Глава V. Сельский быт, нравы и обычаи

 

1. Застойность сельского быта

Общественная жизнь и весь быт в Вирятине, как и в большинстве русских сел до революции, отличались замкнутостью и застойностью. Кругозор крестьянина был очень узок. Забота о поддержании хозяйства поглощала все его время и внимание. То, что выходило за пределы хозяйства, семьи, села, очень мало его интересовало. О событиях, совершавшихся в России и в мире, крестьяне имели самое смутное представление. Газет в Вирятине в XIX в. не получали, их стали выписывать несколько зажиточных крестьян только в начале XX в. Новости узнавали от отходников, от захожих людей или в сборной (мирской) избе, куда из волости передавались наиболее важные распоряжения. Из-за отсутствия правильной информации село питалось слухами.

Вся семейная и общественная жизнь, нормы поведения, взаимоотношения между людьми (в селе, в семье, между молодежью и т. п.) были скованы религиозными предрассудками и регламентировались патриархальными традициями. Нарушение общепринятого порядка преследовалось общественным мнением.

Общественная жизнь была очень ограничена и протекала в издавна установившихся формах: сходы, праздники, проводы отходников и рекрутов. Событий, нарушавших привычный порядок жизни, было мало.

Культурных учреждений в селе до 90-х годов XIX в. не было, да и позже они не играли большой роли. Сельские развлечения нередко носили грубый характер, например кулачные бои. Почти все население было неграмотно.

На мировоззрение вирятинцев, на их быт и нравы, как и на быт всего русского крестьянства, весьма сильное влияние оказывала церковь, в течение веков подавлявшая общественную и семейную жизнь народа. Без попа не обходилось ни одно сколько-нибудь значительное событие в крестьянской жизни: рождение ребенка, свадьба, похороны, уход на заработки, на военную службу, проведение годовых праздников и т. п. Даже сельскохозяйственные работы были связаны в известной степени с церковным календарем. В дни церковных праздников прекращалась всякая крестьянская работа не только в поле, но и по дому. В год, когда страстная неделя великого поста или пасха совпадала с началом сева, вирятинцы задерживались с выездом в поле на несколько дней, хотя весной каждый потерянный день мог отразиться на качестве урожая. Женщины в праздничные и воскресные дни никогда не пряли и не ткали.

Нарушение общепринятых церковных требований считалось грехом и вызывало осуждение всего сельского общества.

Священник зорко следил за выполнением прихожанами церковных правил. Они должны были говеть, исповедоваться, посещать церковную службу, особенно в праздничные дни, и т. п. Четыре раза в год — на Михайлов день, рождество, крещение и на пасху — священник обходил все дома с молебном, получая за это соответствующее вознаграждение. На пасху за ним ездила телега, куда складывались собранные от населения продукты. Если крестьянин не посещал церковь или задерживал обычную плату, священник делал ему внушение, а иногда отказывался исполнять требы. Как анекдот, в селе до сих пор рассказывают случай, происшедший в семье В. А. Лосева: отец Лосева в течение пяти лет ничего не давал священнику; когда сын Лосева задумал жениться, священник отказался его венчать; отцу, Лосева пришлось напечь целую телегу хлеба и отвезти священнику (этим хлебом тот всю неделю кормил скотину). Порой «должники» венчались в соседних селах, чтобы избежать столкновения со своим священником; это было возможно в том случае, когда невесту брали из соседнего села₁. Помимо религиозных обязанностей, священник негласно выполнял и полицейские функции: следил за политической благонадежностью населения, особенно за шахтерами и учителями².

Корнями религиозности крестьян было суеверие, идущее от темноты и забитости народа. Верили в бога почти все крестьяне, но их вера выражалась главным образом во внешнем исполнении религиозных обрядов, без понимания их сущности. Крестьяне, особенно женщины, плохо понимали проповеди и зачастую не знали даже молитв. Лучше разбирались в вопросах религии те крестьяне, которые окончили церковно-приходскую школу; некоторые из них выполняли в церкви обязанности церковного старосты, пели в церковном хоре.

Благоприятную почву для сохранения религиозных взглядов и традиций представляла неразделенная семья. Сила традиций была настолько значительна, что даже мужчины, которые за время работы на шахтах успевали отойти от церкви, по возвращении домой снова посещали церковь и говели.

Изменения в духовном облике вирятинцев и в их быту наметились лишь во второй половине 90-х и еще более в 900-х годах, в период наиболее интенсивного проникновения капиталистических отношений в село и развития массового отходничества, особенно в Донбасс.

Отходничество разрывало замкнутый круг деревенской жизни, расширяло кругозор людей. В. И. Ленин особо отмечал прогрессивное влияние отходничества: «На смену оседлому, забитому, приросшему к своей деревне, верившему попам, боявшемуся «начальства» крепостному крестьянину вырастало новое поколение крестьян, побывавших в отхожих промыслах, в городах, научившихся кой-чему из горького опыта бродячей жизни и наемной работы»³.

Тяжелый шахтерский труд и постоянное общение с кадровым пролетариатом содействовали тому, что передовая часть крестьян-отходников впитывала в себя элементы пролетарской классовой идеологии; развивались революционные настроения. Отходники безусловно оказывали влияние на процесс разрушения патриархальных устоев семейного быта в селе.

После революции 1905—1907 гг. среди крестьян-шахтеров все чаще проявлялись антиклерикальные и даже атеистические настроения. Не случайно шахтеров считали в селе безбожниками. Теперешние старики сами связывают свой отход от церкви с работой в Донбассе. «Какой уж там бог) — говорит старый колхозник, бывший шахтер Д. А. Дьяков, девять лет проработавший в шахтах.— Бывало, вылезешь из-под земли на черта похожий, тут не до бога»⁴.

