Глава I. Экономическая жизнь села в прошлом

 

1. Сельское хозяйство. Общинное землевладение

Крестьянское население Тамбовской губернии накануне реформы 1861 г.—Две поземельные общины в Вирятине после реформы 1861 г. — Земельный фонд общин и уравнительное землепользование.—Система земледелия и сельскохозяйственные орудия.—Зерновые культуры.—Классовое расслоение деревни.— Распределение скота по хозяйствам по переписи 1881 г.— Аренда помещичьих земель за отработки.— Кулачество.— Развитие капиталистических отношений в общине.— Уменьшение товарного производства хлеба с 80-х годов XIX в.

Тамбовская губерния считалась в середине XIX в., наряду с другими, губерниями среднечерноземной полосы (Рязанской, Воронежской, Орловской, Курской, Пензенской), житницей России. Ее русское население исстари занималось хлебопашеством и было одним из основных поставщиков ржи для населения городов и старых промышленных районов.

Накануне отмены крепостного права основные земельные фонды Тамбовской губернии принадлежали помещикам, среди которых были крупнейшие землевладельцы (Шереметевы и др.), сосредоточивавшие в своих руках громадное количество земли, исчисляемое многими тысячами десятин. Вотчины-латифундии тамбовских помещиков имели барщинную систему хозяйства. «Сущность тогдашней хозяйственной системы, — писал В. И. Ленин, — состояла в том, что вся земля данной единицы земельного хозяйства, т. е. данной вотчины, разделялась на барскую и крестьянскую; последняя отдавалась в надел крестьянам, которые (получая сверх тогой другие средства производства — например, лес, иногда скот и т. п.) своим трудом и своим инвентарем обрабатывали ее, получая с нее свое содержание»¹. Крестьяне обрабатывали в течение нескольких дней в неделю барские земли, в остальные дни — свои наделы; все это делалось одним и тем же инвентарем крестьян. Надел служил как бы натуральной заработной платой крестьянину за работу на барской земле. Но кроме помещичьих, т. е. крепостных, крестьян, выполнявших барщинные повинности, в Тамбовской губернии имелись и другие категории крестьянского населения: во-первых, там находились потомки однодворцев и крестьян так называемого четвертного права, а во-вторых, крепостные крестьяне на оброке.

В Моршанском уезде Тамбовской губернии, где находилось село Вирятино, имелись все эти категории земледельцев, причем число свободных крестьян и помещичьих крестьян было примерно равным. Так, по 10-й ревизской переписи, происходившей в 1857 г., в уезде числилось 8403 двора свободных крестьян с общим населением 82 765 человек и 10 435 дворов помещичьих крестьян с населением 81787 человек. Кроме того, было 1378 дворов оброчных крестьян с населением 9991 человек.

Крестьяне на оброке владели лишь усадебными участками, все остальные категории крестьян — усадьбами и пахотными угодьями.

По реформе 1861 г. за свободными крестьянами были закреплены земли, которыми они издавна владели. Крепостных же крестьян лишили части тех угодий, которые они обрабатывали у помещика своим инвентарем или на которых выпасали скот. Это были «отрезки», оставшиеся у помещиков. Потеря выгонов и лугов поставила крестьян в тяжелое положение, выходом из которого явилась аренда выпасов у помещика, аренда, при которой арендующий заранее должен был соглашаться на условия владельца земли.

Так как в руках помещиков остались такие земли из бывших крестьянских наделов, без которых крестьяне не могли вести самостоятельное хозяйство, помещики получили возможность сохранить остатки барщины в форме отработков.

«Виды отработков...— писал об этой системе В. И. Ленин,— чрезвычайно разнообразны. Иногда крестьяне за деньги нанимаются обрабатывать своим инвентарем владельческие земли — так называемые «издельный наем», «подесятинные заработки», обработка «кругов» (т. е. одной десятины ярового и одной десятины озимого) и т. п. Иногда крестьяне берут в долг хлеб или деньги, обязываясь отработать либо весь долг, либо проценты по долгу. При этой форме особенно явственно выступает черта, свойственная отработочной системе вообще, именно кабальный, ростовщический характер подобного найма на работу... Наконец, очень распространены отработки за землю, либо в форме испольщины, либо в прямой форме работы за сданную крестьянам землю, угодья и прочее... Отработки обнимают «собой весь цикл работ деревенского обихода. Посредством отработков производятся все сельскохозяйственные операции по обработке полей и уборке хлеба и сена, запасаются дровами, перевозят грузы», чинят крыши итрубы, обязываются доставлять кур и яйца»².

Существование отработочной системы в пореформенных условиях указывало на экономическую отсталость и помещичьего, и крестьянского хозяйства в тех губерниях, где отработки существовали. Такой отсталой была и Тамбовская губерния — «район слабого развития капитализма» (Ленин).

Основной причиной, ускорившей отмену крепостного права в России, было развитие капиталистической промышленности, нуждавшейся в свободных рабочих руках. Закон 1861 г. облегчил набор рабочих, но лишь частично: сохранение общинного землевладения, затруднение выхода из общины и установление круговой поруки мешали отрыву крестьян от земледелия: они были связаны своими наделами и поэтому предпочитали сезонный отход постоянной работе в промышленности. Но если крестьянская реформа полностью не оправдала чаяний фабрикантов и заводчиков и не вызвала на первых порах бурного роста промышленных предприятий (это пришло позже), то она, несомненно, сразу же облегчила развитие капиталистических отношений в самой деревне.

Народники считали, что сохранение свободной поземельной общины «предохранит» Россию от капитализма. Жизнь разбила этот пустой и реакционный самообман: капитализм в сельском хозяйстве, как оказалось, прекрасно уживался с уравнительными принципами общинного устройства и именно в «поравнении» находил наиболее подходящие условия для своего дальнейшего развития. «Вопреки теориям, господствовавшим у нас в последние полвека,— писал В. И. Ленин,— русское общинное крестьянство - не антагонист капитализма, а, напротив, самая глубокая и самая прочная основа его. Самая глубокая - потому что именно здесь, вдали от каких бы то ни было «искусственных» воздействий и несмотря учреждения, стесняющие развитие капитализма мы видим постоянное образование элементов капитализма внутри самой «общины». Самая прочная,— потому что на земледелии вообще и на крестьянстве в особенности тяготеют с наибольшей силой традиции старины, традиции патриархального быта, а вследствие этого — преобразующее действие капитализма (развитие производительных сил, изменение всех общественных отношений и т. д.) проявляется здесь с наибольшей медленностью и постепенностью»³.

Изучая хозяйственную жизнь села Вирятино в прошлом, мы прежде всего сталкиваемся с этой особенностью экономического развития в пореформенной деревне и видим, как, несмотря на множество крепостнических пережитков (отработки, уравнительное землепользование, принудительный севооборот и пр.), капитализм создает себе прочную базу в поземельной общине и, по мере развития капиталистических отношений, сами уравнительные принципы превращаются в свою полную противоположность.

Во второй половине XIX в. в Вирятине сохранялись две категории жителей: крестьяне государственные и крестьяне помещичьи. Крестьянская реформа 1861 г. застала группу государственных крестьян уже перешедшей от бывшего подворного владения землей к общинному уравнительному землевладению, с определенными наделами на каждую «душу» мужского пола, независимо от возраста. В составе общины государственных крестьян находились к этому времени, кроме бывших однодворцев, некоторые откупившиеся на волю крепостные крестьяне. Так, незадолго до отмены крепостного права в общину был принят откупившийся на волю бывший садовник помещика Давыдова, Жданов; называют вирятинцы и другие фамилии принятых в общину: Слепцовых, Поповых, и других, не принадлежавших к однодворцам.

Государственные крестьяне образовали в селе общество, приписанное К Перкинской волости Моршанского уезда. Из бывших помещичьих крестьян в селе было образовано другое общество, приписанное к Кулеватовской волости того же Моршанского уезда. Так и жили эти два общества крестьян бок о бок в одном селе, не сливаясь и не образуя единой администрации вплоть до Октябрьской революции, хотя земли бывших государственных крестьян были со всех сторон окружены землями бывших помещичьих крестьян.

Несмотря на то, что у обеих категорий крестьян в Вирятине существовала поземельная община, порядки у них несколько различались.

Бывшие государственные крестьяне, в 1861 г. закрепившие за собой 316,6 десятины удобной земли, поделили ее по числу ревизских душ. На каждую душу пришлось 5,3 десятины земли, в состав которой входили пашня, луга, выгон. Государственные налоги и общинные повинности раскладывались между членами общины пропорционально размерам наделов (подушно) и должны были поэтому вноситься независимо от того, увеличивается или уменьшается число работоспособных или число едоков в той или другой семье. Вплоть до 1872 г. в вирятинской общине государственных крестьян новых переделов земли не было, а после 1872 и возможности для передела исчезли, так как общество своим приговором постановило закрепить существующие наделы за теми семьями, которые ими владели, и перейти к подворному владению⁴. Правда, этот формальный приговор не проводился полностью в жизнь и общинные порядки сохранялись, но переделов больше не производилось, за исключением ежегодного перераспределения общинных выгонов, лугов, сенокосов.

Между тем, архаическая система, положенная в основу выделения подушевых наделов, постепенно приходила в несоответствие с постоянными изменениями в численном составе семей. Уже в 80-х годах некоторые семьи, имевшие мало рабочих рук, оказались обладателями такого количества земли, обработать которое были не в состоянии; налоги же и повинности они были обязаны платить в соответствии с величиной надела. Приходилось сдавать часть надельной земли в аренду только для того, чтобы арендатор взял на себя уплату налогов. Наряду с этим имелись в общине семьи с большим числом работоспособных людей, но с малыми наделами; им приходилось или арендовать надельную землю у своих односельчан, или уходить из села для сторонних заработков. Система так называемого уравнительного землепользования обратилась в свою противоположность: она вызвала развитие в общине аренды и облегчила развитие капиталистических отношений.

Несколько иное положение сложилось у бывших помещичьих крестьян села Вирятина, но привело к тем же результатам.

Положением от 19 февраля 1861 г. земельный надел для помещичьих крестьян по Моршанскому уезду был установлен в 3 десятины на ревизскую душу⁵. Новое земельное устройство лишило бывших помещичьих крестьян Вирятина примерно одной трети земли, которую они обрабатывали, а также выгонов и сенокосов, которыми они пользовались. Остальную землю (2016,7 десятины удобной земли) вирятинцы должны были выкупить у помещиков Давыдовых. Давыдов предложил крестьянам выйти на полный надел, и крестьяне согласились. Выкупные платежи легли тяжелым бременем на освобожденных от крепостной зависимости крестьян. Вирятинское крестьянское общество платило ежегодно помещику 4880 руб. и государству 2213 руб.

Оформив в 1865 г. выкуп надельной земли по числу тех 705 душ мужского пола, которые числились за помещиком по 10-й ревизской переписи, община распределила эту землю между семьями. Однако за семь лет, прошедших после ревизии, состав семей успел несколько измениться и общее количество душ мужского пола увеличилось до 721. По этой причине при распределении общинной земли родившиеся после 1857 г. мальчики не получили на свою долю наделов, в то время как в семьях, где за этот период умер кто-либо из мужчин, оказалась лишняя надельная земля. Следовательно, уже в момент первоначального оформления внутриземельных отношений общины подушный уравнительный принцип оказался нарушенным. Вскоре выяснилось, что произведенное между семьями распределение земель не обеспечивает нормального поступления платежей: некоторые семьи, в которых было мало взрослых работников и большое число едоков, стали недоимщиками и перед общиной встал вопрос о том, каким образом покрыть платежи. При существовавшей в общине круговой поруке мир в целом отвечал за исправность поступления платежей каждого общинника и долги неплательщиков должен был разложить на остальных членов общины. Во избежание этого сходы стали производить ежегодно «поравнения», снимая часть наделов с маломощных крестьян и передавая их более состоятельным, более «надежным». Внешне выходило так, будто сход «заставлял», принуждал состоятельные хозяйства брать на себя дополнительные наделы, «освобождая» этим хозяйства победнее от «лишней» земли. В действительности это было не так: несмотря на высокие выкупные платежи и сравнительно низкие арендные цены на частновладельческую землю, состоятельным крестьянам, начавшим приторговывать хлебом, было выгодно присоединять к своим наделам дополнительные общинные участки.

Частичное поравнение земли практиковалось в Вирятине ежегодно вплоть до 1881 г. За двадцать лет, прошедших со времени отмены крепостного права, отношение маломощных крестьян к надельной земле успело значительно измениться: выкупные платежи, причитавшиеся помещику, были погашены, остались только платежи казне, в связи с чем стоимость надельной земли возросла. Теперь можно было на гораздо более выгодных условиях, чем раньше, сдавать надельную землю в аренду и покрывать из арендных доходов платежи по надельной земле. Все настойчивее раздавались голоса о необходимости общего передела земли, и вот, в 1881 г. сход решил произвести новый передел по наличным душам, благо в этом году была проведена подворная перепись⁶.

