Зерновое хозяйство Сев. Америки в освещении Н. П. Макарова

За последнее время появился в свет — преимущественно в Америке — ряд работ, освещающих техническую и социальную структуру сев. американского земледелия, современное его положение и перспективы будущего. Появилась и одна работа на русском языке — книга Н. Макарова «Зерновое хозяйство Сев. Америки», встреченная в «Экономической Жизни» (от 5 ноября 1924 г,.) приятельской хвалебной рецензией А. В. Чаянова.

Все эти работы, написанные сплошь не марксистами, вновь вызывают по отношению к себе те резкие замечания, которыми Ленин снабдил в своих «Новейших данных о законах развития капитализма в земледелии» работы Н. Суханова-Гиммера («затушевывание истины», «издевка над истиной») и руководителей разработки американского ценза (переписи) 1910 г. («рутинные, бессмысленные столбцы цифр, статистическая «игра в цифирьки», вместо осмысленной обработки статистического материала»).

Ни одна из рассматриваемых ниже книг не ставит себе хотя бы и побочной задачей — оценить удельный вес капиталистических элементов в американском сельском хозяйстве. Характерно, что исследователи почти вовсе не избирают тем, которые ближайшим образом соприкасаются с вопросом о роли и развитии капитализма в сельском хозяйстве. Основной темой в этом направлении является вопрос о масштабе и условиях применения в сельском хозяйстве наемного труда. И вот, не только в цензе 1920 года вновь повторено то, на что жаловался Ленин по отношению к цензу 1910 года: никакого учета (в пределах сельскохозяйственной части переписи) количества наемных рабочих на фермах; учет только общей денежной затраты на наемный труд; а данные об этой затрате классифицированы только по штатам—отнюдь не по группам хозяйств ¹.

С 1921 года в превосходных ежегодниках департамента земледелия Соединенных Штатов началось печатание ряда тщательно разработанных монографий о различных отраслях американского земледелия и о вопросах, имеющих наибольшее значение для всех этих отраслей в совокупности. Но работы о наемном труде нет, как нет и работы о задолженности фермеров и об условиях кредита, как нет работы о фактической зависимости сев. американских фермеров от торговою капитала, о степени подчинения им себе американского земледелия. Появились, наконец, две работы об аренде, рассматриваемые ниже. Но над ними в значительной мере тяготеет все то же стремление прикрасить и подравнять и без того уже обезличенные «столбцы цифр».

Вот почему нужна тщательная критика рассматриваемых нами работ, если мы хотим извлечь из них достаточно полные, разносторонние и правильные представления о земледелии Соед. Штатов. И нужна, кроме того, — чем мы в данном случае в большом масштабе заниматься не будем, — самостоятельная сводка и разработка сырого материала.

Начнем с плода нашей отечественной ученой мысли — с вышеотмеченной работы Н. П. Макарова, проведшего в Соединенных Штатах несколько лет и зафиксировавшего результаты своей работы за океаном в книге «О зерновом хозяйстве Сев. Америки».

1. Работа Макарова ,,о зерновом хозяйстве Сев. Америки“. Ее неполнота и односторонность.

Книга Н. Макарова ставит своей задачей дать читателю описание современною состояния зернового (и только зернового — не животноводственного, хлопкового, сахарного и т. п.) хозяйства Сев. Америки. Выражаясь излюбленными в нашей профессорской среде терминами, Макаров подходит к вопросу не с точки зрения «динамики», а с точки зрения «статики» американского сельского хозяйства. «В основу изложения,—говорит автор в предисловии,—был положен весь путь зерна от производителя к потребителю». Автор при этом предупреждает читателей, что «непропорциональность отдельных частей может вызвать немало нареканий; эта непропорциональность является результатом того, что автор старается угадать, что более интересно и что менее интересно для России из всей совокупности вопросов, касающихся зернового хозяйства».

Несмотря на такое литературно-стратегическое замечание, мы должны с самого начала поставить книге в упрек то самое, что автор этим замечанием пытается отвести. Крайне непропорциональна его книга. Думаем, что непропорциональна она не потому, что автор «старается угадать интересное для России», а потому, во-первых, что автор книгу во многих местах не доработал, что она сошла с его письменного стола в наполовину законченном виде, и, во-вторых, потому, что у автора органически пониженное внимание к определенной сфере вопросов.

В самом деле, книга делится на две части: 1) Производство зерна в Сев. Америке и 2) Сбыт зерна и его организация. В обеих частях зияют огромные пробелы, ежели считать, что «в основу положено» описание «всего пути от производителя к потребителю». В первой части мы решительно ничего не находим о земельных порядках: ни о том, как приобреталась и распределялась в Америке земля, ни о том, кто и в какой форме ею ныне владеет, ни о формах землепользования в смысле специальнотехническом. Между тем, все это имеет огромное значение при рассмотрении вопроса о производстве зерна. Хотя бы, например, различие между фермером-собственником и фермером—арендатором имеет первостепенное значение; взаимоотношение между землевладельцем и арендатором, выражаемое хотя бы в формах ренты—не меньше; размер арендной платы, объем арендуемой земли—также. Обо всем этом—ничего. О размерах и условиях применения наемного труда вы также ничего не найдете в книге Макарова, кроме справки на одной страничке о ценах на рабочие руки помесячно и в период урожая. Вы найдете, правда, в главе о стоимости производства зерна подотделы: «б) Труд, как главная статья стоимости производства хлеба» и «г) Плата за пользование землей и капиталом». Но труд собственника и труд наемного рабочего здесь свалены в одну кучу. А из рассуждений о «плате за пользование землей и капиталом» (употребляя извращенные термины Макарова) решительно ничего не выйдет, если не проделать анализа форм землевладения и в частности форм и размеров арендной платы. И поскольку все это отсутствует, понятно, что у автора на весь подотдел «Плата за пользование землей и капиталом» (который и вообще только потому у него появился, что нельзя же делать анализа себестоимости без упоминания сих статей) приходится всего ровно две бессодержательные странички. В эти две странички впихнута также и «плата за пользование капиталом», ну а вот справок об общей стоимости средств и орудий производства на американских фермах, о распределении ее по районам, отраслям сельского хозяйства и типам хозяйств—этого вы, разумеется, тоже не найдете, хотя американские переписи дают по этой части достаточный материал. Поищите данных о сельскохозяйственном кредите в С. Ш., о размерах задолженности ферм, о тяжести платежей по этим долгам—вы опять упретесь в одну страничку из первой части и в страничку с четвертью из второй части (глава о финансировании товарооборота—«Финансирование фермера»).

Не будем множить примеры и соответственные пропуски во второй части, будем отмечать попутно при критическом разборе книжки ². Спросим лучше: чем объясняется наличие таких пробелов? Во-первых, конечно, и тем, что дабы разобраться в земельных порядках C. Ш, в вопросе о наемном труде (не затрогиваемом почти цензом и требующем поэтому подбора сырого материала), в вопросе о распределении стоимости орудий производства и прочее—надо затратить больше энергии, внимания и «мозгового сока», нежели, чтобы дать, например, техническое описание устройства элеваторов и заниматься, как выражается Ленин, «игрой в цифирьки», сводя в таблицы данные о емкости, типах элеваторов, числе служащих и т. п. Автор «доработал» только более доступное и более лично ему интересное, прочее же оставил лишь в стадии первоначального наброска. Во-вторых, автора несомненно преследует народническая «классобоязнь», и он тщательно избегает всех тех примеров, на которых может и должно вскрыться классовое расчленение участников «трудового хозяйства» и роль капитализма в сев. американском земледелии.

Это делает книжку, оценивая ее даже с узкоделовой точки зрения, на редкость односторонней, неполной, сухой, не дающей реального отражения американской с.-х. жизни.

Разве так писали о Соед. Штатах внимательные, смотрящие открытыми глазами и не столь зараженные названной классобоязнью исследователи? Возьмем для примера двух— одного немецкого, другого—русского. Макс Зеринг, написавший в конце 80-х годов книгу о «Сельскохозяйственной конкуренции Сев. Америки», сумел рассказать читателям и о физической географии, и о климатологии Соед. Штатов и Канады (гораздо лучше, чем Н. П. Макаров), и о географическом распространении разных культур, и об избытках и недостатках хлебов, и о стоимости производства зерна (мы до сих пор перечисляли содержание первой части работы Макарова). О стоимости производства он, правда, не написал пятидесяти запутанных страниц с «игрой в цифирьки», а привел несколько конкретных и типичных выдержек из балансов разных ферм. Но зато мы у него еще находим сведения о ходе колонизации сев.-американского материка, о распространении сети каналов и жел. дорог; о притоке эмигрантов; данные о формах землеустройства в Соед. Штатах; о поземельном законодательстве Союза и отдельных штатов; о современном (для того времени) распределении землевладения; далее, сведения о распределении населения; о ценах на землю; о ценах на рабочие руки; о «ценности движимого капитала»; о формах хозяйства; о технике североамериканского земледелия. В результате Макс Зеринг на 200—300 страницах (прочее в его книге посвящено порайонному обзору) дает читателю полную, яркую, вводящую действительно в курс дела картину организации производства, транспорта и сбыта. Все это, несмотря на то, что Зеринг в этой книге заявляет себя не только защитником мелкого хозяйства, но также и поклонником прусского дворянства и германской монархии.

Возьмем, с другой стороны, в параллель ко второй части книги Макарова вышедшую в 1909 г. работу И. Б. Розена «Постановка хлебной торговли в Соед. Штатах». Вся эта работа чуть ли не вдвое короче одной второй части книги Макарова, а, между тем, и здесь читатель получает несравненно более полную, яркую, вводящую его в действительный курс дела картину организации транспорта и сбыта хлеба в Соед. Штатах, Автор отнюдь не марксист, но не опасается рассказывать читателю и о том, чего «из песни не выкинешь»: о захвате крупным капиталом хлебной торговли; о борьбе между фермерами и элеваторщиками; о злоупотреблениях как крупных центральных элеваторов, так и биржевой инспекции при определении сортов хлеба; о «корнерах» (т.-е. стачках крупных спекулянтов) на чикагской бирже и т. д. Ничего этого у Макарова пет, либо так приглажено и обезличено, что читатель иногда даже и не понимает, о чем собственно идет речь, из-за чего в свое время в Соед. Штатах спорили и волновались, для чего проводили соответствующие законы и т. п.