Некоторые шахтеры-отходники под влиянием общения с кадровыми рабочими возвращались в село атеистами. Наиболее самостоятельно мыслящие отходники — Ф. 3. Ожогин, Ф. Г. Калмыков, А. П. Колесников уже накануне революции 1905—1907 гг. перестали принимать священника. Передовая часть отходников начинала понимать корыстные интересы служителей культа. «Умершего бедняка даже отпевали не так, как полагается, а кое-как, потому что платили за него мало»,— говорит Д. А. Дьяков. Аморальное поведение некоторых священников и их полицейская роль еще более подрывали авторитет церкви в глазах крестьян.

 

2. Народный календарь. Праздники

Кликанье «овсеня».— Новогодние гадания.— Масленичные гулянья.—Пасха.— Егорьев день.— «Проводы русалки».— Отмирание традиционных календарных обрядов

В быту вирятинцев значительное место занимали календарные обряды и обычаи. Народный календарь, сочетавший христианский церковный календарь с древними языческими представлениями, регламентировал не только обрядово-религиозную, но в значительной мере также и хозяйственную, общественную и семейную жизнь села. Он определял начало и конец полевых и домашних работ, время и формы проведения праздников, свадеб и т. п. Крестьяне, рассказывая о прошлой жизни села, постоянно связывают ее с календарными датами. Показателен в этом отношении рассказ Е. А. Дьякова. «Ярмарка прошла⁵,— говорит он,— сдвиженье (праздник крестовоздвиженья) прошло, и весь хлеб с поля сдвинулся на гумны. Ночи прибавились значительные. Молодые девушки начинают по-сидки делать и с этих пор на новых гребнях (купленных на ярмарке) прядут,— кто на онучи, кто на торпище; некоторые вяжут чулки, варежки, шерсть прядут на сукна... В праздничный день в воскресенье ходят к заутрене и к обедне. Днем в воскресенье, бывало, ничего не делали, готовились к вечеру на «улицу» (гулянье молодежи). Может быть, в это воскресенье есть у кого какой-нибудь «запойчик» или два. У того двора тоже собирается «улица». Так продолжается до микитьева дня (15 сентября), до Михайлова дня (8 ноября). Восемь недель так было: посидки, «запои», «улицы» и обедня... Тут заговенье (14 ноября) — филипповки или рождественский пост. Постом девки за прядево, мужчины за извоз,— подвозили топливо до самого Миколы (6 декабря). Женщины мочки мыкали, а некоторые начинают онучи уже ткать. С Миколы до рождества христова больших праздников не было. Начинаются рождественские святки.Все две недели свободны были. Женская работа — прясть, ткать — не производилась. И так продолжалось до Нового года. Масленая неделя — коренные дни: пятница, суббота, воскресенье,— здесь «улица» и кулачки. Наступает великий пост. В чистый понедельник все прядущие женщины и девушки берут свои донцы, на которых прядут, и катаются с грр (снежных), вроде как очищают свои грехи. И за работу опять до самой пасхи. Некоторыс семьи все попряди, начиналось ткачество. Большие девушки начинают ткать, маленькие подпрядывать еще уток...»⁶.

В этом рассказе отмечены все основные даты осенне-зимнего календаря и чрезвычайно ярко выступает характерная для прошлого крестьянского быта черта — тесная спаянность церковно-обрядового календаря со всем хозяйственным и общественным укладом крестьянства. «Годовые», т. е. особо чтимые и широко справляемые в Вирятине праздники, были как раз те христианские праздники, которые связывались с узловыми моментами языческого аграрного календаря. Вместе с тем характерно, что многие из «двунадесятых» церковных праздников: преображенье, успенье, рождество богородицы, падавшие на страдную пору, почти не отмечались: посещалась лишь церковь, и то одними старушками, так как все трудоспособное население было занято в полях⁷.

Из прочих праздничных дней широко справлялись день архангела Михаила (8 ноября), «зимний Микола» (6 декабря) и егорьев день (23 апреля).

Многие праздники отмечались лишь в семейном кругу и справлялись по определенному, издавна установившемуся порядку. Более широкий общественный характер носили праздники, к которым были приурочены старые обряды, связанные с сельским хозяйством и придававшие этим праздникам свою специфику.

Календарные обряды и обычаи, бытовавшие в Вирятине,— южнорусские, отличавшиеся рядом особенностей от севернорусских обрядов.

Первым большим праздником после окончания осенних полевых работ был в Вирятине престольный праздник — Михайлов день. В этот день к вирятинцам приезжали из соседних сел родственники; справлялись многочисленные свадьбы, на которых гуляла чуть ли не половина всего населения Вирятина. 6 декабря отмечали «Миколу» С «Миколы» до рождества был пост, в это время «улица» не собиралась. На рождество население обязательно ходило в церковь, после заутрени разговлялись мясом, блинами, яйцами. Ребятишки ходили по селу и славили Христа. Собиралась «улица», и устраивались кулачные бои.

Святки, продолжавшиеся две недели, были особенно насыщены обрядами и развлечениями. Многое в святочной обрядности восходит к древним обычаям и обрядам, связанным с сельским хозяйством. Сюда следует отнести прежде всего новогодний обычай «овсеня» — обхода ряжеными домов с песней — пожеланием благополучия и богатства хозяевам. Этот обьгчей, благодаря его игровой, развлекательной природе, дожил до наших дней. Новогодние колядки были распространены по всей территории России. В центральночерноземной полосе и в Поволжье они имели свою областную, южновеликорусскую форму — овсень, которая была распространена и на Тамбовщине⁸. «Кликать овсень» ходили подростки, холостая молодежь, иногда молодые вдовы и солдатки (девушки-невесты в этом развлечении не участвовали). Чаще всего колядовала молодежь из бедных семей, зажиточные крестьяне не разрешали своим детям ходить с колядой по селу, считая это своеобразным собиранием милостыни.

Кликающие овсень ходили по селу небольшими группами по пять-шесть человек. Таких групп было несколько, подбирались они цо возрастному признаку; дети ходили отдельно от взрослых. Колядующие наряжались барином, барыней, цыганками. В 900-х годах, по словам стариков, стали рядиться также в деда и бабу⁹. Ряженые гримировались при помощи угля, муки и различных красящих веществ. Наряжались в обычную крестьянскую одежду, но пошитую из ярко окрашенных материалов. В ряжении преобладал элемент условности: например, «барыня» одевалась в те же цветастые юбки, что и «цыганка», но к ее юбкам и рубахе пришивались кисейные сборки, платки завязывались наподобие шляпы и т. д. «Деду» приделывали бороду из овчины или из пакли.

