§ 18 Великое княжество Финляндское.

§ 18 Великое княжество Финляндское¹*

По вопросу об юридическом положении Финляндии в литературе существуют три различных взгляда. Одни считают Финляндию суверенным государством, находящимся в реальной унии с Россией; другие — инкорпорированной провинцией наделенной значительной степенью автономии; наконец, третьи видят в ней государство, но не суверенное, а присоединенное к России не на началах унии, а на началах подчинения.

Существование реальной унии между Финляндией и Россией признают, главным образом, финляндские публицисты²*; но мнение это нашло себе отголосок и у некоторых излагателей русского государственного права, именно Энгельмана и Романович-Славатинского.³* По словам проф. Романовича, Финляндия “не инкорпорирована, но находится в унии с Империей, в унии реальной, но не личной; так как они связаны неразрывно; личная же уния бывает временная”. К сожалению, ни Энгельман, ни Романович не указывают оснований, заставивших их отрицать единство русского государства и считать Россию сложным государством, составленным из находящихся между собой в реальной унии империи и Великого княжества Финляндского.

Голословность такого утверждения тем удивительнее, что решительное большинство иностранных писателей считают Финляндию не более как инкорпорированной провинцией России. А иностранцы, казалось бы, имеют меньше побуждений дорожить государственным единством нашего отечества, чем мы, русские. В большей части иностранных сочинений по международному и государственному праву, при рассмотрении вопроса об унии, о Финляндии даже вовсе не упоминается, так как очевидно, не допускается и возможности сомневаться в признании Великого Княжества завоеванной провинцией. Так, например, Филлимор, Кальво, Бульмеринк⁴*, останавливаясь на выяснении юридического характера отношений, существовавших между бывшим Царством Польским и Россией, не считают нужным хотя бы словом обмолвиться о Финляндии. Из писателей, останавливающихся на определении юридической природы связи, соединяющей Финляндию с Империей, только Геффкен в редактированном им издании Международного права Геффтера да Бри⁵* считают Финляндию находящеюся в реальной унии с Россией. Все другие видят в присоединении Финляндии к России не унию, а инкорпорацию.⁶* Оппенгейм, опираясь на манифест Александра I 20 марта 1808 г., видит в присоединении шведской Финляндии к России инкорпорацию. Франц фон Гольцендорф прямо признает ошибочным считать соединение Финляндии с Россией унией. Финляндия находится в таком же отношении к России, как, например, Исландия к Дании. Точно так же Бич-Лауренс признает русского Государя владеющим Финляндией “по праву завоевания” и не допускает возможности какого-либо вопроса о международном вмешательстве в отношения между Россией и Финляндией. Ривье называет Финляндию русской провинцией. Но особенно подробно выясняет этот вопрос профессор Венского университета Еллинек. “Финляндия, говорит он, по своему устройству и управлению самостоятельна так, как никакая другая провинция России. Но, тем не менее, она только провинция Русской Империи, а не государство, стоящее к ней в отношении реальной или личной унии, ибо завоеванием государства или части государства господствовавшая в нем до того времени государственная власть совершенно уничтожается, и на ее место вступает новая, следовательно, власть Швеции заменилась властью России. Каким образом будет управляема вновь приобретенная область, будут ли сохранены вполне или отчасти ее старые учреждения — это вопрос государственной мудрости”. К этому же взгляду примкнули из русских излагателей международного государственного права Мартенс и Даневский и из излагателей права Алексеев.⁷*

Кто же прав? Каков же на самом деле юридический характер соединения Финляндии с Россией: уния это или инкорпорация?

