Семейная переписка Романовых. Переписка Николая Романова с Александрой Федоровной.

Семейная переписка Романовых[1].

Переписка Николая Романова с Александрой Федоровной.

№631.

Царское Село. 4 декабря 1916 г.

 

            Прощай, бесценный и ненаглядный мой! Как нестерпимо отпускать тебя—больнее чем когда-либо—после тех тяжелых дней, которые мы провели в борьбе! Но господь, который  в е с ь л ю б о в ь  и милосердие, помог, и наступил уже поворот к лучшему. Еще немного терпенья и глубочайшей веры в молитвы и помощь нашего Друга[2] и все пойдет хорошо! Я глубоко убеждена, что близятся великие и прекрасные дни для твоего царствования и России. Только сохрани бодрость духа, не поддавайся влиянию сплетен и писем — проходи мимо них, как мимо чего-то н е ч и с т о г о, о чем лучше немедленно забыть. Покажи всем, что ты  в л а с т е л и н,  и  т в о я  в о л я будет исполнена. Миновало время великой снисходительности и мягкости— теперь наступает твое царство воли и мощи! Они б у д у т  п р и н у ж д е н ы  с к л о н и т ь с я пред тобой и слушаться твоих приказов, и работать т а к,  к а к  т ы  х о ч е ш ь  и  с  к е м ты назначишь. Их следует научить повиновению. Смысл этого слова им чужд: ты их избаловал своей добротой и всепрощением. Почему меня ненавидят? Потому, что им известно, что у меня сильная воля и что когда я убеждена в правоте чего-нибудь (и если меня благословил Гр.[3]), то я не меняю мнения, и это невыносимо для них. Но это—дурные люди. Вспомни слова m-r Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком. Так как ты очень снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, а я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза, и кто замышляет недоброе—те не любят меня. Вспомни о «черных»[4], затем об Орлове и Дрентельне—Витте— Коковцеве—Трепове (я тоже это чувствую)—Макарове—Кауфмане— Софье Ивановне—Мари—Сандре Оболенской и т.д. Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство—все это так ясно, а потому это не огорчает меня больше так, как когда я была моложе. Но когда люди позволяют себе писать тебе или мне гнусные, дерзкие письма,-—ты должен карать. А.[5] рассказала мне относительно Балашева (я никогда не любила этого человека).

Теперь я понимаю, почему ты так ужасно поздно лег спать, и почему я испытывала такую тоску и тревогу, поджидая тебя. Пожалуйста, милый, вели Фредериксу написать ему строгий выговор (он и Ник(олай) Мих(айлович) и Вас(ильчиков) заодно в клубе). У него такое высокое придворное звание, и он смеет писать, когда его о том не просят! И это не в первый раз—в былые дни, я помню, он поступал так же. Разорви это письмо, и дай твердый отпор. Вели Воейк(ову) напомнить об этом старику-—такой щелчок будет чрезвычайно полезен самодовольному члену Государственного Совета. Мы не можем позволять, чтоб нас топтали. Твердость прежде всего!—Теперь, когда ты назначил сына Трепова адъютантом, ты тем более можешь настаивать на том, чтоб он работал вместе с Протопоповым—он должен доказать свою благодарность.—Не забудь воспретить Гурко болтать и вмешиваться в политику—это погубило Никол(ашу) и Алекс(еева). Последнему бог послал болезнь, очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня—сказанное им старику Иванову служит тому доказательством.

            Но все это скоро минует. Все начинает проясняться, как и погода, что служит хорошим предзнаменованием, помни.

            И наш дорогой Друг так усердно молится за тебя—близость божьего человека придает силу, веру и надежду, в которых так велика потребность. А иные не могут понять твоего великого спокойствия и потому думают, что ты не понимаешь, и стараются тебя нервировать, запугивать, уязвлять. Но им это скоро надоест. Если дорогая матушка станет тебе писать, помни, что за ее спиной стоят the Michels[6], не обращай внимания и не принимай этого близко к сердцу. Слава богу, ее здесь нет, но добрые люди находят способы писать и пакостить.—Дела начинают налаживаться—сон нашего Друга так знаменателен! Милый, побывай у иконы Могилевской божьей матери—ты там обретешь мир и крепость. Загляни туда после чая, перед приемом, —возьми туда Бэби[7] с собой—там так покойно, и вы можете там поставить свечи. Пусть народ видит, что ты—царь-христианин,—не смущайся,—такой пример принесет пользу другим.

            Как-то пройдут эти одинокие ночи? Не могу себе этого представить. Как отрадно было крепко держать тебя в объятиях—это утишало боль души и сердца, я старалась вкладывать в ласки всю свою безграничную любовь, молитвы, веру и крепость! Ты мне невыразимо дорог, супруг мой любимый! Я разделяю твои горести и радости и готова за тебя умереть. Благослови, боже, тебя и мое сокровище—Бэби! Крепко вас целую. В минуту грусти пойди в комнату Бэби и спокойно посиди там немножко с милыми людьми, его окружающими. Поцелуй любимую детку—у тебя на душе станет теплее и спокойнее. Всю мою любовь отдаю тебе, солнце жизни моей.—Спи спокойно, душой и сердцем я с тобой, мои молитвы витают над тобой. Бог и святая дева никогда не покинут тебя!

Навеки всецело

Твоя.

 

Телеграмма № 22.

Царское Село—Бологое. 4 дек. 1916 г.

20 ч. 4 м.—20 ч. 40 м.

 

Его величеству.

            Очень скучаем. Мысли вместе, молитвы—крепко вас обоих целуем. Спите хорошо. Была у Знамени[8], принимала; будем вечером в лазарете. Господь с вами. Все хорошо, нежное спасибо маленькому за письмо[9].

Аликс.

 

В поезде. 4 декабря 1916 г.

                        Нежно любимая душка Солнышко,

            Не читал твоего письма, так как люблю это делать в постели перед сном. Но я заранее благодарю тебя за всю любовь и доброту, которая излита там. Я сдам это письмо в Тосно и надеюсь, что оно дойдет до тебя сегодня вечером.

            Да, эти дни, проведенные вместе, были тяжелы — но  т о л ь к о  благодаря тебе я их перенес более или менее спокойно. Ты такая сильная и выносливая—восхищаюсь тобою более, чем могу выразить. Прости, если я был не в духе или несдержан, иногда настроение должно прорваться!

            Конечно, было бы счастьем, если бы мы могли оставаться вместе все это трудное время. Но теперь я твердо верю, что самое тяжелое позади, и что не будет уже так трудно, как раньше. А затем я намереваюсь стать резким и ядовитым.

            Бог даст, наша разлука не будет долгой. В мыслях я всегда с  т о б о ю, никогда не сомневайся в этом.

            От всего любящего сердца обнимаю тебя и девочек. Будь здорова и тверда, моя дорогая птичка, моя единственная и мое все!

            Спи спокойно и сладко.

                                                                                                          Твой навеки

                                                                                                          старый муженек

Ники

Передай ей[10] мой привет.

 

Телеграмма № 23.

Царское Село—ст. Смоленск. 5 дек. 1916 г.

9 ч. 55 м.—10 ч. 30 м

.

Его величеству.

            Страшно обрадована дорогим неожиданным письмом. Горячо благодарю. Спала так себе. 5 градусов. Так пусто. Все крепко вас обнимаем. Храни бог[11].

Аликс.

 

Телеграмма № 63.

Смоленск Алекс, ж. д.—Царское село. 5 декабря 1916 г.

11 ч. 35 м.—12 ч. 6 м.

 

Ее величеству.

            Оба благодарим за дорогие письма. Едем хорошо. Погода светлая. 1° мороза. Нежно обнимаем.

Ники

 

№ 632.       

Ц. Село. 5 декабря 1916 г.

                        Дорогой мой,

            Из глубины моей любящей души шлю тебе самые горячие, сердечные пожелания ко дню твоих именин и благословляю тебя. Да будет Николай угодник особенно близок к тебе и да хранит он тебя! Солнышко желает тебе всего, чего только может тебе пожелать преданное, любящее сердце. Крепости, стойкости, непоколебимой решимости, спокойствия, мира, успеха, больше солнца—и, наконец, отдыха и счастья после твоей трудной, тяжелой борьбы! Мысленно крепко прижимаю тебя к сердцу и кладу твою милую усталую голову на мою грудь. Вместе с пламенем свечей, мои молитвы о тебе устремляются ввысь. Вечером пойду в церковь, и завтра также. (Наши придворные будут там приносить поздравления после обедни.)—Как тебя отблагодарить за неожиданную, г л у б о к у ю  радость, доставленную твоим милым письмом—оно, как теплый солнечный луч, согрело мое одинокое сердце!—После того, как вы оба уехали, я отправилась к Знаменью. Затем приняла Ильина, Всевол. из моих п. складов, Баграт(иона) М. из Дик. Див.[12] —он постарается повидать тебя в Ставке—страшно интересно все, что он рассказывает о подчиненных ему племенах и об абреках, которые прекрасно себя ведут.

            После обеда пошла в лазарет, чтобы забыться. Благодарю бога, что могла быть тебе хоть сколько-нибудь полезной. Ты тоже, мой дорогой, будь тверд и непоколебим, прояви свою волю словом и делом. Н е  п о д ч и н я й с я  человеку, подобному Трепову (которому ты не можешь доверять, которого ты не уважаешь). Ты сказал свое слово и выдержал борьбу из-за Протопопова—и не напрасно же мы столько выстрадали—держись его, будь стоек, не поддавайся, а то не знать нам больше покоя! В будущем они станут еще сильнее к тебе приставать, так как они видят, что им удается добиться твоего согласия путем настойчивого упорства. Так же упорно, как они, т. е., как Тр(епов) и Родз(янко) (со всеми злодеями) на одной стороне,&‐ так я в свою очередь стану против них (вместе с святым божьим человеком) на другой.—Не поддерживай их—держись нас, живущих исключительно для тебя, Бэби и России. Милый, верь мне, тебе сле­дует слушаться советов нашего Друга. Он  т а к  горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был, только Он,—как я в том глубоко убеждена и в чем мне удалось  у б е д и т ь  Эллу,— и так будет и впредь—и тогда все будет хорошо. В «Les Amis de Dieux» один из божьих старцев говорит, что страна, где божий человек помогает повелителю, никогда не погибнет. Это верно—только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета—не думать, что Он чего-нибудь не знает. Бог все Ему открывает. Вот почему люди, которые не постигают Его души, так восхищаются Его удивительным умом—способным все понимать. И когда Он благословляет какое-нибудь начинание— оно удается, и если Он рекомендует людей, то можно быть уверенным, что они хорошие люди. Если же они впоследствии меняются, то это уж не Его вина—но Он меньше ошибается в людях, нежели мы—у Него жизн. опыт, благословенный богом. Он умоляет, чтобы скорее сменили Макарова—и я вполне с Ним согласна. Я сказала Шт(юрмеру), что он напрасно его рекомендовал; я ему говорила, что это далеко не преданный человек, и что  т е п е р ь  с а м о е  г л а в н о е —найти  д е й с т в и т е л ь н о преданных людей, на деле, а не только на словах, и что мы должны за них крепко держаться. Не позволяй Треп(ову) вводить тебя в заблуждение насчет людей. Прот(опопов) и Шахов(ской) всецело наши, т.е., я хочу сказать, беззаветно преданы и любят нас честно и открыто. А также Добров(ольский). Если бы завернул Ник(олай) Мих(айлович) (от чего упаси, господи), будь строг и пробери его за его письмо и поведение в городе.—Отсылаю тебе бумагу Григоровича, которая была мне доставлена.

            В 11 была у Знаменья (кот. я теперь люблю больше, чем когда-либо), затем в лазарете—долго там посидела. Сейчас предстоит принять 4 офицеров, затем мы все поедем кататься в санях. Павел будет к чаю, затем Погул(яев), затем церковь, а вечером повидаю нашего Друга, что придаст мне сил. Мой дух бодр, и я живу для тебя, для тебя, для одного тебя —для меня ты все! —Интересно бы знать, сделаешь ли ты смотр Георгиевскому полку. Это было бы так славно—если не 6-го, то в какой не будь другой день. Даки едет сегодня вечером повидаться с Мисси и, быть может, отвезет всех детей обратно — смотря по обстоятельствам.

Теперь должна кончать. Спи тихо и спокойно, мой ангел. Святая дева да хранит тебя, а Гр. молится за тебя и мы все также.

Осыпаю тебя нежнейшими, страстными поцелуями. Жажду быть с тобой и помочь тебе нести твой тяжелый крест.

Бог да благословит и хранит тебя, мой Ники!

Навеки преданная тебе твоя

Женушка.

            Надеюсь, что эта книга тебе понравится. Подушки предназначаются для твоего дивана—он такой пустой. Пепельницы—для обеденного стола или поезда.—Я  п о с т о я н н о  с тобой, принимаю во всем участие—наступают хорошие дни, наступил поворот к свету.

 

Телеграмма № 1.

Ставка—Царское Село. 5-X1I—1916 г.

17 ч. 43 м.—18 ч. 20 м.

Ее величеству.

            Прибыли благополучно. Прекрасный, ясный вечер; два градуса мороза. Еще раз сердечно благодарю за дорогое письмо. Надеюсь,, чувствуешь себя хорошо. Целуем оба нежно.

Ники

Телеграмма № 32.

Царское Село-—Ставка. 5 дек. 1916 г.

20 ч. 22 м.—22 ч.

Его величеству.

            Горячее спасибо за обе телеграммы. Только что вернулась из церкви. Мы все пятеро шлем вам наши самые нежные и горячие пожелания, благословения и поцелуи. Спите хорошо, дорогие.

Аликс

Телеграмма № 38.

Царское Село—Ставка. 6 дек. 1916 г.

8 ч. 29 м.—10 ч. 10 м.

Его величеству.

            Доброго утра, дорогой. Желаю тебе встретить счастливо этот великий день еще много раз. Нежно обнимаю и благословляю. Вчера вечером много думала о тебе. Спокойного, хорошего настроения! Чувствовали тебя с нами. Крепко целую вас обоих.

Аликс.

Телеграмма №12.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 6-го декабря 1916 г.

9 ч. 49 м.—10 ч. 50 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за пожелания и подарки. Малютка вручил их мне от имени всех вас вчера вечером. Ясная, ветреная погода. В мыслях и молитвах с вами. Нежно обнимаю.

Ники.

Телеграмма № 40.

Царское Село—Ставка. 6 дек. 1916 г.

10 ч. 26 M.—12 ч. 50 м.

Его величеству.

            Сегодня старый Танеев празднует двадцатилетие своего управления твоей канцелярией. Не пошлешь ли ты ему телеграмму? После обедни у нас завтракают свои. Сердцем и душою с тобой. Благословляю и целую обоих.

Аликс.

№ 633.

Царское Село. 6 декабря 1916 г.

                        Дорогой мой ангел,

            Желаю тебе еще много раз счастливо отпраздновать этот день— нежно благословляю и шлю сердечные, горячие пожелания счастья и благополучия!  Т а к   г р у с т н о,  что мы не вместе проводим твои именины—впервые за 22 года! Но для пользы дела ты должен был уехать, а потому я, конечно, и не думаю роптать.

            Все покрыто чудным снегом и 5° мороза. Мы вчера покатались в санях, хотя дорога все еще не гладкая.—Б.[13] явилась, такая досада!

            Павел пил с нами чай и был мил. Я телеграфировала тебе относительно папа Танеева—20 лет, как он стоит во главе твоей канцелярии. Она[14] это случайно узнала, так как ему там устраивают большой завтрак. Мы провели вчерашний вечер уютно и мирно в маленьком доме. Милая большая Лили тоже пришла туда попозднее, а также и Муня Головина. Он[15] был в хорошем, веселом настроении.—Видно, что Он все время думает о тебе, и что все теперь хорошо пойдет. Он беспокоится по поводу предстоящего приезда туда Трепова, боится, что он снова тебя расстроит, привезет ложные сведения, я хочу сказать—новости, и подсунет своих кандидатов.—Возьми кого-нибудь на его место для путей сообщений. Жаль, что ты не одобряешь Валуева—это очень честный и верный человек. Затем  п о с к о р е е  отделайся от Макарова, не мешкай (прости меня). Мне лично хотелось бы, чтоб ты взял Добровольского—по-видимому, история, рассказанная тебе Треповым—не верна (есть однофамилец его—тоже сенатор). Посылаю тебе выдержку из газеты, списанную ею[16], относительно случая, разыгравшегося между Треповым и милым Добровольским. Он предполагает, что это акт мести.

Но Калинина—оставь. Оставь его, дорогой мой! Я знаю, что надоедаю тебе, прости меня, но я ни за что бы этого не делала, если бы не боялась, что ты снова станешь колебаться. Держись своего решения— н е   п о д д а в а й с я.  Как можно колебаться между этим простым, честным человеком, который так горячо нас любит, и Треповым, которому мы не можем доверять, ни уважать, ни любить, а наоборот?— Скажи ему, что этот вопрос исчерпан, что ты  з а п р е щ а е ш ь  ему вновь касаться его и вести совместную игру с Родзянко, который добивается отставки Протопопова. Он служит  т е б е,  а не Родзянке, и раз ты сказал, что ты  н е   с о б и р а е ш ь с я  его отставить, он обязан работать с ним. Как он смеет идти тебе наперекор—ударь кулаком по столу! Не уступай (ты говорил, что в конце концов тебе придется это сделать)— будь  в л а с т е л и н о м,  слушайся твоей стойкой женушки и нашего Друга, доверься нам! Погляди на лица Калинина и Трепова—ясно видна разница-—белое и черное, пусть твоя  д у ш а  читает вернее.

            Снег все падает. Все же мы собираемся покататься и немного подышать свежим воздухом. Супруги Бенкендорфы, Зизи, Иза, Наст(енька), Трина, Аня, Ресин и Апраксин завтракали с нами, и мы пили за твое драгоценное здоровье. Павел тоже был в церкви. Солдаты стояли перед церковью и поздравляли нас. Все мысли мои с тобой. Боюсь, что тебе предстоит очень скучный день с массой народу, но я надеюсь, что все же тебе удастся погулять, а Бэби—поиграть в лесу. Поздравляю тебя со всеми полковыми праздниками. Старший полковник 4 стрелкового полка поднес нам букеты. Он говорит, что только что получил 4-й стрелковый полк и скоро уезжает.— А вы детки мои, большой и малый, как я люблю вас, и сказать  н е  м о г у !