При новом переделе уравнительный принцип не всегда выдерживался полностью. Некоторые богатые семьи нахватали лишние наделы при поравнениях и держали их по многу лет. За эти наделы они вносили выкупные платежи и потому не хотели теперь, когда стоимость земли была ими уже частично оплачена, передавать ее в другие руки. Уговорить их сдать лишнюю землю было трудно, а ссориться с ними сход не хотел, и в большинстве случаев богатеи сохранили всю захваченную землю в своем распоряжении.

Следующий (после 1881 г.) общий передел общинных земель в селе Вирятине произошел в 1894 г., но в период между переделами ежегодно освобождались то те, то другие наделы (выморочные или наделы выходивших из общины), и сход всегда нарезал кому-то землю, отводил арендные участки общинной собственности, перераспределял землю небольшими полосами. Все это требовало жеребьевки и осложняло землепользование значительной части общинников.

При отводе общинных земель в обоих существовавших в Вирятине крестьянских обществах существовали примерно одни и те же формы распределения участков.

Почва на землях, принадлежавших вирятинским крестьянам, была невысокого качества: черноземных участков было мало, преобладали земли, подзолистые и пески. В целях уравнения крестьяне нарезали множество мелких полос во всех полях. «Крестьяне, писал Н. Романов, не останавливаются перед самым дробным делением своего поля, если оно представляет участки неравного достоинства, хотя бы от такого дробного деления получались душевые полосы или загоны, которые не только неудобно, но, очевидно, и невозможно обрабатывать. Такие узкие полосы, сколько нам известно, всегда намериваются, если в полях известного селения некоторые участки выделяются из общей площади по своим особенно дурным или особо хорошим свойствам. Основное правило общинного раздела земли: дать всем поровну, намерять везде равноценные душевые наделы»⁷. Поэтому как в общине бывших государственных крестьян, так и в общине бывших помещичьих крестьян села Вирятина нарезка земель отдельным семьям в соответствии с причитавшимся им размером надела была крайне сложна и, во избежание споров и нареканий, заканчивалась жеребьевкой.

Сначала выбранные сходом делилыцики определяли величину и качество распределяемых земель и разбивали ее на две категории: лучшие и худшие. Затем составлялись «жребии» (величиной в 15 душевых наделов в общине бывших помещичьих крестьян)⁸. В каждом жребии была земля и лучшая и худшая, менее удаленная и более удаленная от села. Жребии делились на «загоны». А далее приступали к жеребьевке — сначала самих жребиев, а потом и загонов, между участниками одного жребия. Эта система дележки была традиционной и, видимо, широко распространенной среди русских крестьян-общинников. Делилыцики выкапывали на границах загонов небольшие ямки в земле, где общинники ставили потом свои метки. Так как в полях были проложены дороги от участка к участку, то метки ставились близ дорог. Очень часто пай, или загоны, выделенные; одной семье, оказывались разбросанными в нескольких десятках мест. Тогда сельчане начинали меняться своими загонами, чтобы сделать участки более компактными, и были рады, если, например, им удавалось сгруппировать свою землю местах в 15—20, по два загона в каждом месте. В результате дележки вся пахотная земля общины превращалась в множество узких лоскутных чересполосных участков.

Bo-второй половине XIX .в. земледелие у всех вирятинских крестьян, независимо от того, в какую общину они входили, велось по трехпольной системе. Пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и паровое. Общинники старались высевать по возможности одинаковые с соседями зерновые культуры, так как после уборки урожая скот выпускался на жнивье и очень важно было, чтобы хлеба созревали не позже, чем у соседей: иначе выпущенный на соседние поля скот мог уничтожить урожай на запоздавшем поле. Основной зерновой культурой исстари была озимая рожь. Большое распространение имел когда-то озимый и позже яровой ячмень, но после отмены крепостного права ячмень был вытеснен другими яровыми культурами, главным образом просом. Сократились и посевы овса, а также гречихи.

Орудиями обработки почвы в Вирятине были двухсошниковая соха, деревянная с отнимающейся полицей, и борона. Плужная вспашка применялась лишь для подъема целины.

Деревянные бороны с деревянными зубьями изготовлялись с зубьями привязными, а не вставными, отчего борона получила название «вязаной». Дубовые зубья прикреплялись прутьями из молодого дуба или черемухи. В настоящее время одна из таких борон найдена в соседнем селе Атманов Угол, где этот тип бороны употреблялся почти до самой коллективизации;

О существовании такой бороны в Вирятине в прошлом единогласно свидетельствуют показания стариков и широко известная в селе плясовая припевка:

Борон, борон, борона,

Дубовые зубья.

Черемуховые кольца.

Для распахивания нови, по рассказам, существовал большой деревянный плуг, в упряжку которого требовалось 6—8 лошадей. Подворная перепись 1881 г. зафиксировала на весь уезд наличие лишь нескольких таких плугов, причем владельцы их занимались подъемом нови не только в своих, но и в соседних селах. Иногда это были зажиточные крестьяне, иногда объединяющиеся на артельных началах маломощные крестьяне, сообща приобретавшие плуг и нанимавшиеся работать на нем на своих лошадях.

В Вирятине был один такой плуг на шесть лошадей у Матрохина, который распахивал целину односельчанам за плату. Такой же плуг был в соседнем селе Нижнем Грязном, откуда его привозили иногда в Вирятино.

Урожай убирали серпами и «крюками» (коса с граблями), причем серп в 70—80-х годах XIX в. употреблялся главным образом для жатвы лучшей ржи и проса. Но, возможно, употребление серпа или косы при уборке зерновых определялось также рабочей силой, которой располагало то или иное хозяйство; если в семье было достаточно работников мужчин, то употреблялись косы; женщины всегда жали серпами (на барщине при крепостном праве мужчины тоже жали серпами). Коса считалась слишком тяжелой для женщин, хотя трудно сказать, легче ли было работать серпом. Молотьба ржи производилась на открытых токах цепами, проса, овса и гороха — чаще колесами телег; затем зерно отвеивали лопатой и очищали через грохот (большое решето).

Под влиянием возникавших в селе капиталистических отношений и роста неземледельческих заработков, дававших возможность отходникам улучшать свое хозяйство, изменялись орудия труда. С 90-х годов появились однокорпусные железные плуги, а в 900-х годах уже двухкорпусные. Но этот улучшенный сельскохозяйственный инвентарь даже много позже - в начале 1917 г. — имелся только у 11% хозяйств⁹.

Вводились некоторые изменения в технику изготовления сох. Сначала зажиточные, а потом рядовые крестьяне стали приобретать «ясные» полицы. Ясные полицы делали кузнецы в Березовке и в Дегтянке, причем часто крестьянин не покупал ясную полицу, а переделывал у кузнеца свою полицу на ясную. Кузнец покрывал ее сплавом металла, способствовавшего лучшему отваливанию пласта земли при пахоте. Но стоило ясную полицу не почистить после работы или оставить на земле, она ржавела и превращалась в прежнюю темную, на которую налипали комья земли. Менялась также борона, в которой дубовые зубья делались вставными. Затем деревянные зубья заменялись железными.

В 900-х годах в селе появились первые сельскохозяйственные машины — молотилки с конным приводом и жатки-самосброски. Но эти машины были только в богатых и кулацких хозяйствах.

Низкий, застойный уровень сельскохозяйственной техники громадного большинства крестьянских хозяйств в селе Вирятине сказывался в том, что через 50 лет после крестьянской реформы 1861 г. около 89% крестьянских дворов все еще продолжали обрабатывать свои поля сохами и убирать урожай серпами и косами. Отсталая техника земледелия приводила к тому, что процессы обработки почвы и уборки урожая оставались исключительно трудоемкими и требовали большого количества рабочих рук. В то же время затраченный крестьянами труд совершенно не соответствовал ого результатам, так как примитивность пахотных орудий не давала возможности производить глубокую вспашку, поля зарастали сорняком, урожайность падала из года в год¹⁰.

Полевые работы у вирятинских крестьян начинались обычно в конце апреля (по старому стилю). Сначала производилась вспашка и волочба ярового поля, потом сев овса под соху. Затем, после двух предварительных вспашек, приступали к посевам гречихи и проса (тоже под соху). Первый взмет пара начинался в конце июня — начале июля: крестьяне не спешили с этой работой, так как паровое поле обычно использовалось как пастбище для скота¹¹. Дальше наступала очень напряженная пора: нужно было провести прополку яровых (овес пололи один раз, и просо от двух до четырех раз), скосить и убрать сено, снять урожай зерновых и посеять рожь на озимь. Сроки сельскохозяйственных работ находили один на другой, уборка же урожая требовала хорошей погоды и могла вследствие этого нарушить цикл других работ.

Сенокос начинали вскоре после взмета пара под озимые. Мужчины косили сено, а женщины с граблями растрясали его, ворочали и, когда сено подсыхало, помогали укладывать на возы. Часть сена убиралась на сеновалы, остальная складывалась в стога. Косьба и уборка сена занимали около двух недель. После этого, наряду с прополкой яровых, производилась вторая вспашка полей, а там — примерно в середине июля, в зависимости от состояния хлебов,— начинались жатва ржи и, между 6—10 августа, озимый сев.

В XIX в. рожь в Вирятине жали женщины серпом, но, начиная с 90-х годов, все больше распространялась косьба ржи, и незадолго до революции 1905 г. коса-крюк окончательно вытеснила серп. Мужчины косили, а женщины вязали снопы. На время жатвы в поле находились все работоспособные члены семей, вплоть до подростков: выезжали из дома в 3—4 часа утра и возвращались вечером. Дома оставались лишь старики с малыми детьми; матери брали с собой грудных младенцев, чтобы не отрываться от работы и не уходить на время кормления в село. Скосив и повязав всю рожь, свозили снопы поближе к дому и начинали молотить. Одни возили снопы, а другие уже молотили на открытом току — все это шло одновременно.

В это время поспевали яровые — принимались за их уборку, прекратив на время молотьбу ржи. Овес косили дня два, вязали в снопы и, забрав вилами на возы, отвозили на тока. Привезут воз, два, расстелют и начинают ездить по нему на телеге. Иногда овес оставляли на зиму в «кладушках» или «одоньях», рожь же складывали в скирды.

После сева озимых убирали крюками просо. Самой поздней сельскохозяйственной работой была копка картофеля на полях. На огородах же позже всего снимали капусту.

В Вирятине сеяли также лен и конополю. Посевов льна было мало, конопля больше разводилась на огородах. Выдергивали коноплю из земли руками, каждую былиночку в отдельности, потом ее связывали в пучки и сушили стоймя. Кроме волокна, конопля давала масло, которое употребляли в пищу.

Все работы по вспашке, боронованию полей и севу производили мужчины. Установилась строгая традиционная регламентация, какие работы кем исполнялись. Как уже говорилось, если зерновые убирались серпом, работали женщины; косой и крюком работали только мужчины. С граблями работали женщины, с вилами — мужчины (разбрасывание навоза на нолях, скирдование и пр.). Вязку снопов производили женщины, они же пропалывали, собирали выкопанный картофель, тянули на огородах коноплю. Но вообще (после того как перестали употреблять серп при уборке зерновых) основные работы на полях выполнялись мужчинами и лишь подсобные — женщинами.

До 80-х годов большая, пожалуй подавляющая, часть крестьянских полей в Вирятине совсем не удобрялась. Навоз вывозился лишь на огороды, которые имелись у каждого крестьянина, или шел на удобрение помещичьих полей — в виде оплаты за пользование помещичьим выгоном. Вследствие этого земли истощались. Вначале крестьяне объясняли свое нежелание удобрять поля тем, что при частых переделах нет-де резона особенно заботиться о поле, которое на другой год может перейти к другому хозяину. Но была и другая причина, задерживавшая применение органических удобрений: малое количество скота у крестьян. Только с 80-х годов началось более или менее систематическое удобрение некоторых полей, главным образом песчаных почв, а также участков, на которых высевалось просо.

Рожь являлась у вирятинских крестьян единственной озимой культурой (попытки высевать озимую пшеницу не дали хороших результатов вследствие плохого удобрения полей). Среди яровых основной культурой сделалось просо. В засушливые годы только просо давало хорошие урожаи. По словам крестьян, они охотнее, чем овес, высевали просо, потому что «овсяная солома нужна для скотины, но каша для себя еще нужнее». Как бы то ни было, просо стало основной культурой в яровых полях Вирятина сравнительно недавно, так как в крепостное время пшенная каша была редкостью. Зато почти совсем ушла с крестьянского стола, за исключением зажиточных слоев крестьянства, гречневая каша, бывшая в свое время наиболее употребительной пищей вирятинцев¹². Так вытесняло просо другие культуры с яровых полей Вирятина. Горох постепенно переставали сеять, так как урожаи стали низкими.