Для многих основанием считать Финляндию находящеюся в реальной унии с Россией служит факт существования для Великого Княжества особого законодательства, особой администрации, особой судебной организации. В особенности существование в Финляндии сейма, ограничивающего законодательную власть Государя, выставляется зауряд, как доказательство невозможности признать Финляндию инкорпорированной провинцией России. Однако, в действительности все это не имеет никакого значения для решения занимающего нас вопроса. Обособленность местного устройства и даже существование особого законодательного собрания не могут считаться отличительными признаками унии. Иначе нам пришлось бы видеть унию там, где ее никто не признает, считать сложными такие государства, единство которых никогда и никем не заподозривалось. Так, многие английские колонии пользуются широкой местной автономией, идущей в некоторых отношениях подальше финляндской обособленности. По закону 1867 г. (The British North America Act) в Канаде существует парламент из двух палат: сената и палаты общин. Сенаторы, в числе 78, назначаются генерал-губернатором пожизненно. Члены палаты общин избираются населением на пятилетний срок, на каждые 17.000 жителей по одному. Порядок выбора и условия избирательного ценза определяются в каждой из семи провинций Канады особо местным провинциальным собранием. Генерал-губернатор назначается королевой; но правит он не иначе, как при участии министров, ответственных пред канадским парламентом. Канада имеет свои особые доходы, между прочим и таможенные, свои государственные долги, свою особую монетную единицу — доллар, свою милицию, организованную актом местного парламента в 1868 году и достигающую численностью до 50.000 человек.⁸* И такая автономия не составляет исключительной принадлежности одних только английских колоний: Исландии в 1874 году, в тысячелетие первого ее заселения, дана особая конституция. Каждые два года раз в Рейкьявике собирается особый парламент — альтинг, состоящий их двух палат: верхняя палата образуется из 6 назначенных датским королем и 6 выборных членов; нижняя — из 24 выборных. Этот альтинг пользуется в отношении к Исландии в сущности теми же правами, как для остальной Дании риксдаг.⁹* Подобное же положение занимают и голландские колонии в Вест-Индии, Суринам и Кюрасао с 1865 года.¹⁰* Самостоятельность этих колоний ничем не уступает финляндской, а Канада даже пользуется большей политической автономией, так как в Финляндии не может быть и речи об ответственности министров перед сеймом. Однако, никому и в голову не приходит говорить об унии Суринама или Кюрасао с Голландией, Исландии с Данией, Канады или нового южного Валлиса с Англией. Значит, самая широкая автономия местного управления еще недостаточна, чтобы признать существование между данною местностью и остальным государством реальной унии.

Нельзя также ссылаться, как на доказательство существования между Россией и Финляндией реальной унии, на титул нашего Государя или на постановление ст. 4. Осн. Зак. о том, что “с Императорским Всероссийским престолом нераздельны суть престолы: Царства Польского и Великого Княжества Финляндского”. Титул Великого Князя Финляндского выделен особо только в кратком титуле русского Императора. В среднем титуле именование Великим Князем Финляндским поставлено после именования царем Казанским, Астраханским, Сибирским и т. д., а в полном титуле даже после именования князем Смоленским, Литовским, Подольским. Поэтому, титулование русского государя Великим Князем Финляндским так же мало говорить за существование унии России с Финляндией, как именование прусского короля великим герцогом Познанским — за реальную унию между Пруссией и Познанью. Ст. 4 Осн. Зак. точно так же не может быть толкуема в том смысле, чтобы ею признавалась уния Финляндии с Россией уже потому, что тогда пришлось бы признать существование унии России и с Царством Польским, о котором в ней говорится наравне с Финляндией. Да и сам текст этой статьи свидетельствует не в пользу унии, а против нее. Статья эта различает не государства русское, польское и финляндское, а только престолы, и притом она говорить не о соединении, а, напротив, об их нераздельности. Если престолы эти нераздельны, то значить они составляют в сущности один престол: все нераздельное есть вместе с тем и единое; соединять можно только то, что имеет раздельное существование. В манифесте об отречении Константина Павловича от престола прямо говорится об “едином нераздельном престоле”¹¹*. Совершенно согласно с этим и не существует вовсе какого-либо собирательного названия для русского государства, в роде австро-венгерской монархии. Никто никогда не слыхал о русско-финской монархии.

Основанием для решения вопроса о существовании или не существовании унии должны служить не степень предоставленной той или другой местности автономии и не форма титула, присвоенного монарху. Мы видели на примере Канады, что местная автономия может ни в чем не уступать финляндской и там, где об унии не может быть и речи. Сложные титулы служат только историческим воспоминанием о постепенном нарастании государственной территории. Даже само государство может иногда, как Соединенное королевство Великобритании и Ирландии, иметь сложное название, оставаясь все-таки вполне единым государством. К тому же, если уж придавать значение названиям, само наименование Финляндского Сената “Императорским” говорит против существования унии. Если бы Финляндия принадлежала русскому Государю, только как Финляндскому Великому Князю, финляндский сенат нельзя бы было назвать Императорским.