            Вечером пойдем в лазарет.—Наш Друг очень доволен нашими девочками. Говорит, что они для своих лет прошли тяжелые курсы и что их души заметно развились. Они, действительно, страшно милы и очень хороши теперь с А. Они разделяли с нами все наши переживания—это научило их правильному взгляду на людей, и в жизни это будет для них очень полезно. Малютка также очень много переживает своей маленькой широко-открытой душой. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить бога за  ч у д е с н о е  с ч а с т и е,  ниспосланное им мне в твоем лице и в них: мы—о д н о,  что  т а к  ужасно редко встречается в наши дни—мы тесно связаны друг с другом.

            Получила 2 милых телеграммы из  А р х а н г е л ь с к а  от монархической партии. Я ответила с помощью нашего Друга, и Он просит тебя непременно позволить, чтобы телеграммы эти были напечатаны. Скажи Фред(ериксу), чтоб он дал им на то разрешение, а также, чтоб поместили первую их телеграмму и мою в «Н о в о м  В р е м е н и».—Это откроет людям глаза и будет противодействием письму кн. Вас. (которым m-me Зизи страшно возмущена и шокирована). Это будет также щелчком для старого гнусного Балашева.— Хорошее наступает, и пусть общество и Дума видят, что Россия любит твою старую женушку и стоит за нее всем им наперекор.— Зизи очень восхищалась их трогательной телеграммой. Я нарочно ответила самолично.

            Так приятно, что идет снег—Николай угодник благословляет моего ненаглядного. — Прощай, мой Солнечный Свет, обожаемый муж, люблю тебя, люблю тебя, жажду твоих поцелуев и ласк, прижимаю тебя к моему горячему сердцу.

            Твоя до смерти и навеки.

 

6-е дек. 1916 г.

                        Дорогая моя,

            Большое спасибо за твое милое, доброе письмо, а также за вчерашние подарочки и за те, которые пришли сегодня с твоим письмом!

            Я упивался каждым нежным словом, написанным тобой.

            Утром мы, по обыкновению, ходили в церковь, и, возвращаясь, я видел всех офицеров и солдат, выстроенных вдоль нашего пути. Сегодня их праздник, и я их поздравлял.

            После этого я принимал штабных, а потом прослушал обычный доклад, на этот раз короткий, так как я вчера вечером говорил с Гурко.

            Мы только что позавтракали.—Здесь чудная погода, масса снегу и такой легкий, сухой воздух. Путешествие прошло очень хорошо. Мы все в поезде спали бог знает до какого часа. С А.[17] гулял на каждой станции.

            С восхищением прочел «The wall of partition» и почувствовал себя отдохнувшим после такой книги.

            Масса телеграмм по обыкновению.

            Ольга будет обрадована и удивлена по случаю назначения ее шефом 2-го Кубанск. пластунского батальона. Я вспомнил, что два из них не имели шефов; я счел правильным дать ей 2-й, а Борису, который их всех там видел, 5-ый бат.

            Ну, прощай, моя душка. Да благословит бог тебя и девочек!

            Горячо целует тебя твой старый

Ники.

Телеграмма № 33.

Ставка—Царское Село. 6 декабря 1916 г.

22 ч. 17 м.—23 ч. 20 м.

Ее величеству.

            От всей души благодарю тебя и детей за письма и игры. Благослови тебя бог. Спи спокойно.

Ники.

№634

Ц. Село. 7 декабря 1916.

                        Любимый мой!

            Ты не можешь себе представить радость Ольки, когда она получила твою телеграмму: она вся покраснела и была не в силах прочесть ее вслух. Она сегодня сама тебе напишет. Горячее спасибо, родной, за такой великолепный сюрприз—ей, да и сестрам, казалось, будто это день ее рожденья. Она тотчас же послала телеграмму своим пластунам.

            Получил ли ты известия от Кирилла? До сих пор нет ответа на мою телеграмму, отправленную 5-го вечером.

            Оказывается, Ирина опять больна, а потому Ксении пришлось отложить предполагавшуюся поездку в Киев. Так грустно за бедную дорогую матушку. Мои Сибиряки поздравляют тебя, а также Катя Озерова.

            5° мороза. Похоже, словно опять снег пойдет, очень пасмурно.— Увы, мы очень плохо слышали голос Бэби по телефону. У Жильяра голос ниже, а потому лучше доносится. Надеюсь, что ты не слишком утомился и скучал вчера. Начал ли ты снова принимать иодин? Мне думается, это было бы тебе полезно. Я теперь всегда в 11 хожу к Знаменью, затем в лазарет, так как там немного раненых, и таким образом успеваю позаняться своими бумагами. Милый, распорядился ли ты, чтобы Балашеву был послан выговор? Пожалуйста, распорядись об этом, это  с а м о е   м е н ь ш е е,   ч т о т ы   м о ж е ш ь   с д е л а т ь!— Осыпаю тебя поцелуями за твое милое письмо. Я не думала, что у тебя найдется время написать. Видела Коленкина в госпитале. Он целых 9 месяцев не был в отпуску. Они уже уехали и снова сидят в своих окопах.

            Не могу больше писать сегодня, любимый мой ангел.—Только об одном прошу тебя: отложи свидание с Треповым—я  т а к  боюсь, что он будет приставать к тебе и заставит тебя принять решения, на какие ты в спокойную минуту не пошел бы. Будь тверд насчет Калинина, ради  н а с самих.

            Распорядился ли ты о том, чтобы эта чудная телеграмма была напечатана? Она исключительно трогательно составлена и возымеет  х о р о ш е е   д е й с т в и е,  как говорит Танеев и др.

          &nb‐ и /emrightsp; Благоp align=nbsp;nbsp;nbsp;nbsp;emnbsp;/em2-го Кубанск. пластунского батальонаrightЗнаменьюсловляю и целую без счета.

 p class= /p nbsp;           Вся твоя                                                                                                                   Солнышко.

Телеграмма № 64.

Царское Село—Ставка. 7 дек. 1916 г.

14 ч. 37 м.—15 ч. 15 м.

Его величеству.

            От всего сердца благодарю вас обоих, дорогие, за милые письма.

            Счастлива ими. Снежок, мягкая погода. После госпиталя едем кататься в санях. Все крепко обнимают.     .

Аликс.

7 декабря 1916 г.

                        Мое милое Солнышко,

            Бесконечно благодарен за твое милое письмо. Скажу Фред(ериксу) про телеграммы, полученные тобою из Астрахани[18]. Этот человек мне часто телеграфирует. Я помню—еще в те времена, когда был жив Столыпин,—он посылал мне такие доброжелательные телеграммы. Он же не одобрял речи Шуваева и Григоровича в Думе.

            Вчера я был завален телеграммами; так как они не были запрещены, пришло огромное количество. Я еще не кончил отвечать.

            Кинематограф был крайне интересен вчера вечером. Мы, наконец, знаем, кто эта «таинственная рука».

            Ее кузен и жених, поверишь ли? По этому случаю в театре царило большое возбуждение.

            17 дек. все главнокомандующие приезжают сюда на военный совет, так как пора готовить наши планы на будущую весну. Надеюсь, что смогу на следующий день выехать домой!

            Будь уверена, моя любимая, что я буду знать,  к а к  ответить Трепову, когда он явится.

            По вечерам я наскоро прочитываю несколько глав твоей английской книги; это очень освежает мозг.

            Да благословит бог тебя, родная, и девочек!

            Нежно целую вас всех и остаюсь нежно любящий тебя твой муженек

Ники

Телеграмма № 64.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 7 декабря 1916 г.

18 ч. 10 м.—19 ч. 5 м.

Ее величеству.

            Очень благодарен за дорогое письмо. Много снегу. 8 гр. мороза. Мысленно вместе. Оба нежно целуем.

Ники

№ 635.

Ц. Село. 8 декабря 1916 .

                        Солнышко мое любимое,

            Представляю себе, как у вас там холодно,—а здесь 5° мороза, днем понижается до 3°. Мы собираемся ехать в Новгород, как я тебе уже говорила. Мы сядем в поезд в субботу с ночи, выедем очень рано, в воскресенье утром будем на месте, пробудем там несколько часов, осмотрим церкви, и думается мне, несколько госпиталей, опять домой, проведя ночь в вагоне, а в понедельник утром прямо из вагона отправимся в лазарет,—таким образом, мы не упустим дела.—Я пошлю за Ресиным и все ему скажу. Не помню, кто там губернатором,—на этот раз не стану делать из этого тайны, чтоб увидеть побольше народа. Но я всегда так робею без тебя, мой дорогой!—Мой милый старый кн. Голицын (из комитета о наших военнопленных) в восторге от телеграмм из Астрахани[19] и просил, чтоб они были всюду напечатаны. Другой кн. Голицын (Харьковский) выступил в Государственном Совете, и совсем не хорошо, а моего поздравляли с этой речью. Он был вне себя и тоже находит, что таких людей следует лишать придворного мундира. Жаль, что ты не хочешь назначить сейчас Щегловитова. Он бы сразу тебе доложил об этом (если бы даже не смог остановить речей), и ты мог бы лишить их придворного звания—сейчас никакая строгость не может быть достаточна. Балашев заслужил  с т р о г о е  порицание— не будь снисходителен и слаб—прости меня, милый.

            Г о р я ч е е спасибо за твое милое письмо, мой дорогой,  т а к а я  радость получать от тебя вести!

            Мы тоже много раз думали, что «таинственной рукой» мог оказаться жених—воображаю всеобщее волнение!—Вновь увидеть тебя здесь будет таким счастьем! Дорогой мой—только поступи умно, вели распустить Думу,—с Треповым будь тверд, как кремень, и  д е р ж и с ь Калинина, верного друга.—Получила милые письма от Виктории и Джорджи. Они горячо благодарят за подарки.

            А теперь—прощай, мой друг, сокровище мое. Благословляю и целую тебя без конца. Твоя

Женушка

            Будь стоек—будь властелином!

Телеграмма № 70.

Царское Село—Ставка. 8 дек. 1916 г.

16 ч. 15 м.—16 ч. 42 м.

Его величеству.

            От всей души благодарю вас обоих за милые письма. Катались в санях. Нежно целую и благословляю.

Аликс.

Телеграмма №94.

Ставка—Царское Село. 8 декабря 1916 г.

18 ч. 57 м.—19 ч. 25 м.

Ее величеству.

            Большое спасибо за дорогие письма и фотографии. Сын генерала Вильямса скончался от болезни. Он едет на неделю в город. Ясный, холодный день. Нежно целую.

Ники

8 дек. 1916 г.

                        Дорогая моя,

            Горячо благодарю тебя за милое письмо. Я приму Трепова в понедельник 12 дек. Не мучься, моя дорогая. Теперь я спокоен и  т в е р д,  и знаю, что отвечать. Он приезжает еще и для того, чтобы здесь решить серьезные железнодорожные вопросы с Гурко.

           Я передал телеграммы Фред(ериксу). Он просил, раньше чем напечатать их, разузнать о человеке, приславшем их. И я нахожу, что это правильнее. Ответ придет через Калинина, так что ты от него можешь узнать раньше и там решить.

            По счастью, у меня не много бумаг, но за эти дни мне пришлось принять старого «Dudel» (Адлерберга), Соловово и Озерова. Книга, присланная тобою, очень изящно издана. Я рад иметь «Хаджи Мурата». Да, я могу представить себе дикий восторг Ольги. Граббе и все наши казаки тоже были очень взволнованы. Граббе показал мне Ольгин ответ—очень хорошо!

            Каждый вечер наслаждаюсь двумя главами «The wall of part.» и скоро кончу.

            Теперь у нас настоящая хорошая зима с массой снегу. Должен кончать. Да благословит бог тебя и девочек!

            Горячо целую тебя, Солнышко мое, и бесконечно люблю.

            Сердечный привет им и А. Поблагодари, ее за письмо и подарок.

                        Всегда твой старый

Ники.

Телеграмма № 71.

Царское Село—Ставка. 8 декабря 1916 г.

22 ч. 15 м.—23 ч.

Его величеству.

            Только что узнала, что старый граф запретил напечатать чудную телеграмму. Это безобразие. Считаю необходимым это сделать после того письма. Пожалуйста, распорядись. Спи спокойно. Нежно целую и благословляю.

Аликс.

Телеграмма № 73.

Царское Село—Ставка. 9 декабря 1916 г.

13 ч. 48 м. —14 ч. 8 м.

Его величеству.

            Горячее спасибо обоим дорогим. В мыслях и молитвах всегда вме­сте. Снежок, мягкая погода. Крепко обнимаю.

Аликс.

Телеграмма № 101.

Ставка—Царское Село. 9 декабря 1916 г.

18 ч. 35 м —19 ч. 15 м.

Ее величеству.

            Горячее спасибо. Приказал старому графу дело относительно телеграмм поручить Калинину. Ясно, 7 гр. Оба нежно обнимаем.

Ники.

Ц. С. 9 декабря 1916 г.

                        Мой ангел,

            Большое, большое спасибо за твое милое письмо! Я рада, что тебе нравится эта прелестная английская книга—она действует  так освежающе среди забот и огорчений этого мира. Мы сегодня вечером повидаемся с нашим Другом, я очень рада. У бедной Ани вчера страшно болела нога, нечто вроде Drachenschuss'a[20] и ишиаса,—она кричала от боли. Сейчас у нее Б., она сегодня лежит в постели, а потому я не знаю, сможет ли она завтра ехать. Мы берем с собой Настеньку, Ресина и Апраксина. Девочки ликуют, так как они любят спать в поезде, но мне будет грустно  о д н о й.  Так мало сплю, когда тебя нет со мною. Жду Риттиха. Приняла Добровольского—много говорили о Мишиной Г. Общине и о сенате.

            Бедный генерал Вильямс, страшно огорчена за беднягу! Пожалуйста, кланяйся бельгийцу от меня. Как идут дела в Румынии и  в о о б щ е  на войне?

            Милый мой, прощай. Бог да благословит и сохранит тебя! Нежно тебя целую. Твоя

Женушка.

            Получила письмо от Ирэн. Мосси потеряла двух сыновей, а теперь старшая пара близнецов находится в бою.

            А. вчера видела Калинина. Он ей сказал, что Трепов сговорился с Родзянко распустить Думу с 17-го декабря по 8 января, чтобы депутаты не успели на праздники покинуть Петроград и чтобы можно было здесь держать их в руках. Наш Друг и Калинин  у м о л я ю т  тебя распустить Думу не позже 14-го, по 1-ое или даже 14-ое февраля, иначе тебе не будет  п о к о я,  и дело не сдвинется с места. В Думе они боятся только одного-—продолжительного перерыва, а Трепов намеревается тебя п о д д е т ь,  говоря, что будет хуже, если эти люди разъедутся по домам и разнесут свои вести. Но наш Друг говорит, что никто не верит депутатам, когда они поодиночке у себя дома,—они сильны лишь, когда собираются вместе. Дорогой мой, будь  т в е р д и доверься совету нашего Друга-—это для  т в о е й   ж е   п о л ь з ы. Все, кто тебя любит, думают, что это правильно. Не слушай ни Гурко, ни Григор(овича), если они станут тебя просить о коротком перерыве— они не ведают, что творят. Я бы не стала всего этого писать, если бы не  б о я л а с ь  твоей мягкости и снисходительности, благодаря которым ты всегда готов уступить, если только тебя не поддерживают бедная старая женушка, А. и наш Друг; потому-то лживые и дурные люди ненавидят наше влияние (которое только к добру). Трепов был у двоюродного брата Калинина (у Ламздорфа) и, не зная, что это его родственник, говорил там, что 11-го едет к тебе и будет настаивать (нахал какой!) пред тобой на отставке Протопопова. Милый, посмотри на их лица—Трепова и Протопопова,—разве не очевидно, что лицо этого последнего чище, честнее и правдивее?— Ты  з н а е ш ь,  что ты прав,—высоко подними голову, прикажи Трепову с ним работать. Он не смеет противиться твоему приказу, прикрикни на него. Милый, не приехать ли мне к тебе на денек, чтобы придать тебе мужества и стойкости?  Б у дь   в л а с т е л и н о м!  Восстают против Калинина потому, что он закрыл собрания союзов—он был совершенно прав.—Наш Друг говорит, «что пришла смута, которая должна была быть в России, во время или после войны, и если наш (ты) не взял бы места Ник(олая) Ник(олаевича), то летел бы с престола теперь». Будь бодр: крикуны угомонятся— только распусти Думу  п о с к о р е е на возможно более  д о л г и й  срок—верь мне—ты знаешь, что Трепов флиртует с Родзянкой.—Это всем известно, а от тебя он лукаво скрывает это из политики. Отправься к любимой иконе, наберись там решимости и силы.  П о с т о я н н о помни о сновиденьи нашего Друга. Оно весьма, весьма знаменательно для тебя и всех нас.

9-е декабря 1916 г.

                        Мое возлюбленное Солнышко !

            Нежно благодарю тебя за милое письмо. Я очень рад твоему решению посетить Новгород, древнейший город России. Ты будешь чувствовать себя совсем иначе, когда вернешься. Я это всегда замечал после поездок по стране. Губернатор Новгорода превосходный человек, которого я люблю. Его фамилия Иславин. Пожалуйста, передай ему мой поклон.

            Надеюсь, m-me Б. не будет тебе мешать или утомлять тебя.

            Я переменил день для приема Трепова, назначив на завтра—субботу.

            Я намерен быть твердым, резким и нелюбезным.

            Благодарю за фотографии,—боюсь, что у меня уже имеются эти же самые. Фред(ерикс) получил письма одновременно от Врангеля и Ларьки Воронцова. Оба горько жалуются на Мишину жену[21], не позволяющую им говорить с ним хотя бы об его здоровье. Судя по тому, что они пишут, доктора, пользовавшие его, настаивали на серьезном лечении и на отдыхе в теплом климате. Если бы он остался подольше в Крыму, это принесло бы ему большую пользу. Но он, а может быть она, желает вернуться в Гатчину, чего доктора не одобряют, и никто из них не может проникнуть к Мише, чтоб ему это объяснить. Поэтому я думаю телеграфировать ему, чтоб он оставался там еще месяц.

            Дорогая моя душка, я должен кончить. Да благословит бог тебя и твое путешествие!

            Целую нежно и горячо.

                        Твой старый муженек

Ники.

Телеграмма № 74.

Царское Село—Ставка. 10 декабря 1916 г.

11 ч. 52 М.—13 ч. 45 м.

Его величеству.

            8 градусов мороза в первый раз. Скажи Алексею, что я в отчаянии, что он не получит письма сегодня, но уверяю, я позабыла вчера ему написать потому, что очень торопилась. Сегодня в 2 часа здесь открытие его лазарета, который помещался в Военной Академии. В молитвах и мыслях с тобой. Нежно целую.

