§ 5. Задачи государства.

§ 5. Задачи государства¹*

Принудительным характером государственного властвования определяются, конечно, и задачи, какие могут быть им достигнуты, и границы, какие должны быть поставлены деятельности государства. Так обыкновенно и ставится вопрос, но решается он различными политическими теориями далеко неодинаково.

Всякое принуждение неизбежно стесняет личную свободу и дает себя чувствовать, как более или менее тяжелый гнет. А между тем, личная свобода есть основа всякого прогрессивного развития. Новые идеи не могут зарождаться иначе, как в виде индивидуальных идей, лишь мало-помалу завоевывающих себе общее признание. Где подавлена личная свобода и, следовательно, стеснена индивидуальная инициатива, там, всегда является опасность застоя, рутины. Но и, независимо от этих выгод для общественного развития, личная свобода и сама по себе взятая великое благо для человека, сознающего себя самоцельной, самостоятельной личностью. Личное сознание ставит всегда себя центром всего, все остальное относит к себе, как к цели, во всем остальном видит средство для своих целей. И для государства современный человек не признает себя подчиненным средством, а, напротив, на государство смотрит, как на средство для своих целей.

При таких условиях естественно является вопрос, как согласовать принудительную власть государства с личной свободой, как определить грань, размежевавшую сферу действия государственной власти и область индивидуальной свободы?

Обыкновенно различают при этом три теории, смотря по тому, какое содержание приписывают цели государства. Если признают целью государства осуществление права — это правовая теория государственной цели, или теория правового государства²*. Если, напротив, полагают, что целью государства служит осуществление благосостояния, — это теория полицейского государства. Наконец, в-третьих, если полагают, что цель государства есть осуществление благосостояния, но не безусловно, а непременно в формах права, — это теория смешанная, или теория правомерного государства³*. Иногда дают и более подробное перечисление таких теорий государственной цели, напр., различают, как цель государства, материальное и нравственное благосостояние.

Но подобное различение теорий, смотря по тому, какое содержание придают они цели государства, имеет сравнительно второстепенное значение. В воззрениях по этому вопросу можно заметить и более основное, более глубокое различие. Согласия нет не только в том, что составляет цель государства, но и в том также, что собственно, мы должны разуметь под целью государства, в чем заключается сам вопрос? Другими словами, нет согласия и относительно того, как должен быть поставлен вопрос. Тут можно заметить три различных направления: одни сводят вопрос к тому, ради какой цели существует государство? В таком случае цель государства является основанием (causa finalis) самого бытия государства. Другие понимают вопрос о цели государства, как вопрос о том, какие цели или задачи ставят государству составляющие его люди? При такой постановке цель государства не есть уже основание его бытия, а только принцип его деятельности. Само же возникновение и существование государства объясняется при этом уже не принципом цели, а принципом причины. Наконец, третья группа писателей совершенно заменяет вопрос о цели государства вопросом о задачах его деятельности. Вопрос тут сводится не к тому, какие цели ставились государству, а к тому, какие задачи оно может успешно выполнять.

Итак, первую группу составляют писатели, сводящие вопрос к тому: ради какой цели установлено государство? Это самая старая постановка вопроса, и ее можно назвать телеологической, так как она основана на предположении, что государство не является следствием необходимо действующих в истории человечества причин, а возникает как необходимое средство для определенной цели, обусловливающей его существование. При этом предполагается, обыкновенно, что у государства может быть только одна цель. Такая постановка вопроса допускает различные модификации. Цель, служащая основанием бытия государства, может быть понимаема или как цель субъективная, цель тех людей, которые первоначально образовали государство, или как цель объективная, цель исторического процесса развития человечества, независимая от человеческой воли. Сообразно с этим и различают субъективную и объективную теорию цели государства.

Субъективная теория цели неразрывно связана с теорией произвольного установления государства людьми. Поэтому ее представителями являются последователи школы естественного права, в особенности: Гуго Гроций, Гоббез и Руссо. Они предполагают, что государство сознательно и произвольно установлено было людьми, как средство для определенной, сознательно поставленной цели. Гроций считает целью государства — право и пользу (Est autem civitas coetus perfeetus liberorum hominum juris frnendi et communis utilitatis causa sociatus). Гоббез признавал такою целью безопасность, Руссо — свободу. Это субъективные теории цели теперь сохраняют только исторический интерес. Своевременная наука признала совершенно несостоятельной гипотезу произвольного, путем договора, установления государства⁴* и вместе с этой гипотезой падает и неразрывно связанное с ней учение о сознательно постановленной основателями государства цели.