Картофель, занимавший в первые годы после крестьянской реформы очень небольшое место на крестьянских полях, отвоевал себе несколько большее место после постройки в Сосновке крахмало-паточного завода; но все же вирятинцы выращивали его больше для личного потребления, чем для промышленных целей.

Большая часть сельскохозяйственных продуктов, получавшихся от полеводства, потреблялась самими вирятинцами. На ближайший рынок (в селе Сосновке) поступали главным образом горох, гречиха и рожь. Просо целиком оставлялось для собственного потребления.

Беднейшая часть села продавала свою рожь осенью, когда нужно было платить подати и налоги. Крестьяне побогаче вывозили рожь на рынок зимой и весной, чтобы использовать сезонное повышение цен. Однако у большинства крестьян хлеба не хватало на годичное потребление. «Повсеместно крестьяне заявляют, — отмечал Н. Романов в отношении всего Моршанского уезда, — что от собственного надела им прокормиться нельзя и что многие из них покупают хлеб на продовольствие семейств или с пасхи, или с масляницы, или с рождества, а иные с зимнего николина дня (6 декабря по ст. ст.) или даже покрова (1 октября по ст. ст.)»¹³. По данным земской статистики, в 80-х годах три четверти крестьянских хозяйств в уезде получали со своих наделов меньше хлеба, чем это было необходимо для обеспечения личных нужд и уплаты податей. Не прикупали хлеба лишь те крестьяне, которые брали в аренду надельную землю маломощных односельчан¹⁴. Некоторые из съемщиков чужих земель сами потребляли весь хлеб, не продавали его на сторону; более богатые сбывали излишки хлеба на рынке или ссужали на ростовщических условиях беднейшим хозяйствам.

В отношении обеспечения надельной землей общество бывших государственных крестьян находилось в несколько лучших условиях, чем общество бывших помещичьих крестьян, наделы которых состояли почти исключительно из пашни, и крестьянское скотоводство могло существовать только при условии аренды пастбищных земель у помещика. Большим событием в хозяйственной жизни вирятинцев была поэтому покупка в конце 80-х годов XIX в. около 1700 десятин «коршуновской» земли — отрезков от крестьянских земель, оставшихся по реформе 1861 г. за помещиком Давыдовым¹⁵.

Часть «коршуновской» земли была занята лесом, представлявшим в то время большую ценность, так как в связи с железнодорожным строительством создался большой спрос на шпалы, телеграфные столбы и строевой лес для станционных помещений. На неудобных же для земледелия участках оказалась прекрасная глина, годная для изготовления кирпича. Покупка «коршуновской» земли на какой-то короткий период уменьшила недостаток земли у крестьян, но устранить его не могла.

Острая нехватка земли была настоящим бичом для крестьянских хозяйств среднечерноземной полосы, где громадные земельные фонды по-прежнему сосредоточивались в руках крупных помещиков, а крестьянское общинное землевладение велось рутинными способами, исключавшими возможность применения на чересполосных наделах сельскохозяйственных машин. Позже, когда в начале XX в. крестьянское хозяйство в среднечерноземных губерниях пришло в полный упадок и царское правительство вынуждено было выяснить причины происходящей земельной катастрофы, официальный ученый статистик А. Риттих сделал следующее разъяснение: «Едва ли нужно доказывать, что малоземелье составляет одно из главнейших препятствий для правильной постановки сельского хозяйства. Из всех условий, от которых зависит ведение крестьянского хозяйства, размер подворного участка имеет наибольшее значение. Если подворный надел ниже известного размера, то труд земледельца, равно как и рабочего скота, остается неиспользованным. От размеров подворного надела зависит распределение земли на угодья. Известно, что чем меньше землевладение, тем больше земли отводится под пашню, а в пашне — под продовольственные хлеба; другими словами, чем меньше землевладение, тем меньше кормовая площадь; тем меньше скота, и, следовательно, удобрения. При известных размерах подворного надела содержание скота становится прямо невозможным, и именно от недостаточности подворных наделов зависит переход крестьянских дворов в число безлошадных, бескоровных и, наконец, бесскотных. Недостаточностью же подворных наделов объясняется переход от самостоятельного хозяйства к обработке земли наймом, потом сдача ее в аренду и, наконец, полное обезземеление»¹⁶.

В приведенной выдержке из донесения Риттиха, бывшего крупным царским чиновником, много поработавшего для обоснования столыпинского земельного законодательства, правильно отмечается зависимость низкого уровня животноводства от крестьянского малоземелья, но не указаны основные причины возникновения этого малоземелья. В. И. Ленин в своей статье «Столыпин и революция»¹⁷ указывал, что «малоземелье» русского крестьянина есть не что иное, как оборотная сторона многоземелья помещиков, и что существует реальная возможность устранить это малоземелье путем ликвидации помещичьего землевладения и распределения освободившихся земель среди крестьян. Это сразу удвоило бы количество земли, находившейся в руках крестьян. Таким образом, крестьянское малоземелье являлось не продуктом естественного роста населения и дробления земельной собственности, как хотели представить официальные статистики или либеральные земские экономисты, а прямым следствием земельного ограбления крестьян при проведении реформы 1861 г. и сохранения помещичьих латифундий.

Земские статистики Тамбовской губернии установили тот бесспорный факт, что обеспеченность крестьянских дворов скотом очень низка во многих уездах этой губернии. В частности, в Моршанском уезде из каждых 100 дворов 10 совсем не имели никакого скота, 85 имели по одной корове и только 5 дворов имели по две коровы и более. В среднем на один двор в Вирятине приходилось немного больше скота, чем в других селах уезда. Так, в 1881 г. в Вирятине было 5% бесскотных хозяйств, 73% хозяйств имели по одной корове и 22% хозяйств — по две коровы и более. На один двор приходилось в среднем около шести овец.

Одной из основных причин, мешавших маломощным семьям справляться со своими наделами, был недостаток рабочего скота — лошадей.

В 80-х годах XIX в. в Вирятине имелось 484 рабочих лошади на 252 двора. Имеющиеся статистические данные по 245 дворам указывают крайнюю неравномерность распределения рабочего скота по хозяйствам. 28 беднейших хозяйств (11 %) совсем не имели лошадей и были принуждены из-за отсутствия рабочего скота или сдавать свои наделы в аренду, или нанимать для их обработки упряжки у соседей. 71 хозяйство(28%) имело по одной лошади, но управиться со всеми сельскохозяйственными работами при одной лошади было трудно. 88 хозяйств имели по две лошади, и 36 хозяйств — по три; эта группа хозяйств (50% от общего числа), по всем признакам —середняцкие и зажиточные хозяйства, была наиболее многочисленной. Значительная часть их обрабатывала не только свои наделы, но и часть наделов, арендуемых у беднейших крестьян или обрабатываемых в порядке договоров «о помощи». Такие договоры заключались с безлошадными. 19 хозяйств (8%) имели по 4—5 лошадей, три хозяйства (1,2%) — по 6 и 7 лошадей. Это были богатые, кулацкие хозяйства.

Безлошадных хозяйств, заключивших договоры¹⁸ на обработку своих наделов, было в Вирятине в 900-х годах уже около 50. В большинстве это были хозяйства шахтеров-отходников. Уезжая сезонно на шахты, крестьянин поручал родным или соседям обработку своего надела за деньги или за часть урожая. Так, например, отец Ф. Т. Неверова обрабатывал землю зятя-шахтера. При этом, однако, возникало много споров. «Возьмутся кто кому пахать,— говорит Ф. Т. Неверов,— а потом и брешут все лето... у нас родная дочь отцу моему была, а ругались чуть не каждый день... то зачем сперва на свое поле поехал, а потом на мое, то почему так плохо мне сделал, а себе лучше. Как начнется — беда. А с чужими кто как договаривался и того хуже бывало...»¹⁹.

Вдовы и безлошадные бедняки отдавали свои наделы в обработку исполу или из одной трети урожая. Наряду с договорами на полную обработку существовали договоры на отдельный вид полевых работ (вспашку, сев, уборку). Вдовы платили за уборку обычно кормом — яровой соломой или сеном, а озимая солома оставалась на топку печей владельцу надела. Иногда и за полную обработку платили кормом.

В 80-х годах почти 60% хозяйств из общины бывших помещичьих крестьян и свыше 20% хозяйств из общины бывших государственных крестьян прибегали к аренде надельных земель. Количество арендуемой надельной земли в Вирятине составляло в это время 267 десятин и, по официальной статистике, в среднем на одного арендатора приходилось менее 2 десятин (1,8 десятины). Это указывает на широкое распространение мелкой аренды, а также на то, что в основном это была форма увеличения наделов. Среди арендаторов были не одни середняки, но и кулацкие хозяйства, также арендовавшие надельную землю. Правда, последние чаще предпочитали иные формы аренды — непосредственно у общины, а также аренду частновладельческих земель у помещиков.

Мелкая аренда внутри общины переплеталась с живучими пережитками кабально-крепостнической аренды помещичьих земель за отработки. Существование таких форм землепользования объяснялось сохранением в среднечерноземной полосе барщинной системы земледелия во многих поместьях, медленным развитием капитализма. «Крупное капиталистическое земледелие стоит в чисто русских губерниях безусловно нa заднем плане. Преобладает мелкая культура на крупных латифундиях: различные формы крепостнически-кабальной аренды, отработочного (барщинного) хозяйства, «зимней наемки», кабалы за потравы, кабалы за отрезки и так далее без конца,— писал В. И. Ленин.— Задавленная крепостнической эксплуатацией крестьянская масса разоряется и частью сама сдает в аренду свои наделы «исправным» хозяевам. Небольшое меньшинство зажиточных крестьян вырабатывается в крестьянскую буржуазию, арен дует землю для капиталистического хозяйства, эксплуатирует сотни тысяч батраков иподенщиков»²⁰. В 1881 г. через 20 лет после отмены крепостного права, вирятинцы-общинники оставались еще связанными с местными помещиками Давыдовыми кабально-крепостническими формами, за право пастьбы своего скота на жнивье помещика обязаны были выполнять следующие работы: «В паровом поле обработать и засеять рожью 100 десятин, в ржаном поле сжать 100 десятин ржи, в яровом поле обработать, посеять и убрать 100 десятин гречихи и пятьдесят десятин других хлебов. У арендатора другого соседнего именья те же крестьяне пользовались лесным выгоном и за это убирали 120 десятин ржи»²¹. Кроме того, они должны были соорудить плетень и вывезти хворост на гать. Хотя условия этой аренды за отработки были исключительно тяжелыми, крестьяне принуждены были согласиться с ними, так как не имели собственных выпасов для скота. Этот вид аренды обязывал крестьян работать на полях помещика своими орудиями и со своим тяглом. Сроки отработки устанавливались, конечно, прежде всего в интересах помещика, поэтому крестьяне сплошь ирядом запаздывали с обработкой собственных полей.

Среди внутриобщинной аренды довольно видное место занимала аренда богатыми крестьянами общинных земель. Вирятинские кулаки часто арендовали у общества новь, бывшую под сенокосами, распахивали ее и засевали подсолнухом, просом и другими культурами. Кулак Макаров, арендуя луга, отдавал их под выпас односельчанам, платившим ему с головы пасущейся скотины²². Кулаки и середняки арендовали у лесничества «углы», участки речного берега, заросшие кустарником; углы образовались оттого, что границы общинной земли были проведены вдоль реки прямой линией и части берега, вдававшиеся в реку (числившиеся до 1861 г. оброчной статьей), отошли к лесничеству. Непосредственно владели углами лесники, получавшие по 8 десятин этой земли и сдававшие ее в аренду по 8 руб. за десятину. Так как одной семье обычно не под силу было обработать эту землю под первый посев — вырубить хворост и вспахать новь,— для обработки углов объединялось несколько хозяйств, работавших сообща и деливших зерно уже после обмолота. Середняки, соответственно степени зажиточности, арендовали от 1 до 4 десятин в «поповом поле»²³. За десятину платили по 10—12 руб. Бедняки сдавали часть своих наделов в аренду загонами по 3 руб. в год за загон.

Кулаки захватывали также самые лучшие участки общинной земли, не поступившей в надел. Так, например, Кабанов арендовал у общества «бывшее мирское гумно, освободившееся после того, как крестьяне перенесли каждый свои гумна на усадьбы. На этой плодородной земле Кабанов несколько лет снимал большие урожаи проса.