Мы знаем, что уния есть соединение двух самостоятельных государств, выражающееся только в единстве общего их монарха. Во всем остальном они остаются совершенно чуждыми друг другу и могут даже вступать друг с другом в договорные соглашения, как два равно самостоятельных государства. Между ними, нет подчинения, а только соединение. Суверенитет каждого из них не только не уничтожается, но даже и не ограничивается. В лице их общего монарха соединяются две вполне раздельные государственные власти. Поэтому, для возможности установления унии безусловно необходима наличность двух независимых государств, которые могли бы соединиться между собою. Об унии России с Финляндией можно бы было говорить лишь в том случае, если бы до присоединения своего к России Финляндия существовала, как отдельное государство. В действительности же ничего подобного не было. Даже территория нынешней Финляндии ни в каком отношении не составляла одного целого. Большая ее часть принадлежала Швеции, остальная — России, образуя финляндскую губернию. И собственно шведская Финляндия не только не пользовалась какой-либо автономией, но даже не составляла одного административного целого. Отвоеванная нами от Швеции территория составляла несколько губерний (län), и губернии эти подчинялись общему шведскому законодательству. Не было, поэтому, тогда никакой финляндской конституции, не существовало и особого финляндского сейма. И ст. 4 фридрихсгамского мирного трактата говорить об уступке. Швецией России не Финляндии, как одного целого, а нескольких отдельных губерний. Из-под шведского владычества губернии эти прямо и непосредственно перешли во власть России. Между тем и другим владычеством не было вовсе никакого промежутка времени, когда бы Финляндия была самостоятельным государством, Финляндия не отпадала от Швеции, не провозглашала своей независимости, не организовалась, как особое государство. Она не была даже тогда восставшей против своего правительства провинцией, которая могла бы еще притязать на признание за нею прав воюющей стороны. Это была покорная шведскому правительству провинция и потому, очевидно, лишенная всякого права заключать мирные договоры с иностранной державой. Если русские войска встречали в Финляндии противодействие, то противодействие это оказывалось финляндцами, как шведскими подданными. Война велась и могла быть ведена только со Швецией, а не с не существовавшим Финляндским княжеством. Когда, по распоряжению русского правительства, население шведской Финляндии стали приводить к присяге и затем было приказано выбрать от населения депутатов, то во многих местах Финляндии обнаружилось колебание в исполнении этих требований. Причина колебаний, по признанию самих финляндских публицистов, коренилась в сомнении — точно ли переход из шведского владычества в русское является уже окончательным.¹²*

Следовательно, и в сам момент присоединения финляндцы признавали себя подданными Швеции, а не гражданами самостоятельного государства. Но за шведских подданных и договариваться могло только шведское правительство. Этим и объясняется почему в Фридрихсгамский мирный договор России со Швецией включена статья об уступке Финляндии: “Губернии сии — говорится в 4 статье этого проекта — будут отныне состоять в собственности и державном обладании Империи Российской и к ней навсегда присоединяются”. Из этого очевидно, что стороны, заключившие фридрихсгамский трактат, и не думали вовсе о какой-либо унии Финляндии с Россией. Самостоятельное государство, находящееся в унии с другим, не может составлять его собственности. Государства, образующие унию, подчиняются только общему монарху, а не присоединяются одно к другому. Между тем, Фридрихсгамский трактат говорить не о русском монархе, а именно о Российской Империи.