Другую разновидность учений о цели государства, как основание его бытия, составляют теории объективной цели. Главнейшими ее представителями служат Гегель⁵* и Аренс⁶*.

Гегель считает объективной, определяемой неуклонным процессом диалектического развития абсолюта, целью государства осуществление нравственности: der Staat ist die Wirklichkeit der sittlichen Idee (§ 305). Аренс — осуществление права, в смысле совокупности зависящих от человеческой воли условий всестороннего и гармонического развития личности. Подобная постановка вопроса основана на произвольном и совершенно не допускающем проверки предположении о существовании объективных целей, определяющих совершавшиеся в мире явления. Да если бы даже и признать доказанным существование таких объективных целей, для людей, знанию которых доступна лишь ничтожная часть всего исторического процесса развития, представляется и всегда будет представляться делом невозможным узнать эти цели.

Писатели второй группы оставляют в стороне предположение о существовании объективной цели, определяющей существование государства. Они говорят не о цели существования государства, а только о целях его деятельности. Но при этом они стараются все-таки найти объективное основание для разрешения поставленного ими вопроса в исследовании того, какие именно цели ставили и ставят в действительности государственной деятельности, составляющие его люди. Эта постановка вопроса допускает также две различные модификации. Некоторые предполагают, что у всех людей в общем одни и те же требования в отношении государства, что все ставят ему одни и те же общие задачи. Согласно с этим, целями государственной деятельности они считают то, чего ждут и требуют от государства отдельные личности, его составляющие. Так понимают вопрос о цели государства: Этвеш⁷* и Герман Шульце⁸*. Этвеш признает такою целью деятельности государства, осуществления которой ждут и требуют все составляющие его личности, — безопасность. Герман Шульце доказывает, напротив, что человек ждет от государства содействия во всех его целях, а таких он насчитывает три: право, благосостояние и образование. Уже такое различие во взглядах самих представителей этой теории заставляет усомниться в ее состоятельности. Если бы, действительно, все составляющие государство личности требовали от него осуществления одних и тех же целей, подобное разногласие не могло бы, конечно, явиться. В действительности не трудно заметить, что требования, обращаемые людьми к государству, представляются крайне разнообразными и неопределенными.

Доказательством тому может служить хотя бы рассмотрение тех конституций, которые дают определения цели государства, как бы намечая этим программу государственной деятельности. В конституциях XVIII столетия замечается, правда, наклонность ограничивать задачу государства обеспечением права и безопасности. Но строго последовательного проведения этого воззрения нельзя найти ни в одной из них. Во введении к конституции Соединенных Штатов говорится, что народ установит их “с целью образовать более совершенный союз, установить правосудие, водворить внутреннее спокойствие, устроить общую защиту, содействовать общему благосостоянию и обеспечить от посягательств на свободу”. В двух первых французских конституциях 1791 и 1798 г.г. и в конституции Лигурийской республики цель государства определяется, как “сохранение”⁹* и “обеспечение”¹⁰* естественных и неотъемлемых прав человека. Но конституции эти не проводят последовательно выставленного ими определения, а значительно расширяют задачи государства, вменяя ему в обязанность организовать общественное призрение¹¹* и даровое обучение.¹²* Прямую противоположность представляет широкое определение государственной цели, сформулированное во французской конституции 1848 г. “Принимая республиканскую форму, Франция поставила себе целью пойти более свободно по пути прогресса и цивилизации, обеспечить все более и более справедливое распределение общественных выгод и тягостей, увеличить благосостояние каждого посредством постепенного уменьшения государственных расходов и налогов, и вести всех граждан без новых потрясений, последовательным и постоянным действием учреждений и законов, ко все более и более высокой степени нравственности, просвещения и благосостояния”. В современных конституциях редко встречаются общие определения цели государства. Исключение представляют только конституции союзные и некоторые американские¹³*. В них задачи государства не ограничиваются одним обеспечением права и безопасности, а намечаются четыре задачи: внешняя защита, право, безопасность и благосостояние. Задачи эти так широки, что ими, конечно, охватываются всевозможные человеческие интересы.

