Отход к Москве. Тарутинский марш-манёвр.

 

Еще 11 (23) августа по дороге из Петербурга в армию Кутузов просил Ростопчина об усилении корпуса генерала Милорадовича войсками Московского ополчения. В другом письме 17 (29) августа Кутузов просил Ростопчина об усилении армии ополчением и о вооружении ратников ополчения оружием, находившимся в Московском арсенале.

В одном письме от 19 августа (1 сентября) Кутузов просил Ростопчина о присылке в армию топоров, железных лопаток и буравов, а в другом — о вооружении ружьями Московского ополчения.

Кроме этих писем, Кутузов почти ежедневно обращался к Ростопчину с просьбами, касавшимися подвоза продовольствия, вывоза в тыл раненых воинов русской армии, и других вопросов.

Всего до Бородинского сражения Кутузов написал Ростопчину пятнадцать писем.

В течение 26—27 августа (7—8 сентября) Кутузов написал Ростопчину еще пять писем.

Выведя из строя в Бородинском сражении почти половину наполеоновской армии, Кутузов планировал второе решительное сражение между Можайском и Москвой. Большие потери полков русской армии, составлявшие почти третью часть ее численного состава, Кутузов рассчитывал восполнить посредством укомплектования вызванными им еще до сражения резервами. С часу на час Кутузов ждал: 1) прибытия вызванных им еще 19 августа (1 сентября) к Москве из Костромы, Владимира, Рязани, Тамбова, Ярославля, Воронежа, Твери, Подольска шестнадцати пехотных полков регулярных войск; 2) трех регулярных полков, которые формировались в Москве;

3) ополчения, собранного Ростопчиным, о котором Александр I писал Кутузову, что в нем 80 ООО ратников, а Ростопчин сообщал Кутузову, как о сотне тысяч добрых молодцев.

Письма Кутузова Ростопчину доказывают, что до известного времени он еще верил в присылку сильного подкрепления. В одном из писем Кутузов так писал Ростопчину: «...Сражение, вчерашнего числа с утра начавшееся и продолжавшееся до самой ночи, было кровопролитнейшее. Урон с обеих сторон велик; потеря неприятеля, судя по упорным его атакам на укрепленную нашу позицию, должна нашу весьма превосходить. Войска сражались с неимоверною храбростью. Батареи переходили из рук в руки и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли со всеми превосходными силами.

Ваше сиятельство согласитесь, что после кровопролитнейшего и 15 часов продолжавшегося сражения наша и неприятельская армия не могли не расстроиться, и за потерю, сей день сделанною, позиция, прежде занимаемая, естественно, стала обширнее и войскам невместная. Поэтому, когда дело идет не о славах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, и ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить шесть верст, что будет за Можайском. Собравши войск и, освежив мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в теплом уповании на оказанную неимоверную храбрость нашего войска (Разрядка моя. — Н. Г), увижу, что я могу предпринять противу неприятеля.

Мы взяли в плен бригадного генерала, штаб и обер-офицеров и нижних чинов, также и пушки; чего еще, в ночи разобрать не могу. К сожалению, у нас несколько раненых генералов, между прочим князь Петр Иванович Багратион пулею в ляжку...»[1].

В этом письме содержится вполне определенное заявление Кутузова о том, что он рассчитывает укрепить свою армию Московским ополчением. Во втором письме Ростопчину, написанном в тот же день, Кутузов объясняет свой отход к Можайску целью «концентрировать свои силы». В третьем письме, отправленном в тот же день 27 августа (8 сентября) Ростопчину, Кутузов писал: «...После кровопролитнейшего сражения, вчерашнего числа происходившего, в котором войска наши потерпели естественно важную потерю, сообразную их мужеству, намерение мое, хотя баталия и совершенно выиграна, для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столь способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву против, конечно, уже несколько пораженных сил его. Помощи, которую требую я, различные и потому отправляю я полковника Кудашева оные вашему сиятельству представить лично и просить, чтобы все то, что может дать Москва в рассуждении войск, прибавки артиллерии, снарядов и лошадей и прочего, имеемого ожидать от верных сынов отечества, все бы то было приобщено к армии, ожидающей сразиться с неприятелем (Разрядка моя. — Н. Г.)»[2].

