Письмо Полномочного Представителя СССР в Финляндии Народному Комиссару Иностранных Дел СССР М М Литвинову. 12 марта 1937 г.

12 марта 1937 г.

Многоуважаемый Максим Максимович,

1. Итоги поездки Холсти в Москву оказались более значительны, чем можно было первоначально предполагать. Можно уверенно сказать, что Финляндия не ожидала, что она так хорошо сойдет. Здесь все же шли на поездку с чувством вынужденности ее. Думали, что мы дадим финнам сильно почувствовать свое недовольство ее долголетней прогерманской политикой, свое превосходство и будем злорадствовать по поводу «победы над Финляндией». Холсти ехал с тяжелым чувством. Значительная часть прессы провожала его как чудака, рискующего головой, предлагала ему держать язык за зубами, не давать обещаний, не кланяться большевикам. Первые финские флаги в Белоострове, салон-вагон, прием в Ленинграде финнов приятно разочаровали. Все дальнейшее демонстрировало наше дружественное отношение. Холсти, а за ним вся Финляндия растаяли от удовольствия. В поездке не оказалось ничего унизительного. Мировая пресса отметила, что Холсти оказали все обычное уважение и еще немного сверх этого. Это была правильная политика. Финны были польщены и обезоружены. Ничего лучшего для изменения здесь атмосферы мы сделать не могли. Итоги налицо. Германской политике на Балтике нанесен существенный удар. Атмосфера здесь иная, о чем ниже.

Памятуя инструкции и напутствия, Холсти держал себя в Москве относительно скромно, говорил о нейтральности Финляндии и преданности идеям Лиги наций. По возвращении Финляндия устроила ему триумфальную встречу. На вокзал пришел сам Каллио. Первые слова Холсти на вокзале, адресованные Каллио: «Дело сошло куда лучше, чем мы ожидали, старина», обошли Финляндию и заграничную прессу.

Холсти одним ударом стал популярен. Его отрицательные черты забыли. Даже «Хельсингин саномат» извинилась перед ним и своими читателями за первоначальное неприличное отношение к поездке. Холсти начал сыпать десятки интервью, раструбил по всему миру о своих успехах, о миролюбии Финляндии.

Отклики всей прессы положительны. Грубо недовольна германская и польская. Итальянская сперва скрипела, затем примирилась, сообщив, что ничего особенного не произошло.

Холсти начал делать отчеты. Сперва правительству. На радостях оно прислало нам цветы. Последовали доклады иностранной комиссии сейма, отдельным политикам, военным. Сперва он хвастал тем, что, выполняя свое задание, лишнего не обещал. В разговорах с Литвиновым, Ворошиловым и др. отделался общими словами. Тогда ему начали указывать, что он мог [бы] быть в своих заявлениях более определенен. Почувствовав такое изменение атмосферы, Холсти начал говорить, что так решительно он-де, мол, и делал заявления в Москве.

Сам же он, конечно, знал, что Москву он далеко не успокоил. Тогда последовало не менее пяти внешнеполитических деклараций 1 марта при смене президента. Холсти считает, что в речи Каллио[1] есть ответ на вопросы о том, намерена ли Финляндия отражать любого агрессора, защищаться на всех границах, не допускать использования страны в качестве плацдарма кем бы то ни было. Внешнеполитическая часть декларации Каллио получила серьезную оценку печати, обратила на себя внимание дипломатов.

Личное положение Холсти весьма окрепло. Он остается министром иностранных дел. Если до поездки мне приходилось предупреждать (Рюти[2], Таннера, Каяндера[3]), что замена Холсти после его поездки может быть расценена как новый поворот политики Финляндии, то теперь политические партии, пресса признают правильным и бесспорным оставление Холсти в кабинете.

Холсти знает положение и пока чувствует благодарность по отношению к нам. Любовью к Германии он, пожалуй, в будущем не воспылает, но его излишнее пристрастие к Англии может еще доставить нам заботы. Пока Холсти ведет себя вполне как надо. У лапуасцев он заработал кличку «министра иностранных дел большевиков».