Другая разновидность той же теории подставляет вместо отдельных личностей  — народ, составляющий государство, как одно органическое целое. Цель государства тут отождествляется уже не с целями отдельных личностей, а с целями народа. Представителями этого мнения могут служить Франц Гольцендорф¹⁴* и Блунчли¹⁵*. Гольцендорф утверждает, что реальные цели государственной жизни могут быть выводимы только из общего сознания самих народов. А сознание свое народ проявляет в трех основных отношениях, которыми определяются и три цели государства. Народ сознает себя: 1) как обособленное целое в отношении к другим народам, 2) как единое целое в отношении к отдельным индивидам, его составляющих и 3) как объединенное общение в отношении к противоположным интересам составляющих его общественных классов. Соответственно с этим и государство всегда имеет три цели: 1) национальную цель могущества, 2) индивидуальную цель права и 3) общественную цель культуры. У различных народов эти цели могут принимать различное развитие и окраску, смотря по различию народного характера. Выяснение этих различий и их причин есть дело психологии народов. Подобным же образом Блунчли приходит к установлению двух целей государства — сохранения и развития народных сил.

Эти теории основаны на учении исторической школы о существовании особого народного сознания, народного духа, определяющего весь склад и все развитие народной жизни. Между тем, учение о народном духе, понимаемом не просто как суммирование индивидуальных стремлений, а как особая самостоятельная сила, едва ли может быть принято, так как нет никаких данных, его подтверждающих. И, кроме того, подобное обоснование цели государства народным сознанием могло бы быть принято лишь в том случае, если бы население государства все состояло из одной национальности, если бы государство и народность всегда совпадали. Но в действительно существующих государствах мы находим соединение различных народностей, и существует даже воззрение, не лишенное доказательности (Гумпловича), что такое соединение нескольких народностей есть необходимое условие образования государства.

Остается третья группа писателей, понимающих вопрос о цели государства, как вопрос о том, какие задачи могут быть выполняемы государством, сообразно его особенной природе и организации. Так смотрят на дело преимущественно экономисты, напр., Милль, Вагнер, Шеффле¹⁷* Но эта постановка вопроса, как единственно правильная, должна быть усвоена и теорией государственного права, Какие бы ни ставились цели государству, действительно выполнить оно может только задачи, соответствующие его внутренней природе и организации. В осуществлении иных, не сродных ему задач государство не в состоянии будет выдержать конкуренции других общественных союзов.

Обращаясь к рассмотрению вопроса о содержании задач государственной деятельности с этой точки зрения, мы должны признать одинаково несостоятельными обе крайние теории: и теорию, ограничивающую задачу государства единственно охраной права, и теорию, чрезмерно расширяющую задачу государства до отождествления их с задачами человечества. Нет основания ограничивать задачу государства одной охраной прав потому, что принудительная власть, находящаяся в распоряжении государства, представляется пригодным средством не для одной этой цели. Но этого мало, государство и не может ограничиться этой задачей. Чтоб существовать и действовать, оно, по необходимости, должно охранять не одно право, но и свое могущество, упрочивать и развивать его. А уже одна эта задача широко раздвигает рамки государственной деятельности за пределы одной только защиты права. Чтобы быть сильным, государству приходится позаботиться и о преуспеянии народного хозяйства, и о распространении образования, и об обеспечении санитарных условий. Нельзя точно так же считать задачей государства осуществление всех интересов человечества. В числе их есть чисто духовные интересы, к осуществлению которых власть не приложима. Властью нельзя выяснить истины, нельзя вселить в сердце человека веры. Правда, история представляет немало примеров того, как государственная власть задавалась подобными невыполнимыми для нее задачами. Но дело в том, что в результате получались не успехи знания, а остановка научного развития, не утверждение веры, а развитие религиозного индифферентизма. Следовательно, все усилия власти в этом направлении, в лучшем случае, сводились лишь к бесплодной трате сил. Кроме того, если бы задачи государства действительно охватывали собою все задачи человечества, тогда было бы совершенно непонятно существование, наряду с государством, целого ряда других общественных союзов, напр., семьи, церкви, общественных классов и т. п.: они бы должны были тогда поглотиться государством.

В политической литературе нет недостатка и в попытках найти средний путь в определении задачи государства, избегнуть одинаково и крайнего ее сужения, и чрезмерного ее расширения. Из этих средних примирительных теорий наибольшей известностью пользуются учения Аренса и Моля.

