Из речи т. Ворошилова. 24 февраля 1937 года
Молотов (председательствующий). Слово имеет товарищ Ворошилов.
Ворошилов.
Товарищи, Бухарину, Рыкову и Томскому, этому бывшему генеральному штабу восставших правых отщепенцев в нашей партии, предъявлено весьма серьезное обвинение, подтвержденное бесчисленным множеством свидетельских показаний людей, которые непосредственно с ними участвовали в различных группах, организациях, к целом направленных против нашей партии, направленных против руководства партии, против нашего государства. Естественно, что это обвинение нужно опровергнуть, чем и занимались здесь на протяжении довольно уже значительного времени оставшиеся в живых двое представителей этого разгромленного в свое время и затем втайне снова сложившегося в кавычках генерального штаба правых — Бухарин и Рыков. Третий сочлен, тот решил для себя задачу сравнительно просто. Это не значит, что не мерзко, это не значит, что допустимо для честного человека, не говоря уже о члене партии. Хотя он, так же как и Бухарин и Рыков, оставил записку о своей невиновности. Он просто ушел из жизни, оставив записку о непричастности к тому, в чем его могут обвинить, так как при его жизни ему никаких обвинений предъявлено не было.
Томский задачу обеления своей группы не облегчил, а, по-моему, он предрешил обвинение, подтвердил, по крайней мере, наполовину, если не на все 75% обвинение, предъявленное к нему и к его сотоварищам. (Голоса с мест. Правильно. Межлаук. Правильно.) Потому что, если бы за Томским, как это утверждал он в своем письме, как утверждает сейчас Бухарин в отношении себя и почти полностью в отношении своего товарища Рыкова и как утверждает Рыков в отношении себя на 75% и в отношении Бухарина процентов на 60, если бы все это, повторяю, если бы все это было так, то Томскому незачем было уходить из жизни. Томский должен был придти на ЦК и доказать свою невиновность вместе со своими товарищами Бухариным и Рыковым.
Как Бухарин доказывает свою невиновность, вы это отлично знаете. Он пишет длиннейшее послание в ЦК, в этом послании разбирает отдельные показания людей, с которыми он связан работой и в прошлом и, оказалось, теперь и в настоящее время, до последнего времени, и сопоставляет мелкие ошибки во времени, в отдельных выражениях, пытаясь этим самым опровергнуть все то, что на него говорят, огульно просто заявляя — я чист, я честен, я ни в чем не виновен, а все что говорят на меня — есть простой поклеп. Нет, он прямо говорит — организованный поход. Кем организован? В списке, который он рассылает, он намекает и на органы Наркомвнудела и просто на ЦК, потому что органы Наркомвнудела работают, естественно, под непосредственным руководством ЦК в лице секретаря ЦК. Все эти его экивоки, все его, знаете ли, этакие недомолвки и намеки в отношении того, что здесь не все чисто, что он, знаете ли, теперь очутился в положении человека, которого травят, создана такая атмосфера, когда ему некуда деваться и прочее, — все это есть не что иное, как обвинение, брошенное ЦК.
Это метод Бухарина. Этот метод нам всем давным давно известен. Бухарин очень своеобразный человек. Он может многое сделать. Скверный, знаете, как шкодливая кошка и тут же начинает заметать следы, начинает путать, начинает всякие штучки выкидывать, для того чтобы выйти из грязного дела чистым, и ему часто по доброте Центрального Комитета это удавалось. Ему часто удавалось из весьма неприятных историй выпутываться сравнительно благополучно. И на этот раз Бухарин пытается так поступить. (Голос с места. Но дело не выйдет.) Дело не должно выйти. Центральный Комитет не трибунал. Мы не представляем собой судебную палату. Центральный Комитет политический орган, он обязан обсудить столь серьезный вопрос. Беря в совокупности не только те данные, которыми располагают сейчас следственные органы, не только все то, что показывают соучастники всех тех безобразных организаций, которые они наплодили, вдохновителем и организатором которых был Бухарин, но также посмотреть на личность тех людей, которых они знают, с которыми работали, и на тех, которые его обвиняют.
