Из речи т. Ежова. 2 марта 1937 года

Андреев (председательствующий). Заседание открывается. Слово для доклада по п/п «в» имеет т. Ежов [Стенограмма вечернего заседания за 2 марта в стенографический отчет не включалась. Выступление Ежова публикуется по неправленной стенограмме.].

Ежов.

Товарищи! На пленуме ЦК нашей партии в такой плоскости доклад Наркомвнудела поставлен впервые. ЦК партии счел необходимым поставить этот доклад, потому что уроки чудовищного троцкистско-зиновьевского заговора изменников родины касаются и органов Наркомвнудела, если не в большей, то в одинаковой мере. Вы понимаете, конечно, что постановка самого доклада вызвана не каким-либо чрезвычайным положением. Наоборот, мы более* чем когда-либо сильны, победа упрочения социализма есть фактор, который не может поколебать никакая враждебная сила.

Именно поэтому к нам, к органам Наркомвнудела, которые призваны охранять государственную безопасность в нашей стране, охранять завоевания революции, охранять завоевания нашего народа, охранять социализм,— мы предъявляем повышенные требования. Тов. Сталин назвал органы государственной безопасности передовым вооруженным отрядом нашей партии. Эта характеристика в полной мере остается и сейчас, с той лишь разницей... (Сталин. Приходится некоторую поправку сделать.) что к нам предъявляются более серьезные требования.

Я здесь хочу оговориться, что постановка доклада на пленуме ЦК может вызвать различную оценку. Я не исключаю того, что кое-кто не прочь будет свои собственные промахи и недостатки свалить на органы Наркомвнудела. Я не исключаю того, что если бы это гораздо шире стояло, то враги воспользовались бы и этим. Достаточно напомнить выступление Бухарина здесь, который пытался всю свою антисоветскую, мерзкую, подлую работу, в частности, объяснить недостатками работы Наркомвнудела. После этих предварительных замечаний, позвольте перейти к существу доклада.

Тов. Сталин в октябре месяце 1936 г. в своей телеграмме членам политбюро ЦК отметил, что органы Наркомвнудела с раскрытием антисоветского троцкистско-зиновьевского заговора запоздали по крайней мере на 4 года. Совершенно очевидно, товарищи, что этот провал в нашей работе должен быть как-то объяснен. Это обязывает нас самым тщательным образом, по-большевистски, с упорством и настойчивостью вскрыть действительные причины провала, проанализировать все факты с тем, чтобы на основе этих уроков улучшить нашу работу.

Значит ли это, товарищи, что в ЦК ранее не видел целого ряда недостатков в работе органов Наркомвнудела? Значит ли это, что ЦК не критиковал работу органов Наркомвнудела раньше? Конечно, нет. ЦК партии не только вскрывал и указывал на недочеты в работе органов Наркомвнудела, но давал совершенно исчерпывающие, конкретные директивы. Я здесь хочу остановиться на одной, чрезвычайно важной директиве и постановлении ЦК партии — это известная инструкция от 8 мая 1933 г., обращенная ко “всем партийно-советским работникам и органам ОГПУ, суда и прокуратуры. В чем смысл этой директивы, на которой я остановлюсь несколько позже. ,

Товарищи, наши органы ЧК часто любят сравнивать, в особенности в нашей чекистской среде, с разведками иностранных государств. Такое сравнение является совершенно неправильным, во-первых, потому, что социальная природа этих органов совершенно другая, во-вторых, по характеру их работы они совершенно несопоставимы. Органы ЧК, органы нашей государственной безопасности в течение многих лет нашей революции воспитывались на своеобразных методах работы, т. е. в первые годы революции, в особенности при массовом применении контрреволюционных методов, применительно к этим массовым выступлениям строились и работа, и методы работы, и воспитывались соответствующим образом ее работники. В годы ликвидации кулачества как класса эти методы массовой работы, массовой операции и сопутствующая этим методам вся организационная, агентурная, следственная и другая работа — они тоже были довольно широки, т. е. органы Наркомвнудела в течение очень продолжительного времени имели относительно широкий фронт врагов. Однако, по мере упрочения социализма, по мере роста наших успехов вражеский фронт изо дня в день суживался. Враг уже не мог выступать открыто, он должен был конспирироваться, он должен был уходить в подполье, он должен был маскировать свою двурушническую работу для того, чтобы иногда под советской фразеологией скрыть свою подлую работу. Враг начинает применять типичные для шпионов, для диверсантов, для провокаторов методы внешней лояльности, а на деле глубоко уходит в подполье с тем, чтобы исподтишка вредить нашему советскому строю.

И вот, товарищи, ЦК партии в 1933 г., как я говорил, на основе всех этих анализов, всей обстановки в стране издал инструкцию, в которой резко критикует практику массовых арестов, дает совершенно исчерпывающий анализ, почему эта практика сейчас является вредной и главный упор ставит на то, что такая практика, по существу, бьет мимо цели, т. е. она не вскрывает действительного врага. Одновременно ЦК партии в этой инструкции подчеркивает о росте активных методов борьбы врага, количественно меньшего, ограниченного, однако перешедшего к методам более подрывной антисоветской работы. ЦК в этой инструкции в связи с этим, писал следующее: «Поэтому не может быть и речи об ослаблении нашей борьбы с классовым врагом. Наоборот, наша борьба должна быть всемерно усилена, наша бдительность — всемерно заострена. Речь идет, стало быть, об усилении нашей борьбы с классовым врагом. Но дело в том, что усилить борьбу с классовым врагом и ликвидировать его при помощи старых методов работы — невозможно в нынешней новой обстановке, ибо они эти методы изжили себя. Речь идет, стало быть, о том, чтобы улучшить старые способы борьбы, рационализировать их и сделать наши удары более меткими и организованными». То есть ЦК прямо осуждал те методы массовых репрессий и массовых операций, которые проводились, и ставил вопрос о том, что надо рационализировать нашу работу, перестроить ее таким образом, чтобы громить действительного врага. Такова, товарищи, была директива ЦК нашей партии. Как видите, речь шла не об ослаблении борьбы. Наоборот, речь шла об ее усилении, об изменении методов нашей работы.

Что же мы имеем на самом деле? Сумели ли мы за эти годы перестроить нашу работу в направлении тех директив, которые ЦК дал Наркомвнуделу. Я должен сказать, товарищи, прямо, что до последнего времени мы пока что по-настоящему в нашей работе в этом направлении не перестроились. Автоматизм годами воспитанных кадров в этом направлении, он еще действует и люди продолжают работать по старинке. Приведу несколько фактов из этой области.