Аренс полагает, что государственная деятельность, распространяясь на всевозможные предметы, должна, однако, всегда ограничиваться установлением одних лишь условий осуществления интересов, предоставляя самое осуществление их индивидуальной деятельности. Но дело в том, что осуществление интересов и заключается именно в создании всех условий, необходимых для того, чтобы данное явление, представляющее осуществление нашего интереса, совершилось. Так; напр., сохранение здоровья достигается созданием всех условий, устраняющих заболевание. Если все эти условия даны, то сохранение здоровья делается не только возможным, но и действительно осуществленным. И так, конечно, во всем. Аренс мог идти к такому решению вопроса только в силу предположения о существовании принципиального различия между условием и причиной. В действительности же условия только составные элементы причины. Когда даны все условия явления, дана его причина, и явление необходимо, а не только возможно. Поэтому создание всех условий осуществления человеческих интересов совпадет с самым их осуществлением. Если же понимать дело так, что государство должно создавать не все, а только некоторые условия осуществления наших интересов, то является новый, не разрешенный Аренсом вопрос: какие же именно условия должны быть обеспечены государством?

Вслед за Молем¹⁸* многие¹⁹* видят границу государственной деятельности в том, что государство должно действовать лишь в тех случаях; когда оказываются недостаточными силы отдельных личностей и частных обществ. При ближайшем рассмотрении, однако, эта формула оказывается совершенно неопределенной. Если ее понимать так, что государство призвано действовать лишь при безусловной невозможности осуществить данный интерес без его содействия, то деятельность государства сведется к нулю. В самом деле, нет задачи, которая бы, худо или хорошо, не могла бы быть выполнена частною деятельностью. Даже защита государства от внешних врагов может быть осуществляема частною деятельностью, как мы это видим на примерах поголовного восстания населения в местностях, угрожаемых нашествием неприятеля, и добровольной, по частному почину, организации партизанских отрядов. Если же государство должно действовать и в тех случаях, где оно может выполнить что-либо лучше частных лиц и общества, то туг опять один неразрешенный вопрос заменяется другим, также неразрешенным: в каких же именно случаях деятельность государства предпочтительнее частной деятельности?

Если задачи государства определяются его особенной, сравнительно с другими общественными союзами, природой, мы должны искать оснований для выяснения задач государственной деятельности в свойствах принудительного властвования, как отличительной особенности государства.

Государство, присваивая себе исключительное право принуждения, должно действовать во всех тех случаях, когда без принуждения обойтись нельзя. Действуя всегда принудительно, государство не должно, с другой стороны, распространять своей деятельности на такие области, где принуждение неприменимо. Наконец, государство не может не заботиться о расширении своего могущества уже для того, чтобы быть в состоянии осуществлять власть принуждения. Этими тремя началами и определяются задачи государства.

Государство, прежде всего, должно действовать во всех тех случаях, когда без принуждения обойтись нельзя. Принуждение необходимо, во-первых, для отражения насилия и обмана.

Монополизируя в своих руках принудительную власть, государство не может допускать самоуправной насильственной охраны частными лицами своих прав и потому должно приходить на помощь каждому, подвергающемуся насильственным или обманным действиям. Сюда относится судебная и полицейская деятельность государства.

Во-вторых, принуждение требуется для устранения и таких опасностей, которые не заключаются вовсе в насильственных или обманных посягательствах, но вытекают из факта неустранимой зависимости людей друг от друга. Когда кто-либо, по невежеству или скупости, упорствует в непринятии необходимых санитарных или противопожарных предосторожностей, или не исправляет грозящего падением здания, это представляет для других такую же опасность, как если бы он прямо злоумышлял против них. При отсутствии государственного порядка подвергающиеся такого рода опасности сами бы постарались силою заставить исполнить их требования. Но государство не допускает такого самоуправства и потому должно позаботиться об ограждении моих интересов, принудив моего соседа исполнить необходимые требования безопасности.

Уже эта вторая категория случаев необходимого применения принуждения значительно расширяет сферу государственной деятельности. Но этим дело не исчерпывается: принуждение необходимо, в-третьих, и в тех случаях, когда кто-либо ставится почему-нибудь в положение монополиста. Мирная борьба с монополистом невозможна, а насильственные действия не допускаются государством. Поэтому и тут государство должно придти на помощь, принудительно регулируя деятельность монополиста и этим возмещая не допускаемое государственным порядком противодействие ему частною силою.

