Вечернее заседание 8 марта 1938 года
Комендант суда. Суд идет, прошу встать.
Председательствующий. Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается.
Подсудимый Буланов, вы подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии?
Буланов. Да, подтверждаю. Ряд фактов и данных, которые я сообщал на предварительном следствии, на допросах у Прокурора, о которых я буду показывать сейчас, мне известны лично со слов, из разговора с Ягодой или из разговоров его в моем присутствии с другими соучастниками.
За годы работы у Ягоды в качестве личного секретаря и секретаря наркомата, я привык смотреть на все глазами Ягоды, проводя значительную часть суток в течение ряда лет в наркомате, около Ягоды и для Ягоды, оторванный целиком и полностью от партийной жизни, от партии, от общественности. Если можно так выразиться, это был один свет для меня в окошке. И, в конце концов, Ягода сделал из меня полностью преданного ему человека, в отношении которого он знал, что этот человек его не выдаст, и поэтому ни в разговорах со мною, ни в разговорах при мне с другими, он не делал никаких секретов, не было никаких элементов конспирации. Отсюда — моя осведомленность о преступлениях, которые мне известны от него.
Должен сказать, что, примерно, в 1931 году, впервые, неожиданно для меня, очевидно считая, что я уже совершенно вышколенный и обработанный человек, Ягода сказал мне, что он—правый. О заговоре впервые я услышал от Ягоды в 1934 году. Постепенно отдельными беседами Ягода вводил меня в курс контрреволюционной работы. Оторванный от партийной жизни, я во всем ему, Ягоде, слепо доверял.
Вышинский. В каком году вы говорите Ягода сказал вам, что он — правый?
Буланов. В 1931 году.
Вышинский. С какого времени вы служите вместе с Ягодой?
Буланов. Примерно с конца 1929 года.
Вышинский. Продолжайте ваши показания.
Буланов. Ягода как-то в разговоре сказал мне, что они (это значит — он и стоящие за ним — правые) объединились с троцкистами и зиновьевцами, что нормальным путем, путем легальной борьбы в партии рассчитывать на какой-нибудь успех совершенно нечего, что для достижения власти в их распоряжении остается единственное средство — это насильственный способ прихода к власти путем непосредственного вооруженного переворота.
Одну из главных ролей переворота, по его словам, должен был выполнить Енукидзе и вторая, пожалуй, не менее важная роль, по его словам, ложилась на его, Ягоды, плечи. У них была сфера влияния: Кремль — у Енукидзе, аппарат НКВД — у Ягоды. Сам Ягода в этот раз и неоднократно мечтал, правда я не назову это мечтами, потому что он достаточно реально представлял, что в случае удачи переворота в будущем Совнаркоме он должен был быть председателем Совнаркома.
Вышинский. Председателем Совнаркома?
Буланов. Так. Партийная работа ложилась, по его определению, на Томского, Бухарина и Рыкова, причем Томский, по их предположениям и расчетам, как и был, должен был остаться на роли руководителя профсоюзов. Секретарями ЦК должны были быть Рыков и Бухарин, причем Ягода подчеркивал, что когда он будет председателем Совнаркома, — роль секретарей ЦК при нем будет совершенно иной. Какой именно — я едва ли смогу объяснить.
Мне припоминается, — я прошу суд учесть, что то, что я показываю, не является предметом одного какого-нибудь разговора, — я говорю из разновременных разговоров, из разговоров только со мной и в присутствии других. Ягода меня совершенно не стеснялся, я суммирую все разговоры, причем за точность изложения я отвечаю полностью.
Мне вспоминается в связи с этим параллель, которую Ягода проводил между будущим секретарем будущего ЦК Бухариным и Геббельсом. Должен сказать, что Ягода вообще сильно увлекался Гитлером.
Вышинский. Вообще фашизмом увлекался? А конкретно?
Буланов. Он увлекался Гитлером, говорил, что его книга “Моя борьба” действительно стоящая книга.
Вышинский. Стоящая?
Буланов. Он подчеркивал неоднократно, что Гитлер из унтер-офицеров выбрался в такие лица.
Вышинский. А Ягода сам не был унтер-офицером раньше?
Буланов. Я не знаю, но поведение его от унтер-офицерского мало отличалось.
В будущем правительстве, если память мне не изменяет, председателем ЦИК назывался Енукидзе.
Вышинский. А Геббельс причем тут?
Буланов. Он говорил, что Бухарин будет у него не хуже Геббельса.
Вышинский. Это он говорил о Бухарине?
Буланов. Надо полагать, что когда он проводил эту параллель, насколько я понимаю и разбираюсь, он вкладывал тот смысл, что он, председатель Совнаркома, при таком секретаре типа Геббельса и при совершенно послушном ему ЦК, будет управлять так, как захочет. Так я его понимал. Думаю, что по отношению к нему я составил себе правильное представление.
Мысль такова, что Бухарин будет у него в руках марионеткой и будет делать все, что ему. Ягоде, угодно.
Вооруженный переворот, по определению Ягоды, они приурочивали обязательно к войне. Я как-то задал Ягоде недоуменный вопрос: я собственно, не понимаю — война, непосредственная опасность, напряг женное положение и в это время правительственное потрясение — так на фронте дела могут весьма и весьма пошатнуться. Ягода мне на это прямо сказал, что я — наивный человек, если думаю, что они, большие политики, пойдут на переворот, не сговорившись с вероятными и неизбежными противниками СССР в войне. Противниками назывались немцы и японцы. Он прямо говорил, что у них существует прямая договоренность, что в случае удачи переворота, новое правительство, которое будет сконструировано, будет признано, и военные действия будут прекращены.
Вышинский. На каких условиях?
Буланов. Я боюсь сказать точно, но у меня в памяти осталось насчет концессий и уступок. Тогда же впервые я услышал о том, что Крестинский и Карахан — это целиком их люди, причем люди не только ответственные, но и умеющие работать, конечно, работать в контрреволюционном смысле. Уже гораздо позже я услышал фамилию Тухачевского, который должен был в будущем правительстве быть народным комиссаром обороны.
Вышинский. А вот о связях с троцкистами что вы можете рассказать.
Буланов. Я перейду к этому дальше.
Чтобы быть кратким и в то же время точным, я перейду к той части преступления, в которой я, по прямому указанию Ягоды, принимал непосредственное участие, — к отравлению.
Вышинский. Может быть вы раньше расскажете обо всех преступных связях, которые были, и сговоре, который был, а затем и о конкретных фактах отравления.
Буланов. Хорошо, пожалуйста.
Вышинский. Известно ли вам о том, что Ягода был, как член центра правых, связан с троцкистами? Буланов. Известно.
Вышинский. Откуда это было вам известно? С кем он был связан и как был связан?
Буланов. Совершенно очевидно, что Ягода был в самой тесной связи с лидерами правых. Он был связан и с троцкистами. Об этом я сужу потому, что я был не раз свидетелем его непосредственных заданий, по линии оперативной, которые он соответствующим лицам, ведающим определенной частью работы, давал в той или иной мере прямые или косвенные указания о неразвертывании дел троцкистов, наоборот, о свертывании ряда дел и троцкистов, и правых, и зиновьевцев.
Вышинский. То есть, что он их покрывал?
Буланов. Я бы сказал, что не только покрывал, но помогал им работать.
Чтобы не быть голословным, я приведу несколько фактов. Например, Ягода дал указание, чтобы Угланов держался, не выходя из таких рамок, в своих показаниях.
Вышинский. Не припомните ли вы зловещую фигуру одного из предыдущих процессов, фигуру Дрейцера? Какие с ним у Ягоды были отношения?
Буланов. Я помню, что, несмотря на то, что соответствующий начальник отдела располагал совершенно конкретными, точными данными о продолжительной троцкистской деятельности Дрейцера, Дрейцер не был арестован. И вообще я должен сказать, что линия у Ягоды в отношении правых, и троцкистов, и зиновьевцев была определеннейшим образом повернута на свертывание борьбы.
Вышинский. Меня интересуют конкретные факты.
Буланов. Это была общая линия, и только когда было партийное напоминание или общественное напоминание, когда открыто выпирал целый ряд одиозных лиц, тогда он репрессировал, причем репрессии эти носили совершенно условный характер.
Вышинский. Ягода знал о заговорщической деятельности Дрейцера и прикрывал его?
Буланов. Совершенно точно.
Вышинский. А не помните ли вы другую фигуру одного из предыдущих процессов, не менее зловещую фигуру, — Ивана Никитича Смирнова? Не известно ли вам, был ли и с ним связан Ягода и не покрывал ли он его?
Буланов. Из фактов относительно Смирнова я знаю точно, что когда Смирнов был в тюрьме. Ягода посылал Молчанова и через него дал указание Смирнову, в каких рамках держаться в случае необходимости, когда от него потребуют те или иные показания. Это совершенно точно.
Вышинский. А неизвестно ли вам, что сделал Ягода, когда Смирнова из этой тюрьмы доставили в Москву?
Буланов. Я знаю, что Ягода нарушил свое обычное поведение. Он обычно в тюрьму не ходил, а по прибытии Смирнова ходил к нему.
Вышинский. В камеру?
Буланов. Да.
Вышинский. Чем он там занимался?
Буланов. Я слышал его разговор с Молчановым о том, что за поведение Смирнова на суде он, Ягода, спокоен.
Вышинский. Значит, он его обработал. Каково отношение было к Каменеву после убийства Сергея Мироновича Кирова?
Буланов. Когда было вынесено решение об аресте Каменева и Зиновьева, Ягода послал меня арестовать Каменева.
Вышинский. С кем он вас посылал?
Буланов. Я был с Паукером.
Вышинский. Кто такой Паукер?
Буланов. Начальник оперативного отдела.
Вышинский. И вместе с тем, кто он?
Буланов. Человек, целиком посвященный в заговорщические дела и один из исключительно доверенных людей, который был связующим звеном с Енукидзе.
Вышинский. Не был ли Паукер германским разведчиком?
Буланов. Я узнал потом, что он был шпионом.