Бухарин обладает весьма своеобразными качествами. Эти стороны мы все знаем. Он представляет собой человека, который совмещает отличные и очень положительные стороны человека. Эти стороны мы отрицать не можем. Он очень способный человек, начитанный и может быть очень полезным членом партии, очень полезным был членом ЦК в свое время, был не бесполезным членом Политбюро. Этим только и объясняются эти положительные качества. И Ленин когда-то прощал ему за эти его качества подлые поступки в отношении Ленина и нашей партии. Ленин прощал ему все гнусные вылазки, гнуснейшие вылазки, о которых мы знаем. И т. Сталин с ним возится после смерти Ленина полтора десятка лет, прощает ему самые мерзкие вещи.
И этот Бухарин, вместо того чтобы быть благодарным или чувствовать, что пора в конце концов вырасти, хотя он уже не молодой, он не только не одумывается, не только не растет морально, если не политически должен был бы вырасти, он пытается набросить тень и на работу Политбюро в его гнусном деле, которое он создал. Он создал, а мы должны быть виновными за то, что он создал эту мерзость.
Что делает Бухарин? Бухарин, что ты делаешь? Он узнал, что его на троцкистско-зиновьевском процессе Каменев назвал как человека, который возглавляет какую-то группу, с ними связан, он пишет одно письмо ЦК — Политбюро, а другое мне, и вы думаете как будто невинные вещи. Он мне частенько писал. Я должен покопаться, вероятно, найдутся все его письма. Он пишет мне, письмо и в этом письме как будто бы невинно есть очень мерзкие вещи. Он знает, что мы политики и все такие письма где-то оставим. Там есть мерзкие выпады против ЦК. Мы это письмо прочитав вместе с товарищами Ежовым, Кагановичем и покойником Орджоникидзе, как-то просмотрели, и только с приездом т. Молотова я ему дал прочесть это письмо и он говорит, что это просто гнусное письмо. Действительно, когда мы прочли, то там оказались гнусные выпады против Политбюро. Как только первый камень был брошен, как только Каменев о нем сказал, он уже сразу направляет линию поведения.
Вот тут он говорит между строк: если вы честные — этому не верьте, вы должны это прекратить, а если вы трусы и все прочее — это разовьется в такое-то дело.
Последующее поведение Бухарина. Когда его группы одна за другой разоблачались, эти отдельные лица становились известны следственным органам, Бухарин начинает посылать бесконечное множество писем и опять-таки тот же метод — одно письмо для всех, другое письмо Сталину и в этом письме обязательно пишет не то же, что в другом. Правда, здесь ничего другого нельзя написать, Сталину рискованно писать, но как-нибудь задобрить, как-нибудь воздействовать на доброту товарища Сталина и прочее.
Тов. Бухарин, такого рода поступки человека, который пойман с поличным, иначе как мерзостью нельзя квалифицировать. Вы пойманы с поличным и должны за свои действия, за свои поступки отвечать.
Ты здесь выступал и на том предыдущем пленуме и на этом текущем пленуме вчера и заявлял, что все тебя оболгали, что все твои люди недовольны тобой, что ты когда-то их обидел, вроде Слепкова, другие вообще с тобою разошлись и очутились в каких-то особых условиях и начали говорить на тебя, что все на тебя говорят и т. д. Но ведь не все те, которые говорят, одинаковые, в частности почему на тебя должен говорить ложь и неправду такой человек, как Шмидт Василий, человек весьма почтенный, человек, который вместе с вами представлял, так сказать, эту руководящую группу людей. (Голос с места. Номер два Томский.) Который предназначался для большой государственной и партийно-политической работы. А что он тебе говорит? Говорит он о тебе вещи весьма страшные, причем в последнее время говорит гораздо больше, чем твои ученики, которых ты научил. (Бухарин. Шмидт со мной не встречался.) Он не встречался. Жаль, что тебя не было, когда Рыков рассказывал. Не встречался. Он о себе рассказал.
