§ 6. Происхождение государств.

§ 6. Происхождение государств

Широкие задачи государственной деятельности не составляют предмета одних пожеланий. Все эти задачи действительно осуществляются государствами, и спор идет не о том, может ли все это выполнить государство, а о том лишь — желательна ли такая широта государственной деятельности. Что государство на самом деле представляет могущественную культурную силу, способную служить осуществлению многих разнообразных задач — это стоить вне всякого спора.

Как же образуется эта сила? Каким образом возникает государство? Вопрос о происхождении государства не находит себя в политической литературе установившегося разрешения, В XVII и ХVIII столетиях господствовала теория произвольного установления государства, договорная теория его происхождения. Теперь установилось историческое воззрение. Государство стали объяснять, как независящее от человеческого произвола создание закономерного исторического развития человеческого общения. Но согласие и ограничивается этим общим положением. Все объясняют в настоящее время, государство, как историческое явление, но почти каждый по-своему.

Договорная теория происхождения государства сама собою вытекала из царившего тогда механического понимания общества.¹* Раз всякое общение понимали, как сознательное соединение людей, и нельзя было иначе объяснить себе возникновения государства, как в силу договора. Основателем договорной теории был Гуго Гроций; у Гоббеза она получила дальнейшее развитие; у Пуффендорфа она уже принимает, форму систематически выработанного учения. Но самым талантливым ее защитником был Жан Жак Руссо в своем Contrat social.

Теория эта в настоящее время всеми отвергнута. Она опровергается целым рядом вполне убедительных доводов. История показывает нам, что государственная организация есть, во всяком случае, весьма древняя форма человеческого общения. Государство образуют и народы, стоящие на весьма низких ступенях культурного развития. А между тем для установления государства посредством договора требуется уже значительное умственное развитие; надо возвыситься до таких отвлеченных понятий, как государство, власть и ее предоставление определенным учреждениям. И в современном обществе большинство имеет очень смутные представления о государстве, в котором, однако, живет, с которым постоянно имеет дело. Как же могло бы сложиться сколько-нибудь определенное о нем понятие у отдаленных наших предков, никогда не видавших государства, никогда не слыхавших о нем? Наши понятия о государстве, о власти, о подданных могли сложиться и выясниться только в государстве, как результат долгой политической жизни. Но, если бы и допустить невозможное, если бы и предположить, что люди далекой исторической эпохи, не знавшей еще государства, могли достигнуть такого умственного развития, само возникновение власти из договора представляется решительно непонятным делом. Сам же Руссо убедительным образом доказал это, и если отстаивает все-таки договорное происхождение государства, то лишь потому, что под государством разумеет такую форму общения, какой никогда не было и быть не может. Предшествующие ему сторонники договорной теории видели основание государства в договоре подчинения, pactum subjections. Руссо доказывает невозможность подобного договора. Вот его аргументация: “Если частное лицо, говорит Гроций, может отчуждать свою свободу и делаться рабом своего хозяина, почему не может отчуждать своей свободы целый народ и сделаться подданным государя?” Тут много двусмысленных слов, которые требуют объяснения; но остановимся на слове отчуждать. Отчуждать означает дарить или продавать. Но человек, поступающей в рабство к другому, не дарит себя; он продает себя по меньшей мере за пропитание; а народ, за что продает он себя? Государь не только не дает своим подданным средств существования, он сам их получает от народа. Итак, поданные отдают свою свободу с условием, чтобы взяли тогда и их имущество... Я не вижу, что же им останется? Сказать, что человек закабаляется даром, это абсурдно и непонятно; такой акт незаконен и недействителен, уже по тому одному, что кто его совершает, — не в здравом уме. Сказать то же самое о народе, значить предполагать безумный народ: “безумие не создает права”.²* Действительно, добровольное установление власти совершенно свободными людьми — дело непонятное. Руссо, отстаивая договорное установление государства, стремится вместе с тем доказать, что в государстве нет подчинения, что власть принадлежит только общей воле народа, и что потому каждый гражданин, подчиняясь власти, подчиняется в сущности лишь самому себе, сохраняя таким образом и в государстве полную свободу. Государство основывается, по его мнению, не договором подчинения, а договором соединения. Это происходить, когда препятствия и опасности, встречаемые людьми в естественном состоянии, превышаюсь их силы сопротивления. При таких условиях первобытное состояние не может более сохраниться, а так как люди не могут порождать новых сил, а могут лишь соединять и направлять уже имеющиеся, то у них нет другого средства самосохранения, как образовать путем соединения такую сумму сил, которая действовала бы согласно и была бы достаточна для охраны людей от грозящих им опасностей. Но свобода есть высшее благо человеческой жизни; лишаясь свободы, человек перестает быть человеком. Поэтому надо найти такую форму соединения, при которой бы личность и имущество каждого были защищены и оберегаемы общею силою, а вместе с тем каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы все-таки только самому себе и оставался так же свободен, как и прежде. Как же достигнуть этой цели? Надо, чтобы каждый член общества передал всему обществу все свои права. Подчиняясь всем, не подчиняются никому в частности и если теряют во власти над собой, то столько же выигрывают во власти над другими.³* Все это предполагает, конечно, что властвовать в государстве будет только общая воля. Но и Руссо понимает невозможность поставить решение всех текущих вопросов государственной жизни в зависимость от общего согласия всех. Приходится по необходимости допускать решение по большинству голосов. Но как же примирить это с подчинением каждого только самому себе? Руссо прибегает к следующему софизму. Следует различать волю общую и волю всех. Воля общая есть воля, направленная к общему благу, а не простое соединение отдельных воль, направленных к частным интересам. Когда происходит голосование, голосующих спрашивают не о том, чего каждый из них желает, а о том, что согласно с общей волей. Каждый высказывает свое мнение, и если кто останется в меньшинстве, значить он ошибся в понимании общей воли. А согласное с общей волей, как направленное к общему благу, желательно для всех.⁴* Однако, если так рассуждать, то и подданный, повинующийся мудрому деспоту, пекущемуся об общем благе, окажется повинующимся лишь самому себе. Признание со стороны самого Руссо необходимости допустить решения по большинству голосов, доказывает только невозможность и немыслимость такого государства, где бы каждый подчинялся лишь самому себе. А подчинение другим, как совершенно основательно утверждает тот же Руссо, на договоре основываться не может.

В настоящее время договорная теория имеет лишь историческое значение. Современные публицисты объясняют государство, как продукт закономерного исторического развития, независимого от произвола отдельных личностей. Но в ближайшем определении исторических условий возникновения государства замечаются большие разногласия. Различаются по меньшей мере четыре исторических теории происхождения государства: родовая, экономическая, теория завоевания и теория коллективной борьбы.