Во всех рассмотренных до сих пор случаях государство действует, как охранитель интересов отдельных личностей, его составляющих. Но этим не может ограничиться сфера его действия. Государство и само, как одно целое, имеет свои особые интересы. Уже самое возникновение государства предполагает известную общность интересов составляющего его населения. А затем и существование государства все более и более объединяет его население. Общность политической жизни и общность исторических судеб приводит неизбежно к выработке общих интересов и общих культурных идеалов.

У каждого государства свои особые интересы и культурные идеалы и каждое из них стремится обеспечить своим идеалам и интересам возможно широкое поприще осуществления. Отсюда непрестанная борьба между государствами, то вооруженная, то мирная. Ведение этой борьбы, отстаивание своего могущества и, по мере возможности, расширение его, составляет также необходимую задачу государственной деятельности.

Государство, как одно целое, противопоставляется не только другим государствам, но и элементам розни в самом государстве. Личные интересы, враждебные государственным, особенные интересы отдельных общественных классов, отдельных местностей, различных племен, входящих в состав населения, разнообразных религиозных обществ, существующих в государстве, — все эти элементы розни государство, поддерживая свое единство и самую целость, не может не сдерживать. Иначе оно бы распалось и, во всяком случае, ослабленное внутреннею рознью, утратило бы свое могущество. Государство поэтому, в отношении к розни общественных элементов, является объединяющей силой.

Наконец, государство есть постоянное общение, объемлющее не одно наличное, но целый ряд сменяющихся поколений. Поэтому оно не может руководствоваться в своей деятельности только интересами наличного поколения, только потребностями настоящего времени. Напротив, оно является естественным охранителем интересов грядущих поколений против одностороннего эгоизма настоящего. Оно не может допустить хищнических способов хозяйства, приводящих в близком будущем к полному истощению естественных богатств страны; оно не может по той же самой причине не позаботиться о развитии в стране не одной добывающей, но и обрабатывающей промышленности, оно оберегает население от вырождения и вымирания, обеспечивает нарастающему поколению необходимое образование и т. д.

Если в отношении к отдельным личностям государство является исключительно охраняющей силой, в осуществлении этих общих государственных интересов проявляется творческое значение его деятельности. Ею создается и упрочивается могущество государства, расширяется территория государства, приобретаются удобные границы, богатые области, развивается народное хозяйство, повышается общественная культура.

С другой стороны, нельзя упустить из виду, что при всей широте государственной деятельности есть две области, для нее безусловно недоступные: это область веры и область знания. Средства, которыми располагает государство, бессильны в этой сфере. Принуждением нельзя возбудить чувство веры, нельзя выяснить или доказать истины. Правда, государства иногда задавались этими неосуществимыми целями. Но последствия получались всегда не те, каких ждали. Принуждение в области веры приводило или к изуверству, или к омертвению чувства веры; в области знания — к полному упадку научного мышления. А между тем без веры и знания государству невозможно обойтись.

Такое определение круга задач государства легко может вызвать сомнение: не слишком ли расширяются им границы государственной деятельности? Ведь вне этих границ окажутся тогда только две стороны человеческой жизни: область веры и область знания. Но вся внешняя деятельность человека окажется охваченной государством. Не равносильно ли это полному уничтожению всякой личной самостоятельности в сфере практической деятельности?

Едва ли такие опасения основательны. Не надо забывать, что государство не есть что-то такое само по себе существующее независимо от людей, его составляющих. Государственная деятельность слагается из действий тех же отдельных личностей. Ее задачи, характер, направление, формы определяются также волей людей. Все дело в том, кто именно из участников государственного общения пользуется наибольшим влиянием на определение направления деятельности государства, из-за этого влияния между представителями различных общественных классов, различных партий, идет постоянная борьба.

То или другое направление государственной деятельности есть всегда результате победы в этой борьбе той или другой партии, того или другого класса, тех или других личностей. Только эта борьба мирная, без применения принуждения, так как за обладание властью принуждения и идет борьба. Если же захватившие в свои руки власть станут пользоваться ею в своих партийных интересах для подавления силою враждебных партий, то это вызовет и с их стороны применение также силы и приведет к революции.