Вот что он говорит: Еще в 1933 году, т. е. спустя четыре года, когда вы были водворены в партии, вас простили и думали, что вы станете неплохими членами партии, в 1933 году, когда Бухарин работал в Наркомтяжпроме, он, Бухарин, на почве оценки положения в партии, в стране установил прямую политическую и организационную связь с Пятаковым. (Бухарин. В этом нет ни грана правды.) Об этом Пятаков говорил в твоем присутствии. (Бухарин. Ну и что же?) И ты не мог это опровергнуть, ты говорил, что это ложь, как и сейчас, что все говорят ложь, а один ты говоришь правду, человек, который на каждом шагу врет и которого можно поймать во лжи.
Пятаков сообщил, что существует объединенный троцкистско-зиновьевский центр, куда входят Зиновьев, Смирнов, Мрачковский, Каменев и другие и к этому центру примкнул он, Пятаков, и Радек, но что он находится на особо конспиративном положении. Пятаков Бухарину сообщил, что он, будучи в Берлине, связался с Седовым, сыном Троцкого, от которого получил директиву от Троцкого о терроре и вредительстве. Вопрос следователя. Как к этому сообщению отнесся Томский и Бухарин? Бухарин сообщил, что Томский об этом знал. Ответ. Томский мне сказал, что по этому вопросу произошел обмен мнениями между Бухариным, Рыковым и им, Томским, в результате чего Бухарину было поручено сообщить Пятакову, что в вопросах террора и вредительства они разделяют точку зрения Троцкого и что центр правых к такому выводу пришел еще в 1932 году. (Бухарин. В этом нет ни грана правды.)
При обсуждении платформы, о которой сам Рыков впервые рассказал, что эту платформу обсуждали до того, как обсуждал ее Центральный Комитет, в Болшеве у Томского на даче в августе месяце, тебя там не было. Говорят о тебе, что ты не мог не знать, что об этом шла речь. (Голос с места. Почему не спросил у Рыкова?) После перехода Бухарина на работу в «Известия» связь с Бухариным от Пятакова перешла к Радеку. Это диктовалось соображениями конспиративности и удобства, потому что Радек и Бухарин работали, что называется, под одной крышей. С этого времени Бухарин и Радек информировались о положении в обеих организациях.
Радек сообщил Бухарину, что установка Троцкого на террор и вредительство реализуется на практике, — говорит это Василий Шмидт, человек, который вам близок. (Бухарин. Никогда он мне близким не был, т. Ворошилов.) Человек, который составлял с вами одну группу руководства, человек, которого мы знаем за человека все-таки не за болтливого, человека положительного, может быть не совсем честного, как и вся ваша публика, — теперь это обнаруживается, к сожалению, но тем не менее настолько порядочного, чтобы не лгать на себя просто так зря. (Бухарин. Он не лгал, он говорит это с определенной целью. Молотов. Зачем же ему лгать, ведь он же не обижал его.) Я этой цели не знаю. Я только знаю, что такого рода показания тобой не опровергнуты. Твои опровержения весьма своеобразны: говоришь, что все лгут, все сочиняют, я чист, а они все лгуны и по каким-то непонятным для тебя причинам решили сговориться для того, чтобы себя оболгать. Ну, хорошо, они решили оболгать, но скажи, какая конечная цель этих людей?
Здесь тебе задавал вопрос и Шкирятов, а до Шкирятова и тов. Микоян и другие товарищи: какая цель у этих людей тебя оболгать? Они сами, говоря о себе, не могут не сказать о вдохновителях, об организаторах, людях, которые ими руководили. (Сталин. Почему они себя хотят оболгать?) Почему они себя? Что, им сказали, что они должны быть выпущены или как-то будут вознаграждены, — ничего подобного. Пятаков, который имел с тобой беседу с глазу на глаз в нашем присутствии (Голос с места. И который уже расстрелян.), он знал, что он будет расстрелян, при тебе, когда ему Серго задал вопрос, он махнул рукой и сказал, я знаю про свое положение. Тогда тов. Сталин спросил Пятакова: вы что, добровольно решили сделать показания или под каким-либо нажимом — то Пятаков, как и все остальные заявил: никакого нажима не могло быть, да и не может быть. Мы прекрасно знаем и следим за этим делом. Все Политбюро знает, как ведется допрос.