Вышинский. Германским разведчиком?
Буланов. Совершенно точно.
Вышинский. Обвиняемый Ягода, вам известно было, что Паукер — германский разведчик?
Ягода. Да, известно.
Вышинский. Садитесь. Значит Паукер и вы, Буланов, были посланы Ягодой арестовать Каменева. А Зиновьева кто должен был арестовать?
Буланов. По-моему, Молчанов и Волович.
Вышинский. Кто такой был Молчанов?
Буланов. Начальник секретно-политического отдела НКВД и член организации.
Вышинский. Какой организации? Подпольной организации правых?
Буланов. Да.
Вышинский. А Волович?
Буланов. Волович — заместитель начальника оперативного отдела, — известно, что он причастен к шпионажу.
Вышинский. Подтверждаете ли вы. Ягода, что Волович был также германским шпионом?
Ягода. Да, подтверждаю.
Вышинский. Подсудимый Буланов, как же вас инструктировал Ягода, направляя для ареста Каменева и Зиновьева?
Буланов. Инструктаж был простой: привези, обыска не делай. Это я и выполнил.
Вышинский. Это вы и выполнили. Продолжайте теперь дальше рассказывать.
Буланов. Я перейду прямо к тем конкретным преступлениям, участником которых был лично и я. Со слов Ягоды я знаю, что решение об убийстве Николая Ивановича Ежова...
Вышинский. Вам неизвестно, где хранился секретный архив Рыкова?
Буланов. Он у Ягоды.
Вышинский. Заговорщический архив?
Буланов. Если бы он не был заговорщическим, едва ли бы Рыков такое надежное место искал.
Перехожу к покушению на жизнь Н. И. Ежова. Со слов Ягоды, решение об убийстве Николая Ивановича Ежова ими, то есть центром, было принято исключительно с политическими целями. Это был один из этапов или одна из мер к обеспечению их от провала как участников заговора, а значит и сохранения возможности осуществления и самого заговора. Причиной, которая послужила, чтобы вынести такое решение, было то, что вскоре тут же или, вернее, после убийства Кирова, Ежов по поручению ЦК ВКП(б) наблюдал за следствием. И я лично от Ягоды знаю, что тут же вскоре, во все нарастающем темпе, обострялось чрезвычайное беспокойство Ягоды этой работой Н. И. Ежова. Ягода подчеркивал, что Ежов чрезвычайно быстро, как он говорил, осваивается и усваивает все особенности работы Управления государственной безопасности и что нет абсолютно никакой уверенности в том, что он, в конце концов, не придет прямо к раскрытию истинного положения вещей, к раскрытию заговора. Ягода, я знаю это опять-таки из разговоров его с рядом начальников оперативных отделов и, в то же время, членов заговорщической организации, Ягода использовал все, чтобы дезинформировать Н. И. Ежова. Материалы, соответствующие информации, протоколы — посылались Ежову только те. которые определялись Ягодой и его помощниками. Прятались, утаивались соответствующие сообщения, документы. В общем, делалось все, чтобы затруднить работу Ежова. И все-таки, к началу первой трети 1936 года Ягода сказал прямо, что у него абсолютно нет не только никакой уверенности, никакой гарантии, что Ежов не докопается до истинного положения вещей, но что, наоборот, он уже теперь убежден, что тот стоит настолько на верном пути, что нужны какие-то решительные меры, чтобы локализовать реально назревшую опасность.
В первой половине 1936 года я узнал впервые, что в свое время Ягоде было известно о том, как было организовано убийство Кирова. Как-то я зашел, как всегда, без доклада, без предупреждения, в кабинет Ягоды и застал его в сильно возбужденном состоянии, когда он беседовал с Молчановым. Когда Молчанов ушел, Ягода в состоянии большого раздражения бросил фразу: “Кажется, Ежов докопается и до ленинградского дела”. Потом, спохватившись, хотя он обычно от меня ничего не скрывал, он, предупредив меня об исключительной конспирации этого сообщения, которое будет сделано, и лишний раз в двадцатый или сороковой, пообещав, “в случае чего” оторвать голову, сказал, что ему было известно, что готовится покушение на Сергея Мироновича Кирова, что в Ленинграде у него был верный человек, посвященный во все — заместитель начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая, между прочим, Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его как свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при этой аварии убит и таким образом они избавились от опасного свидетеля. Мне стала тогда понятна та исключительно необычайная забота Ягоды, которую он проявил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники были арестованы и преданы суду. Я припомнил, что лично мне он поручил заботу о семье Запорожца, о семье Медведя, помню, что он отправил их Для отбывания в лагерь не обычным путем, он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого назначения. Перед отправкой он вызывал к себе Запорожца и Медведя.
Опасность провала была настолько очевидной для них и реальной, что Ягода решил стать на путь более решительных действий, просто говоря, он решил убить Н. И. Ежова. Со слов Ягоды я знаю, что летом 1936 года он поручил другим лицам, не проходящим по этому делу отравление квартиры, в которой жил Ежов. Как, когда, чем, при каких обстоятельствах это было сделано, он мне не говорил, и я этого не знаю, но что это было сделано, в этом я уверен, потому что я знаю, что у Ягоды слово с делом чрезвычайно редко расходилось.
Когда он был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета и той части комнат, которые примыкают к кабинету, здания НКВД, там, где должен был работать Николай Иванович Ежов. Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой. Я ни в химии, ни в медицине ничего не понимаю, может быть, путаюсь в названиях, но помню, что он предупреждал против серной кислоты против ожогов, запаха и что-то в этом духе. Это было 28 сентября 1936 года. Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом в присутствии меня и Ягоды. Это было 29 сентября. Ягода сказал мне, что это опрыскивание нужно делать 5—6—7 раз, что и было сделано. Я два или три раза приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, что это был большой металлический баллон с большой грушей. Я знаю этот пульверизатор, он был в уборной комнате у Ягоды, заграничный пульверизатор. Второй и третий раз разбрызгивание производил Саволайнен в моем присутствии, остальные разы без меня. Обо всем он говорил и мне, и докладывал Ягоде.
Должен еще добавить, что 28 сентября, когда был этот разговор, Ягода вынул из своего шкафчика, где у него находилось много каких-то вещей, в частности, пузырьков, и передал мне две ампулы, по внешнему виду нерусского производства, сказав мне при этом: это — яды, которые нужно разбрызгивать одновременно с ртутным раствором. Что это было, как это называлось, я не знаю. Я это передал Саволайнену, и тот разбрызгал вместе с ртутным раствором.
Вот все, что мною сделано в части покушения на жизнь Николая Ивановича Ежова.
Вышинский. Скажите, пожалуйста, Ягода вообще интересовался ядами?
Буланов. Исключительно.
Вышинский. В чем же выражался этот его особый интерес к ядам?
Буланов. Такая заинтересованность появилась у него, примерно, с 1934 года. Я повторяю, гражданин Прокурор, что мог судить об этом не только на основании разговоров, но и тех действий, которые мне были известны. Я знаю, что он, например, свел чрезвычайно близкое знакомство с рядом химиков, давал прямое задание о постройке, вернее, об организации химической лаборатории.
Вышинский. Для чего?
Буланов. Все время при этом подчеркивалось, что она должна находиться в распоряжении Ягоды, так как в его арсенале нет достаточного количества ядов, как средства, необходимого для определенных целей.
Вышинский. Каких?
Буланов. Это потом было продемонстрировано совершенно реально.
Вышинский. То есть?
Буланов. Для контрреволюционных целей, для целей убийства. Я знаю, что у него был к этой работе привлечен ряд лиц. Организация этой лаборатории была реальным фактом. Это я знаю потому, что мне лично он приказал подыскать соответствующее помещение и передать его определенным лицам. И я это сделал. Здание я нашел и передал. Я, правда, там не бывал, но от этих лиц слышал, что для организации этой лаборатории делалось все, причем Ягода предупредил меня, что это настолько важное дело, что указанным лицам нужно предоставлять неограниченные средства, не контролировать их расходование.
Вышинский. Этот интерес к ядам был связан с его заговорщическими действиями и планами?
Буланов. Совершенно определенно. В одном из частичных разговоров, когда речь шла о том государственном перевороте, который они организовывают, Ягода говорил, что для осуществления этого переворота нужны будут все средства — и вооруженное выступление, и провокация, и даже яды, потому что иногда, как он определил, бывают моменты, когда нужно действовать медленно и чрезвычайно осторожно, и бывают моменты, как он говорил, когда нужно действовать и быстро, и внезапно. Смысл такой был, что все средства хороши и церемониться в применении средств не следует.
Вышинский. И что при перевороте яд может сыграть важную роль?
Буланов. Он даже сказал, как мне помнится, — “решающую”.
Вышинский. После снятия Ягоды с должности народного комиссара внутренних дел вы еще оставались на работе в Наркомвнуделе?
Буланов. Да, я остался там работать.
Вышинский. И долгое время вы там работали?
Буланов. До ареста.
Вышинский. Примерно до какой поры?
Буланов. До конца марта 1937 года.
Вышинский. А Ягода когда был снят?
Буланов. В конце сентября 1936 года.
Вышинский. Скоро ли после того, как ушел Ягода, было приступлено к отравлению?
Буланов. Первое опрыскивание было произведено 29 сентября, второе было сделано через два-три дня, а последнее, если память не изменяет, — в декабре. Всего было сделано 6 или 7 опрыскиваний.
Вышинский. 6 или 7 таких опрыскиваний?
Буланов. Да.
Вышинский. А вы лично при каких опрыскиваниях присутствовали?
Буланов. Я помню точно. Это было первое, второе, третье и последнее. Всего 4 раза.
Вышинский. А между этими опрыскиваниями кто их производил?
Буланов. Это делал Саволайнен.
Вышинский. Вы об этом знали?
Буланов. Да, знал.
Вышинский. А кто его инструктировал?
Буланов. Как я уже показывал, первое опрыскивание делал Саволайнен в присутствии Ягоды и меня.
Вышинский. Это было когда?
Буланов. Это было точно — 29 сентября.
Вышинский. То есть?