Для надлежащей их оценки необходимо точно определить, в чем именно тут вопрос. Семейная жизнь и родственные связи, хозяйственные отношения, завоевание одного племени другим, коллективная борьба племен между собою, — все это такие важные исторические факторы, что, разумеется, ни один из них не остается без влияния в частности и на государственную жизнь. Но и не они одни. Все, что влияет на историческое развитие человечества, влияет и на образование и развитие государств: и религиозные учения, и нравственные понятия, и географические условия и личная деятельность. Чтобы дать полное объяснение образования любого государства, придется обратить внимание на все эти исторические условия, ни одного из них нельзя игнорировать. Историк, конечно, так и сделает. Но для государственного права важен не этот исторический вопрос о конкретных условиях образования государственного порядка, а общий и абстрактный вопрос о том, чем именно непосредственно вызывается существование государства, как особой специфической формы человеческого общения. Так, напр., без сомнения, нет ни одного государства, на образование которого не влияли бы те или другие религиозные учения. Но также несомненно, что не религией обусловливается существование государств, не религией вызвано их образование. С этой точки зрения и должно оценивать всякую историческую теорию происхождения государства.

Самая старая из них — родовая. На первый взгляд, она самая простая и естественная. Семья — колыбель всего человечества: как же ей не быть и колыбелью государства? Но, прежде всего, само существование семьи в первичную эпоху общественного развития очень мирно. Без сближения мужчины с женщиной и без рождения у них детей невозможно само существование человеческого рода. Соединение людей в семьи необходимое следствие человеческой природы, присущего людям полового влечения и физиологических условий рождения детей. Каждый родится непременно от отца и матери, и уже в силу этого есть член семьи. А развитие пола и возраста приводит к тому, что одни члены семьи сильнее, другие — слабее. Родители сильнее малых детей, муж сильнее жены. Отсюда естественное подчинение всех членов семьи отцовской власти. С разрастанием семьи в род, племя, народ власть отца семейства постепенно переходит во власть родоначальника, старейшины племени, наконец — государя.

Однако, при ближайшем рассмотрении все это оказывается не так просто и очевидно, как на первый взгляд.

Во-первых, из естественных условий половых отношений никак не вытекает необходимость т. н. индивидуальной и притом патриархальной семьи. Всем известно, что существует у некоторых народов и полиандрия, а изучение следов первобытной культуры наводит на мысль о существовании прежде патриархальной семьи с главенством матери, а не отца, и даже о совершенном отсутствии каких-либо постоянных связей между индивидами разного пола: вместо индивидуальной семьи свобода половых сношений или полная, или ограничиваемая только определенными, более или менее многочисленными группами лиц. К таким выводам приходят в своих исследованиях Бахофен, Мак Ленан и, в особенности, Морган.

Таким образом, исконное существование индивидуальной патриархальной семьи по меньшей мере представляется сомнительным. Но даже, если устранить эти сомнения и признать первичным типом половых отношений патриархальную семью, все-таки едва ли можно объяснить происхождение государства тем, что оно развивается из семьи. Семья, во всяком случае, не переходит в государство; она сохраняет свое существование наряду с государством. Можно говорить разве только о том, что от первоначальной единственной формы общения семьи с течением времени отделяется и обособляется еще другая форма общения — государство. Но, очевидно, этим будет разрешен вопрос не о происхождении государства, а только о последовательности образования: сначала семьи, потом государства. Вопрос о том, в силу каких условий наряду с семьей образуется государство, остается при этом без выяснения.

Затем, государство, без сомнения, само представляет совокупность многих семейств. Спрашивается, что же их объединяет? Между отдаленными родственниками и свойственниками не может быть той самой физиологической связи, как между мужем и женой, родителями и детьми. Для сохранения единства тут должно произойти нечто иное, новое: хозяйственные интересы, интересы лучшей защиты от чужих людей. Но все это уже не семейная связь, а иная: связь экономическая, связь общей защиты от внешних врагов.

Затем, семенная власть прекращается очень скоро, как только дети подрастут. Сколько-нибудь прочной и постоянной может быть только родовая организация. А род не представляется уже такой естественной единицей, как семья. Родовая организация сама требует объяснения. В силу каких причин семья, разросшаяся в несколько семей, не распадается и сохраняет родовое единство? Чем род многочисленнее, тем кровная связь слабее. Единство его может поддерживаться или в силу экономических условий жизни, или в силу необходимости совокупной борьбы с общими врагами. Другими словами, является надобность в другом объяснении оснований общения помимо родства. К тому же родовая теория может объяснить лишь первобытные формы государства, еще не вполне определившиеся, еще не обособившиеся от других форм человеческого общения. Когда начинается дифференциация различных форм человеческого общения, обособление государства и рода представляется одним из самых первых явлений. И там даже, где государство сливается еще с религиозным союзом, родовые союзы уже оказываются обособившимися от него. Это дает право заключить, что специфическая природа государственного общения не может найти себе объяснения в родовом начале. Этим началом, быть может, объясняется вообще возникновение человеческого общества, но не государства в частности.⁵*

В современной литературе наибольшей популярностью пользуется экономическая теория, признающая основой государственного властвования зависимость неимущих от имущих, и потому объясняющей происхождение всего государственного строя всецело и исключительно одними экономическими отношениями. Главные представители такого взгляда Лориа, Энгельс и Гумплович.

По учению Лориа, все стороны общественной жизни определяются всецело и исключительно экономическими отношениями. Ничему другому он не придает самостоятельного значения, все выводит из хозяйственного строя жизни. Энгельс объясняет несколько сложнее. Отождествляя, как и Лориа, государственное властвование с экономическим господством, он не придает, однако, хозяйственному строю вполне исключительного значения. Основой первичного общественного строя, родового, он признает не экономическую зависимость людей, а родовую, кровную связь их, и в государстве видит не необходимую форму человеческого общения, а лишь преходящую историческую его форму, обусловленную всецело капиталистическим строем. С капиталистическим строем возникло государство, с ним оно должно и погибнуть. Гумплович поворачивает весь этот вопрос на изнанку. Отождествляя, подобно Лориа и Энгельсу, государственное властвование и экономическое господство, он, вместе с тем, представляет взаимное их отношение совершенно иначе, чем Лориа и Энгельс. Для тех государство есть орудие властвования над обществом капиталистической собственности, для Гумпловича, наоборот, собственность есть орудие властвования государства. Но и он, как и Лориа, в противоположность Энгельсу, признает государство необходимой, вечной, а не преходящей формой человеческого общения.