Скажите, пожалуйста, одни люди знают, что идут на смерть, другие в ссылку, а третьи — еще куда-нибудь, — зачем им нужно лгать, зачем им это нужно делать? (Шкирятов. И на себя лгать. Бухарин. А почему Мрачковский ничего не говорил о Радеке?) Очень остроумно об этом было сказано т. Шкирятовым, что эти господа, бывшие товарищи, очень многое не говорят, и вследствие того, что они многое скрывают, получается этакая несогласованность, потому что они частичку сказали, а другую частичку у них не вытянули — и они скрыли.
А как Рыков? Что сегодня Рыков наговорил, это прямо перлы. * И вот он говорит, что я действительно был виноват и все такое прочее. Так ведь он же не вчерашний член партии, он говорит, что он знал, что если ничего не было, если он говорит, что он ничего не делал, так ведь он целый ряд вещей творил на протяжении целого ряда лет, антипартийных вещей. (Голос с места. Антисоветских вещей.) И не видел в этом ничего такого, что должно было мучить человека, что должно было бы его как-то заставить переживать, думал, что так и должно быть, впрочем, я не знаю, что он думал. Очевидно, дорогие друзья, и у вас, как у всех остальных, такая же установка была или, вернее, никакой установки. Теперь, мне кажется, все это можно понять, Николай Иванович, по-человечески. (Косиор. Двурушники.) Нет, не только двурушники. Была установка в 30, в 31, в 32 году на гибель не только нашего руководства партии, но и гибель Советской власти, на приход их к власти. (Голос с места. Правильно.) Они этим жили и потом, еще в 33, 34 году. (Голос с места. Правильно.)
Потом они начали концы прятать и кое-кому это удалось сделать. Была полная уверенность, что кулак сожрет Советскую власть. Когда-то нам Валерий Иванович говорил, что мужик съедает революцию, а вы ни черта не понимаете. Это дело было в Харькове и вы ничем не отличались, правые и левые — вся эта сволочь одного поля ягода. Вы никогда ничем не отличались от Троцкого с его идеологией, с его представлением о движущих силах революции и перспективах, и в этом вся суть дела 31, 32, 33 года. Тут у вас была полная уверенность и отсюда организация групп, террористических банд, отсюда установка на то, что «подбирай людей, организуй, подготавливайся, начнется заварушка, тогда мы будем во всеоружии». (Голос с места. Правильно.) Вы просчитались, дело пошло не так, как вам казалось должно было пойти, а тебе (обращаясь к Бухарину) больше, чем кому бы то ни было всегда кажется, что все это рушится, все это идет кверх тормашками, кувырком.
Вы начали прятать концы и кое-кому удалось это сделать, а потом эти концы, к нашему счастью, захватили, правда, с большими издержками для партии, для государства: была пролита кровь одного из лучших наших товарищей, который никогда такую мерзость не мог вам простить, как и все сидящие здесь товарищи. (Бухарин. Тов. Ворошилов, абсолютно, ни на йоту никакого отношения.) Абсолютно, абсолютно... Да ты подожди абсолютно говорить. Вот когда вас вытащили за уши на свет божий, вы теперь начинаете кричать. Вы, наверное, думали, что теперь прошло много времени, после 34 года, ведь теперь 37-й год идет — три года уже прошло, конечно, вы психологически привыкли думать, что вы честные, что вы ничего не думаете о перевороте. Другие отдельные группки мечтают, что если не удался внутренний переворот, то внешний враг еще и сейчас не разбит. (Голос с места. Правильно.) Еще внешний враг не разбит и на этот случай ячейки есть. Если война будет и в войне мы будем побиты, то и на этот счет у вас что-то есть. Чтобы у вас мог быть разнобой, чтобы Слепков, которого вы обучили многому, не всегда мог вам повиноваться, не всегда делал то, что вам хотелось бы, а делал то, чего вы часто и не знали и не хотели, чтобы они делали, — это я допускаю, но все это есть побеги и ростки, а затем уже целые растения от одного корня, от вашего корня, от корня Бухарина, Рыкова, Томского — это плоды ваших трудов, вашей работы.