Факт первый. В 1935–1936 гг. Наркомвнуделом арестовано — я имею в виду только органами государственной безопасности, исключаю милицию и другие органы,— органами государственной безопасности было арестовано довольно значительное количество людей. Когда мы проанализировали преступления, по которым были арестованы эти люди, то оказалось, что 80% всех арестованных прямого отношения к Управлению государственной безопасности не имеют. Эти люди были арестованы за должностные преступления, за бытовые преступления, за хулиганство, мелкие кражи и т. д., т. е. это были люди, которые за свои преступления должны были арестовываться органами милиции или прокуратуры, а арестовывались они аппаратом Управления государственной безопасности. Естественно, товарищи, что такое огромное количество арестованных по органам ГУГБ, 80% из которых никакого отношения к работе ГУГБ не имеют, загружало аппарат Управления государственной безопасности, сковывало его работу, люди сидели только на следственных делах по этим мелким преступлениям и, конечно, не могли заняться ни работой с агентурой, ни следствием по делам действительно серьезных политических преступников. Кстати сказать, и в числе этих 80% арестованных, которые должны были арестовываться органами милиции, работа шла в значительной мере вхолостую, ибо из них 25% всех привлеченных получило такие наказания, которые показывают, что работали органы Наркомвнудела вхолостую, т. е. условные наказания получили, значительная часть была совсем освобождена и, наконец, незначительная часть получила небольшие сроки принудительных работ.

Товарищи, всем ясно, что при такой практике все дела, которые попадали в наши органы, дела действительно серьезных политических преступников велись поверхностно, их валили в общую кучу, чтобы только поскорее довести дело до суда. Поэтому ряд серьезных преступников творил безнаказанно свою гнусную подпольную работу против советской власти. Для иллюстрации приведу такое дело. Правые террористы Слепков Владимир, Слепнев и другие в числе 30 человек были в 1933 г. привлечены в Ленинграде к ответственности за контрреволюционную работу, ставящую себе целью смену руководства ВКП(б) и устранение какими бы то ни было путями т. Сталина, т. е. преступления, которые квалифицируются по статье 58-11 — за террористическую работу. Виновными они себя признали. Каковы же результаты следствия? Результаты следствия, которое было проведено совершенно формально, кстати, эти люди оказались троцкистами, которые затем были расстреляны,— результаты следствия таковы — их освобождают со следующей мотивировкой: «Принимая во внимание тяжелое болезненное состояние главных обвиняемых... (Читает.) и сдать в архив». (Шкирятов. Это кто постановил?) Кто же может постановить? Особая коллегия постановила — коллегия ОГПУ или Особое совещание. Постановила: освободить, в результате 10 человек из-под стражи были освобождены. Кстати сказать, из этих людей Ширвин, Канин, Гайдаров и остальные сейчас сидят, частью осуждены на 10 лет, и после того, как были освобождены, они немедленно начали вести вновь контрреволюционную работу.

Другой пример можно привести, В 1933 г. была арестована известная группа И. Н. Смирнова — троцкистов в числе 87 человек, следствие было проведено так наспех и так небрежно — я об этом буду касаться еще в другой связи, что в результате 40 человек получили высылку в разные пункты Союза, 41 человек приговорены к заключению в изоляторе и лагерях, дела на 16 человек были пересмотрены в том же 1933 г. и заключение в изолятор было заменено ссылкой, 9 человек почему-то были совершенно освобождены через некоторое время. Кстати сказать, приговор по этой группе 87 был утвержден ЦК, вернее согласовывался с ЦК партии, и после согласования с ЦК без спроса у ЦК через некоторое время 9 человек вдруг освобождают совершенно.

Третий пример я могу привести. В январе уже 1936 г. после того, как был арестован эмиссар Троцкого Ольберг, когда началось следствие по делам троцкистов, уже тогда была достаточно ясная картина, что троцкисты и зиновьевцы перешли к активным методам борьбы, все-таки по ходатайству террористов Карева и Нестерова и многих других они досрочно освобождаются из тюрьмы и им предоставляется право свободного проживания за исключением некоторых промышленных центров. Как известно, Карев был арестован в мае или в июне вновь, Нестеров также или несколько позже, т. е. одновременно люди наносили удар, казалось бы, по вскрытой троцкистской организации и по наиболее активным троцкистам, правым и зиновьевцам и тут же их освобождали для того, чтобы они могли продолжать вести свою работу. Такова практика карательной политики. .Кажется ясно для вас, что она ничего общего не имеет с той директивой, которую ЦК партии дал в своей инструкции от 2 мая 1933 г., она идет вразрез с этой инструкцией. Это, товарищи, одна из серьезнейших причин провалов в нашей работе, которая непосредственно также влияла несомненно, на раскрытие троцкистско-зиновьевского заговора.

Об агентуре и следствии, как о причинах провала нашей работы. Вы, товарищи, понимаете, что в той обстановке сужения базы классового врага, когда он переходит к наиболее замаскированным методам работы, наиболее острым методом работы, вопросы агентуры являются центральными вопросами. Если правильно, что нет политического розыска и розыска вообще без агентуры, то тем более в нашей обстановке это, собственно, одно из центральных мест всей рационализации нашей работы, которую требовал ЦК, и надо было иметь ввиду, что одно дело вскрыть кулацкую массовую организацию в прошлое время, другое дело вскрыть диверсантов, шпионов, подрывников, которые прикрываются маской лояльности к советской власти. Здесь надо иметь агентуру квалифицированную, здесь надо иметь соответственно расставленную агентуру и хорошо подобранную.

Имели ли мы возможность создать агентуру, товарищи? Я должен сказать прямо, что ни одна, собственно, страна в мире не обладает такой возможностью в деле создания агентуры, как у нас, как внутри страны, так и за рубежом. Нет такой страны. Тем не менее, товарищи, как это ни тяжело, а надо сказать, что агентуры у нас, надлежаще поставленной агентуры и хорошо налаженной, которая изо дня в день руководится — не было. (Берия. Проверенной агентуры.) Да, проверенной агентуры не было. Что здесь было? Наркомвнудел увлекся количественными показателями агентуры и проводил вербовку агентуры больше кампанейским способом, нежели подбором людей. Вы сами понимаете, что такое кампанейское дело. Делалось это иногда очень просто. Вдруг нечаянно видели, что, предположим в такой-то области сектанты или попы какие-нибудь немножко активизировались. Спрашивают — есть ли у вас агентура? Нет. Директива: давай, вербуй агентуру. В три дня, в неделю доносят — навербовали 200 человек агентов. Самая сплошная кампанейщина. Ну, назвать это агентурой никак нельзя. И вот, в результате количественных увлечений Наркомвнудел располагал огромнейшей сетью агентов и осведомителей, которые на две трети, если не больше работали вхолостую, или не работали совсем.

Вот факты, товарищи, насколько несерьезно было отношение к агентуре. До 1935 г. никакого централизованного учета агентуры вообще не было. В 1935 г. централизованный учет агентуры был заведен. В результате этого проведенного учета Наркомвнудел обнаружил, что он обладает исключительно большой сетью агентов и осведомителей. Тогда дается директива о том, чтобы отсеять неработоспособную и расшифрованную агентуру. В результате этого отсева агентура убавляется сразу на 50%. К апрелю месяцу 1936 г. и эти оставшиеся 50% сократились еще на 50%. Ну, вы сами понимаете, что эта цифровая эквилибристика агентуры для разведки... (Голос с места. Не годится.) показала все-таки, что никакой устойчивой агентуры нет, что сегодня можно завербовать, завтра можно выбросить, не говоря уже о том, что вся система расшифровывает и работу, и метод и т. д.