Так как проще всех учение Лориа, то мы с него и начнем.⁶*

Государство, говорить Лориа, есть только политическое выражение экономического строя.⁷* Государственное устройство — это надстройка экономической организации и ее необходимое следствие; их органическая связь заключается в политической монополии собственности. Отсюда, правда, не следует заключать, чтобы законы не могли изменять экономических отношений. Напротив, именно потому, что законы могут их изменять, имущий класс и стремится к политической власти. Но так как экономические отношения определяют государственное устройство, которое, в свою очередь, определяет законодательство, то и выходит, что законодательство есть только орудие, посредством которого экономически строй сам себя изменяет. Вся политика есть не что иное, как средство сохранения и расширения собственности.⁸*

Но как же образуется это общество, с разделением на имущих и неимущих, с господством одних над другими?

Первой основой общества Лориа признает ассоциацию труда. Пока имеются, при сравнительно редком населении, свободные земли, ассоциация труда может возникнуть в силу двоякого рода условий. Во-первых, само собой, свободно, в силу недостаточной производительности земли, искусственно увеличиваемой ассоциацией. Если же производительность земли высока, то ассоциация труда установляется, во-вторых, посредством принуждения со стороны государства (moyonnant une coaction de la part de l’Etat). В первом случае получается демократия; во втором — деспотия. Но и в том, и в другом случае государство не обособляется еще от общества, а составляет только его организующую силу. Даже деспотия, основывающаяся при этом исключительно на органических требованиях производства, соответствует интересам того народа, над которым господствует и автоматически смягчается и ограничивается самим фактом наличности свободных земель.⁹* При этом условии безусловно невозможно разделение общества на неработающих капиталистов и неимущих работников. Пока имеются свободные земли, которые каждый может обрабатывать для себя, никто не станет работать для другого.

Поэтому, пока население невелико и полный захват всей земли возможен, ограничение свободного занятия новых земель и принуждение работать на чужой земле для ее хозяина осуществимо только путем порабощения работника, принимающего сначала суровые формы рабства, сменяющиеся затем более мягкой формой крепостничества. Таким образом рабовладение есть первичная основа капиталистической собственности.¹⁰* Это самым разительным образом подтверждается историей колоний, где земли сначала дают ренту только при обработке их невольниками.

Все это совершенно меняется, когда с увеличением населения свободных, годных для обработки земель более не остается. Тогда безземельный рабочий не находит другого исхода, как продажа своего труда капиталисту, и в силу этого работа неимущих на собственников установляется уже не принудительно, а сама собой, автоматически.

Однако, оговаривается при этом Лориа, занятие всех земель, пригодных для обработки, без затраты капитала не может безусловно обеспечить капиталистическую собственность. Если рабочий может что-нибудь скопить из своей платы, он может занять и земли, требующие для обработки некоторого капитала. Поэтому для полного обеспечения капиталистического строя понижают рабочую плату до минимума жизненных потребностей так, чтобы из нее уже ничего не могло остаться.¹¹* Только когда население так разрастается, что действительно будут все земли заняты, капиталистический строй поддерживается вполне автоматически.¹²*

Основой капиталистического строя, таким образом, служит всегда устранение рабочих от занятия свободной земли, достигаемое различными путями, смотря по условиям; сначала порабощением рабочих, затем искусственным понижением рабочей платы, наконец автоматически, полным захватом всей земли.¹³*

Когда, в силу ограничения свободного занятия земель, установится, таким образом, разделение общества на капиталистов и рабочих, политическая власть сосредоточивается уже в руках одних собственников, а не всего общества, и благодаря этому государство обособляется от общества.

Отношения государства к собственникам и к неимущим становятся существенно различными. К собственникам государство относится совершенно пассивно, в том смысле, что оно является их созданием, и активно, в том смысле, что оно устанавливает некоторые стеснения их свободе. Но эти стеснения установлены в собственном интересе собственников, составляющих государство, и оказываются гораздо меньше тех, каким подвергаются, также в их собственном интересе, собственники первобытного общества, так как собственники теперь освобождены от необходимости трудиться. Поэтому установление капиталистической собственности смягчает стеснения, налагаемые государством на класс, его составляющий, и, следовательно, расширяет свободу этого класса. Напротив, к неимущим государство относится исключительно активно, так как налагает на них стеснения, вызванные чуждыми им интересами собственников.¹⁴*

Так как увеличение стеснений, устанавливаемых государством для неимущих, значительно превосходит уменьшение его воздействия на капиталистов, то, в общем, сила государства при капиталистическом строе возрастает и вместе с тем существенно изменяется весь организм государства. При коллективной собственности преобладала патриархальная форма правления, при которой власть вручается старейшим и мудрейшим, или если и устанавливалась военная тирания, то все же избирательная, опирающаяся на народную волю. С установлением капиталистической собственности эти формы правления, как неспособные удержать в должной дисциплине класс неимущих, заменяются более солидными формами общественного управления: установляется государство уже не эгалитарное, а капиталистическое, представляющееся не выражением мирного и справедливого общего соглашения, а страшной машиной для защиты и войны, направляемой алчным меньшинством против эксплуатируемого большинства.¹⁵*

Капиталистическая собственность, или, что то же, насильственное уничтожение свободных земель, не может удерживаться иначе, как с помощью целого ряда принудительных установлений (institutions connectives), каковы: мораль, право, государственное устройство. Все они в самой своей сущности определяются экономическими отношениями, все они вытекают с логической необходимостью из условий сохранения капиталистического дохода.¹⁶*

Как само властвование государственное определяется экономическим господством, так и различия в направлении и формах государственной жизни определяются различием форм капиталистического дохода: ренты и прибыли. Представители ренты образуют консервативную партию; представители прибыли — прогрессивную.¹⁷* Различие же форм правления зависит от различий в распределении ренты и прибыли. Если обе эти формы дохода находятся в равновесии, вся государственная жизнь слагается из постоянной борьбы между ними за политическое преобладание, и государственное устройство принимает демократическую форму. Если одна из этих форм дохода получает решительное преобладание, то установляется или аристократия, или монархия, смотря по тому, сосредоточена ли эта преобладающая форма дохода в руках немногих или в руках многочисленного класса. В первом случае получается аристократия. Если же преобладающая форма дохода принадлежит очень многочисленному классу, то ему невозможно самому непосредственно осуществлять властвование, и он вынужден передать осуществление власти одному лицу, и, таким образом, получается монархия.¹⁸*