Колядование начиналось после обедни и продолжалось дотемна. Войдя в дом, колядующие пели овсень, плясали под гармонь или балалайку. В песне угрожали, что если им ничего не дадут, в семье вместо мальчика родится девочка. Пожеланий хорошего урожая и религиозно-христианских мотивов в вирятинском овсене нет. Помимо традиционной песни — овсеня, колядующие женщины исполняли коротенькие плясовые припевки эротического содержания. По ритмическому строю они ничем не отличаются от частушки, появившейся в селе в XX в.¹⁰

Обычно крестьяне охотно пускали колядующих в дом. Это было развлечением для всей семьи, кроме того, остерегались прослыть на селе за жадных людей. Безусловно, была и боязнь навлечь отказом на семью разные «беды». Колядующих одаривали блинами, пшеном, мясом, мелкими монетами. Когда хозяин не пускал колядующих в дом, они смеялись над ним, грозили семье, желая неурожая, и пр.

Собранные продукты колядовавшие делили между собой или, что бывало чаще, устраивали совместное «гулянье». Пшено обычно продавали и на вырученные деньги покупали водки, орехов, конфет и других лакомств.

С рождества и до Нового года девушки гадали. На базаре в Сосновке обычно покупались гадальные книги («Соломоны»), пользовавшиеся в 1890—1900 гг. из-за низкого культурного уровня населения большой популярностью¹¹. Помимо гаданья по книжкам, насаждаемого в деревне барышниками, были распространены и традиционные гадания: выдергивание колосьев в овине, гадание с курицей, с дежой (кадка для квашни), измерение двора кочергой, бросание за ворота башмака, гадание на воске и т. п.¹². Для гаданья девушки собирались группами. Мужчины в Вирятине, по свидетельству старожилов, не гадали¹³. Иногда к девушкам присоединялись парни, но они гадали ради шутки, стараясь при этом напугать девушек. Поэтому девушки, гадавшие «всерьез», избегали компаний и собирались вдвоем, втроем. Замужние женщины не гадали, но передавали свой «опыт» молодежи.

Накануне крещения подростки, по окончании вечерней службы в церкви, ставили мелом кресты на дверях домов, на воротах, на различных хозяйственных постройках и даже на сельскохозяйственном инвентаре, чтобы отпугнуть «нечистую силу». После обедни ходили на реку, на водосвятие, где брали «святую воду». Дома ею умывались и кропили скотину. Воду берегли весь год, ею умывали больных. Отголоском аграрной магии являлся такой, уже христианизированный обычай, как ритуальное кормление скота. На крещение рано утром хозяин выносил во двор ведро с необмолоченным зерном, куски хлеба и т. п. Все это окроплял «святой» водой, после чего выпускал скотину, которая этот корм съедала. Некоторые крестьяне три раза обходили двор с топором в руках «для благополучия скота». Этот древний обычай стал исчезать еще задолго до революции.

После обеда собиралась «улица» и устраивались кулачные бои. На третий день после крещения прекращалось до масленицы всякое гуляние и начинались различные домашние работы.

Накануне масленицы, в «поминальную субботу», поминали умерших родственников. С понедельника начинались масленичные празднества: устраивались самые большие кулачные бои; на санях с гор катались молодые и взрослые, мужчины и женщины. Горы, сделанные из снега, поливали водой, вырубали специальные приступки, чтобы легче было взбираться наверх. Катание на лошадях вокруг села не было принято: «Жалели скотину», — говорят крестьяне; катались лишь богачи Кабановы и Слепцовы. «Улица» продолжалась все три дня — с утра до позднего вечера. В «чистый» понедельник прядущие женщины и девушки катались на донцах с гор, для «очищения от грехов».

В вербное воскресенье крестьяне, исполнявшие обязанности церковных служителей, ехали в лес и привозили воз вербы, которая раздавалась после церковной службы. Существовал обычай хлестать друг друга лозой, приговаривая при этом: «Верба хлест, бей до слез, третий на здоровье», или: «Чтобы сто лет жить и не хворать». Принесенную из церкви вербу клали за икону и приберегали до первого выгона скота.

На страстной неделе в субботу красили яйца. Вечером, под пасху, ходили в церковь прикладываться к плащанице. Обязательно посещали заутреню или обедню. После заутрени священник христосовался с прихожанами, каждый из которых давал ему яйцо. На первый день пасхи до разговенья ходили на кладбище «христосоваться» с умершими: брали с собой блины и яйца, которые катали на могилах. На кладбище ходили главным образом женщины, дети и старики. Священник с псаломщиком и дьячком с понедельника по четверг обходил все село, получая в каждом доме причитавшуюся мзду. «Улица» собиралась только после того, как в церкви «установят иконы», т. е. после окончания обхода. На пасху молодежь ходила с песнями по селу, играла в мяч (лапту). На «красную горку» справляли свадьбы. Крестьяне, особенно молодежь, любили смотреть венчания.

На егорьев день ездили на ярмарку в Сосновку, где катались на карусели. В этот день первый раз выгоняли скот на пастбище; каждый хозяин выгонял скотину вербой, оставленной от вербного воскресенья. Священник освящал стадо и благословлял пастухов. В вознесенье крестьяне ходили с хоругвями по полям. Молодежь с этого дня начинала купаться в реке. Собиралась «улица».

На троицу украшали зеленью дома и дворы. Около домов вдоль улицы устанавливали березки. Березовым листом желтили яйца; каждый в семье получал по яйцу; одно яйцо давали пастуху. Ребятишки на улице играли в лунки (катали яйца). Праздничная «улица» собиралась за селом. Молодежь гуляла на лугу, пела песни, играла в горелки и другие игры; на молоденьких березках (прямо на деревце) завивали венки. Через неделю приходили смотреть, что стало с венком: если венок завял, девушка останется в доме родителей, если не завял — выйдет замуж (парень — женится). В понедельник (после «заговенья») устраивали «проводы русалки» (древний обряд) — обливались водой; в этом развлечении принимали участие и взрослые мужчины и женщины. В этот день заготовляли на весь год веники.