Так что, как видите, с агентурой у нас тоже дело было неблагополучно. Если искать причины такого отношения или такой обстановки в работе с агентурой, то, я думаю, что главной, пожалуй, причиной является вот это своеобразное воспитание работников ЧК, которые привыкли работать на массовых операциях, массовым способом. Они к вербовке агентуры подходили массовыми мероприятиями. Вы понимаете, что вербовка кампанейская никуда не годится, не надо быть разведчиком, чтобы понимать это. Агентура должна быть подобрана, подготовлена — зачем нужна, как нужна. Так что в результате всего этого неимоверно разбухшая сеть агентуры работала вхолостую, ну, а чаще всего просто не работала до поры до времени. Бывало так, что агентура, ну, это уже связано с руководством агентурой, кстати сказать, я этого коснусь. Вы знаете, что без руководства агентурой, повседневного, кропотливого изо дня в день никакой серьезной работы нельзя провести. Во-первых, руководитель должен давать определенные указания агенту, как он должен вести работу, что должен вести, какие материалы он должен добывать. Только в этом случае она может быть ценной. Во-вторых, агентом нужно руководить, чтобы он нас не обманывал. Мы знаем, что среди агентуры есть не только наши люди, часто бывает мы вербуем и не наших людей, враждебных нам людей в прошлом. Если мы по-настоящему не будем ими руководить, не будем иметь с ним повседневной связи, то тогда нас будут обманывать. Вы понимаете, что при такой огромной сети руководить агентурой, конечно, невозможно трудно. У нас было такое количество агентуры, что трудно было наладить систематическую связь. Мало того, как правило этим руководством более серьезные, ответственные работники не занимались, агентурой занимались оперативные отделы — уполномоченные, помощники уполномоченных. Они давали задания, что агент должен дать тот или иной материал и в результате эти люди были загружены огромными потоками бумаги, идущими и от агентуры, уполномоченные путались в этих бумагах, .и где уж тут искать организованной контрреволюции, дай бог справиться с тем, чтобы расшить все бумаги — трудненько было.

В результате всего этого дела я должен сказать, что пока агентуры было огромное количество, очень часто работа проходила вхолостую, а. зачастую работа стояла. Были такие случаи, когда агентура не работает, но вдруг мода появилась на что-либо, вызывают агента и говорят: что ты не даешь такие-то материалы. Агент старается доставать материал, пишет записку и вся эта работа проводится кампанейски. Как я уже сказал, агентуры было громадное количество. Среди этой агентуры, было громадное количество так называемых двойников-предателей. В особенности много было этих двойников в агентуре, работающей среди политических партий, среди троцкистов, зиновьевцев, меньшевиков и т. д. В одной только Московской области следствием было выявлено 65 человек агентов-предателей, которые систематически дезинформировали наши органы, отвлекали их внимание, направляя его совершенно в другую сторону. Однако, этого недостаточно, товарищи, они не по собственной инициативе занимались дезинформацией, они часто обсуждали в своей организации троцкистов, в своих группах составляли планы, давали задания, как дезинформировать наши органы. Вот например, один из агентов троцкистского центра Линьков показывает: (Читает.) «...посылка на работу на периферию». (Голос с места. В тот же день узнавали?) Да, в тот же день узнавали. Вот, товарищи, так использовали агенты-предатели аппарат для того, чтобы дезинформировать, с одной стороны, и, с другой стороны, узнавать те новости, которые имеются в отношении троцкистов в этом аппарате.

Пожалуй, не в лучшем, а в худшем положении находится агентура не только внутри страны, но и за рубежом. За рубежом имеется огромное количество всевозможных организаций, которые активно ведут работу на СССР. Они не ограничиваются изданием антисоветских бюллетеней, а все эти организации используют иностранные организации, для работы и шпионской, и диверсионной, и террористической на Союз. В большинстве случаев мы агентуры там почти не имеем, только сейчас начинаем понемножку внедрять и по существу узнавать, чем занимаются эти организации. И самые мирные организации, которые раньше такими казались, что они ведут только пропаганду, обнаружилось, что они использовали иностранную разведку для работы на СССР. Таково положение с агентурой.

В прямой зависимости от агентурной работы находится следственная работа. Следственная работа наша тоже страдает целым рядом огромнейших недостатков благодаря плохой постановке агентурной работы. Вы сами понимаете, если агентура не подготовила дело и сразу приходится подходить к следствию, то имеется целый ряд недостатков, которые нельзя вскрыть следствию до конца всех преступлений, которые совершены арестованными. Я думаю, что в известной мере можно объяснить плохой агентурной работой то, что многим ныне расстрелянным троцкистам, в частности Пятакову, Лифшицу, Зиновьеву и др., удалось скрыть от следствия самые мрачные стороны антисоветской своей работы. Если бы была надлежаще поставлена агентура, если бы мы могли иметь документы, то мы сумели бы вскрыть всю подлость антисоветской работы. Не ясно ли, товарищи, что положение с агентурой и следствием на практике идет вразрез с инструкцией от 8 мая 1933 года.

Следующий вопрос, на котором я хотел остановиться, это вопрос о тюрьмах. Нам казалось и всем кажется совершенно законным, что заклятые враги народа, осужденные к отбытию тюремного заключения — троцкисты, зиновьевцы, правые — они отбывают наказание тюремное. Но на деле, по существу тюремного наказания никто из осужденных не нес. В системе НКВД имеются тюрьмы особого типа или политизоляторы. Эти политизоляторы, я без преувеличения могу сказать, больше походят на принудительные дома отдыха, нежели на тюрьмы. Такие политизоляторы имеются в Суздале, Челябинске и в ряде других мест. Внутреннее содержание в тюрьме преступников, осужденных таково, что они тесным образом общаются друг с другом.., имеют возможность обсуждать свои вопросы, разрабатывать планы своей антисоветской деятельности. Причем внутритюремная связь в изоляторе была совершенно узаконена. Люди собирались совершенно открыто. Каждому заключенному тюремная администрация давала заполнить анкету для посылки в центр. Удосужились разработать и такую анкету: «1. Пользуется ли авторитетом среди тюремного коллектива или нет? (Смех.) 2. Является ли партийным лидером или середняком? 3. В борьбе за режим является ли инициатором, поддерживающим всегда протесты, колеблющимся или примыкающим к протестам?» Так что, как видите, в самих вопросах напрашивается возможность собираться заключенным в коллектив — «пользуется ли авторитетом в коллективе или нет?»