Аликс.

Телеграмма № 75.

Царское Село—Ставка. 10 дек. 1916 г.

14 ч. 12 м.—15 ч. 25 м.

Его величеству.

            Горячо благодарю обоих за милые письма. Прочитай мое сегодня, как только получишь. Пожалуйста, дорогой. Нежно целую и обнимаю. Буду завтра там к службе в соборе. Останусь до 6, так как много лазаретов. Буду думать о тебе.

Аликс.

Телеграмма № 102.

Ставка—Царское Село. 10 декабря 1916 г.

18 ч. 17 м.—19 ч. 5 м.

Ее величеству.

            Большое спасибо за письмо. Прочел его с интересом. Алексей понимает, что ты не могла написать. Наилучшие пожелания и благословения твоей поездке.

Ники.

 

Ц. С. 10 декабря 1916 г.

                        Любимый мой,

            Мне постоянно приходится писать тебе в невероятной спешке. Пришлось просмотреть кучу докладов Рост(овцева), затем, так как у Ани очень неблагополучно с ногой, три раза была у нее, — принимала массу—прямо нет минуты свободной. Но она надеется ехать с нами сегодня вечером. Сегодня утром впервые 7 градусов. Стало светлее из-за снега, но солнца у нас нет.

            Прилагаю к этому письму медальончик, присланный тебе, а также образ на шелку и несколько бумаг, данных Калининым для просмотра, на случай, если Воейков не передал тебе копий. На деле Мануйлова  п р о ш у  тебя надписать «прекратить дело» и переслать его министру юстиции. Батюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к А. и просил о прекращении этого дела, так как он, наконец, убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему Другу, Питириму и др., и во всем этом виноват толстый Хвостов. Ген. Алекс(еев) узнал об этом после от Батюшина. Иначе—через несколько дней начинается следствие—могут снова подняться весьма неприятные разговоры, и снова повторится этот ужасный прошлогодний скандал. Хвостов на днях, при посторонних, сказал, что он сожалеет о том что «чику» (? Ред.) не удалось прикончить нашего Друга. И его, увы, увы, не лишили придворного мундира!—Так вот,  п о ж а л у й с т а,  с е й ч а с  ж е, не откладывая, отошли дело Ман(уйлова) Макарову,—иначе будет поздно.

            Милый, не уволишь ли ты поскорее Мак(арова) и не возьмешь ли Добровольского? Мак(аров) д е й с т в и т е л ь н о   враг (мой безусловно, а потому и твой), не обращай внимания на протесты Трепова. Он, конечно, станет наговаривать на Добровольского, так как у него имеются собственные кандидаты, но Добровольский  п р е д а н н ы й человек, что очень ценно в наши дни. А почему бы тебе не взять в министры путей сообщения честного Валуева, которого мы так хорошо знаем, как честного и преданного человека?

            Прилагаю письмо от Сухомлинова к нашему Другу. Пожалуйста, прочти его, так как он в нем дает исчерпывающие разъяснения относительно своего дела, которое ты должен вытребовать отсюда, чтоб все это не попало в Государственный Совет, иначе бедного Сухомлинова нельзя будет спасти. Он так ясно пишет обо всем,—пожалуйста, прочти и прими соответствующие меры. Почему должен пострадать он, а не Коковцев (который не хотел давать денег), или Сергей, который, что касается ее[22] ровно  с т о л ь к о  ж е  виноват.

            От всей души благодарю тебя. Сейчас с тобой Трепов, и я очень тревожусь. Только что принимала Калинина,—он очень рад, что ты получил все бумаги через Воейкова, а потому я не стану докучать тебе вторичной посылкой их. Он  с т р а ш н о  озабочен тем, чтоб ты скорее распустил Думу и притом надольше—за 10 лет у них ни разу не было перерыва, как этот,  т а к о г о   к о р о т к о г о,—тогда ничего нельзя успеть сделать.—Государственный Совет  с о ш е л  с  у м а, соглашаясь с Думой относительно свободной цензуры.

            У меня голова идет кругом, и я, кажется, пишу вздор.

            Только будь тверд, стоек!

            Слава богу, в Москве 6 раз закрывали собрания (Калинин до 4-х часов утра не отходил от телефона), но здесь Львову удалось прочесть воззвание прежде, чем полиция успела их удержать. Как видишь, Калинин работает как следует и  р е ш и т е л ь н о  и не заигрывает с Думой, но исключительно думает о нас.

            А теперь нужно отправить это письмо. Сейчас явится Жевахов. Завтра передам твой привет Иславину. Эта поездка будет приятным развлеченьем, только мне будет  у ж а с н о  недоставать тебя. В понедельник ты из-за этой поездки не получишь письма.

            Бог да благословит и защитит тебя! Осыпаю тебя поцелуями и нежными ласками.

            Навеки твоя

Женушка.

10 декабря 1916 г.

                        Любимый ангел мой!

            Нежно благодарю за милое письмо. Вчера, катаясь по любимому лесу Алексея у старой Ставки, мы вошли и минутку молились перед иконой божьей матери. Я доволен, что мы это сделали, раз это было твоим особенным желанием.

            Благодарю тебя также за сообщение подробностей беседы Кал(инина) с А.

            Надеюсь, твоя поездка пройдет благополучно, и Новгород тебе понравится. Я там был раз, летом 1904 г., как раз перед рождением Бэби.

            В Румынии дела неважны,—главным образом, по той причине, что наши войска не могут туда добраться из-за скопления беженцев на железных дорогах. В Добрудже нашим войскам пришлось отступить до самого Дуная, так как их было слишком мало, чтобы защищать длинный и редкий фронт.

            Около 15-го дек. сосредоточение наших войск будет, надеюсь, более или менее закончено, и, быть может, около Рождества мы начнем наступать. Как видишь, положение там невеселое. Теперь должен кончать, мое сокровище.

            Да благословит бог тебя и девочек! Передай мой привет А. и скажи ей, как я жалею, что ей так приходится страдать из-за ноги.

            Горячо и нежно целую тебя, Солнышко мое.

Твой старый

Ники.

Ц. Ставка. 11 дек. 1916 г.

                        Моя любимая душка,

            По случаю воскресенья я не имею времени написать письмо— церковь, доклад и большой завтрак! Завтра напишу подробно о моем разговоре с Треповым. Надеюсь, посещение Новгорода не утомит тебя! Сегодня тает, что очень неприятно. Да благословит тебя бог, моя птичка. Нежно целую тебя и их[23].

Твой Ники.

Телеграмма № 77.

Новгород—Ставка. 11 декабря 1916 г.

15 ч. 10 м.—17 ч. 5 м.

Его величеству.

            Прелестная поездка. 2-часовая служба в кафедральном соборе, чудно. Потом посетила лазареты и древняя церковная хранилища[24] в доме архиепископа, очень интересно. Завтракаю в своем купэ—устала— и еще предстоит осмотреть массу лазаретов и церквей. Иоаннчик и Андрюша здесь. Нежно целую и благословляю. Губернатор глубоко тронут поклоном.

Аликс.

Телеграмма №103.

Ставка верховн. главн.—Чудово. 11/XII 1916 г.

18 ч. 40 м.—21 ч. — м.

Ее величеству.

            Искренно благодарю за письма и телеграмму. Рад, что довольна осталась Новгородом. Надеюсь, не устала, тепло, снег, крепко всех обнимаю.

Ники.

Телеграмма №78.

Новгород—Ставка. 11 декабря 1916 г.

20 ч. 49 м.—23 ч. 17 м.

Его величеству.

            Посетила 5 лазаретов, Татьянинский приют, церкви, монастыри. Поговорила с твоим старым отцом Никодимом и старицей. Чарующее впечатление. Спи спокойно. Сердечно целую.

Аликс.

Телеграмма № 80.

Царское Село—Ставка. 12 декабря 1916 г.

9 ч. 48 м.—11 ч. 15 м.

Его величеству.

            По возвращении нашем нашла оба дорогих письма. Сердечно благодарю. Провела ночь в поезде, очень устала и все болит, но впечатление прекрасное, ободряющее. Очень счастлива, что вы были у дорогой иконы. Мы все целуем вас крепко.

Аликс.

Телеграмма № 83

Царское Село—Ставка. 12 дек. 1916 г.

17 ч: 40 м.—18 ч. 55 м.

            Крепко благодарю за дорогую открытку. Тепло, снежок. Отдыхала днем, так как очень устала. Буду особенно думать о тебе сегодня вече­ром. Спи хорошо. Благословения и поцелуи от всех.

Аликс.

№ 638

Ц- Село. 12 декабря 1916 г.

                        Любимый мой!

Большое, большое спасибо за твое милое письмо и за открытку. Я  о ч е н ь  счастлива, что ты съездил помолиться перед дорогим образом—там так покойно—чувствуешь себя отрешенным от всех треволнений в ту минуту, когда изливаешь свою душу и сердце в молитве, обращенной к той, к которой столько людей приходит со всеми своими горестями.—Ну, милый, Новгород был крупным успехом! Хотя было очень утомительно, душа вознеслась так высоко и придала нам всем силы—мне с моим больным сердцем и А. с ее больными ногами. Мы разъезжали, конечно,—сегодня все болит, но стоило того. Я хочу, чтоб А. и Ольга написали тебе, а Анастасия—Бэби, так как каждый опишет по-своему, а я плоха по этой части. Губернатор был безупречен: организовал наши разъезды таким образом, что мы всюду поспевали вовремя, и подпускали толпу близко к нам. Какой восхитительный старинный город, только слишком рано стало темнеть. Поедем туда вместе весной, когда там наводнение? Говорят, что тогда бывает еще луp align=nbsp; (у nbsp;nbsp;nbsp;чше и можно подъезжать к монастырям на моторных лодках.&mdasnbsp;emnbsp;Батюшин, и я очень тревожусь. Только что принимала nbsp;h;Проезжая мимо памятника тысячелетия России, я вспомнила о боa href=/pnbsp;Апраксинаnbsp;nbsp;nbsp;nbsp;nbsp;Его величеству.льшой картине, находящейся здесь в Бnbsp;nbsp;nbsp;тыnbsp;nbsp;ольшом Дв a href=nbsp;rightорце.—Как великолепен Софийский Собор Только, стоя прямо перед ним, нельзя было хорошо его разглядеть. Служба длилась два часа (вместо 4), пели великолепно. Мне было отрадно начать с обедни и помолиться за моих дорогих.—Иоанчик и Андрюша всюду ходили с нами.—Мы прикладывались ко всем святыням. Досадно, что все это пришлось проделать в такой спешке и что нельзя было в достаточной мере отдаться молитве перед каждой святыней и разглядеть все детали. Посылаю Бэби образ, перед которым мы стояли (и сидели). Епископ Арсений при нашем появлении произнес очень трогательное приветственное слово; молодой епископ Алексей оказался чрезвычайно изящным (лицеист). Они всюду следовали за нами, в течение всего дня.—Затем, после обедни, длившейся от 10 до 12, мы отправились в лазарет, находящийся рядом с Епарх.[25]—через покои епископа, а также в музей сокровищ, собранных из старых церквей три года тому назад. Дивные старинные иконы, ранее находившиеся в разных церквах, монастырях, заброшенные, покрытые пылью. Их стали очищать, и проглянули дивные свежие краски—очень интересно, и мне очень хотелось бы в другой раз подробно рассмотреть все это,—тебе бы это тоже понравилось. Затем мы вернулись в наш поезд; солдаты уже разошлись (к счастью).—Я позавтракала на диване. А. в своем купэ. У детей были И(оаннчик) и Андр(юша), а также Иславин. Его жена и дочь встретили нас с цветами и поднесли нам от города хлеб- соль. В 2 ч. мы снова поехали в Земский лазарет—он совсем небольшой.-—Мы всюду раздавали образки.—Оттуда—в Десятинный монастырь, где хранятся мощи св. Варвары. Я посидела минутку в комнате игуменьи, а затем попросила, чтоб меня провели к старице Марии Михайловне (о ней говорил мне Жевахов), и мы прошли к ней пешком по мокрому снегу. Она лежала на кровати в маленькой темной комнатке[26], а потому мы захватили с собой свечку, чтобы можно было разглядеть друг друга. Ей 107 лет, она носит вериги (сейчас они лежат около нее)—обычно она беспрестанно работает, расхаживает, шьет для каторжан и для солдат, притом без очков,—никогда не умывается. Но, разумеется,—никакого дурного запаха или ощущения нечистоплотности,—она седая, у нее милое, тонкое, овальное лицо с прелестными, молодыми, лучистыми глазами, улыбка ее чрезвычайно приятна. Она благословила и поцеловала нас. Тебе она посылает яблоко (пожалуйста—съешь его). Она сказала, что война скоро кончится «скажи ему, что мы сыты». Мне она сказала «а ты, красавица— тяжелый крест—не страшись—(она повторила это несколько раз)— за то, что ты к нам приехала, будут в России 2 церкви строить (она повторила это дважды)—не забывай нас, приезжай опять».—Бэби она послала просфору (мы слишком торопились и кругом была суета, а то бы я охотно с ней побеседовала), она всем нам дала по образку. Сказала, чтобы мы не беспокоились относительно детей, что они выйдут замуж, остального я не расслышала.—Позабыла, что она сказала девочкам. Я заставила И(оаннчика) и А(ндрюшу) тоже зайти к ней, и послала к ней также Аню—-она, несомненно, напишет тебе об этом. Я благодарю бога за то, что он дал нам ее увидеть.—Это она несколько лет тому назад просила, чтобы сняли копию с большого образа св. девы в Старой Руссе и отослали ее тебе. Не хотели этого делать, находя, что образ слишком велик. Затем началась война, она стала настаивать на своем. Желание ее было исполнено, и она сказала, что мы все примем участие в крестном ходе. Оно так и вышло, когда этот образ привезли 5-го (?) июля прошлого года к Феодоровскому Собору— помнишь? А ты велел хранить образ при 4 стрелковом полке. У меня имеется небольшая книжечка с ее жизнеописанием, мне ее дал вчера старый слуга из Мариинского дворца (ее духовный сын).—Она произвела на меня гораздо более умиротворяющее впечатление, нежели старая Паша из Дивеева.—Отсюда—в Юрьевский монастырь (5 верст от города)—там находится твой старый Никодим, он боготворит тебя, молится за тебя и шлет тебе привет.

            Думаю, что Ольга подробно пишет тебе обо всем этом.—-Окружавшая нас любовь и теплота, ощущение близости к богу и к твоему народу, единство и чистота чувств—все это бесконечно благотворно подействовало на меня, и мы уже обсуждаем поездку в Тихвин, монастырь с очень чтимой богоматерью (образ), в четырех часах езды отсюда,—в Вятку и в Вологду. Апраксин узнает обо всем.—Сочетание лазаретов со святыми местами будет благотворно.

            Так много старинного и исторического в Новгороде , что чувствуешь себя как бы перенесенной в другую эпоху! Старица встречает каждого словами: «радуйся, невеста неневестная». Мы были в маленьком приюте для мальчиков Татьянинского комитета—туда привели также маленьких девочек из другого приюта. Затем мы отправились в Дворянское собрание, где Дамский Комитет передал мне 5.000 руб. Ими устроен там лазарет—великолепная огромная палата для солдат; офицеры в соседнем помещении. Мы пили чай, очень мило, жена губернатора и архиепископ сидели около меня—было несколько дам, все уродливые,—его дочь работает сестрой милосердия.—Отсюда мы заехали в Знаменскую церковь. Посылаю тебе купленный мною там образ богоматери,—он так хорош! Пожалуйста, повесь его над своей кроватью, у нее такой дивный лик,—и Невесту Христову,—которую от нас скрыли, я ее видела в этот же день,—дабы она помогла тебе. Туда же привезли чудотворный образ св. Николая, чтоб мы к нему приложились.—- Какой это восхитительный храм!—Со сводами (очень крутые лестницы). У нас не хватило времени рассмотреть картину страшного суда, на которой были изображены Петр Великий и Меньшиков, по приказу Петра.—Наш автомобиль застрял, и толпа вытащила нас. Оттуда мы проехали к крохотной часовне, расположенной в саду. Здесь на печке в просфирной (несколько лет тому назад) явилась богоматерь. Этот образ остался совершенно нетронутым, он только покрыт стеклом и оправлен драгоценными камнями. Такое сильное благоухание, мы с девочками сразу обратили на это внимание. Всюду я чувствовала с собой вас обоих, и словно заодно с вами переживала все!

(Напиши А. несколько строк, как бы в благодарность. Это хорошо на нее подействует, так как она так тепло принимала во всем участие— губернатор и Никодим были очень милы по отношению к ней).—Оттуда мы снова проехали в земский лазарет, куда свезли раненых из всех окружных мест, а также—в городской.—На вокзале купечество поднесло мне икону и яблоки. Трубачи местного запасного полка сыграли уланский марш. Уехали в шестом часу, вернулись сюда в 10. 20.— Ночь провели в поезде, с утра отправились в лазарет—сейчас мы отдыхаем—вечером повидаю нашего Друга.—Так славно, покойно и тепло на душе!

Благословляю и целую тебя без конца. Твоя

Солнышко.

Какая это гнусная канитель с Румынией!

Царск. Ст. 12 дек. 1916 г.

                        Моя дорогая душка!

            Опять ни минуты, чтобы написать длинное письмо. Я только что принимал очень интересного инженера-путейца, вернувшегося из Германии после 2-хлетнего пребывания там. Он был с д-р. Крессон. Он мне много рассказывал, и это он так долго меня задержал. Его имя—Вейнберг, внук еврея.

            Я очень рад, что ты довольна виденным в Новгороде. Да благословит тебя бог, мое солнышко!

Нежно целует тебя твой старый

Hики[27].

Телеграмма №111.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 12 декабря 1916 г.

19 ч. 47 м.—20 ч.10 м.

Ее величеству.

            Благодарю за две телеграммы. Пожалуйста, отдохни день или два, чтобы не свалиться. Мягкая погода. Целуем всех.

Ники.

Телеграмма № 88.

Царское Село—Ставка. 13 декабря 1916 г.

11 ч. 50 М.—12 ч. 15 м.

Его величеству.

            Горячо благодарю за открытку. Очень беспокоюсь, не зная подробностей разговора. Помни, прочти снова все, что я писала на прошлой неделе. Отдыхала все утро, так как очень устала. Ясная погода. Крепко целую и благословляю. Будь тверд.

Аликс.

№ 639.

Царское Село. 13 декабря 1916 г.