Мы не хотим этим сказать, что Америка так-таки ничему и не научила Н. П. Макарова в смысле освобождения от узких рамок новонароднического катехизиса. Научила, вынудила исчислять «расходы на труд» в денежных единицах (впрочем, не всегда); научила, вынудила вводить «плату за пользование землей» в стоимость продуктов; заставила перейти с родимой почвы натурально-«трудового» и «семейно-трудового» начала на почву,» по крайней мере, товарного, торгового (как любил говорить Ленин) земледелия; правда, не научила различать в земледелии элементы капиталистических отношений. Нельзя отказать Макарову и в том, что в его книге имеется несколько интересных теоретических замечаний и правильных частичных оценок положения американского сельского хозяйства.

Но приятельский, хвалебный гимн А. В. Чаянова: «Книга открывает собой новое направление исследований сельскохозяйственных явлений», она дает «глубокий анализ как экономической, так и технической стороны дела», «Макаров уподобляется в некотором отношении Колумбу и действительна открывает Америку, т.-е. впервые дает свод прогремевших на весь мир американских исследований о себестоимости сельскохозяйственных продуктов» и т. п.,—этот хвалебный гимн ни в какой мере книгой не заслужен.

Впрочем, рассмотрим дело по порядку. Начнем с «теоретического анализа» Макарова, продолжим его «колумбовой» сводкой и закончим разбором «на выдержку» того описательного материала, который Макаров предъявляет читателю.

2. Сельскохозяйственная ,,философия истории“ Н. П. Макарова.

А. В. Чаянов безмерно восхищен, прежде всего, той «философией истории» мирового хлебного производства, которую Макаров развивает в общих чертах во вступлении к первой части книжки, которую с н применяет затем к объяснению перемещения зернового производства по материку Америки и к которой вновь возвращается во второй части работы, в главе о цене зерна («Цена зерна в ее историческом изменении»).

Вкратце эта философия истории состоит в следующем. Каждая страна мира в развитии своем проходит пять периодов. В первый период производство зерна растет быстрее, чем население, но само производство еще так мало, что иногда необходимым оказывается ввоз. Плотность населения очень низка. Население только лишь переходит к земледелию. Во второй период появляются избытки зерна, и притом избытки непрерывно растущие. Следовательно, производство хлеба растет еще скорее, чем население. Возможным становится и развивается вывоз. В стране много непаханых земель, и наличие богатых неистощенных почв повышает производительность труда по сравнению с бедно-почвенными странами, стимулирует скорейшую распашку. В третий период избытки зерна и экспорт продолжают сохраняться, но они уже не возрастают, а идут па понижение (сперва только в %% к производству, потом абсолютно). Ясно, что рост населения, «достигающего уже значительной густоты», теперь обгоняет рост производства хлеба, которое увеличивается за счет распашки остатков лучших и выгодных земель. В четвертый период страна переходит к ввозу зерна, так как рост населения привел к «поступлению в обработку всех возможных для земледелия площадей». Рост городов и сгущение населения создают «новые возможности дли развития и интенсификации». «Если рыночные условия хороши», то зерновые культуры оттесняются огородными растениями, техническими культурами, кормовыми культурами. Все же ввозимое зерно еще составляет меньшую долю потребления страны. Наконец, пятый период отличается от предшествующего только тем, что привоз зерна начинает перевешивать над внутренним производством. Да и внутри страны незерновые культуры оттесняют хлеб, который остается только для надобностей севооборота (урожайность хлебов, вследствие общей интенсификации хозяйства, при этом делается очень высокой). Наконец, поля и вовсе могут быть вытеснены огородами ³.

К этой философско-исторической схеме добавлена еще классификация главнейших стран мира соответственно периодам, которые они ныне переживают. Во втором периоде (растущие избытки) накануне войны находились Канада, Австралия и Аргентина; в третьем (сокращающиеся избытки)—Румыния, Болгария, Россия, С. Штаты, Австро-Венгрия; в четвертом (растущий, но еще не перевешивающий ввоз)—Испания, Швеция, Франция, Германия, Португалия, Италия, Дания; наконец, в пятом (все более перевешивающий ввоз) — Бельгия, Великобритания, Голландия. Классификация подтверждается статистическими данными—о размерах внутреннего производства, вывоза и ввоза каждой страны, о плотности населения на квадратную версту и производства зерна на голову населения.

Вот тот материал, который дает А. В. Чаянову повод восхищаться превосходным соединением у Макарова глубокого теоретического и статистического анализа. Как должен его оценить беспристрастный читатель?

Во-первых, он отнюдь не найдет оснований к восхищению этой «проекцией во времени» тюненовской схемы систем земледелия, ибо от Тюнена она отличается только переходом от пространства к времени, а от других людей, строивших аналогичные схемы,—только разницей формулировки ⁴. Во-вторых, при внимательном ее рассмотрении сразу обнаруживаются кое-какие прорешки. Так, например, автор вводит в перечень такие маленькие страны, как Португалия, Дания, Голландия, но почему-то упускает в него ввести Норвегию и Швейцарию. Он объясняет это просто тем, что «мы не затронули некоторых маленьких стран», однако, другие такие же маленькие все же ведь затронул. Откуда такая разница? Да оттуда, что Норвегия и Швейцария, как горные страны (а первая еще рыбопромышленная и живущая судоходством), вообще не влезают в его классификацию: никакой эволюции во вкусе автора они заведомо проделать не могут. Они сразу обнаруживают то обстоятельство, что в схеме эволюции народного хозяйства надо исходить не от взаимоотношения зерновой продукции и роста населения, а от роста производительных сил в целом, каковые могут опираться, как на натуральную основу, вовсе не на сельхоз. территорию и ее ресурсы. Другая прорешка: Дания попала в страны четвертой категории (т.-е. с недостатком зерна) вместе с Германией и Францией. Между тем, странная вещь: на голову населения она производит зерна больше Австро-Венгрии, плотность населения имеет более низкую. Австро-Венгрия, меж тем, находится еще в третьем периоде. Единственно из-за чего Дания понижена (или повышена, как хотите) чином—это то, что она ввозит зерна больше, чем вывозит. Но какого зерна? Беру данные римского института за 1909—13 г.г. о ввозе пшеницы и ржи в муке и зерне—отдельно, и ввозе ячменя, овса и кукурузы—отдельно. Обнаруживаю, что ровно половину чистого ввоза хлебов в Данию составляют кормовые хлеба. На что это указывает? На то, что Дания, которая должна была бы прокармливать прежде всего самое себя, если бы стала исходить из философии Н. П. Макарова, проделывает следующую более сложную комбинацию: вместо того, чтобы заниматься самоснабжением, ввозит часть хлеба; но еще больше, считая и жмыхи, ввозит кормов внутреннюю свою продукцию бросает также на получение кормов; держит как можно больше коров и птицы, выращивает как можно больше свиней и вывозит масло, яйца и бэкон в Англию. Иначе говоря: она перебрасывает себя по балансу внешней торговли зерном в «четвертую категорию», по интенсивности—едва ли не в пятую (только огородов, на зло автору схемы, заводить не хочет), а по существу, если бы не пожелала использовать возможностей, предоставляемых ей международным разделением труда, должна была бы сидеть в третьей. Прорешка в данном случае опять состоит в том, что Н. П. Макаров исходит из двух «первичных и самодовлеющих факторов» — из роста зерновой продукции и роста населения, а не из понятия производительных сил, могущих в своем международном взаимосочетании давать довольно причудливые комбинации, в частности и такую комбинацию в сел. хозяйстве, когда целая страна ведет животноводство на привозных из-за границы кормах.

Но тут пора сказать пару слов и о философско-исторической схеме Н. П. Макарова вообще. Он тщательно избегает теоретического ее объяснения. Он хочет стоять только на почве статистической индукции, не сообщает нам, какое явление он считает определяющим и какое определяемым, или, выражаясь обычными словами, какое считает причиной и какое следствием. Предыдущие прорехи, однако, выдают автора. Он, несомненно, исходит из двух давно нам знакомых предпосылок: знаменитого «закона убывающего плодородия» и мысли о том, что прирост населения составляет первичный и основной фактор, определяющий эволюцию земледелия. Запас «лучших и выгодных» земель ограничен. По мере роста плотности населения в данной стране постепенно распахиваются все эти земли. Так как повышение продукции па тех же самых землях связано с большими затратами капитала, или при вложении новых порций капитала получается падающий прирост продукции, так как на худших землях производство стоит дороже, то зерновое производство и уходит в менее развитые страны, а в более развитых оно начинает вытесняться незерновыми культурами. Вот, несомненно, подкладка рассуждений автора.

Не вдаваясь в подробную критику этой «подкладки» (вопросу о т. н. «законе убывающего плодородия» мы собираемся посвятить специальную работу), заметим только, что построенная на ее основе схема, во-первых, не умешает в себя, как мы уже видели, нескольких стран, и, следовательно, из статистической индукции она не вытекает. Во вторых, она построена на таком же абстрагировании от реальных условий капиталистического мира, как и книга Макарова вообще: она не учитывает действия земельной ренты, условий притока капитала в земледелие и условий снабжения земледелия рабочей силой, создавшихся во второй половине XIX века. В-третьих, она построена на абсолютно недоказанной и произвольной предпосылке—застойного состояния техники земледелия и притом не только техники обработки» почвы, уборки и переработки продуктов, а техники, воздействующей на самые органические процессы, происходящие в почве  ⁵. Поэтому она неверна не только как схема, но и как перспектива, глядит только в прошлое, упирается, так сказать, в угол русского дореволюционного крестьянского двора, столь излюбленного народниками, старыми и новыми.

3. Приложение Макаровской „философии истории“ к внутренней истории американского земледелия и к оценке мирового с. х. положения в данный момент.

В связи с тем схема Макарова оказывается бесплодной, будучи приложена специально к североамериканскому земледелию. Макаров хочет поставить вопрос так, что отдельные районы Соед. Штатов проходили или еще должны пройти все те периоды, которые он намечает для целых стран, и что в настоящее время разные районы находятся в различных периодах. При этом, чем «моложе» тот или иной район, тем больше доминируют в нем зерновые культуры, тем больше избыток хлеба в нем, тем дешевле стоимость производства одного пуда вследствие большей экстенсивности производства, и тем при равных почвенных условиях ниже урожай. Макаров добавляет при этом: «тем ниже и цена земли при равных почвенных условиях».

Между прочим, это добавлял в свое время упоминавшийся несколько раз М. Зеринг, у которого находим подобные Макаровским таблицы с сопоставлением отдельных штатов—по проценту обработанной земли, проценту зерновых культур, плотности населения, продукции хлеба на голову этого населения, но еще также и по уровню заработной платы, средней учетной ставки и цены на землю ⁶. Притом, однако, Зеринг не творит себе кумира из схемы перехода от зернового хозяйства к незерновому и всегда готов к конкретному синтетическому анализу своих таблиц.