Осужденным предоставлялось право пользоваться литературой, бумагой, письменными принадлежностями в неограниченном количестве. Все, что хочешь. Наряду с казенным пайком все заключенные имели возможность получать продукты с воли в любом количестве и любого ассортимента, в том числе и водку. Во многих случаях арестованным предоставлялась возможность отбывать наказание вместе со своими женами. (Смех. Молотов. Во всяком случае мы так не сидели раньше.) Так, И. Н. Смирнов отбывал наказание вместе со своей женой Короб. Даже романы завязывались там в изоляторе. Такой роман завязался у одного эсера с Рогачевой — это сестра Николаева, убийцы Кирова. Они обратились за разрешением в секретно-политический отдел к т. Молчанову жениться, им разрешили, они поженились, их в одну камеру свели, родился у них ребенок и они до последних месяцев жили еще вместе. Разрешали, как я уже говорил, передавать спиртные напитки. Этим, например, очень широко пользовался И. Н. Смирнов, который регулярно выпивал чарочку водки. А вот, что пишут после обследования насчет Суздальского изолятора: «Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты... (Читает.) ...ежедневные прогулки заключенных мужчин и женщин по 3 часа.» (Смех. Берия. Дом отдыха.) Однако, товарищи, эти условия никак не удовлетворяли заключенных и они систематически обращались с требованиями «облегчения невыносимого режима», который им устроили. Вот с этими требованиями они обращались буквально каждый день и в ответ на это они получали облегчение даже этого режима.

Я приведу вам несколько примеров ответов на заявления осужденных с требованием облегчения их положения. Вот пишет по Верхне-Уральскому изолятору 10 февраля 1936 г. начальник Верхне-Уральской тюрьмы особого назначения Бизюков: «Объявить заключенным ответ по тюрьме: ...Комарова перевести в одиночную камеру № 50...» (Читает.) Давались указания и общего порядка. Приведу выдержку, из письма, из ответа, который был дан начальнику Челябинской тюрьмы Начекину: «Заключенные имеют право выписывать все... (Читает.) во всех камерах устроить полки для книг». Как видите самый тон этого распоряжения тон подобострастного и внимательного отношения к заключенным. В результате этого был такой случай, что когда ныне расстрелянному Каменеву не вовремя доставили телеграмму из почтового управления, по его заявлению было учинено специальное расследование. Начальник тюрьмы учинил специальное следствие и чуть было не посадил начальника почты.

Сталин. Кому тюрьмы подчинялись непосредственно?

Ежов. Секретно-политическому отделу Наркомвнудела СССР, Молчанову. Однако, товарищи, не в худшем положении были и политические заключенные, которые направлялись в лагеря, лагеря общие, где режим для всех одинаковый. В 1934 г., прибывшие из Верхне-Уральского изолятора в Соловки троцкисты обработали ряд заключенных и выставили требования о вывозе политических заключенных из лагерей. Троцкистов разбросали, после этого они объявили голодовку. А голодовок, нужно сказать, страшно боялись. Голодовки были буквально бичом. Как только люди узнавали, что где-то голодают, буквально падали в обморок. (Голос с места. Это где?) В СПО администрация страшно боялась этих голодовок. (Ворошилов. Ну да, не заключенные, а администрация.) И конечно, всячески пыталась удовлетворить требования заключенных для того, чтобы сгладить недовольство. Тогда же, когда была эта голодовка объявлена, Молчанов направляет следующую .телеграмму: «Требования заключенных рассматриваются наркомом т. Ягода... (Читает.) подавшие заявление будут вызваны в Москву». (Сталин. А они этого хотели?) Да, они этого хотели.

16 октября 1934 г. секретно-политический отдел дал указание Главному управлению лагерей о том, чтобы всем бывшим членам антисоветских политических партий установить усиленный паек по сравнению с общим пайком, который существует для заключенных в лагерях. То есть в лагерях существовал двойной паек, так называемый политпаек и паек, который получали все заключенные. (Голос с места. Это им за особые заслуги перед Советской властью? Косиор. Им нужно было бы давать половину этого пайка.) Настолько, товарищи, требования заключенных удовлетворялись, что до курьезов доходило. Заключенные в Челябинском политизоляторе играли в волейбол. Там, кстати сказать, были спортивные площадки, где они играли в волейбол, крокет, теннис. Так вот, они играли в волейбол, и когда мяч перескакивал через стену на другой двор или на улицу, дежурный, который стоял на посту, должен был бежать за мячом. Однажды дежурный отказался, тогда заключенные пожаловались в секретно-политический отдел и тут же получили распоряжение от помощника начальника секретно-политического отдела о том, что дежурный обязан мяч передавать. (Шум в зале.) Заключенные на столько прекрасно учитывали обстановку боязни их, что они прямо говорили между собою: «Держаться с работниками Наркомвнудела как можно наглее, циничнее, так как такое отношение приводит к положительным результатам. Вообще площадный язык для них более знаком». И все оставалось безнаказанным.

Но хуже всего то, что они имели возможность сноситься с волей, вести свою работу и сообщать о своей подрывной работе. Они сносились с волей, с другими изоляторами. Было это известно? Да, было. Одни из агентов Наркомвнудела сообщает: «Связь с изолятором, друг с другом...» (Читает. Косиор. Значит не обыскивали.) Или второй агент сообщает, что И. Н. Смирнов имел связь с волей, с одной стороны, через свою мать, с другой стороны, путем своего собственного шифра, который он имел, передаваемый на волю через книги, бумаги и т. д.

Когда я ставил эти вопросы перед нашими чекистами, то некоторые товарищи старались ссылаться на то, что это далеко от Москвы. Я месяца 1,5–2 тому назад поручил произвести внезапный обыск в Бутырской тюрьме, то, что практикуется, всегда практиковалось и раньше. Что же в результате этого обыска обнаружилось? Среди самых опасных для нас заключенных при обыске было обнаружено 170 самодельных ножей и бритв, 11 шифрованных азбук, 5 бутылок водки и т. д.

Таково положение с режимом в тюрьмах. Не ясно ли, товарищи, что эта практика идет вразрез со всеми требованиями ЦК партии, который устанавливает наши отношения к врагам. Не ясно ли, что эта безнаказанность, что вот этот режим — они поощряли проведение всевозможных политических преступлений: подумаешь, получу 5 лет, отсижу и все. Не даром многие из иностранных корреспондентов, бывших на первом процессе странно удивлялись, когда Смирнов, Евдокимов, Бакаев и др., в особенности Евдокимов и Смирнов выглядели на процессе помолодевшими, совершенно неузнаваемыми по сравнению с прежними временами. Я думаю, товарищи, что это имело известную роль в запоздании разоблачения этой мрази.

Следующий вопрос, на котором я хочу остановиться — вопрос о кадрах. Я должен без преувеличения сказать, что я не знаю такого наркомата, . который располагал бы таким огромным количеством политически проверенных, преданных советской власти людей и квалифицированных людей. В целом аппарат и люди, которые там имеются, мне кажется, представляют огромнейшую ценность. Аппарат воспитанный оперативно. Казалось бы при таком положении, товарищи, имелась полнейшая возможность обеспечить решающие и главные участки в борьбе со всякими видами контрреволюции. Но на деле практика шла часто вразрез. Вот некоторые факты.