И при широком развитии государственной деятельности индивидуальная инициатива не будет подавлена, если все население одинаково будет призвано к участию в политической жизни, если каждому будет открыта возможность добиваться того, чтобы его идеи получали определяющее значение для государственной деятельности, если состав государственных учреждений не будет иметь кастовой замкнутости, если они будут доступны притоку всех живых сил общества, всех выдающихся личностей. Тогда государственная власть и ее органы будут отзывчивы на все значительные веяния общественной жизни, их деятельность не станет вырождаться в неподвижную рутину, а будет способна отзываться на все новые запросы текущей жизни. Тогда каждое расширение государственной деятельности будет расширять вместе и поприще деятельности составляющим его личностям.

Государство есть могущественная культурная сила, но пользуются ею те же люди. Вопрос о том, чему послужит эта сила — открытый вопрос, решаемый в каждый данный исторически момент в зависимости от того, кому удалось приобрести большее влияние. В этом отношении государство можно сравнить с капиталом. Капиталисту он дает огромную власть над неимущими, но из этого еще не следует, что накопление капитала было равнозначно с ограничением индивидуальной инициативы и деятельности. Напротив, сами же манчестерцы, эти представители крайнего либерализма, видят в крайнем развитии капиталистического производства торжество индивидуальной свободы. В государственной деятельности так же нелогично видеть безусловную противоположность индивидуальной деятельности, как и в деятельности капиталиста.

Уже эти соображения должны в значительной степени ослабить опасения чрезмерного расширения государственной деятельности и угнетения ею личности. Но в этом вопросе есть еще одна сторона, обыкновенно совсем ускользающая от внимания исследователей. Противополагать деятельность государства личной деятельности уже потому не всегда возможно, что далеко не во всех случаях ограничение государственного вмешательства дает выигрыш личной свободы, и расширение сферы действия государств вовсе не сказывается непременно, как новое ограничение индивидуальной самостоятельности. Ведь стеснения личной свободы создаются не одним государством, а точно так же и всяким другим общественным союзом, и потому расширение государственной деятельности большею частью знаменует собою не новое стеснение личной самостоятельности, а только замену одной формы зависимости индивида от общества другою. Если, например, государство определяет своими законами и подчиняет надзору своих учреждений взаимные отношения членов семьи, оно этим не увеличивает непременно их зависимости, а ограничивая, напр., родительскую власть, ослабляет этим зависимость детей от родителей, устанавливая взамен того зависимость их от себя. Или другой пример. Если государство откажется от вмешательства в отношения рабочих к фабрикантам, личная самостоятельность рабочих от этого не расширится, а только подчинение государственной регламентами заменится для них более полною зависимостью от капиталиста. В подобных случаях выбор может быть не между государственным вмешательством и личной свободой, а только между зависимостью личности от государства и зависимостью ее от других общественных союзов. А такие случаи составляют решительное, подавляющее большинство. Распространение государственной регламентации на такие стороны индивидуальной деятельности, в которых личность является независимой ни от какого общественного союза, составляет, конечно, редкое исключение.

При таких условиях вопрос о границах государственной деятельности не может быть сведен к противоположению личности только государству. В действительности индивидуальная свобода на каждом шагу стесняется воздействием и других общественных союзов, напр., церкви, семьи, сословия, экономического общения и т. п. Зависимость индивида от общества такой же неустранимый факт, как и зависимость его от влияния окружающей внешней природы. Успехи знания и техники не уменьшают нашей зависимости от природы, а только видоизменяют ее, делая ее менее стеснительной для нас в силу того, что, выясняя себе законы природы, мы научаемся обращать на служение нашим потребностям те самые явления природы, которые прежде оказывались для нас препятствиями или опасностями.

Точно так же и наша зависимость от общества не может быть устранена. И она не зависит от нашей воли, и с нею приходится нам считаться, как с необходимым фактом. С развитием общественной жизни эта зависимость даже возрастает, что обусловливается уже одним фактом все увеличивающегося разделения труда. Да и большая плотность, большая скученность культурного общества приводит к большей зависимости друг от друга составляющих его индивидов. Чем теснее приходится жить, тем чаще приходится сталкиваться. К тому же высшая культура требует и более продолжительного подготовительного воспитания для самостоятельной деятельности. Поэтому увеличивается и зависимость подрастающих поколений, которые тем дольше не могут занять в обществе самостоятельного положения, чем выше общественная культура. Таким образом, подъемом общественной культуры не только не ослабляется зависимость индивида от общества, а даже усиливается. Речь может идти не об уничтожении этой зависимости, а только о том, чтобы сделать ее по возможности менее стеснительной.