У Макарова же получается совсем нехорошо. Систематическое сопоставление всех прочих своих показателей с ценами па землю он опускает. Почему? А потому, что если во времена Зеринга цены на землю почти совершенно правильно убывали, по направлению с востока на запад, от атлантического побережья в глубь страны, параллельно с возрастанием значения зерновой продукции, то теперь они показывают совсем другое, странное и причудливое расположение. Они ниже среднего уровня именно на атлантическом побережье; они всего выше (от полутора до четырех раз по отношению к средней норме) в центре земледельческого района (в так называемом «кукурузном поясе»: штаты Айова, Иллинойс, Индиана, Огайо и близко прилегающие части некоторых других штатов); они опять убывают по мере движения дальше на северо-запад, запад и юго-запад, убывают концентрическими кругами; и притом сперва идет полоса, где они выше средней нормы, а дальше — полоса, где они уже стоят ниже нормы; на тихоокеанском побережье (в Калифорнии и Вашингтоне) они опять оказываются выше нормы. В хлопковом районе, растянувшемся полукругом, обращенным к мексиканскому заливу, они значительно ниже нормы и притом ниже, чем на большей части атлантического побережья. Между тем, с точки зрения Макарова, земельные цены должны были бы располагаться так, как они располагались во времена Зеринга.

В результате Макаров на той страничке, где он говорит о «плате за пользование землей», только всего и в состоянии высказать, в объяснение такой географии земельных цен, что здесь-де виноваты различия в плодородии почвы. Позвольте, однако: почему в высокоинтенсивных штатах Нью-Йорке и Пенсильвании, где есть целые полосы (и крупные) не менее плодородных почв, цены на землю впятеро ниже, чем в Айове? Неужели разница в плодородии в пять раз? Во-вторых, почему, если эти районы по вашей схеме находятся в четвертом или пятом периоде, усиленно развивают незерновые культуры, массу зарабатывают (и еще во времена Зеринга зарабатывали) на огородничестве, садоводстве, молочном хозяйстве и пр., имеют недостаток земли в отношении населения,—почему здесь цены на землю все же не выше? Непонятно. В-третьих, возьмем и сравним для примера штаты Айова и Огайо. Плодородие земли здесь как будто одинаковое, так как, скажем, еще в 1866—75 году урожаи пшеницы и кукурузы были здесь равны (по сводкам самого Макарова, стр. 115), т.-е. были равны тогда, когда разница в интенсификации земледелия еще не могла сказаться. Эти урожаи в данных двух штатах равны и сейчас.. А между тем, в Айове (более удаленной от мест, где особенна сгустилось население) цена на землю в 1910 г. была 82,6 долл. за акр, тогда как в Огайо — 53,3; в 1920 г., в Айове —199,5, а в Огайо—85,7. Совершенно такое же взаимоотношение получается и с Миннесотой ⁷.

Выходит, что надо к делу подходить как-то посложнее, чем это делает Макаров. Надо учитывать, например, то, что при концентрации производства (в отношении площади) с переходом к более интенсивной и капиталистической системе хозяйства спрос на эту самую площадь, очевидно, ослабевает; надо учитывать, что с удешевлением перевозок, более удаленные от промышленных центров штаты (Висконсин, Мичиган) оказывают успешную конкуренцию штатам атлантического побережья даже в сфере молочного хозяйства, огородничества и садоводства; при этом они имеют еще преимущество, что рабочие руки менее оттягиваются промышленными центрами. Надо далее учитывать, что в Айове, на основе специального разделения труда, возникло откормочное производство крупного скота (предварительно выращиваемого в степях), что дает ей большой плюс; что Айова имеет монопольное во всем мире положение по производству свиней. В отношении южных штатов надо учесть, что здесь пережитки рабовладения (в виде издольщины) препятствуют притоку капитала в земледелие, понижают производительность труда не только вследствие более низкой техники, а вследствие некультурности и неохоты к труду негра-издольщика, и что эти пережитки тем понижают цены на землю. Надо, наконец, для 1920 г. учесть и специфическую военную конъюнктуру, которая все показатели во многом искривила.

Н. П. Макарову все это недоступно, ибо он и от синтетического анализа, кладущего в основу понятие производительных сил, и от анализа специфических условий капиталистического периода развития народного хозяйства отгородился загородкой «семейно-трудовой» точки зрения.

Насчет земельных цен он не дал никакого анализа, уклонился от рассмотрения естественных выводов из его схемы ⁸. А вот насчет других связываемых им в единую схему явлений он анализ дает. И получается так же нехорошо. Мы уже видели, что, согласно Макарову, по мере перехода от зерновых систем к незерновым должна расти стоимость производства и должна также расти урожайность. Сведем воедино две таблицы Макарова, где он располагает по районам данные о стоимости производства и об урожайности ⁹.

Системы земледелия:		Незерновые			Переходные		Зерновые		Район ирригации	Калифорния
		Огородно траво- польно- овсяно- картоф.	Хлопчато- кукуруз.	Кукурузно-  табачная	Траво- польно- овсяно- картоф.	Кукурузно- трав.-зерн.	Пшенично- кукурузно- овсян.	Пшенично- овсяно- ячмен.
		(10 ш.)	(10 ш.)	(2 ш.)	(2 ш.)	(6 ш.)	(4 ш.)	(5 ш.)	(6 ш.)
Стоим, производства 1909 г., (копеек за меру)	Пшеница.	135	141	132	102	118	106	86	80	99
	Овес	77	74	64	49	56	54	39	51	48
	Кукуруза	94	103	73	64	64	64	58	65	74
Урожай за 1909—19 гг. (мер с десятины)	Пшеницы	96	(44)	(42)	59	67	50	53	88	63
	Овса	154	68	96	125	123	76	77	100	129
	Кукурузы	124	77	83	118	131	89	125	142	126

Из первой части этой таблицы Макаров делает вывод, что с небольшими отклонениями «мы видим тенденцию к удешевлению стоимости производства по мере понижения интенсификации» (стр. 80). Из второй части,—что «если оставить в стороне южное, интенсивное, табачное и хлопчатобумажное производство, сопутствуемое слабым развитием скотоводства (след., «мало навоза для удобрения». Я О.), то мы получим довольно правильное понижение урожаев вместе с переходом к все более зерновым системам земледелия» (стр. 113).

«Отклонения», по нашему мнению, довольно-таки, значительные. Во-первых, выходит по таблице, что в переходном, т.-е. более интенсивном травопольно-овсяно-картофельном районе (Висконсин и Мичиган) производство пшеницы и овса стоит дешевле, чем в пшенично кукурузно-овсяном (Небраска, Канзас и, по-видимому, Айова и Иллинойс). Во-вторых, и район ирригационный, и Калифорнию надо, очевидно, зачислить по линии интенсивных: первый, так как требуются затраты на мелиорацию. второй—так как здесь и усиленно применяется орошение, и усиленно развито, доминирует садоводство. То, что они находятся ближе к тихоокеанскому побережью, не дает оснований их вообще сбрасывать со счетов: они только не влезают в схему Макарова. И вот в этих-то районах производство пшеницы дешевле, чем в «предельном» зерновом районе, а производство остальных хлебов дешевле, чем в лейб-интенсивных районах Макарова. Последнее относится и к Калифорнии. Все это означает, что при специфическом сочетании условий землевладения ¹⁰, снабжения рабочей силой, соответствующего приспособления хозяйства к условиям рынка, применения подходящих к местным условиям мелиораций (на которые также должны найтись деньги), вся схема а 1а Макаров может оказаться искривленной.

То же самое замечается и во второй части таблицы. Урожайность в гораздо более одностороннем пшенично-овсяно-ячменном районе, где посев пшеницы по пшенице преобладает, оказывается выше, чем в пшенично-кукурузно-овсяном, куда входят уже и штаты (таких—половина) с гораздо более сложными приемами хозяйства. Тут, впрочем, можно говорить, что «а среднюю цифру в пшенично-кукурузно-овсяном районе «давят» в сторону понижения два высоко экстенсивных штата, входящих в этот район,—Небраска и Канзас, а также ссылаться на «свежие» еще почвы пшенично-овсяно-ячменного района (стр. 113). Но кто же просил Н. П. Макарова соединять в одну среднюю эти два малоурожайных штата (Небраску и Канзас) и два таких высоко урожайных, как Айова и Иллинойс? ¹¹ Ведь тем самым он скрыл от читателя другое обстоятельство: что урожайность «зерновой» Айовы выше урожайности «интенсивной» Пенсильвании по пшенице и равна урожайности Нью-Йорка по кукурузе. Сам он и виноват, если выводит «средние» по внутренне-разнородным районам, объединяемым только техникоагрономическими признаками.

Но помимо указанного, мы находим в таблице еще и то, что в интенсивных хлопчатниковом и табачном районах урожайность чуть ли не всех хлебов оказывается ниже, чем в самом экстенсивном, не применяющем никакого удобрения степном районе, а часто (в хлопчатниковом районе) ниже и пшенично-кукурузно-овсяного района. Н. П. Макаров ссылается на недостаток скота и навозного удобрения. Позвольте! В обоих случаях дело обстоит одинаково, а вот из вашей же таблицы на стр. 109 мы видим, что в хлопчатниковом районе кладут на десятину кукурузы искусственных удобрений ни много, ни мало, как на 11 руб. 90 коп. в год, тогда как в обоих зерновых районах— всего на 1 руб. 60 коп. в год. Плюс к тому известно, что субтропический климат южных штатов кукурузе особенно благоприятен. Не следует ли скорее искать причин такой разницы в социальной структуре южного земледелия, в том, что кукуруза здесь разводится исполыциками-неграми для собственного употребления и что они разводят ее куда хуже, чем, например, хлопок, который они выращивают под строжайшим контролем плантаторов? Следовало бы Н. П. Макарову подумать и об этой « стороне дела, но он ее совсем не умеет или не хочет видеть.

Чтобы покончить с историко-философской схемой Макарова, отметим еще, что он дает ей и еще одно конкретное приложение (в главе о ценах на зерно), на этот раз в отношении ко всей сумме мирового сельского хозяйства. «Можно считать, что к 1899 году мировая семья стран перешла ту рубрику (?), когда цены устанавливались страной с наиболее дешевым экспортным зерном; ибо зерно (зерновое производство? Н. О.) этих стран отстает от переживания (расширения? Н. О.) мирового рынка, и увеличение производства мировых излишков не поспевает за мировым спросом; страны переходного периода (III) начинают играть все большую роль в определении мировой цены» (стр. 336). Оказывается, таким образом, что и весь мир вступил уже (да еще с 1899 года) в «третий период» своего развития.