Впрочем Лориа тут же оговаривается, что различие монархии, аристократии и демократии не соответствует сущности государственного устройства, и что, собственно говоря, существуют только две основные формы правления: демократия и олигархия.¹⁹* Демократия существует только, когда все — собственники; раз в обществе имеется класс людей, лишенных собственности, демократия неустранимо заменяется олигархией, т. е. господством собственников. В полном ее виде демократия существовала только в первобытных общинах и в менее полном виде — в средневековых общинах. Во всех других случаях государственное устройство, при всем различии его форм, было олигархическим. Республики древности были олигархичны в силу существования рабства; абсолютные монархии олигархичны, потому что власть монарха поддерживается в них имущими классами; современные республики и монархии также олигархии, так как только собственность в них господствует.²⁰* Но из этого не следует, однако, чтобы различие форм правления не имело никакого значения. В доказательство того, что форма правления не безразлична, Лориа указывает, что представительное правление делает возможным издание законов и не соответствующих вполне интересам господствующего класса, что нравственное электричество, образуемое сближением людей, соединенных в собрание, порождает благородные порывы и благотворный энтузиазм, так как сама публичность и торжественность собраний делают невозможным открытое проявление в них того экономического эгоизма, который сказывается гораздо резче под покровом тайны. Кроме того, благодаря разделению капиталистического дохода на ренту и прибыль, представители собственников в парламенте не составляют одно сплоченное целое, а сами раздваиваются на враждующие партии, из которых одна обыкновенно заигрывает с народом.²¹*

Более сложное построение, чем у Лориа, получает экономическая теория государственного властвования у Энгельса. Как я уже говорил, он наряду с экономическими отношениями признает определяющее значение и за брачными отношениями. По его мнению, общественный быт определяется не только тем, как производятся людьми средства жизни, но и тем, как производятся сами люди, в каких условиях нарождаются новые поколения. Это дает ему возможность уйти от тех непоследовательностей, в какие впадает Лориа. Возникновение самого общения людей и частной собственности, как основы всего капиталистического строя и государственного властвования, опирающееся, по его мнению, на капиталистическое господство, объясняется у Энгельса, в отличие от Лориа, без предварительного участия неизвестно откуда берущегося государства. Энгельс обходится в своих объяснениях без этого, потому что, следуя Моргану²²*, признает два различных типа объединяющей общественной организации: кроме государственной, еще родовую, гентильную, предшествующую государственной, политической. Родовой тип общественной организации основан на чисто личных отношениях (societas), кровной связи. Основная единица тут род (gens) и последовательные сочетания родов образуют фратрии, трибы, народы. Напротив, политическая организация основана на территории и собственности.²³* Родовая организация предшествует политической; при ее существовании и слагается мало-помалу обособленная моногамическая семья и частная собственность. Первоначально существует не индивидуальный, а групповой брак, с признанием родства только по матери, и не частная, а коллективная собственность. Только мало-помалу установляются ограничения прежней свободы полового общения и суживается круг лиц, между которыми допускаются брачные отношения, путем исключения браков между родственниками. Когда, таким образом, нахождение женщины, с которой можно вступать в брачные отношения, затрудняется, это создает для женщины возможность выбора, и по ее инициативе устанавливается постепенно, вместо прежнего группового брака — парный брак, с главенством женщины. Моногамическая семья и главенство мужа и частная собственность слагаются только как следствие приручения животных. Приручение это есть дело мужчины. И вот, с увеличением стад домашних животных и с получением ими все большего хозяйственного значения, владеющий ими мужчина мало-помалу получает главенство в семье с подчинением ему семьи. Вместе с тем, стадо составляет и первую личную собственность, и первое орудие мены торгового общества. Само, земледелие возникает сначала только как производство корма для стада, и уж позднее для производства людской пищи.

Раз образовавшаяся частная собственность затем все более и более развивается и приводит к внутреннему разложению родовой организации. Общество, прежде представлявшее свободный союз равных между собою сородичей, распадается на различные по своему экономическому положению и враждебные друг другу классы. Чтобы эти классы не уничтожали друг друга и само общество в бесплодной борьбе, является необходимость господствующей над обществом власти, призванной усмирять столкновения и удерживать их в пределах “порядка”. Такая власть, создаваемая изменившимися общественными условиями, установленная над обществом и делающаяся ему все более и более чуждой, и есть государство.²⁴*

В отличие от старой родовой организации государство характеризуется прежде всего группировкой составляющих его индивидов по территориальным единицам, вместо прежних кровных групп. Вторую характерную особенность государства составляет организованная публичная сила, уже не совпадающая более с самим населением, образующая из себя войско. Для государства необходима обособленная сила, так как она не может сама собой образоваться из народа, с тех пор, как народ распался на враждующие между собой массы. И сила эта состоит не из одного только войска. К ней относятся также разные материальные приспособления, тюрьмы, органы правосудия.

Чтобы содержать эту силу, необходимы налоги, совершенно неизвестные при родовом быте. Опираясь на организованную силу и налоги, органы государства становятся над обществом. Самый мелкий полицейский цивилизованного государства пользуется большим авторитетом, нежели все представители власти в родовой организации.

Так как государство возникает из необходимости сдерживать антагонизм общественных классов и вместе с тем, как результат их борьбы, оно, по общему правилу, есть государство наиболее могущественного класса, того класса, который господствует экономически и через посредство государства становится и политически господствующими. Так, античное государство было, прежде всего, государством рабовладельцев; государство феодальное — государством дворян, а современное — есть орудие эксплуатации наемных рабочих капиталом. Но в виде исключения иногда бывает, что борющиеся между собой общественные классы так уравновесились, что государство получает, как кажущийся регулятор, временную от них независимость. Так было с абсолютными монархиями ХVII и ХVIII столетий, с первой и особенно со второй французской империей, с современной германской империей. В два предшествующие столетия это равновесие устанавливалось между дворянством и буржуазией; теперь между буржуазией и пролетариатом.