                        Дорогой мой ангел,

            Теплое спасибо за твою милую открытку. Я с таким нетерпением жду известия (а у тебя нет времени писать) о твоем разговоре с этим ужасным Треповым. Я читала в газетах, что он теперь сказал Родзянке, что Дума будет распущена 17-го до первой половины января. Имеет ли он право говорить это прежде, чем будет официально объявлено через Сенат? Я нахожу, что    а б с о л ю т н о  нет. Так и надо сказать ему, а Родзянке надо бы сделать выговор за то, что он позволил напечатать это в газетах. А я так просила сделать это  п о с к о р е е  и на более долгий срок! Слава богу, что ты, по крайней мере, не назначил числа в январе и можешь созвать 'их в феврале или совсем не созвать.  О н и   н е   р а б о т а ю т,  а Тре(пов) заигрывает с Родз(янко).Всем известно, что они по 2 раза в день встречаются—это недостойно. Почему он ладит и старается работать с ним (лгуном) а не с Протопоповым (который правдив)?—Это характеризует человека. Старый Бобринский ненавидит Треп(ова): он знает их недостатки и так глубоко предан тебе, потому-то Тр(епов) и вышиб его.

            Ангел мой, вчера мы обедали с нашим Другом у Ани. Все было так мило, мы рассказывали про наше путешествие, и Он сказал, что мы должны были прямо поехать к тебе, так как доставили бы этим тебе большую радость и «благодать», а я боялась помешать тебе! Он  у м о л я е т  тебя быть  т в е р д ы м  и властным и не уступать во всем Тр(епову). Ты знаешь  г о р а з д о  больше, чем этот человек, и все- таки позволяешь ему руководить тобой,—а почему не нашему Другу, который руководит при помощи бога? Вспомни, за что меня не любят,—ясно, что я права, оставаясь твердой и внушая страх, и ты будь таким,—ты мужчина—только верь больше и крепче в нашего Друга (а не в Трепова).—Он живет для тебя и России. А мы должны передать Бэби сильную страну и  н е  с м е е м  быть слабыми, ради него, иначе ему будет еще труднее царствовать, исправляя наши ошибки и крепко натягивая вожжи, которые ты распускаешь. Тебе приходится страдать за ошибки своих царственных предшественников— и одному богу известны твои муки. Да будет твое наследие более легким для Алексея!—У Него твердая воля и своя голова.—Не давай ничему ускальзывать из твоих рук и не заставь его возводить все сызнова. Будь тверд. Я, как стена, стою за тобой и не  п о д д а м с я— я знаю, Он правильно ведет нас, а ты благосклонно внимаешь такому лживому человеку, как Тр(епов)! Хотя бы во имя любви, которую ты питаешь ко мне и Бэби, не предпринимай важных шагов, не предупредив меня и не переговорив спокойно обо всем. Стала ли бы я так писать, если бы не знала, как легко ты колеблешься и меняешь решения и чего стоит заставить тебя придерживаться своего мнения! Я знаю, что тебе больно, когда я так пишу, и это меня огорчает, но ты, Бэби и Россия  с л и ш к о м  дороги мне.—Что касается Сухомлинова и Мануйлова—я все подготовила для тебя.

            А Добровольский—верный человек,—поскорее отделайся от Макарова, который,—поверь мне, наконец,—д у р н о й  человек. Пусть бог даст мне силу убедить тебя—сохранять тебя непреклонным тяжелее, чем переломить ненависть других, которая оставляет меня равнодушной. Я ненавижу упрямство Тр(епова). Многие держали пари в Думе, что Питирим будет отставлен—теперь он получил крест, они раздавлены и унижены (видишь, что значит, когда ты показываешь себя властелином), и все более и более оказывается правильным, что кн. В(асильчикова) была выслана.—Ты ничего не отвечаешь относительно Балашева. Боюсь, что ты ничего не сделал, а Фреде­рике стар и пассивен, когда я не говорю с ним решительным тоном.— Какая ошибка, что Дума закрывается не 14-го! Кал(инин) мог бы вернуться к своей работе, и ты увидал бы его и переговорил с ним. Только не  о т в. м и н и с т е р с т в о,  на котором все помешались!  В с е становится тише и лучше. Только надо чувствовать  т в о ю   р у к у.  Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: «Россия любит кнут»! Это в их натуре—нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая. Как бы я желала влить свою волю в твои жилы! Пресвятая дева над тобой, за тобой, с тобой, помни чудо—-видение нашего Друга!

            Скоро наши войска в Румынии будут сильнее.—Тепло и глубокий снег.—П р о с т и  за это письмо, но я бы не могла спать эту ночь, мучась за тебя,—не скрывай ничего от меня—я сильна—но слушайся меня, т.-е. нашего Друга, и верь нам  в о  в с е м.  Остерегайся Тр(епова), ты  н е   м о ж е ш ь  его любить и уважать. Я страдаю за тебя, как за нежного, мягкосердечного ребенка, которому нужно руководство, а он слушает дурных советчиков, в то время, как божий человек говорит ему, что надо делать. Милый ангел, вернись скорее домой—ах, нельзя, ведь у тебя ген!.. Почему не раньше, не могу понять, почему в тот же день, как и Дума—опять странное совпадение!—А Воейков— это тоже провалилось?

            Ах, дорогой мой, мне надо вставать.—Все утро писала рождественские открытки. Сердце и душа  г о р я т  тобой—любовь моя безгранична, оттого все, что пишу, кажется резким—прости, верь и пойми— я люблю вас обоих слишком глубоко—плачу о твоих ошибках и радуюсь каждому верному шагу.

            Бог да благословит, сохранит, спасет и направит тебя!

            Целую тебя без конца. Твоя верная

Женушка

            Пожалуйста, прочти эти бумаги, а также Анины. Если это ложь, лиши Родзянко мундира.

13 декабря 1916 г.

                        Мое возлюбленное Солнышко,

            Бесконечно благодарю за твое длинное .интересное письмо со множеством подробностей о твоей поездке в Новгород. Ты видела больше, чем я в 1904 г. Конечно, было бы чудесно, если б мы могли поехать туда вместе весной! Спасибо также за образ—я очень рад иметь именно этот. Кирилл заходил сегодня с Н. П.[28]. Они оба завтракали и бредили батальоном и Одессой.

            Ну, теперь о Трепове. Он был смирен и покорен и не затрагивал имени Прот(опопова). Вероятно, мое лицо было нелюбезно и жестко, так как он ерзал на своем стуле,—говорил об американской ноте, о Думе, о ближайшем будущем и, конечно, о железных дорогах. Относительно Думы он изложил свой план — распустить ее 17-го дек. и созвать 19-го января, чтоб показать им и всей стране, что, несмотря на все сказанное ими, правительство желает работать вместе. Если в январе они начнут путать и мутить, он собирается обрушить на них громы (он вкратце рассказал мне свою речь) и окончательно закрыть Думу. Это может произойти на второй или третий день их новогодней сессии! После этого он спросил меня, что думаю я. Я не отрицал логичности его плана, а также одного преимущества, бросившегося мне в глаза, а именно, что если бы все случилось так, как он думает, мы избавились бы от Думы недели на две или на три  р а н ь ш е,  чем я сначала думал (в середине янв. вместо начала февр.).

            Итак, я одобрил этот план, но взял с него торжественное обещание держаться его и довести до конца.—Я нарочно пошел помолиться перед иконой божьей матери до этого разговора и после этого почув­ствовал успокоение.

            Вчера был обрадован приездом Павла. Он приходил к чаю, и сегодня будет его доклад,—Сейчас видел Влад. Ник.[29]. Серг. Петр.[30] уезжает в Москву. Вчера принял Толя, командира моих Павлоградских гусар. Вид у него довольный, но глупее, чем когда-либо.

            Должен кончать. Да благословит тебя бог, моя родная, мое сердце и душа!

            Целую тебя, девочек и А.

                        Твой старый                                                                                                Ники.

Телеграмма № 113.

Ставка—Царское Село. 13 декабря 1916 г.

19 ч. 47 м.—20 ч. 40 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю. Сегодня написал подробно. Счастлив был получить твои иконы. Погода мягкая. Нежно целуем оба.

Ники.

Телеграмма № 94.

Царское Село — Ставка. 14 декабря 1916г.

13 ч. 42 м.—14 ч. 30 м.

Его величеству.

            Нежно благодарю вас обоих. Сегодня никуда не двинусь, так как очень устала. Небольшой снег. Благословляю и целую. Мысленно вместе.

Аликс.

Телеграмма № 96.

Царское Село—Ставка. 14 дек. 1916 г.

14 ч. 20 м.—17 ч. 40 м.

Его величеству.

            Послала тебе копии двух телеграмм, полученных на мое имя. Пожалуйста, обрати особенное внимание и вникни в их правильные слова. Прикажи Фредериксу поблагодарить «тепло» от «нас». Надо поддержать их. Целую и благословляю. Душою всегда вместе.

Аликс.

№ 640.

Царское Село. 14 декабря 1916 г.

                        Любимый мой,

            7° мороза и глубокий снег. Я опять почти не спала эту ночь, оставалась в постели до завтрака, так как у меня все болит и легкий озноб. Благодарю тебя за милое письмо. Тр(епов) поступил очень неправильно, отсрочив Думу с тем, чтобы созвать ее в начале января, в результате чего никто (Родз. и все, на кого они рассчитывают) не поедет домой, и все останутся, и в Петрограде все будет бродить и кипеть. Он пришел к тебе со смирением, надеясь этим добиться успеха. Если бы он кричал, по обыкновению, ты бы рассердился и не согласился. Любимый мой, наш Друг просил тебя закрыть ее 14-го, Аня и я писали тебе об этом, и видишь, у них теперь есть время делать гадости. Относительно запрещения союзам объединяться ты получил вчера, бумагу Калинина через Воейкова. Он также писал Треп(ову), прося, чтобы это происходило при закрытых дверях. Тр(епов) не удостоил его ответом. Тогда он написал Родз(янко), который поступил, как Калинин желал — только, конечно, сказал, что это по желанию Калинина—трус Трепов не пожелал взять этого на себя. Как хочешь, Трепов ведет себя теперь, как изменник, и лукав, как кошка,—н е  в е р ь ему, он сговаривается во всем с Родз(янко), это слишком хорошо известно. Бумагу, которую я послала тебе вчера, Родз(янко) написал сам; он не имеет права печатать и распространять твою беседу; я сомневаюсь, чтобы она была изложена точно, ведь он всегда лжет; если не точно— будь императором,  с е й ч а с  же лиши его придворного мундира.  Н е  с  п р а ш и в а й  совета у Фред(ерикса) или Тр(епова). Они оба напуганы. Старик раньше понял бы необходимость этого, а теперь он стар. Уже распространяли по городу слух (Дума), будто дворянство в Новгороде не приняло меня, а когда они прочитали, что мы даже пили чай вместе, то были уничтожены. — Насчет Кауфмана все очень довольны—видишь, твоя твердость оценена хорошими людьми— легко продолжать, когда начал. Прости, что я мучаю тебя такими письмами,—но прочитай только 2 телеграммы, которые я тебе послала, ты опять увидишь, что говорят «правые» —они обращаются ко  м н е,  чтоб я просила тебя. Если ты снова услышишь от Калинина, что надо закрыть Думу—сделай это, не держись за 17-ое, время—деньги,— мгновенье — золото, и когда упустишь момент-—бывает трудно наверстать и поправить. Надеюсь, что неправда, будто Никол(аша) приедет к 17-му—раньше все шло прекрасно без Воронцова,—наш фронт здесь не имеет ничего общего с Кавказом. Не пускай его, злого гения. Он еще будет вмешиваться в дела и говорить о Васильчиковой. Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом—сокруши их всех—не смейся, гадкий, я страстно желала бы видеть тебя таким по отношению к этим людям, которые пытаются управлять  т о б о ю,  тогда как должно быть наоборот. Гр. Бенкендорф была так оскорблена письмом княг. В., что сделала в городе целый ряд визитов пожи­лым дамам, кн. Lolo, гр. Воронцовой etc., и всем им говорила о том, что считает позором то состояние, до которого дошло общество, забывшее все принципы. Она просила их прежде всего строго поговорить с дочерьми, которые говорят и ведут себя ужасно. По-видимому, это произвело впечатление, так как о ней теперь говорят; они видят, что письмо было на самом деле неслыханного содержания, а вовсе не столь очаровательное, как иные стараются уверить. Катуся В. тоже написала мне, но я, прочитав, разорвала его. А вот контраст— телеграмма от «Союзов Русского Народа» просит меня передать дело тебе. Одни—гнилое, слабое, безнравственное общество, другие—здоровые, благомыслящие, преданные подданные—их-то и надо слушать, их голос—голос России, а вовсе не голос общества или Думы. Так ясно видно, где правда; они знают, что Думу следует закрыть, а Тр(епов) не хочет слушать их. Если их не слушать, они возьмут дело в свои руки, чтобы спасти тебя, и может невольно выйти больше вреда, чем лишь одно твое простое слово—з а к р ы т ь  Д у м у,—но до февраля: если раньше, они все застрянут здесь. Я бы повесила Тр(епова) за его дурные советы—а теперь, после этих бумаг, посланных Калининым Воейкову с этими гнусными,  г л у б о к о  революционными представлениями выборных московского дворянства и союзов, которые обсуждались в Думе,—как можно оставлять их хотя бы еще на один день?—Я ненавижу лживого Тр(епова), который делает все, чтобы повредить тебе, будучи защищаем Макаровым. Если б мне только заполучить тебя сюда, все сразу стало бы тише, а если бы ты вернулся, как просил Гр., через 5 дней, ты бы привел все в порядок, ты бы положил свою усталую голову на грудь женушки, и Солнышко придала бы тебе силы, и ты бы послушался  м е н я,  а не Трепова. Бог поможет, я знаю, но ты д о л ж е н быть твердым. Распусти Думу сейчас же. Когда ты сказал Трепову: 17-го, ты не знал, что они замышляли.— Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки), отняла бы чин у Самарина (он подписал эту московскую бумагу), Милюкова, Гучкова и Поливанова—тоже в Сибирь. Теперь  в о й н а,  и в такое время  в н у т р е н  н я я   в о й н а  есть высшая  и з м е н а.  Отчего ты не смотришь на это дело так, я право не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы  с п а с е н и е м России-—они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся., касаться каких бы то ни было политических вопросов. Глупец тот, кто хочет ответственного министерства, как писал Георгий. Вспомни, даже m-r Филипп сказал, что нельзя давать конституции, так как это будет гибелью России и твоей, и все истинно-русские говорят то же.

            Несколько месяцев тому назад я сказала Штюрмеру о том, что Шведов должен быть членом Гос. Сов. Назначь его и славного Маклакова, они смело будут стоять за нас.—Знаю, что мучаю тебя, ах, разве я не стала бы  г о р а з д о,  гораздо охотнее писать только письма, полные любви, нежности и ласки, которыми так полно мое сердце! Но мой долг—жены, матери и матери России—обязывает все говорить тебе— с благословения нашего Друга. Дорогой мой, свет моей жизни, если бы ты встретил врага в битве, ты бы  н и к о г д а  не дрогнул и шел бы вперед, как лев! Будь же им и теперь в битве против маленькой кучки негодяев и республиканцев! Будь властелином, и все преклонятся перед тобой!—Не думаешь ли ты, что я испугаюсь—-о, нет! Сегодня я удалила офицера из госпиталя М. и А.[31], за то, что он позволил себе смеяться над нашим путешествием, уверяя, что Прот(опопов) подкупал парод; чтоб он принимал нас так хорошо. Женщина - врач, слышавшая это, была в ярости. Ты видишь, Солнышко в своих маленьких делах энергична, а в больших делах—настолько, насколько ты этого желаешь. Мы богом поставлены на трон и должны сохранить его крепким и передать непоколебленным нашему сыну. Если ты будешь это помнить, то не забудешь, что ты властелин, и насколько это легче самодержавному монарху, чем такому, который присягал конституции!

            Дорогой мой, послушайся меня, ты знаешь свою старую верную девчурку. «Не страшись», сказала старица, а потому я пишу без страха моему малютке. Ну, девочки просят чаю, они вернулись замерзшие с катанья.—Целую тебя и крепко прижимаю к груди, тоскую по тебе, не могу спать без тебя, благословляю тебя.

Навсегда твоя

Женушка.

Телеграмма № 114.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 14 декабря 1916 г.

19 ч. 1 м.—19 ч. 20 м.

Ее величеству.

            Большое спасибо за дорогие письма и две телеграммы. Тотчас же приказал ему поблагодарить от нашего имени, этих добрых людей. Ясно, 3 гр. мороза. Не утомляйся. Нежно целуем.

Ники.

14 декабря 1916 г.

                        Дорогая моя,

            Нежно благодарю за строгий письменный выговор. Я читал его с улыбкой, потому что ты говоришь, как с ребенком.

            Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Треп(ов). Но раньше всего надо найти ему преемника, а потом вытолкать его-—после того, как он сделает грязную работу. Я подразумеваю-—дать ему отставку, когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и все затруднения падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место.

            Посылаю тебе два списка кандидатов, которые он мне оставил, и письмо, присланное им вчера, где он опять возвращается к вопросу о назначении Макарова председателем Госуд. Сов.

            Рухлов очень хороший, сильный духом и порядочный человек, ненавидящий Коков(цева) и т. п. Ты должна знат/em/pp align=nbsp;ь, что председатель Гос. Сов. назначается вновь каждый год, а также все члены.

  &nbsemnbsp;emnbsp;nbsp;rtejustifyp;         В Румынии нехорошо. Мы послали и все посылаем войска, но им приходится делать длинные пер nbsp;em nbsp;еходы (три недели), благодаря отвратительному состоянию железнодороrtejustifyemnbsp;nbsp; Ну, теперь о /ah3 align=жных путей. Теперь, наконец, решено взять их в наше заведывание.

            На 17-е дек. назначен здесь съезд генералов потому, что до этого дня у Гурко несколько совещаний.

            Теперь должен кончать. Да благословит тебя бог, моя душка, мое Солнышко!

            Нежно целую тебя и девочек и остаюсь твой «бедный, маленький, безвольный муженек»

Ники.

Телеграмма № 115.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 14 декабря 1916 г.

21 ч. 25 м.—22 ч. 12 м.

Ее величеству.

            Тотчас исполнил. Бумагу я послал вчера. Спокойной ночи, спи хорошо.

Ники.

Телеграмма № 98.

Царское Село—Ставка. 15 декабря 1916 г.

12 ч. 7 м.—12 ч. 34 м.

Его величеству.