Буланов. Накануне ухода Ягоды.
Вышинский. Кроме злодейской подготовки отравления, направленного против Николая Ивановича Ежова, вам известны еще какие-нибудь преступления такого же рода, совершенные Ягодой и вами или только Ягодой?
Буланов. Да, мне совершенно точно известно об умерщвлении Менжинского, Алексея Максимовича Горького и Максима Алексеевича Пешкова.
Вышинский. Расскажите об этих случаях коротко.
Буланов. Умерщвление А. М. Горького было предпринято Ягодой, как одна из реальных мер к созданию условий успеха в случае удачи переворота. Ягода говорил, что, когда правые убедились, что Алексей Максимович не только целиком и полностью разделял полигику партии и правительства, но что и сам, со свойственным ему энтузиазмом, включился в строительство социалистического государства, когда они видели, слышали и наблюдали, с каким исключительным восхищением Алексей Максимович по каждому поводу говорил о роли Сталина в строительстве социалистического государства, то они пришли единодушно к выводу, что в случае удачи переворота Алексей Максимович поднимет открытый голос против них, а при том авторитете, который Горький имел во всех слоях населения в Советском Союзе и при том его исключительном значении перед культурно-мыслящими людьми за границей, этот бунт — как Ягода говорил — Горького против новой власти был бы исключителен по своим последствиям. Поэтому они решили своевременно убрать Горького.
Со слов Ягоды я знаю, что в этом преступлении принимали участие доктор Левин, профессор Плетнев и секретарь Горького Крючков. Я лично несколько раз слышал, как Ягода инструктировал Крючкова о том, что он должен постараться простудить Алексея Максимовича, говоря, что при том состоянии легких, которое было у Горького, простуда может быть чревата последствиями, а остальное все, что нужно, сделают Плетнев и Левин. Насколько мне известно, Левина Ягода привлек, завербовал к этому делу и вообще к случаям отравления, используя какой-то компрометирующий против него материал (какой, я не знаю), и то, что он подкупал Левина. Лично я, например, организовывал ту дачу, о которой говорил здесь доктор Левин. Я лично доктору Левину не один раз давал, по распоряжению Ягоды, когда Левин ездил за границу, деньги в иностранной валюте.
Вышинский. Кстати, не припомните ли вы, сколько вы давали?
Буланов. Это было два или три раза, боюсь сказать точно, думаю, что доктор Левин, который получал, точнее меня скажет, но порядка так около тысячи долларов каждый раз. За точность суммы я не ручаюсь, но такого порядка. И по приказу же Ягоды я давал указание
да границу о том, чтобы доктора Левина пропускали без таможенного осмотра. А по словам Ягоды, Крючкова и особенно убеждать не приходилось, так как он сказал, что Петр Петрович сам заинтересован в известной мере, как литературный наследник, — смысл так я понял у него, — после Алексея Максимовича Горького. Из того, что мне говорил Ягода, я знаю, что Крючковым было так и сделано, что по настоянию Ягоды он перевез Горького в Москву в неудобное, кажется, по климатическим условиям время года, что здесь по приезде он направил его на городскую квартиру, где кто-то болел гриппом, то есть в атмосферу, где вернее всего, при слабости Алексея Максимовича, он должен был заразиться гриппом. А дальше, при лечении его так, как я говорил, и Левин, и Плетнев, путем заведомо неправильного лечения, сделали свое дело. Вот все, что я знаю по поводу умерщвления Алексея Максимовича Горького.
Вышинский. А умерщвление Менжинского было произведено по прямым указаниям, кого?
Буланов. По указанию Ягоды. Причем должен сказать, если в умерщвлении Горького были, как он говорил, исключительно политические мотивы, то здесь я от него знаю о мотивах уже личного порядка.
Вышинский. То есть?
Буланов. О личных мотивах человека, который хочет всеми средствами, всеми путями сделать себе карьеру, то есть ускорить освобождение поста, сделать пост председателя ОГПУ вакантным, считая, очевидно, что при этом положении он. Ягода, — единственная кандидатура на пост председателя.
Вышинский. Это ваш анализ?
Буланов. Конечно, здесь играли роль и политические мотивы. Центру правых, вообще заговорщиков, больше чем интересно иметь во главе карательного органа своего человека, одного из своих лидеров, то есть создать гарантию, почти полную возможность любые концы спрятать в воду.
Но Ягода мне лично говорил и мотивы личного характера. Он не раз подчеркивал, что Менжинский фактически не работает длительное время, а работу приходится нести ему. Ягоде. Точку над “и” он поставил, по-моему, в 1933 году, когда он мне сказал прямо, что он решил ускорить, то есть, попросту говоря, уничтожить Менжинского, что он к этому делу приспособил доктора Левина, но что у Левина чего-то не вышло. А потом я от него знаю точно, что он в качестве прямого исполнителя привлек доктора Казакова.
Вышинский. Кстати, вам не известно — был Казаков у Ягоды в Наркомвнуделе, в его кабинете, по этому вопросу?
Буланов. Если Ягода давеча заявлял, что он первый раз видит Казакова, так я жду теперь, что он скажет, что он и меня первый раз в жизни видит. Казакова, конечно, он видел и видел неоднократно. Я, например, лично припоминаю случай, когда Казаков был в кабинете У Ягоды. Это у меня сохранилось в памяти потому, что это было в выходной день. За числа я не ручаюсь.
Вышинский. Позвольте Казакова спросить. Обвиняемый Казаков, Когда это было?
Казаков. 6 ноября.
Вышинский. Год?
Казаков. 1933 год.
Буланов. У меня осталось в памяти, что это был выходной день выходные дни мы обычно соблюдали, а в этот день мы были в управлении. Что Ягода Казакова видал очень часто у Менжинского, — это факт, Казаков приходил очень часто к Менжинскому в кабинет.
Вышинский. Казаков часто бывал в кабинете у Менжинского?
Буланов. Да, очень часто.
Вышинский. И Ягода не мог его не видеть?
Буланов. Да, Ягода видел Казакова не раз в кабинете Менжинского.
Вышинский. Значит, Ягода неправду здесь говорит?
Буланов. Неправду. Откуда бы я взял, что Ягода мне сказал, что привлечен к этому делу — делу убийства Менжинского — и доктор Казаков и что они проделывают это вдвоем с Левиным, что Казаков употребляет такие мудреные лекарства, которые не только неизвестны медицине, но слабо известны самому Казакову, так что следы после этого отравления найти будет трудно. Это говорил мне Ягода.
Откуда бы иначе я взял?
Вышинский. Подсудимый Ягода, вы слышали показания Буланова по поводу отравления Менжинского?
Ягода. Да, слышал.
Вышинский. После этих показаний, которыми устанавливается ваше участие в отравлении, вы будете продолжать отрицать это участие?
Ягода. Нет, я подтверждаю свое участие.
Вышинский. Подтверждаете?
Ягода. Да.
Вышинский. Подсудимый Буланов, а умерщвление Максима Пешкова — это тоже дело рук Ягоды?
Буланов. Конечно.
Вышинский. Подсудимый Ягода, что вы скажете на этот счет?
Ягода. Признавая свое участие в болезни Пешкова, я ходатайствую перед судом весь этот вопрос перенести на закрытое заседание.
Вышинский. Я не возражаю.
Подсудимый Буланов, вот вы нам нарисовали здесь чудовищную картину ряда преступлений, совершенных вами под руководством Ягоды. Кто еще из руководителей “право-троцкистского блока” участвовал в этих преступлениях по вашим данным?
Буланов. Мне Ягода говорил прямо, что решение об отравлении Ежова и умерщвлении Горького было принято Рыковым, Бухариным...
Вышинский. И Енукидзе?
Буланов. И Енукидзе, само собой.
Вышинский. Словом головкой “право-троцкистского блока”?
Подсудимый Рыков, известно ли вам о том, что было принято “право-троцкистским блоком” решение физического уничтожения Алексея Максимовича Горького?
Рыков. Нет.
Вышинский. А что вам известно было об этом?
Рыков. Мне было известно то чрезвычайно враждебное отношение у Алексею Максимовичу Горькому, которое проявлялось со стороны троцкистов, в некоторых кругах правых на протяжении ряда лет.
Вышинский. У вас был разговор с Енукидзе в конце 1935 г. на эту тему?
Рыков. С Енукидзе? Да, был.
Вышинский. Какой разговор?
Рыков. Мне Енукидзе сообщил, что троцкисты и зиновьевцы чрезвычайно озабочены тем влиянием, которое приобретает Горький, что он является решительным сторонником Сталина и генеральной линии партии. Поэтому, как он выразился, они считают необходимым, ввиду такого значения Горького, — а значение его и за границей, и у нас не нуждается в подтверждении,— они настаивают, как он выразился, на ликвидации его политической активности.
Вышинский. Значит, Енукидзе говорил о необходимости ликвидировать политическую активность Горького?
Рыков. Да.
Вышинский. Каким образом и в каком смысле?
Рыков. Он говорил в настолько повышенных тонах или резко враждебных выражениях, что мне было ясно (так как речь идет главным образом со стороны троцкистско-зиновьевской части), что за этим тоном кроется возможность применения и насильственных мер.
Вышинский. Из разговора с Енукидзе вы заключили о том, что речь идет об устранении политической активности Горького разными средст
вами, вплоть до насильственных мер'
Рыков. Да, может дойти в случае чего и до этого.
Вышинский. А что такое довести до насильственных мер? Можно понимать и до убийства?
Рыков. Конечно.
Вышинский. Значит, вы знали о готовящемся убийстве Горького?
Рыков. Не совсем так.
Вышинский. Что оно готовится, вы знали об этом?
Рыков. Я знал о том, что я вам уже говорил.
Вышинский. А этого разве недостаточно для квалификации?
Рыков. Для той квалификации, о которой вы говорите, это недостаточно. Может быть я недооценивал того, что говорил Енукидзе.
Вышинский. Недооценивали?
Рыков. Может быть у меня не было такого убеждения или мнения, что готовится покушение на жизнь Горького. У меня не было этого.
