Из воспоминаний Л. Д. Любимова об открытии Первой Государственной думы 27 апреля 1906 г.

И все же эти выборы были явлением совершенно новым в русской политической жизни. Монополия власти ускользала из рук высшего чиновного мира; люди иной формации, разночинцы, пусть и с имущественным цензом, формально получали право контролировать правительство.

Вокруг дворца стояли войска, главным образом кавалерия. Белыми, синими и красными полосами, точно широко развернутый русский национальный флаг, вырисовывались эскадроны гвардии в парадной форме. Внутри толпились придворные. В концертном зале, окруженный сановниками, стоял новый председатель Совета министров Горемыкин.

«Это в высшей степени удачная мысль,— говорил он, несколько картавя, привычным жестом разглаживая бакенбарды,— открыть Думу первого призыва именно во дворце, во всем блеске придворной помпы...»

Все соглашались, так как все знали, что эта мысль принадлежала самому Горемыкину.

«Поверьте,— продолжал он,— на членов Думы, особенно на крестьян, все это произведет громадное впечатление. Ведь как бы в их честь перед государем понесут императорские регалии, осыпанные драгоценными камнями. Мне сейчас говорили, как один мужичок из членов Думы, в первый раз в жизни войдя в Зимний дворец, ахнул, перекрестился и воскликнул: «И на этакое-то величие посягать!..» Не правда ли, как это характерно!..»

Председатель царского Совета министров заблуждался. На одном из первых заседаний Думы один из ораторов восклицал под гром рукоплесканий: «Вы видели на днях все эти золотые мундиры? Все эти ненужные побрякушки — эти царские регалии, усыпанные бриллиантами! Господа, ведь это кристализованный пот трудового русского народа!»

А шествие, на которое так рассчитывал Горемыкин, было действительно внушительным. Оно открывалось скороходами в их необыкновенных головных уборах, за ними шли церемониймейстеры и гофмаршалы с жезлами и длинная лента «придворных чинов и кавалеров» в золоченых мундирах, по два в ряд. Затем статс-секретари и генерал-адъютанты несли императорские регалии; по сторонам шли двенадцать дворцовых гренадеров в громадных медвежьих шапках, с ружьями на плече. Регалии должны были олицетворять мощь и незыблемость императорской власти: государственная печать, государственное знамя, государственный меч, держава с громадным сапфиром, на котором был укоеплен бриллиантовый крест, скипетр со своим исключительным по величине алмазом Орлова и. наконец, знаменитая екатерининская корова в пять тысяч бриллиантов и жемчугов и с громадным рубином в четыреста карат, самым большим в мире... Царь и обе царицы заняли место на тронах, под балдахином, в Георгиевском зале, там, где ныне — знаменитая карта Советского Союза из самоцветных камней.

С правой стороны огромного зала разместилась точно из золота и серебра шитая стена высших сановников и придворных. И вся эта ослепительная «стена» с изумлением, жадным любопытством и неописуемым ужасом глядела на левую сторону, отведенную для Государственной Думы. Там стояла толпа, которую никогда еще не видели стены Зимнего дворца. «Интеллигенты» в пиджаках, крестьяне в поддевках и смазных сапогах, белорусы в белых свитках, горцы в черкесках, азиат в халате и даже какой-то аядя... в светлом спортивном костюме из полосатой фланели и желтых башмаках!..

Царь произнес спою речь неуверенным голосом, волнуясь и запинаясь, вопреки ожиданию многих, ничего не сказав об амнистии.

Когда он окончил, на несколько секунд воцарилось неловкое молчание, царь стоял растерянно, ожидая чего-то. Наконец с правой, раззолоченной стороны раздались крики «ура!». Но на левой почти никто не откликнулся. И эго молчание было зловещим.

Любимов Л. Д. На чужбине.— М., 1963.— С. 47—48.