В начале ноября с приходом моим в НКВД стало ясно: надо посмотреть у себя, нет ли какого-либо изъяна. В начале ноября... (Сталин. Ноября какого года?) 1936 года, я сказал. (Сталин. Нет, не сказали.) В начале ноябре 1936 г. в НКВД насчитывалось 699 человек... (Эйхе. В центральном аппарате.) И по всей периферии из них работало в органах ГУГБ 329 человек, в органах милиции и войсках 159 человек и остальные в других хозяйственных и прочих отделах. За это время пришлось 238 человек арестовать, из них по ГУГБ 107 человек. Чтобы вас эта цифра не пугала, я должен здесь сказать, что мы подходили к бывшим оппозиционерам, работавшим у нас, с особой, гораздо более строгой меркой. Одного факта было достаточно — того, что он скрыл от партии и от органов НКВД свою бывшую принадлежность к троцкистам, чтобы его арестовали. Мы рассматривали это как предательство, потому что внутренний закон наш требует под страхом уголовной ответственности заполнять все документы правдиво, не утаивая ничего. Поэтому мы на основании наших внутренних законов таких людей арестовывали. Но это, конечно, не исключает того, что из 238 человек арестованных, есть довольно порядочная группа активных троцкистов, которые вели свою подрывную работу. Из таких я могу назвать Баланюка — начальника Таганрогского отделения, и многих других.

Нельзя сказать, товарищи, чтобы и по другим участкам нашей работы все обстояло благополучно с кадрами. Я приведу такой пример, свидетельствующий о том, что одним из слабых участков нашей работы являлась работа по Польше. На протяжении 16 лет сектор работников Польши не мог вскрыть активнейшей войсковой организации поляков, которая вела очень энергичную работу против нас. Почему это случилось? Потому что в польском секторе за эти годы в подавляющем большинстве работали поляки, которые были связаны со вторым отделением польского генерального штаба и являлись офицерами этого отделения. (Постышев. Одновременно?) Раньше были офицерами, а потом были внедрены к нам. Внедрение польских агентов к нам в аппарат — это была установка Пилсудского. Он добивался этого внедрения своих людей в компартию Польши, которые затем перебрасывались по линии компартии Польши в Советский Союз и здесь уже попадали в органы НКВД. Производилось также внедрение польских агентов в сеть наших резидентур в Польше, в некоторых случаях устраивали провал резидентуры, их вызывали затем в Советский Союз, а здесь они становились к нам на работу. Таким образом были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецевич, Ильиниш, Мазепа, братья Богуславские и др. Задача, которую они себе ставили, была следующая: вливать в нашу агентурную сеть агентов польского штаба, уничтожать материалы, разоблачающие деятельность польской разведки, смазывать дела по арестованным польским агентам. Они вели широкую дезинформацию и просто разлагали наших работников, сводя их с девочками и т. д., расхищали государственные средства. Некий Ильиниш обошелся, например, нам в 200 тыс. американских долларов. На этой фигуре стоит немного остановиться. Это один из резидентов, на котором, по существу, была вся агентурная связь по Польше. Когда-то он был завербован для работы в Разведупре, затем перешел на работу к нам и работал в течение многих лет. Сам он являлся офицером второго отдела польского генерального штаба, хотя был вербован как вице-министр финансов. Люди даже не додумались, был ли такой вице-министр финансов, а просто вербовали. Он буквально всю агентуру поставил, систематически дезинформировал нас, давал ложные материалы, обирал деньги, якобы для оплаты агентуры и брал их себе, так что действительно дезорганизовал нам всю агентуру до последнего времени, пока нам два-три месяца назад не пришлось его арестовать. Сейчас он сознался, что является агентом польского генерального штаба и кроме того работает на немцев. (Постышев. Побочный заработок.)

Я мог бы назвать другого человека, не менее, очевидно, известного, некого Сосновского-Лобыжинского, который является заместителем начальника особого отдела ОГПУ, затем работал в ряде провинциальных городов. История Сосновского такова: он сам офицер второго отдела польского генерального штаба, связан был с известным поляком Матушевским — начальником отдела “второго [отдела] штаба, был переброшен сюда для работы в СССР, здесь организовал широкую сеть резидентуры, наконец, провалился, был арестован и под условием, что всю его сеть связанных с ним людей освободят и выбросят в Польшу, за исключением русской сети, с которой, мол, делайте, что хотите, а поляков освободите, был освобожден и через некоторое время был привлечен к работе. При Дзержинском он играл больше роль консультанта, а в последующем его привлекли к прямой работе. Верили ли вообще этому Сосновскому? Я должен сказать, что многие работники ЧК не верили ему и ставили не однажды этот вопрос. Больше того, инициатива отстранения его от работы в Наркомвнуделе принадлежит т. Сталину. После кировских событий он тогда поставил вопрос: почему вы держите поляка на такой работе? После этого его стали понемножку отстранять и, наконец, сейчас мы его арестовали. Кстати сказать, все материалы, которые мы собрали за это время, они не вызывают никаких сомнений, что это крупнейший польский агент. До последнего времени сам он пока что дал показания, относящиеся к его прошлой работе, которую он скрыл от ЧК. В частности, он был одним из тех людей, которые организовали взрыв на Ходынке в свое время складов артиллерийских. Таких людей мы арестовали 11 человек из польской резидентуры.

Товарищи, чем объяснить такие вещи? Я думаю, что такие вещи можно объяснить совершенно нетерпимой беспечностью. Нет в мире ни одной разведки, которая себе не ставила бы целью проникнуть в разведку враждебной страны. Считается самым лучшим способом узнавать все секреты, всю работу на себе, тем, что ты внедряешься в разведку. Надо было предполагать — не может быть, чтобы к нам не могли проникнуть наши враги. Однако в этом смысле беспечность была совершенно нетерпимая. Объясняется она заскорузлой ведомственностью, в которой воспитывались все работники и сама ЧК. Люди считали и жили по принципу «сор из избы не выносить», «честь своего мундира беречь». И когда люди видели, что дело дрянь, они прямо не ставили вопроса, авось пройдет потихонечку, а сор из избы выносить не следует. Так было с Сосновским. Десятки людей говорили, что мы ставим его под подозрение, а сора из избы выносить не следует. Так вот было с этим Сосновским. Буквально мне десятки людей говорили: мы ставили вопрос, мы подозревали, но ни один человек по-настоящему, по-большевистски не поставил вопроса. Ну, скажите, пожалуйста, разве можно так. Например, Сосновский в 1933 г., так, кажется, т. Балицкий? (Балицкий. В 1932 году.) Уезжал в Белоруссию на неделю, кажется. Просится он в отпуск на 5–6 дней. Обсуждался вопрос у Менжинского, у Балицкого и т. д. Люди сомневаются, не сбежал бы за границу. Наконец, решают послать его. Так как он на 2 или 3 дня запоздал, люди были в страхе — не случилось ли чего-нибудь, не перешел ли. И все-таки продолжают оставлять его на работе.