«Можно считать» только одно: с начала XX века обозначился тот перелом в Соединенных Штатах, что запас земель никем еще не занятых, не обложенных поэтому земельной рентой и обладающих девственным запасом питательных веществ» пришел к исчерпанию. Конкуренция земель, обладавших этими двумя признаками—социальным и природным, — до той поры создавала так называемый «аграрный кризис» в Европе. Конкуренция эта в львиной доле определялась именно Соединенными Штатами (Россия, Канада, Аргентина и прочие шли тогда «в пристяжке»), так как здесь имелось соединение 1) огромного, лежащего крупным и географически удобно расположенным, комплексом запаса таких земель; 2) наличия крупных масс индустриального и финансового капитала, облегчивших колонизацию вообще, и в частности железнодорожное строительство;

3) благоприятных для процесса захватной колонизации правовых условий. Когда Соединенные Штаты выбыли из группы пионеров, должен был, разумеется, обозначиться перерыв, понижение остроты аграрного кризиса. Но утверждать, что наметилась остановка в эре быстрого расширения производства за счет незанятых и девственно-плодородных земель, весьма неосторожно. В 1922 году вся полевая и пастбищная площадь Канады была 27 миллионов гектаров, в том числе под пшеницей было 9 миллионов ¹². Между тем, канадский экономист Стевенсон ¹³ оценивал площадь Канады, пригодную для земледелия, в 441 миллион акров (178 ¹/₂ млн. гектаров), а отчет, представленный президенту Соед. Штатов департаментом земледелия ¹⁴, оценивал запасы пахотной земли в трех западных провинциях Канады в 170—270 миллионов акров (от 69 до 100 миллионов гектаров, в го время как под обработкой здесь только 40 миллионов акров — 16,2 миллионов гектаров). Производство пшеницы в Канаде с необычайной легкостью удвоилось в промежуток 1913—1923 г.г., и в 1922 и 1923 годах Канада буквально-таки выбросила Соединенные Штаты с мирового рынка. Огромные запасы земель есть и в Аргентине и в Австралии. В первой они находятся, правда, в значительной порции под контролем крупных землевладельцев - скотоводов. Без аграрной революции или реформы столь же стремительного развития, как в Соед. Штатах, здесь быть не может. Но в Австралии земля находится большей частью в собственности государства и не распродается, а только сдается в пользование. Во всех этих странах нет того огромного запаса туземного капитала, который облегчал развитие железнодорожной сети в Соединенных Штатах, Но капитал может явиться извне и, несомненно, явится. Поэтому говорить о том, что со сцены уже исчезли страны-пионеры, в высшей степени преждевременно. И это тем более, что если Н. Макаров не считается также и с тем, что в СССР вовсе исчезла абсолютная рента, а в придунайских странах разделено между крестьянами немало закабалявших их помещичьих латифундий, то другие более зоркие и трезвые наблюдатели из буржуазного мира уже считаются и с этим (например, американец Nourse, о книге которого еще будем говорить ниже).

Наконец, не доказано даже и то, что в связи с ослаблением нажима девственных земель Соединенных Штатов не пробил, наконец, час для все более приближающегося коренного переворота в земледельческой технике (если, например, американский крупный капитал на склоне дней своих возьмется за действительно массовое и действительно дешевое производство удобрений). Одним словом, сельскохозяйственное шпенглерианство Н. П. Макарова вовсе не является основательным.

4. Н. П. Макаров о крупном и мелком хозяйстве в Соединенных Штатах.

В ряде мест своей книжки пытается Н. П. Макаров протащить излюбленное народническое построение—превосходство мелкого хозяйства над крупным, неизбежность победы первого над вторым. Делает, он это en passant, мимоходом, в порядке деловых замечаний и статистической индукции.

Весьма интересным фактом является то, что в степных северо-западных штатах Америки, ранее односторонне производивших только пшеницу, все больше начинает появляться рядом с пшеницей и кукуруза. Это означает переход фермеров к более рациональному севообороту и к введению засухоустойчивых культур. Это немедленно дает Макарову повод к приведению группировки хозяйств в штатах Миннесота и Миссури по размерам земельной площади и к отмечанию того обстоятельства, что в группе самых мелких хозяйств, имеющих земли менее 12 (Миннесота) и менее 14 акров (Миссури), кукуруза занимает более видное место, чем в группах более многоземельных. В малоземельных группах кукуруза в первом случае (Миннесота) занимает 47% посевной площади, во втором (Миссури) дает 74,5% дохода. В наиболее же многоземельной группе — в первом случае — 14% площади, во втором—8,5% дохода (стр. 54). Итак, именно мелкие хозяева первые начинают хозяйничать рационально, оказываются прогрессивнее. А объяснение тому — кукуруза «требует гораздо больше труда, чем все другие зерновые культуры, а это очень важно для фермеров именно этого района» (т.-е. района с редким населением и недостатком рабочих рук). «В этом районе, на фермах с меньшей площадью, посевы кукурузы значительнее, так как в таких фермах легче обеспечить свое хозяйство своими рабочими силами». И вот мелкие хозяева первые вводят кукурузу, несмотря даже на то, что она дает «самый высокий доход на десятину, но она не дает такого дохода в расчете на 1 час работы» (стр. 51).

Типично-народническое построение! Во-первых, многократно отмечалось, что малый размер земельной площади отнюдь еще не означает малого размера хозяйства; нельзя мерить числом акров мощности предприятия; можно приложить гораздо большее количество средств в недрах данной хозяйственной единицы, сократив ее площадь, но занявшись вместо производства хлеба, скажем, специально откормом свиней. Пример: группы хозяйств в 12 акров в штате Миннесоты (несомненно, сосредоточенных большей частью на юге Миннесоты, близко к свиноводческому штату Айова), имеющей 47% площади кукурузы, ничего агротехнически «здорового» собой не выявляют: это — хозяйства односторонние, приближающиеся к монокультуре кукурузы, да, наверное, прикупающие ее вдобавок к ими произведенной и специально занимающиеся откормом свиней; весьма возможно, что это—близкие к крупным городам хозяйства; еще более возможно, что они отнюдь не являются и «мелкими трудовыми», а построены на наемном труде ¹⁵. Ведь уже указывал Ленин на абсолютную бессмысленность классификации по размерам землевладения и удачно разыскивал капиталистические хозяйства в фермах менее чем в 3 акра. Во-вторых, возможна и диаметрально противоположная история, и ею очень попахивает другой пример — из штата Миссури. Здесь (это уже в центре кукурузного района) от кукурузы получено в мелком хозяйстве целых 74 ¹/₂ % дохода ¹⁶. Между тем уже Зеринг рассказывает нам о том, что в этом районе распространен откорм «по контракту», когда крупный предприниматель сдает именно мелкоте на откорм быков и свиней, платя им за разницу в живом весе после откорма: операция эта рискованная, по словам Зеринга, для этой мелкоты. Бывают также случаи, когда мелкота (и это уж самая бедная) занимается производством кукурузы и снабжением ею более крупных откормщиков ¹⁷. Вот этот-то экономический и социальный тип, по-видимому, и выступает здесь перед нами. В-третьих, сам автор сообщает нам, что кукуруза, давая высокий доход на десятину, дает невысокий доход в расчете «на один час труда». В этой обычной для «семейно - трудовой» школы затушеванной форме исчисления проступает во всяком случае довольно ясно то обстоятельство, что кукуруза в данном районе недостаточно рентабельная культура, недостаточно рентабельная с точки зрения «нормальной» капиталистической обстановки, когда непосредственному производителю выплачивается полная заработная плата, а затраченный капитал дает нормальный уровень прибыли (это фактически и означает «высокий доход в расчете на час труда»). И тем не менее, мелкие фермеры Н. П. Макарова разводят кукурузу, крупные же этого не делают. Почему? А потому, что «хотя кукуруза не приносит такого дохода на 1 час труда, но она увеличивает доход на 1 дес., а этих десятин у фермера становится все меньше и расцениваются они все дороже, поэтому ему всего важнее, чтобы не только был хороший доход в расчете на 1 час труда, но и хороший доход на десятину» (стр. 55). Иначе говоря: мелкий фермер-кукурузник наверное не доплачивает себе прибыли на затраченный капитал, не доплачивает себе лично полной заработной платы, но он разводит кукурузу потому, что с него взыскивается высокая арендная плата (если он арендатор) или высокий процент по ипотечному займу (если он собственник), это оказывается много в расчете на десятину, да и десятин-то у него мало, и поэтому ему надо покрыть количеством продукта и лично затраченного (по неполной оценке) труда эти непропорционально высокие платежи. Если бы рента не сидела у него на шее, если бы у него было больше земли или если бы он мог располагать капиталом для произведения улучшений в своем хозяйстве или для перехода к системе хозяйства более выгодной — он бы не разводил кукурузы. А теперь — разводит.

Спрашиваем читателей: 1) возможны ли вообще на основании приемов расчета и способов группировки Н. П. Макарова серьезные умозаключения о том, почему и как входит в хозяйство сев. западных штатов кукуруза, и что это реально-экономически означает; 2) возможно ли на основании подобной «игры в группировки» сделать вывод о преимуществах мелкого хозяйства и скорейшем переходе его к более рациональным системам полеводства; 3) не напрашивается ли у нас явный вывод, что и в данном случае мы вместо «интенсивности» имеем дело с хищнической эксплоатацией и самоэксплоатацией мелкого хозяйчика? Пусть отвечают читатели.

Между прочим, история с кукурузой и с мелким хозяйством в Миннесоте и Миссури — только начало. Идя дальше и обращаясь к «травопольно-овсяно-картофельным» штатам Висконсину и Мичиган, Макаров замечает: «Это более старые районы; здесь все чаще можно встретить более мелкие фермы. В этих местах доход фермера зависит не столько уже от того, как будет использован каждый час его труда, сколько от того, как будет использована каждая десятина. И чем ближе фермы стоят к этому положению, тем больше они дорожат землей; тем выше цена земли, тем тщательнее используется каждая десятина; тем больше на одной десятине затрачивается труда и капитала» (стр. 57). Добираясь, наконец, до Атлантического побережья, мы находим, что и здесь «чем меньше хозяйство, тем более ценна земля, тем сильнее переход к интенсивным отраслям» (стр. 60). Все это увенчивается общей формулировкой: «с переходом к мелким хозяйствам, с переходом к более повышенной цене на землю, с машинизацией труда, затрачиваемого на более интенсивные культуры, и благодаря этому с повышением производительности труда и его оплаты, наконец, с развитием продуктивного скотоводства, значение зерновых культур в составе полевых площадей убывает» (стр. 61).