            Благодарю от всего сердца за дорогое письмо, прости твое Солнышко. Спасибо за вчерашние телеграммы. Твой чудный приказ мне очень понравился. Целую и благословляю. Сильный снег. 6 градусов мороза. Все еще не выхожу.

Аликс.

№ 641.

Царское Село, 15 декабря 1916 г.

Любимый мой!

            Прости меня за резкие письма—девочка вовсе не хочет обижать своего ангела, а пишет только любя. Она иной раз доходит до отчаяния,  з н а я,  что тебя обманывают и подсовывают неправильные решения. Как могу я быть покойной, когда Тр(епов) приезжает к тебе? Ведь ему удается внушать тебе неправильные решения! Только бы удалось найти ему преемника! Но многие говорят, что раз Мак(арова) сменят, его положение, в общем, улучшится. Видишь, как он держится за Макарова (которого я продолжаю считать лживым по отношению к нам) и хочет, чтобы он был во главе Гос. Сов.!—Это уж  с л и ш к о м! Назначь решительного (сурового) Щегл(овитова). Он подходящий человек для этого места, он не допустит беспорядков и гнусностей. Я тебе верну бумаги завтра, когда хорошенько просмотрю их. Очень благодарю тебя (также и от имени Гр.) за Мануйлова. Подумай, милый Малама сказал вчера в 5 часов, что от тебя не было бумаги (курьер приехал сегодня рано утром), а потому я должна была телеграфировать. Из этого хотели сделать целую историю, примешав туда разные имена (просто из грязных побуждений), и многие собирались присутствовать на суде. Еще раз спасибо, дорогой. Наш Друг был у нее,—я не выходила из дома. Он уже давным-давно не выходит из дому, ходит только сюда. Но вчера Он гулял по улицам с Муней к Казанскому Собору и Исаакиевскому, и ни одного неприятного взгляда, все спокойны. Он говорит, что через 3 или 4 дня дела в Румынии поправятся, и все пойдет лучше.— Как хорош твой приказ—только что прочитала его с глубочайшим волнением! Бог да поможет и благословит тебя, дорогой мой!  Н е  н а д о  говорить «бедный, старый, безвольный муженек», это убивает меня—прости меня—ты понимаешь, я знаю, меня, и мою безмерную любовь—да, любовь моя? Я так ужасно, ужасно люблю тебя!— Маленький Кожевников (с Мурмана) придет к завтраку, а Н. П. к чаю. Так можно будет насладиться каждым в отдельности. Пожалуйста, назначь Н. П. на яхту к Рождеству, дорогой мой.

            Наш Друг говорит, что Калинин теперь должен выздороветь. Почему ты сделал его не        М. В. Д.[32], а Исп. Д. (моя мысль)? Молодой Pиттих, который только что начал, уже утвержден (к его собственному удивлению).—Спала сегодня ночью только от 4 до 6, опять совсем потеряла сон—мне нужно тебя!!

            Солнце хочет выглянуть, очень глубокий снег, 6 гр. мороза. Аня и я хотим причаститься в воскресенье, так как теперь рожд. пост,—чтобы получить силу и помощь.—Я рада, что тебе понравилась икона-—разве ее лик не прелестен, хотя грустен? Я посылаю 3 лампадки от себя и детей Новг. Знам., Влад. Б. М. на печке и Старице вместе с иконой. Съел ли ты ее яблоко?

            Я очень рада, что ты велел Фредериксу ответить от нас обоих на эти милые телеграммы.

            Почему генералы не позволяют посылать в армию «Р. Знамя» (небольшая патриотическая газета)? Дубровин находит, что это—позор (я согласна),—а читать всякие прокламации им можно? Наши начальники, право, идиоты.

            Новый клуб, устроенный Треповым (для офицеров etc.), не очень хорош, я разузнала о нем. Офицеры нашего сводн. полка ходят туда, и все они встречаются там с Родзянко, манифестируя и приветствуя его там,—в высшей степени бестактно. Друг мой, Дубровин просит повидать меня—можно или нет? Пожалуйста, скажи Трепову. Дума распущена до начала фев., так как им нужен срок, чтобы доехать домой (будет больше вреда, если они останутся; Родзянко и Трепов подстроили это вместе)—поверь совету нашего Друга. Даже дети замечают, что дела идут плохо, если мы Его не слушаем, и, наоборот, хорошо, если слушаем. «Узкая дорога, но надо прямо по ней итти— по-божьему, а не по-человеческому»—только надо смотреть на все мужественно и с большей верою.

            Вот чудо (все говорят): «Варяг» пришел раньше других—шторм 40 балл.—от Гибралтара до Глазго. Вода не только хлестала сверху, но забиралась внутрь и—увы!—всюду; машины неважны, их надо скорей чинить в Англии. Наш Друг волновался, когда они вышли из Владивостока, но они остались целы и невредимы, потому что Лили с верой ходила летом в Верхот(урье) и Тобольск с Гр. и Ан.—Благословения, любовь, ласки и поцелуи без конца, мой любимый муженек.

Жаль, что телефон так плох.         

Твоя.

            Кож(евников) был очень мил и много рассказывал. Надеюсь, что ты увидишь его раньше, чем он поедет обратно. Он приехал с Адм. У них было 3 крушения на новой линии.—Вероятно, в феврале «Варяг» должен будет отправиться на 5—6 месяцев в Англию для ремонта, так как опасно оставить его так, он стар и ненадежен. Англичане всюду милы, во всех портах помогают, где и как только могут. Бедному мальчику пришлось произносить речи в Англии. Говорит, что Ден—прекрасный капитан, всегда спокоен, никогда не теряет головы. Страшная жара летом. Они плыли 5 месяцев. Их так качало (42), что орудия тащились боком по воде. Так приятно видеть его! Он не мог прийти в себя от изумления, что Анаст(асия) так растолстела и выросла.

15 декабря 1916 г.

                        Моя любимая,

            Нежно благодарю тебя за милое письмо. В нем столько вопросов, что не знаю, как на все ответить. Самый серьезный, касающийся Воейкова, я решу, когда вернусь домой. Я считаю безусловно необходимым водворить мир и спокойствие среди всего населения нашей страны. Эта комбинация с переменами в Госуд. Сов. сделает бесконечно много добра в смысле освежения всей атмосферы.

            Я только что принимал румынского министра, который привез мне благодарность от Нандо в ответ на мое приветствие ему, в котором я старался подбодрить его. Диаманди—хороший, честный человек, который правильно смотрит на положение. Я рад, что тебе понравился мой приказ. Он был написан Гурко,—может быть, немного растянуто, но мне трудно было сокращать, так как смысл мог от этого пострадать. В субботу я очень занят с моими генералами и надеюсь отбыть в воскресенье после обеда. Какая радость!

            Завтра возвращается наш Багратион-Мухранский из Стокгольма и Копенгагена. Вчера я видел другого Багратиона, который с большим оживлением говорил о тебе и о своей великолепной дивизии.

            Сегодня хорошая погода, 3° мороза, и я повеселел. Теперь должен проститься с тобой. Да благословит тебя бог, моя драгоценная женушка! Люблю тебя и нежно целую тебя, а также девочек.

            Душой и сердцем, с тобой.

            Неизменно твой

                        «бедный, маленький, слабовольный муженек»

Ники.

Телеграмма № 117.

Ставка верх. гл.—Царское Село. 15-го декабря 1916 г.

18 ч. 41 м.—19 ч. 4 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за дорогое письмо. Мысленно всегда вместе. 3 гр. мороза, тихая, прекрасная погода. Рад, что не выходишь. Горячо целую.

Ники.

Телеграмма № 106.

Царское Село—Ставка. 16 дек. 1916 г.

12 ч. 30 М.—13 ч. 25 м.

Его величеству.

      10 градусов мороза. Все еще лежу—сердце еще очень расширено. Пожалуйста, обрати внимание на письма К(алинина) и мое. Твои письма запаздывают. Благословляю и целую.

Аликс.

№ 642.

Царское Село. 16-го декабря 1916г.

                        Мое любимое сокровище, 

            Утром 10° мороза и маленькие розовые тучки! Все покрыто снегом. Сегодня ночью спала пять часов, такое счастье! Боткин появился. Я его не видала два месяца, по крайней мере, так как наизусть знаю, какие лекарства надо принимать, когда сердце слабо. Ну, он дал мне сильнодействующие капли, потому что сердце очень расширено, и, конечно, велел мне лежать, что я и делаю. Сегодня у меня только Шведов, а то я все время лежу на диване. Но я все-таки хочу причаститься в воскресенье, если только можно будет, а потому теперь прошу у тебя прощения, мой дорогой, за каждое слово, которое могло огорчить тебя—боюсь, что я бывала резка по временам, но только от отчаянья, бесконечной любви и желания помочь тебе. Прости меня, дорогой. Мне не следовало бы идти, я устала,—но дух мой бодр.

            Дела идут лучше, и Калин(ин) держал себя великолепно. Я сказала ему, чтоб он открыто написал тебе обо всем—он стеснялся это сделать. Я сказала, что это его долг, раз ты оказываешь ему доверие. Только благодаря ему были предотвращены скандалы в Думе. Трепов был трусом, Шуваев еще хуже (я хотела бы, чтоб Беляев был на его месте,—благородный человек, а не такой, который кланяется Думе и ищет популярности),—а Родз(янко) выслушал письмо Кал(инина) и присмирел.—Да благословит его бог—пусть он продолжает быть таким же твердым и смелым, как до сих пор. Напиши ему словечко в благодарность или поощрение, хочешь? И утверди его М. Вн. Д. (это мысль твоей женушки, и думаю, что правильная).

            Говорили, что ты никогда не будешь стоять за него и Питир(има) против всех, а ты встал- за него. Хорошо сделал, муженек мой! Одно только беспокоит меня сейчас: Гр(игорий) и Прот(опопов) просят не созывать Думу до февр., чтобы дать им время разъехаться, что более, чем необходимо. Здесь они держатся «группой», составляя ядовитый элемент в городе, а когда они рассеяны по всей стране, никто не обращает на них внимания и не считается с ними.

            Вчера вечером у Ольги был комитет, но это продолжалось недолго. Володя Волх., у которого всегда есть для нее в запасе улыбка, избегал ее взгляда и ни разу ей не улыбнулся—видишь, как наши девочки научились наблюдать людей и их лица. Они очень развились духовно, благодаря этим страданиям. Они знают все, что мы испытываем. Это нужно—это их развивает. К счастью, они часто бывают настоящими детьми, но у них понятие и внутреннее чувство не по летам. Как говорит наш Др., они прошли трудные курсы.—Н. П. пил чай, много рассказывал про Одессу и батальон, Ольгу Евг. etc. Он наслушался Петр.[33] ужасов и в бешенстве оттого, что  н и к т о  не защищает меня, что все могут говорить, писать, намекать на скверные вещи про свою государыню и никто не заступается, не делает выговоров, не наказывает, не ссылает, не штрафует этих типов. Только кн. В. пострадала, остальные все, Милюков и т. д. остаются на свободе. Да, не полюбуешься на людей—трусы! Но многие будут вычеркнуты из будущих придворных списков,—они узнают по заключении мира, что значило во время войны не стоять за своего государя! Зачем у нас такая тряпка вместо м(инистра) двора? Он бы должен был составить списки имен и предложить кары за оскорбление твоей супруги. В частной жизни муж не потерпел бы ни одного часа таких нападок на свою жену. Лично я ничуть не беспокоюсь об этом. Когда я была молода, я ужасно страдала от неправды, которую так часто говорили обо мне (о, как часто!), но теперь мирские дела не затрагивают меня глубоко,—я говорю о гнусностях—все это когда-нибудь разъяснится. Только мой муженек должен был бы немножко заступиться за меня, так как многие думают, что тебе это безразлично, и что ты прячешься за меня. Ты не хочешь отвечать о Балаш(ове)— почему ты не приказал Фред(ериксу) написать ему  п о с т р о ж е? Я не подам ему руки, когда мы встретимся, предупреждаю тебя,—я с нетерпением жду случая высказать ему мое возмущение—маленькая змея! Я не взлюбила его с той минуты, как увидала его, и говорила тебе это. Он думает, что высокое придворное звание позволяет ему писать гнусности,—он совершенно недостоин его. Сказал ли ты, что надо лишить придворного звания кн. Голицына? Не мямли, милый, делай все скорее, это—датский пассажирский поезд (sic). Будь живее в делах, вычеркивай виновных из придворных списков и не  с л у ш а й  возражений Фред(ерикса). Он запуган и не понимает, как обращаться с людьми в настоящий момент.

            Ну, прости меня, если я поступила неправильно, спросив мнения Калинина о присланном тобою списке. Так как мы ему доверяем,— он вчера приходил к ней на полчаса,—я ее просила узнать, что ему известно об этих людях. Он обещал молчать о том, что видел фамилии кандидатов. Только прежде всего просил поскорее уволить Макар(ова), не зачисляя его в Гос. Сов.,—другие тоже не были туда зачислены,— и  н е   о б р а щ а т ь   в н и м а н и я  на письмо Тр-ва. Поверь совету нашего Др., а теперьи Кал-на также—эн опасен и держит Тр(епова)  в п о л н е  в своих руках;  д р у г и е,  напр. Жевахов, также знают это. Он несколько времени тому назад говорил с Щегловит(овым), который находит, что Добровольский, которого он знает, вполне ва своем месте. Я думаю, ты поступишь правильно, назначив его. Я знаю, Добров(ольский) очень против проекта предполагаемой реорганизации Сената (кажется, получившего согласие Гос. Сов. и теперь представленного на рассмотрение Думы). Он говорит, что он будет столь же дурным и левым, как Дума, и ненадежным. Он мне это говорил при свидании. Я тогда говорила только о Сенате и Георгиев. комитете. Пошли за Калининым, как только приедешь сюда, а потом за Добровольским, для переговоров, и поскорее назначь Щегловит(ова). Он подходящий человек и на этом месте будет стоять за нас и не допустит скандалов. Твой приказ произвел на  в с е х  прекрасное впечатление—он явился в такой подходящий момент и так ясно показал твои мысли о продолжении войны. Представь себе,—бедная Зизи была очень взволнована: Mилюков в своей речи говорил о Лиле Нарышкиной, Лихтеншт., шпионах etc. и сказал, что она занимала высокую должность при дворе,—смешав ее с m-me Зизи. Бедная старушка слышала, что это попало в провинциальные газетки. К ней прилетели все Куракины, и ей пришлось объяснить им все—ее «надзирательницы» полны ужаса, генерал в действующей армии,&‐ как мы можем терпеть вокруг себя таких изменников — вечно намеки на меня и моих людей!!.—Она послала за Сазоновым (закадычным другом Мил(юкова) и велела ему все объяснить и настоять на том, чтоб тот написал в газетах, что был введен в заблуждение. Это появится в «Речи», и теперь она опять успокоилась. Они задевают всех окружающих меня.

            Лиля Н. находится в Астории под надзором полиции. Бедный старик «Щеголь» умер прошлой ночью. Это лучше для него, потому что он был так болен! Я собираюсь на днях поймать Ресина и сказать ему, чтоб он обратил внимание на своих офицеров.—Комар. был всегда с ними, а он никогда, и полк стал очень плохим и даже левым. С этим полком очень трудно, раз он такой смешанный, а потому требует головы, чтоб держать его в руках и направлять. О них совсем нехорошо отзываются. Солдаты его не любят, потому что он жесток, а офицерами он совсем не занимается. Только что был старик Шведов.— Представь себе, когда он сказал Трепову, что он будет членом Совета по твоему и по моему желанию, тот отвечал, что его на касаются приказания, данные Штюрм(еру), и что от тебя он этого не слыхал. Он принес мне список всех членов, и мы можем вместе просмотреть их—вычеркнуть и прибавить новых. Он ненавидит Кауфмана, говорит, что он говорил большие гадости,—вычеркни его. — Надо взять щетку и вымести сор и грязь, и достать новые, чистые щетки для работы.

            Горячее спасибо за милое письмо. Бедняжка, ты устанешь завтра— помоги тебе бог. Только военные, и никаких политических вопросов! Все бесятся по поводу твоего приказа,—особенно, конечно, поляки. Котенок залез в камин и чихает там.

            Я рада, что ты видел Багратиона—как интересно все, что касается его дикарей! Не надо говорить «безвольный», а только слабоват и не уверен в себе и чересчур легко доверяется дурным советам.

Ну, благословляю тебя, целую, для меня ты все. Бог да благословит и сохранит тебя!

Навеки твоя надоедливая

Солнышко.

16 декабря 1916 г.

                        Моя дорогая,

            Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. Нет, я не сержусь за другое, написанное тобой, я отлично понимаю твое желание помочь мне.

            Но изменить день созыва Думы (12 янв.) я не могу, так как он уже назначен в указе, который появится в газетах завтра.

            Мы съели яблоко старицы, и оба нашли его превосходным. Я прочел описание твоего посещения Новгорода в «Русск. Инв.», единственной газете, которую читаю, и был очень доволен.

            Надеюсь получить возможность уехать в воскресенье, если наше совещание не слишком затянется. Надо обсудить очень много вопросов.

            Сегодня за завтраком было множество иностранцев—два румына, трое англичан и один француз. Конечно, все военные. Удивительно, как много иностранных офицеров приезжает в Россию каждые две недели!

            Лучше не принимай Дубров(ина) теперь.

            На днях я приказал Воейк(ову) телеграфировать Кал(инину) мое нежелание ему выздороветь. Да, я тоже нахожу, что хорошо его утвердить и сделать министром. Как раз сейчас я просматривал его бумаги и среди них нашел одно из его писем, такое славное, спокойное. Теперь должен кончить. Да благословит бог тебя, моя дорогая женушка, и девочек!

            Нежный привет и поцелуи шлет тебе твой «бедный слабовольный муженек»

Ники

Телеграмма № 107.

Царское Село—Ставка. 16 дек. 1916 г.

17 ч. 50 м.—18 ч. 55 м.

Его величеству.

            Горячее спасибо за милые письма. Мысленно всегда вместе.

            Спи хорошо. Нежно целую и благословляю. Завтра буду много думать о тебе.

Аликс.

Телеграмма № 120.

Ставка—Царское Село. 16 декабря 1916 г.

18 ч. 53 м.—19 ч. 16 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за дорогое письмо. Усталость, которую ты чувствуешь,—результат твоей поездки. Завтра в 5 ч. начинается заседание. с генералами. Холоднее, но ясно.

Целую нежно.

Ники.

№ 643.

Царское Село. 17 декабря 1916 г.