Вот, товарищи, такова работа Наркомвнудела по воспитанию, по подбору кадров, которая не могла не сказаться, конечно, на провале нашем в этом деле. Повторяю, что тем более это непростительно, что Наркомвнудел располагает, как ни одно другое ведомство, проверенными и в огне гражданской войны и проверенными членами партии, и чекистами, которых мы смело могли выдвигать на любой участок нашей чекистской работы. Тем более это недопустимо.

Разрешите теперь перейти к некоторым непосредственным причинам провала. Однако, при всей слабости и запущенности агентурной работы мы могли бы раньше вскрыть этот антисоветский заговор и тут прав т. Сталин, когда он говорил, что Наркомвнудел, по крайней мере, на 4 года запоздал с раскрытием заговора. Какие факты были всего этого. В секретно-политическом отделе имелись агентурные дела, по которым раскрывались подробные планы во главе со Смирновым. Это дело возникло в 1931 г. и велось на протяжении 1932 года. Агентурные материалы говорили о том, что существует троцкистский центр во главе со Смирновым, говорили о том, что Смирнов, будучи в 1931 г. за границей, наладил там связь с Троцким и Седовым. По директиве Троцкого происходит связь троцкистов и зиновьевцев, правых и леваков. Основной задачей троцкисты поставили вопрос террора. Вот, например, в сентябре 1931 г. агент сообщает о поездке Смирнова за границу. Он пишет: «8 сентября Смирнов... (Читает.) через дипломатическую почту». (Сталин. Кто это докладывает, в каком году?) Это один из агентов в 1932 году. В январе 1933 г. на основе этих агентурных материалов, Смирнов и группа в 87 человек были арестованы. Однако, следствие было проведено так, что эти агентурные материалы совершенно не были использованы. Даже тех вопросов, которые имелись в агентурном материале, ни Смирнову, ни всем другим арестованным не задавалось. Смирновский протокол исчерпывался полуторами страницами рассуждений о коллективизации, полстраницы показания — Сафоновой о том, читала она или не читала «Мою жизнь» Троцкого. Многие вещи не затрагивались, т. е. агентурные материалы были сами собой, следствие проходило само собой.

Кстати сказать, товарищи, тогда уже НКВД имел вскрытые террористические дела, как например, дело Эйсмонта и Рютина. В этом отношении уже и тогда были разговоры, что и троцкисты, и правые, и зиновьевцы объединяются для совместной активной борьбы. Несмотря на все эти следственные материалы было видно, что агентурные материалы не использовались. Не было использовано показание Рютина, Эйсмонта и других. В результате всего этого мы имели такое положение, что не была вскрыта в достаточной степени вся подлая работа гнусных троцкистов. Можно ли было вскрыть уже тогда контрреволюционные организации троцкистов, зиновьевцев? Утверждаю, что уже тогда можно было вскрыть всю работу центра тем более, что один из подсудимых дал нам показания о терроре. Вержбловский, например, показывает... (Читает.) Человек дает показание о том, что пришел Смирнов, сказать ему такую чушь... (Читает.) Если бы по-настоящему проводилась работа, если бы по-настоящему использовывались следственные материалы, то можно было бы уже давно раскрыть эту организацию. В 1932 г. по этим материалам было установлено, что на Украине существует модная контрреволюционная организация, которая имеет свой украинский центр... (Читает. Сталин. В каком году это было?) Это было в 1932 году. Эти материалы были целиком подтверждены в 1932 году. Несмотря на это Коцюбинский и все остальные только в 1936 г. были арестованы. (Балицкий. В 1934 г. были арестованы.) В 1934 г. были все зацепки, которые давали возможность вскрыть не только украинские, но и московские центры.

Другой факт. В 1933 г. в Западной Сибири возникло дело правых. Было установлено, что происходила конференция правых, на которой обсуждались методы борьбы против партии. На этой конференции были выдвинуты основные задачи террора. Было выяснено из всех показаний, что существуют группы в Москве, Ленинграде, Самаре, Саратове, Казани. При обыске нашли дневник у Кузнецова, в котором были террористические записи. Слепков дает показания: «После полугодового перерыва я встретил в Москве Арефьева... (Читает.)» Сам Арефьев тоже дает показания. Почему-то дело было немедленно затребовано в Москву и в результате таким образом было проведено следствие, что сибирские показания не были использованы, людей расшугали, дело разобрали в течение полторы недели и на этом закончили.

Факт четвертый, еще более разительное дело по своему сволочному направлению — это дело некоего Зафрана, бывший в 1932–1933 году. Зафран давал исчерпывающий материал о троцкистско-зиновьевском центре. Он работал в Москве. Вот, что он сообщает 5 декабря 1932 года. (Ворошилов. Кому?) Московскому ПП. Он сообщает: «Мне известно из разговоров Хрусталева, Махлакова и Дрейцера, что в Москве имеется направляющий центр...» Совершенно верно, в первое время он назывался направляющий центр, направляющая группа. (Читает.) Дальше он говорит: «Что касается Карла Радека, И. Н. Смирнова, то они стараются не говорить об этом, а известно, что они с этим центром связаны.» Следующее показание дает агентура о связи с правыми. «Дрейцер мне сказал, что он близок к правым...» (Читает.) Дальше этот же Зафран сообщает относительно свидания Смирнова, о котором сообщал Дрейцер, в 1932 г. с Седовым и о получении директивы по террору. Он сообщает об этом ПП Московской области. По получении этого материала сначала был арестован Хрусталев, а потом Зильберман. Дело арестованных Хрусталева и Зильбермана было передано следствию. Хрусталев и Зильберман первые дни отнекивались. Однако, попадает это дело Молчанову, начальнику секретного отдела. Тут же пришел запрос относительно санкции ареста Дрейцера. Дрейцер в это время работал в Западной Сибири. Когда это дело попало Молчанову, он сказал: «Забрать это дело в центр». Забрали в центр и там повернули дело таким образом, что через некоторое время были освобождены Хрусталев и Зильберман, а Зафрану было предъявлено обвинение в провокации, он был осужден на пять лет и сослан в лагерь. Причем, главным мотивом обвинения являлось то, что он принес листовку от Зильбермана. Он просил дать ему листовку, но Зильберман сказал, чтобы он ее переписал. Он переписал ее на блокнот и ему предъявили обвинение, что он это сам написал. Люди не догадались посмотреть бюллетень оппозиции, где целиком была написана эта листовка. После кировских событий, финала очень печального, после убийства т. Кирова, Зафран бежал из лагерей и сказал: «Вы меня обвиняли неправильно, теперь вы меня реабилитируйте». (Сталин. Кому?) Он обратился к начальнику политического отдела Московского ПП Радзивиловскому. Он говорит, я вот такой-то, бежал из лагерей, прошу меня принять. Его приняли, он говорит: «Прошу меня реабилитировать, я правильно сообщал, теперь ясно». (Сталин. Это после того, когда Кирова убили.) Да, он сказал, что Кирова убили, теперь ясно, что я давал правильные сообщения, прошу освободить меня от наказания, снять судимость и сказать, что я правильно поступил. (Бауман. Его надо было наградить.) В результате, товарищи, так как Молчанов это дело знал, Радзивиловский сказал: «На всякий случай надо его посадить». Зафран тогда написал письмо в партийные органы — в Комиссию Партконтроля, прокурору и т. Сталину. Это дело разбиралось в Комиссии Партконтроля, т. Шкирятов Зафрана вызывал, его немедленно освободили, направили на курорт и все было в порядке. Правда, через некоторое время, через 6–8 месяцев его вновь арестовали по другому делу и хотели судить. Сейчас он освобожден совершенно.