«На богатых в селе сердитка стала брать,— вспоминает 80-летний Д. А. Дьяков.— Эти покупают землю, и все у них в достатке. Ведь от Кабановых или от Стародубова земли не купишь. Где бы и купил себе что-нибудь, так они опять же купят. А обработают богатым эту землю другие, за 15 коп. в день, а в деловую пору — за 20 коп. Шкуру сдирали. От зари до зари работали мы на них. Да они еще и смеялись над нами»²⁴.

Д. А. Дьяков употребляет здесь выражение «купил» вместо «арендовал» не случайно — это не обмолвка. В начале XX в. про арендаторов надельных земель обычно говорили, что они «прикупают» землю — в добавление к той, которой владеют. Это народное выражение очень точно определяло сущность происходивших явлений.

В первые годы после отмены крепостного права арендные договоры заключались на один-два года. Позже эти сроки начали удлиняться, так как арендатору было невыгодно брать землю на короткий срок, обрабатывать ее, удобрять, а потом возвращать постоянному владельцу. Срок общих переделов общинной земли не был установлен законом, но предполагалось, что передел должен совпадать с ревизской переписью, которая, производилась каждые 12 лет. Отсюда возникло стремление заключать, арендные договоры на надельную землю сроком на 12 лет. После очередного передела в 1894 г. для всех, однако, стало очевидно, что сроки переделов под давлением богатых общинников будут затягиваться. Богатая верхушка села стала добиваться нового увеличения срока арендных договоров: они заключались не менее чем на 12 лет, а чаще на еще более долгий срок («до нового передела земли»). В результате арендуемая земля фактически постепенно превращалась в собственность арендатора.

Усадебная земля была не подворно-наследственной, а общинной собственностью и потому подлежала переделу в те же сроки, как и пахотные угодья. Однако провести этот принцип в жизнь было крайне трудно, так как невозможно было при переделах передвигать постройки общинников; поэтому исстари повелось, что земли эти не делились по душам, а оставались в распоряжении тех хозяйств, которые ими владели. У одних участки были больше, у других — меньше. При семейных разделах усадебные участки делились, что вносило еще большее различие в отношении их величины. Но стоило пожару, который часто случался в селе, уничтожить несколько дворов, как на этих участках производилась перепланировка. В таких случаях размеры усадеб уравнивались, и каждый хозяин получал одинаковое количество земли для построек (в среднем около полдесятины). На земле усадеб многие крестьяне разводили сады: в 1881 г. в селе было 52 крестьянских сада с 1654 деревьями. Два хозяйства имели также пчельники, в общем 416 ульев; одно из этих хозяйств принадлежало Криковым, промышлявшим медом и особенно воском, шедшим на завод церковных свечей.

Что касается приусадебных угодий, к которым причислялись конопляники, огороды и гуменники, то они распределялись наравне с прочей общинной землей, т. е. по душам. Но и в данном случае при «поравнениях» конопляники и огороды редко передавались другим общинникам, так как это была наиболее ценная, унавоженная часть земли; она оставалась за тем, кто ее держал раньше²⁵.

Кроме крестьян, получивших надельную землю, в селе были и безземельные крестьяне. Бывшие дворовые помещика Давыдова, около десятка семейств, получили только подворные участки, т.е. усадебную землю, на которой могли построить себе жилище. «Вышли они на подворный участок. Барин им сказал: «Вам земли нет». Так они на двор и вышли. Работали они сапожниками, каменщиками, печниками, раз земли не было, покупали за деньги то, что нужно», — вспоминает старик Ф. Т. Неверов, мать которого происходила из семьи бывших дворовых²⁶. Позже безземельные образовывались иным путем — при делении больших семей. После 80-х годов, когда малоземелье сделалось еще ощутимее, в результате семейных разделов в селе Вирятине появились семьи, владевшие одной неполной «душой»²⁷. В следующем десятилетии многим семьям иделить-то нечего было: земля оставалась у стариков, а выделившиеся получали усадебную землю за селом или принуждены были строиться на подворном участке родителей.

В первые десятилетия после отмены крепостного права некоторые крестьяне пытались уйти в Сибирь на новые земли. Но переселение было связано с большими экономическими трудностями и правовыми рогатками, если переселенец принадлежал к общине бывших помещичьих крестьян, он должен был получить согласие мира, найти покупателя для своего дома и усадьбы, подыскать арендатора для своих надельных земель. Закон устанавливал, что впредь до нового передела общинных земель переселенец отвечал за выкупные платежи и налоги со своего надела. Если у отъезжавшего имелась недоимка, он должен был ее погасить до отъезда или получить согласие общества, что оно берет на себя его долг.

В то время как кулаки Жданов, Стародубов и другие покупали и арендовали земли, расширяя производство товарного хлеба, закупали скот, приобретали сельскохозяйственные орудия и все шире применяли наемный труд, словом, богатели, — в это время значительная часть вирятинских крестьян едва сводила в своих хозяйствах концы с концами. Земля, истощенная неправильными севооборотами, неудобряемая и плохо обрабатываемая, давала все меньше, а между тем потребление хлеба самим селом увеличивалось вследствие роста населения. Товарный выход хлеба сокращался из года в год.

Это явление отмечалось не только в селе Вирятине — вся Тамбовщина и даже вообще среднечерноземные губернии сократили в 80-х годах производство товарного хлеба. В. И. Ленин, отмечая это явление, указывал, что «происходит перемещение главного центра производства зерна: в 1860-х и 1870-х годах средне-черноземные губернии стояли впереди всех, а в 1880-х годах они уступили первенство степным и нижневолжским губерниям; производство зерна в них начало понижаться»²⁸.

 

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 157.

² В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 163—165.

³ В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 141.

⁴ История этого фиктивного раздела чрезвычайно интересна, так как отражает социальное расслоение среди государственных крестьян Вирятина во второй половине XIX в.

В 1870 г. старшина Перкинской волости, лесопромышленник Я.Е. Иванов начал агитацию за раздел полей в подворное наследственное владение. Сторонниками проводимой старшиной меры были богатые крестьяне, для которых общинные порядки переделов земли и периодического уравнения были нежелательными. Основная масса крестьян категорически возражала против раздела земли в вечное владение. Сходы, на которых в Вирятине и других трех селах Перкинской волости принималось решение о переделе земли, собирались в неполном составе, крестьяне давали «формальное, хотя далеко не сознательное согласие на передел». Земский статистик Н. Романов, беседовавший с крестьянами через десять лет после этого передела, писал: «Личными расспросами у крестьян обществ Перкинской волости мы вполне убедились, что они слишком далеки еще от самого понимания будто бы установленной у них формы подворного землевладения. Без преувеличения можно сказать, что, несмотря на подробные расспросы крестьян о порядках землевладения, мы могли бы уехать из Перкинской волости, не узнавши, что там земля поделена на подворные наследственные участки. Этого не случилось благодаря присутствию при наших расспросах старшины. Сами крестьяне отнюдь не хотят признавать, что у них установлено личное землевладение и что переделы земли уже невозможны. Ныне большинство крестьян всех обществ волости очень желают произвести общий передел земельных угодий на наличные души.

Волостной старшина, конечно, не допускает такого передела земли, указывая, что она поделена уже на наследственные участки. А крестьяне упрекают за это старшину... уверяют при этом, что никогда они не давали согласия поделить землю «навечно»». (См. Н. Романов. Крестьянское хозяйство в Моршанском уезде. «Сборник статистических сведений по Тамбовской губернии, т. 3. Моршанский уезд». Тамбов, 1882, стр. 59).

⁵ Н. Романов. Указ. соч., стр. 4—5.

⁶ В общине бывших помещичьих крестьян села Вирятина была в то время 831 душа мужского пола; при разверстке между ними общинной земли на каждую душу пришлось 2,5 десятины. Так как взрослых работников мужчин (от 18 до 60 лет) насчитывалось 422, то в среднем на каждого работника получалось около двух душ, а на одну семью — по три-четыре душевых надела (но не менее двух).

⁷  Н. Романов. Указ. соч., стр. 33.

⁸ В общине бывших государственных крестьян делились по жребию только сенокосы и выгоны.

⁹  «Поуездные итоги сельскохозяйственной переписи Тамбовской губ. в 1917 г.», вып. 1. Тамбов, 1921, табл. XIV.

¹⁰ Средний урожаи ржи в крестьянских хозяйствах Моршанского уезда в 80-х годах определялся около сам-5,4; этот урожай был ниже, чем в 50—-60-х годах. (См. Н. Романов. Указ. соч., стр. 81).

¹¹  Н. Романов. Указ. соч., стр. 64.

¹² Для посева проса вирятинцы выбирали новь, залежи или лучшие участки в яровых полях и старались непременно их удобрять навозом, потому что на неудобренных и истощенных землях просо давало очень низкие урожаи. Однако просо само настолько сильно истощало почву, что для восстановления ее необходимо было время большее, чем после других культур.

Крестьяне, конечно, разбирались в свойстве различных почв и удобстве их для того или другого посева, но эти знания были эмпирическими и потому не всегда соответствовали рациональной агрономии. Иногда, желая повысить урожай, крестьяне применяли способы, которые в действительности лишь истощали почву. Так, например, в селе Никольском (Николо-Камышинской волости Моршанского уезда) крестьяне решили ввести периодическую смену яровых культур: они стали после проса сеять овес, а затем гречиху. Но как они это сделали? Просо сеяли подряд несколько лет на всей площади ярового поля, пока просо перестало давать урожай; потом также поступали с овсом, а затем перешли к гречихе. Результаты получились плохие. Вирятинцы не засевали просом всего ярового поля, но постепенно сокращали площадь других яровых посевов, в особенности гречихи. Вытесняемая просом гречиха удержалась большей частью в низменных песчано-иловатых местах, где просо не родится да и овес дает очень низкие урожаи. Н. Романов, оценивая распространенность проса и гречихи в 80-х годах, пришел к выводу, что только состоятельные крестьяне, имевшие возможность лучше удобрять поля и пережидать неурожайные годы, продолжали сеять гречиху (Н. Романов. Указ. соч., стр. 84, 85).

¹³ Н. Романов. Указ. соч., стр. 86.

¹⁴ Там же, стр. 89—93.

¹⁵ Отрезки эти позже откупил у помещика купец Маликов, выходец из села Коршуновки (отсюда и название земель «коршуновские»), но разорился и заложил свою землю в земельном банке. Банк с аукциона продал землю вирятинскому обществу. Вирятинская община смогла купить эту землю, только прибегнув к помощи моршанского ростовщика. Посредником между крестьянами и ростовщиком был вирятинский кулак Макаров. Ростовщик дал деньги на покупку земли, а расплачиваться потом вирятинцам пришлось деньгами и хлебом. Богачи, ратовавшие за покупку земли, без труда уплатили первый взнос размером в 10 руб. с надела, бедняки же и даже середняки были вынуждены продавать скотину, или холсты, или еще что-нибудь из своего хозяйства. Отказаться от покупки земли никто не мог, так как покупалась не только пахотная земля, но и пастбище: отказавшиеся от платы лишались права выгона скота.

Понятно, что кулаки и более зажиточные крестьяне с большой выгодой для себя покупали эту землю на формально равных правах со всеми односельчанами. Плата за землю бралась соответственно имевшемуся наделу, а количество скота было различным в богатых и бедных хозяйствах. Богатая верхушка села получала возможность выпаса в лугах целых стад за те же деньги, за которые бедняки выгоняли несколько голов скота.

¹⁶ А. Риттих. Крестьянский правопорядок (Свод трудов местных комитетов по 49 губерниям Европейской России). СПб., 1904, стр. 232.

¹⁷ См. В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, стр. 218.

¹⁸ В начале XX в. брали за обработку одного душевого надела и уборку урожая с него примерно по 17 р. 50 к. Обычно убирали участки не больше двух душ. С 1914 г. цены значительно повысились. (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ. ТО — 1954, п. 275, стр. 23).

¹⁹ Там же, ТО — 1954, п. 280, стр. 22, 23.

²⁰ В. И. Ленин. Сочинения, т. 13, стр. 203.

²¹ Н. Романов. Указ. соч., стр. 108—109 (примечание).

²² Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 245/4.

²³ Священнику с причтом было выделено 100 десятин. Часть этой земли шла потом в аренду. Это и было «попово поле».

²⁴ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1954, п. 280, стр. 29-10.

²⁵ Н. Романов. Указ. соч., стр. 34—37.

²⁶ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1954, п. 280, стр. 20.