                        Дорогой мой,

            Опять очень холодно, и легкий снежок. Эту ночь спала 5 часов, для меня вполне достаточно,—сердце не особенно хорошо и неважное самочувствие. Видишь ли, состояние моего сердца с некоторого времени ухудшилось. Я не давала себе отдыха, хотя имела на то полное право,—но была лишена возможности это сделать.—Мне было необходимо бывать в госпитале, чтобы дать иное направление своим мыслям, приходилось принимать кучу людей—душевная напряженность за эти последние тяжелые месяцы, конечно, должна была отразиться на слабом сердце; эта прелестная поездка в Новгород в физическом отношении была очень утомительна—-вот старая машина и пришла в негодность. Надеюсь, что мне удастся поправиться хотя бы к предстоящему Рождеству. С самого начала войны я не была на елке—ни в госпитале, ни в манеже.—Сегодня днем более, чем когда-либо, буду думать о тебе—да благословит господь все твои замыслы и планы! Надеюсь, что тебе удастся предварительно помолиться перед образом.—Я заказала всенощную на дому и (хотя это очень глупо) обедню завтра в 9 в пещерном храме. А. тоже будет там, и мы затем в 10 часов хотим исповедаться. Еще раз прости за все приманенные мною тебе огорчения и заботы, мой любимый,—весь завтрашний день сердце и душа будут полны тобой. Каков новый генерал, сменивший Пустов(ойтенко)? Этому последнему, вероятно, было тяжело покидать тебя— какой это милый, честный и преданный человек!

            Посылаю тебе бумагу, в которой изложены некоторые мысли Сухомлинова относительно Думы,—ты можешь ее просмотреть в поезде. Я не могу понять, почему задуманное Воейковым не было исполнено еще 2 недели тому назад, как предполагалось.—А вот еще сплетня: Анина мать сказала ей, что Кривошеин и Игнатьев осыпают меня благословениями за то, что я в своей телеграмме просила тебя передать все продовольственное дело в руки Риттиха. Во всем этом ни слова правды—вот как люди спокойно лгут и не видят в этом никакого греха!

            Ты ведь в поезде дочитаешь этот прелестный английский роман?

            Какая радость, какая отрада вновь увидеть тебя дома! В подобное время разлука, уверяю тебя, минутами может довести до отчаянья и даже до сумасшествия. Насколько было бы легче все это вместе переносить и обсуждать, вместо этих писем, которые,—увы,—менее действительны, и которые зачастую должны были тебя раздражать, мой бедный, кроткий ангел! Но я должна пытаться быть противоядием к яду, подносимому другими.

            Вполне ли избавился Бэби от своего глиста? Он после этого начнет толстеть и больше не будет таким прозрачным—милый мальчик![34]

            Мы сидим все вместе—ты можешь себе представить наши чувства, мысли—наш Друг исчез. Вчера А. видела Его, и Он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью, что за Ним заедет автомобиль, чтобы Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме—большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д.—все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.

            Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошел в Юсуповский дом—он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Градоначальник послал за Дмитрием. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина его задержать.

            Haш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен, а также озабочен был из-за Ани. так как Батюшин старается собрать улики против Ани. Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал Его. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на божье милосердие, что Его только увезли куда-то. Калинин делает все, что только может. А потому я прошу тебя прислать Воейкова. Мы, женщины, здесь одни с нашими слабыми головами. Оставляю ее жить здесь, так как они теперь сейчас же примутся за нее. Я не могу и  н е  х о ч у верить, что Его убили. Да сжалится над нами бог!

            Такая отчаянная тревога (я спокойна—не могу этому поверить).

            Спасибо тебе за твое милое письмо. Приезжай немедленно—никто не посмеет ее тронуть или что-либо ей сделать, когда ты будешь здесь. Феликс последнее время часто ездил к Нему.

Благословляю и целую.

Солнышко.

Ц. Ставка. 17 дек. 1916 г.

                        Мой возлюбленный ангел,

            Доклад Гурко окончился раньше обыкновенного, так что я пришел домой и сел писать.

            Эверт прибыл вчера, и я видел его за обедом. Он выглядит свежее и моложе, чем в апреле. Сегодня приезжают остальные. Беляев тоже появился из Румынии; он остается до конца наших заседаний, потом возвращается, чтобы доложить результаты—Нандо и Сахарову, а после этого он желает принять участие в войне и командовать дивизией.

            Только что получил твое милое, длинное письмо, за которое нежно благодарю. Когда я вернусь, мы вместе изучим все эти списки и решим все эти вопросы. О Балашеве я ничего не сказал старому Фред(ериксу) и об этом кн. Гол(ицыне) тоже, потому что не знаю, кто он, и что он сказал. Ведь я здесь газет не читаю. Как ты можешь думать, что генералы на военном совете станут ( обсуждать политические вопросы? Послушал бы я, как кто-нибудь из них затронул бы такую тему в моем присутствии!

            Я так счастлив, что вернусь домой и, может быть, пробуду хоть немножко в новом году.

            Один поцелуй Бэби утром и один вечером для меня далеко не достаточно—я изголодался по большем.

            Итак, это мое последнее письмо. Надеюсь, что ты будешь чувствовать себя крепче и лучше; соблюдай спокой. Да благословит тебя бог, моя родная, Солнышко мое любимое! Нежnbsp;nbsp;emem p class=pно целую тебя и наших дорогих девочек.

            Неизменно твой старый муженек

Ники.

            Заnbsp; Утром 10‐nbsp;nbsp;втра утром буду думать о тебе.

Телеграмма № 110.

Царское Село—Ставка. 17 дек. 1916 г.

/em

1nbsp; nbsp;nbsp;6 ч. 37 м.—17 ч. 7 м.

Его величеству. Срочно.

          Горячо благодарю за письма. Не можешь ли немедленно прислать Воейкова? Нужно его содействие, так как наш Друг исчез с прошлой ночи. Мы еще надеемся на божье милосердие. Замешаны Феликс и Дмитрий.

Аликс.

Телеграмма № 123.

Ставка—Царское Село 17-XII—1916 г.

20 ч. 5 М.—20 ч. 45 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю. Ужасно, что для Воейкова нет поезда до завтра. Не может ли помочь Калинин? Нежно целую.

Ники.

Телеграмма № 111.

Царское Село—Ставка. 17 дек. 1916 г.

22 ч. 24 м.—23 ч. 10 м.

Его величеству.

            К(алинин) делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Ф(еликс), намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Так хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, боже! Спи спокойно. В молитвах и мыслях вместе. Благословляю с безграничной нежностью.

Аликс.

Телеграмма № 114.

Царское Село—Ставка. 18 декабря 1916 г.

11 ч. 42 м.—12 ч. 55 м.

Его величеству.

    Только что причастилась в домовой церкви. Все еще ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужаснее. Не теряю пока надежды. Такой яркий солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня, мне страшно необходимо твое присутствие. Благословляю и целую.

Аликс.

Телеграмма № 125.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 18 декабря 1916 г.

14 ч. 32 м.—15 ч. 12 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю. Выезжаю 4.30. Очень занят эти два дня. Здесь тоже удивительно яркое солнце; 14 гр. мороза. Сейчас последнее заседание. Мысленно с вами.

            Нежный привет.

Ники.

Телеграмма № 116.

Царское Село—Ставка. 18 декабря 1916 г.

15 ч.—15 ч. 45 м.

Его величеству. Срочно.

            Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д(митрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д(митрий) хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца.

Аликс.

Телеграмма № 0770.

Орша вокз.—Царское Село. 18 декабря 1916 г.

18 ч. 38 м.—19 ч. 32 м.

Ее величеству.

            Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 ч. Сильный мороз. Заседание окончилось в 4 ч. Благословляю и целую.

Ники.

Телеграмма № 119.

Царское Село—Малая Вишера. 19 дек. 1916 г.

13 ч. 50 м.—14 ч.

Его величеству. Вслед.

            Нежно благодарю за вчерашнюю телеграмму и дорогое письмо, которое днем поздно получила. Нашли в воде. Мысли, молитвы вместе. Мы все крепко вас целуем[35].

Аликс.

№ 644.

Царское Село. 22 февраля 1917 г.

            Мой драгоценный! С тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого, нежного Бэби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! &‐ Еще тяжелее переносить его в разлуке—нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым, измученным. Бог послал тебе воистину страшно тяжелый крест. Мне так страстно хотелось бы помочь тебе нести это бремя! Ты мужественен и терпелив—-я всей душой чувствую и страдаю с тобой,  г о р а з д о б о л ь ш е,  чем могу выразить словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя-—так Он еще ближе к нам. Но все же как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос! Бог поможет, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать! Кажется, дела поправляются. Только, дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским! Ты  н и к о г д а  не упускал случая показать любовь и доброту,—дай им теперь почувствовать порой свой кулак. Они сами просят этого—сколь многие недавно говорили мне: «нам нужен кнут». Это странно, но такова славянская натура—величайшая твердость, жестокость даже—и горячая любовь. С тех пор как они стали теперь «чувствовать» тебя и Калинина, они начали успокаиваться. Они должны научиться бояться тебя—любви одной мало. Ребенок, обожающий своего отца, все же должен бояться разгневать, огорчить или ослушаться его! Надо играть поводами: ослабить их, подтянуть, но пусть всегда чувствуется власт­ная рука. Тогда доброта больше будет цениться, мягкость одну они не понимают. Удивительны людские сердца! И, странно сказать, у людей из высшего общества они не мягки и не отзывчивы. В обращении с ними нужна решительность, особенно теперь. Мне грустно, что мы были не одни во время последнего нашего завтрака, но твои тоже хотели тебя видеть. Бедная крошка Ксения с такими мальчишками, как у нее, и дочерью, вышедшей замуж в эту порочную семью, с таким лживым мужем![36] Мне глубоко жаль ее. Столько в мире печали и горя, великая сердечная скорбь гложет непрерывно! Так хочется покоя и мира, чтоб хоть немножко набраться сил и продолжать бороться и пробиваться по этому тернистому пути к сияющей цели!

            Надеюсь, что никаких трений или затруднений у тебя с Алексеевым не будет, и что ты        о ч е н ь   скоро сможешь вернуться. Это во мне говорит не одно только эгоистическое желание. Я знаю слишком хорошо, как «ревущие толпы» ведут себя, когда ты близко. Они еще боятся тебя и должны бояться еще больше, так что, где бы ты ни был, их должен охватывать все тот же трепет. И для министров ты  т о ж е   т а к а я   сила и руководитель! Вернись скорее— ты видишь, я прошу тебя не за себя и даже не ради Бэби—об этом ты сам всегда помнишь. Я понимаю, куда призывает долг, — как раз теперь ты  г о р а з д о  нужнее здесь, чем там. Так что, как только уладишь дела, пожалуйста, вернись домой дней через десять, пока все не устроится здесь, как надо. Твоя жена—твой оплот—неизменно на страже в тылу. Правда, она немного может сделать, но все хорошие люди знают, что она всегда твоя стойкая опора. Глаза мои болят от слез. Со станции я поеду прямо к Знаменью—именно потому, что бывала с тобой там раньше, это успокоит и укрепит меня, и я помолюсь за тебя, мой ангел. О, боже,  к а к  я люблю тебя! Все больше и больше, глубоко, как море, с безмерной нежностью. Спи спокойно, не кашляй—пусть перемена воздуха поможет тебе совсем оправиться. Да хранят тебя светлые ангелы, Христос да будет с тобой, и пречистая дева да не оставит тебя! Наш Друг поручил нас ее знамени. Благословляю тебя, крепко обнимаю и прижимаю твою усталую голову к моей груди. Ах, одиночество грядущих ночей—нет с тобой Солнышка, и нет Солнечного Луча[37]! Вся наша горячая, пылкая любовь окружает тебя, мой муженек, мой единственный, мое все, свет моей жизни, сокровище, посланное мне всемогущим богом! Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим—вечно вместе, всегда неразлучны. Прощай, моя любовь, возвращайся скорее к твоему старому

Солнышку.

            Пожалуйста, съезди к образу пречистой девы, как только сможешь. Я  т а к  м н о г о молилась за тебя там.

Телеграмма № 205.

Бологое—Царское Село. 22 февраля 1917 г.

20 ч. 55 м.—21 ч. 17 м.

Ее величеству.

            Едем хорошо. Мысленно со всеми. Одиноко и скучно. Очень благодарю за письма. Обнимаю всех. Спокойной ночи.

Ники.

Телеграмма № I.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 23 февраля 1917 г.

15 ч. 40 м.—16 ч. 20 м.

Ее величеству.

            Прибыл благополучно. Ясно, холодно, ветрено. Кашляю редко. Чувствую себя опять твердым, но очень одиноким. Сердечно благодарю за телеграммы тебя и Бэби. Мысленно всегда вместе. Тоскую ужасно. Нежно целую всех.

Ники.

№ 645.

Ц. С. 23 февраля 1917 г.

                        Мой ангел, любовь моя,

            Ну, вот—у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью, у Бэби больше во рту, и кашляет он сильно, и глаза болят. Они лежат в темноте—мы завтракали еще вместе в игральной. П. В. П.[38] читает ему, я слышу его голос, я сама на Ольгином диване. Мы все в летних юбках и в белых халатах, а если надо принять кого (кто не боится), тогда переодеваемся в платья. Едим в красной комнате. Если другим не миновать этого, то я хотела бы, чтоб они захворали скорее. Это веселее для них и не продлится так долго.

            Аня может тоже заразиться. Она лежит в постели и кашляет, вчера у нее было 38, а после приема лекарств температура упала. Только что получила твою телеграмму, что ты прибыл благополучно— слава богу! Представляю себе твое ужасное одиночество без милого Бэби—он просил телеграфировать тебе. Ему и Ольге грустно, что они не могут писать тебе—им нельзя утомлять глаз. Все целуют тебя крепко, крепко. Ах, любовь моя, как печально без тебя—как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, бесценное сокровище мое, думаю о тебе без конца! Надевай же крестик иногда, если предстоят трудные решения,—он поможет тебе. Ездила в деревню Алекс., с Т., М. и А.[39] в закрытом автомобиле, встретили много матросов и Кублицкого, говорила с ним. Он рассказал, что Хвощинский видел, как ты проехал.

            Ясный, солнечный день, и не очень холодно. Если им будет нехорошо, буду тебе телеграфировать очень часто. Прощай, мой единственный. Господь да благословит и сохранит тебя! Покрываю тебя поцелуями.

Навсегда твоя.

Телеграмма № 2.

Ставка—Царское Село. 23 февраля 1917 г.

18 ч. 44 М.—19 ч. 20 м.

Ее величеству.

            Какая досада! Так надеялся, что они избегнут кори. Сердечнейший привет всем. Спи спокойно.

Ники.

Ц. Ставка. 23 февр. 1917 г.

                        Мое возлюбленное Солнышко,

            Сердечно благодарю за твое дорогое письмо, которое ты оставила в моем купэ. Я с жадностью прочел его перед отходом ко сну. Мне стало хорошо от него в моем одиночестве после того, как мы два месяца пробыли вместе. Если я не мог слышать твоего нежного голоса, то, по крайней мере, мог утешиться этими строками нежной любви. Я ни разу не выходил, пока мы не приехали сюда. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше—хрипоты нет и кашель не так силен.—-Был солнечный и холодный день, и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе. Он выглядит действительно очень хорошо и на лице выражение спокойствия, какого я давно не видал. Мы с ним хорошо поговорили с полчаса. После этого я привел в порядок свою комнату и получил твою телеграмму о кори Ольги и Бэби. Я не поверил своим глазам—так неожиданна была эта новость. Особенно после его собственной телеграммы, где он говорит, что чувствует себя хорошо. Как бы то ни было, это очень скучно и беспокойно для тебя, моя голубка. Может быть, ты перестанешь принимать такое множество народу? Законный повод—боязнь передать заразу их семьям. В 1-м и 2-м кадетских корпусах количество мальчиков, заболевших корью, все увеличивается. За обедом видел всех иностранных генералов—они были очень огорчены такими печальными новостями. Здесь в доме так спокойно, ни шума, ни возбужденных криков! Я представляю себе, что он спит в своей спальне. Все его маленькие вещи, фотографии и безделушки в образцовом порядке в спальне и в комнате с круглым окном!

            Не надо![40] С другой стороны, какое счастье, что он не приехал со мной  т е п е р ь  сюда—для того только, чтобы заболеть и лежать здесь в нашей маленькой спальной! Дай бог, чтоб корь прошла без осложнений, и лучше бы все дети переболели ею сразу!

            Мне очень не хватает получасового пасьянса каждый вечер. В свободное время я здесь опять примусь за домино.—Эта тишина вокруг гнетет, конечно, если нет работы.—Старый Иванов был любезен и мил за обедом. Моим другим соседом был сэр Г. Виллиамс, который— в восторге, что видел здесь за последнее время столько соотечественников.

            Ты пишешь о том, чтобы быть твердым—повелителем, это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место.

            Ну, дорогая моя, уже поздно. Спокойной ночи, бог да благословит твой сон! Спи спокойно, хоть я и не могу согреть тебя.

24 февр.

            Очень пасмурный, ветренный день, идет густой снег, ни признака весны. Только что получил твою телеграмму о здоровьи детей. Я надеюсь, они все схватят на этот раз.

            Посылаю тебе и Алексею ордена от короля и королевы бельгийских на память о войне. Ты поблагодари ее лучше сама. Вот он обрадуется новому крестику! Бог да сохранит тебя, моя радость! Целую крепко тебя и детей. Мысленно и в молитвах со всеми вами.

            Твой муженек

Ники.

Телеграмма № 4.

Ставка—Царское Село. 24 февраля 1917 г.

15 ч. 22 м.—16 ч. 7 м.

Ее величеству.

            Большое спасибо за обе телеграммы. Пожалуйста, не переутомись, бегая от одного больного к другому. Поезд опоздал из-за снежной бури. Кашель меньше. Нежнейшие поцелуи всем.

Hики.

Телеграмма № 6.

Ставка—Царское Село. 24 февраля 1917 г.

21 ч. 8 м.—21 ч. 53 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за милые письма тебя и Татьяну. Передай всем болящим мой самый горячий привет. В мыслях непрестанно вместе. Спи хорошо. Бог да благословит тебя.

Ники.

№ 646.

Царское Село. 24 февр. 1917 г.

                        Бесценный мой,

            Погода теплее, 4,5 гр. Вчера были беспорядки на В(асильевском) острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова, и против них вызывали казаков. Все это я узнала неофициально. Вчера вечером Бэби был весел, я читала ему «Дети Елены»[41], потом ему читал П. В. П. 38.1 в 9; в 6—38.3. У Ольги оба раза 37.7. Вид у нее хуже, изнуренный. Он спал хорошо и теперь у него 37.7. В 10 пошла посидеть с Аней (у нее, вероятно, корь—37.7, сильный кашель, болит горло,—а, может быть, ангина), а потом с Лили, Н. П. и Родионовым, который обедал у нее в корридоре, так как она была в постели.