Поэтому вопрос о соотношении личности и общества не может заключаться в вопросе о степени зависимости личности от общества. Степень общественной зависимости индивида определяется фактическими условиями общественной жизни, меняющимися с ходом исторического развития, но независящими прямо от человеческой воли. Вопрос может быть поставлен лишь о том, какая форма общественной зависимости в каких отношениях предпочтительнее. Но так как тут дело идет об отношениях наших к людям, — а отношения эти, кроме наших интересов, определяются еще и этическими нормами, — то наименее для нас стеснительной будет форма общественной зависимости, наиболее соответствующая не только человеческим потребностям, но также и этическим требованиям.

Согласно с этим и вопрос о соотношении в частности личности к государству сводится к вопросу о том, насколько желательна замена государственным вмешательством других форм зависимости индивида от общества.

Для разрешения этого вопроса надо выяснить особенную природу государства сравнительно с другими формами человеческого общения. Из всех общественных союзов церковь и государство представляют ту особенность, что организация их определяется этическими принципами. В основе всех других общений лежит простая фактическая зависимость, которой нравственный или юридический характер придается извне церковью или государством. Церковь же и государство этические нормы, определяющая их внутренний строй, получают не извне, не от другого общения, а устанавливают сами для себя. Поэтому зависимость личности от церкви или государства получает характер не просто фактической зависимости, а этической обязанности, обусловленной нормами, определяющими церковную или государственную организацию.

Подчинение церковному авторитету обусловливается исключительно наличностью веры в его богоустановленность. Соблюдение этого условия подчинения церкви необходимо для того, чтобы не исказилась своеобразная природа церкви, как религиозного союза. Поэтому сфера деятельности церкви определяется добровольным подчинением ей в силу веры. Соображения целесообразности тут неприменимы.

Государство, в противоположность церкви, не основывается на внутреннем чувстве веры, на добровольном подчинении. Государство есть местное и принудительное общение. Каждый находящийся на территории государства по необходимости подчиняется его власти и юридическим нормам, определяющим его строй и быт. Могут быть поэтому случаи подчинения этим нормам вопреки убеждению. Но если можно не разделять тех этических принципов, которые лежат в основе данного государственного строя, то нельзя не признавать их этического характера. Подчинение их поэтому все-таки не так стесняет личную свободу, как подчинение голому факту зависимости, например, неимущих от имущих. При подчинении государственному порядку индивидуальная свобода ограничивается во имя хотя и не разделяемого, может быть, но все же этического принципа. Государственная власть требует себе подчинения во имя права, капиталист — во имя только фактического могущества; государство действует всегда в общем, так или иначе понятом интересе, капиталист — исключительно в своем личном интересе.

Между тем, свобода заключается именно в подчинении, согласном с этическими принципами. Человек не может руководиться в своей деятельности безусловным произволом, не может быть совершенно ни от чего независимым, ни в чем не стесняемым. Вся окружающая его действительность на каждом шагу ставит ему ограничения, которые он не может устранить. Но при всех ограничениях нашего произвола, при всей ограниченности наших сил, мы все-таки чувствуем себя свободными, если нам приходится подчиняться лишь тому, что мы сознаем, как наш нравственный долг. Только лишенное всякой этической основы ограничение дает себя чувствовать, как гнет, как рабство.

Личность не может не признавать за собой обязанности уважения к праву и подчиняется этой обязанности в силу требования нравственного долга, не делающего ее несвободной, не лишающего ее нравственной свободы. Подчинение же голому факту превозмогающей силы всегда воспринимается личностью как насилие, как посягательство на ее свободу.

Таким образом, надо придти к заключению, что подчинение государственной власти, как основанное на праве и имеющее форму обязанности, менее стесняет личную свободу, чем подчинение другим проявлениям власти общества над личностью, имеющим форму необходимости, как основанным (за исключением церковного авторитета) на голом факте и лишенным этической основы. А если так, то замена, хотя бы частичная, подчинения личности фактической зависимости от общества юридически урегулированным вмешательством государства представляет, по общему правилу, не проигрыш, а выигрыш личной свободы. Более стеснительная, менее согласная с нравственным достоинством личности, зависимость заменяется при этом другою, менее стеснительной и более сообразной с нравственной природою человека. Поэтому государственное вмешательство в те отношения личности, в которых она и так уже является зависящей от общества, должно быть, по общему правилу, признано желательным именно в интересах самой индивидуальной свободы.