Государство не есть исконная форма человеческого общества. Существовали общества, обходившиеся без государства, не имевшие никакого понятия о государстве и государственной власти. На известной ступени экономического развития, необходимо связанной с распадением общества на классы, государство стало также необходимостью. Но теперь мы приближаемся быстрыми шагами к иной стадии экономического развития, когда деление общества на классы не только не будет необходимым, но и явится положительно препятствием производству. Классы исчезнут с такой же роковой необходимостью, с какою возникли, а с ними вместе исчезнет и государство. Общество, организовав свое производство снова на основе свободной и равной ассоциации производителей, сдаст весь этот обветшалый государственный механизм в археологический музей наряду с орудиями каменного века.²⁵*

У Энгельса государство не уподобляется, как у Лориа. Мюнхгаузену, вытаскивающему самого себя за волосы из болота. Первоначальное образование общества не объясняется у него деспотическим воздействием неизвестно откуда берущегося государства. Государство является у Энгельса уже как следствие установившегося капиталистического строя, а первоначальное образование людского общения совершается, по его мнению, на почве родовой кровной связи. Но и такое восполнение экономического объяснения общественных явлений не спасло все-таки Энгельса от самопротиворечий.

Каковы бы ни были условия первоначального образования человеческого общества, государство Энгельс признает выражением лишь экономического господства одного общественного класса над другим. Поэтому, если бы он был последователен, он должен бы был признать, что в случае полного равновесия могущества борющихся между собою классов и, следовательно, невозможности господства одного из них над другим, государство не может существовать, оно должно само собой уничтожиться, за отсутствием его основ: экономического господства одного класса над другим. Однако, как мы видим, Энгельс признает существование государства и при таких условиях. Государство, по крайней мере “временно”, оказывается совершенно независимым от общественных классов. Энгельс не объясняет, как же это согласовать с его же собственным учением об исключительно экономическом основании государственного властвования? Да и вообще, понятие о государстве не лишено у него внутренних противоречий. Государство признается орудием господства одного общественного класса над другим и, вместе с тем, оно оказывается стоящим как-то над обществом. Между тем, конечно, все классы, составляющие общество, находятся в нем, а не вне его, не под ним. Свое экономическое господство общественным классам приходится постоянно отстаивать в борьбе, и борьба эта составляет главное содержание общественной жизни. Как же возможно, чтобы орудие этой борьбы — государство — могло стать над этой борьбой, над общественной жизнью?

Общая, основная причина всех этих самопротиворечий и Лориа, и Энгельса кроется именно в невозможности объяснить все явления общественной жизни одним только экономическим фактором. Они на каждом шагу наталкиваются на необходимость признать влияние и другого фактора, объединяющего и примиряющего созданную экономической борьбой рознь интересов, и этим фактором против их воли оказывается то самое государство, которое они думают отождествить с экономическим господством. У Лориа государство, как deux ex machina, принудительно создает первоначальное единение людей; у Энгельса оно каким-то чудом возвышается над всеми общественными классами, регулируя их борьбу, сдерживая ее в пределах порядка, сохраняя за собою силу и могущество даже в тех случаях, когда силы борющихся классов, будучи совершенно уравновешены, тем самым взаимно парализуют друг друга.

Обращаясь к выяснению ошибочности оснований экономических теорий государства, прежде всего следует указать, что право собственности, которым думают объяснить государственное властвование, само требует объяснения. Оно вовсе не вытекает само собой из фактических условий отношения человека к предметам внешнего мира. В особенности не поддается такому объяснению право земельной собственности. В применении к земле такие выражения, как захват, завладение, держание, имеют только фигуральное значение. Отдельный человек не может захватить в свое исключительное обладание сколько-нибудь значительного участка земли. Власть собственника над принадлежащей ему землей всегда далеко превышает пределы его личного фактического господства над нею. Поэтому для установления частной собственности на землю необходимо, чтобы к фактическому отношению индивида к земле произошло еще нечто иное, расширяющее и охраняющее это фактическое отношение: правовое чувство сограждан, заставляющее их признавать право собственности, или государственная власть, принуждающая их к тому силой.

Мы видели, в самом деле, что Лориа, задумав объяснить возникновение частной собственности чисто автоматически из факта постепенного уменьшения свободных земель, приходит все-таки к необходимости, в ущерб последовательности, признать, что частная собственность на землю устанавливается раньше полного исчезновения свободных земель, и объясняет это искусственным стеснением свободного занятия остающихся свободными земель, посредством рабства, крепостничества, искусственного понижения заработной платы до предельного минимума необходимых средств существования.

Энгельс, очевидно, сознавая невозможность объяснить происхождение земельной собственности из фактических условий хозяйственных отношений, ищет зародыша частной собственности не в землевладении, а в обладании стадами, следовательно, движимым имуществом.

В самом деле, движимость поддается фактическому захвату отдельного лица. Движимую вещь прямо можно держать в своих руках. Но такое обладание ничем не отличается от того, что юристы называют естественным владением, простым держанием вещи, detentio. Содержание его исчерпывается непосредственным личным пользованием. Такое фактическое держание возможно только в отношении к тем вещам, с которыми человек может сам непосредственно управиться, без содействия других людей, для сохранения их и пользования ими. Поэтому на почве такого фактического держания не может получиться эксплуатация имущими неимущих, покупка чужого труда, принуждение к работе на другого, словом, не может сложиться капиталистическое хозяйство. И движимая собственность получает значение капитала, орудия экономического господства над другими, только когда разрастается за пределы фактического держания и непосредственного личного пользования, когда устанавливается обладание таким имуществом, которое собственник один, без содействия других, уже не может охранить и использовать. А для установления власти над таким имуществом, не умещающимся в непосредственном фактическом держании лица, необходимо точно так же, чтобы к фактическому отношению лица к вещам произошло еще нечто, заставляющее других признавать власть собственника над его имуществом за пределами фактической возможности его личного держания вещей и тем самым превращающее фактическое отношение к вещам в юридическое отношение собственности.

Смотря по тому, откуда выводят право — из субъективного ли сознания людей, или из велений государственной власти — это новое, привходящее нечто, превращающее фактические отношения к лицам в право собственности, будет или человеческим правосознанием, или государственною властью.

Признать основой права собственности общее правосознание, значит, конечно, вовсе отказаться от экономического материализма, так как это приводит к объяснению общественной организации уже не из материальных хозяйственных отношений, а из чисто психического начала — сознания права. Признать государственное происхождение собственности, значит уже не в государственном властвовании видеть произведение и орудие экономического господства, а, наоборот, в экономическом господстве видеть орудие политического властвования; другими словами, совершенно перевернуть, вверх ногами, всю аргументацию Лориа и Энгельса.

Таков, именно, общий характер учения Гумпловича.

Государство и для Гумпловича есть господство собственников над неимущей массой. Но у Лориа и Энгельса первое, основное есть, экономическое господство и лишь второе, производное — государственное властвование. У них государственная организация только орудие, которым владельческий класс пользуется для вящего подчинения себе неимущих. У Гумпловича все это наоборот. На первом месте он ставит государство, принудительное подчинение одного племени другим. Не государство для собственности, а собственность для государства служит, по его мнению, орудием. Установление частной собственности уже предполагает существование государства, оно само есть дело государства.

