Телеграмма Полномочного Представителя СССР в Японии К. К. Юренева в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР. 24 января 1937 г.

Вне очереди

24 января 1937 г.

Был у Арита в назначенное время. Разговор продолжался более часа. Переводил Миякава[1], что явилось надувательством со стороны Арита. Заявив, что он будет говорить со мной в последний раз как министр иностранных дел, справившись о том, действительно ли я еду в Москву и когда примерно полагаю вернуться (я, Юренев, «наметил» ему начало апреля), похвалив меня за работу и выразив удовольствие, что я «хорошо изучил Японию», и надежду на мое дальнейшее «длительное пребывание», Арита перешел к делу. Он спросил, изменилось ли к лучшему положение полпредства «по линии полицейской охраны». Я ответил: «Наоборот»,— и рассказал уже известные вам из моих донесений факты. Удивившись и мимоходом сказав, что «выяснит это дело», Арита отметил, что положение японского посольства в Москве примерно такое же. В результате довольно длительной дискуссии он высказал мнение, что было бы хорошо установить одинаковый нормальный модус для обоих посольств. Я указал, что, насколько мне известно, японский посол в Москве не подвергается такому режиму, как наш в Токио.

Вслед за этим Арита поднял вопрос о новом созданном нами для японских пароходов режиме. Я подробно рассказал ему о том режиме дискриминации, какому издавна подвергались наши суда, напомнил мои прошлогодние беседы по этому вопросу с Сигемицу[2] и заключил указанием, что мы применяем в отношении японских судов точно такой же режим, какой применяется в отношении наших, и что от японского правительства зависит его продолжение или прекращение. В ответ на это Арита начал пространно рассказывать о том, как Япония «чувствительна» к вопросу о деятельности Коминтерна и что только этим объясняется особый режим в отношении наших судов. Я высмеял эту постановку вопроса. Не унимаясь, Арита продолжал рассуждение на тему о Коминтерне, подчеркивая, что «ряд действий» японского правительства объясняется именно боязнью пропаганды, явно толкая меня на постановку вопроса о японо-германском соглашении, чего я не сделал. Между прочим, Арита заявил, что некоторые сотрудники полпредства занимались «запрещенной деятельностью». На мою просьбу назвать мне имена Арита ответил, что в мое время таких случаев не было и что он имел в виду «прошлое», Поскольку он не назвал имен, я не проявил интереса к ним.

Затем Арита заговорил о необходимости улучшения японо-советских отношений, о том, что мы, неправильно понимая политику Японии, ухудшаем их. Я ответил, что мы не ставим своей целью ухудшение таковых, но что им действительно нанесен японским правительством тяжелый удар. На это Арита реагировал восклицанием; «Вы имеете в виду японо-германское соглашение о Коминтерне?». Подтвердив это и указав, что пресловутое соглашение - ширма для секретного соглашения, я напомнил Арита, что мы в Москве и в Токио предупреждали его от ложных шагов, но что он не внял нашим предупреждениям, в результате чего явилось ослабление наших отношений. Арита ответил, что вопрос о соглашении с Германией уже был решен. Японское правительство, заключая таковое, думало, что Советское правительство не будет протестовать против него. Наше «предупреждение» уже не могло иметь результата.

На этом наш разговор до завтрака был исчерпан.

После завтрака Арита вновь поднял вопрос о японо-германском соглашении, доказывая, что наше подозрение не было обоснованно и что мы, не веря японскому правительству, «толкаем его в объятия Германии». Я посмеялся над такой постановкой вопроса и над сделанным им сравнением Японии и Германии с молодым человеком и девушкой, которые, сохраняя свою невинность, несправедливо подозреваются окружающими в «особых отношениях».

Никаких других вопросов Арита не поднимал.

На завтраке присутствовали, кроме министра, Хориноути[3], Того[4], Амо[5], Касэ, Миякава, Сима[6]. Во время завтрака нас фотографировали.

Того, ведший длинную беседу с Райвидом о внутреннем положении, не затрагивал важных вопросов.

Полпред