Запрашивая у Ростопчина прибавки артиллерии и снарядов, Кутузов точно знал, что в Московском арсенале стоят 156 полевых орудий, имеются около 80 тысяч ружей, 1 600 ООО патронов и много боевых припасов.

Все заявки Кутузова на присылку ратников ополчения, оружия, лошадей и продовольствия были вполне обоснованы и при желании Ростопчин мог их без особого труда немедленно удовлетворить.

Весьма важным документом, также доказывающим, что Кутузов стремился собрать все ближние резервы для второго сражения на дальних или ближних подступах к Москве, является его письмо генералу Лобанову-Ростовскому об ускорении отправки к Москве вновь сформированных войск.

«...1812 г. август 28.

...спешу сказать вам, что направление войск под начальством вашим должно иметь к Москве наискорейшим образом и, если помощь, которую я ожидаю, не последует в надлежащее время, то вся ответственность падет на вас, а потому ожидаю, что вы в настоящее время употребите всю вашу деятельность (Разрядка моя. — Н.Г.)»[3].

Но своевременно вызванные Кутузовым резервные войска генералов Лобанова-Ростовского и Клейнмихеля не подходили, и русской армии пришлось отступать к Москве.

В рапорте, посланном Александру I 29 августа (10 сентября), Кутузов писал:

«...1812 г. август 29.

В деревне Наре.

Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришел нас атаковать. Но чрезвычайная потеря, и с нашей стороны сделанная, особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступить по Московской дороге. Сегодня нахожусь я в деревне Наре и должен отступить еще потому, что ни одно из тех войск, которые ко мне для подкрепления следуют, ко мне еще не сближились, именно: три полка, в Москве сформированные под ордером генерал а-л ейтенанта Клейнмихеля, и полки сформирования князя Лобанова, которые приближаются к Москве (Разрядка моя. — Н. Г.)»[4].

В этом рапорте царю Кутузов подчеркивает, что причиной продолжающегося отступления к Москве является невозможность до подхода резервов изменить соотношение сил с противником в пользу русской армии.

Все время продолжая надеяться на подход резервов — регулярных войск и ополчения, Кутузов намеренно медленно отходил к Москве.

Ежедневно офицеры и генералы его штаба искали подходящие рубежи на местности, выбирая удобную позицию для второго решительного сражения.

Отход русской армии прикрывал сначала отряд атамана Платова, а затем войска генерала Милорадовича.

Каждый день, остановившись на подходящем рубеже, прикрывавшие отход главных сил русская пехота, конница и артиллерия вступали в бой с передовыми отрядами армии Наполеона.

Отступление русских войск происходило в образцовом порядке. Недаром в своих воспоминаниях француз Сегюр ссылается на такие слова маршала Даву, сказанные им Наполеону: «Должно согласиться, что отступление русских исполняется в удивительном порядке. Одна местность, а не Мюрат определяет их отступление. Их позиции избираются так хорошо, так кстати и каждая из них защищается соответственно их силе и времени, которое генерал их желает выиграть, что, по справедливости, движение их, ко-жется, идет сообразно с планом, давно принятым и искусно начертанным».

Одна из позиций, выбранных русскими войсками, во время отхода к Москве, была в районе деревни Мамоново. На этой позиции уже строили полевые укрепления.

Вместе с тем Кутузов все время продолжал стягивать к Москве все имеющиеся вблизи наличные людские резервы. В письме 29 августа (10 сентября), посланном Калужскому губернатору Каверину, Кутузов сообщал, что он приказал находившемуся в Калуге с резервными войсками генералу Ушакову немедленно следовать к Москве с восемью батальонами пехоты и двенадцатью эскадронами конницы.

В это время Наполеон предпринял попытку прорваться в тыл отступающей русской армии, двинув конницу маршала Мюрата на Рузу. Распознав намерение Наполеона совершить обход русской армии и выйти непосредственно к Москве, Кутузов своевременно предупредил об этом Ростопчина Он писал Ростопчину:

«1812 г. август 30.