Финляндские публицисты свое учение о реальной унии между Финляндией и Россией основывают на обещаниях императора Александра I сохранить Финляндии ее местные учреждения и законы и на факте созыва боргосского сейма. Но ни обещания, заявленные в манифестах, ни постановления сейма не могут быть признаны за договорное соглашение двух государств об установлении между ними унии. Обещания суть во всяком случае — односторонний акт. К тому же, в известном объявлении 15 марта 1809 г. император Александр I говорит, что “Произволением Всевышняя вступив в обладание Великого Княжества Финляндского, признали Мы за благо утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего княжества в особенности и все подданные... доселе пользовались” — следовательно, это, очевидно, было не что иное, как свободный, односторонний законодательный акт монарха своим поданным. Точно так же и постановления боргосского сейма не могут иметь характера договора двух соединяющихся в унию государств уже потому, что задолго до сейма, еще летом 1808 года, население Финляндии было приведено к присяге на верность русскому государю. Следовательно, ему не к чему было договариваться с сеймом о присоединении уже раньше присоединенной Финляндии. Поэтому, и созыв боргосского сейма есть акт внутреннего управления уже присоединенной местности; постановления сейма, утвержденные государем, составляют акт внутреннего законодательства, а не международный договор. Так смотрело на дело даже само шведское правительство, выразив в статье 6 фридрихсгамского договора, что “император самыми несомненными актами милосердия и правосудия ознаменовал уже образ правления своего жителям приобретенных им ныне областей, обеспечив, по единственным побуждениям великодушного своего соизволения, свободное отправление их веры, права собственности и преимущества”. Было бы в самом деле совершенною несообразностью допустить возможность договора о присоединении страны между государем и им самим же учрежденным в этой стране сеймом. Если Александр I имел право учредить никогда не существовавший прежде финляндский сейм и созвать его в сессию, то это одно уже доказывает, что он в то время уже был государем Финляндии и ему решительно не зачем было еще договариваться с сеймом об ее присоединении.

Доводы финляндских публицистов нисколько не выиграют в убедительности, если даже принять, что в момент созыва боргосского сейма Финляндия не была еще присоединена к России. В таком случае необходимо признать, что Финляндия в то время была еще шведской провинцией. Но тогда русский император, очевидно, не имел бы никакого нрава создавать в ней новых государственных учреждений, чтобы самому же с ними договариваться. Учрежденный и созванный лицом, не имевшим на то никакого права, боргосский сейм, при таком взгляде на дело, должен быть признан совершенно незаконным учреждением и постановления его — не имеющими никакой юридической силы. Соглашался или не соглашался такой незаконный сейм на присоединение к России, это не может иметь никакого юридического значения, и если Финляндия не была еще русской до боргосского сейма, она могла таковой сделаться только в силу фридрихсгамского трактата, заключенного с бывшим законным государем Финляндии. Итак, что-нибудь одно: или Александр I, русский император, имел право учреждать финляндский сейм, но тогда он уже стал раньше государем Финляндии и ему уже незачем было договариваться с сеймом об ее присоединении; или он не был еще государем Финляндии, но тогда он не имел права учреждать сейма, и все постановления сейма не имеют никакого юридического значения.

Таким образом, условия присоединения Финляндии к России устраняют возможность видеть в нем унию, а не инкорпорацию. Договорного соглашения между Россией и Финляндией не было и не могло быть потому, что Финляндия не была государством и даже не провозглашала своей самостоятельности, а непосредственно перешла из шведского владычества в русское. Обособленность же местного управления и даже законодательства, как мы уже показали, не составляет характерного признака унии. И инкорпорированная провинция может пользоваться широкой местной автономией, иметь особое законодательство, особый парламент, даже ответственных перед этим парламентом министров. Реальная уния предполагает непременно соединение, основанное на свободном соглашении двух государств.

Быть может, такая постановка вопроса покажется несколько схоластичной. Быть может, скажут, что в практическом отношении объем местной автономии имеет несравненно большее значение, чем договорный или не договорный характер самого соединения. Но так судить можно только при поверхностном отношении к вопросу. Если серьезнее вникнуть в дело, то не трудно убедиться в основном, принципиальном значении договорного характера соединения государств, образующих унию.

Договорное соединение есть добровольное, свободное и вполне сознательное соединение. Договор создает соединение и определяет его форму и границы. Уния предполагает только единство монарха, и ничего больше. Государства, находящиеся в унии, остаются друг другу чуждыми. Ни одно из них не может притязать на подчинение себе другого, потому что ни одно из них не может быть признано исключительным создателем их единства, ни от одного из них не потребовалось для установления унии каких-либо жертв, какой-либо траты средств и сил. Если государь одного государства делается монархом другого в силу наследственных своих прав или в силу свободного о том соглашения, государство, составлявшее его первоначальное владение, не может иметь никаких притязаний на господство над новым владением своего монарха. Подданные одного государства остаются для другого иностранцами. Уния не имеет одной общей территории, и поэтому вполне естественно, что между территориями государств, составляющих унию, проводится таможенная граница. Общий монарх вполне свободно правит каждым из подвластных ему самостоятельных государств. Ни одно из них не может ему навязать определенной политики в управлении другим.