В Вирятине существовали также обряды, непосредственно связанные с земледелием, имевшие целью «обеспечить» будущий урожай. На пасху хозяин насыпал в ведро зерно той культуры, которую еще не посеяли (если пасха была ранняя, а сев поздний — овес; если пасха поздняя — просо) и вставлял в зерно вербу. Ведро ставили на стол, рядом клали хлеб (который затем отдавали священнику) и насыпали кучку соли, под стол бросали охапку сена. Когда священник приходил в дом, он освящал ведро с зерном. Перед началом весеннего сева просвирня пекла на все село просфоры, которые разносила по домам. В первый день выезда в поле просфору брали с собой. Кто-либо из детей должен был съесть ее на борозде.

Сохранились и такие архаические земледельческие обряды, как «завивание бороды козлу» (некошенную рожь связывали красной тряпкой, а сверху клали кусок хлеба) и приношение с поля последнего снопа, который ставился под образами на лавке. Однако «дожиночных» песен вирятинцы не помнят.

В этих обрядах особенно отчетливо прослеживается двоеверный характер, отличающий всю русскую календарную обрядность. Христианские верования сочетались с языческими представлениями. Церковь старалась подчинить себе и по-своему осмыслить древние аграрные магические обряды. Отсюда окропление «святой водой» зерна перед посевом, молебны при первом выгоне скота, поедание просфоры на борозде и т. д.

Изменение быта, общий рост культуры, связанный с отходничеством и с усилением влияния города, приводили к разрушению и отмиранию традиционной аграрной обрядности. В Вирятине многие обряды были забыты раньше, чем в окрестных селах (и вообще в южнорусских губерниях). Так, уже, в 80-х годах в селе исчезли почти все обрядовые песни. К этому времени исчезли и «карагоды» (хороводы). О святочном ряжении смутно вспоминают лишь несколько стариков. В селе не жгли костров на Новый год, пасху и в ночь под Ивана Купала¹⁴. В соседнем селе Кулеватове удалось обнаружить следы «похорон Костромы». Видимо, этот обычай ранее существовал и в Вирятине. Однако сведений о нем в памяти стариков не сохранилось.

Тяжелое экономическое положение большей части крестьянских хозяйств также способствовало разрушению праздничного календарного цикла, соблюдение которого требовало больших материальных затрат. Особенно интенсивно процесс исчезновения старых обрядов шел во время первой мировой войны.

 

3. Общественные нравы

«Улица».— Посиделки.— Игры молодежи.— Проводы отходников-шахтеров и проводы рекрутов.— Кулачные бои.— Пьянство

Время и формы проведения досуга в Вирятине, как и вообще вся жизнь в старой русской деревне, регламентировались религиозно-обрядовым календарем.

Гулянья молодежи («улица») в 70—80-х годах XIX в. бывали только по большим «годовым» праздникам, но с конца 90-х годов «улица» стала собираться и по воскресеньям. Собиралась «улица» на Поляне, около церкви. Священники пытались протестовать против этого, но безуспешно. На «улицу» приходили не только парни и девушки, молодые женатые пары, но также и подростки. Группы молодежи с гармоникой шли с разных концов села на Поляну, где собиралось иногда более ста человек. Девушки в старину держались отдельно; с конца 90-х годов они стали гулять вместе с парнями. Гуляющие располагались группами по 15— 20 человек, пели песни, плясали под балалайку или гармонику¹⁵. До 90-х годов в селе были более распространены «дудели» (самодельные инструменты типа свирели) и балалайки, гармоники начали появляться значительно позже. По свидетельству старых колхозников, в Вирятине до начала 80-х годов на улице водили хороводы под песни: «А мы просо сеяли», «Уж я золото хороню», «Пашенка», «Во веселой во беседе» и др. На троицу во время гулянья пели песню «Со венком я хожу, со зеленым хожу». Колхозница Е. С. Фомина (1866 г. рождения) рассказывает, что хороводы водили, когда она была еще девочкой, а через несколько лет после ее замужества они исчезли. Но некоторые круговые песни и игры («Во веселой во беседе», «Плыла утка со утятами») исполнялись и позже на посиделках.

Самой распространенной пляской была «рассыпуха» (русская). Зимой на улице молодежь плясала в шубах и валенках (или лаптях). Традиционной была и игра в лапту на пасху, в которой участвовала не только молодежь, но и женатые мужчины и молодые женщины. Летом самое большое гулянье было на троицу, когда молодежь шла на луг, где пели песни, плясали, играли в горелки и другие игры. Во время летних полевых работ на «улицу» не собирались.

До Октябрьской революции «улица» была почти единственной формой развлечения и взаимного общения молодежи. На «улице» молодые люди знакомились между собой, парни после гулянья провожали девушек до дома, стараясь никому не попадаться на глаза. Большинство старых шахтеров, которые женились уже по собственному желанию, а не по воле родителей, рассказывают, что они познакомились со своими будущими женами на «улице» или на посиделках, также распространенных среди молодежи.

Посиделки (в Вирятине их называют «посидки») собирались осенью и зимой. Первоначально это были сборища девушек для совместной работы. Сами крестьяне это посиделками не считали. Старухи рассказывают, что в дни их молодости (1870—1880 гг.) посиделок не было, девушки просто собирались с гребнем «сидеть», т. е. работать. Примерно со второй половины сентября, после окончания полевых работ, девушки-соседки (человек десять-двенадцать) собирались по вечерам прясть и вязать. Один вечер работали у одной из подруг, затем у следующей и т. д. Работали допоздна, до 10—11 часов вечера. Старые колхозницы вспоминают, что матери, отпуская дочерей «сидеть» к подругам, определяли, сколько они должны напрясть или связать за вечер. «Если не выпрядешь, в другой раз мать не пустит»,— говорит колхозница Л. Я. Дьякова. Чаще всего девушки собирались у вдов, имевших дочерей. Во время работы они разговаривали, слушали сказки пожилых женщин, заходивших на посиделки¹⁶; в перерывах между работой пели песни и плясали. К концу вечера к девушкам приходили парни, не уехавшие в Донбасс, оставшиеся в селе для женитьбы. Обычно парни в избу не приглашались, а девушки время от времени к ним выходили. Иногда парни заходили все-таки в дом, усаживались около работающих девушек, шутили, угощали их конфетами, пряниками и т. д. Девушки иногда и сами приносили угощение: яблоки, семечки, орехи, конфеты. Никаких вольностей между молодыми людьми не допускалось. Парень провожал понравившуюся ему девушку домой, но в дом никогда не заходил.