Селение Вязема

По сведениям, ко мне дошедшим, неприятель 28-го числа ночевал в Рузе, а об силах его утвердительно знать невозможно. Иные полагают на сей дороге целой корпус 20 ООО, другие — менее. Неприятель, за отделением скх войск, находится в 15-и верстах передо мною в виду моего ариергарда и сегодняшний день не атакует. Сие может продолжить он и завтра и в том желании, чтобы армия моя оставалась здесь, а между тем, сделав форсированной марш на Звенигород и раздавив отряд Винценгероде, состоящий из 2ООО кавалерии, 500 пехоты и двух пушек, возымеет дерзкое намерение на Москву.

Войски мои, несмотря на кровопролитное бывшее 26-го числа сраже₃ ние, остались в таком почтенном числе, что не только в силах противиться неприятелю, но даже ожидать и поверхности над оным. Но между тем неприятельский корпус находится ныне на Звенигородской дороге. Н еужели не найдет он гроб свой от дружины Московской, когда б осмелился он посягнуть на с то-лицу московскую на сей дороге, куда отступит и Винценгероде (Разрядка моя. — Н. Г.)»[5].

И в этом письме Кутузов еще раз выразил надежду на помощь «дружины Московской», о которой столь рьяно и красноречиво писал Ростопчин как в своих письмах Кутузову, так и в своих бойких воззваниях к народу.

Но недаром Ростопчин ответил писателю С. Глинке, предложившему выдать оружие «дружинам охотников», такими многозначительными словами: «Мы еще не знаем, как повернется русский народ». Это было откровенное описание крепостника. Постепенно русская армия приближалась к Москве, но подкрепления не было ни на дальних, ни на ближних подступах к Москве,

Днем 30 августа (11 сентября) командовавший отдельным отрядом прикрытия генерал Винценгероде донес Кутузову, что французы заняли город Рузу.

Силы противника, по мнению Винценгероде, определялись как 4-й корпус вице-короля Евгения Богарнэ. На следующий день точно выяснилось, что этот корпус идет по Звенигородской дороге к Москве. Вместе с тем преследовавшие на дороге Смоленск — Москва русскую армию войска маршала Мюрата заметно ослабили свой нажим на русские отряды прикрытия, которыми командовал генерал Милорадович. Начальник штаба А. П. Ермолов передает приказ Милорадовичу неотступно наблюдать за противником и если представится возможность, то атаковать 4-й корпус противника, с целью истребить его до подхода на помощь главных сил Наполеона.

«Вашему высокопревосходительству нужно сколько возможно не выпускать и.з виду, открывать о силах его, ибо естли отдалит от себя неприятель большие силы на правой наш фланг, а вас, не горячо преследуя, даст возможность быть в некотором от нас отдалении, тогда, не подвергаясь опасности, чтобы успел прибыть на помощь, можно будет атаковать боковой его корпус и истребить.

Храбрость войск ариергарда под искусным вашего высокопревосходительства командованием отдаляет от армии беспокойствие. Теперь приближающимся нам к Москве, где должно быть сражение, решающее успех и кампании и участь государства на некоторое время неприятеля удержать должно сколько возможно (Разрядка моя. —Н. Г.)»[6].

Характерно, что в этом документе Кутузов выражает уверенность во втором решительном столкновении уже на ближних подступах к Москве. Следовательно, непрерывно следя за противником, М. И. Кутузов все время неотступно помышлял о генеральном сражении на подступах к Москве.

В то же самое время Кутузову стало известно, что Наполеон уже передвинул, приближая к своим главным силам, свои стратегические резервы, находившиеся в пределах России, и затребовал подкрепления из Франции. Эти обстоятельства побуждали М. И. Кутузова тщательно исследовать стратегическую обстановку на всем театре войны и взвесить все данные за и против генерального сражения. Во время планомерного отхода от Бородино к

Москве по приказанию М. И. Кутузова — в надежде на прибытие ополчения — были последовательно избраны позиции для генерального сражения’ около Можайска, в районе деревни Мамоново; непосредственно на ближних подступах к Москве на частке западнее деревни Фили, село Троицкое у Воробьевых гор.

В поисках позиции для сражения под Москвой начальником главного штаба генералом бароном Беннигсеном и полковником Толем была выбрана местность непосредственно у Москвы. По фронту протяжение позиции равнялось 4 километрам; предполагаемая глубина расположения боевых порядков не превышала 1¹/₂ —2 километров. Справа фланг позиции упирался непосредственно в изгиб реки Москвы впереди деревни Фили; центр располагался западнее села Троицкое; слева фланг непосредственно прилегал к Воробьевым горам.

