambridge (Mass.), 1953; Bluche F. Les magistrals du Parlement de Paris au XVIII siecle. 1715-1771. Besaneon, 1960; Diaz F. Filosofia e politica nel Settecento francese. Torino, 1962; Church W. The Decline of the French Jurists as Political Theorists. - French Historical Studies, 1967, v.V, № 1; Siennan J. The Parlement of Paris. London, 1968; Egret J. LouisXVet l'opposition parlementaire' 1715-1774. Paris, 1970.

2 См.: Собуль А. Классическая историография Французской революции. - Французский ежегодник. 1976. М., 1978; Адо А.В. Великая французская революция и ее современные критики. - В кн.: Буржуазные революции XVII-XIX вв. в современной зарубежной историографии. М., 1986.

3 Соbbаn A. Aspects of the French Revolution. London, 1968, p.75.

4 Chaussinand-Nogaret G. Gens de finance au XVIII siecle. Paris-Bruxelles-Montreal, 1972, p.66-67,84.

5 См.: Chaussinand-Nogaret G. La noblesse au XVIII siecle. De la Feodalite aux Lumieres Paris 1976, p.219,226.

6 Furet F. Penseria Revolution francaise. Paris, 1985, p.178.

7 Furet F., Richet D. La Revolution francaise. Paris, 1973, p.51-52,56.

8 Schmitt E. Representation und Revolution. Munchen, 1969; Richet D. La France moderne. L'esprit des institutions. Paris, 1973.

9 Doyle W. Origins of the French Revolution. Oxford, 1980, p.77.

10 Doyle W. The Pariements of France and the Break-down of the Old Regime. 1771-1788.-French Historical Studies, 1970, v.VI, № 4.

11 История Франции, т.I. М., 1972. Лишь в самые последние годы была начата разработка некоторых конкретных аспектов этой проблематики. См.: Лебедева Е.И. Парижский парламент и абсолютизм накануне Великой французской буржуазной революции. - Проблемы новой и новейшей истории. М., 1982; Берго И.Б. Парламентская оппозиция абсолютизму во Франции в 50-е годы XVIII в.: оформление парламентской политической доктрины. В кн.: Развитие политических партий в странах Западной Европы и Америки в новое и новейшее время. М., 1984; ее же. Идейно-политический конфликт парламентов и абсолютизма в памфлетной войне вокруг судебной реформы Мопу (1770-1774). - Французский ежегодник 1984, М., 1986; Soboul A. La Civilisation et la Revolution frangaise, v.1. Paris, 1970; idem. La France a la veffle de la Revolution. Paris, 1974; Vovelle М. La chute de la monarchic. Paris, 1972.

12 Marion M. Dictionnaire des institutions de la France au XVII et au XVIII siecles. Paris, 1969, p.424-426; Mousnier R. Les institutions de la France sous la monarchic absolue (1598-1789), v.1-2. Paris, 1974-1980. v.2, p.297-299.

13 См.: История Франции, т.I, с. 171.

14 Mousnier R. Op.cit., v.2, p.376.

15 Robert P.A. Les remontrances et arrete's du Parlement de Provence au XVIII siecle. 1715-1790. Paris, 1912, p.34-36.

16 См. Телишева Е.А. Административные функции провинциальных парламентов во Франции в 30-40-х годах XVII в. - Уч.зап. Коломенского пединститута, т.3, вып.1. М., 1958, с.368.

17 Малов В.Н. Фронда. - Вопросы истории, 1986, № 7, с.77.

18 Двадцатилетняя служба в парламентах Парижа, Безансона, Дуэ и Гренобля давала магистрату "дворянское звание в первом поколении", т.е. наследственное. Во всех остальных парламентах семья магистрата считалась аноблированной окончательно лишь в третьем поколении. См.: Mousnier R. Op.cit., v.2, р.318.

19 Подробнее об этом см.: Люблинская А. Франция при Ришелье. Французский абсолютизм 1630-1642 гг. Л., 1982, с.57-60.

20 Mousnier R. Op.cit., v.1, p.144.

21 Bastier J. La feodalite au siecle des Lumieres dans ]a region de Toulouse. Paris, 1975, p.259-261.

22 Doyle W. The Parlement of Bordeaux and the End of the Old Regime. 1771-1790. New York, 1974, p.96-98.

23 Ibid., p.98; Meyer J. La noblesse bretonne au XVIII siecle, v.1. Paris, 1966, p.145-146.

24 Ford F. Op.cit., p.214.

25 Пименова Л.А. Дворянство накануне Великой французской революции. М., 1986, с.37-38; Mousnier R. Op.cit., v.l, p.l31,166; v.2, p.323.