            Итак, наконец, Варяг уходит в Англию на 6 месяцев—может быть, сегодня. Она[42], конечно, молодцом, но видно, как огорчена, разочарована и беспокоится.

            Каким страшно одиноким должен был ты чувствовать себя первую ночь! Не могу представить тебя без Бэби, мой бедный, милый ангел!

            Я надеюсь, что Кедринского[43] из Думы повесят за его ужасную речь—это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером. Все жаждут и умоляют тебя проявить твердость.

            Мне хочется, чтобы ты расследовал историю с Андреем и Кутайсовым (истинность ее удостоверена, есть артиллерийские офицеры, которые готовы присягнуть по поводу этого). Надо наказать Андрея за то, что он осмелился отказать в приеме твоему адъютанту только потому, что тот исполнил свой долг. Ах, если б только Фредерикс был здоровее—это его дело!

            Я думаю, Кутайсов будет скоро у тебя по делам службы, но я надеюсь, что ты вернешься раньше.

            Не забудь написать Джорджи[44] о Бьюкенене. Не откладывай этого.

            Ну, у Ани корь, в 3 у нее было 38.3; у Татьяны тоже, и тоже 38.3. Ал. и Ольга—37.7, 37.9. Я перехожу из комнаты в комнату, от больного к больному. Отправила Марию и Анастасию обратно в их комнаты. М-г Гиббс в халате читает Алексею в его комнате,— несколько занавесок спущено. У Ольги и Т. совсем темно, так что я пишу у лампы (на диване). Принимала в течение 1,5 часов бельгийца, сиамца, датчанина, перса, испанца, двух японцев, Корфа, Бенкендорфа, моих двух пажей, Настеньку, которая завтра едет на Кавказ, так как ее сестра очень больна, Изу (не дотрагиваясь до нее) и Гротена от Калинина. Беспорядки хуже в 10 часов, в 1 меньше—теперь это в руках Хабалова. Видела твоего Муфти в 6 час., а также одну даму.

            Вышла на минуту поставить свечки за всех вас, мои сокровища,— воздух показался дивным. Марию и Анастасию не могла взять с собой, так как у них (и у Шуры) в горле обнаружились определенно подозрительные признаки,—так сказали 4 доктора, так что они остались с Аней. Я отправляюсь к ней утром на час и вечером тоже—целое путешествие в другой конец дома, но меня возят. Она страшно кашляет. Татьяна также,—у нее головная боль. У Ольги на лице сильная сыпь. Бэби большей частью на ногах.

            Принимала вчера Безобразова. Он крепко надеется, что ты его не забудешь,—я сказала, что, конечно нет, но он должен выждать, чтоб получить хорошее место.

            Прости за скучное письмо, но за день столько хлопот и, кроме того, без конца разговоры по телефону. Дети целуют тебя крепко. Бэби целует и спрашивает, как ты себя чувствуешь и что делает Кулик (смотритель). Надо кончать, мое солнышко. Благослови и сохрани тебя бог! Без конца целую тебя. Нежно преданная и горячо любящая твоя старая

Женушка.

            Непременно выясни насчет креста Н. П. Он обедает сегодня с Маклаковым, Калининым, Римским-Корсаковым и др. у Бурдюкова.

Ц. Ставка. 24 февр. 1917 г.

                        Моя душка, Солнышко милое!

            Благодарю сердечно за твое дорогое письмо. Итак, у нас трое детей и Аня лежат в кори! Постарайся, чтобы Мария и Анастасия тоже схватили, так проще и лучше для всех них и для тебя также! И все это случилось как только я уехал, всего только два дня назад! Сергей Петрович интересуется, как будет развиваться болезнь. Он находит, что для детей, а особенно для Алексея, абсолютно необходима перемена климата после того, как они выздоровеют — вскоре после Пасхи. На мой вопрос, куда, по его мнению, лучше было бы поехать, он назвал Крым. Он сказал мне, что у него есть сын (я никогда не знал об этом), который схватил корь, и целый год мальчик непрерывно кашлял, пока его не послали на юг, где он совершенно и очень быстро выздоровел. Когда он говорил об этом, у него были слезы на глазах. Действительно, совет великолепный, и каким отдыхом это было бы для тебя! Кроме того, комнаты в Царском надо дезинфицировать, а ты, вероятно, не захочешь переехать в Петергоф,—тогда где же жить?

            Мы спокойно обдумаем все это, когда я вернусь, что, как я надеюсь, будет скоро!

            Мой мозг отдыхает здесь—ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно, но только для мозга. Сердце страдает от разлуки. Я ненавижу эту разлуку, особенно в такое время! Я буду недолго в отсутствии—по возможности направить все дела здесь, и тогда мой долг будет исполнен.

25 февр.

            Сейчас получил твою утреннюю телеграмму. Слава богу, нет осложнений. Первые дни температура всегда высока и спускается медленно к концу. Бедная Аня, представляю, что она чувствует и насколько ей хуже, чем детям!

            Сейчас, в 2. 30, перед тем, как отправиться на прогулку, я загляну в монастырь и помолюсь за тебя и за них пречистой деве. Последние снежные бури, окончившиеся вчера, по всем нашим юго-западным ж.-д. линиям поставили армии в критическое положение. Если движение поездов не возобновится тотчас же, то через 3—4 дня в войсках наступит настоящий голод. Ужасно! Прощай, моя любовь, моя дорогая, маленькая женушка. Бог да благословит тебя и детей!

            Нежно любящий, твой навеки муженек

Ники.

№ 647

Царское Село. 25 февр. 1917 г.

                        Бесценное, любимое сокровище,

            8 гр., легкий снежок,—пока сплю хорошо, но несказанно тоскую по тебе, любовь моя. Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи (посылаю тебе письмо Калинина ко мне. Оно, правда, немногого стоит, так как ты, наверное, получишь более подробный доклад от градоначальника). Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба,-—просто для того, чтобы создать возбуждение,—и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо  н е м е д л е н н о  и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время. У меня было чувство, когда ты уезжал, что дела пойдут плохо. Уволь Батюшина, вспомни, что Алексеев твердо стоит за него. Бат(юшин) выбрал себе адъютанта— теперь он полковник, который прежде был очень беден. Его жена принесла ему в приданое 15.000, теперь же он стал очень богат.—Странно! Батюшин тоже запугивает людей, заставляет платить ему большие суммы, чтобы не быть высланными (без всякой вины). Отделайся от него, мой дорогой,—я говорю о Батюшине,—поскорее. Как ты находишь Алексеева? Не возьмешь ли к себе доброго Головина вместо нового человека, который не очень тебе нравится? Прежде всего твори  с в о ю  волю, мой дорогой! Тяжело не быть вместе. Аня шлет привет. Ей хуже всех, она страшно страдает от ужасного кашля и днем и ночью, сыпь внутри так и жжет. Сегодня утром у нее было тоже 38,6, у Ольги—-37.6, у Тать- яны—37.1. Бэби еще спит. Напиши мне привет для Ани—это будет ей приятно. Милая Лили опять приходила, и потом, после того как мы побывали у Ани в 11 часов, сидела со мной и пила чай до отхода поезда. Страшно приятны приемы: был китаец, португалец с 2 дочерьми, грек, аргентинец с женой. Я надеюсь, что Бойсман окажется подходящим для Крыма. Пожалуйста, сходи на минуту к иконе пречистой девы и спокойно помолись—за себя, чтоб прибавилось сил, за наше большое и малое семейство. Брат нашего Княжевича умер в Москве, он был заведующим в моем складе, Старая m-me Мин умерла в городе, но ее похоронят здесь.—Я думаю, Анастасия заразится сегодня, вчера она выглядела подозрительно. Доктора нашли ее горло подозрительным, но температура пока нормальна. Акилина ухаживает за Аней, и все доктора тоже.—Сейчас я читаю отчет шведского пастора Неандера, посетившего наших пленных в Германии и Австрии. Теперь он приехал продолжать работу здесь; на той неделе я его приму. Бывший пензенский губернатор генерал Горяинов просил его посетить могилу его сына в Фридланде; он был и нашел ее в порядке, на ней березовый крест, сделанный нашими солдатами в одном германском поместьи. Многие там умерли (наши устроили там госпиталь) с 5 авг. до 8 сент. 1914 г. Семейство (? Ред.) справлялось о днях рождений и имении, чтобы возложить венки. Потом он был на городском кладбище и нашел там много наших могил и одну с надписью: Ген.-Майор Маковский, Командир СПБ полка, павший во славу русского оружия на поле брани под Фридл. 2-го июня 1807 г.

            Аня послала за мной, потому что чувствовала себя очень плохо: не могла дышать как следует; так продолжалось от 10.30 до 12. Потом я ее успокоила, и она почувствовала себя легче,—просит твоих «чистых молитв»—она все время боится. В час у Бэби было 38.5, у Ольги—38.1. у Татьяны—37.4. Сижу со всеми, сменяю, пишу в темноте на диване Ольги.

            Только что поставила свечки у Знаменья. Устала после приемов, разговаривала с Апраксиным и Бойсманом. Последний говорит, что здесь необходимо иметь настоящий кавалерийский полк, который сразу установил бы порядок, а не запасных, состоящих из петербургского люда. Гурко не хочет держать здесь твоих улан, а Гротен говорит, что они вполне могли бы разместиться.

            Бойсман предлагает, чтобы Хабалов взял военные пекарни и пек немедленно хлеб, так как, по словам Бойсмана, здесь достаточно муки. Некоторые булочные также забастовали. Нужно немедленно водворить порядок, день ото дня становится все хуже. Я велела Б(ойсману) обратиться к Калинину и сказать ему, чтоб он поговорил с Хабаловым насчет военных пекарен. Завтра воскресенье, и будет еще хуже. Не могу понять, почему не вводят карточной системы, и почему не милитаризуют все фабрики,—тогда не будет беспорядков. Забастовщикам прямо надо сказать, чтоб они не устраивали стачек, иначе их будут посылать на фронт или строго наказывать. Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают. Этот продовольственный вопрос может свести с ума. Прости за унылое письмо, но кругом столько докуки.

            Целую и благословляю.

                        Навеки твоя старая

Женушка.

   &nbsЦарское Селоnbsp; /pnbsp;p class=p;        Никто н ‐nbsp; Сер/p/h3nbsp;/emnbsp;center ко мне. Оно, правда, немногого стоит, так как ты, наверное, получишь более подробный доклад от дечно благодарю за твое дорогое письмо, которое ты оставила в моем купэ. Я с жадностью прочел его перед отходом ко сну. Мне стало хорошо от него в моем одиночестве после того, как мы два месяца пробыли вмест /p/pnbsp;nbsp;p class=Ставкаnbsp;Гротене. Если я не мог слышать твоего нежного голоса, то, по крайней мере, мог утешиться этими строками нежной любви. Я ни разу не выходил, пока мы не приехали сюда. Сегодня я чувствую себя гораздо лh3 align=учшеnbsp;е чувствует себя особенно плохо. Аня кашляет и страдает больше всех.  В с е целуют тебя 1000 раз.

Телеграмма №8.

Ставка—Царское Село. 25-II—1917 г.

19 ч. 35 м.—20 ч. 20 м.

Ее величеству.

            Нежно благодарю за милое письмj. Марию тоже. Мысли мои все время не покидают вас. Холодная, ветреная, серенькая погода. Шлю тебе и больным мой сердечнейший привет.

Ники.

№ 648.

Царское Село. 26 февр. 1917 г.

                        Дорогой мой возлюбленный,

            Какая радость! В 9 часов сегодня получила твое письмо от 23— 24-го. Подумай, как долго оно шло! Еще и еще благодарю за него. Я покрыла его поцелуями и буду еще часто целовать. Я так одинока без тебя,  н е  с  к е м  поговорить по душе, так как Аня ужасно страдает: она кашляет, у нее очень высокая температура. Доходило, я думаю, даже до 40. Почти не спит. Сейчас утром уже 39.8. Около нее много сиделок—Акилина, Федосья Степановна, сестра Татьяна (из моего поезда), они сменяются по 2, и Маня и Жук, 4 детских доктора утром, потом Евгений Сергеевич и Владимир Николаевич от 2 до 3 раз в день; и ее доктор, которого она любит и который ее любит, провел около нее эту ночь. Дети бывают трижды в день, я—дважды. Вечером—Лили, милое существо. Ты знаешь, какая это беспокойная и капризная больная. Но она, действительно, страдает, и теперь, к счастью, пятна начали покрывать все ее лицо и грудь. Это лучше, когда они выходят наружу. Я ходила к Знаменью вчера и хочу побывать сегодня. Ходить в церковь в одиночку к службе, когда я так устала и так нужна им, я думаю, не надо. Бог видит мои молитвы и здесь. Дети веселы, Анастасия и Мария называют себя сиделками, болтают без умолку и телефонируют направо и налево. Они страшно помогают мне, но я боюсь, что они тоже свалятся. Жилик[45] еще очень слаб и навещает только Бэби. М-r Гиббс с ним. Все эти темные комнаты угнетают, хотя большая комната Бэби со спущенными занавесками все же светлее.

            Сегодня я не приму никого, не могу продолжать приемов. Но завтра придется снова. Бойсман говорил очень хорошо, только он боится, что Княжевича выберут предводителем дворянства—это осложнит дело. Рассказывал мне много о беспорядках в городе (я думаю, больше 200.000 человек). Он находит, что просто не умеют поддержать порядка. Но я писала об этом уже вчера, прости—-я глупенькая.  Н е о б х о д и м о  ввести карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране), ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны и получают достаточно. У нас же—идиоты. Оболенский этого не желал сделать, хотя Медем и хотел после того, как удалось в Пскове. Один бедный жандармский офицер был убит толпой, и еще несколько человек. Вся беда от этой зевающей публики, хорошо одетых людей, раненых солдат и т. д.—курсисток и проч., которые подстрекают других. Лили заговаривает с извозчиками, чтобы узнавать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и объявили, что если они выедут утром, то их застрелят. Какие испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, это не похоже на 95[46] потому что все обожают тебя и  т о л ь к о  хотят хлеба. Лили говорила с Гротеном вместо меня, так как я не могла оставить Ани. Теперь, наконец, я могу принять свои капли. Какая теплая погода! Досадно, что дети не могут покататься даже в закрытом автомобиле. Милый Родионов послал для Ольги, Татьяны и Ани по горшку ландышей от Экипажа. Завтрак у стрелков не состоялся, так как полк должен быть наготове на случай тревоги.

            Одиночество твое должно быть ужасно - окружающая тишина подавляет моего бедного любимого!

            3 ¹/₂ .Только что получила твое милое письмо от вчерашнего дня. Сердечно благодарю, мой дорогой. Да, конечно, перемена воздуха поможет после болезни, но в Ливадии будет слишком мучительно и хлопотливо теперь. Ну, хорошо—мы это еще обдумаем потом. Маленькие все время вместе с другими и с Аней—они еще могут заразиться. Татьяна кашляет страшно—37.8, Ольга—39.1, Алексей—39. 6, Аня—40.1, Я только что брала Марию к Знаменью поставить свечи, ходили на могилу нашего Друга. Теперь церковь настолько высока, что я могу стать на колени и молиться там спокойно за всех вас, и дневальный меня не видит. Мы ходили к Алекс. Остановились и разговаривали с М. Ивановым, Хвощинским, с новыми и с доктором. Мягкая погода, очень солнечно. Я принесла тебе этот кусочек дерева с Его могилы, где я стояла на коленях.

            В городе дела вчера были плохи. Произведены аресты 120—130 человек. Главные вожаки и Лелянов привлечены к ответственности за речи в Гор. Думе. Министры и некоторые правые члены Думы совещались вчера вечером (Калинин писал в 4 час. утра) о принятии строгих мер, и все они надеются, что завтра все будет спокойно. Те хотели строить баррикады и т. д. В понедельник я читала гнусную прокламацию. Но, мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко, и я ощущала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле! Он умер, чтобы спасти нас. Бурдюков настаивает на том, чтоб повидать меня сегодня, а я  т а к  надеялась никого не видеть! Настенька уезжает сегодня вечером в Кисловодск—там царит Михень, как говорят. Бэби—это одна сплошная сыпь—покрыт ею, как леопард. У Ольги большие плоские пятна, Аня тс же вся покрыта. У всех болят глаза и горло. У Ани было шесть докторов, 2 сестры и Жук, Мария и я. Это безумие, но ей это нравится, успокаивает ей нервы. Беккер пришла к ней.

            Совсем не чувствуется воскресенья.

            Надо идти обратно, к ним, в потемки. Благословляю и целую без конца. Дай бог, чтоб морозы, прекратились на юге. Мой Римановский поезд сошел с рельс из-за льда близ Киева. Бог поможет—это, кажется, уже предел. Вера и упование! Так спокойно от сознания, что ты был у этого дорогого образа. Навеки, дорогой Ники, твоя старая

Солнышко.

Телеграмма №10.

Ставка верх. гл.—Царское Село. 26 февраля 1917 г.

18 ч. 32 м.—19 ч. 15 м.

Ее величеству.

            Нежно благодарю за дорогое письмо,—Анастасию тоже,—и за известия. Рад, что самочувствие их не плохо. Сердечнейший привет всем,

Ники.

Ц. Ставка. 26 февр. 1917 г.

                        Моя любимая,

            Поезда все опять перепутались. Письмо твое вчера пришло после 5 часов. Сегодня же последнее, №647, пришло как раз перед завтраком. Крепко целую за него. Пожалуйста, не переутомись, бегая между больными.

            Видайся чаще с Лили Ден—это хороший, рассудительный друг..

            Я был вчера у образа преч. девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за милых детей и за нашу страну, а также за Аню. Скажи ей, что я видел ее брошь, приколотую к иконе, и касался ее носом, когда прикладывался.

            Вчера вечером был в церкви. Старуха, мать архиерея, благодарила за деньги, которые мы пожертвовали. Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом преч. девы. Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову. Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!

            Скажи Алексею, что Кулик и Глина здоровы и помнят его.

            Да благословит тебя бог, мое сокровище, детей и ее!

            Целую всех нежно.

                        Навеки твой.

Ники.

Телеграмма № 11.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 26 февраля 1917 г.

21 ч. 20 м.—22 ч. 8 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за телеграммы. Выезжаю послезавтра. Покончил здесь со всеми важными вопросами. Спи спокойно. Да благословит вас всех бог.