Потянул за один конец ниточки и развернул весь клубок. Получается ясно выраженная цепь: интенсивное производство— мелкое хозяйство—высокая цена на землю. Но если «интенсивность» в штате Миссури была повышенной, но убыточной для мелкого производителя затратой труда на десятину, то в Висконсине и Мичигане уже вносится поправка: интенсивность по затрате на десятину «труда и капитала», т.-е. мелкое хозяйстве повышает уже и применение средств производства. А далее уже присоединяется и машинизация, труда, и повышение его производительности, и повышение его оплаты. И все эти звенья сельскохозяйственного прогресса присоединяются к основному звену: мелкому и «все более мелкому» хозяйству.

По поводу всего этого надо заметить: во-первых, совершенно произвольным является утверждение, что по мере движения на восток мы переходим ко все более мелким фермам. Меряя даже той «бессмысленной» (как выражался Ленин) мерой, каковая употребляется Макаровым (площадь земли в фермах), и беря те самые штаты, через которые он ведет читателя, получаем:

Акров на ферму	Миннесота	Миссури	Висконсин	Мичиган	Пенсильвания	Нью-Йорк	Мэн
	169,3	132,2	117,0	96,9	87,3	106,8	112,5

Мы замечаем сокращение площади хозяйства, Естественное при переходе (Висконсин, Мичиган, частью Пенсильвания) к молочному хозяйству, огородничеству, скотоводству. Но в Нью-Йорке и Мэне видим опять более крупных размеров площади.

Во-вторых (что уже отмечено и что в другом месте подтверждает сам Макаров), полным пустяком является удорожание земли с запада на восток. Как раз наоборот. Вот данные в долларах за акр для тех же штатов:

Миннесота	Миссури	Висконсин	Мичиган	Пенсильвания	Нью-Йорк	Мэн
91,0	74,6	73,1	50,4	41,1	38,4	21,1

Мы видим сильнейшее падение по мере перехода в более интенсивные штаты.

В-третьих, за малыми исключениями, общая стоимость всего оборудования фермы (кроме земли) остается почти однородной, это означает, примерно, одинаковый в среднем действительный объем хозяйства. Эта стоимость в долларах была:

Миннесота	Миссури	Висконсин	Мичиган	Пенсильвания	Нью-Йорк	Мэн
5.811	3.790	5.591	4.093	4.961	5.773	3.237

Отсталыми являются Миссури и Мэн (не будем копаться в том, почему и отчего). Но одно ясно: вовсе не происходит здесь, вследствие увеличения дороговизны земли и сокращения ее наличности, уменьшение среднего размера хозяйств. Все это—беллетристика, столь же недоказанная, как и связь машинизации и интенсификации с мелким хозяйством ¹⁸.

На прощанье с темой о мелком и крупном хозяйстве упомянем еще о двух, так сказать, комических эпизодах в книге Макарова.

На стр. 262 книжки Макарова красуется единственное примечание, сделанное к этой работе издателем «Новая Деревня». Оно гласит: «Положение спорное. Прим. изд.». Относится оно к тому месту второй части книжки, где, рассуждая о капиталах» а также приходах и расходах местных (мелких станционных) элеваторов, автор выводит, что «не количеством капитала, вложенного в предприятие, определяется его успех и даже не всегда размером оборота, а тонкостью и успешностью коммерческой деятельности». Издательство, очевидно, было вконец раздосадовано тем, что Н. П. Макаров посягает со своими «семейно-трудовыми теориями» не только на сферу сельского хозяйства, но и на родную ему (т.-е. книжному складу «Новая Деревня») сферу торговли: это показалось издательству чрезмерным. Издательство, конечно, право: крупный размер капитала, вложенный в целую систему линейных элеваторов, разумеется, позволяет ставить на места более «тонких и успешных» коммерсантов, хорошо их инструктировать и контролировать, держать их лучше в курсе положения дел на рынке и проч., если уже не касаться достаточного количества капитала. Автор, конечно, неправ,—но почему издательство не выдержало характера именно в этом месте?

Есть в книжке другое место, еще более «посягающее» на тезис о преимуществах крупного производства, на этот раз даже — ни много, ни мало — в сфере промышленности. Издательство здесь промолчало. Но эпизод этот является комическим в другом отношении.

Рассуждая об изменении в денежном бюджете американского мукомолья с 1889 по 1914 г., автор констатирует ряд следующих интересных явлений: 1) скорее всего растет основной капитал предприятий (за 25 лет—на 101%); 2) несколько медленнее растет переменный капитал (жалованье рабочих и служащих—на 95%); 3) еще медленнее возрос оборотный постоянный капитал, главным образом, зерно (на 77°/о); 4) разность между стоимостью произведенного продукта и стоимостью затраченного оборотного постоянного капитала (главным образом зерна), которую автор называет «добавленной стоимостью после производства» (он чуть не сказал — «прибавочная стоимость» и сказал бы неправильно; сюда входят воспроизведенная ценность рабочей силы, перенесенная на продукт доля основного капитала и полученная «масса прибыли»), растет почти совершенно одинаково с переменным капиталом; только в 1914 г. она несколько отстала — это, очевидно, по случаю низкой конъюнктуры этого года—и в общем оказалась за 25 лет—80%.

«Но, — заканчивает автор, — во все годы рост «добавочной ценности» отстает от роста капитала, вкладываемого в мукомолье, капитал становится как бы менее производительным; это явление касается не только одного мукомолья в Соед. Штатах, но и (удар в сердце марксизму! Н. О.) большинства индустриальных отраслей страны» (стр. 396).

Большинства индустриальных отраслей? Превосходно — и да здравствует марксизм! Ведь автор, сам того не замечая, проверил нам III том «Капитала» на живом опыте Америки. Он констатировал рост органического состава капитала за счет его постоянной части; он в приблизительной прикидке показал нам, как при растущем абсолютном размере переменного капитала увеличивающаяся масса прибыли оказывается во все более пониженном отношении к массе затраченного капитала. Он только не вычислил нам нормы прибыли за различные периоды. Иначе он обнаружил бы ее падение, и полностью подтвердил бы Марксов закон тенденции нормы прибыли к понижению на опыте «большинства индустриальных отраслей» Соед. Штатов. Вот как полезно бывает съездить в Америку! Начинаешь, сам того не замечая, говорить марксистской прозой, думая, что опровергаешь марксизм!

5. Теоретические замечания Макарова об условиях образования хлебных цен.

Теперь обратимся к теоретическим замечаниям, относящимся к области установления зерновых цен. Они небезынтересны.

Во-первых, Макаров дает интересную характеристику формы и степени участия в ценообразовании различных участников и сфер процесса обращения зерна. Этих участников он делит на три группы: 1) первичного продавца-фермера, 2) первичного скупщика—местного элеваторщика и 3) биржевых покупателей-продавцов.

Фермер, по мнению Макарова, есть фигура, менее всех проявляющая свою волю в образовании цены и менее всего способная переводить на язык денежного эквивалента двустороннее взаимоотношение спроса и предложения. Он «редко задумывается над соотношением цены» и себестоимости; он делает это—и при том только в лице своих организаций—в критические периоды понижения цен. Он «выбирает на ощупь более выгодную цену, сообразуясь в то же время и со своим рабочим временем, когда ему удобнее поехать на рынок» (стр. 322). Он поэтому почти всегда продает зерно на рынок сразу после урожая в период низкого состояния цен.

Скупщик-элеваторщик уже более активен, так как всегда расчисляет разницу, на которую должен понизить при закупке цену центрального рынка, чтобы оправдать свои операционные и транспортные по отправке (в центр) расходы; у него есть «себестоимость», с которой он ведет сравнение при покупке и продаже; но при этом все же и у него «местного самостоятельного творчества цен незаметно» (стр. 326).

На центральной бирже совершается взвешивание спроса и предложения и установление «мировой цены» (стр. 328). Отдельные фигуры на этой бирже — торговцы-оптовики, мукомолы и экспортеры — в индивидуальных своих операциях также руководятся расчетом удачного индивидуального соотношения себестоимости покупки и реализационной цены: они исходят из стремления получить хорошую разницу. Истинное взвешивание предложения и спроса и установление мировой цены есть результат выявляемого на бирже и переводимого ею на денежный язык баланса общемировых экспортных избытков зерна и покрываемых импортом недостатков в потребляющих странах. «Цена урожая в стране будет установлена ценою, по которой избыток урожая найдет для себя рынок»—цитирует Макаров американца Бернеса. «Это положение верно, где экспорт составляет 50—10% урожая» (стр. 328). Баланс между внутренним производством и внутренней потребностью имеет значение, но только в смысле влияния на определение излишков и недостатков.

Такая постановка вопроса интересна, но она слишком формальна, оставляет в стороне как элемент классовой борьбы, так и реальные условия производства и обращения в капиталистически развитых странах, которые (т.е. условия) обладают способностью пульсировать, а не только образовывать механические сложения сил.

Во-первых, несмотря на колебания урожаев (которые больше всего затрудняют для фермера сопоставления себестоимости и продажной цены), в общих чертах фермер представляет себе, по какой цене он должен продать всю массу своего хлеба, весь урожай, чтобы не остаться в убытке. Так что он сопоставляет цену с себестоимостью. Он должен, правда, считаться не с индивидуальной себестоимостью, а со средней себестоимостью своего района. И если он берет цену на «ощупь», так это потому, что он социально слаб и разрознен (иначе ведь поступает даже при самой отчаянной конкуренции владелец промышленного предприятия). В его слабой активности отражается не что иное, как господство над ним крупного капитала: этого напрасно недоговаривает Макаров. Но он может сорганизоваться, и ведь сам Макаров рассказывает нам о растущем значении кооперативных элеваторов. Кроме того, фермер может повысить цену (правда, через год) сокращением производства, и в Америке это часто делается (делается как раз в последние годы). От этого часто получаются крупнейшие колебания цен, но ведь они-то и выражают эту, весьма стихийную, конечно, активность фермера.

Во-вторых, элеваторщик и биржевой торговец — вовсе не такие невинные овечки в своих индивидуальных операциях, как их изображает Макаров. Твердо установленной «разницы» для них нет. Они пользуются всяким случаем ее повысить и отличным образом устраивают стачки и «корнеры» для повышения цен. Борьба за торговую прибыль за счет производителя и потребителя ¹⁹ идет постоянная и весьма активная.