Вышинский. Но что такая задача может встать? То есть, иначе говоря, разговор с Енукидзе дал вам возможность понять, что можно не останавливаться перед убийством Горького?
Рыков. В этом разговоре с Енукидзе я достаточно категорически высказался против этих нападок.
Вышинский. Это вы, а я спрашиваю о блоке.
Рыков. Это я признал как один из участников блока.
Вышинский. Это ваше дело, признавать или не признавать.
Рыков. Я сказал и о моем протесте против этого.
Вышинский. Протест против чего?
Рыков. Против того тона, тех выражений, тех нападок, которые были со стороны Енукидзе по отношению к Горькому. Так как это было в той стадии, когда вопрос мог только возникнуть в таком смысле я думаю, что мое категорическое вмешательство и решительный протест эту возможность исключали.
Вышинский. Я формулирую то, что вы сейчас сказали, чтобы устранить в дальнейшем спор по этому вопросу, следующим образом: первое — в 1935 году вы имели разговор с Енукидзе, при котором он резко говорил, что троцкистско-зиновьевский блок настаивает на ликвидации политической активности Горького.
Рыков. Да.
Вышинский. Второе — по тону, по враждебности, по озверелости этого разговора можно было заключить, что для устранения политической активности А. М. Горького они не остановятся ни перед какими средствами.
Рыков. Сказать теперь об этом задним числом, это совершенно ясно.
Вышинский. А как вы тогда себе представляли?
Рыков. Я сказал, что я недооценивал эту опасность.
Вышинский. Это уже будет характеристика вашего отношения к факту, а меня интересует самый факт. Вы подтверждаете, что из разговора с Енукидзе можно было понять, что в целях ликвидации политической активности Горького, как он говорил, они не остановятся ни перед чем?
Рыков. Я бы просто сказал, что они могут не остановиться перед насильственными средствами.
Вышинский. Так. И третье — из этого разговора с Енукидзе было ясно, что может идти речь о террористическом акте против Горького.
Рыков. Да, так вопрос мог ставиться.
Вышинский. Это было ясно. Садитесь, пожалуйста.
Председательствующий (к Буланову). Вы кончили ваши показания?
Буланов. Кончил.
Вышинский. У меня есть вопрос к Буланову. Не известен ли вам случай, чтобы Ягода пересылал деньги Троцкому?
Буланов. Совершенно точно известно.
Вышинский. В каком году?
Буланов. О том, что Ягода снабжает Троцкого деньгами, я узнал от Ягоды не сразу. В 1934 году Ягода вызвал меня и сказал, что ко мне придет один человек, которому я должен выдать 20 тысяч долларов.
Вышинский. 20 тысяч долларов? Для чего и для кого?
Буланов. Я никогда не спрашивал Ягоду зачем и для чего. Я этому человеку деньги выдал.
Когда на другой день я доложил о том, что это распоряжение выполнено, тогда Ягода мне сказал, что этому человеку мне придется и впредь давать те суммы денег, которые он будет указывать. И он между прочим сказал, что этот человек является его прямой связью с Троцким, что Троцкий за последнее время испытывает очень большую нужду в деньгах, и что те суммы, которые я выдал и буду выдавать, пойдут непосредственно Троцкому. Действительно, этот человек являлся да протяжении 1934—1936 годов четыре-пять раз, и я ему выдавал деньги каждый раз, получая, конечно, от Ягоды распоряжение о выдаче.
Вышинский. У меня больше вопросов нет.
Председательствующий. У защиты вопросы есть?
Защита. Нет.
Председательствующий. У подсудимых имеются вопросы?
Рыков. Буланов говорил относительно моего архива, найденного у Ягоды. Я хотел бы, чтобы он познакомил с находкой, — откуда этот архив, что в нем содержится и откуда он знает об этом.
Буланов. Если бы я знал точно, что там находится и размеры этого архива, я своему сопроцесснику ответил бы обязательно. К сожалению, я этими сведениями не располагаю. Я говорил об этом архиве на основании вот чего. Когда Ягода перебирался из одного помещения в другое при переделке здания, я не помню при каких обстоятельствах, но во всяком случае среди части вещей, которые лежали долгое время в несгораемом шкафу, я обнаружил кипу документов. Я спросил Ягоду. Он мне сказал: не разбирайте, это — архив Рыкова. Этого, мне кажется, было достаточно для того, чтобы сделать это заявление.
Председательствующий. Объявляю перерыв на полчаса.
* * *
Комендант суда. Суд идет. Прошу встать.
Председательствующий. Садитесь, пожалуйста.
Подсудимый Ягода, показания, которые вы давали на предварительном следствии, вы подтверждаете?
Ягода. Я подтверждаю.
Председательствующий. Что вы желаете сказать суду о ваших преступлениях?
Ягода. Начало моей антисоветской деятельности надо отнести к 1928 году, когда я вступил в антисоветскую организацию правых. Этому предшествовали мои переговоры с Рыковым, с которым у меня были довольно дружеские личные отношения.
Особенность моего положения в организации правых заключалась, главным образом, в том, что я, как заместитель председателя Объединенного Государственного Политического Управления, в то время не мог участвовать в открытой контрреволюционной борьбе правых и находился в законспирированном положении. О такой моей роли в организации правых знали несколько человек: Рыков, Бухарин, Угланов, Смирнов А.П. (Фома), Томский. На первом этапе борьбы правых против Советской власти моя роль заключалась в том, что я снабжал организацию правых — Рыкова и Бухарина — тенденциозно подобранными секретными материалами ОГПУ, которые они — Бухарин и Рыков — использовали в своей борьбе против партии.
В дальнейшем, когда правые перешли на нелегальное положение в борьбе с партией и Советской властью, центром правых была на меня возложена задача ограждения организации правых от провала. И по этой договоренности я на протяжении ряда лет принимал все меры к тому, чтобы оградить организацию, в особенности ее центр, от провала. Я должен здесь со всей ответственностью заявить, что виною тому, что Советская власть и органы НКВД только в 1937—1938 годах смогли вскрыть и ликвидировать контрреволюционную деятельность организации правых и “право-троцкистского блока” является моя предательская работа в системе Народного Комиссариата Внутренних Дел. Если бы советская разведка была свободна от контрреволюционной группы правых и шпионов, которые благодаря мне сидели в аппарате НКВД, заговор против Советской власти несомненно был бы вскрыт в своем зародыше.
Эту свою вину я целиком признаю перед Советским судом. Наряду с этим ответственность за все это должны разделить со мною сидящие здесь на скамье подсудимых, в первую очередь — Рыков и Бухарин. В 1931 году, в период активизации нелегальной деятельности правых, когда задача ограждения организации от провала стала наиболее актуальной, руководители центра правых потребовали от меня внедрения на руководящую работу ОГПУ активных участников организации правых; для того, чтобы не быть голословным, я приведу конкретный факт назначения начальником секретно-политического отдела, который должен был вести борьбу с право-троцкистскими организациями, — участника организации правых Молчанова. Томский, в 1931 году, пригласил меня к себе на дачу, где кроме него был еще Фома (Смирнов) и предложил мне это сделать в самой категорической форме, что я и сделал. Молчанов был назначен начальником секретно-политического отдела ОГПУ. Тогда же Томский проинформировал меня о плане правых в отношении захвата власти и намечающемся блоке троцкистов и зиновьевцев с правыми. В связи с этим предложением, главным образом для того, чтобы, повторяю, оградить огранизацию непосредственно от провала, они и мотивировали необходимость назначения Молчанова, члена этой организации. К этому же периоду времени (1931—1932 годы) относится создание мною в аппарате ОГПУ группы правых из работников ОГПУ. Сюда входили: Прокофьев, Молчанов, Миронов, Буланов, Шанин и ряд других работников. В 1932 году, в связи с общим планом правых на свержение Советской власти и захват власти в свои руки, по предложению Томского, я устанавливаю связь с Енукидзе. Предложение это было не случайно. Тогда ведущей идеей правых и отправным пунктом деятельности организации была ставка на контрреволюционный переворот путем захвата Кремля. Я считаю излишним объяснять здесь суду, что сама по себе постановка этого вопроса являлась результатом краха ставки на массовое восстание, в первую очередь, на кулацкие восстания, которые в какой-то мере мыслились в период трудностей, то есть в 1930—1931 годах. В конце 1932 года, когда победа колхозного строя лишила нас ставки на массовые кулацкие восстания, ставка на так называемый “дворцовый переворот” стала главенствующей. Отсюда совершенно ясно, что моя роль в организации, роль человека, занимающего должность заместителя председателя ОГПУ, в руках которого находились технические средства переворота, то есть охрана Кремля, воинские части и так далее, была поставлена в центре внимания и именно поэтому, по предложению центра правых, я установлена была мною связь с Енукидзе (тогда он занимал пост секретаря Центрального Исполнительного Комитета СССР) — одним из руководителей заговорщической работы правых.
Одно предшествующее обстоятельство, в начале 1933 года, внесло серьезные коррективы в наш план. Я говорю о приходе к власти в Германии фашистов. Если до этого времени основная установка правых зиждилась на идее “дворцового переворота” собственными силами, то, начиная с 1933 года, была взята ориентация на фашистскую организацию.
Прежде чем ответить на вопрос, к чему конкретно сводилась ориентация на фашистскую Германию, я хочу заявить следующее: когда речь шла о так называемом “дворцовом перевороте”, то имелось в виду арестовать, свергнуть руководство Советской власти, партии и, свергнув Советскую власть, восстановить капиталистические отношения в стране, — то, чего Бухарин в течение его допроса не имел смелости заявить ясно и точно. Ставили ли мы задачу свержения Советской власти? Я на этот вопрос отвечаю положительно. Какой общественный политический строй мы восстановили бы в стране после свержения Советской власти? Я и на этот вопрос отвечаю прямо—капиталистический строй.