Совершенно иначе ставится вопрос, когда мы имеем дело с завоеванием. Государство-завоеватель является единственным создателем разросшегося могущества государства. Завоевание покупается всегда очень дорогой ценой, требует от народа тяжелых жертв, огромных трат. Завоевание не есть личное дело монарха, но составляет только династический интерес. Каждое завоевание есть народное дело и потому приводит не только к установлению единства монарха или династии, а к объединению завоеванных областей в одно государство. По всему этому завоевавшее государство может предоставить завоеванной области широкую местную автономию, но не может допускать полного ее отчуждения от себя, доходящего до обособления ее в отдельное государство с особым подданством и с особой территорией. И в едином государстве могут существовать значительные местные особенности, но по крайней мере подданство и территория должны быть едины. Иначе государство фактически распалось бы на несколько отдельных государств чуждых друг другу и по управлению, и по культуре, и связанных только общностью монарха.

Поэтому, в финляндском вопросе главная суть заключается вовсе не в существовании местной автономии, но в том, что в Финляндии есть сейм, ограничивающей власть Великого Князя. Эти ограничения не Бог знает как велики, да к тому же все они свободно установлены самими нашими государями. Не далее, как еще в 1886 году, предоставлено было Александром III финляндскому сейму не принадлежавшее ему прежде право законодательного почина. Если, таким образом, само правительство находит возможным расширять и до сих пор постепенно расширяло права финляндского сейма, то русскому обществу не приходится восставать против этих актов верховной власти. Но отчужденность Финляндии от России — это совсем другое дело. Русские, завоевавшие и удерживающие под скипетром своего монарха Финляндию, должны по крайней мере иметь право не считаться в Финляндии иностранцами, не натыкаться среди единой русской территории на таможенную границу. Отчужденность эта и местная автономия вовсе не связаны друг с другом необходимым образом. В царствовании императора Николая I сейм финляндский ни разу не созывался, а однако отчужденность Финляндии от этого не умалилась. И проповедование финляндскими публицистами теории о реальной унии между Россией и Финляндией вовсе не ограничивается одним обереганием местной автономии. Эта теория приводит именно к отчуждению от России завоеванной нами области. Сенатор Мехелин недаром так усиленно подчеркивает, что Финляндия управляется только великим князем и никем другим.¹³* Он, очевидно, хочет этим выразить, что до самой России Финляндии нет никакого дела, что она знает только русскую династию. Но русский царь не отделяет себя от русской земли. Как ни сильны были иностранные веяния при Александре I, однако, и он считал Финляндию не только подчиненной своему скипетру, но и присоединенной к России. “В чреде народов — читаем в манифесте 5 июня 1808 года — скипетру Российскому подвластных и единую Империю составляющих, обыватели новоприсоединенной Финляндии с сего времени навсегда восприяли свое место”.

В последнее время, впрочем, и сами финляндские публицисты уже начинают признавать, что в отношениях Финляндии к России нельзя видеть реальную унию. По крайней мере проф. Германсон, ссылаясь на меня, прямо высказывает, что соединение Финляндии с Россией не есть реальная уния и что передача Александром I боргосскому сейму утвердительной грамоты и присяга земских чинов не составляют договора двух государств.¹⁴* Но вместе с тем проф. Германсон и не находит возможным признать, чтобы Финляндия была провинцией русского государства. Он видит в Финляндии несуверенное государство.¹⁵*

Мы уже знаем, что вопрос о том, чем именно отличается несуверенное государство от самоуправляющихся областей единого государства, представляется в современной литературе весьма спорным. Тем не менее, относительно Финляндии вопрос о том, чем следует ее считать: автономной провинцией или не суверенным государством, значительно упрощается в силу того, что во время принадлежности своей к Швеции она несомненно составляла не государство, а несколько даже не пользовавшихся особой обособленностью провинций. Если до присоединения к России Финляндия не была государством, очевидно, она могла сделаться им только после присоединения. Между тем, нельзя указать ни одного акта русского правительства, которым бы присоединенная провинция превращалась в государство. Германсон придает такое значение факту созыва боргосского сейма. Но такое толкование опровергается уже тем, что в фридрихсгамском мирном трактате, заключенном после сейма, Финляндия все-таки обозначается не как государство, а как провинция. Следовательно, и Александр I не считал, что созывом сейма он образовал из Финляндии особое государство, а видел в ней провинции, завоеванные от Швеции. Да и вообще мы не встречаем в истории ни одного примера превращения подчиненной провинции в особое государство односторонним актом ее властителя.