Товарищи, при самом беглом рассмотрении всех агентурных материалов Зафрана я должен сказать, что тогда мы имели все возможности, все основания вскрыть объединенный троцкистско-зиновьевский центр, если бы Зафраном руководили как следует, если бы ему дали установку, чтобы он связался с Дрейцером более тесно, если бы давали ему изо дня в день задания, тогда он дал бы более ценный материал. А его вместо этого стали высмеивать — «Какой террор? Троцкисты и террор, да это же несовместимо!»

Так, товарищи, обстоит дело с фактами, которые мы имеем до убийства Кирова. Однако, товарищи, и после убийства Кирова кое-что мы имеем такое, что ни в коей мере не может быть поставлено в положительный баланс. Казалось бы, что убийство т. Кирова должно было бы вздыбить работников Наркомвнудела, насторожить, ЦК партии достаточно суровую оценку дал чекистам в связи с убийством Кирова, все это должно было бы мобилизовать людей, на деле же все ограничились очень громогласными приказами, шумом, а дело осталось почти также. Уже после убийства Кирова совершенно недопустимые промахи допускались в деле раскрытия троцкистско-зиновьевского заговора.

Вот факт первый. Известный эмиссар, расстрелянный по первому троцкистско-зиновьевскому процессу — Ольберг. Оказывается, что этот Ольберг был известен органам НКВД еще в 1931 г. по материалам иностранного отдела... (Сталин. Как преступник?) Совершенно верно, т. Сталин. По материалам иностранного дела и по материалам, пришедшим одновременно из Коминтерна от т. Мануильского. В этих материалах дается совершенно исчерпывающая характеристика Ольберга. Характеристика эта заключается в том, что Ольберг является близким человеком Троцкого, связан непосредственно с Троцким и с его сыном Седовым, что он направляется в СССР для троцкистской работы, что вообще этот человек связан с самыми разнообразными кругами и не исключалось, что он связан с охранкой, тогда указания, правда, были на рижскую охранку... (Сталин. На немецкую?) Нет, т. Сталин, на рижскую охранку. Первое время этим Ольбергом по его приезде занимались, а затем бросили и по сути дела предоставили ему возможность почти в течение 3 лет с небольшими перерывами, когда он уезжал из СССР, безнаказанно создавать террористические группы. (Литвинов. Почему его пустили?) Уж мне трудно сказать. (Сталин. Почему в Россию пустили? Как интуриста?) Нет, это после его как интуриста пустили, а первый раз он приехал для поисков работы. (Постышев. Как политэмигранта, очевидно.) Нет, для поисков работы. (Постышев. Как же его все-таки пропустили?)

Факт второй, товарищи. В декабре 1934 г. непосредственно после убийства т. Кирова в СПО ОГПУ поступают агентурные сведения о некоей Артеменко. Артеменко человек очень близкий Рыкову, жена Нестерова. Агентурные материалы говорят о том, что она распространяет совершенно нетерпимые провокационные слухи и ведет регулярное наблюдение за машиной т. Сталина. Об этом докладывают Молчанову. Молчанов предлагает вызвать Артеменко к нему. Вызывает Артеменко, показывает ей этот агентурный материал и говорит: прекрати всей этой провокацией заниматься, прекрати следить за машиной. Иначе плохо будет. (Оживление в зале. Калинин. Дружеское предупреждение). Она уходит. Через некоторое время, 26 декабря начальник первого отдела Григорьев рапортом доложил, что «по полученным от Сережи (агента) данным, известная нам Артеменко, несмотря на ваши предупреждения продолжает распространять сведения, не подлежащие оглашению, разные сплетни и следить за машиной». В этом рапорте Григорьев приводит целый ряд других вещей, из которых видно, что Артеменко связана с правыми. Молчанов пишет такую резолюцию: «Тов. Григорьев, вызвать ко мне вторично срочно Артеменко и дать по ее приходе этот рапорт». (Движение в зале.) Артеменко вновь вызывают и снова ее предупреждают, что дело кончится плохо, если она не прекратит своей работы. (Голос с места. Работай осторожно.) Да, дают понять, работай осторожно. (Постышев. Дают ей знать, что за ней следят. Калинин. Прямое предупреждение.)

Факт третий. В январе 1935 г. в ГУГБ поступает сообщение, что на квартире у Радека имеется тайник, где хранятся шифры для переписки с Троцким и сама переписка с Троцким. Вместо того, чтобы найти способы изъять этот тайник, а этих способов у нас достаточно, если даже не ставить вопроса об аресте того же Радека или об обыске его, можно было поставить в ЦК вопрос: разрешите обыскать Радека, имеем сведения, что у него тайник с шифрами и переписка с Троцким. Ничего этого не делается, говорят: пусть себе полежит переписка." И. только когда арестовали Радека сейчас, один работник вспомнил, что была такая агентурка, прибежал и говорит: у Радека тайник есть. Этот тайник обнаружили, но там оказался шиш, потому что Радек был не такой дурак, успел все убрать и оставил там совершенно невинную переписку. (Лобов. Его предупредили наверно.) Не знаю, этого не могу сказать.