Перехожу к конкретному изложению фактов моих преступлений. С Енукидзе я связался в конце 1931 года или в начале 1932 года. К концу 1932 года я встречался с ним систематически, вместе с ним неоднократно обсуждал вопросы о так называемом “дворцовом перевороте”. Со слов Енукидзе я узнал, что в Кремле была создана военная заговорщическая организация, которая в любой момент готова совершить переворот. С его слов я узнал и относительно ориентировки на германский фашизм, пришедший к власти в 1933 году.
В 1933 году был организован и оформился центр, блок троцкистов, правых и зиновьевцев. Я узнал также, что блок через Рыкова связан с меньшевиками и через Бухарина — с эсерами. О решениях этого центра меня осведомлял Енукидзе. От него я узнал, что в январе 1934 года готовился государственный переворот с арестом состава XVII съезда партии, который происходил в то время.
Перехожу к изменнической работе “право-троцкистского блока”, к его связям с иностранными государствами.
Во-первых, я должен заявить суду, что под моим покровительством в самом аппарате ОГПУ, а затем НКВД, существовала группа моих сторонников, группа шпионов различных иностранных разведок. О шпионской деятельности Запорожца, Гая, Воловича, Паукера, Винецкого и других я знал, но в интересах заговора благоприятствовал их работе, считая их ценной силой при реализации заговорщических планов, в особенности по линии связи с иностранными разведками. Несомненно, что через этих шпионов иностранные разведки были осведомлены о моей принадлежности к организации правых и о моей роли в организации их. О существовании и деятельности всего “право-троцкистского блока” они также были хорошо осведомлены. Факты, подтверждающие это положение, я могу сообщить суду на закрытом заседании. Именно через одного из этих шпионов, в частности, через Винецкого, который занимал должность инспектора при Рыкове в Народном Комиссариате Связи, и была налажена связь блока, персонально Рыкова, с заграничным центром меньшевиков, с Николаевским.
Кроме этой группы шпионов в НКВД, мне известны и другие связи “право-троцкистского блока” с иностранными государствами. Я имею в виду участника заговора Карахана, связь которого я установил в 1935 году. Карахан меня посвятил во внешне-политическую ориентацию “право-троцкистского блока”, по поручению которого он, Карахан, вел переговоры с германскими фашистскими кругами. “Немцы, — как говорил мне Карахан, — помогут блоку в деле свержения Советской власти”. Карахан рассказал мне, что Троцкий давно уже ведет переговоры с немцами и слишком “ангажировался” (я беру это в кавычках), обещав им за помощь в борьбе с большевиками много лишнего. Троцкий обещал отдать немцам Украину, Японии — Приморье. Блок, по словам Карахана, поручил ему поторговаться с немцами. “Конечно, кое-что уступить придется”, — говорил Карахан. Карахан потребовал у меня информацию об организации “право-троцкистского блока” по Союзу для предстоящей беседы с фашистскими немецкими кругами. Я дал ему эту информацию об организации. Знаю, что у него состоялась встреча с руководящими фашистами, что было достигнуто тогда соглашение о поддержке немцами антисоветского блока, но детали переговоров, в том смысле, какой ценой достигнуто это соглашение, мне неизвестны. С кем он виделся персонально, я скажу на закрытом заседании.
Перехожу к террористической деятельности “право-троцкистского блока” и моей, в частности. Не для того, чтобы в какой-либо мере смягчить свою вину, но лишь в интересах установления истинного положения вещей, я должен заявить суду, что попытки со стороны некоторых обвиняемых по настоящему делу представить меня как профессионала-террориста, неверны по существу своему. Я не хочу и не могу опорочивать ни одного из предъявленных мне обвинений по части совершенных террористических актов. Но я хочу только подчеркнуть, что ни один из этих актов не совершен мною без директивы “право-троцкистского блока”. Чем объяснить, что мое имя в первую очередь связывается с этими террористическими актами? Это объясняется очень просто: только специфичностью моего положения в организации правых, а также объясняется это и тем, что я, как бывший народный комиссар внутренних дел, имел в своих руках больше технических возможностей для выполнения решения центра, нежели другие участники блока. Из прошедших на суде допросов ясна фактическая сторона совершенных террористических актов. Я хочу остановиться на политической стороне дела.
Во-первых, — убийство Кирова. Как обстояло дело? В 1934 году, летом, Енукидзе сообщил мне об уже состоявшемся решении центра “право-троцкистского блока” об организации убийства Кирова. В этом решении принимал непосредственное участие Рыков. Из этого сообщения мне стало совершенно известным, что троцкистско-зиновьевские террористические группы ведут конкретную подготовку этого убийствa. Излишне здесь говорить, что я пытался возражать, приводил целый ряд аргументов о нецелесообразности и ненужности этого террористического акта. Я даже аргументировал тем, что за совершение террористического акта над членом правительства в первую очередь ответственность несу я, как лицо, ответственное за охрану членов правительства. Излишне говорить, что мои возражения не были приняты во внимание и не возымели своего действия. Енукидзе настаивал на том, чтобы я не чинил никаких препятствий этому делу, а террористический акт, — говорил он, — будет совершен троцкистско-зиновьевской группой. В силу этого я вынужден был предложить Запорожцу, который занимал должность заместителя начальника Управления НКВД, не препятствовать совершению террористического акта над Кировым. Спустя некоторое время Запорожец сообщил мне, что органами НКВД был задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Кирова. Николаев был освобожден. Вскоре после этого Киров был убит этим самым Николаевым. Таким образом я категорически заявляю, что убийство Кирова было проведено по решению центра “право-троцкистского блока”. По решению этого же центра были произведены террористические акты и умерщвлены Куйбышев, Менжинский и Горький.
Как тут обстояло дело? Еще до убийства Кирова умер сын Горького — Максим. Я уже заявлял суду, что я признаю свое участие в заболевании Макса и ходатайствую вторично у суда о перенесении моих объяснений по этому делу на закрытое заседание суда.
Вышинский. У меня в связи с этим один только вопрос. Вы признаете себя виновным, как вы выражаетесь, в заболевании Пешкова?
Ягода. Все объяснения по этому вопросу я дам на закрытом заседании суда.
Вышинский. Хорошо. А в смерти Пешкова вы признаете себя виновным?
Ягода. Я говорю точно: все объяснения по этому вопросу я дам по совокупности на закрытом заседании суда.
Вышинский. Признаете вы себя виновным или не признаете?
Ягода. Разрешите на этот вопрос не отвечать.
Председательствующий (к Прокурору). У вас нет возражений, чтобы вопрос о смерти Пешкова перенести на закрытое заседание суда?
Вышинский. Я не возражаю, имея в виду, что результаты этого выяснения могут быть оглашены на открытом заседании.
Председательствующий. Суд определил ходатайство подсудимого Ягоды удовлетворить, и вопрос о смерти Пешкова переносится на закрытое заседание.
Подсудимый Ягода, продолжайте дальше.
Ягода. К этому времени было произведено умерщвление Менжинского. Я отрицаю, что в деле умерщвления Менжинского мною руководили личные соображения. На пост руководителя ОГПУ я претендовал не по личным соображениям, не из карьеристских соображений, а в интересах нашей заговорщической организации. Решение центра по этому вопросу мне было передано лично Енукидзе. В обоих этих случаях были использованы врачи, что создавало полную гарантию в смысле невозможности разоблачения
Когда Енукидзе передавал решение контактного центра об убийстве Кирова, я выразил опасение, что прямой террористический акт может провалить не только меня, но и всю организацию. Я указывал Енукидзе на менее опасный способ и напомнил ему, Енукидзе, о том, как при помощи врачей был умерщвлен Менжинский. Енукидзе ответил, что убийство Кирова должно совершиться так, как намечено, и что убийство это взяли на себя троцкисты и зиновьевцы, а наше дело — не мешать.
Что касается безопасного способа умерщвления при помощи врачей, то Енукидзе сказал, что в ближайшее время центр обсудит, кого именно из руководителей партии и правительства нужно будет убить этим способом в первую очередь.
Действительно, через несколько времени, при следующей встрече моей с Енукидзе, он сообщил мне, что центр принял ращение приступить к ряду террористических актов над членами Политбюро и, кроме того, персонально над Максимом Горьким. Мне было понятно решение относительно Куйбышева, но я никак не мог понять относительно совершения террористического акта над Горьким. Енукидзе мне объяснил, что “право-троцкистский блок”, имея в виду, как ближайшую перспективу, свержение Советской власти, видит в лице Горького опасную фигуру. Горький — непоколебимый сторонник сталинского руководства и несомненно, в случае реализации заговора, поднимет голос протеста против нас, заговорщиков. Учитывая огромный авторитет Горького внутри и вне страны, центр, по словам Енукидзе, принял категорическое решение о физическом устранении Горького.
Енукидзе предложил мне послать к нему Левина, ввиду моего категорического отказа. Я это выполнил, и после прихода Левина от Енукидзе я этот акт подтвердил. И в дальнейшем сам имел несколько разговоров с Левиным и по его предложению вызвал Плетнева к себе.
Я заявляю, что сидящие здесь, на скамье подсудимых, Рыков, Бухарин и другие несут полную ответственность за эти террористические акты. Я заявляю, что по их решению эти акты были осуществлены. Как это было сделано, это лучше меня скажут врачи.
Еще на одном факте я хочу остановить внимание суда. Это — факт попытки группы заговорщиков отравления Ежова.
После назначения Ежова народным комиссаром внутренних дел было совершенно ясно, что вся деятельность нашей группы, а также “право-троцкистского блока” будет вскрыта. Ежов уже начал разгром кадров заговорщиков и, конечно, мог добраться до центра блока, и до меня, в частности.
И вот, во имя спасения нашей организации, во имя спасения Рыкова, Бухарина и других, мы решили убить Ежова. Отравление производил Буланов, он об этом суду рассказал. Я некоторые моменты в его речи отрицаю, но они не меняют факта и не меняют существа.
Я не отрицаю также факта посылки по требованию Енукидзе денег Троцкому через Мирова-Абрамова.
Вот те сведения, которые я считаю нужным довести до сведения суда.
Председательствующий. Есть вопросы у вас, товарищ Прокурор?
Вышинский. Конечно.