Надо, впрочем, заметить, что практическое различие не суверенного государства и автономной провинции представляет сравнительно мало значения. Если Финляндия и государство, то она все-таки должна быть признана, как не суверенное государство, подчиненною суверенному государству России. Государство лишается суверенитета только в силу его ограничения суверенного властью другого государства. Вместе с тем, это суверенное государство не ограничивается никакою стороннею властью и само может расширять и определять свою компетенцию. Поэтому, если Финляндия несуверенное государство, не финляндское законодательство определяет границы компетенции русской государственной власти, но русское законодательство, как суверенное, определяет компетенцию финляндских учреждений, а не наоборот. В случае возникновения каких-либо сомнений о взаимном соотношении суверенного и несуверенного государства, разрешение таких сомнений может принадлежать, конечно, только суверенной, следовательно, в данном случае русской государственной власти.

Правда, сам Германсон приходит к другим выводам, но потому лишь, что в своей аргументации предполагает ограничение суверенитета Финляндии не суверенитетом русского государства, а суверенитетом русского монарха. “Финляндия, как автономное государство, соединена с Империей в одну державу, образующую сложное государство, в котором российский Император осуществляет права суверенитета по делам всей державы” (стр. 84). Однако, и сам Германсон признает, что “ни один индивид не может считаться субъектом государственной власти” (стр. 13). И, конечно, суверенитет принадлежит императору не лично, а только как правителю русского, суверенного государства. Поэтому, осуществляя права суверенитета по управлению Финляндии, Император осуществляет их в качестве носителя русской государственной власти.

Дополнение. Большее значение, чем теоретические изыскания о юридической природе Великого Княжества Финляндского, вращавшиеся по-прежнему между признанием Финляндии государством, состоящим в унии с Россией, несуверенным государством, находящимся в государственно-правовой зависимости от России, и, наконец, инкорпорированной русской провинцией, имели практические мероприятия правительства по отношению к Финляндии за последние годы.

Эти мероприятия могут быть в хронологической их последовательности разделены между двумя периодами. Первый из них, так называемый «объединительный», открылся Высочайшим манифестом 8 февраля 1899 года (Собрание узаконений и распоряжений правительства 1899 г., № 17) о порядке издания законов, относящихся до Империи со включением Великого Княжества Финляндского. Основными положениями, приложенными к этому манифесту, установлено было, чтобы все законы общегосударственные, то есть относящиеся и к империи и к Великому Княжеству, а также законы, применяемые в пределах Великого Княжества, но касающиеся общегосударственных интересов или связанные с законодательством Империи, поступали с заключениями генерал-губернатора, министра статс-секретаря, сената и сейма в Государственный Совет, причем к участию в заседаниях его должны приглашаться генерал-губернатор, министр статс-секретарь и не менее, чем два финляндских сенатора. В порядке, указанном этими положениями, то есть с предоставлением сейму совещательного голоса, был издан в 1901 году новый устав о воинской повинности в Великом Княжестве Финляндском, опубликованный при манифесте от 29 июня (Сборник постановлений Великого Княжества Финляндского, 1901 г., № 26, напечатан также в Собрании узаконений) — один из главнейших “объединительных” актов. Им прекращалось существование отдельного от русской армии финского войска и население Финляндии призывалось “участвовать в защите Престола и Отечества, подчиняясь наряду со всеми верноподданными узаконениям, единство Русской Армии обеспечивающим”. Из прочих мероприятий того же периода, частью проводивших в жизнь начала “объединительной” политики, частью направленных на борьбу с “пассивным сопротивлением” финляндцев, следует отметить введение манифестом 7 июня 1900 года русского языка в делопроизводство сената и некоторых других присутственных мест (Сборник постановлений, 1900 г., № 22), издание новой инструкции генерал-губернатору, постановления о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия и т. д. Начала эти нашли, наконец, свое выражение в манифесте 6 августа 1905 года, который предусматривал участие выборных от Великого Княжества в Государственной Думе “по вопросам общих для Империи и сего края узаконений”, причем порядок этого участия должен был быть указан особо.