Наконец, что касается того, что точкой взвешивания цен является соотношение экспортных избытков и импортных недостатков, то и это слишком формальная точка зрения, навеянная модой на «предельные» величины. Почти все страны мира ныне являются «сообщающимися сосудами». Но если сосуд велик по абсолютной величине, то то, что происходит в его недрах в смысле балансирования производства и потребления, получает не меньшее значение, чем то, что происходит в соединительных каналах. Крупный подъем промышленной конъюнктуры может сразу раздвинуть потребление (непропорционально приросту населения), промышленный крах в одной только стране, но весьма крупной, может уронить цены. Макаров ответит: но ведь это скажется в сокращении или росте экспортных избытков или, наоборот, импортных потребностей, и это повлияет на мировую цену. Совершенно верно, но эти сокращения или рост, это влияние на мировую цену как раз будут явлениями вторичного порядка, хотя связанными постоянной связью и с первичными. Та точка взвешивания, которую имеет в виду Макаров, имеет активный характер при взвешивании спроса и предложения в зависимости от колебаний мирового урожая. Это, конечно, важный тип колебаний мировых цен. Но не менее важен тот тип колебаний, который проистекает из комбинаций спроса и предложения в ходе движения мировой хозяйственной конъюнктуры, движения, зависящего от того, как идет воспроизводство общественного капитала в целом. Тут «точка взвешивания» Н. П. Макарова оказывается лишь барометром, а не точкой опоры для коромысла весов.

По тому же пункту об условиях ценообразования мы можем только полностью присоединиться к общей части того, что говорит Макаров на стр. 334 своей книжки. Здесь он высказывает тот взгляд, что цена хлеба отнюдь не определяется всегда себестоимостью производства в худших предприятиях (очень распространенный взгляд среди любителей строить дифференциальную ренту, исходя «из закона убывающего плодородия»). «Если производство идет впереди спроса или может расширяться более или менее свободно без увеличения себестоимости единицы продукта, то общий уровень цен будет опрёделяться предприятиями с наиболее низкой себестоимостью; тогда остальные предприятия должны или перейти к производству с той же себестоимостью, или они будут получать пониженный доход»,—говорит Макаров. В обратном случае — обратное положение. Мыслим также и промежуточный случай ²⁰. С чем нельзя согласиться, так это: 1) с проскальзывающей тут же предпосылкой Макарова, что «лучшие» предприятия в земледелии могут доминировать только до тех пор и постольку, поскольку имеется неисчерпанный запас девственных земель («лучшие» предприятия—это, по Макарову, как раз те, которые на таких землях сидят), и 2) с его выводом, что в 1899 г. стали доминировать страны и с.-х. единицы среднего типа, ибо запас девственных земель близок к исчерпанию, а повышение производительности на старых землях связано с возрастающими издержками производства.

6. О том, как новый Колумб открыл нам Америку.

Предшествующим мы заканчиваем критические замечания к общим рассуждениям Макарова. Они отнюдь не исчерпывают всего, что можно подвергнуть критике. Но мы ограничиваемся лишь более характерным и интересным.

Как уже отмечено, по мнению А. В. Чаянова, автор «Зернового хозяйства» «уподобился Колумбу», впервые дав свод прогремевших на весь мир американских исследований о себестоимости сельскохозяйственных продуктов. В особую заслугу ставит Макарову Чаянов при этом то, что этот свод представляет «в первый раз произведенное сочетание всей методики русских бюджетных и организационных анализов с мало нам известной, но блестящей и совершенно иной методикой американских экономистов».

Что касается «русских бюджетных и организационных анализов», то похвала психологически понятна, ведь в этих анализах «немало меду» принадлежит и самому А. В. Чаянову.

Но—увы,—с риском навлечь на себя громы и молнии за хуление «прогремевших на всю Россию» бюджетных и организационных анализов Чаянова, Макарова и Челинцева, а также всех, пользовавшихся аналогичной методикой, мы должны констатировать: 1) что свод, данный Н. П. Макаровым, весьма неудовлетворителен и 2) что в первую очередь виной в том «сочетание» нашей народнической методики с американской — действительно иной и гораздо лучшей методикой.

В ежегоднике американского деп. земледелия за 1923 г., на стр. 1161—1163 мы находим две действительно превосходных сводки американских фермерских бюджетов. Они заслуживают перевода на русский язык и напечатания у нас в поучение нашим спецам по бюджетному делу ²¹. Вкратце укажем, в чем заключаются их преимущества перед макаровскими сводками.

Первая из них представляет сокращенную сводку данных о состоянии имущества и о приходе и расходе за 1922 год 6094 фермерских хозяйств в Соед. Штатах, разбитую по основным переписным районам страны. Как данные о состоянии имущества, так и данные о приходе и расходе приведены в денежном исчислении. Среди статей денежного расхода имеется точно и ясно обозначенная статья: расход ^па наемный труд (внимание, тов. Чаянов!). Особо стоят расцененные в деньгах натуральные статьи: 1) стоимость пищи и топлива, произведенных и потребленных на ферме и 2) стоимость труда семьи, включая труд собственника (внимание, тов. Чаянов!). В заключение приводится справка об убыли в стоимости недвижимого имущества в 1922 г.

За этим следует ряд интереснейших расчетов, имеющих целью совершенно точно выявить, все ли полностью получили:

1) фермер на правах рабочего, получающего заработную плату;

2) фермер на правах землевладельца и капиталиста, получающего ренту и прибыль на капитал;

3) получила ли семья фермера на правах получательницы заработной платы. Вычисляется, сколько фермер не дополучит, как владелец земли и оборудования, если он выплатит себе и своей семье полную заработную плату, и сколько он не дополучит заработной платы (или его семья не дополучит), если он оплатит целиком ренту и прибыль на капитал.

Снилось ли что-либо подобное нашим «прогремевшим» бюджетным исследователям? Нет. Они предпочитали путать между собой ценностные и натуральные единицы, делать невозможным определение доли наемного труда и труда самого собственника, расчисляя «оплату труда» последнего в виде «дохода на час труда», делать невозможным выявление недоплаты крестьянину заработной платы и прибыли или, наоборот, получения прибыли и ренты кулаком, которого, таким образом, гримировали под «трудового мужичка». Все это, разумеется, под флагом «народнических рассуждений» о том, что в трудовом хозяйстве не приходится говорить о самых категориях зарплаты, прибыли и ренты. — Вот в чем разница между российской народнической и трезвой, деловой, буржуазной американской методикой!

Вторая сводка еще интереснее. Здесь взято только 14 ферм в одном из графств штата Огайо и дана за срок в одиннадцать лет развернутая сводка: 1) основных производственных характеристик: площадь земли по угодьям и по культурам; подробные сведения об урожайности и о наличии скота; сведения о единицах рабочей силы—наемной, семейной и хозяйской, действовавших на ферме; подробнейшее расчленение всего постоянного капитала в денежной оценке (к капиталу причислена и земля, но оценена, разумеется, отдельно) вплоть до запаса наличных денег; 2) после сего идет еще более детальная (в 20 пунктах) сводка приходов, расцененных на деньги (включая заработки на стороне); 3) далее следует не менее детальная (29 пунктов) сводка расходов — и все это завершается различного типа «сальдо», аналогичными тем расчетам, которыми закончена первая сводка. По этой сводке вы действительно можете проследить всю жизнь этих одиннадцати ферм за одиннадцать лет. Все почти технические, экономические и социальные черты взятых хозяйств в ярко обнаженном виде выступают перед вами. Такая сводка может составить надежную базу технически-организационной, экономической и социально - политической работы. Американскому департаменту земледелия есть чем гордиться и есть из чего исходить ²².

Теперь пусть читатель сопоставит с этими сводками приведенные уже выше образчики того, как Н. П. Макаров обрабатывал американские бюджетные данные. Он группирует эти данные либо по типу севооборотов, либо «по земельке» и старается вывести отсюда (в Америке!) преимущества мелкого хозяйства. Он устраивает расчисление доходности культур на час труда вместо того, чтобы исчислить рентабельность данной операции деловым американским способом. Вся глава «О производстве зерна», которой поет гимны А. В. Чаянов, представляет собой затемнение доморощенными народническими приемами данных американских исследований, которые отчетливо стоят на почве денежного хозяйства и на базисе категорий заработной платы, прибыли и ренты, реально внедренных капитализмом в сельское хозяйство. С другой стороны, она представляет буквально мешанину кое-как сведенных (ибо они либо слишком частичны, либо не поддаются сводке) данных о различных процессах и нормах из области земледельческой техники Соедин. Штатов. Тут и производительность (в десятинах) работника в день с 4 лошадьми при посеве, бороньбе, дискованию в штате Монтане; тут и глубина пахоты по районам; тут и производительность разного рода плугов, тракторов, борон; тут и производительность жаток и молотилок; тут и сведения, какой процент фермеров сжигает солому на полях в Монтане; тут и данные опытных станций пары-другой штатов об урожайности, в зависимости от условий обработки и удобрения и т. д., и проч.

Из всего этого получается буквально винегрет и в книжке и в голове читателя. Выводов при отрывочности и несоизмерности материала сделать никаких нельзя. Если бы автор в дополнение к этому отрывочному формально-статистическому материалу собрал личные наблюдения или по литературе менее технического свойства сумел нарисовать читателю в основных чертах обобщающую картину организации хозяйства в разных районах, если бы он эти отрывки сумел разместить в виде иллюстраций или детализующих пояснений в ходе такого обобщающего описания, — тогда бы это что-нибудь дало читателю. А так — почти ничего не дает. Читатель с натугой следит за ходом мысли автора и то и дело замечает, что автор сам себе противоречит и запутался. В этой главе особенно ясно сказывается, что книга совсем не доработана ²³.

7. О том, как Макаров описывает американское хозяйство.

Нам остается еще рассказать об описательной стороне книги Макарова. Так как мы в предшествующем касались почти всех глав первой части (производство зерна), то нам достаточно дать характеристику описательного материала одной только второй части, трактующей о «Сбыте зерна и его организации».

Эта часть страдает тем же самым недостатком, как только что охарактеризованная первая половина книжки. В ней загромождена масса технических деталей и масса плохо сочетающегося, разнокалиберного, сухого статистического материала. В этой части, помимо использованной выше главы о зерновых ценах, составляющей отрадный оазис в сухой пустыне, имеются главы, трактующие об участниках в обороте зерна (классификация различных типов прикосновенных сюда предприятий и учреждений), о зерновых рынках и биржах, о сортах и инспекции, о зерновых элеваторах вообще, о местных элеваторах, о финансировании зернового оборота, о хлеботорговой кооперации, о мукомолье и о страховом деле.