Значит, если подытожить ваши объяснения, то можно будет сказать следующее:
Первое. — Что вы признаете себя виновным в давнишнем участии в подпольной работе правых.
Ягода. Да.
Вышинский. Второе. — Что вы признаете себя виновным в том, что были одним из руководителей “право-троцкистского подпольного блока”.
Ягода. Да, признаю.
Вышинский. Третье. — Что вы преследовали вместе с этим блоком цель свержения Советской власти и восстановления в СССР капитализма.
Ягода. Да, признаю. Была задача захватить Кремль.
Вышинский. Что вы избрали средством для свержения восстание в момент преимущественно войны. Это так?
Ягода. Нет, это не так. Вооруженное восстание—это бессмысленная вещь. Об этом могли думать только эти болтуны.
Вышинский. А вы думали о чем же?
Ягода. О “дворцовом перевороте”.
Вышинский. То есть, о насильственном перевороте, произведенном узкой группой заговорщиков?
Ягода. Да, также как и они.
Вышинский. Преимущественно приурочивая к военному нападению на СССР иностранных государств, или у вас были разные варианты?
Ягода. Вариант был один: захватить Кремль. Время не имеет значения.
Вышинский. Вы стояли на точке зрения целесообразности в случае войны подготовить и обеспечить поражение СССР?
Ягода. На этой точке зрения стоял блок, значит, и я.
Вышинский. Вы также признаете себя виновным и в шпионской деятельности?
Ягода. Нет, в этой деятельности я себя виновным не признаю.
Вышинский. Но вы сами сказали, что под вашим непосредственным руководством работало несколько шпионов?
Ягода. Да, это я признаю.
Вышинский. Вы знали, что они являются шпионами?
Ягода. Да, знал.
Вышинский. Вы знали, что они выполняют шпионские обязанности?
Ягода. Да, знал.
Вышинский. Значит, вы им помогали?
Ягода. Я в такой же мере отвечаю за этих шпионов, как...
Вышинский. Волович был шпион?
Ягода. Да.
Вышинский. Вы за Воловича отвечаете?
Ягода. Так же, как Рыков за Шаранговича.
Вышинский. О них будет особый разговор. Сейчас я говорю о вас. Вы признаете, что под вашим крылышком сидел целый ряд разведчиков, немецких и польских шпионов? Правильно это или нет?
Ягода. Да.
Вышинский. Вы знали об их шпионской деятельности и вы эту шпионскую деятельность покрывали?
Ягода. Да.
Вышинский. Я считаю, что раз вы покрывали их шпионскую деятельность, значит, вы им помогали, содействовали?
Ягода. Нет, в этом я не признаю себя виновным. Если бы я был шпионом, то уверяю вас, что десятки государств вынуждены были бы распустить свои разведки.
Вышинский. Это было бы делом этих государств. Волович был шпионом?
Ягода. Я это сказал.
Вышинский. Вы знали об этом?
Ягода. Знал.
Вышинский. Вы его не арестовали и не расстреляли?
Ягода. Нет.
Вышинский. Обнаруженных вами шпионов вы были обязаны арестовывать и расстреливать?
Ягода. Разумеется.
Вышинский. Значит, вы этого не сделали, то есть, иначе говоря, помогали шпионам действовать, как шпионам.
Ягода. Я покрывал их.
Вышинский. Вы помогали?
Ягода. Помогал — если бы я собирал материалы и передавал им.
Вышинский. А вы знали, что они передавали материал?
Ягода. Не всегда.
Вышинский. А иногда знали?
Ягода. Знал.
Вышинский. Значит, они передавали иностранным разведкам материал с вашего ведома?
Ягода. Нет.
Вышинский. Вы были осведомлены о том, что они передавали иностранным разведкам материал?
Ягода. Безусловно.
Вышинский. Раз были осведомлены, значит, с вашего ведома?
Ягода. При моем покровительстве.
Вышинский. Хорошо, при вашем покровительстве тому, что они делали и о чем вы знали. Это установлено?
Ягода. Да.
Вышинский. Вы также признаете себя виновным в том, что государственные средства по поручению блока передавали в распоряжение Троцкого?
Ягода. Признаю.
Вышинский. И признаете себя виновным в организации и осуществлении террористических актов: первое — убийство товарища Кирова по поручению блока и по предложению блока?
Ягода. Признаю себя виновным в соучастии в убийстве.
Вышинский. В соучастии в убийстве или в умерщвлении Менжинского признаете себя виновным?
Ягода. Признаю.
Вышинский. В организации убийства Куйбышева признаете себя виновным?
Ягода. Признаю.
Вышинский. В организации убийства Алексея Максимовича Горького признаете себя виновным?
Ягода. Признаю.
Вышинский. У меня вопросов больше нет.
Председательствующий. У защиты вопросы есть?
Коммодов. Подтверждает ли подсудимый Ягода свои показания, данные на предварительном следствии в части, касающейся свиданий с Плетневым?
Ягода. Я это сказал.
Коммодов. Тоже самое в отношении свиданий с Казаковым?
Ягода. Я это подтвердил.
Коммодов. У меня вопросов нет.
Брауде. Кому принадлежит сама идея смерти от болезни?
Ягода. Я сказал—Енукидзе.
Брауде. Позвольте спросить, какими методами вы добивались согласия Левина на осуществление этих террористических актов?
Ягода. Во всяком случае не такими, какими он здесь рассказывал.
Брауде. Вы подробно сами говорили об этом на предварительном следствии. В этой части вы подтверждаете ваши показания?
Ягода. Они утрированы, но это не имеет значения.
Брауде. У меня вопросов больше нет.
Председательствующий. У подсудимых есть вопросы к Ягоде?
Рыков. У меня тот же самый вопрос относительно архива, о котором говорил Буланов.
Ягода. Никакого архива Рыкова у меня не было.
Вышинский. У меня вопрос к Буланову. О каком архиве Рыкова у Ягоды вы говорили?
Буланов. Я говорил в своих показаниях суду. Я повторяю. При переезде из одного помещения в другое, участвуя в этом, я обнаружил ряд документов личного характера, я не помню какие, из которых было ясно, что это личные документы Алексея Ивановича Рыкова. Я спросил Ягоду, он мне это подтвердил; что там, в каких размерах — я говорил и говорю: этого не знаю.
Ягода. Разрешите вопрос. Может быть вы вспомните хоть один документ и скажете какой?
Буланов. Если бы я вспомнил, я бы уже сказал.
Ягода. Довольно странно. Человек определяет, что это архив Рыкова, по каким же документам? По одной фамилии, что ли?
Буланов. Я могу на это только одно ответить,— что в свое время Ягода ни на одну секунду не сомневался в моих способностях очень быстро при всяких обстоятельствах ориентироваться и соображать. Почему он сейчас отрицает заведомо для меня ясную вещь, я не знаю, я сказал то, что я знал и считал нужным это сказать.
Ягода. Во всяком случае, если архив и был бы, то, по сравнению с другими преступлениями, архив Рыкова—это пустяки.
Вышинский. Скажите, подсудимый Ягода, вы в своей преступной деятельности покрывали меньшевиков?
Ягода. Меньшевиков, в какой период?
Вышинский. В 1935 году, подпольную преступную деятельность меньшевиков?
Ягода. По моим данным, особо активной роли меньшевики не играли.
Вышинский. Какую-нибудь роль играли?
Ягода. Почти никакой.
Вышинский. Значит, кое-какая была?
Ягода. Самая незначительная.
Вышинский. Но вы-то, по крайней мере, эту даже самую незначительную роль меньшевиков покрывали?
Ягода. Я не смогу вам ответить на этот вопрос.
Вышинский. Позвольте мне предъявить Ягоде его показания в томе 2, лист дела 135. “Вопрос: вам предъявляется документ из материалов НКВД, в котором сообщается о меньшевистском центре за границей и об активной его работе в СССР”. Вы припоминаете этот факт?
Ягода. Да, я знаю, я только не смогу на это ответить здесь.
Вышинский. Я и не хочу, чтобы вы отвечали. На этом документе в ноябре 1935 года наложена следующая резолюция: “Это давно не партия и возиться с ней не стоит”. “Ответ: да, эту резолюцию писал я”. И дальше ваше объяснение: “Это только одно из проявлений того, как я оберегал от провала и отводил удар от меньшевиков, потому что они находились в контакте с правыми”. Подтверждаете это?
Ягода. Да.
Вышинский. Значит, из этого можно сделать заключение, что правые были в контакте с меньшевиками в подпольной заговорщической работе и что вы покрывали эту их подпольную заговорщическую работу, отводили от них удар за ударом. Так?
Ягода. Это не совсем так.
Вышинский. А как? Вы подтверждаете это показание?
Ягода. Я подтверждаю показание, но для того, чтобы объяснить вам, должен сказать об этом документе.
Вышинский. Я знаю. Вы признаете ваши показания правильными?
Ягода. Показание мое правильно.
Вышинский. Следовательно, так и было, как вы показывали, в вашей практике?
Ягода. Так и было.
Вышинский. Следовательно, в вашей практике вы оберегали от провала меньшевиков? Правильно?
Ягода. Правильно.
Вышинский. Вот это я вас и спрашиваю. Теперь скажите, пожалуйста, какова была роль по вашим данным подсудимых Рыкова и Бухарина в умерщвлении Алексея Максимовича Горького?
Ягода. Со слов Енукидзе я знал, что они принимали участие в обсуждении этого вопроса.
Вышинский. По поводу Рыкова мы этот вопрос выяснили. Рыков признал, что в разговоре с Енукидзе у них стоял вопрос о возможности террористического акта. Я хотел бы спросить Бухарина по этому поводу.
Бухарин. Я не принимал никакого участия.
Вышинский. Я вам еще не задал вопрос, а вы торопитесь отвечать.
Бухарин. Вы сказали, хотели меня спросить по этому поводу.
Вышинский. Я сказал, что по этому поводу, но вопроса я еще не задал, а ответ уже почти получил.
Я хочу вас спросить, какое было отношение Алексея Максимовича к Троцкому?