²⁷ В начале XX в. на душу приходилось уже только по 17 сажен в трех полях, т. е. всего 51 сажен (51 X 60 = 3060 кв. саж.); это составляло около 1,3 десятины. Таким образом, по сравнению с первым разделом (1865 г.), когда на душу приходилось по 3 десятины, размер надела сократился более чем в два раза. В этот надел не входила бывшая «коршуновская» земля, которая распределялась отдельно по 10 сажен на душу (10 х 60 = 600 кв. саж., т. е. 1/₄ десятины) (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ. ТО — 1954, п. 275, стр. 21).

²⁸ В. И. Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 218.

 

2. Неземледельческие промыслы

Извоз.—Перегон скота гуртами.—Лесной промысел.—Формы эксплуатации в лесопромысле.— Отход вирятинских крестьян в каменноугольную промышленность.— Артели углекопов, способы их формирования и внутренние взаимоотношения.— Заработки шахтеров-отходников.— Значение отходничества на рудники для экономики села.— Другие промыслы (кирпичный,. валяльный, портняжный и др.)-—Промыслы, не выделившиеся из домашнего производства: беление холстов, крашение и пр.— Отсутствие некоторых важных промыслов в селе

Сочетание пережитков старой барщинной системы, распространенной, «как известно, особенно широко в центральных, исконно-русских, губерниях Европейской России, в сердце нашего земледелия»¹, с крестьянскими мелкими наделами — настолько малыми, что крестьяне не могли существовать за счет только земледельческих доходов и в то же время не имели возможности расстаться навсегда с ними и уйти в промышленность,— вызывало сезонный отход вирятинцев на различные промыслы. В Вирятине это происходило во все увеличивавшихся размерах из года в год и, поскольку основной отраслью сельского хозяйства жителей Вирятина было хлебопашество, очень сильно сказывалось на производственной жизни села. На теплое время года приходились все полевые работы, и крестьянам с большим трудом удавалось укладываться в жесткий график сельскохозяйственного календаря. Не успевала закончиться одна работа, как на нее уже «набегала» другая, перебивала, отвлекала. Но после первых заморозков работы на полях прекращались, хотя нередко часть хлеба оставалась неубранной. Продолжалась молотьба на токах — у тех, у кого имелся избыток хлеба; у бедняков это не отнимало много времени. Крестьянин начинал заготовлять дрова, убирать навоз, кормить скот, чинить сельскохозяйственный инвентарь. Остальные работы в зимнее время выполняли женщины, на которых падала обработка конопли, расчесывание шерсти, прядение, ткачество, изготовление одежды. Все эти промыслы были составной частью домашнего хозяйства и не давали товарной продукции, а следовательно, и не увеличивали денежных доходов крестьянского хозяйства. Между тем потребность в деньгах все обострялась.

Острый недостаток земли, неизменно сопутствовавший поземельной общине во все периоды ее «свободного» существования, заставлял большую часть вирятинских крестьян искать сторонних, неземледельческих заработков, если не было возможности увеличить при помощи аренды площадь обрабатываемой земли. Поэтому уже в первые десятилетия после крестьянской реформы 1861 г. наблюдалось развитие некоторых промыслов, не отвлекавших целиком от сельского хозяйства и дававших заработок в те периоды года, когда крестьянин не работал на земле.

Не все виды промыслов были одинаково доступны каждому хозяйству: имевшие достаточное количество лошадей могли заниматься извозом или наниматься на работы, где, кроме работника, требовалась упряжка лошадей (например, у грабарей, при вывозе строительных материалов и пр.); однолошадные и безлошадные уходили в пастухи при прогоне гуртов скота, нанимались лесорубами, плотниками, подсевщиками, углекопами, брались за любую поденную работу. С каждым годом все большее значение в экономике маломощных и даже середняцких хозяйств села Вирятина получали неземледельческие промыслы.

Наиболее ранним из этих промыслов, получившим значительное распространение уже в 60-х годах и просуществовавшим вплоть до начала 80-х годов, был извоз. Вирятинские крестьяне перевозили хлеб и другие продукты сельского хозяйства из помещичьих усадеб на городские рынки— в Тамбов, Моршанск и пр. Они подряжались перевозить товары, закупленные на соседних ярмарках купцами-перекупщиками; целым обозом отправлялись, нанятые купцом или помещичьим управляющим, в Астрахань за рыбой. Извоз начинался обычно с установлением санного пути. Сбиваясь в артели под началом старшего, вирятинцы передвигались со своими обозами на многие сотни километров, ночуя и питаясь на постоялых дворах и в трактирах. К весне они возвращались в село.

Развитие извоза требовало наличия соответствующих ремесел, так как для этого промысла необходимо было большое количество телег, саней; транспортный инвентарь нуждался в постоянном ремонте, лошадей приходилось часто подковывать. Нужна была и крепкая сбруя. Поэтому в селе имелись не только мастера по изготовлению саней, колес, дуг и кузнецы, но и шорники, умевшие делать сбрую и хомуты. Телеги и сани изготовлялись частью в самом Вирятине, частью покупались на базарах у крестьян Атманова Угла и Вихляйки, которые считались местными лучшими мастерами по изготовлению транспортного инвентаря.

Проведение железных дорог, изменивших направление основных грузопотоков в стране и отвлекших с грунтовых путей все наиболее ценные грузы, подорвало извозный промысел, и к концу 80-х годов онсошел в Моршанском уезде почти на нет — остались только гужевые перевозки чисто местного значения.

Вторым ранним отходным промыслом, оказывавшим большое влияние на хозяйственную жизнь села и ярко запечатлевшимся в памяти стариков, был перегон гуртовщиками скота из прикаспийских степей. Еще со времен крепостного права в Тамбовщину перегонялись гурты крупного рогатого скота, позже — овечьи отары. Скупкой скота в южных губерниях и перегоном их в центральную Россию занимались помещики и вирятинские богатые крестьяне Саяпины, Макаровы-Ионкины. В 60—70-х годах Макаровы, Саяпины и другие брали у моршанского купца Плотицина, широко ведшего эти операции, деньги на покупку и перегон гуртов и, наняв пастухов: гуртовщиков из односельчан, ехали в Астраханскую губернию. Там они закупали овец и гнали их в течение всего лета и осени (до середины октября) в Тамбовщину.

Гуртовщичество было настолько распространено в Моршанском уезде, что в селах появились специалисты мясники, или «бойцы», забивавшие скот и разделывавшие туши. В соседнем с Вирятином селе Новом Грязном в 80-х годах насчитывалось до ста мясников². Они работали частично и в Вирятине, где имелись также свои «бойцы».

Вирятино было расположено на границе лесного массива и степи, и, естественно, в нем исстари развивался лесной промысел. Разработка леса в густонаселенной губернии была доходным делом. Крестьяне соседних сел нуждались в срубах, в дровах и в слегах для хозяйственных поделок. Начавшийся еще при крепостном праве хищнический свод лесов особенно широко развернулся в период железнодорожного строительства, т. е. с 80-х годов. Проведение железных дорог, в частности через соседнее село Сосновку, положило конец извозному промыслу и гуртовщичеству в Вирятине, но лесопромыслу оно дало лишь новый толчок к развитию. Вблизи Вирятина имелся большой государственный Цнинский лес, делянки которого продавались с торгов. Обычно на сходе староста оповещал крестьян, в каком лесничестве будут торги. Богачи и часть середняков ехали смотреть делянки, потом шли на торги. Делянки стоили от 200 до 600 руб. «Сиротская» делянка стоила 25—30 руб³. Кулаки приобретали крупные делянки по 400—600 руб. и для разработки нанимали артели плотников. Вместе с наемными резчиками (пильщиками, лесорубами) они и сами; принимали участие в работе, сводили лес, разбирали его, затем пилили дрова, обдирали кору для дегтярных заводов, а плотничья артель в это время рубила срубы, заготовляла материал для саней, телег и т. д. Середняки, покупавшие небольшие делянки, всю работу по разработке леса производили силами своей семьи (рубили лес, готовили слеги, отбирали подходящий лес на обжиг кирпича, для поделки сох, резали швырок, т. е. заготовляли дрова) и только для изготовления срубов иногда приглашали плотничью артель.

Однако отсутствие торговых связей, необходимых для выгодной реализации леса, не позволяло таким рубщикам извлечь сколько-нибудь значительную прибыль из лесоразработок, ибо весь лес попадал в руки перекупщиков. Старейший вирятинский плотник Ф. И. Неверов говорит: «Сплошь и к ряду у них один труд в барышах бывал» (т. е. работа не давала никакого дохода).

Вирятинские кулаки, умело организовавшие целую систему эксплуатации своих односельчан, необычайно богатели на лесоразработках, вырастая в крупных промышленников. Например, Саяпин, скупивший у помещика Давыдова по частям большой лесной массив на свод, так успешно повел лесоразработки, что передал сыну в наследство огромное лесное хозяйство. Незадолго до революции 1905—1907 гг. в лесу вблизи Вирятина у Саяпина стояло огромное число срубов, слег, дров, телег, саней, колес. Здесь же складывали заготовленный лес и другие вирятинцы. Ф. П. Неверов говорит, что срубы, изготовленные крестьянами на купленных ими делянках, и срубы Саяпина стояли сплошной стеной в несколько рядов вдоль дороги на протяжении 8 км.

Многие крестьяне из деревенской бедноты и середняков работали по найму на лесоразработках. Они объединялись в артели. Артели пильщиков обычно состояли из крестьян соседнего села Атманов Угол, артели плотников — из вирятинских крестьян. Крестьяне, не имевшие плотничьей квалификации, нанимались на разработку делянок в качестве «резчиков» «нарезать» на корню, очистить от веток и переколоть погонную сажень дров стоило 1 рубль или 1 р. 25 к.).

Плотничья артель состояла из четырех-шести человек. Состав артели был неустойчив. Заработок делился поровну между членами артели, исключая учеников. С части заработка, приходившейся на ученика, отчислялось 10% в пользу членов артели. Ученичество длилось год, два, в зависимости от способностей ученика. Ф. П. Неверов говорит, что он и его братья были учениками один год, «другие по два лета мучаются, а есть некоторые цельный век работают и все не доходя людей»⁴. Артель отправлялась в лес на неделю, причем для переезда пользовались строго по очереди лошадью то одного, то другого члена артели. Иногда хозяин, купивший делянку, вез в лес всех членов артели на своей лошади. В лес каждый брал подушку, постилку, ватолу, фунтов по 10—12 пшена, столько же печеного хлеба, картофеля на неделю. Сало, масло покупали на всю артель. Пильщики ежедневно ели мясо, так как их работа была особенно тяжелой, требующей хорошего питания. Зимой жили в землянках. Рыли землянки сами или хозяин делянки подыскивал для артели прошлогоднюю землянку. В шалашах или в землянках, остававшихся на соседних делянках от зимней разработки, летом жили крестьяне. Пища готовилась на костре около жилища. Стряпал тот член артели, кто был моложе. В землянках были устроены нары. Летом, спасаясь от комаров, надевали фуфайки и лица укутывали полотенцами.

В летнее время на лесоразработках вставали на рассвете, завтракали же только в 8 часов утра и после небольшого перерыва снова работали до обеда. После обеда работали дотемна. Обеденный перерыв был в полдень на два часа, зимой работали без перерыва всю светлую часть дня.

Плотничья артель за изготовление одного сруба получала 10 руб. Плотничье дело считалось наилучше оплачиваемым в лесопромысле, но такой работы было немного, и поэтому нередко плотники шли на разработку леса, не требующую квалификации. На лесопромыслах было занято примерно 20—25% мужского населения Вирятина; среди них было много относительно зажиточных крестьян, рассматривавших работу в лесу как подспорье в хозяйстве.

На лесоразработках оплата труда была низкой, условия работы тяжелыми, но крестьяне вынуждены были мириться с этим. Д. А. Дьяков, работавший ранее на шахтах, а затем несколько сезонов у Саяпина, говорит, что Саяпин мало платил. Большинство же работавших не понимало сущности эксплуатации, которой подвергались. Они видели, конечно, что Саяпин богатеет, но объясняли это по-своему: он-де живет за счет «обмана князей и графов, а около мужика-то не разживешься». Саяпин представлялся им щедрым, ласковым, приветливым человеком. За каждую отдельную работу Саяпин расплачивался на месте звонкой монетой, иногда угощал крестьян (например, в день похорон одного из членов своей семьи он привез в село для крестьян «на помин души» несколько ведер водки и несколько возов булок), хорошо кормил работавших у него — все это затушевывало классовые противоречия и мешало крестьянам уяснить, что они своим трудом создают Саяпину богатство. Вирятинские крестьяне придавали большое значение лесопромыслу, потому что он не отрывая надолго от сельскохозяйственных работ, Давал подработать как безлошадным, так и людям, владевшим упряжкой. Е. А. Дьяков вспоминает, что в первые десятилетия XX в. его отец и брат перед сенокосом и вспашкой пара уходили дней на десять в лес на заготовку дров. Нанимаясь к промышленникам, они на своих харчах зарабатывали около 75 коп. в день. Подряжаясь артелью до 20 подвод на вывозку леса, они дня за три вырабатывали до 2 руб. на упряжку. На этих работах в лесу -заготовлялись дрова и для себя, а излишки продавались на базаре.