С 90-х годов, когда отношения между молодежью стали более свободными, посиделки устраивались и для развлечения (они-то и считаются в селе собственно посиделками).

В начале XX в. в селе было два-три дома, где постоянно собиралась молодежь. Молодые люди заранее договаривались с одинокой хозяйкой, чаще всего со вдовой. За «посидение» хозяйке платили по 10—15 коп. с человека; парень вносил пай за себя и за девушку, за которой ухаживал. Парни приносили дрова, покупали керосин. Оставшиеся деньги тратили на орехи, конфеты; приносили из дому яблоки, а в праздники пироги, пряники и другое угощение. Родители (за исключением богатых) охотно отпускали молодежь на посиделки. Эти сборища молодежи были своеобразным местом смотра невест.

На таких посиделках девушки почти не работали, пряжу брали с собой больше для виду. Обязательно на посиделки приглашали гармониста. Весь вечер молодежь пела, плясала, играла в различные игры. Любимой круговой песней-игрой была «Во веселой во беседе». Игра состояла в следующем. Парни и девушки брались за руки, образуя круг. В середине круга находился водящий, который ходил то в одну, то в другую сторону. Все пели песню:

Во веселой во беседе

Молодец гуляет.

Он себе по сердцу

Барышню выбирает.

И приходит он к барышне

И берет за ручку:

«Сделай, сделай мне услугу,

Разгуляй мне скуку».

Один танец протанцую

И семь раз поцелую¹⁷.

После этого водящий выбирал девушку, садился с ней на скамейку, стоявшую посреди круга, и целовал. Затем игра начиналась сначала, но водила уже выбранная девушка.

Другой распространенной игрой были «гурточки». Все играющие рассаживались по лавкам. Водящий садился на табурет посреди избы. Его хором спрашивали: «Гурту, гурту, о ком гуртуешь?». Водящий отвечал: «О голубке».— «О какой голубке?». Водящий называл имя девушки, которая подходила к нему, садилась рядом с ним на табурет и целовалась с ним.

Большинство игр на посиделках были похожи одна на другую и оканчивались поцелуем. На святках играли (не только на посиделках, но и в семейном кругу) в четки (игра типа бирюлек). Каждый играющий должен был вытащить «попом» (длинным стеблем) из общей кучи четное число четок — палочек, нарезанных из камыша; кто набирал нечетное число-палочек, получал «попом» удар по лбу. Играли также «в жгуты», или «в ремни», в жмурки. В XX в. распространилась игра «в телефон», которую, видимо, занесли из города отходники. В предреволюционные годы на посиделках играли в карты. Мужская молодежь играла в орлянку («орел-решку»). Из плясок самыми распространенными, кроме рассыпухи_г были «барыня» и «камаринская»; «мотаня» и «досада», считающиеся сейчас местными тамбовскими плясками, в 1880—1890 гг. еще не были известны. Вальс, краковяк и другие танцы появились в Вирятине уже после Октябрьской революции.

На посиделках и на улице пели различные крестьянские песни («Ты расти, расти, калинушка», «Уж ты зимушка, зима», «Соловей кукушечку уговаривал», «Вдоль да по морю, вдоль да по синему» и пр.) и песни литературного происхождения, ставшие общенародными («Ванька-ключник», «Снежки белые, пушистые», «Лучинушка», «Кругом, кругом осиротела», «Хуторок», «Голова ль моя удалая»); проникали в село и песни мещанского типа, такие как «Шумел камыш», «Ланцов», «Цыганка-ворожея» и др.

Необходимо отметить, что вообще с 900-х годов крестьянский песенный репертуар начал изменяться¹⁸. Через отходников в село проникали широко распространенные в городской среде русские и украинские песни, такие, как «Ермак». «Из-за острова на стрежень», «Утес», «Коробейники», «Степь да степь кругом», «Распрягайте, хлопцы, коней», «Во лузях», «При лужке, лужке» и др. В селе пели и собственно рабочие песни, привезенные из Донбасса: «Коногон», «Ой, пошли наши шахтерики». С 1905 г. крестьяне начали петь и революционные рабочие песни ¹⁹. Среди молодежи широко распространилась частушка.

* * *

Событиями для Вирятина были сборы и уход на отхожие промыслы, и проводы рекрутов. Они отмечались всем селом. На шахты уходили после окончания полевых работ, в начале октября (начиная с покрова дня). Отходники собирались большими партиями, по 30—40 человек. В 1870—1880 гг., когда в Сосновке не было еще железнодорожной ветки, они сообща нанимали лошадь для подвоза своих вещей к станции Ламки, а сами шли 40 километров пешком. Накануне отъезда шахтеров в церкви служили молебен. Помолиться о счастливой дороге приходили и сами отходники и члены их семей. Провожать отъезжающих выходило чуть ли не все село, женщины плакали. К началу весенних полевых работ (перед, пасхой) шахтеры возвращались домой. Они заказывали благодарственный молебен, а затем пьянствовали три-четыре дня. Дольше всех гуляли молодые парни, которым хотелось показать односельчанам свои новые полугородские костюмы, приобретенные на шахтах. Они ходили по улицам с балалайкой или гармоникой, пели песни и всячески «куражились».

