Жалоба Б.В.Мясоедова. 14 сентября 1937 г.
№ 301
Не позднее 14 сентября 1937 г.1*
Спешно.
В Уголовно-надзорную коллегию Верховного Суда Союза ССР Мясоедова Бориса Владимировича, осужденного к расстрелу.
Жалоба в порядке надзора
Выездной сессией Спецколлегии Западного областного суда в пос. Андреевском, Западной обл. на судебном процессе 3—5 сентября 1937 г. я приговорен к расстрелу по ст. 58, пп. 7, 10 ч. 1, 11 ст. УК.
Верховным Судом этот приговор утвержден. Я не признаю себя виновным и считаю приговор выездной сессии и определение Верховного Суда РСФСР неправильным по следующим обстоятельствам:
1. Выездная сессия судила меня два раза. На первом судебном процессе 24 — 26 августа по ст. 58 п. 10 ч. 1 и 11 УК я был приговорен к 10 годам тюремного заключения. Этот приговор Верховным Судом РСФСР был отменен в виду мягкости по протесту прокурора СССР согласно ходатайства прокурора Западной обл. 29 августа.
В отношении меня было предложено доследовать дело по ст. 58 п. 7 УК. Пом. прокурора области Васильев 31 августа объявил мне об этом, но никакого доследования по п. 7 не производил. В ночь на 2 сентября мне вручили новое обвинительное заключение, датированное 29 августа, совершенно однотипное по содержанию с 1 обвинительным заключением. В нем была поставлена только дополнительная статья обвинения по ст. 58 п. 7 без всякого конкретного содержания. 3 сентября начался 2 судебный процесс.
Мое дело 7 августа было назначено в ОСО НКВД, а ...2* 23 августа неожиданно повезли на суд.
С материалами следствия (за исключением моих собственных показаний) я ознакомлен не был ни перед 1, ни перед 2 судебными процессами. Сделать дополнения к показаниям мне разрешено не было. Об этих нарушениях статей УПК я заявлял, но мое заявление во внимание принято не было.
2. Меня обвинили в принадлежности к право-троцкистской вредительской группировке. Это обвинение основано на ложном, провокаторском доносе бывшего царского жандарма Смирнова, отбывавшего наказание за контрреволюционные дела. Никаких других материалов в деле совершенно не имеется и моя бытовая и контрреволюционная связь с остальными осужденными (5 чел.) опросом десятков свидетелей не подтверждена. Свидетель Смирнов от суда скрылся и на двух судебных процессах не присутствовал.
3. Меня обвиняют во вредительстве в 1932 г. в леспромхозе, где я служил лесным специалистом (заморозил питомник, не вывез древесину). Это обвинение мне не предъявлялось ни на предварительном следствии, ни на первом судебном процессе, ни на доследовании помощника прокурора Васильева (31 августа), оно не значится также и в обоих обвинительных заключениях. Лишь на втором судебном процессе по ходатайству государственного обвинителя был вызван служащий у меня десятником в 1932 г. свидетель Яковлев. Находясь со мной во враждебных отношениях на почве личных счетов и мстя мне, он на вопросы прокурора сделал на меня совершенно голословно ряд лживых показаний. Показания Яковлева легко могли бы быть опровергнуты документальными данными и опросом указанных мною свидетелей, но суд моего заявления не удовлетворил.
Весною 1933 г. я проверялся Вяземским оперсектором ОГПУ по вопросу вредительства в леспромхозе. Мне была выдана от оперсектора справка об отсутствии на меня компрометирующих данных. Копия этой справки изъята у меня при аресте, а подлинник находится в делах Вяземского леспромхоза. Мое ходатайство о приложении справки к судебному делу не удовлетворено.