Бывала в селе и случайная поденная работа; например, весной мельник нанимал рабочих для забучивания плотины: укладывали сучья, забивая их землей, чтобы вода держалась в мельничном пруду.

С 70-х годов значительная часть вирятинских крестьян стала уходить на такие сторонние работы, которые можно было сочетать с сезонным занятием сельским хозяйством. Среди этих заработков был посезонный уход на сельскохозяйственные работы в другие губернии, в особенности в южные, где крупные помещичьи и кулацкие хозяйства нуждались в сезонных рабочих; в 80-х годах много крестьян уходило на постройку железных дорог; но вскоре самым распространенным явился уход на сезонную, а потом и постоянную работу в донецкую каменноугольную промышленность⁵.

Обычно углекопы определяли время своего отъезда на шахты церковным праздником успенья (15 августа по ст. ст.), а возвращения праздником благовещенья (25 марта по ст. ст.)⁶. При тогдашней технике разработки угольных копей весеннее половодье, поднимавшее уровень грунтовых вод, обычно сокращало работу на шахтах, и многие рабочие, не занятые на водоотливке и крепежных работах, расходились по домам. В летнее время углекопы-сезонники занимались полевыми работами и вновь уходили на шахты к осени, оставляя окончание уборки урожая на своих домашних. «В тех селениях, где особенно развился углекопный промысел, — писал Н. Романов, — во многих дворах на зиму домашнее хозяйство остается на попечение женщин, потому что ходят на копи многие единственные работники малых семейств, а из больших семейств ходят все наличные работники»⁷. В Вирятине, как правило, всегда в каждом хозяйстве оставался один работник мужчина.

Артели, работавшие на шахтах, составлялись заблаговременно. Инициатором создания новой артели выступал какой-либо опытный углекоп, уже побывавший на шахтах. Он подбирал человек двенадцать и больше (в полных артелях бывало по 24 человека), причем каждый вступавший в артель ставил ее участникам четверть ведра водки. Сформировав артель, артельщик уже в июле уезжал в Донбасс и там договаривался с администрацией рудников о числе углекопов, условиях их труда и о жилище. После этого он вызывал рабочих к определенному сроку на рудник, и тогда отъезжавшим приходилось добывать деньги на дорогу. Некоторые отходники продавали для этого овец или часть урожая (горох, гречиху и пр.), другие брали деньги в долг у попов, выступавших сельскими ростовщиками, или у кулаков. Бывали случаи, когда артель сообща делала заем для всех членов под общим ручательством⁸. Приехав на рудник, члены артели селились вместе в одном бараке. Иногда артельщик предварительно уезжал на рудник и, вернувшись в село, сколачивал артель. При этом он, отбирая паспорта, выдавал членам артели задатки.

Условия работы на шахтах в 70-х годах были исключительно тяжелыми. Рабочий день продолжался в то время до 14 часов, включая спуск и подъем; делился он на две «пряжки» (упряжки): первая упряжка начиналась» с полуночи и кончалась с восходом солнца, вторая начиналась после обеденного перерыва и заканчивалась при наступлении сумерек. На отдых и сон оставалось время от конца второй упряжки до полуночи, т. е. в зимние месяцы около шести часов. Полная артель, состоявшая из 24 человек, обслуживала все операции по добыче угля, как основные, так и подсобные. На добыче угля в шахте (зарубка, отламывание пластов, оттаскивание добытого угля на салазках к подъемной клети и пр.) работали человек двадцать, а остальные находились у ворота клети и на других наземных работах. Саночникам приходилось волочить за собою до 15 пудов, проползая на четвереньках наиболее трудные участки. Эти работы иногда поручались подросткам 15—16 лет; подростки же управляли лошадьми, приводящими в движение ворот; остальные работы выполнялись взрослыми людьми. После десяти лет тяжелого труда немногие шахтеры могли продолжать работу под землей.

Условий для отдыха у шахтеров фактически не существовало: бараки были переполнены, воздух в них всегда спертый, спать рабочим приходилось на нарах в верхней одежде (только снимали сапоги); антисанитарное состояние жилища, отсутствие хорошей питьевой воды, множество паразитов, мешавших нормальному сну, отсутствие бань — все это изнуряло рабочих и облегчало распространение всевозможных эпидемий (дизентерии, оспы и пр.). На шахтах отходники часто заражались туберкулезом и венерическими болезнями. Все это они приносили с собой в село.

Заработок в 70-х годах был невысок. За вычетом расходов на питание, которое происходило артельно, отходник только в редких случаях мог принести домой месяцев за семь своей работы рублей 70—75⁹. Многие и этого не приносили, несмотря на строжайшую экономию, почти скаредность, которой отличались шахтеры-отходники. Если кто-либо из шахтеров начинал пить, он возвращался домой без всякого заработка. На рудниках было достаточно кабатчиков, отпускавших шахтерам водку в долг.

Большую роль в артелях отходников-углекопов играли артельщики: они вели все расчеты с администрацией шахт, в их руках находились артельные деньги. Они расплачивались за питание, определяли долю каждого участника в общем труде, а следовательно, и в заработке. С течением времени артельщики перестали сами работать на подземных работах, да и на наземных их не было видно: они занимались только делами артели. При распределении же заработанных денег артельщику выделялась его доля, такая же, как у остальных членов артели. Необходимо отметить, что личные качества артельщика много значили для успеха дела: артельщики были людьми постарше и поопытнее, часто к тому же выходили из семей более зажиточных и, в силу всех этих причин, пользовались авторитетом в артели.

С 80-х годов шахтеры работали по-прежнему артелью, но общий заработок артели исчислялся не по количеству упряжек, а сдельно или с веса, или по замеру с «лавы» (6 метров). Хотя труд зарубщика, саночника, вагонщика и других не был одинаков и требовал разных навыков и разной физической силы, члены артели получали одинаковые доли при дележке заработка. Между тем кадровые рабочие, не состоявшие в артели, получали в соответствии с выполняемой ими работой разную заработную плату.

Большие артели выделяли рабочих сразу для нескольких лав, а артельщик получал свое отчисление с каждой лавы, поэтому было выгодно иметь артель побольше. Отсюда начиналось перерастание артельщиков в крупных подрядчиков, заинтересованных в наборе большего числа рабочих.

Тяжелая шахтерская жизнь принималась отходниками как должное, но на шахтах было много и кадровых рабочих, классовое сознание которых пробуждалось скорее, чем у сезонных рабочих. Под влиянием протестов и волнений, приводивших к массовым забастовкам, владельцы рудников принуждены были уменьшить рабочий день, повысить заработную плату, несколько улучшить жилищные условия шахтеров.

В 90-х годах рабочий день (включая спуск и подъем) был установлен в 12 часов. Несколько поднялись и заработки шахтеров-отходников¹⁰, вследствие чего отход на шахты принял во многих селах Тамбовщины, в том числе и в Вирятине, массовый характер. Общее число углекопов-отходников, уходивших из сел Моршанского уезда в 90-х годах, доходило до 1500. В селе Вирятине, судя по числу выданных в 1881 г. паспортов, отходников было 158, из них 156 мужчин и 2 женщины. Это были в основном шахтеры. После 1905 г. в редком крестьянском хозяйстве этого села не было работника-углекопа в отходе, а в некоторых дворах их было по два, по три.

Экономическое значение отходничества в Донбасс было различным для отдельных социальных прослоек крестьянства. Для середняцких хозяйств заработки отходников являлись дополнительным доходом, укреплявшим экономику двора; для бедняков они являлись основным источником существования.

Зажиточные семьи, многочисленные по своему составу, выделяли одного-двух человек для сезонной работы на шахтах и целиком вкладывали заработок отходников в общее хозяйство двора; за счет этих доходов хозяйство строилось, закупался скот, приобреталась хорошая одежда. Менее зажиточные семьи рассматривали отход как единственный способ завести новое хозяйство (при разделе) или поддержать старое хозяйство, приходящее в упадок. Отпуская своих работников на сторону для заработков, семья заранее мирилась с увеличивающимися трудностями по обработке надела в расчете на денежную помощь отходника, которая даст возможность поднять хозяйство в ближайшем будущем.

Приведем сведения, касающиеся одной из вирятинских середняцких семей, систематически отпускавшей своих мужчин на шахты.

Семье Лонгина Дмитриевича Дьякова при разделе его с братом в 1886 г. досталась срубная изба-восьмерик, одна лошадь, одна корова, пять овец и земельный надел в 6 десятин — при численном составе семьи в 11 человек. Для того чтобы сводить концы с концами в хозяйстве, семья принуждена была искать побочных заработков и тотчас же после выдела направила в Донбасс на работу двоих старших сыновей. В 1895 г. старший сын JI. Д. Дьякова отделился; тогда на шахты стали ходить трое младших сыновей, а отец оставался хозяйничать дома.

Средний месячный заработок шахтера-сезонника в 80—90-х годах составлял 18—25 руб. Из этих денег сезонники тратили на себя 10—12 руб. в месяц, остальные отсылали домой. Посезонная работа трех членов семьи дала возможность Л. Д. Дьякову укрепить хозяйство, и к моменту нового раздела (в 1900 г.) во дворе было 3 лошади, 2 коровы, 1 бык, 1 подтелок и 10 овец. Состав семьи вырос до 20 человек. У семьи оказались некоторые сбережения, предназначенные для постройки новых домов (в предвидении выдела женатых сыновей). Загодя были построены четыре кирпичные избы, и в 1900 г. семья разделилась. Один из отделившихся сыновей, Прокофий Лонгинович, получил по разделу около 4 десятин земли, 1 лошадь, 1 телку и 1 овцу, а семья была из 9 человек. Жить доходом от сельского хозяйства она не могла, и поэтому отец, пока не подросли дети (всех детей было семь), ежегодно уходил в зимний сезон на шахты. В 1906 г. на шахты пошел старший сын, Григорий Прокофьевич, в 1913 г. — второй сын. Отец остался дома, стал работать в своем хозяйстве и при помощи шахтерских заработков сына несколько повысил уровень жизни семьи. В зимний сезон 1907/08 г. Г. П. Дьяков выслал отцу в общей сложности 120 руб. Изменилось внутреннее устройство дома, появилась деревянная мебель (кровати), железная кухонная посуда, чайные чашки, тарелки. Все это было результатом появления новых потребностей, развившихся благодаря жизни в Донбассе. Но такую, несомненно, середняцкую семью, какой была семья П. Л. Дьякова, ежегодная сезонная работа даже двух сыновей на рудниках не могла вывести в разряд более зажиточных, так как, при всех благоприятных условиях, у отходника в эти годы никак не могло скопиться за сезон более 100—150 руб. Только во время первой мировой войны, когда шахтеры стали зарабатывать до 75 руб. в месяц, вирятинские отходники посылали своим семьям «большие деньги», но ценность этих денег была уже невысокой: военная инфляция пожирала денежные доходы рабочих¹¹.

Заработки от сезонного отхода на рудники играли большую роль в бюджетах крестьянских дворов и сказывались на всем хозяйственном быте вирятинцев. Именно эти заработки поддерживали малоземельные хозяйства, несколько замедляя процесс пауперизации, и укрепляли середняцкие хозяйства.

Сезонный отход на шахты имел, конечно, первостепенное значение среди всех других неземледельческих промыслов. Наряду с отходничеством существовали и местные промыслы. Среди вирятинских крестьян имелись специалисты по изготовлению и обжигу кирпича. Еще во времена крепостного права помещик построил на усадьбе несколько кирпичных зданий. Из кирпича же была построена и церковь в Вирятине. Глина, годная для изготовления кирпича, имелась на помещичьей земле. Месили ее крепостные ногами, и потому помещичий кирпич носил название «пяточного», а также «палочного», так как работа производилась из-под палки. Кирпичи формовались на ручных станках и обжигались в горизонтальном горне.

После отмены крепостного права кирпичное производство не было прекращено, так как и помещику, и зажиточным крестьянам кирпич нужен был для строительства. Наибольшего развития кирпичное производство достигло в 90-х годах, после того как в собственность вирятинской поземельной общины перешли «коршуновские земли», на которых, как указывалось, были залежи глины. Крестьяне в это время проводили большое жилищное строительство: соединяясь по два-три хозяйства вместе, вирятинцы заготовляли кирпич и обжигали его в горнах того же типа, который употреблялся в помещичьем хозяйстве. Вот в это время и выработалась профессия кирпичников в селе. Позже строительство кирпичных домов прекратилось, но опытные мастера остались в селе и время от времени производили обжиг кирпича для односельчан или соседей. Приемы этого производства, однако, не совершенствовались.