Кроме того, вся позиция была изрезана многочисленными рытвинами и речкой Карповкой, которые затрудняли движение по ней войск.

Непосредственно в тылу за этой позицией местами был высокий обрыв и протекала река Москва. За рекой был обширный город, являвшийся таким образом ее ближним тылом. Отступление после сражения через такой город, как Москва в случае в том необходимости, было бы армии крайне затруднительно. К 1 (13) сентября сложилась такая обстановка, когда Кутузов, принимая окончательное решение, должен был учесть такие установленные им факты:

1) что позиция, которую выбрали Беннигсен и Толь, не имеет глубины для обеспечения таких маневров резервами, какие Кутузов осуществлял на Бородинском поле, а вдобавок всякий маневр из глубины позиции резко ограничен и стеснен на правом флайге и с тыла этой позиции рекой Москвой;

2) что единственно возможной битвой за столицу является для русской армии ведение оборонительного боя непосредственно на окраинах и внутри города, но это было тактически невыгодно русской армии, так как затрудняло бы управление войсками и безоговорочно обрекало древнюю столицу России на разрушение и пожар;

3) что с севера Москву через Рузу на Звенигород, оттеснив небольшой русский отряд прикрытия, уже обошел с усиленным 4-м корпусом вице-король Евгений;

4) что с юга по Боровской дороге Москву обходит 5-й корпус маршала Понятовского;

5) что Ростопчин, который собрал еще в конце августа 1812 года 116 000 ратников ополчения, не вооружил их всех огнестрельным оружием и не сосредоточил в Москве, преднамеренно обманув Кутузова;

6) что Александр I, писавший Кутузову о возможности немедленно использовать в боях 80 000 человек Московского ополчения, не знал действительного положения с уже собранными, но невооруженными и необученными ратниками;

Поэтому М. И. Кутузов вечером 1(13) сентября собрал на военный совет десять человек генералов и офицеров, составлявших руководящую верхушку русской армии.

В просторной избе крестьянина Андрея Севастьянова в подмосковной деревне Фили собрались приглашенные Кутузовым военачальники. Собранному им военному совету Кутузов сказал: «Спасенье России в армии. Выгодно ли рисковать потерей армии и Москвы, приняв сражение, или отдать Москву без сражения? Вот па какой вопрос я желаю знать Ваше мнение».

Произошли острые прения. Многие говорили о политическом значении сдачи Москвы, но очень мало сказали о том, что должна делать русская армия после сдачи Москвы противнику. Кроме Беннигсена, всем было ясно, что предпринять оборонительное сражение на Поклонной горе означало заведомо обречь армию на разгром и гибель. Все, кроме Беннигсена, понимали, что это пожертвование армией все равно не спасет Москвы. Поэтому на том, чтобы дать сражение на выбранной Беннигсеном и Толем позиции, настаивал только один Беннигсен. Полковник Толь не отстаивал пригодности выбранной им позиции, а предложил несколько изменить эту позицию, расположив армию правым флангом в деревне Воробьевая, а левым — к Новой Калужской дороге. На этой новой позиции Толь предлагал начать оборонительное сражение, а потом уже отступать прямо на Калугу. Предложение Толя отступать на глазах противника, под прямым углом к его войскам и вдобавок не прикрытым флангом русской армии, по пересеченной оврагами и речкой Сетунь местности было немедленно отвергнуто военным советом.

Карьерист и лицемер генерал Беннигсен произнес с фальшивым волнением речь о последствиях, могущих возникнуть после оставления Москвы без боя, об убытках казны и частных лиц и о влиянии такого события на общественное мнение России и за границей. Расхваливая выбранную им позицию, Беннигсен предлагал такой план: ночью перевести войска с правого фланга на левый и ударить на другой день по правому флангу противника; в случае же неудачи отступать на Старую или Новую Калужскую дорогу.  Выслушав мнения и выступления за и против плана Беннигсена, Кутузов сказал: «Я не могу одобрить плана графа Беннигсена. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так например... Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было... не вполне только удачно от того, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля».