Бухарин. Резко отрицательное.
Вышинский. А вам известно, какое отношение было Троцкого к Алексею Максимовичу Горькому?
Бухарин. Тоже самое, резко отрицательное. Прикажете рассказать более подробно?
Вышинский. Нет, сейчас это не требуется. Я хотел бы спросить Бессонова. Подсудимый Бессонов, вы подтверждаете, что отношение Троцкого к Алексею Максимовичу Горькому было резко отрицательное?
Бессонов. Да, я подтверждаю.
Вышинский. На основании каких фактов?
Бессонов. На основании того, что высказал Троцкий в личном разговоре со мной.
Вышинский. Вы подтверждаете то, что вы показали на суде, что Троцкий передал через вас директиву о физическом уничтожении Горького?
Бессонов. Да, я передал это задание Троцкого Пятакову.
Вышинский. Троцкий выбрал Пятакова, как одного из главарей блока? Так, что ли?
Бессонов. Да.
Вышинский. Вы с Пятаковым были связаны по подпольной заговорщической работе?
Бессонов. Совершенно верно.
Вышинский. Вам известно, подсудимый Бухарин, что это враждебное отношение к Горькому имело место не только со стороны Троцкого, но и троцкистов?
Бухарин. Да, конечно, потому что Троцкий и троцкисты это— единая суть, заговорщики подчинялись на военный манер.
Вышинский. Вам известно, что это отрицательное отношение к Горькому со стороны троцкистов имело отчетливую форму?
Бухарин. Вы спрашиваете меня о том разговоре, который был у меня с Томским?
Вышинский. Если это есть доказательство того, о чем мы говорим.
Бухарин. У меня был один разговор с Томским.
Вышинский. Где был разговор, когда?
Бухарин. В 1935 году Томский мне сказал, что Троцкий готовит какую-то враждебную акцию или враждебный акт против Горького.
Вышинский. Вы узнали от Томского, что Троцкий подготовляет какой-то враждебный акт против Горького и не спросили Томского, откуда ему это известно?
Бухарин. Нет. Я предполагаю, что это ему было известно от троцкистских участников блока.
Вышинский. Он вам не сказал, почему троцкисты готовили эту враждебную акцию или акт против Горького?
Бухарин. Он этого не сказал. Он сказал, что это акция против “сталинца Горького”, как защитника социалистического строительства вообще, сталинской партийной политики, в частности. Думаю, что здесь речь шла о том большом резонансе, который каждое слово Алексея Максимовича имело на международной арене вообще, у интеллигенции, в частности.
Вышинский. Не касался ли этого момента Томский, в связи с вопросом о свержении Советской власти?
Бухарин. Нет, гражданин Прокурор.
Вышинский. Это вы хорошо помните?
Бухарин. Это я хорошо помню.
Вышинский. Разрешите напомнить мне то, что говорил Бухарин на предварительном следствии, том 5, лист дела 117: “Троцкисты, говорил мне Томский, аргументировали свое положение тем, что если серьезно ставить вопрос о свержении сталинского руководства, нельзя не учитывать того обстоятельства, что в лице А. М. Горького право-троцкистская организация натолкнется на активного и очень влиятельного противника. Томский говорил мне, что троцкисты категорически настроены на своем предложении и оно осуществляется”.
Бухарин. Это, видите ли, гражданин Прокурор, так как меня допрашивали, какой я смысл вложил в эти беглые замечания Томского и какое впечатление сложилось от этого разговора, то я это более подробно изложил, причем это есть мое впечатление, которое я припомнил, когда меня спрашивали относительно разговора с Томским.
Вышинский. Скажите, совершение враждебного акта над Горьким связывал ли Томский с вопросом о свержении Советского правительства?
Бухарин. По существу связывал.
Вышинский. По существу он связывал?
Бухарин. Да, я ответил.
Вышинский. Меня интересует существо.
Бухарин. Но вы спрашиваете конкретно...
Вышинский. Ваша беседа с Томским дала основание считать, что вопрос о враждебном акте против Алексея Максимовича Горького ставится в связи с задачей свержения сталинского руководства?
Бухарин. Да, по существу это можно было сказать.
Вышинский. Следовательно, вы знали, что идет речь о каком-то враждебном акте против Горького?
Бухарин. Да.
Вышинский. О каком же, по вашему мнению, враждебном акте шла речь?
Бухарин. Я тогда об этом совершенно не думал и у меня в мыслях не было...
Вышинский. Что вы думали, скажите?
Бухарин. Я ничего почти не думал.
Вышинский. Но дело-то серьезное? Разговор идет о чем?
Бухарин. Разрешите мне объяснить в паре слов. Сейчас, постфактум, теперь, во время следствия, я могу сказать...
Вышинский. Не во время следствия, а во время разговоров с Томским.
Бухарин. Но это был беглый разговор, разговор во время заседания Политбюро, который длился всего несколько секунд.
Вышинский. Меня не интересует, сколько времени длился разговор, вы могли целый час беседовать с Томским где-нибудь в уголке, поэтому для меня ваша аргументация не имеет значения, мне важны факты, я хочу их установить. Имели место следующие факты: в 1935 году, в начале (если вы правильно говорили на предварительном следствии) 1935 года, у вас с Томским был разговор. Томский вам сообщил, что троцкистско-зиновьевская часть “право-троцкистского блока” затевает враждебный акт против Горького, как против сторонника сталинского руководства. Так?
Бухарин. Это так можно формулировать.
Вышинский. Это факт?
Бухарин. Это факт.
Вышинский. Как вы расценили это сообщение?
Бухарин. Я прошел мимо этого сообщения.
Вышинский. Прошли мимо?
Бухарин. Да.
Вышинский. Когда говорят о враждебном акте, то можно разуметь и очень серьезные враждебные акты, вплоть до террористических?
Бухарин. Да, от выступления в печати, неприятного разговора до террористического акта—амплитуда колебания очень большая.
Вышинский. А вы в то время как относились к этому?
Бухарин. Я в то время совершенно на эту тему не разговаривал, в моем сознании ничего не было...
Вышинский. Что же, это такое ничтожное заявление, что на нем не следует останавливаться?
Бухарин. Это было беглое замечание...
Вышинский. Хотя бы и беглое. Вам говорят, что против Алексея Максимовича Горького готовится враждебный акт...
Бухарин. Дело, примерно, было так. Я серьезно формулировал уже на допросе, потому что я хотел припомнить, не проливает ли этот момент беседы какой-нибудь свет на тот материал, который имеется в распоряжении следствия, и под углом зрения этого материала все приняло определенные очертания. А тогда у меня в сознании этого не было, я не подумал о смысле этого факта.
Вышинский. Не исключено, что именно тогда и шла речь о физическом устранении, об убийстве Горького?
Бухарин. Теперь я считаю, что это не исключено.
Вышинский. Значит, то, что говорил Томский, давало основание думать, что речь шла о террористическом акте против Горького?
Бухарин. Теперь я утверждаю, что да.
Вышинский. А тогда вы не поняли?
Бухарин. А тогда я абсолютно ничего не понял.
Вышинский (к суду). У меня вопросов больше нет.
Председательствующий (в сторону подсудимых). Вопросы к Ягоде у кого-либо имеются?
Рыков. Ягода упомянул здесь фамилию Винецкого как человека который являлся моим соучастником и связывал меня с кем-то. Я просил бы сказать, откуда это известно и кто такой Винецкий; знает ли Ягода об этом от самого Винецкого или из другого источника. Никаких инспекторов у меня лично не было.
Ягода. Винецкий—инспектор связи Наркомата Связи и одновременно инспектор связи в НКВД. Однажды он мне позвонил и сказал что Рыков просит его свезти пакет к Николаевскому за границу,— может ли он его взять. Я сказал: переговорите с Рыковым, если он даст — возьмите. Отсюда я вижу, что Винецкий является связью между Николаевским и Рыковым.
Председательствующий (к Прокурору). Больше вопросов у вас нет?
Вышинский. Нет.
Председательствующий. У суда вопросов также нет. (К Ягоде.) Садитесь, пожалуйста.
Переходим к допросу подсудимого Крючкова.
Подсудимый Крючков, поскольку вы подтвердили уже свои показания, данные на предварительном следствии, расскажите вкратце о ваших преступлениях.
Крючков. Я показания свои подтвердил полностью. Я предательски убил Максима Горького и его сына Максима Пешкова. Оба убийства я совершил по указанию Ягоды и под влиянием его угроз.
Давая мне поручение убить Максима Пешкова, Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его. Ягоды, участии. Принимая это поручение, я стал участником контрреволюционной организации правых.
Я не могу скрыть перед судом, как это я показывал и на предварительном следствии, что мои личные интересы совпадали, переплетались с политической подкладкой этого преступления. Ссылаясь на Ягоду, я нисколько не хочу уменьшить степени своей виновности. К разрушению здоровья Максима Горького я приступил после больших колебаний. В смерти же Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима Пешкова я останусь единственно близким человеком к Горькому, человеком, к которому может впоследствии перейти большое литературное наследство Горького, которое даст мне в дальнейшем средства и независимое положение.
С Ягодой я познакомился в 1928 году. Наиболее близкая связь установилась в 1931 году. В 1932 году мы стали встречаться чаще. Ягода часто разговаривал со мной, говорили мы об Алексее Максимовиче, о его роли как политического деятеля, о его близости к партии, к Сталину. Говорили о той работе, которую Максим Пешков ведет при Алексее Максимовиче. Ягода выяснял и мои политические настроения. Я не верил в силы индустриализации страны, я не верил в коллективизацию страны-
В 1932 году в разговоре со мной Ягода часто намекал мне, что ему известно, что я живу довольно широко и трачу сравнительно большие средства на себя.
Вышинский. Откуда у вас эти средства были?
Крючков. Я растрачивал большие деньги Горького, пользуясь его полным доверием. И вот это поставило меня в какую-то зависпуюс1ь перед Ягодой. Я боялся того, что он знает, что я трачу деньги и совершаю уголовное преступление. Ягода стал пользоваться мной, чтобы войти в дом к Горькому, стать ближе к Горькому. Я ему помогал во всем.