Кроме указанных промыслов, в селе имелись и другие, не успевшие выделиться в самостоятельное ремесло. В Вирятине жило несколько жестянщиков, красильщиков, портных. Спрос на их работу был не настолько велик, чтобы они могли, отказавшись от земледелия, жить доходами со своего ремесла. В большинстве своем эти ремесленники принадлежали к безлошадным и вообще маломощным хозяйствам. Стараясь поддержать добавочным заработком свои хиреющие дворы, тем или другим путем сохранить своп земельные наделы, они были вынуждены браться за любую работу.

Жестянщики, среди которых выделялась экономически более крепкая семья И. Т. Буркина, крыли крыши железом, делали и чинили ведра, кружки и другую посуду. Из красильщиков постоянно жила в селе семья, бравшая в окраску холсты и шерстяную домотканину. Способ крашения держала в секрете. Известно лишь, что краски были стойкими.

Портные, которые шили главным образом верхнюю меховую и суконную одежду, как правило, были мужчины. Часть из них была местными жителями, другие приходили на временную работу из соседних сел.

Исстари известно было в селе беление холстов. Но с 90-х годов этот вид домашнего ремесла начал приобретать иной характер. Возраставшее стремление крестьянок к самостоятельным добавочным заработкам привело к белению холстов на заказчика. Способствовало возникновению этого промысла географическое положение села: кроме большой реки Челновой, огибающей село, через него протекает речка Пишляйка, на заросших травой берегах которой очень удобно белить холсты. Заказчики, крестьяне окружающих сел, в ряде случаев сами привозили холсты в Вирятино, но нередко вирятинские женщины на своих лошадях ездили по селам и собирали холсты для беления, которое проводилось с мая до октября. Стоимость беления одного холста в 30 аршин составляла 15— 20 коп. За лето женщина в среднем белила до 150 холстов. Исчез промысел этот с исчезновением домашнего ткачества.

 

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Сочинения, т. 18, стр. 58.

² «Сборник статистических сведений по Тамбовской губернии», т. 3, стр. 275 (Статистические таблицы).

³ Из своего общинного леса общины также выделяли «сиротские» делянки для погорельцев, или в виде помощи своим односельчанам на какие-нибудь другие неотложные нужды.

⁴ Т. е. не делаясь самостоятельными работниками.

⁵ в 1881 г. в Моршанском уезде отходники-шахтеры имелись в четырех волостях: Черкинской (в 466 дворах), Питерской (402), Кулеватовской (176) и Перкинской (66). В Кулеватовской волости все три села — Кулеватово, Хлеониково и Вирятино поставляли шахтеров, которые уходили на семь месяцев.

⁶ Н. Романов. Указ. соч., стр. 249.

⁷ Там же, стр. 250.

⁸ Там же, стр. 250—251.

⁹ На эти деньги можно было купить корову (20—25 руб.) или лошадь (40 руб.), но у многих отходников за время отсутствия в хозяйстве накапливалось столько долгов и предстояло столько неотложных расходов, что на крупные покупки денег не хватало.

¹⁰ Заработки крестьян-отходников варьировали в зависимости от места работы (качество рудника) и по отдельным годам. См. Н. Верещагин. Рабочий шахтер в Донецком бассейне. СПб., 1893. Опубликованные в этой работе сведения о заработке рабочих использованы П. И. Фоминым в его книге «Горная и горнозаводская промышленность юга России» (Харьков, 1924, стр. 188): число рабочих дней в месяце 22,5; саночник зарабатывал от 80 коп. до 1 руб. в день; вагонщик от 1 руб. до 1 р. 10 к.; забойщики работали сдельно, получая 2 р. 50 к.—4 р. 50 к. за погонную сажень (вырабатывая до 6 четвертей в смену) при 12-часовом рабочем дне. Эти данные подтверждаются и материалами нашей экспедиции, и материалами Донбасской экспедиции 1952 г. Гос. исторического музея.

¹¹ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 245/2.

 

3. Экономическое положение вирятинского крестьянства

Ухудшение экономического положения крестьянства к началу 900-х годов.— Аграрный вопрос в 1905—1907 гг.— Крестьянский «мир». Сельский сход и его функции. Почему богатые крестьяне редко выходили из общины.— Помещичье и крестьянское землевладение в Моршанском уезде в 1917 г.— Сравнительная характеристика экономического положения крестьян в 1881 и 1917 гг.— Влияние первой мировой войны на крестьянские хозяйства в Вирятине

К началу 900-х годов экономическое положение крестьянства ухудшилось во всей европейской России. В. И. Ленин, анализируя военно-конские переписи по 48 губерниям, указывал: «Сравнение 1881—1891 и 1896— 1900 гг. показывает растущую экспроприацию крестьянства. Число дворов увеличилось почти на 1 миллион. Число лошадей уменьшилось, хотя и очень слабо. Число безлошадных дворов возросло особенно быстро, и процент их поднялся с 27,3% до 29,2%. Вместо 5,6 миллионов бедноты (безлошадные и однолошадные) мы имеем уже 6,6 млн. Весь прирост числа дворов пошел на увеличение числа дворов бедноты»¹.

Экспроприация крестьянства (т. е. увеличение пролетарских и полупролетарских слоев деревни), проходившая в рамках крестьянской общины, не компенсировалась соответствующим ростом числа «крепких» хозяйств: этот процесс сопровождался экономическим оскудением основной массы крестьянства. И в этом не малую роль играла архаическая форма крупного помещичьего землевладения, которое, несмотря на общее капиталистическое развитие России, пыталось сохранить крепостничество в земледелии и удержать крестьянскую общину в качестве поставщика рабочей силы для барщинно-отработочной системы хозяйства. «Крайняя нищета массы крестьян, которые привязаны к своему наделу и не могут жить с него, крайняя примитивность земледельческой техники, крайняя неразвитость внутреннего рынка для промышленности, — таковы результаты этого положения вещей»².

Аграрный строй России явно не соответствовал потребностям промышленного развития страны, изменить этот строй можно было лишь революционным путем, так как класс крепостников-помещиков не только преобладал в земледельческом строе России, но и стоял у власти. Таковы были аграрные предпосылки первой русской революции 1905—1907 гг.

«Аграрный вопрос,— писал В. И. Ленин – составляет основу буржуазной революции в России и обусловливает собой национальную особенность этой революции.

Сущность этого вопроса составляет борьба крестьянства за уничтожение помещичьего землевладения и остатков крепостничества в земледельческом строе России, а следовательно, и во всех социальных и политических учреждениях ее»³.

Насколько архаичным оставался аграрный строй в центральных областях европейской России и какую громадную роль продолжало играть в нем крупное помещичье землевладение вотчинного типа, показывают статистические сведения о землевладении в Моршанском уезде Тамбовской губернии в 1905 г.⁴.

	1877 г.	1905 г.
Земельный фонд Моршанского уезда	587 790	575 286
В том числе земли:
дворянско-помещичьи (в среднем 1258 десятин на владение)	204 446	156 023
государственные и церковные	74 674	79 851
купцов, мещан и состоятельных крестьян-собственников	35 709	62 724
крестьянские надельные	272 663	251 875
купленные крестьянами у помещиков	-	24 503

Почти 40% помещичьих владений состояли из лесов и пустошей, и за время с 1877 по 1905 г. купцы, промышленники и некоторые крестьянские общества успели купить у владельцев помещичьих латифундий около 50 тыс. десятин леса на свод.

На один крестьянский двор в 1905 г. приходилось в Моршанском уезде: в бывших владельческих (помещичьих, крепостных) общинах в среднем по 5,3 десятины, в общинах бывших государственных крестьян — по 12,9 десятины. В то же время 43 крупнейших помещика, имевших каждый не менее 1 тыс. десятин земли и владевших в общей сложности 136 тыс. десятинами, представляли «хозяйства», 50% земельного фонда которых никогда не распахивалось и состояло из лесов. Окраинные территории лесных массивов сдавались помещиками в аренду соседним крестьянам под пастбища на условиях отработки, а лес постепенно продавался промышленникам на свод. Размеры же крестьянской земли в течение 20 лет оставались почти неизменными, несмотря на падающее плодородие полей и рост населения.

Разрешение аграрного вопроса было одной из важнейших задач буржуазно-демократической революции 1905—1907 гг., но не единственной. Свержение царского самодержавия и установление демократической республики было первоочередной задачей, потому что, не разрешив ее, невозможно было осуществить и ликвидацию помещичьего землевладения.

В ходе революции рабочий класс, ставший главной действующей силой, стоял впереди всех остальных классов русского народа. «Крестьяне тоже выступили на борьбу против помещиков и против правительства в революции, но их борьба была гораздо более слабой... Крестьяне боролись менее упорно, более разрозненно, менее сознательно, все еще надеясь нередко на доброту царя-батюшки. В 1905—1906 годах крестьяне, собственно, только попугали царя и помещиков. А их надо не попугать, их надо уничтожить, их правительство — царское правительство — надо стереть с лица земли»⁵. Царскому самодержавию удалось разбить восставших рабочих, всевластие помещиков-крепостников было восстановлено. Помещичье землевладение сохранилось, и тем самым оказалось, что «неизбежно сохранение на долгие и долгие годы нищенского, убогого, голодного, забитого и задавленного крестьянства, как массы населения...»⁶.

Подавив революцию, царское правительство сделало попытку создать себе в деревне некую опору в лице «крепких» хозяев-собственников, предоставив им возможность выходить из общины и за ее счет мобилизовать в своих руках земельную собственность. Такова была основная идея столыпинского законодательства. Из этой затеи ничего не вышло именно в тех губерниях, где общинное землевладение было наиболее распространено. Как это ни странно, получилось, что именно тот слой крестьянства, который, казалось бы, был наиболее заинтересован в выделе из общины — кулачество, деревенская буржуазия, — остался равнодушным к представившимся возможностям. На отруба выделилось ничтожное число хозяйств (из села Вирятина — только четыре хозяйства). Самые крупные арендаторы чужих наделов и общинных земель не захотели порывать с поземельной общиной, вполне обеспечивавшей им дальнейшее обогащение и накопление земельной собственности.

Для того чтобы понятны были основные причины такого явления, необходимо сказать несколько слов о внутреннем строе поземельной общины в это время. Во главе каждого сельского общества стоял «мир» — сход представителей всех крестьянских дворов, имевших надельную землю. Этот сход выбирал должностных лиц села: сельского старосту и сельского писаря. И тому, и другому сход назначал определенное вознаграждение, обычно очень небольшое; так, например, в конце 90-х годов сельские старосты получали рублей по 60 в год. Писарю приходилось оформлять все мирские дела, и при неграмотности старосты — а это часто бывало — он играл решающую роль в селе. Взяточничество и вымогательства — такие обычные и широко распространенные явления среди всего царского чиновничества — пышно расцветали и среди сельской администрации.

Сход решал основные вопросы экономики и правового положения общинных крестьян. Он устанавливал порядок землепользования в общине, прирезку или перераспределение наделов, сдачу в аренду мирских земель, разверстку податей и повинностей, принимал «меры понуждения» против недоимщиков, принимал в общество или разрешал выход из него и пр. Было множество других крупных и мелких дел, которые разрешались сходом. По воспоминаниям вирятинских старожилов, дела на сходах в их селе решались раньше «горлом». Несколько пожилых крестьян из местных богачей систематически использовали сходы в своих личных интересах и добивались решений в свою пользу. Среди крестьян победнее всегда находилось немало крикунов, бывших в полной кабале у кулаков, которые якобы от своего имени вносили на сход предложения, выгодные кулакам. Крестьянская беднота редко осмеливалась выступать против богачей на сходах; только в 900-х годах, когда в селе прослойка шахтеров-отходников стала уже значительной, начала формироваться оппозиция мироедам, а до того времени богатые крестьяне почти не встречали отпора своим домогательствам. Отчасти это объяснялось и тем, что наиболее активная часть села — молодые мужчины — была отстранена от участия в мирских сходах: дворы были представлены главами семей, т. е. большей частью - стариками, не склонными обострять отношения с влиятельными общинниками. А. С. Матрохин, вернувшийся в 1911 г. с военной службы, выступил однажды на сельском сходе, но это встретило общее осуждение сельчан. «Вам тут не место, — сказали ему, — у вас еще отец старичок есть»⁷. Женщины же вообще не имели права участвовать в сходах, даже в тех случаях, когда они были вдовами и стояли во главе хозяйства.