Рыков здесь распинался насчет того, что я, говорит, честно говорю и вы мне должны поверить, а если не поверите, то я здесь и разговаривать с вами не желаю, если не поверите, что я здесь говорю правду. И всегда, говорит, я был правдивым человеком. А вот я вспоминаю, мы недавно вспоминали с товарищем Молотовым один случай. Это было в прошлом 1936 г. перед отпуском Рыкова. На заседании Политбюро Рыков стоял недалеко от стола председательствующего. Я подошел к нему. У него вид был очень плохой. Я спрашиваю: «Алексей Иванович, почему у вас такой вид плохой?» (Молотов. Это было после заседания.) Да, после заседания, уже расходились все. Я спрашиваю: «Что у тебя такой плохой вид?» Он вдруг ни с того, ни с сего, у него руки затряслись, начал рыдать навзрыд, как ребенок. (Рыков. У меня было острое воспаление...) Подожди, подожди. Мне тебя было по-человечески жаль. Я Вячеславу Михайловичу сказал, он подошел, а Рыков говорит: «Да, вот устал...» Начал бормотать неразборчиво. Я привлек Вячеслава Михайловича и стал с ним разговаривать. Он стал рыдать, трясется весь и рыдает. Тогда мы с Вячеславом Михайловичем рассказали Сталину, Кагановичу и другим товарищам этот случай и все мы отнесли это к тому, что человек переработался, что с ним физически не все благополучно.
А теперь для меня все это понятно. Слушайте, человек носил на себе груз такой гнусный, и я, который ему руки не должен был бы подавать, я проявил участие, спрашиваю у него: «Как он себя чувствует?». Очевидно, так я себе объясняю, другого объяснения найти себе не могу, почему вдруг взрослый человек ни с того, ни с сего в истерику упал от одних моих слов. (Литвинов. Когда это было?) Это было в прошлом году. (Молотов. В 1935 году, вероятно, осенью. Рыков. Это можно в больнице узнать. У меня было острое воспаление желчного пузыря перед этим. Я лежал, врач у меня сидел...) Это было в прошлом году, все-таки. (Рыков. Может быть, в прошлом. Сталин. От этого не плачут. Молотов. Это было летом или весною 1936 года.) Вейнберг был при этом. (Вейнберг. Это было осенью 1936 года. Рыков. Я целую ночь орал, врачи сидели около меня...) Я считаю, что сколько бы здесь желчные пузыри не воспалялись, я тем не менее убежден в том, что такой волк, как Рыков, а я его считаю старым закаленным, боевым волком, что он не разрыдается от этого.
Разрыдался он вот от чего. Вот что говорит Радин, о котором он не может сказать, что Радин сумасшедший. Хотя он и говорит, что Нестеров сумасшедший, хотя в его показаниях не пахнет сумасшествием, хотя он в своих показаниях очень толково и подробно говорит обо всем. Ну, предположим, сделаем поправку на его показания. Но Радин ближайший его человек, можно сказать, душеприказчик, который был у него политическим секретарем, которого мы знали и ценили как способного человека, этот Радин не имеет никаких оснований для того, чтобы клеветать, обижать и вообще подводить своего бывшего патрона и человека, который, я знаю, как он к нему относился. Он говорит, что он со своими секретарями никаких дел не имел. Ничего подобного. Ты тут тоже, Алексей Иванович, был неправ: никто со своими секретарями так не возится, как ты возился. У тебя и дома и там была с секретарями слишком теплая компания. Это мы слишком хорошо знали и все мы наблюдали это.