Несколько иначе отмечались проводы рекрутов. Рекруты («гожие», как их называли крестьяне) перед уходом на военную службу «гуляли» в продолжение месяца. Они собирались поочередно друг у друга, выпивали, после чего ходили по улицам с балалайкой, пели песни и балагурили. Общество специально выделяло рекрутам небольшую сумму денег на гулянье. Иногда рекруты нарочно загоняли скот на озимые посевы, а затем требовали от владельцев скота плату, которая шла на выпивку. Женщины в этих гуляньях никогда не участвовали, они только готовили для гуляющих еду. Обычай рекрутской гульбы, сложившийся, по-видимому, еще при крепостном праве, сохранялся до Октябрьской революции²⁰.

В день отъезда рекрута его семья устраивала обед с выпивкой, на который приглашались ближайшие родственники. Каждый из родственников давал рекруту немного денег (от 20 коп. до 3 руб.). Родители благословляли сына «на царскую службу». Новобранцы брали с собой мешочек с бельем и одеждой, продукты (сало, хлеб, пшено); на себя надевали самую плохую одежду. В Моршанск, где находился явочный пункт, новобранцы отправлялись в сопровождении родителей, жен, а иногда и детей; провожавшие жили там два-три дня, пока воинская часть не уезжала из города. Возвращение солдат с военной службы семья также праздновала попойкой.

* * *

Низким культурным уровнем вирятинцев до революции объясняется их любовь к кулачным боям. Бои устраивались на рождество, крещение и масленицу. В 900-х годах кулачные бои бывали только на масленицу. Эта дикая форма проведения праздничного досуга упорно сохранялась в народной традиции. В большинстве сел Тамбовской и Воронежской губерний кулачные бои приурочивались к определенным календарным праздникам. Обычай этот сохранялся в Вирятине в качестве пережитка до 1936 г.

По воспоминаниям стариков, кулачные бои начинались после обеда, около 4—5 часов вечера. На Поляне, возле церкви, выстраивались две стенки бойцов, один конец села выступал против другого конца. Дрались в верхней одежде, строго запрещалось пользоваться в драке какими-либо твердыми предметами. Нарушителя правил тотчас изгоняли из рядов и часто избивали. В боях участвовали не только взрослые, но и ребятишки. Бой начинали подростки, затем в драку вступали взрослые. Каждый боец мерился силами с равным себе по возрасту; так, старики выступали всегда только против стариков. Многие мужчины выходили на кулачные состязания пьяными.

Смотреть кулачные бои приходило почти все село. Зрители набирали в карманы или в платки семечек, которые грызли тут же. Женщины не оставались безразличными наблюдателями, а подзадоривали дерущихся; в случае же необходимости оказывали им первую помощь. Здесь же разыгрывались и семейные сцены: некоторые жены старались умерить воинственный пыл своих мужей, которым уже порвали одежду или разбили физиономию. Нередко бои кончались увечьями и даже смертельными случаями.

Кулаки обычно сами не принимали участия в этих боях, так как боялись мести со стороны кого-либо из бедняков, имевших возможность свести с ними счеты во время драки, и потому предпочитали только подпаивать и подзадоривать бойцов. Лесопромышленник Саяпин, большой любитель подобных зрелищ, перед кулачными боями напаивал силачей и даже давал одежду силачам из бедняков, чтобы они могли выступить в роли кулачных бойцов.

По свидетельству крестьян, вирятинские священники выступали против кулачных боев, но их увещевания не имели никакого успеха.

Отходники на рудниках также участвовали в кулачных боях, которые происходили около казарм. Шахтеры одной национальности дрались с шахтерами другой национальности (часто, например, русские выступали против татар). Иногда состязания устраивались между крестьянами сел пли губерний; например, тамбовские крестьяне выступали против воронежских²¹.

Праздники и все события общественной и семейной жизни в Вирятине, как повсюду в царской России, сопровождались обильной выпивкой. Задавленные постоянной нуждой, крестьяне искали забвения в вине. В праздники пили почти все мужчины; на семейных торжествах водку пили и женщины. В конце 90-х годов в селе имелось три кабака. Бывали случаи, когда крестьянин пропивал свою «душу» (т. е. надел земли), разоряя этим семью. Так, отец Лысова в пьяном виде отдал свою землю на десять лет одному крестьянину, и его сыновья оказались вынужденными с ранних лет идти на заработки. На шахтах вирятинцы старались воздерживаться от пьянки, боясь пропить весь шахтерский заработок, ради которого они тянули тяжелую лямку. Но все же некоторые шахтеры возвращались домой без денег.

 

4. Санитарное состояние села

Распространение туберкулеза и сифилиса.— Детские эпидемии.— Больница и отношение населения к медицине

Бытовые условия жизни населения Вирятина в рассматриваемое время не отвечали самым элементарным требованиям гигиены. Поэтому заболеваемость среди населения была высока.

Крестьянки, вследствие тяжелых работ, часто болели женскими болезнями, а также ревматизмом и туберкулезом. Многих вирятинских женщин, занимавшихся белением холстов, «холсточки угробили», говорит старый фельдшер Н. А. Ерофеев. Туберкулезом болели шахтеры, и от этой болезни иногда гибли целые семьи. Крестьяне, надрываясь на тяжелой работе, страдали, кроме того, грыжей, болезнями сердца и почек. От грязи появлялись сыпи, нарывы, чесотка. Эпидемический характер приобретали детские болезни: дифтерит, скарлатина, корь, а также такие болезни, как оспа, тиф, дизентерия. Часты были простудные заболевания (грипп, воспаление легких) и малярия. Некоторые крестьяне болели цингой.