В Вирятине в обоих обществах было много случаев, когда мир, рассчитывая на угощение вином, делался слепым исполнителем чьей-либо мести или выносил приговоры, которые наносили прямой ущерб собственным интересам общины⁸.

Сход должен был следить за правильным поступлением платежей ипока действовал закон о круговой поруке (он был отменен только в 900-х годах), принимал все меры, чтобы побудить недоимщиков, погасить свой долг; при этом мир не останавливался перед такими требованиями, которые могли привести недоимщика к полному разорению: продаже скота, вплоть до рабочего, продаже урожая мироедам по низким ценам, сдаче в кабальную аренду надела и пр. Явление это было повсеместным, и результаты его нашли в 1903 г. правильную оценку в трудах местных комитетов Особого совещания. В одной из записок, например, отмечалось, что «таких случаев, чтобы общественники (общинники) принимали на себя платеж за наличного недоимщика, как бы ни было тяжко положение последнего, не бывает... Обыкновенно же подобные недоимщики, вследствие безучастного отношения к ним мира, никогда не выходят из состояния батраков, лишь только раз, по какому-нибудь несчастному случаю, попали в такое положение...Способы, употребляемые обществом против недоимщиков, приводят к весьма гибельным для многих крестьян последствиям, отнимая у них всякую возможность когда-нибудь поправиться и опять завести самостоятельное хозяйство. Таким образом, число обедневших и отстающих вследствие того от земледелия крестьян постоянно увеличивается, что видно из постоянного возрастания числа домохозяев без рабочего скота»⁹.

Совершенно иное отношение встречали к себе со стороны мира богатые крестьяне, среди которых тоже бывали недоимщики. Они сознательно задерживали иногда свои платежи — из опасения, что сход может принять на себя по раскладке недоимки бедняков и тогда им, вместе с другими, придется платить чужие долги. Эти богатеи-неплательщики были всегда сторонниками самых крутых мер против недоимщиков-бедняков. Побуждал ли сход богатеев к платежам? Таких случаев в селе Вирятино не помнят. Но помнят, что во время неурожая 1891—1892 гг. богатые крестьяне наравне с бедняками старались получать продовольственные и семенные ссуды и вообще всякое пособие, возврат которого обеспечивался круговой порукой.

«Вот истинная, хотя и неприглядная картина современных отношений общинников по платежу податей на основании круговой поруки, — писал автор цитированной выше записки. — Число беднеющих от совокупности этих и других причин с каждым годом увеличивается, и в среде обществ с общинным владением возникает настоящий пролетариат — люди, имеющие право на землю, но не могущие по расстройству хозяйства пользоваться ею и отдающие ее и свой труд за бесценок местным и иногородним кулакам, предлагающим свои услуги для займов на уплату податей и на другие потребности, но с такими условиями, что должник надолго обращается в кабалу. Может быть в этом, а не в сантиментальном пристрастии, как некоторые думают, к общине, и причина того, по-видимому, странного обстоятельства, что богатые крестьяне редко оставляют общество. Отчего им не жить в таких общинах, где они полновластные господа над трудом своих общественников и над их землей, достающейся им за бесценок»¹⁰

Можно подумать, что цитируемый автор принадлежал к какому-нибудь революционному кружку, настолько четко он разбирается в классовых отношениях деревни. На самом деле это — «земский деятель», ставший позже управляющим казенной палатой в одной из южных губерний. И из каких бы соображений он ни исходил, давая подобные характеристики общинным отношениям, они по существу правильны. Крестьянская «подушная» уравниловка, связанная в прошлом с примитивными народными представлениями о равенстве всех общинников, одинаковом праве их на землю и пр., в условиях общинного землепользования второй половины XIX или начала XX в., когда общинная форма прикрывала классовые отношения, — выродилась, превратилась в собственную противоположность. Пользуясь этой уравниловкой, богачи получали возможность, наряду с беднотой, брать пособия «для нуждающихся» из хлебного магазина земства. И при выдаче продовольственной ссуды от государства самые крупные мироеды, поддерживаемые общественным мнением общинников, получали «свою часть» по душам, наравне с бедняками погорельцами или безлошадными крестьянами...

Русская крестьянская поземельная община просуществовала вплоть до Великой Октябрьской революции. Что она представляла собой к тому времени, показывают данные сельскохозяйственной переписи в июле 1917 г.

В Моршанском уезде летом 1917 г. продолжало существовать не только мелкое крестьянское, но и крупное помещичье землевладение. Общая площадь удобных земель составляла по уезду 321 тыс. десятин. Из этого числа около 53 тыс. десятин принадлежали частным владельцам — не крестьянам¹¹, а 268 тыс. десятин — крестьянам.

Крестьянское землевладение в 1917 г. было представлено двумя формами собственности: 1) общинное землевладение и 2) хуторское; причем основной формой было общинное владение (из 60 016 хозяйств хуторов было всего 294).

В экономическом отношении хутора совсем не походили на те «крепкие» хозяйства, которые надеялось создать царское правительство столыпинской реформой: хозяйств с земельной площадью в 10 десятин было лишь 25% (75 хозяйств), а остальные 75% (219 хозяйств) имели в среднем менее 2 десятин каждое. Из 219 карликовых хозяйств 196 не имели лошадей, а 97 — вообще никакого скота. Совершенно очевидно, что под именем «хуторов» в перепись попали пролетарские, промысловые хозяйства, имевшие подсобное значение при неземледельческих заработках.

Крестьянских хозяйств, сохранявших свою связь с общиной, было 59 722. Таким образом, поземельная община оставалась главной формой крестьянского землевладения, причем подавляющая часть земельной площади уезда находилась в распоряжении общин.

Сравнительная таблица 1 дает представление о тех процессах, которые произошли в крестьянском хозяйстве уезда с 1881 г. по июль 1917 г., т. е. за время наибольшего развития капитализма в России.

Таблица 1

Крестьянские хозяйства Моршанского уезда

	1881 г.	VII 1917 г.	Прирост в %
Численность крестьянского населения уезда	214 719	347 591	162
Число крестьянских хозяйств	31 316	60 016	192
Количество земли под пашней, сенокосами и пр в десятинах	260 811	267 745	103
Число хозяйств без собственных посевов	4 080	15 064	367
Число хозяйств, не имеющих скота	3 225	12 636	391
Число хозяйств, не имеющих лошадей	6 524	24 350	374

 

За время с 1881 по 1917 г. крестьянское население Моршанского уезда выросло на 162%, число же крестьянских дворов увеличилось на 192%, вследствие чего среднее число жителей на один двор уменьшилось с 6,8 до 5,7. Несмотря на рост населения и числа хозяйств, площадь обрабатываемой земли почти не увеличилась (+3%), поэтому на один двор приходилось земли в 1881 г. 8,3 десятины, а в 1917 г. только 4,4. Правда, уменьшилось за эти годы и число людей в каждом дворе; но все же на одного человека в абсолютных цифрах приходилось в 1917 г. земли меньше, чем в 1881 г. (0,77 десятины вместо 1,2).

Ухудшилось и экономическое положение маломощных групп внутри общин. Число хозяйств, не имевших собственных посевов (т. е. вовсе не засеивавших землю или сдававших ее полностью в аренду), увеличилось более чем в три раза. В таком же соотношении выросло число хозяйств, не имевших скота (почти в четыре раза) и лошадей (более чем в три раза). Может быть, до некоторой степени не совсем характерны цифры, относящиеся к обеспечению хозяйств лошадьми: 1917 год был четвертым годом мировой войны, а конские мобилизации происходили ежегодно, но это соображение имеет значение лишь в отношении сравнения с 1881 г. Что же касается экономического положения крестьянства, то для него было совершенно одинаково, в силу каких причин оно потеряло лошадей: в конце концов, это было показателем бедности, так как богатые крестьяне купили после мобилизации новых лошадей, для бедноты же это было невозможно.

Война ударила по крестьянским хозяйствам и другим образом: она лишила их рабочих рук. В том же Моршанском уезде, по переписи 1917 г., в армию было призвано из крестьянских хозяйств 38 580 мужчин и свыше 6 тыс. человек было задержано в Донбассе ц прикреплено как военнообязанные к рудникам. Вследствие этого 24 138 хозяйств оказались совершенно без взрослых мужчин — работников. Даже имея лошадей, хозяйство, оставшееся без работников, было лишено возможности обрабатывать самостоятельно свою землю; отсюда должно было вырасти число случаев найма для обработки наделов или сдачи наделов в аренду.

О том, в какие исключительно тяжелые условия попадали крестьяне в то время, рассказывает П. П. Неверов, один из вирятинских старожилов. Хозяйство его отца было середняцким: имелось две лошади, землю (4,5 десятины) в аренду не сдавали, но и сами ни у кого не арендовали, жили со своего надела. В 1914 г., после мобилизации на войну, в семье не осталось ни одного взрослого мужчины. Самому Неверову было в то время 14 лет. Семья состояла из 15 человек, но все это были женщины и .дети. И вот пришлось подростку выполнять работу взрослого человека — пахать, косить, возить и убирать навоз, давать корм скотине. В полевых работах, кроме косьбы, ему помогали женщины. В свободное от полевых работ время он ездил в извоз, перевозил дрова из леса в Сосновку. Так продолжалось до 1916 г., когда вернулся домой раненым один из братьев⁶¹.

В это тяжелое время пришлось женщинам взяться за некоторые работы, которые раньше по традиции выполняли мужчины. Женщины стали пахать, бороновать, запрягать и распрягать лошадей, убирать навоз, работать вилами при скирдовании и делать многое из того, что раньше считалось не женским делом. Преимущественно приходилось это делать солдаткам. Жизнь складывалась для них с каждым годом войны все хуже. Если не было лошади, сдавали часть надела в аренду, чтобы иметь возможность оплатить обработку оставшейся части. Кулаки угнетали при этом солдаток всеми способами, возрождая самые худшие и самые ростовщические формы эксплуатации: ссуду хлебом под отработку, поденщину — при оплате натурой, издольщину и все те выработанные поколениями мироедов приемы, при помощи которых можно было совершенно легально, «по обычаю», ограбить человека, лишить его результатов его труда.

Община не спасла русского крестьянина от капитализма — капитализм без особых помех развивался в ее порах; создав сельскую буржуазию, он одновременно превратил в пролетариев и полупролетариев значительную часть крестьян-общинников. Так произошло и в Вирятине, где накануне Октябрьской революции наряду с богатеями и промышленниками оказалось много бедняков — безлошадных, бескоровных, только формально считавшихся владельцами своих наделов, которые фактически уже давно перешли в руки других.

 

Примечания:

¹ В. И Ленин. Сочинения, т. 3, стр. 117—118.

² В. И. Ленин. Сочинения, т. 18, стр. 58.

³ В. И. Ленин. Сочинения, т. 13, стр. 386.

⁴ «Статистика землевладения 1905 г.», вып. 20. СПб., 1906.

⁵ В. И. Ленин. Сочинения, т. 16, стр. 276.

⁶ В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, стр. 218.

⁷ Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1954, п. 254.

⁸ Лесопромышленник Саяпин, например, пожелал свести счеты с крестьянами, братьями Твердовыми, будто бы покушавшимися на его жизнь. Никаких улик, видимо, у Саяпина не было, иначе дело было бы им передано в суд. И вот он подговорил группу крестьян затеять на сходе драку с теми, кого хотел уничтожить. Во время драки Твердовы схватились за ножи; тогда подпоенные участники схода подвергли их самосуду: одного забили насмерть, другого тяжко изувечили. Оставшийся в живых был «выдворен» из села и, по приговору схода, лишен надела. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО — 1953, п. 245/4.)

В бывшей общине государственных крестьян было не менее трагическое происшествие. Член этого общества Лысов решил ввести в состав вирятинского общества своего зятя, кулака Слепцова, крестьянина другого села. Подпоенные старики соглашались на прием Слепцова, но В. 3. Жданов выступил против. Решение схода не состоялось. Жданова пригласили в кабак, напоили и избили до полусмерти. Вскоре Жданов умер. Тогда Слепцов был единогласно принят в общество. (Там же. ТО — 1954. п. 280.)

⁹ А. Риттих. Указ. соч.. стр. 261.

¹⁰ А. Риттих. Указ. соч., стр. 262.

¹¹ Среди частных владельцев были мелкие и крупные собственники: 308 хозяйств с владениями до 50 десятин и 271 хозяйство с владениями свыше 50 десятин. При более дробной разбивке удается установить, что третья часть мелких собственников не имела посевов, половина из них совсем не имела скота, а 68% были безлошадными. Что касается второй группы частных владений (свыше 50 десятин), то в среднем на каждое владение приходилось по 187 десятин. Это были поместья. Перепись 1917 г. находит значительную часть крупных имений (около 30%) заброшенными, распродавшими скот и запустившими поля.