Ники.

Ц. Ставка. 27 февр. 1917г.

                        Мое сокровище!

            Нежно благодарю за твое милое письмо. Это будет моим последним. Как счастлив я при мысли, что увидимся через 2 дня! У меня много дела и потому письмо мое кратко. После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. Это, конечно, совершенно справедливо. Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел? Он должен был бы держать их в руках. Благослови тебя бог, мое дорогое Солнышко. Крепко целую тебя, детей. Передай ей мой поклон.

            Навеки твой

Ники.

Телеграмма №12.

Ставка верх. главн.—Царское Село. 27 февраля 1917 г.

19 ч. 6 м.—20 ч. 2 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю за письмо. Выезжаю завтра 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Нов.[47] в город[48]. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены. Всегда с тобой. Сердечный привет всем.

Ники.

Телеграмма № 1.

Вязьма—Царское Село. 28 февраля 1917 г.

15 ч.—м.-—16 ч. 49 м.

Ее величеству.

            Выехал сегодня утром в 5 ч. Мысленно постоянно с тобою. Дивная погода. Надеюсь, что вы себя хорошо чувствуете и спокойны. Много войск послано с фронта. Сердечнейший привет.

Ники.

Телеграмма № 88.

Лихославль—Царское Село. 28 февраля 1917 г.

21 ч. 27 м.—22 ч. 10 м.

Ее величеству.

            Благодарю за известие. Рад, что у вас благополучно. Завтра утром надеюсь быть дома. Обнимаю тебя и детей, храни господь.

Ники.

Телеграмма № 23.

Псков—Царское Село. 2 марта 1917 г.

0 ч. 15 м.—12 ч. 55 м.

Ее величеству.

            Прибыл сюда к обеду. Надеюсь, здоровье всех лучшей что скоро увидимся. Господь с вами. Крепко обнимаю.

Ники.

№ 650.

2 марта 1917 г.

                        Мой любимый, бесценный ангел, свет моей жизни,

            Мое сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки а волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что, по крайней мере, xoть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли. Молодые люди расскажут тебе   о б о  в с е м,  так что мне нечего говорить тебе о положении дел. Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю—и  н и ч т о  не поколеблет этой веры—все  б у д е т  хорошо. Особенно с тех пор, как я получила твою телеграмму сегодня утром—первый луч солнца в этом болоте. Не зная, где ты, я действовала, наконец, через Ставку, ибо Родз(янко) притворялся, что не знает, почему тебя задержали. Ясно, что они хотят не допустить тебя увидаться со мной прежде, чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории,—задерживать своего государя. Теперь П.[49] не может попасть к тебе потому, что Луга захвачена революционерами. Они остановили, захватили и разоружили Бут. полк и испортили линию. Может быть, ты покажешься войскам в Пскове и в других местах и соберешь их вокруг себя? Если тебя принудят к уступкам, то ты  н и  в  к а к о м  случае не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом. Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что  н и ч е г о  не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас всех спасти благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно конституции после войны и т. д.[50] Борис уехал в Ставку. Я видела его утром, а вечером того же дня он уехал, ссылаясь на спешный приказ из Ставки—чистейшая паника. Георгий в Гатчине, не дает о себе вестей и не приезжает. Кирилл, Ксения, Миша не могут выбраться из города. Твое маленькое семейство достойно своего отца. Я постепенно рассказала о положе­нии старшим и Корове[51]—раньше они были слишком больны— страшно сильная корь, такой ужасный кашель. Притворяться перед ними было очень мучительно. Бэби я сказала лишь половину. У него 36.1,—такой веселый. Только все в отчаянии, что ты не едешь. Лили- ангел, неразлучна, спит в спальне; Мария со мной, мы обе в наших халатах и с повязанными головами. Весь день принимаю. Гротен— с о в е р ш е н с т в о.  Ресин—спокоен. Старая чета Бенк(ендорф) ночует в доме, а Апр(аксин) пробирается сюда в штатском. Я пользовалась Линевичем, но теперь боюсь, что и его задержали в городе. Никто из наших не может приехать. Сестры, женщины, штатские, раненые проникают к нам. Я могу телефонировать только в Зимний дворец. Ратаев ведет себя отлично. Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя и испытываем невыразимое унижение за тебя, святой страдалец. Всемогущий бог да поможет тебе!

            Вчера ночью от 1 до 2¹/₂  виделась с Ивановым, который теперь здесь сидит в своем поезде. Я думала, что он мог бы проехать к тебе через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надеялся провести твой поезд за своим. Сожгли дом Фред(ерикса), семья его в конно-гвард. госпитале. Взяли Грюнвальда и Штакельберга.—Я должна дать им для передачи тебе бумагу, полученную нами от Н. П. через человека, которого мы посылали в город. Он тоже не может выбраться—на учете. Два течения—Дума и революционеры—две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы—это спасло бы положение. Я чувствую, что бог что-нибудь сделает. Какое яркое солнце сегодня, только бы ты был здесь! Одно плохо, что даже Экип.[52] покинув нас сегодня вечером—они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-то микроб. Эта бумага для Воейк(ова)—она оскорбит тебя так же, как оскорбила и меня. Родз(янко) даже и не упоминает о тебе. Но когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и восстанут против всёх. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что ж,  п у с к а й  они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся, но они зажгли слишком большой пожар и как его теперь затушить? Дети лежат спокойно в темноте. Бэби лежит с ними по несколько часов после завтрака и спит. Я проводила все время наверху и там же принимала. Лифт не работает вот уже 4 дня, лопнула труба. Ольга—3.77, Т(атьяна) 37.9, и ухо начинает болеть, Ан(астасия) 37.2—после лекарства (ей дали от головной боли пирамидон). Бэби все еще спит. Аня—36.6. Их болезнь была очень тяжелой. Бог послал ее, конечно, на благо. Все время они были молодцами. Я сейчас выйду поздороваться с солдатами, которые теперь стоят перед домом. Не знаю, что писать, слишком много впечатлений, слишком много надо рассказать. Сердце сильно болит, но я не обращаю внимания,—настроение мое совершенно бодрое и боевое. Только страшно больно за тебя. Надо кончать и приниматься за другое письмо, на случай, если ты не получишь этого, и притом маленькое, чтоб они смогли спрятать его в сапоге или, в случае чего, сжечь. Благослови и сохрани тебя бог, да пошлет он своих ангелов охранять тебя и  р у к о в о д и т ь  тобой! Всегда неразлучны с тобою. Лили и Аня шлют привет. Мы все целуем, целуем тебя без конца. Бог поможет, поможет, и твоя слава вернется. Это вершина несчастий! Какой ужас для союзников и радость врагам! Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно твоя

Женушка.

            Пусть этот образок, который я целовала, принесет тебе мои горячие благословения, силу, помощь. Носи Его[53] крест, если даже и неудобно, ради  м о е г о  спокойствия.

            Не посылаю образок—без него им легче скомкать бумажку[54].

№ 651.

2 марта 1917 г.

                        Любимый, драгоценный, свет моей жизни,

            Грамотин и Соловьев едут с двумя письмами. Надеюсь, что один из них, по крайней мере, доберется до тебя, чтобы передать тебе и получить от тебя вести. Больше всего сводит с ума то, что мы не вместе&‐зато душой и сердцем более чем когда-либо,—ничто не может разлучить нас, хотя они желают именно этого и потому-то не хотят допустить тебя увидеться со мной, пока ты не подписал их бумаги об отв. мин. или конституции. Кошмарно то, что, не имея за собой армии, ты, может быть, вынужден сделать это. Но такое обещание не будет иметь никакой силы, когда власть будет снова в твоих руках. Они подло поймали тебя, как мышь в западню,—вещь, неслыханная в истории. Гнусность и унизительность этого убивают меня. Посланцы ясно обрисуют тебе все положение. Оно слишком сложно, чтобы писать о нем. Я даю крохотные письма, которые можно легко сжечь или спрятать. Но всемогущий бог надо всем, он любит своего помазанника божия и  с п а с е т  тебя и восстановит тебя в твоем праве! Вера моя в это безгранична и  н е п о к о л е б и м а,  и это поддерживает меня. Твоя маленькая семья достойна тебя, держится молодцом и спокойно. Старшие и Корова знают теперь все. Нам приходилось скрывать, пока они были слишком больны—сильный кашель и отчаянно дурное самочувствие. Вот, сегодня утром: О(льга)—37.7, Т(атьяна)—38.9, Анаст(асия) (захворала вчера ночью—38.9)—37.2—от порошка, который дали ей от головной боли и который понизил температуру. Бэби спит, вчера—36.1, А(ня)—36.4, тоже выздоравливает. Все очень слабы и лежат в потемках. Не знать ничего о тебе—это было хуже всего. Сегодня утром меня разбудила твоя телеграмма, и это бальзам для души. Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 2¹/₂ часов ночи, и только постепенно вполне уразумел положение. Гротен ведет себя прекрасно. Рес(ин)— очень хорошо, постоянно приходит ко мне по поводу всего. Мы не можем добиться ни одного адъютанта—все они на учете. Это значит, что они не могут отлучиться. Я послала Линевича в город, чтобы он привез сюда приказ,—он вовсе не вернулся. Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с экип(ажем) и стоит за них. Наши тоже оставили нас (экип.), но офицеры вернулись, и я сейчас посылаю за ними. Прости за дикое письмо. Апр(аксин), Рес(ин) все время отрывают, и у меня голова кругом идет. Лили все время с нами и так мила, спит наверху. Мария со мной. Ал(ексей) и она шлют молитвы и привет и думают только о тебе. Лили не желает вернуться к Тити, чтобы не покидать нас. Целую и благословляю без конца. Бог надо всеми и не покинет  н и к о г д а  своих.

            Твоя

Женушка.

            Ты прочтешь все между строк и почувствуешь.

№ 652.

3-го марта 1917 г.

            Любимый, душа души моей, мой крошка,-—ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия. Хотела бы знать, добрались ли до тебя сегодня двое юнцов, которых я отправила к тебе с письмами. Это письмо передаст тебе жена офицера.—Ах, ради бога, хоть строчку! Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи. Ты, без сомнения, слышишь то же самое.

            Всего не скажешь в письме .Жив ли муж Нини?[55] Ох, наши четверо больных мучаются по-прежнему—только Мария на ногах, спокойна, но моя помощница худеет, не показывая всего, что чувствует.

            Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя, из-за твоего полного одиночества.. Я боюсь писать много, так как не знаю,     д о й д е т  ли мое письмо, не будут ли они обыскивать ее на дороге—до такой степени все сошли с ума. Вечером я с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей,—это очень ободряет. Тетя Ольга и Елена пришли справиться о новостях—очень мило с их стороны. В городе муж Даки[56] отвратительно себя ведет, хотя и притворяется, будто старается для монарха и родины. Ах, мой ангел, бог над всеми—я живу только безграничной верой в него! Он—наше единственное упование. «Господь сам милует и спасет их»—на большой иконе.

            У нас был чудный молебен и акафист перед иконою божией матери, , которую принесли в их зеленую спальню, где они все лежали,—это очень ободрило. Поручила их и тебя ее святому попечению. Потом ее пронесли через все комнаты и в комнату Коровы, где была в то время и я. Любовь моя, любовь! Все будет, все должно быть хорошо, я не колеблюсь в вере своей! Ах, мой милый ангел, я так люблю тебя, я всегда с тобою, ночью и днем! Я понимаю, что переживает теперь твое бедное сердце. Бог да смилуется и да ниспошлет тебе силу и мудрость! Он  н е  о с т а в и т тебя! Он поможет, он вознаградит за эти безумные страдания и за разлуку в такое время, когда так нужно быть вместе! Вчера пришел пакет из Главной Квартиры с картами для тебя. Они хранятся у меня, а также список наград и производств от Беляева. Ах, когда же мы будем опять вместе? Теперь мы совершенно отрезаны и оторваны друг от друга! Может быть, их болезнь—спасение, его нельзя перевозить. Не беспокойся за него, мы все будем бороться за наше Красное Солнышко—мы все на своих местах. Полина чувствует себя хорошо и спокойно, хотя страдает неописуемо, живет тоже с ней в доме, как и родители Коровки. Жилик опять здоров и верный товарищ. Сиг заезжает, когда поездам дают ходить.

            Они арестовали Цветущего (blooming) и его двух помощников, также Красную Шапку и его помощника—того, который кланяется всегда до земли. Лизочка ведет себя хорошо. Ты понимаешь, я не могу писать, как следует,—слишком много лежит на душе и на сердце. Семейство Benoiton целует без конца и страдает за дорогого отца.. Лили и Корова шлют привет. Солнышко благословляет, молится, держится верой и—ради своего мученика. Она н и  в о  ч т о не вмешивается, никого не видела из «тех» и никогда об этом не просила, так что не верь, если тебе что скажут. Теперь она только мать при больных детях. Не может ничего сделать из страха повредить, так как не имеет никаких известий от своего милого. Такая солнечная погода, ни облачка,—это значит: верь и надейся. Все кругом черно, как ночь, но бог над всем. Мы не знаем путей его, ни того, как он поможет, но он услышит все молитвы. Я ничего не знаю о войне, живу отрезанная от мира. Постоянно новые, сводящие с ума известия—последнее, что отец[57] отказался занимать то место, которое он занимал в течение 23 лет. Можно лишиться рассудка, но мы не лишимся; она будет верить в светлое будущее еще здесь, на земле, помни это. Только что был Павел—рассказал мне все. Я  в п о л н е  понимаю твой поступок, о, мой герой! Я  з н а ю,  что ты не мог подписать противного тому, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына, и страну, и свою святую чистоту, и  (И у д а   Р у з с к и й)  ты будешь коронован самим богом на этой земле, в своей стране.

            Обнимаю тебя крепко и никогда не дам им коснуться твоей сияющей души. Целую, целую, целую, благословляю тебя и всегда понимаю тебя.

Женушка.

Телеграмма № 3.

Ставка верх. главн.—Царское Село 4-III—1917 г.

10 ч. 5 м.—11 ч. 58 м.

Ее величеству.

            Спасибо, душка. Наконец, получил твою телеграмму этой ночью. Отчаянье проходит. Благослови вас всех господь. Нежно люблю.

Ники.

№ 653.

4-III—17 г.

                        Дорогой, любимый, сокровище,

            Эта дама едет сегодня, вчера она не уехала. Таким образом, я могу написать еще.  К а к и м облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, Да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня утром—я телеграфировала тебе вчера вечером около 9¹/₂ и сегодня утром до часу.— Бэби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй. Все четверо лежат в зеленой комнате в темноте. Мария и я пишем, почти ничего не видно, так как занавески спущены. Только этим утром я прочла манифест и потом другой, Михаила. Люди вне себя от отчаяния— они обожают моего ангела. Среди войск начинается движение. Не бойся за Солнышко, она не двинется, она не существует. Но впереди я чувствую и предвижу светлое сияние солнца. Мужем Даки я крайне возмущена. Арестовывают людей направо и налево,—конечно, офицеров. Бог знает, что делается—здесь стрелки выбирают себе командиров и держат себя с ними омерзительно, не отдают чести, курят прямо в лицо офицерам. Не хочу писать всего, что делается—так это отвратительно. Н. П. арестован в Экипаже, в городе! Моряки приходят забирать прочих. Больные наверху и внизу не знают ничего о твоем решении—боюсь сказать им, да пока p class=p class=/em/emnbsp;/emnbsp;rightи не нужно. Лили была ангелом-хранителем и помогает сохранять твердость, мы ни разу не теряли присутствия духа. Любимый мой, ангел дорогой, боюсь думать, что выноси‐Гротеншь ты, это сводит меня с ума! О, боже! Конечно, он воздаст сторицей за все твои страдания. Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов[58]! Я не знала, кто это были, до тех пор, пока ты не сказал сам. Я чувствую, что армия восстанет...

            Революция в Германии! В(ильгельм) убит, сын ранен. Во всем видно масонскоemnbsp;е nbsp;/emcenterдвижение.—Теперь у Ан(астасии) темп. 38.6, и пятна выступают все больше. У Ольги плеврит, у Коровы тоже. У Т(атьяны) уши лучше. Солнечный Луч чувствует себя лучше, весел. Как мне хотелось бы, чтоб они были вокруг тебя, но сейчас они не могут двинуться, и я сомневаюсь, чтоб когда-нибудь нас куда бы то ни было отпустили. Гиббс видел Эмму, Нини и их мать в одной комнате офицерского госпиталя (английского). Их квартира совершенно уничтожена огнем; старуха очень больна. Красная Шапка все еще в заключении. Я с тобой, любовь моя, — обожаю тебя. Целую и обнимаю так нежно и страстно! Храни и благослови тебя господь ныне и вовеки! Найди кого-нибудь, чтобы передать хоть строчку—есть у тебя какие-нибудь планы теперь?

            Бог с небес пошлет помощь, наступает новая крестопоклонная.

            Обнимаю тебя крепко, крепко. Твоя

Женушка.

            Только  с е г о д н я  у т р о м  мы узнали, что все передано М(ише), и Бэби теперь в безопасности—какое облегчение!

Телеграмма № 5.

Ставка верх. главн.—Царское Село.

4-III—1917 г. 18 ч. 40 М.—19 ч. 55 м.

Ее величеству.

            Сердечное спасибо за телеграмму. Матушка[59] приехала на два дня; так уютно, мило; обедаем с нею в поезде. Опять снежная буря..

            В мыслях и молитвах с вами.

Ники.

Телеграмма № 9.

Ставка—Царское Село.

5 марта 1917 г. 12 ч. 10 М.—22 ч. 28 м.

Ее величеству.

            Сердечно благодарю. Матушка целует тебя и детей. Много думает о Солнышке. Очень холодно. В городе, по-видимому, спокойнее. Надеюсь, что болящие чувствуют себя лучше. Целую всех нежно.

Ники.

Телеграмма № 12.

Ставка—Царское Село.

5 марта 1917 г. 18 ч. 22 М.—22 ч. 24 м.

Ее величеству.

            Спасибо за известия. Старик[60] ничего не знает о семье. Не можешь ли ты разузнать? Мысленно все время с тобой и детьми. Благослови тебя бог. Спи спокойно. Нежно целую.

Ники

Телеграмма № 5.

Ставка верх. главн.&‐Царское Село.

6 марта. 14 ч. 16 м.—7 марта 1917 г.

Ее величеству.

            Сердечное спасибо за подробности. Старик с зятем[61], наконец, уехали в деревню. Здесь совсем спокойно. Провожу большую часть времени с матушкой, которая вместе со мною целует всех вас очень нежно.

Ники.