26 Egret J. L'aristocratie parlementaire francaise a la fin de l'Ancien Regime, — Revue historique,1952, №1, p.8-14.

27 Mousnier R. Op.cit., v.1, p.131.

28 Ibidem.

29 MeyerJ. Op.cit., v.2, p.935.

30 Floquet A. Histoire du Parlement de Normandie, v.VII. Rouen, 1840-1842, p.329; Wolff L. Le Parlement de Provence au XVIII siecle. Aix, 1920. p.19; Egret J. Le Parlement de Dauphine et les affaires publiques dans la deuxieme moitie du XVIII siecle, v.1. Grenoble, 1942, p.23; Doyle W. The Parlement of Bordeaux, p.18.

31 О реформаторской политике абсолютизма см.: Фор Э. Опала Тюрго. 12 мая 1776, М., 1979; Лебедева Е. И. К истории политического кризиса накануне Великой французской буржуазной революции (план реформ Ш.-А. де Калонна). - Проблемы новой и новейшей истории. М., 1983; Marion М. Machault d'Arnouville. Paris, 1891; Egret J. Necker, ministre de Louis XVI. Paris, 1975; Laugier L. Un ministere reformateur sous Louis XV. Le Triumvirat. Paris, 1975.

32 Robert P.A. Op.cit., p.503.

33 La Cuisine. Le Parlement de Bourgogne depuis son origine jusqu'a sa chute, v.3. Dijon-Paris, 1864, p.272-273; Dubedat J.B. Histoire du Parlement de Toulouse, v.2. Paris, 1885, p.459.

34 Chronique de la regence et du regne de Louis XV (1718—1763), ou Journal de Barbia, avocat au Parlement de Paris (далее - Barbier. Journal), v.8. Paris, 1866, p.90—91.

35 Remontrances du Parlement de Paris au XVIII siecle, v.1-3. Paris, 1888-1898, v.2, p.334.

36 Цит.по: Egret J. Louis XV et fopposition, p.108.

37 Ibid., р.115-116,119.

38 Текст соответствующего постановления см.: Архив внешней политики России, ф. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д.240, л.30-31 об.

39 Barbier. Journal, v.8, р.9-10; Egret J. Louis XV et l'opposition, p.130-131.

40 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.7, с.220.

41 Gazette, 1759, №15, р.57.

42 Remontrances du Parlement de Bretagne au XVIII siecle. Angers, 1909, p.55-56.

43 Barbier. Journal, v.7, p.269, 311.

44 Villers R. reorganisation du Parlement de Paris et des Conseils superieurs d'apres la reforme de Maupeou (1771-1774). Paris, 1937.

45 Об этом см. Берго И.Б. Идейно-политический конфликт.

46 Barbier A. Dictionnaire des ouvrages anonymes, v.1—4. Paris, 1964.

47 Maupeou J.de, Le chancelier Maupeou. Paris, 1942, p.169, 189-191.

48 IX-eme Supplement a la Gazette de Prance. - In: Les Efforts de la liberte' et du patriotisme contre le despotisme du Sr de Maupeou, Chancelier de France, v. 4. Londres, 1773, p.32-33, 49 X-eme Supplement a la Gazette de France. Ibid., p.55-56.

50 Hardy S.P. "Mes loisirs", v.1. Paris, 1912, p.260.

51 Ibid., p.237.

52 Flammermont J. Le chancelier Maupeou et les parlements. Paris, 1885, p. 332.

53 Цит. по: Фор Э. Указ.соч., с.164.

54 Remontrances du Parlement de Paris, v.3, p.279.

55 Ibid., p. 309, 332-333.

56 Carre H. Turgot et Ie rappel des parlements (1774). - La Revolution francaise, 1902, v.43, № 9, p.193-208.

57 Об этом см. Лебедева Е.И. Парижский парламент и абсолютизм.

58 Remontrances du Parlement de Paris..., v.2, p.74.

59 Remontrances du Parlement de Bretagne..., p.56—57.

60 Tableau des differents ages de la Monarchic franeaise. — In Les Efforts de la liberte, v.2, p.71.

61 Principesde la legislation franeaise. [s.L], 1771, p. 1, 68.

62 Remontrances du Parlement de Paris, v. 2, p. 243-244.

63 Remontrances du Parlement de Bretagne,.., p.L.

64 Prost F. Les remontrances du Parlement de Franche-Comte au XVIII siecle. Lyon, 1936, р.83.

65 Goubert P., RocheD. Les Francais et l'Ancien Regime, v.2. Paris, 1984, p.181-254.

66 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.37, с.126.

67 Рюде Дж. Народные низы в истории 1730-1848, М., 1984, с.67.

68 Марат Ж.П. Избранные произведения, т.2. М., 1956, с.88.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии

Документов:	31216
Публикаций:	6505
Файлов:	29329

Парламенты и политическая борьба во Франции накануне Великой французской революции

Ирина Борисовна Берго