Поэтому, хотя Гумплович и не отделяет экономического господства от политического властвования и считает установление частной собственности необходимым требованием государственного порядка, возникновение государства он объясняет все-таки не экономическою зависимостью. Его теории происхождения государства — теория завоевания.

Гумплович утверждает, что правильному пониманию явления общественной жизни больше всего препятствует ошибочное, но очень распространенное убеждение в единстве человеческого рода. Убеждение это, по его мнению, просто предрассудок, решительно опровергаемый свидетельством фактов. История самых отдаленных эпох представляет нам человечество не единым, а напротив, всегда раздробленным на множество племен, и только с течением времени, мало-помалу, эта раздробленность уменьшается путем слития, амальгамирования нескольких племен воедино и путем вымирания отдельных племен. Точно так же и дикие обитатели ново открываемых земель оказываются всегда разделенными на множество обособленных племен. Отдельные племена при этом считают себя различного происхождения, а относятся друг к другу враждебно. Все это заставляет признать человеческий род не единым, а состоящим из многих, не связанных общностью происхождения и враждующих между собою рас. Таким образом, общепринятому моногенизму Гумплович противопоставляет полигенизм и все развитие общественной жизни и культуры объясняет, как результат борьбы рас.

Первоначально люди жили обособленными, враждующими племенами. Но так как развитие отдельных племен совершалось неравномерно, то более развитые, более прогрессивные племена получают перевес над более отсталыми. Это приводит к завоеванию одного племени другим и в силу такого завоевания к установлению государств, которые, по Гумпловичу, представляют собою не что иное, как господство племени завоевателей над племенами покоренных.

Переход от первоначального племенного быта к государственному сопровождается всегда двумя новыми явлениями общественной жизни. Во-первых, появлением рабства. Покоренные делаются рабами завоевателей. Во-вторых, кочевой образ жизни заменяется оседлым. Господствующее племя, заставив себе служить покоренных, может стать оседлым. Наконец, в-третьих, к этому присоединяется еще установление частной собственности, которая также служит орудием господства завоевателей над покоренными.²⁵*

Когда завоеватели силою захватывают землю, ими руководит не стремление распоряжаться и пользоваться землей. Свободных земель было тогда еще много. Завоеватели искали не земли, а работников, которые бы за них обрабатывали землю. Не земля, а покоренный и работающий на завоевателя народ — вот что было целью первых завоеваний. Значение и сущность собственности не в том, чтобы пользоваться мертвою вещью, а в том, чтобы через нее властвовать над живой силой людей. Собственность только особая форма господства людей над людьми.²⁶*

Обращаясь к общей оценке изложенных теорий, нельзя не заметить, что они имеют в себе на первый взгляд много подкупающего в их пользу. Во-первых — простота. Вместо многих разнообразных факторов, экономический материализм все общественные явления объясняет одним фактором — производством. И сообразно с тем, что Маркс и его последователи признают производящим ценности фактором только труд и сами ценности определяют только количеством потраченного на них труда, все изменения в общественном строе объясняются ими тем, как совершается производство.

Другая заманчивая особенность экономического материализма — это большая реальность, большая, так сказать, осязательность его объяснений. Нравственность, право, даже государственная власть — понятия, трудно поддающиеся точному определению и вызывающие большие споры и разногласия. Явления, ими охватываемые, обусловлены нашим субъективным сознанием и, потому, не поддаются внешнему, объективному опыту. Выяснять эти понятия приходится не путем индукции от внешних объективных фактов, а посредством анализа элементов субъективного сознания. А это путь гораздо менее надежный и определенный. Напротив, экономические отношения, экономическая зависимость — явления внешнего материального характера. Подчинение государственной власти непременно предполагает сознание зависимости от государства и определяется характером этого сознания. Невозможно бессознательное отбывание повинностей, платеж налогов, бессознательное исполнение полицейских требований, исполнение закона. Экономическая же зависимость, создаваемая фактом разделения труда, неравномерным распределением собственности, экономическими кризисами, действует и без всякого посредства сознания, совершенно автоматически. Сознаю я или нет зависимость своего экономического положения от наплыва серебра на рынке или от отсутствия заграничного спроса на наш хлеб, я все равно подчиняюсь воздействию этих явлений.

Наконец, в-третьих, из всех общественных наук политическая экономия наиболее установившаяся. Она опередила все другие отрасли обществоведения и уже поэтому не может не представляться соблазнительным в ее выводах искать оснований для объяснения и всех вообще явлений общественности.

Но наряду со всеми этими соображениями, говорящими как бы в пользу экономического материализма, теория эта вызывает и весьма серьезные сомнения в ее пригодности для объяснения всех явлений общественности, в том числе и государственного властвования.

Господство имущих над неимущими бесспорный факт. Но если мы остановимся на выяснении условий этого господства, то возможность признать его основным фактом всей общественной жизни (т. е. таким, которым определяются и обусловливаются все другие явления общественности и который сам уже не обусловлен другими факторами общественности) представится нам весьма сомнительной.

Почему неимущие зависят от имущих, почему они вынуждены продавать им свой труд? Конечно, потому, что для производительного труда необходимы средства, а средства эти — земля, капитал, оказываются во власти имущего меньшинства.

Но на таком объяснении нельзя остановиться. Само собой возникает дальнейший вопрос: откуда же берется у меньшинства эта власть удерживать за собой средства производства и не допускать к пользованию ними нуждающееся в них большинство? Из условий производства этой власти не объяснить. Наоборот, сами условия капиталистического производства обусловлены наличностью у капиталиста этой власти устранять других от пользования принадлежащим ему капиталом.

Поэтому надо искать в чем-либо другом оснований этой власти. Объясним ли мы ее просто физической силой? Но, во-первых, принять такое объяснение, значит отказаться от теории экономического материализма. Если власть, в силу которой капиталисты удерживают за собой исключительное обладание производительным фондом, основана на физической силе, значит и все условия производства определяются собственно соотношением физической силы и, следовательно, в основе всех общественных явлений окажется уже не экономическая зависимость, а преобладание физической силы, и экономический материализм превратится в теорию голой силы. Такое объяснение противоречит, следовательно, теории экономического материализма, но оно противоречит также, что еще важнее, и очевидным фактам действительности.