Главы об инспекции, биржах и элеваторах буквально засыпаны сухим песком технических деталей. Попробовав себя на поприще агронома-волонтера (в сводке технико-агрономического материала, только что рассмотренной), автор пробует себя теперь в качестве волонтера по уставам бирж, правилам биржевых заседаний, по классификации сортов, а затем в качестве добровольца-инженера и бухгалтера. Достаточно только перечислить подзаголовки к главе о местных элеваторах, чтобы читатель получил надлежащее понятие. Вот они: 1) территориальное размещение местных элеваторов, 2) емкость, 3) оборот зерна, 4) устройство, 5) общий план постройки, 6) рабочая часть, 7) зернохранилища, 8) двигатель, 9) контора, 10) служащие и рабочие, 11) стоимость элеватора, 12) хозяйственная деятельность элеваторов, 13) капиталы и бюджет. Все это преподносится читателю в сопровождении чертежей и технических расчетов, а также сводок бухгалтерских записей. Не знаем, что обо всем этом скажут инженеры и коммерсанты-практики. На человека неискушенного все это производит такое впечатление, что автор погряз в деталях, которых, однако, приводится слишком мало и несистематично, чтобы получился справочник или практическое руководство, и слишком много, чтобы книга осталась обобщающей научной работой.

Социально-экономический элемент либо отсутствует, либо сильно стушеван. Это заметно с первых же страниц второй части. Автор начинает с классификации участников зернового оборота, именно с классификации, а не с характеристики этих участников, которая сразу обнаружила бы экономический и социальный вес каждой группы, вскрыла взаимоотношения между ними, тенденции в развитии борьбы между ними. И посмотрите, как делается эта классификация! На стр. 126—129 дважды читатель оглушается подробными перечнями мелких разновидностей торгующих единиц (тут же сложнейшая диаграмма о 60 квадратиках, олицетворяющих все эти единицы). Затем дается статистическая справка о количестве и процентной доле разных видов элеваторов: 1) «независимых» мелких местных, 2) принадлежащих крупным фирмам, имеющим целые сети элеваторов («Линейные фирмы»), и 3) кооперативных. Выясняется, что 44,4% элеваторов принадлежит элеваторным королям, владеющим иногда до 178 штук таких зернохранилищ.

Переворачиваем страницу и находим таблицу, где те же процентные числа даны не за один год, а в историческом порядке, начиная с 1880 г. и до 1918 г., по срокам переписей элеваторов. Рассматривая процент линейных элеваторов, видим, что он с 1880 г. по 1910 г. возрос с 16,6 до 38. Дальше как будто заминка, и в 1915 г. находим 37,8, а в 1918 г.—37,2%.

1920 года здесь не приведено. А между тем, как раз в этом году процент линейных элеваторов оказался 44,4. Значит, элеваторные короли сделали новый скачок вперед и весьма ясно обнаружили тенденцию — подчинить себе элеваторное дело.

Подчеркивает ли автор эту динамику? Да нисколько. Он растерял по разным местам материал для такой характеристики. По «злому умыслу»? Несомненно, нет: он просто не придает этому особого значения. Его внимание отвлекается немедленно в другую сторону: он заботится расклассифицировать элеваторы по своим излюбленным районам — «огородно - хлопчатному», «травопольно-молочно-зерновому» и т. д. ²⁴. Он даже не хочет тут же подчеркнуть, что и кооперативные элеваторы очень быстро растут, и с 6,8% (1880 г.) доросли до 33,4% (1920 г.), также быстро скакнув в последнее время.

После сего начинается классификация фирм центрального рынка: комиссионные фирмы, элеваторные фирмы, служащие-комиссионеры, телеграфные фирмы и т. д. А кто всеми этими фирмами ворочает, в какие капиталистические комбинации они входят — об этом ни слова. Точно и не существует обширной литературы о капиталистических обвинениях в Северной Америке!

Совершенно иначе поступает исследователь, у которого не атрофирована известная сфера интереса — Розен. Когда он нам рассказывает о чикагском центральном рынке, он естественным порядком сообщает нам, что из числа 87 чикагских элеваторов, общей вместимостью в 58,9 млн. бушелей, тринадцать принадлежат семи фирмам, владеющим 22 ¹/₂ млн. бушелей вместимости. Из них 3 элеватора на 8 миллионов бушелей принадлежат знаменитой династии Арморов, которая, кроме того, «имеет контролирующий интерес в ряде более мелких чикагских элеваторов и влияние ее на хлебном рынке «огромно» ²⁵. Далее Розен нам сообщает, что «очень часто терминальные (центральные) элеваторы имеют свои сети линейных (местных) элеваторов... Не всегда этот факт легко установить, так как крупные фирмы, не желая обнаруживать степень монополизации или торговли, сплошь и рядом оперируют под разными именами». Приводится пример двух крупных элеваторов, принадлежащих (под другими заголовками) фирме «Пийвий», которая раскинула «бесчисленные сети» местных элеваторов и состоит в тесной связи с Тихоокеанской жел. дор., и другой пример— линейной системы «Неола Элеватор К-о», фактически принадлежащей Армору. Перед тем Розен сообщает, что «хотя железным дорогам и запрещено иметь элеваторы, но они фактически ими владеют; только для этого обыкновенно создаются новые компании из среды акционеров жел.-дор. линии или близко стоящих к ним лиц» ²⁶.

Позвольте, — возразит Н. П. Макаров,—вы забегаете вперед, все это относится к деятельности центральных рынков, и там кое-что я об этом рассказываю. Нет, именно и там ничего из того, что рассказывает Розен, у Макарова нет, а есть опять только один-другой глухой намек, который сейчас же тонет в очередной «классификации».

Главу об обороте зерна Макаров заканчивает отделом о «доле участников в общественном (?) доходе», т.-е. той доле, какая из конечной цены готового продукта — печеного хлеба— приходится каждому из участников оборота. Здесь автор приводит две прямо противоположных справки об этом распределении долей: согласно одной (по данным правительственного исследования 1906—10 г.г.), фермеру достается 56% конечной цены продукта. Согласно другой (парламентская комиссия 1921 г.), фермер получает около 30%. Разница — потрясающая, доля по данным парламентской комиссии возмутительно ничтожная.

Если комиссия подсчитала правильно, так ведь это—буквально ограбление американского фермера посредниками и капиталистами. Выяснить, кто тут прав, в высшей степени интересно. Что же делает наш автор? Это его тоже не интересует! Он комментирует на двух страницах текста две соответствующие диаграммы (даже не комментирует, а излагает содержание) и ко второй из них, т.-е. той, где фермеру достается лишь 38% конечной цены, замечает: «вглядываясь внимательнее, мы видим немалые производственные расходы пекаря и мукомола; кроме того, немалы и чисто технические расходы по перевозке, перегрузке и пр.» (стр. 137, 138). На деле, «вглядываясь внимательно», мы замечаем, что, например, в 1913 г. фермер получил за все—про все 28 копеек из рубля, а мукомол получил одной прибыли (не считая его производственных расходов)—7 коп., да еще розничник получил 7,7 копейки одной только прибыли. Иначе говоря, тот и другой вместе собрали одной прибыли более половины того, сколько всего-навсего было заплачено фермеру в возмещение затраченных им средств производства, его заработной платы, прибыли и ренты. Вот этого не увидеть, значит буквально страдать социальной слепотой! Чувствуя, по-видимому, некоторую неловкость за такое свое качество, автор добавляет:    «На ряду с социальным значением того или иного участника стоит и вопрос о его социальной силе в борьбе за свою долю в определении общественного дохода и расхода». Этой туманной и не имеющей дальше никаких последствий «социальной» фразой весь «анализ» и заканчивается.

Покончив с «оборотом зерна», Н. П. Макаров обращается к описанию биржи. «Вот-то интересная тема»,—думает читатель. «Сейчас мы услышим о том, кто и как реально правит рынком». Напрасные ожидания: вы не найдете ничего, кроме классификации бирж, очерка биржевых уставов и описания биржевой техники. Сроковые сделки в этой главе «объяснены» так, что читатель решительно не поймет, как и зачем они совершаются (стр. 162). Социальное целомудрие автора и в данном случае выражается очень ярко. Рассказывая нам техническую историю сроковых сделок (когда и почему они появились в Чикаго, когда введены были первые о них правила, когда начались организованные сроковые котировки, когда образовалась расчетная плата по этим сделкам и пр.), автор вдруг роняет: «С 1900 года спекулятивные союзы на сроковых рынках незаметны», — и затем опять переходит к приказу о запрещении сроковых сделок во врёмя войны, к регламентации сделок и пр. Что означает эта фраза? Читателю невдомек. Правда, перед тем промелькнула еще одна: «В 1868 г. был устроен первый большой союз на бирже с большой спекулятивной игрой; с этого времени и развивается регулирование сроковых сделок и пр.» Но все же обе эти фразы так коротки, одиноки и так солидно затоплены водой технических справок, что читатель их либо не замечает, либо не понимает.

Загляните в книгу Розена — и вы поймете, в чем дело. Речь идет о пресловутых «корнерах», которым Розен посвящает целую подглаву своей небольшой книжки. Это — стачки крупных спекулянтов, имеющие целью при помощи скупки зерна разорить людей, обязавшихся поставить спекулянту зерно на будущие сроки. Подобного рода стачки в 1867, 1887 и 1897 г.г. создавали колоссальные скачки цен, а в 1867 и 1887 г.—целые биржевые катастрофы. Неверно, что «после 1900 г. спекулятивные союзы незаметны». Розен упоминает о двух попытках некоего Филипса устроить корнер и о такой же попытке Паттена в 1908 г. ²⁷. Но целомудренный Н. П. Макаров подобного рода «неприличных» вещей не замечает ²⁸.

Было бы слишком долго разбирать дальнейшие аналогичные прорёхи у Н. П. Макарова. Так же глухо и непонятно для читателя, как о спекулятивных оргиях на чикагской бирже, Макаров упоминает о жалобах на какие-то «дутые свидетельства», выпускавшиеся частными элеваторами (ст. 310). Не менее глухо говорит о том, что в 1885 г. «5—6 элеваторных фирм получили колоссальное влияние в огромном хлебном районе, не говоря уже о Чикаго» (стр. 311; ср. с этим приведенное выше о деятельности Армора и об образовании завязанной мощными узлами линейно-элеваторной, центрально-элеваторной и железнодорожной комбинации интересов; обо всем этом Макаров говорит только здесь и только в этаком масштабе); бегло упоминает о «госпитальных» элеваторах, занимающихся лечением зерна, тогда как у Розена читатель может увидеть, что они одновременно усиленно занимались и лечением фермерского кармана и т. д.

Глава о кооперации опять заполнена выдержками из уставов и порайонными табличками. Реальный размах и социально экономический смысл движения расплывается в глазах читателя, а кооперативные элеваторы, в значительной мере представляющие собой организации мелких сельских капиталистов, принимают «деловой» и все более близящийся к «демократическому идеалу» кооперации вид ²⁹.