Это был прямой и колкий ответ Кутузова игравшему в русский патриотизм немпу Беннигсену, так как именно он командовал под Фридландом русскими войсками.

После минутного молчания возобновились прения. Из выступлений становилось ясно, что никто, кроме одного Кутузова, не отдавал себе полного отчета о создавшейся обстановке. Никто, кроме Кутузова, не предвидел, что может и что должно произойти в будущем.

Голоса присутствующих на военном совете разделились: одни считали, что нельзя оставлять Москву без боя; другие говорили об опасности поражения на плохой позиции, в тылу которой обрыв и протекает река Москва.

Тогда М. И. Кутузов, объявив об окончании совещания, сказал: «С потерею Москвы не потеряна еще Россия. Первою обязанностью ставлю себе сохранить армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление, и самым уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю. Поэтому я намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. Знаю, ответственность падает на меня, но жертвую собою для спасения отечества. Приказываю отступать!»

На военном совете в Филях вечером 1(13) сентября Кутузов огласил два важнейших решения: первое — о сдаче Москвы без боя и второе — об отступлении русской армии по Рязанской дороге. Сдача столицы без боя имела огромное политическое и военное значение. Однако, учитывая, что сдача Москвы без решительного сражения происходила, чтобы сохранить боеспособную армию, весьма важным было то, куда направлялась и что предполагала делать эта армия.

Тем не менее политическое значение такого исторического события, как сдача Москвы заслонила не только для народа, но даже у многих выдающихся русских генералов его чисто военное значение.

Между тем сдача Москвы, являясь важнейшим политическим событием, имела огромное стратегическое значение как мероприятие, повлиявшее на весь ход войны.

Сразу после военного совета в Филях Кутузов приказал всем обозам русской армии выступать с позиции через Москву на Рязанскую дорогу в ночь на 2 (14) сентября, а войскам двинуться вслед за обозами, не дожидаясь рассвета. Командующему отрядами прикрытия генералу Милорадо-вичу было приказано чем угодно — боем или переговорами как можно дольше задержать наступление французов.

Выбор Кутузовым для отступления из Москвы Рязанской дороги был сделан исключительно удачно. Отходя по Рязанской дороге, русская армия была защищена на походе течением реки Москвы. Это почти исключало возможность нападения с фланга. Противник мог наступать только на тыл отступающей армии. Кроме того, правый берег Москвы-реки, по которому отходили после Боровской переправы русские войска, был значительно выше левого. Это обеспечивало в случае надобности успешные действия русской артиллерии. Протекавшие впереди холмов реки Москва и Пахра делали позиции на правом берегу трудно доступными для наступления противника.

Все это знал Кутузов, наметив Рязанскую дорогу для отступления.

Главные силы русской армии отошли с Поклонной горы в ночь на 2(14) сентября.

Вступив в переговоры 2( 14) сентября с маршалом Мюратом, генерал Милорадович уведомил его, что Москва оставлена русской армией без боя и является открытым городом.

Вечером 2(14) сентября Мюрат ответил согласием на перемирие до 7 часов утра 3(15) сентября. Французы были твердо убеждены, что захват ими Москвы означает окончание войны.

Использовав бездеятельность противника в течение 3 (15) сентября, Кутузов остановил войска на дневной отдых. Это было необходимо, чтобы дождаться отставших и обождать, пока беженцы уйдут далеко вперед от армии. В течение 4 (16) сентября русская армия организованно переправилась по Боровскому мосту через реку Москву. Отряды прикрытия под командой генерала Раевского сдерживали появившиеся части французов. Переправив армию на правый берег Москвы-реки, Кутузов неожиданно для всех и в том числе Беннигсена отдал пракиз повернуть на запад по проселочной дороге на Подольск.

Огромный военный и житейский опыт подсказал Кутузову необходимость сохранять в полной тайне свой план до начала его осуществления.

Опасаясь шпионов и болтунов, Кутузов скрывал свои намерения до того времени, пока все русские войска не перешли Боровской мост. Двинувшись к Подольску, русские полки начали свой переход с Рязанской дороги на Калужскую дорогу. Это был не обычный марш, а маневр всей русской армии флангом к противнику, занявшему Москву.

Дойдя 5 (17) сентября до Каширской дороги, главные силы русской армии 6 (18) сентября были в Подольске.