Вот, товарищи, основные факты, при чем нельзя никакими объективными причинами объяснить эти провалы в нашей работе. (Сталин. Это уже не беспечность.) Это не беспечность, т. Сталин. И я к этому как раз хочу перейти. Возникает вопрос, является ли это ротозейством, близорукостью, отсутствием политического чутья, или все это гораздо хуже? Я думаю, что здесь мы имеем дело просто с предательством. (Голоса с мест. Правильно, верно!) Иначе квалифицировать этого дела нельзя. В этой связи разрешите мне остановиться на роли во всех этих делах бывшего начальника секретно-политического отдела Молчанова. Все эти дела, которые я вам перечислил, все эти факты в той или иной степени проходили через руки Молчанова. Это результат его работы. Кроме того Молчанов довольно странно себя вел при развороте всего этого дела. Например, когда только что началось следствие по этому делу... (Сталин. По какому?) По делу раскрытия троцкистско-зиновьевского объединенного центра — оно началось с конца декабря 1935 г., первая записка была в 1935 г., в начале 1936 г. оно начало понемножку разворачиваться, затем материалы первые поступили в ЦК и собственно говоря, цель-то поступления этих материалов в ЦК, как теперь раскрывается, была,— поскольку напали на след эмиссара Троцкого, затем обнаружился центр в лице Шемелева, Эстермана и других,— цель была вообще свернуть все это дело. Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом что-то неладное и дал указание продолжать его, и, в частности, для контроля следствия назначили от ЦК меня. Я имел возможность наблюдать все проведение следствия и должен сказать, что Молчанов все время старался свернуть это дело: Шемелева и Ольберга старался представить как эмиссара-одиночку, провести процесс или суд и на этом кончить и только. Совершенно недопустимо было то, что все показания, которые давались по Московской области Дрейцером, Пикелем, Эстерманом, т. е. главными закоперщиками, эти показания совершенно игнорировались, разговорчики были такие: какой Дрейцер, какая связь с Троцким, какая связь с Седовым, с Берлином. Что за чепуха, ерунда и т. д. Словом в этом духе были разговоры и никто не хотел ни Дрейцера, ни Эстермана, ни Пикеля связывать со всем этим делом. Такие настроения были.

Дальше, товарищи, он занимался просто по существу прямо преступной работой такого порядка. Например, был такой правый Луговой. В мае 1936 г. его арестовали, он дал исчерпывающие показания о центре правых в составе Рыкова, Бухарина, Томского и других, он дал показания относительно террора, он дал показания относительно вредительства, словом всю сумму показаний. Вел дело следователь Струмин, очень квалифицированный следователь и квалифицированный чекист, пришел докладывать Молчанову о Луговом. Он говорит: «Куда ты полез, правые теперь не в моде, вычеркни все показания, сверни дело». Дело свернули. Лугового представили как одиночку, дали ему 5 лет и на этом хотели кончить. Теперь Луговой, как известно, дает показания, возобновил их. При чем Струмина немедленно отстранили от следствия и следствие немедленно передали другому следователю — Тимофееву. Больше того, товарищи, как сейчас выяснилось на следствии, Молчанов был просто предателем в отношении проведения всех этих дел. Не только прикрывал все эти дела, но и информировал троцкистов об имеющихся на них материалах. Молчанов был связан долголетней дружбой с небезызвестным вам Фурером, который покончил самоубийством при довольно странных обстоятельствах. Человек оставил письмо, в котором писал, что обстановка такая сложилась, что даже при одной мысли о ней — «я никогда троцкистом не был, никогда правым не был, никогда зиновьевцем не был, но при одной мысли, что меня может кто-нибудь оговорить...» (Постышев. Двурушническое письмо.) Да, двурушническое письмо, «...я кончаю самоубийством». Так вот, этот Молчанов был в многолетней дружбе с Фурером, а Фурер, по поручению Лившица, руководителя троцкистской организации на транспорте, информировался у Молчанова и узнавал у него все секреты. Вот, например, что показывает Лившиц об этом: «Фурер мне сказал, что он состоит в очень близких дружеских отношениях с Молчановым...» (Читает.)

Через некоторое время Лившиц, зная о том, что Фурер является членом организации, прямо поставил вопрос о его использовании: «Фурер при встрече...» (Читает.) В результате этого Фурер, который почти ежедневно встречался с Молчановым, а выходные дни они обязательно проводили вместе, информируется у Молчанова, который передает ему все подробно. В частности, Молчанов сообщает Фуреру о том, что в делах замешан Лившиц, что имеются показания Берман-Юрина и других относительно троцкистской работы Лившица. Узнав об этом Лившиц говорит Фуреру: нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы дело это как-нибудь замазать. Фурер берется переговорить с Молчановым, но ничего из этого не выходит. Молчанов говорит Фуреру, что дело зашло слишком далеко и он не в силах что-либо сделать. Между прочим, когда говорили относительно того, почему он не в силах сделать, то он ссылался и страшно был недоволен на контроль, установленный ЦК партии, очень жаловался на то, что лезут во все мелочи, контролируют все мелочи следствия и что поэтому трудно что-нибудь сделать.

Является ли Молчанов, одиночкой-предателем? Я не хочу касаться здесь некоторых других сторон его деятельности, о которых продолжает вестись следствие, и ставлю здесь только этот вопрос — является ли он одиночкой? Я должен сказать, что мы имеем довольно тревожные факты из этой области, которые объясняются опять-таки вот этим совершенно не большевистским подходом о спасении чести своего мундира, своего ведомства. Можно ли было раньше вскрыть предателей внутри нашего аппарата? Безусловно можно было, если бы мы внимательно относились к людям, к их поведению, к тому, как они ведут дела, их проверяли бы, мы могли бы вскрыть. Разве нельзя было вскрыть Баланюка — начальника Таганрогского отделения НКВД? Этот Баланюк был членом троцкистской организации, был связан с небезызвестным секретарем Таганрогского горкома Варданяном, террористом и преступником, во время ареста спасал его буквально, позволил ему разорвать одно из писем, в котором прямо говорилось о террористической установке.

Или на Украине, например, Козельский — начальник секретно-политического отдела НКВД. По показаниям Лившица он в течение 1930–1931, 1932 гг. информировал их и даже в 1933 г... когда он кончил самоубийством? (Голос с места. 2 января 1936 года.) Он был с ним в очень близких отношениях — с Лившицем, он у него информировался, Козельский его информировал, как дела с троцкистами обстоят, причем Козельский, как рассказывает Лившиц, не стеснялся, совершенно откровенно говорил о своих настроениях. Зная об этих настроениях, зная о том, что он ведет троцкистскую работу, этот человек рассказывал ему обо всем. На мой вопрос, что он являлся членом организации или нет, Лившиц отвечает: по-моему, какая разница, если я ему говорю, если он знает о моей деятельности и рассказывает мне о своей работе? Конечно, был членом организации, я его формально не записывал, но ясно.

Вот на этом можно было бы, пожалуй, кончить мои дела. Я тут говорил о недостатках моей работы... (Сталин. А как все-таки с Молчановым? Какая судьба его? Арестован он или нет?) Да, арестовали, т. Сталин, сидит. (Голоса с мест. Правильно сделали. Не признается?) Он признается во всех безобразиях, но в этих делах не признается, следствие сейчас ведется.

Повторяю, что я здесь говорил о недостатках, но это не значит, что я считаю, что у нас сплошные недостатки. Наоборот, у нас имеются огромные достижения, прекрасное учреждение, прекрасные кадры, но тем более нетерпимы такие недостатки, о которых я говорил. Я думаю, что при помощи ЦК партии, которую он нам повседневно оказывает, при помощи т. Сталина, который изо дня в день руководит нами, мы сумеем поставить нашу разведку на должную высоту и она будет и должна стать лучшей разведкой в мире, к этому имеются все возможности, дело только за чекистами.

Андреев. Объявляется перерыв на 10 минут.