4. Меня обвинили во враждебном отношении к Советской власти на основании изъятых у меня при аресте дневников бытового характера, которые я частично вел в 1917 г. (а не в 1918 г., как сказано в приговоре), в 1921 г. и в 1922 г., когда я был студентом после демобилизации из Красной Армии. Моя враждебность в 1917 г. в период Февральской революции относилась не к Советской власти, которой я тогда не знал, а к развалу тыла и фронта, который правительственные газеты того времени всячески выставляли как анархию, которая может загубить молодую революцию. В дневниках 1921—22 гг. враждебных записей нет. Вообще же выписки из дневников взяты крайне тенденциозно, с искажением смысла. Просьба моя на предварительном следствии дать ознакомиться с дневниками (я их не читал с тех пор, как написал), указать на другие места и сделать разъяснения, удовлетворена не была.
Но ведь эти записи были сделаны 15 — 20 лет тому назад! Вся моя служба при Советской власти: 3 года в Красной Армии, 11 лет лесным специалистом и 4 года учителем — совершенно не дает фактов враждебности, вредительства и плохого отношения к службе.
5. Меня обвиняет свидетель Голосова — бывший директор школы, теперь уволена и исключена из рядов ВКП(б), в извращении мотивов двух революционных песен, когда я руководил клубным и школьным хором. Это обвинение опровергается ее же показаниями, что было не искажение, а медленное исполнение. Последнее же объясняется тем, что эти песни были только что разучены и, естественно, не могли исполняться быстро.
Обвинение свидетеля Случевской в сожалении мною врагов народа основано на лживом извращении моего разговора с нею и опровергается ее собственными показаниями на суде, что это были ее выводы, а не мои подлинные слова.
Обвинения свидетелей Андреева, Голосовой и Григорьева в составлении мною списка на хлеб по едокам опровергаются показаниями самого свидетеля Андреева, председателя месткома школы, который на суде признал, что список на хлеб составлял он сам, а не я.
6. По все основным пунктам обвинения (за исключением дневника) расследования не производилось, на предварительном следствии я по ним не допрашивался, в обвинительном заключении их не было. Я узнал о них впервые только на судебном процессе.
7. На закрытых судебных заседаниях присутствовали некоторые руководящие работники района (секретарь райкома ВКП(б) Крошихин и др.), лично заинтересованные в нашем деле, в нашем физическом уничтожении. Они арестованы в период второго судебного процесса. Первый судебный процесс не оправдал их надежд. Защита просила для двоих оправдания, для остальных — переквалификации статьи. Задетые нашими показаниями, как подлинные виновники безобразий в районе, они приняли все меры к отмене первого приговора, настойчиво проводили собрания по всем колхозам с требованием расстрела (вплоть до обхода по дворам) с целью скорее уничтожить живых свидетелей своих преступлений.
8. Свидетели обвинения после опроса их судом оставались не в зале суда, а опять уходили в свидетельскую комнату, чем им была предоставлена возможность делиться результатами допроса и сговориться между собой. Из изложенного видно, что как предварительное, так и судебное следствие велось крайне неполно и односторонне.
Ради приближающейся 20-летней годовщины Октябрьской революции, ради близкой годовщины Великой Сталинской Конституции убедительно прошу не допустить судебной ошибки, истребовать дело в порядке надзора для пересмотра приговора.
Борис Владимирович Мясоедов.
1* Кассационные жалобы осужденных на Андреевском процессе 5 — 7 сентября не были датированы. Однако, судя по времени процесса и прямому вмешательству Сталина в определение приговора (расстрел), есть все основания полагать, что именно эти обращения в Верховный суд привели к постановке 11 сентября на Политбюро «вопроса Вышинского» и принятию ряда решений, в том числе исключения кассационного обжалования для осужденных за «вредительство», «диверсии» (см. док. № 327). 14 сентября решение Политбюро было внесено постановлением ЦИК СССР в Уголовно-процессуальные кодексы союзных республик (см. примечание № 90). После 14 сентября у проговоренных «кассационных жалоб» не принимали.
2* Далее текст утрачен.