2. Сразу же по возвращении в Гельсингфорс мы подготовили два пушкинских вечера. Сошли они удачно. Финны были весьма польщены, что для них выписаны лучшие артисты Москвы. На приемы явился, можно сказать, весь цвет Финляндии. Кроме того, мы глубоко захватили интеллигенцию. Пресса впервые в Финляндии демонстративно дружелюбно описывала наши вечера, помещала фотографии и т. д. Социал-демократическая печать признала наши вечера и последовавшие два концерта Давыдовой, Лемешева и Макарова началом культурного сближения СССР и Финляндии. Холсти, поздравляя меня по поводу вечеров, заявил, что политическое значение их в том, что «лед тронулся». О том, какое впечатление произвели вечера, свидетельствует рассказанное мне Холсти и Рюти. Взволнованный Геринг по возвращении с «охоты» из Варшавы потребовал у финляндского посланника в Берлине объяснений, не подписал ли Холсти в Москве соглашения о культурном сближении. Приятно то, что Холсти тут же заговорил о повторении поездки артистов еще в этом сезоне. Я ответил, что считаю полезной повторную поездку, но инициатива и практическое осуществление должны исходить от финнов.

3. С момента возвращения из Москвы полпредство и я лично наглядно ощущаем изменение атмосферы. Холсти выполняет свое, данное мне на радостях после обеда в «Метрополе», обещание о коренном изменении отношения к нам. Наше положение здесь как-то вдруг легализовано. Ходом событий мы выдвинуты на первый план. Вежливость Каллио, членов правительства, членов сейма редкостна. Нас перестают бояться. Говорят с нами открыто, не оглядываясь на соседей. Пресса вдруг узнала, что мы находимся в Гельсингфорсе. Газеты помещают наши фотографии. Любезность проявляется в отношении нашего военного атташе т. Иванова. Дают и его снимки: «Иванов на маневрах испытывает военный автобус» и т. д.

Пресса ведет себя небывало прилично. С ее страниц исчезли всякие ужасы, таинственные самолеты и т. п. Кампания по поводу почти каждодневного задержания нами в советских территориальных водах на Финском заливе рыбаков ведется довольно беззлобно. (Я уже говорил с Холсти о ее прекращении, а равно и принятии решительных мер против беспрерывных нарушений границ наших вод[4].)

Все это особенно знаменательно, если учесть, что по отношению к Германии и ее миссии здесь чувствуется холодок. Много пишут о германо-итальянской интервенции в Испании. Ни одна газета не встала на защиту германского ген. Хирля, поездка которого в Финляндию сорвалась (стараниями аграриев и эсдеков). Наша антигерманская работа здесь значительно облегчается наглым и глупым поведением гитлеровского правительства, германской и итальянской миссий, ведущих себя теперь после своего поражения вызывающе в отношении финнов, оскорбляющих на каждом шагу их самолюбие. Мы пользуемся этим, чтобы показать финнам, насколько эти колонизаторы считали себя уверенными в праве распоряжаться Финляндией.

4. Все изложенное показывает, что Советский Союз в отношении Финляндии многого добился. Сейчас предстоит сложная и более трудная часть работы — закрепление достигнутого, продвижение с раз занятых позиций. Отдельным письмом я даю наметку возможных мероприятий[5].

Я полагаю, что нам не следует также переоценивать происшедший в Финляндии перелом настроения. В стране еще много крепко коренящихся симпатий к Германии. Фашистские элементы не дремлют. Наши враги сейчас временно притихли, собирая силы. Думаю, что гитлеровская Германия бросит в Финляндию новые силы, новые средства. Стараюсь разузнать маневры врага.

Финны, обрадованные достигнутым, заговорили было о предстоящей отмене некоторых мероприятий Красной Армии на границе. Характерно, что они так легкомысленно считают нас способными переоценить достигнутые результаты, не выжидая их закрепления.

Заслуживает внимания, что как раз в настоящее время лапуасцами (академическим карельским обществом) издан при содействии германской миссии солидный сборник, посылаемый мной [в] НКИД. По тону он скромнее прежних, но по существу не менее агрессивен в отношении Союза.

С товарищеским приветом

Полпред СССР в Финляндии

Асмус