22 октября того же года Высочайший манифест “о мерах к восстановлению законного порядка в крае” обозначил собою поворот в политике по финляндскому вопросу. Этим манифестом было приостановлено действие “основных положений” 3 февраля 1899 года и отменены главнейшие “объединительные” мероприятия (постановление о мерах к охранению государственного порядка, инструкция генерал-губернатору, устав о воинской повинности и проч.). И новое отношение правительства к Финляндии опять отразилось на постановке вопроса об общем для Империи и Великого Княжества законодательстве. В манифесте 20 февраля 1906 года, правда, обещаны надлежащие по этому поводу указания, но ни в нем, ни в опубликованном при нем новом учреждении Государственной Думы об участии в ней выборных от Финляндии не упоминается.

В действующих основных законах Финляндии посвящена ст. 2, гласящая: “Великое Княжество Финляндское, составляя нераздельную часть Государства Российского, во внутренних своих делах управляется особыми установлениями на основании особого законодательства”.

Примечания:

¹*Ордин. Покорение Финляндии. 2 а. п. 1889. Даниельсон. Соединение Финляндии с Российскою державою. 1890. Германсон. Государственно-правовое положение Финляндии, 261. 1892. Изложенная здесь аргументация высказана была мною в первый раз в Юридической Летописи, 1890, № 4.

²* Mechelin. Das Staatsrecht des Grossfürstenthums Finnland. 1889, S. 247.

³* Engelmann. Das Staatsrecht des Rassischen Reiches. 1889, стр. 12. Романович-Славатинский. Система русского государственного права, I, 1886, стр. 98.

⁴* Phillimore. Commentaries, 1. 1879, стр. 95. Calvo. Le droit international, 1, 1887, стр. 117. Bulmerinck. Völkerrecht, 1884, стр. 195.

⁵* Hefter-Geffcken. Völkerrecht. 1881. § 49. Brie in Grüunhust Zeitschrift, XI, стр. 105.

⁶* Oppenheim. System des Völkerrechts, 1845, стр. 109. Holtzendorff. Handbuch des Völkerrechts, II. 1887, стр. 103, Beach-Lawrence. Commentaires sur Wheaton, 1, 1868, стр. 342. Jellinek. Die Lehre von den Staatenverbindungen, 1882, стр. 71. Rivier. Lehrbuch des Völkerrechts, 1889, стр. 103. (Из иностранных писателей Зейдлер рассматривает Финляндию, как несуверенное государство (Das juristische Kriterium, стр. 97), Борнгак видит в отношениях Финляндии с Россией случай неполной инкорпорации (см. выше). Новейшая иностранная литература у Bornhak. Russland und Finnland, 1900; Michoud et Lapradelle. Le question finlandaise, 1901).

⁷* Мартенс. Современное международное право, І, 2 изд., стр. 248 Даневский. Пособие, 1. 1892, стр. 147. Алексеев. Русское государственное право, стр. 153. Сокольский. Учебник русского государственного права. 1880. (Проф. В.  В. Ивановский отказывается от окончательных выводов о Финляндии, “пока не устранены законодательные противоречия” (Русское государственное право, т. I, 1897 г., стр. 317). Из русской литературы см. “Финляндия”, сборник статей под редакцией Д. Д. Протопопова, 1898 г., и брошюру: “Финляндская окраина в составе русского государства”, 1906; там же дальнейшие литературные указания).

⁸* Bourinot. The Federal Constitution of Canada. (The Juridical Review, 1890, April and July).

⁹* Goos und Hansen. Das Staatsrecht des Königreichs Dänemark, 1889, cтp. 154.

¹⁰* Hartog. Das Staatsrecht des Königreichs der Niederlande, 1886, cтp. 84.

¹¹* Заметим кстати, что Романович-Славатинский, признающий реальную унию с Финляндией, не точно передает постановление ст. 4: вместо нераздельности он говорит: “неразрывное соединение”.

¹²* Michelin. Staatsrecht, стр. 247. Даниельсон. Соединение Финляндии, 1890, стр. 63, 78.

¹³* Конституция Финляндии, перевод Ордина, стр. 28.

¹⁴* Государственно-правовое положение Финляндии, в. II, стр. 134. “Соглашаясь с Коркуновым, что соединение Финляндии с Россией не есть реальная уния”.

¹⁵* Там же, стр. 84.