В начале 1933 года Ягода в один из разговоров со мной сказал, что Алексей Максимович может скоро умереть, что он стареет, что после смерти Алексея Максимовича распорядителем литературного наследства Горького останется сын Макс. Вы же привыкли, говорит Ягода, жить хорошо, а останетесь в доме в роли приживальщика. Это замечание Ягоды смутило меня, и это мое смущение заметил Ягода. На этом разговор и кончился.
В 1933 году, кажется весной, как я уже сегодня показывал. Ягода снова возобновил этот разговор со мной и тогда ставил вопрос прямо об устранении, точнее сказать, об убийстве Максима Пешкова.
Он тогда говорит мне так: дело тут не в Максиме Пешкове, необходимо уменьшить активность Горького, которая мешает “большим людям”— Рыкову, Бухарину, Каменеву, Зиновьеву. Разговор происходил в кабинете Ягоды. Он мне говорил также о контрреволюционном перевороте. Насколько я помню его слова, он говорил о том, что в СССР скоро будет новая власть, которая вполне будет отвечать моим политическим настроениям. Активность Максима Горького стоит на пути государственного переворота, эту активность нужно уменьшить. “Вы знаете, как Алексей Максимович любит своего сына Максима. Из этой любви он черпает большие силы”,— сказал он.
Я ему сказал, что мешать ему. Ягоде, не собираюсь, и спросил, что мне нужно делать. На это он мне ответил: “Устранить Максима”, и прибавил, что смерть Максима повлияет на Горького и сделает его безобидным стариком. В дальнейшем разговоре он мне сказал: ваша задача очень проста, начните спаивать Максима. Я разговаривал с доктором Виноградовым и знаю, как губительно действует на организм Максима вино.
Я был удивлен, что он советовался по этому поводу с Виноградовым, и высказал свое удивление. Он мне сказал, что для этого дела привлечены доктор А. И. Виноградов и доктор Левин.
Я принял поручение и приступил к подготовке убийства Максима Пешкова. Я начал спаивать его, причем вино получал непосредственно от Ягоды в довольно большом количестве. Но все же крепкий организм Максима Пешкова не поддавался. И вот в 1934 году Ягода торопит меня, советует мне простудить Максима. “Вы,— говорит Ягода,— оставьте его как-нибудь полежать на снегу”. В марте или апреле месяце, иезадолго до основной болезни Максима Пешкова, я так и сделал, но Максим Пешков тогда отделался небольшим насморком. 2 мая я, предварительно напоив Максима, как здесь сегодня показал доктор Левин, оставил его в саду на скамейке спать на несколько часов. День был холодный, и с этого момента Максим заболел, а 11 мая умер. 3 мая вечером Максим мне сказал, что ему нездоровится, он смерил температуру, оказалось 39,5; несмотря на это, я врача не вызвал. Я ему посоветовал согреться, выпить еще водки. Медицинский работник Олимпиада Дмитриевна Черткова, верный друг дома Горького, очень обеспокоилась и потребовала немедленно вызвать врача. Я сказал, что можно подождать до утра. Утром вызвал Левина.
Левин приехал и поставил диагноз, что у Максима в легкой форме грипп. При этом он отозвал меня в сторону и сказал, что вот вы добились того, к чему стремились. Я был немножко удивлен этими словами, откуда он знал о моем участии в этом преступлении. Раньше между нами бывали разговоры о здоровье Максима Алексеевича Пешкова, но прямо мы не говорили никогда как преступник с преступником. Через несколько дней случайно к Алексею Максимовичу Горькому приехал доктор Бадмаев. Бадмаев осмотрел Максима Пешкова и сразу же определил крупозное воспаление легких и удивленно спросил: что же Левин не осматривал его, что ли? Когда Максим Пешков узнал, что он болен крупозным воспалением легких, он попросил—нельзя ли вызвать А. Д. Сперанского, который часто бывал в доме Горького. Алексей Дмитриевич Сперанский не был лечащим врачом, но Алексей Максимович его очень любил и ценил как крупного научного работника. Я сообщил об этом Левину, Левин на это сказал: ни в коем случае не вызывать Сперанского. Левин добавил, что он в скором времени приедет вместе с доктором А. И. Виноградовым. И, действительно, к вечеру они с доктором Виноградовым приехали. Доктор Виноградов, еще не видя больного, привез с собой какие-то лекарства. Я помню, тут была какая-то стычка с Олимпиадой Дмитриевной Чертковой, когда Виноградов дал Максиму лекарства, минуя ее,— она постоянно ухаживала за всеми больными в доме Горького и требовала, чтобы все шло через ее руки. И она дала лекарства, которые были в домашней аптеке Горького.
7 или 8 мая Максиму Алексеевичу стало лучше. Я сообщил об этом Ягоде, Ягода возмущенно сказал: “Чорт знает что, здоровых залечивают, а тут больного не могут залечить”. Я знаю, что после этого Ягода говорил с доктором Виноградовым и доктор Виноградов предложил дать Максиму Пешкову шампанского. Левин тогда сказал, что шампанское очень полезно дать, потому что у больного депрессивное состояние. Шампанское было дано Максиму Алексеевичу и вызвало у него расстройство желудка при большой температуре.
После того, как расстройство желудка появилось, Виноградов лично—это я знаю наверняка—дал больному слабительное и, выйдя из комнаты больного, сказал: “Для непосвященного ясно, что при такой температуре нельзя давать слабительное”.
Консилиум, который был созван по настоянию Алексея Максимовича Горького, поставил вопрос о применении блокады по методу Сперанского, но доктор Виноградов, Левин и Плетнев категорически возражали и говорили, что надо подождать еще немного. В ночь на 11 число, когда Максим уже фактически умирал и у него появилась синюха, решили применить блокаду по методу Сперанского, но сам Сперанский сказал, что уже поздно и не имеет смысла этого делать.
Итак, 11 мая Максим умер. Я уже показывал, что я лично был заинтересован в убийстве Максима Пешкова. Ягода дал мне нож в руки. Я убил Максима по указаниям Ягоды.
Я забыл еще прибавить. Когда был разговор Ягоды со мной об убийстве Максима Пешкова, он мне сказал: “Петр Петрович, я в два 'чета могу отстранить вас от Горького, вы в моих руках. Малейший нелояльный шаг по отношению ко мне повлечет для вас более, чем неприятные последствия”.
Совершив это преступление, я вынужден был пойти на более ужасное преступление—на убийство Горького. Ягода поставил прямо вопрос. что необходимо приступить к разрушению здоровья Горького. Я заколебался, стал уклоняться от исполнения этого поручения. Ягода сказал, что он не остановится перед тем, чтобы разоблачить меня как убийцу Максима Пешкова. При этом Ягода дал мне недвусмысленно понять, что если бы я вздумал сослаться на него,— из этого ничего не выйдет. “Следствие ведь будут вести мои люди”—заметил Ягода, и я пошел на это преступление. Левин сегодня показал, как я простужал Горького. Здесь наши действия были согласованы, то есть я спрашивал совета Левина. Зиму 1935/36 года Максим Горький проводил в Крыму в Тессели. Я жил в Москве, но каждые три недели, месяц я приезжал туда. Я устраивал длительные прогулки Алексея Максимовича, я организовал постоянные сжигания костров. Дым костров, естественно, действовал на разрушенные легкие Горького. И в это время, в период 1935—36 года Горький в Крыму не отдохнул, а наоборот, усталый возвращался в Москву. Возвращение его в Москву было организовано или, вернее, ускорено Ягодой, который как с убийством Максима Пешкова, так и с убийством Горького торопил меня. Когда я был в Крыму, я по телефону говорил с Ягодой. Ягода меня торопит, говорит: необходимо привезти в Москву Горького,— несмотря на то, что в Крыму была в это время очень теплая погода, а в Москве холодная. Я говорю Горькому о поездке в Москву, Горький соглашается, собирается ехать и, приблизительно, 26 мая 1936 года Надежда Алексеевна Пешкова, вдова Максима Алексеевича Пешкова, позвонила по телефону, сообщила, что ехать ни в коем случае нельзя, погода в Москве холодная и к тому же внучки Алексея Максимовича, то есть ее дочери, находящиеся в Москве, больны гриппом при довольно высокой температуре. Через день или два я опять разговариваю с Ягодой. Ягода говорит мне, что внучки совершенно здоровы, поправились и необходимо уговорить Алексея Максимовича ехать. Я Алексею Максимовичу передал это, и 26—27 мая мы выехали в Москву. 31-го немедленно по приезде Алексей Максимович отправился к внучатам, которые действительно болели гриппом, температура была повышена, и он 31 мая заболел. 31 мая вечером был вызван доктор Левин. Левин определил небольшой грипп, но 2 июня сам Алексей Максимович, разговаривая со мною утром, спросил: “Что говорят врачи?” Я ответил: “Грипп”, а он говорит: “По-моему, у меня начинается воспаление легких, я вижу по мокроте”. Я тогда позвонил Левину. Левин приехал и с диагнозом, поставленным самим больным, согласился немедленно. После этого началось лечение в кавычках. Лечили Горького профессор Плетнев и доктор Левин. Я наблюдал это лечение и должен сказать, что критическое значение сыграло то, что Горькому давали дигален, о чем У суда данные имеются. Если до 8 июня 1936 года пульс Горького все же был ровный и доходил, кажется, до 130 ударов в минуту, то после дачи дигалена он сразу стал давать резкие скачки.
Вот мое второе ужасное преступление. Я кончил.
Председательствующий. У Прокурора есть вопросы?
Вышинский. Нет.
Председательствующий. У защиты есть вопросы?
Коммодов. Нет.
Брауде. Нет.
Председательствующий. У подсудимых есть вопросы? (Нет.) У экспертизы есть вопросы? (Нет.)
Объявляется перерыв до 11 часов утра 9 марта 1938 года.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Армвоенюрист В. В. Ульрих, Председатель Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР
СЕКРЕТАРЬ: Военный юрист 1-го ранга А. А. Батнер