Величайший мастер военной хитрости и маскировки, Кутузов своевременно приказал ввести в заблуждение французов о направлении движения русской армии. Оставленные под видом прикрывающих частей на Рязанской дороге два казачьих полка, которыми командовал полковник Ефремов, получили особое задание — привлечь за собой на Рязань французов. Умелые действия казачьих полков Ефремова обманули командовавшего передовыми частями французов генерала Себастьяни.

В течение нескольких дней французы были в полной уверенности, что главные силы русской армии отступают на Рязань. Только в ночь на 10 (22) сентября генерал Себастьяни, дойдя до Бронниц, доложил Наполеону, что шел по ложным следам и что русская армия исчезла.

Переходя через Каширскую и Серпуховские дороги на Калужскую дорогу, Кутузов оставил на них тоже по два казачьих полка. Эти четыре полка получили задание отступать не за главными силами, а на юг — по Каширской и Серпуховской дорогам. Обнаружив казаков на дорогах к Серпухову и Кашире, французы направили туда сильные отряды кавалерии.

Таким образом, Кутузов, благодаря сохранению военной тайны и чрезвычайно искусной маскировке, обеспечил проведение своего флангового марш-маневра скрытно от противника в совершенно спокойной обстановке.

Цель, которую поставил Кутузов, передвинув русскую армию на юго-запад от Москвы, была ясно изложена им в те дни в нескольких документах. Уже 3 (15) сентября он сообщил генералу Винценгероде:

«Я намерен сделать завтра переход по Рязанской дороге, далее вторым переходом выйти на Тульскую, а оттуда на Калужскую дорогу на Подольск. Сим движением я намерен привлечь все внимание неприятеля на свою армию, угрожая его тылу. Подольск — такой пункт, где я надеюсь найти позицию и получить подкрепления и оттуда я смогу высылать партии на Можайскую дорогу»[7].

В тот же день Кутузов уведомил генерала Лобанова-Ростовского: «Армия же переходит на Тульскую дорогу»[8].

Исключительно важным документом является рапорт Кутузова Александру I о причинах оставления Москвы и дальнейших действиях русской армии.

«1812 г. сентября 4.

Жилино.

После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны,, от 26-го числа августа, сражения должен я был оставить позицию при Бородине...

...После сражения того армия была приведена в крайнее расстройство, вторая армия весьма уже ослабела. В таком истощении сил приближались мы к Москве, имея ежедневно большие дела с авангардом неприятельским, и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностию принять неприятеля. Войски, с которыми надеялись мы со-единиться, не могли еще притти; неприятель же пустил две новые колонны — одну по Боровской, а другую по Звенигородской дорогам, стараясь действовать на тыл мой от Москвы, а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение остатков армии, но и кровопролитнейшее разрушение и превращение в пепел самой Москвы. В таком крайне сумнительном положении, по совещании с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен я был решиться попустить неприятеля взойти в Москву...

...вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того с войсками, которых успел я спасти, делаю я движение на Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пересекло бы мне оные, равно и связь с армиями Тормасова и Чичагова... Хотя не отвергаю того, чтобы занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операцию со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской,-партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и, обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию. Генералу Винценгероде предписано от меня держаться самому на Клинской или Тверской дороге, имея между тем по Ярославской казачий полк для охранения жителей от набегов неприятельских партий. Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войски, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия... пела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества. Впрочем... согласиться изволите, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска...»[9].

Через день 6(18) сентября в донесении, посланном из Подольска Кутузов написал Александру I:

«Армия, делая фланговое движение... по переправе через Москву-реку для скрытности сего направления вводила неприятеля во всяком марше в недоумение, направляясь сама к известному пункту, маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск... неприятель потерял из виду нашу армию, оставаясь в недоумении, посылает сильные отряды на разные пункты для открытия нас».