Так вот Радин говорит очень серьезные вещи: «Вопрос: давал ли вам Рыков какие-либо конкретные поручения по линии подготовки террористических актов?» Перед этим он говорит о целом ряде разговоров и установок, которые давал ему Рыков. «Ответ: Рыков поручил мне связаться с группой Слепкова и наметить конкретный план подготовки террористических актов против руководителей ВКП(б), в первую очередь против Сталина. При этом Рыков указал, что подготовка террористических актов должна вестись одновременно, несколькими отдельными, небольшими группами с тем, чтобы в случае провала одной группы, другие могли бы продолжать работу». (Рыков. Он же слепковец старый...) Далее. «Вопрос: выполнили ли вы его поручение?» «Ответ: да, выполнил. Во-первых, я связался с Александром Слепковым и в разговоре с ним установил, что он также получил уже директиву о создании террористической группы от Бухарина. А. Слепков высказал мнение, что плана террористических актов пока вырабатывать не нужно и что основная задача, которая стоит перед нами, — это подбор надежных людей для террористических групп. Когда эти люди уже будут, можно будет выработать конкретный план совершения террористических актов над тем или иным членом Политбюро и выследить время и место для совершения террористического акта. Через некоторое время после этого разговора Слепков познакомил меня с Арефьевым, характеризуя его как человека, вполне подготовленного для участия в террористической деятельности и организации террористических актов». Потом идет все в таком же роде.
Тов. Рыков, теперь, вы будете это отрицать. В вашем положении ничего другого не остается, поскольку вы еще, как мы приняли выражаться, не желаете разоружиться перед партией по-настоящему и вам приходится все отрицать.
А я этому Радину верю абсолютно. Эта моя вера сейчас укрепляется, тем паче, что вы нас здесь огорошили сообщением, что вы в Болшеве в 1932 г. собирались и читали. Неважно, обсуждали или читали, составляли или нет. На этом заседании вы не составляли рютинской платформы, она была ранее составлена, а тут вы ее в готовом виде читали.
Почему вы об этом никогда никому не сказали? Какой вы член партии, какой вы кандидат в члены ЦК, вы — бывший председатель Совнаркома? (Голоса с мест. В то время член ЦК.) Да, а тогда член ЦК. Как это можно одно с другим связать. И почему вы думаете, что теперь, когда кусочек занавеса открыли и показали себя и своих людишек в таком неприглядном и гнусном свете, почему мы — сидящие здесь — должны верить, что кроме этого ничего больше не было?
Мы не верим. Мы знаем, что кроме этого было очень многое, что не стало известным и что вы пока скрываете. (Рыков. Я мог бы это тоже отрицать...) Вот, вот, мог бы отрицать. Вы — ловкий адвокат. Я считал Бухарина ловким адвокатом, оказалось, Бухарин — щенок по сравнению с вами. (Смех в зале.) Бухарин просто глупо, огульно все отрицает. А вы на 50% обмазали Бухарина, на 75% обмазали вашего покойного друга, на покойника все можно валить, и себя немножко подмазали, подмалевали. И получается для людей, неискушенных в борьбе, для людей лопоухих, извините за грубое выражение, почти правдоподобная картина. Бери человека под ручку и иди с ним чай пить. (Смех в зале.) А на деле совсем, по-моему, выглядит по-другому вся эта история.
Вот мне сейчас дали документ, который еще у нас в руках не был и у вас его не было, опять-таки относящийся к вам, Алексей Иванович. Начальник Управления связи Казахстана Трофимов, очень близкий с недавнего, правда, времени, с относительно недавнего времени к вам, т. Рыков. Арестован, как троцкист и правый — так я понимаю? (Ежов. Так, так, допрашивавшийся в Казахстане.) Был сначала троцкистом, потом перекочевал к правым. Допрашивался в Казахстане. Если здесь говорят, атмосфера создана соответствующая, то там никакой атмосферы нет. (Смех.) Свободные степные пространства. (Каганович. А главное, близко к Памиру. Сталин. Куда Бухарин любил ездить.) Так этот Трофимов на допросе сообщил следующее. «Вопрос: Каким образом вы вступили в организацию правых, кем завербованы и когда? Ответ: Осенью 1932 года». 1932 год, знаете ли, самый такой рубеж, когда велась большая работа. «В 1932 г. я был завербован Рыковым, в то время Наркомпочтель, для контрреволюционной деятельности». Уже о вредительстве идет речь.