Тяжелым бичом был сифилис, занесенный в Тамбовщину в середине XIX в., вероятно, гуртовщиками. В селах, расположенных вдоль скотопрогонных трактов и торговых шляхов, распространению сифилиса содействовали постоялые дворы и ярмарки. Позже эту болезнь заносили в села отходники — шахтеры и плотники. В 70-х и 80-х годах сифилисом болело уже значительное число крестьян; от взрослых заражались и дети: в 1876 г. в санитарном участке, к которому относилось село Вирятино, число детей, больных сифилисом, составляло 41 % общего числа всех больных этой болезнью. Земский врач Никольский в отчете 1876 г. писал: «Бедность, а с нею отсутствие всех жизненных удобств: теснота жилища, спанье вповалку, не разбирая возрастов и полов, паренье в одной бане множества народа, чуть не одним веником все село перепаривается, едение пищи из одной миски, куренье одной трубки или папиросы несколькими людьми. В этих случаях... дети страдают самым невинным образом»²². Эту болезнь у детей считали золотухой и, как правило, сначала обращались к знахаркам.

Моршанская земская управа была вынуждена применить административные меры в борьбе против сифилиса. Женщины, мужья которых уходили на заработки, должны были немедленно заявлять о их возвращении в село, для прохождения ими медицинского осмотра. Сельским властям (старостам, сотским, десятским) вменялось в обязанность следить за исполнением этого распоряжения. Помимо этого, сельские власти были обязаны немедленно сообщать врачу о всех лицах, подозреваемых в заболевании сифилисом²³. Во многих селах были открыты специальные фельдшерские пункты для лечения больных венерическими болезнями. Эти пункты функционировали главным образом летом, когда отходники находились дома. В 1875 г. при сосновской больнице открылось венерологическое отделение. Несмотря на эти меры число больных увеличивалось с каждым годом. Особенно много больных сифилисом приходится на 1890—1900 гг. В 1911 г. в сосновском врачебном участке числилось вдвое больше больных сифилисом, чем в 1876 г.²⁴ У нас нет точных данных о численности таких больных в Вирятине, но известно, что сифилис имел в этом селе значительное распространение.

Лечились крестьяне от всех болезней обычно «своими средствами», обращаясь к бабкам и знахаркам. Нередко женщины ходили из Вирятина в другие села, где якобы знахарки были лучше. При этом ряд средств народной медицины носил действенный, рациональный характер. Так, при простуде парились в бане. Желудочные заболевания («сибирка» — по-вирятински) лечили настоем трав. Ревматизм лечили теплом — горячим песком или же ставили больную ногу, подложив лучинки, на горячую сковороду, на которую лили спирт; получался своеобразный компресс, после чего ногу укутывали. Другие способы лечения носили, напротив, иррациональный характер. К ним прежде всего следует отнести применение так называемой «святой», или «наговорной», воды. Наряду со знахарями лечебной практикой занимались два крестьянина, служившие санитарами во время русско-японской войны. Лечил крестьян и один из священников, который не имел никакого понятия о медицине, зачастую спьяна путал лекарства и приносил своим «лечением» больше вреда, чем пользы.

Больницы и фельдшерского пункта в Вирятине не было. До 60-х годов XIX в. вирятинцы обращались, по-видимому, в Кулеватово, где находилось небольшое лечебное заведение помещика Давыдова, в начале 70-х годов — в земскую больницу, открытую в то время в Сосновке. Эта больница помещалась в деревянном доме и имела приемный покой, аптеку и две палаты (мужскую и женскую) на 14 коек. В 1876 г. больница обслуживала 42 тыс. населения²⁵. Родильного отделения не было, больные инфекционными болезнями помещались в специальном бараке. Новое каменное здание для больницы было построено только в начале XX в.; в нем была оборудована операционная, но стационар сократился до 8 коек.

В результате к 1911 г. на одну больничную койку приходилось жителей в два раза больше, чем в 70-х годах²⁶.

Больница обслуживала окружающие села в радиусе до 25—30 км. В ее ведении находились два фельдшерских пункта — в селах Русском и Ольхах. В больнице работали врач, два фельдшера, сиделка, кухарка, прачка, сторож. Впоследствии число фельдшеров увеличилось до четырех, но врач оставался один до самой революции. С таким штатом больница, естественно, не могла обслужить население большого участка. Крестьяне, приезжавшие в больницу, иногда ждали по два дня, чтобы попасть на прием к врачу или фельдшеру. В день больницу посещало от 100 до 200 человек. Обращались поэтому к врачу редко, в тяжелых, часто безнадежных случаях. Ехать в больницу было далеко, и жалели лошадь, особенно в страдную пору. Да и веры в медицину не было. Никакой разъяснительной работы с крестьянами не велось, врачам это было строго запрещено. И если иногда проводились кое-какие меры по борьбе с заболеваниями, то проводились они принудительно, в административном порядке. Это отпугивало крестьян, всегда недоверчиво относившихся к мероприятиям «начальства», и они всячески старались уклониться от их выполнения. Так, с трудом, принудительными мерами вводилось оспопрививание. Сельские старосты обязаны были собирать родителей с детьми для прививки оспы, которые делал специально выделенный фельдшер, и все же многим детям оспа не была привита: в 1896 г. по санитарному участку, обслуживавшемуся сосновской больницей, из 3107 родившихся детей 1078 (т. е. одной трети) оспа не была привита²⁷. Так же обстояло дело и в другие годы.

Еще реже обращались к акушерке, в подавляющем большинстве случаев женщины прибегали к помощи бабок-повитух. В 1911 г., например, акушерка приняла роды только у 73 женщин (по всему участку)²⁸.

Правильное представление о медицине, о санитарно-гигиенических требованиях распространялось среди крестьян очень медленно. Чаще других за медицинской помощью обращались шахтеры. Но даже в тех семьях, где были шахтеры, женщины предпочитали пользоваться услугами знахарок, особенно при заболевании детей. Старые знахарские способы лечения сохранялись еще и в первые годы после социалистической революции.

 

Примечания:

¹ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1954, п. 254, стр. 223.

² Священники строго следили за тем, чтобы учителя посещали церковь, говели и пр. Урядники и инспекторы народных училищ узнавали у священников, как относятся к церкви учителя: по этому признаку судили о благонадежности.

³ В. И. Ленин. Сочинения, т. 17. стр. 66.