* * *

Нет, хвалебных рецензий эта книга не заслуживает ни по архитектонике, ни по методам обработки материала, ни по живости изложения, ни по умению дать всестороннюю картину, ни, наконец, по своему общему подходу, или по своим теоретическим предпосылкам. Незачем, конечно, предавать ее и огульному осуждению: кой-какие интересные (если и неправильные) теоретические рассуждения, кой-какой описательный материал, придавленный грудой мелочей, скользящих по поверхности явлений, в ней можно найти. Но книга не доработана, не дозрела и в техническом, и в идейном смысле. Америка кое-чему научила автора, но не доучила до конца. Настоящей Америки через это окно не увидишь.

 

Ссылки.

¹ Характерно, что во всем пятом томе переписи 1920 г. (генеральный отчет о сельском хозяйстве) из 935 страниц лишь две страницы (506 и 509) отведены данным о расходе на наемный труд.

² Нельзя, однако, не отметить уже здесь, что железнодорожная и водная перевозка зерновых продуктов есть огромной важности звено, относящееся к теме: „Сбыт зерна и его организация“. Жалобы на высокие тарифы, на засилье установивших их жел.-дор. королей, на то, что Соедин. Штаты теряют заграничные рынки в значительной мере из-за тарифов, раздаются особенно громко. Не сказать о жел.-д. транспорте ничего—просто удивительно.

³ Макаров, указанная книга, стр. 5 -12, passim.

⁴ Совершенно аналогичные рассуждения в применении к Сев. Америке, а. также и к европейскому континенту, однако в гораздо более практичной постановке, можно встретить, например, у упомянутого ужо М. Зеринга.

⁵ Совершенно иначе рассуждают авторы интересной монографии «Использование земли», помещённой в ежегоднике американского департамента земледелия за 1923 г. В этой монографии исследуется: 1) наличное, 2) максимально возможное и 3) вероятное использование территории С. Штатов под полевое, пастбищное и лесное хозяйство. Вычисляя, какая площадь поля, пастбища и леса может покрыть потребности населения С. Штатов, имеющего возрасти до 150 млн. к 1950 г., авторы, между прочим, ставят вопрос и о вероятном повышении средней на десятину продукции полевых растений. Осторожности ради они принимают таковое только в 10% за 30 лет, но трижды делают оговорку: «всё же всегда имеется возможность какого-либо изобретения, которое революционизирует возможность увеличить количество продуктов, получаемых с акра без того, чтобы пропорционально увеличились издержки» (стр. 476).

⁶ Ср. М. Sering. „Die landwirtschaftliche Konkurrenz Nordamerikas“, S. 434—8.

⁷ Данные о ценах на землю – по цензу 1920 г.

⁸ Надо, впрочем, отметить, что в другом месте он пытается, но очень неудачно, связать зем. цены и интенсивность хозяйства (об этом дальше).

⁹ Макаров. «Зерновое хозяйство», стр. 80 и стр. 113.

¹⁰ Земля в Висконсине и Неваде, например, дешевле, чем в пшенично-кукурузном районе Макарова.

¹¹ Если только он именно их сюда присоединил, ибо с классической для наших молодых профессоров небрежностью он отнюдь не указывает точно состав своих районов. Приходится в результате гадать по картограмме.

¹² Данные римского сель.-хоз. института в сборнике за 1923 г.

¹³ Ср. издаваемые Зерингом „Berichte über Landwirtschaft“, Neue Folgev Band I, Heft 3 und 4, статья Стевенсона, стр. 203.

¹⁴ „The Wheat Situation“. A Report to the President. 1923, стр. 25.

¹⁵  Вследствие обычного у Н. П. Макарова отсутствия указаний, откуда он взял приводимые им примеры, мы не можем проверить это наше предположение по первоисточникам, ни даже выяснить, возможна ли такая проверка, найдутся ли в источнике соответствующие сведения.

¹⁶ В то же время в крупных (по площади) хозяйствах этого штата перевешивает доход от пшеницы, в средних впереди стоит пшеница, а кукуруза дает 30 — 40% дохода (Макаров, стр. 54).

¹⁷ „Повсюду считается признаком недостаточного благосостояния, если фермер продает свой урожай кукурузы, вместо того, чтобы самому скармливать его“ (Sering, S. 488). „Только беднейшие фермеры продают кукурузу“ (S.632). „В особенности мелкие фермеры исключительно и преимущественно занимаются откормом" (S. 634). В Небраске (граничащий с Миссури штат) широко распространен обычай „откорма по контракту“. „Скотовод (это обычно более крупный хозяин. Н. О.) покупает у кукурузо-производителя его урожай прямо на поле и ежедневно на несколько часов загоняет туда свое стадо, или—что бывает чаще— снабжает кукурузо-производителя скотом и платит твердую цену за прирост в весе. Есть торговцы скотом, скупающие тощий скот на Рождестве и затем сдающие его на откорм кукурузным фермерам... Откорм по контракту, вообще говоря, считается не лишенным риска занятием, т. к. при заключении контракта нельзя предвидеть, какие будут цены на кукурузу“ (S. 737—8).

¹⁸ Все приведенные данные — по цензу 1920 г.

¹⁹ О потребителе, как о четвертом основном участнике ценообразования, Макаров, между прочим, с о в с е м   п о з а б ы л, так же как анализ потребления вовсе отсутствует в этой книжке, где якобы рассматривается „весь путь от производителя до потребителя“. Какой-нибудь американец Hedrick в книжке „The economiks of a food sipply“ (Экономия пищевого снабжения) отводит массу места потреблению. Макаров, видно, и это считает для России неинтересным.

²⁰ Макарову, вероятно, неизвестно, что в данном случае он идет по стопам К. Маркса, который в III томе „Капитала“ (10 глава) говорит приблизительно то же самое об установлении рыночной стоимости. При этом Маркс, между прочим, замечает: „Спор между Рикардо и Шторхом по поводу земельной ренты... насчет того, регулируется ли рыночная стоимость (у них — скорее, рыночная и производственная цена) товарами, произведенными при самых неблагоприятных условиях (Рикардо) или при благоприятнейших (Шторх), разрешается, след., так, что оба нравы и неправы и что оба также совершенно упустили из виду средний случай“.

²¹ См. приложение II в настоящей книжке.

²² Есть у этих сводок ряд недостатков, на которые мы и указываем в особой заметке. Но никакого сравнения с коренными пороками народнических бюджетов тут и делать не приходится.

²³ Приведем одни только пример того, как автор запутался в своих выводах: подотдел «Семена и посев» в рассматриваемой главе. В начале подотдела выставляется тезис — при более интенсивных системах земледелия расход на семена выше, чем при более экстенсивных. Далее вы по очереди узнаете: 1) что в экстенсивных районах всё еще в употреблении разбросные сеялки, расходующие больше семян; 2) что на плохо подготовленных почвах экстенсивных районов сеют больше семян; 3) что, с другой стороны, в сухих степных местах приходится высевать меньше зерна; 4) что — опять с другой стороны, там, где много сорняка и где распространена пшеница „дурум“ (экстенсивный район), надо высевать побольше. Перечислив все эти обстоятельства, подытожив затем еще раз исключительно те четыре пункта, которые говорят за большую густоту посева в экстенсивных районах, закончив это подытоживание буквально такими словами: „Это все должно увеличивать густоту посева в сев.-зап. направлении, где преобладают посевы яровых пшениц“, автор вдруг приводит читателя в остолбенение. „Складывая все эти причины вместе,—продолжает он,—мы получаем такую картину лучших рекомендуемых фермерами и агрономами посевов в разных районах“. И затем следует таблица, где для наиболее интенсивных районов обозначена густота посева в 5,5— 7,4 меры на десятину, а для наиболее экстенсивных — 2,7— 4,6 на десятину. А затем вывод из таблицы: „В ней относительно пшеницы и ячменя вскрывается, что они делаются гуще при переходе к интенсивным системам“. Но почему же все-таки они делаются гуще — недоумевает читатель. В чем дело? Автор молчит и лишь в последней фразе главы бросает опять: „Итак, более дорогой семенной материал, более густые посевы благодаря более интенсивной обработке почвы, встречаются в районах интенсивных систем земледелия“. Но почему интенсивная обработка почвы ведет к густоте посева—об этом ни звука. Совершенно аналогичное „неразбери—бери“ получается при оценке преимуществ и недостатков боронования и лущения на стр. 90—91 и в ряде других случаев.

²⁴ Между прочим, все эти районы таковы, что пока их выговоришь, язык сломаешь. У американского департамента земледелия районы построены гораздо лучше и проще – по преобладающей в районе культуре или отрасли хозяйства. И их гораздо меньше.

²⁵ И. Б. Розен. „Постановка хлебной торговли в С. Ш.“, стр. 34.

²⁶ Розен, стр. 32. А Макаров, который, кроме законного и официального ничего знать не хочет, сообщает нам: «Раньше жел.-дор. предприятия брали в состав своих операции и хлебо-торговые элеваторные операции, но после 1894 года в С. Штатах в силу закона этого не существует» (стр. 133). Ну — а в силу фактов, как обстоит дело?

²⁷ Розен, стр. 115-124.

²⁸ Если Н, П. Макаров думает, что „для России“ это неинтересно, то напрасно. Зимой 1925 г. на чикагской бирже опять шла колоссальная игра, и несомненно работал тайный корнер. А „для России“ это очень важное обстоятельство: она покупала хлеб в С. Ш.

²⁹  К этой части книжки можно было бы сделать опять целый ряд замечаний, но мы их опускаем. Опускаем также ряд замечаний относительно внешней неряшливости работы. В ряде случаев автор приводит такие таблицы и диаграммы, в которых ничего понять нельзя или которые комментируются противоположно смыслу таблицы. Приведем лишь один из вопиющих случаев. На стр. 125 имеется диаграмма: „Запасы пшеницы—норма к началу каждого месяца в среднем за 1900—14 г.г.“ Диаграмма состоит из тринадцати столбиков; подписей к столбикам нет — пропали куда-то! „Что они означают? Если месяцы, то почему же их тринадцать? Может быть, со включением гоголевского „мартобря“? И какой столбик обозначает какой месяц? Да не означают ли уж эти столбики годы, а не месяцы44—гадает читатель. „Нет, не может быть: взято пятнадцать лет, а столбиков тринадцать“. Так и остается ребус неразгаданным.— Удивительно, как при подобных обстоятельствах т. Г. Леман („Экон. Обозрение“, январь 1925 г.) решается похвалить книгу Макарова и за внешний вид. Надо либо не читать книги, либо писать вмёсто рецензии рекламный отзыв, чтобы сказать подобное.