В течение 7(19) сентября русская армия имела отдых в Подольске. Затем, выслав к Москве под командою генерала Милорадовича один пехотный и один конный корпус, Кутузов, выйдя с главными силами на Старую Калужскую дорогу в окрестностях селений Горки и Красная Пахра, расположился там на несколько дней. Из Красной Пахры Кутузов послал под командой генерала Дорохова 2000 бойцов легкой конницы на Смоленскую дорогу. Внезапно выйдя на Смоленскую дорогу, летучий отряд Дорохова, действуя партизанскими способами, захватил несколько транспортов и уничтожил несколько частей французов

Получив только 10(22) сентября донесение генерала Себастьяни, об исчезновении всей русской армии и одновременно — донесение о нападениях русских войск на Смоленской дороге, Наполеон отдал приказания: маршалу Мюрату преследовать русскую армию; маршалу Понятовскому выступить к Подольску; маршалу Бесьеру двигаться по Тульской дороге.

Все три маршала с 10(22) до 14(26) сентября три дня не могли обнаружить местонахождение главных сил русской армии. Каннина Мюрата, встретив 13(25) сентября в районе деревни Немчиново три пехотные дивизии русских, которые маневрировали для прикрытия главных сил, донесла, что русская армия наступает. Это донесение Мюрата снова ввело в заблуждение Наполеона.

Наполеон до 14(26) сентября не организовал достаточно глубокой разведки, чтобы определить направление отхода русской армии.

Только 14(26) сентября, через 12 суток после начала маневра Кутузова, Наполеон узнал, где русская армия. За это время Кутузов уточнил выбор на местности подходящей позиции для всей русской армии. Позиция около Красной Пахры не удовлетворяла условиям прикрытия Тулы, Калуги и Брянска и ведения на ней обороны или наступления.

От Москвы на Калугу вели три дороги: старая Калужская через Красную Пахру и Тарутино; новая Владимирская через Боровск и малый Ярославец; Тульская через Серпухов и Таруссу. Старая Калужская дорога была средней из этих трех дорог. Все эти три дороги в районе Красной Пахры расходятся друг от друга на весьма значительное расстояние. Южнее Красной Пахры эти дороги все больше и больше приближаются друг к другу.

Поэтому Кутузов принял решение занять центральное положение на средней из дорог в месте наибольшего их сближения, сочетающегося с наличием на местности удобной позиции для войск. Таким пунктом оказался район села Тарутино. Обнаружившие, наконец, русскую армию французы пытались помешать ее маневрам. Во время передвижения русской армии к

Тарутину маршал Мюрат, имея 26 тысяч войска, пытался вклиниться между главными силами русских и их отрядом прикрытия.

Установив, что противник намеревается отрезать его отряд — прикрытия, генерал Милорадович выдвинул артиллерию. На глазах французской кавалерии русские пушки и единороги выехали на удобную огневую позицию. Они меткими выстрелами остановили и разогнали наступающих французов. Отряд прикрытия русской армии медленно отошел и занял позицию на реке Чернишне. Напротив него на другом берегу расположились войска маршала Мюрата.

На этих позициях русский отряд прикрытия генерала Милорадовича и передовой отряд французской армии маршала Мюрата простояли с 22 сентября (4 октября) до 6(18) октября 1812 года, ведя наблюдение и разведку, но не предпринимая никаких военных действий.

Вскоре после окончания Тарутинского марш-маневра всем стало понятно, что М. И. Кутузов передвинул свою армию на Старо-Калужскую дорогу, чтобы прикрыть делающие оружие заводы Тулы и Брянска, а также Калугу, в которой были сосредоточены склады ценного военного имущества, продовольствия и фуража. Защищая подступы к этим городам, Кутузов тем самым прикрывал богатый юг и юго-запад России. Вместе с тем он занял район юго-западнее Москвы, угрожая тыловым дорогам и связи Наполеона. Маневр Кутузова быстро изменил всю стратегическую обстановку.

Расположив русские главные силы юго-западнее Москвы, вблизи наполеоновской армии, Кутузов полностью лишил противника возможности предпринять наступление на Петербург. Таким образом, вступив в Москву, армия захватчиков была сразу ограничена в маневре.

Во всем ходе Отечественной войны 1812 года Тарутинский марш-маневр является одним из решающих событий. Обобщая настроение русских патриотов, отлично уяснивших значение этого мероприятия Кутузова, полковник Н. Кудашев так писал 11 (23) сентября М. Ф. Толстому: «...истинно русские понимают, что кампания в настоящее время только еще начинается... мы переносим театр войны, прикрывая Тулу и Калугу».