⁴ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 246/1, стр.4—5. Бывший шахтер П. Ф. Кабанов перестал верить в бога с тех пор, как побывал в Донбассе. Именно на шахтах у него возникли сомнения в существовании бога. «Шахты открыли нам глаза на все,— говорит П. Ф.,— раз такой каторжный труд и никто не помогает рабочим, где же бог? Бог тому только, кто живет хорошо». Когда Ф. Г. Калмыкова спрашивали, почему он не ходит в церковь, он отвечал прибауткой: «Хорошо молиться— у кого гусь варится и качка жарится.— А я домой приду — слезами утираюся».

⁵ Ярмарка в селе Сосновке была 14 сентября (на крестовоздвиженье). Все даты по старому стилю

⁶ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1954, п. 275, стр. 61—73.

⁷ То же следует сказать и о праздниках Петра и Павла, Иоанна Крестителя, падавших на ту же страдную пору и отмечавшихся только церковно (соблюдением поста, посещением церкви).

⁸ В. И. Чичеров. Русские колядки и их типы. «Советская этнография», 1948» № 2, стр. 108—109.

⁹ Это утверждение вирятинцев вызывает сомнение, так как «дед» и «баба»— исконные персонажи славянского ряжения. Старики рассказывают, что раньше на посиделках под Новый год ребята рядились в барана, козла и пр. Но этот обычай в Вирятине, очевидно, уже давно исчез, так как в XX в. на посиделках ряженых не бывало.

¹⁰ Эти припевки дожили до наших дней как часть обряда колядования, хотя теперь колядующие стесняются их петь, называя их «срамными».

¹¹ «Эта литература, распространяясь в народных массах, в течении ряда веков оказывала огромное влияние на народные суеверия, поддержав многие из тех, которые корнями уходят в первобытный анимизм». (Ю.М.Соколов. Русский фольклор. М. 1941, стр. 189)

¹² Курицу загоняли в избу, на полу раскладывали зерно, зеркало, уголь, блюдце с водой. Если курица клевала зерно, значит жених (по другим вариантам — свекровь) будет богатым. Если курица подойдет к зеркалу, жених (свекровь) будет щеголь; дотронется до угля — шахтер (или свекровь будет грязнулей); выпьет воды — муж пьяница. Другой способ гадания с курицей: девушка шла в курятник и ловила курицу. По тому как вела себя птица, определяли характер будущей свекрови.

Около порога ставили дежу, девушка, пятясь задом, старалась сесть в дежу. Если ей удавалось это сделать, значит в этом году она выйдет замуж.

Девушка шла в ригу вытаскивать колосья. Если выдернет колос полный — выйдет замуж в богатый дом, и наоборот. Бросали за ворота валенки или башмаки, чтобы узнать, в какой стороне будущий дом. Под крещение топили на блюдцах воск и внимательно рассматривали получавшиеся фигуры. Если образовавшаяся фигура имела форму кольца — девушка выйдет замуж; напоминала гроб — умрет и т. п. Некоторые девушки под Новый год смотрели в банях в зеркало. Но это гадание считалось слишком страшным, и гадать на зеркале отваживались немногие.

¹³ Между тем, в некоторых селах Тамбовской губернии на Новый год гадали и мужчины, пытавшиеся узнать о новом урожае. Б.Бондоренко в своей статье «Поверье крестьян Тамбовской губернии» приводит интересные материалы, записанные им в Кирсановском уезде: «Чтобы угадать будущий урожай, старший член семьи на ночь под Новый год втыкает в снег на гумне несколько колосьев разного хлеба, а утром смотрит: если на некоторых колосьях окажется иней, тот хлеб в наступающем году должен уродиться» («Живая старина», 1890, № 1, стр. 119).

¹⁴ Данные, приведенные Д. К. Зелениным в описании рукописей ученого архива РГО, указывают на существование этого обряда в Тамбовской губернии (см. «Описание рукописей ученого архива РГО», вып. I, Пг.. 1914, стр. 76; вып. III. Пг., 1915, стр. 1192). Как это установлено многочисленными исследованиями, разжигание костров — типично русский обряд, еще в XX в. сохранявшийся в южнорусских областях. Этот обряд связан с древними народными представлениями о возрождении солнца, с началом нового солнечного года.

¹⁵ Группы молодежи составлялись по «концам». На «улице» каждый конец старался держаться отдельно. Парни с одного конца села не могли ухаживать за девушками с другого конца; если какой-либо парень нарушал этот обычай, его избивали. Такие драки случались и в начале XX в.

¹⁶ По свидетельству Д. А. Дьякова, любимыми сказками были сказки об Иване Царевиче и сером волке, о жар-птице, о Бове-королевиче и Никите Кожемяке. (См. Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 275, стр. 61).

¹⁷ Текст песни записан от колхозницы, участвовавшей в посиделках в 1916 — 1919 гг. Данный вариант распространенной русской круговой песни, явно не крестьянский, возможно, перешел в село от барской дворни помещика Давыдова или графа Бенкендорфа из Сосновки еще в дореформенный период.

¹⁸ Н. М. Лопатин и В. П. Прокунин отмечали, что в начале XX в. городские танцы, игры и песни широко входят в быт деревенской молодежи. (См. Н. М. Лопатин и В. П. Прокунин. Сборник русских народных лирических песен. М., 1889.)

¹⁹ Колхозник Г. П. Дьяков рассказывает, что накануне 1905 г. на шахтах очень популярна была песня «Отпустили крестьян на свободу, а землю не дали народу», которую шахтеры пели тайком.

²⁰ Описание обычая провода рекрутов см. А. Грузинов. Быт крестьянина Тамбовской губернии. «Земледелец». 1858.

²¹ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 245/3, стр. 61.

²² ГАТО, ф. 152, on. 1, ед. хр. 49, стр. 27—34.

²³ Там же, ед. хр. 50.

²⁴ Там же, ед. хр. 664, л. 47.

²⁵ Там же, ед. хр. 49, л. 34.

²⁶ В 1911 г. одна больничная койка приходилась в среднем на 6466 жителей. (ГАТО, ф. 152, on. 1, ед. хр. 664, стр. 42).

²⁷ Там же, ед. хр. 273, л. 6.

²⁸ Там же, ед. хр. 664, л. 47.