Имущие всегда составляют меньшинство, следовательно численное преобладание принадлежит, как раз, неимущим. Да и личной физической силой в современном обществе владельческие классы вовсе не отличаются. Напротив, физически сильных людей больше в простонародье. Да, впрочем, в современной общественной жизни личная физическая сила не имеет большого значения. По остроумному замечанию Цахарии, если бы среди нас явился Геркулес, из своей силы он мог бы извлечь разве только ту выгоду, что стал бы себя показывать в балаганах.

Объясним ли власть имущая меньшинства над неимущим большинством принадлежащим меньшинству правом собственности на землю и капитал и соответствующей этому праву правообязанностью большинства уважать неприкосновенность собственности? Но это значит еще решительнее отказаться от экономического материализма. Если господство имущих основано на правах и обязанностях, его основа, конечно, не экономическая, а правовая.

Простота экономической теории покупается ценою наивного смешения права собственности с фактическим держанием вещи. Простое фактическое держание вещей не может быть орудием эксплуатации неимущих, а право собственности само требует объяснения, которого экономические теории государства не дают.

Я говорил, что на первый взгляд, теория экономического материализма подкупает, кроме кажущейся простоты, также кажущейся реальностью. В основу своих объяснений она кладет совершенно объективный, осязаемый фактор — экономическую зависимость. Но при ближайшем ее анализе не трудно убедиться, что в действительности она построена совершенно отвлеченно: она совершенно не считается c действительными конкретными условиями человеческого общежития. Не станем говорить о других факторах, действующих в обществе наряду с экономическою зависимостью, так как самостоятельность их и составляет предмет спора. Но чем бы ни определялась организация человеческого общества, хотя бы и в самом деле одними только условиями производства, обществ человеческих существует и существовало всегда несколько. Поэтому, для объяснения общественной организации, во всяком случае, необходимо принять в соображение не только отношения, существующие внутри каждого отдельного общества, но точно так же и сношения между различными обществами. Борьба между отдельными обществами, хотя только экономическая борьба, по меньшей мере, такой же крупный фактор, как и борьба между различными классами одного и того же общества.

Лориа и Энгельс совершенно игнорируют влияние на общественную организацию борьбы между племенами. Оба они объясняют все развитие общества так, как будто оно одно существовало на земле или находилось вне всяких отношений к другим обществам.

Гумплович принимает в соображение существование не одного, а многих обособленных племен. Как мы видели, он даже признает замену моногенизма полигенизмом необходимым условием правильного объяснения общественных явлений. Но и у него множественность племен имеет значение только для объяснения установления государства, предполагающее завоевание одного племени другим. Объяснив государство, как последние завоевания, он затем далее точно так же, как Лориа и Энгельс, совершенно игнорирует дальнейшую борьбу независимых племен, обществ, государств между собой. Все явления государственной жизни и все ее развитие он объясняет исключительно из соотношения племени покоренного и племени завоевателя, составляющих со времени завоевания уже одно государство. Существование одновременно многих враждующих между собой государств вовсе не принимается в соображение. Вся его теория, совершенно так же, как у Лориа или Энгельса, как бы предполагает существование всего только одного вполне самодовлеющего государства. Как будто с совершившимся завоеванием одного племени другими не остается уже более независимых обществ, борющихся между собой.

Старые договорные теории государств, в особенности теория Гоббеза, исходили из совершенно ошибочного и произвольного предположения, что с установлением государства прежние враждебные отношения между составляющими его людьми совершенно прекращаются, война всех против всех сразу сменяется безусловным миром. Современные экономические теории государства с особенною силою выдвигают именно то положение, что и государственное властвование основано на непрерывающейся борьбе, на борьбе общественных классов за экономическое господство друг над другом. Но при этом повторяют ошибку отвергаемых ими отвлеченных теорий XVII и XVIII веков, только в другом направлении. Придавая особенное значение внутренней борьбе составляющих государство классов, они совершенно игнорируют внешнюю борьбу государств между собой.

Между тем, если принять в соображение влияние, какое должна оказывать на общественную жизнь международная борьба, явления общественной жизни получают совершенно иное освещение. Борьба общественных классов может породить только рознь между ними и господство самого могущественного из них, и господство притом исключительно в его собственной выгоде. Из взаимной борьбы общественных классов не может возникнуть чего-либо возвышающегося над ними, над их рознью и враждой, объединяющего их общностью интересов. Поэтому весьма понятно, что, обращая исключительное внимание только на совершающуюся внутри отдельных государств борьбу общественных классов, приходят к отождествлению государственной власти с властью господствующего общественного класса.

Совершенно иначе представится нам дело, если принять в соображение не только борьбу общественных классов между собой, но и международную борьбу государств. Так как в этой борьбе государств участвуют нации, как целые, со всеми составляющими их общественными классами, то борьба эта необходимым образом объединяет общественные классы, составляющие каждое государство, и приводит не к односторонней зависимости одного класса от другого, а к общей взаимной их зависимости друг от друга.

В самом деле, первые, основные условия успеха в борьбе, это — сила единства. А сила целого, конечно, обусловлена силой его частей. Не может быть могущественно государство, значительнейшая часть которого, рабочий люд, эксплуатируемый меньшинством капиталистов, находится в состоянии умственного и физического вырождения.

Не касаясь уже других, более сложных соображений, эксплуатируемая и потому приниженная масса слишком плохой материал для пополнения войска. От солдат требуется физическая сила, известная смекалка, сознание нравственного долга. Но может ли удовлетворить этим условиям малорослое, физически слабое, отупелое от непосильного труда, развращенное обстановкой фабричной жизни население?

Эксплуатация неимущих капиталистами, увеличивая могущество одного общественного класса на счет всех остальных, тем самым расшатывает и подрывает могущество государства, как целого. При других одинаковых условиях в международной борьбе успех будет обеспечен тому государству, где благосостояние распределено ровнее, где капиталистическая эксплуатация слабее, где масса населения более обеспечена необходимыми условиями физического, умственного и нравственного развития.

Нам могут, однако, пожалуй, заметить, что и борьба государств может быть сведена к экономической борьбе, что и в основе международных отношений лежат все те же экономические отношения.

Но, во-первых, едва ли возможно объяснять международные отношения и самый факт существования многих государств одними экономическими условиями. Если бы, как это утверждают сторонники экономического материализма, действительно все общественные отношения, в том числе и международные, определялись, в условиях современной культуры, только господством капиталистов над неимущим людом, то, конечно, собственники всех капиталистических обществ должны бы были соединиться, образовав из себя род синдиката для общей и тем более верной и неуклонной эксплуатации пролетариата. Если такое объединение не совершается или, напротив, между капиталистически организованными государствами идет не прерывающаяся борьба, значит соединение и обособление людей в общественные союзы определяется не одной только зависимостью бедного от богатого, а еще чем-то другим, заставляющим бедных и богатых соединяться вместе для охранения и развития веками вырабатываемой национальной культуры.