«Вопрос: Знал ли Рыков ранее, до вербовки, о вашей прежней активной троцкистской деятельности? Ответ: Да, Рыков очень хорошо знал о моей принадлежности к троцкистской организации. Рыков знал о том, что я был непосредственно связан с Смирновым Иваном Никитичем... (Читает.). Откровенные контрреволюционные разговоры. Рыков повел со мною об участии моем и о вредительской работе в Наркомпочтеле.
Вопрос: Дайте подробные показания об обстоятельствах вербовки вас Рыковым в организацию правых. Ответ: С осени 1932 г. Рыков начал проявлять большое ко мне внимание и всячески покровительствовал мне по службе. Рыков предложил мне даже из Ленинграда вернуться снова на работу в Москву. Такого отношения ко мне ранее не наблюдалось. Прямому предложению мне со стороны Рыкова о вступлении в организацию предшествовал ряд бесед, преследующих цель прощупать мои политические настроения. Рыков в разговоре со мною резко отзывался о политике ЦК и в особенности лично о т. Сталине. Я помню, он говорил о развитии кролиководства». Видите, какие подробности. (Каганович. Радин тоже показывает о кролиководстве.) «Рыков доказывал гибельность политики ЦК и лично т. Сталина... (Читает.) ...высмеивал социалистическое соревнование...» Это же сущая правда. Я Рыкова знаю. Рыков выступал против социалистического соревнования. «Сначала осторожно, а потом все более и более в откровенной форме». Все это правильно. Это — Рыков как он есть. (Рыков. Ну, конечно, я же все организовал у себя.) То, что он говорит, это же твоя сущность. Ты клепал на социалистическое соревнование, тебе казалось все диким, нелепым. Я же тебя хорошо знаю, знаю, [так] как аккуратно посещал собрания Совнаркома, когда ты председательствовал. Этот человек говорит искреннюю правду.
«Рыков доказывал гибельность политики ЦК ВКП(б) и лично т. Сталина... (Читает.) Он говорил об отсутствии правильного планирования, что финансы не увязываются с материальными фондами и т. д. Особенное озлобление против ЦК ВКП(б) проявлялось у Рыкова, когда начавшийся разговор с какой-либо стороны касался внутрипартийного режима и в особенности отношения ЦК ВПК(б) к троцкизму или к правым. В это время Рыков извергал самые... (Рыков. Врет.) ... и в особенности т. Сталина».
И дальше все до конца в этом духе. Кончается этот документ тем, что он пошел на вредительскую работу по вербовке и соглашению с Алексеем Ивановичем Рыковым. (Каганович. Да, если так характеризовать режим, то каждый пойдет на это.) С таким режимом надо бороться. Такому режиму добра никто не пожелает, если его будут изображать такие люди, как Рыков, а для начальника связи Рыков представляет большую величину.
Я считаю, что виновность этой группы, и Бухарина, и Рыкова и в особенности Томского, доказана полностью. Я допускаю, что с какого-то времени и между собой эти люди начали меньше встречаться, может быть, с 1934, 35 года, реже стали давать директивы, а некоторые и просто перестали давать директивы своим подчиненным организациям. Возможно, что в душе, в некоторый период времени, люди хотели, чтобы все то, что лежит на этой душе, не существовало. Я все это допускаю, возможно это, но я абсолютно убежден, что вся эта публика, которая ныне арестована и которая допрашивалась, говорит правду. Все это относится к 1932 г., может быть, к 1930, 31, 32 году, главным образом, очень тяжелым годам, когда наша партия напрягала все силы для того, чтобы консолидировать все, что есть здорового в стране для того, чтобы выйти из тяжелого положения.
И все эти товарищи — к сожалению, приходится считать их товарищами, пока не принято решение, — эти товарищи, вели гнусную, контрреволюционную, противонародную линию, а результаты того, что они делали, сейчас пожинают пока что словесно, а потом, я думаю, и материально.
Молотов. Сейчас без 10 минут десять. Есть предложение прения перенести на завтра. Завтра открыть пленум в 12 часов дня. Нет возражений? Нет. Заседание закрывается.