Во-вторых, если и допустить, что все международные отношения имеют исключительно экономическую основу, во всяком случае, эта международная, хотя и экономическая борьба, по необходимости, имеет совершенно иной характер и иное воздействие на общественную структуру, нежели внутренняя борьба общественных классов.

Борьба внутри государства предполагает и развивает рознь общественных классов. Борьба государств между собою, напротив, предполагает и развивает в каждом из борющихся единство, солидарность, сплоченность. Не может успеть в борьбе с другими государство, представляющее внутреннюю рознь. Большая часть его сил уйдет на внутреннюю борьбу, и оно окажется слабее в столкновении с противником, не имеющим такой внутренней розни. Затем, эксплуатация капиталистами рабочего класса приводит к нравственному и физическому вырождению массы населения. Но физически слабое, нравственно развращенное и невежественное население не может дать сильной, умелой, дисциплинированной армии. И в мирном соперничестве, в области промышленности, торговли, науки, искусств, нравственного влияния, превосходство, конечно, будет всегда на стороне государства с более здоровой физически и духовно и с лучше обеспеченной материальной массой населения.

Международное соперничество государств, требуя для своего успеха внутреннего единства, сплоченности, по самому существу своему, ведет к большей солидарности составляющих государство элементов. Бедствия, какие влечет за собою война или вытеснение другим государством с международного рынка, отзываются не на одном каком-либо общественном классе, а всегда на всем населении, и на имущих так же, как и на неимущих. Каждый ущерб, понесенный государством в своих международных отношениях, есть общая опасность для всех общественных классов, грозящая всему населению безразлично обеднением, гибелью самостоятельного общественного быта национальной культуры.

Раз будет принята во внимание не только борьба общественных классов внутри государства, но и столь же несомненно и реально существующее международное соперничество, то основой общественного строя, фактором, его определяющим, нельзя уже считать, как это делают представители экономического материализма, одну только зависимость неимущих от имущих. Международное соперничество в значительной степени парализует эту рознь общественных классов, объединяя их сознанием общей опасности от внешнего врага, выдвигая вперед общее достояние всего народа, имеющее больше значения, чем отдельные классовые интересы, осуществление которых, конечно, прежде всего предполагает охрану и развитие самостоятельной национальной культуры.

Все это приводите нас к признанию основной причиной, порождающей образование государств, международной борьбы, приводящей к большой сплоченности племенных общин, к возникновению в них объединяющей власти, первоначально только на время войны, но затем устанавливающейся постоянно и в мирное время и обеспечивающей принудительно мирный порядок.

Дополнение. Проблема происхождения государства и в новейшей литературе находит у различных писателей различное решение. Так, Борнгак принимает в чистом виде родовую теорию и выводить государство из семьи, расширяющейся в род (Staatslehre, стр. 17). Рем также кладет в основу государства соединение родовых групп, но первичной формой общения людей считает не семью, а кровный союз, материнскую группу. (Staatslehre, стр. 268‑273). Менгер в возникновении всякого государства видит, по примеру Гумпловича, акт насилия (Staatslehre, стр. 32). .

Но все чаще и чаще встречается скептическое отношение к данному вопросу. По мнению Ленинга, например, в истории вообще нельзя указать перехода известной совокупности людей от совершенно до-государственного и до-правового состояния к государственному и правовому. А поэтому и не имеет какой-либо научной ценности предложение гипотез относительно того, как этот переход совершился, как возникли право и государство. (Der Staat, III, 2).

И Еллинек находит, что о первичном образовании государств, или об историческом возникновении государства вообще, возможны только гипотезы. Определить пункт, с которого первоначальные формы общения должны быть признаваемы государствами, не так просто. Если отрешиться от представлений о государстве, почерпаемых нами из наблюдения современных государств, и рассматривать примитивные союзы с эволюционной точки зрения, то придется всякую организацию. господствующую, не знающую над собою высшей власти, считать государством. Относительно же того, как различные первобытные организации — орды, племена, семьи — превращались в государства, ничего бесспорного установлено быть не может, хотя бы потому уже, что, по словам Еллинека, “один и тот же результате мог быть достигнуть самыми разнообразными путями, и представляется весьма маловероятным, чтобы процесс образования государств повсюду был один и тот же”. Тут могли играть и играли роль и совместная борьба против общих опасностей, и необходимость искать новых мест для охоты или пастбищ, и религиозные верования (Staatslehre, стр. 259‑260, русск, пер. стр. 171‑172).

С другой стороны, германская литература подробно занималась исследованием вопроса о так называемом вторичном образовании государств или о возникновении их в пределах уже существующего мира государств. Этот вопрос, поводом к обсуждению которого послужило в особенности образование новых союзных государств, не был, однако, привлечен Н. М. Коркуновым в пределы настоящего курса; о нем см. Еллинек,. Staatslehre, стр. 262 и след., русский перевод, стр. 173 и след.

Примечания:

¹* См. мои лекции по общей теории права, § 35.

²* Rousseau. Contrat social, t. I, ch. IV.

³* Ibidem, ch. VI.

⁴* Ibidem, t. VI. ch. II.

⁵* Представителем этой теории в современной литературе является Мэн. Древнейшая история учреждений. 1876.

⁶* Loria, Achille. Les hases économiques de la constitution sociale. 1893 (французский перевод с итальянского оригинала).

⁷* Стр. 380.

⁸* Стр. 361‑368.

⁹* Стр. 2‑3, 125‑133.

¹⁰* Стр. 3.

¹¹* Стр. 5.

¹²* Стр. 6.

¹³* Стр. 6.

¹⁴* Стр. 134.

¹⁵* Стр. 135,136.

¹⁶* Стр. 423.

¹⁷* Стр. 166.

¹⁸* Стр. 192.

¹⁹* Стр. 197.

²⁰* Стр. 198.

²¹* Стр. 199‑200.

²²*  Morgan, Lewis. Ancient Society, or researches in the lines of human progress from savagery through barbarism to civilization. New-York. 1878,

²³* Там же, стр. 6 и 7.

²⁴* Engels. L’origine de la famille, de la propriété privée et de l’état 1893. p. 274.

²⁴* Engels. l. c. p. 273‑281.

²⁵* Rechtsstaat und Socialismus, S. 74‑82.

²⁶* Rechtsstaat und Socialismus, S. 344‑351.