Единственное исключение из этого общего правила составляет подчинение личности церковному авторитету. Подчинение церкви, если ее характер не искажается государственным вмешательством, если это свободная церковь, бывает основано единственно на свободном и всем одинаково доступном чувстве, веры, веры в Бога и в устанавливаемый им нравственный порядок. Поэтому это самая свободная форма подчинения и вмешательство государства в религиозные отношения было бы усилением, а не ослаблением стеснения личной свободы. Но это есть и единственное исключение из общего правила. Во всех других отношениях государственное вмешательство делает менее стеснительной, менее тягостной зависимость индивида от общества.

Легко, однако, может явиться сомнение, не должно ли считать исключением из этого правила и все те случаи зависимости индивида от общества, которые основаны на потребностях духовной природы человека, и в частности, не следует ли в этом отношении наряду с церковью поставить и школу? Не следует ли признать, что государство так же не призвано вмешиваться в дело образования, как и в дела веры? Не трудно, однако, убедиться, при ближайшем рассмотрении вопроса, что вера и образование, церковь и школа, стоят в действительности в совершенно различном отношении к личной свободе. Вера доступна всем: и малому и великому, и бедному и богатому, и мудрецу и простому, хотя бы неграмотному человеку. Религиозное учение и церковная служба, в которых всегда так много образного, действующего непосредственно на чувство, не требуют для своего понимания особой умственной подготовки. Поэтому развитие религиозного чувства никогда не ставится в зависимость от экономических условий. Для веры не требуется материальных средств. Совсем другое дело образование. Современная образованность исторически сложилась в таких условных формах, что образованный и необразованный не понимают друг друга, говорят, так сказать, на разных языках. Для усвоения этой образованности необходима при средних способностях восьмилетняя умственная дрессировка в гимназиях, необходимы значительные материальные средства. Даже усвоение и элементарной грамотности требует, по меньшей мере, двух лет учения и опять материальных средств. Поэтому в деле образования экономическая сторона имеет по необходимости весьма большое значение. И зависимость между людьми по различию их образования не имеет характера того добровольного подчинения, какое мы видим у верующих в отношении к церкви. Необразованный класс подчиняется образованному не свободно, не в силу сознания его духовного превосходства. Необразованные не могут не только ценить, но и понимать образованности. Подчинение тут опирается частью на экономическое основание: образование, получаемое не иначе, как с затратой значительных материальных средств, есть своего рода капитал, частью в силу большего уменья, большей умственной силы образованных, поставленных поэтому в лучшие условия в борьбе за существование. Подчинение необразованных образованным имеет характер необходимости, возникающей из фактического превосходства образованных, а не обязанности, основанной на подчинении в силу свободного убеждения, и потому государство не только может, но и должно регулировать дело народного образования.

Деятельность государства не остается неизменной, не представляет собою постоянного повторения все одних и тех же действий и мероприятий, не распространяется всегда на одни и те же предметы, не сохраняет однообразных форм. Как само государство есть произведение истории, так и деятельность его подлежит историческому развитию и, следовательно, представляет процесс непрерывных постоянных изменений. И предметы, и формы государственной деятельности постоянно видоизменяются. Так как историческое развитие человеческих обществ вообще представляется закономерным, то надо ожидать той же закономерности в частности и в историческом развитии государственной деятельности. Каков же закон этого развития? Современная политическая наука уже поставила этот вопрос, но не дает на него согласного ответа. Напротив, воззрения по этому вопросу различных ученых представляются диаметрально противоположными. Так, Вагнер²⁰* считает основным законом этого развития постоянное возрастание и расширение государственной деятельности, а Лассон²¹*, наоборот, находит в истории постепенное сужение сферы деятельности государства. И каждый из них одинаково ссылается на исторические факты. “Начиная с Востока, говорить Лассон (стр. 322), — этой родины теократически окрашенной деспотии, продолжая эллинами, признавшими внутреннюю свободу человека, так как, допуская вообще, поглощение гражданина государством, они призвали его к участию в политической жизни и самое государство сделали выражением всего идеального содержания чисто человеческой жизни, и кончая римлянами, разумно определившими компетенцию учреждений в публичном праве и вместе с тем, с помощью заботливо выработанного частного права, указавшими деятельности человека навсегда обеспеченную сферу, во всей древней истории сказывается постоянное стремление политического развития к освобождению индивида. Христианство в соединении с германским народным духом обеспечило затем человеку нравственную свободу вне всяких земных ограничений и внутреннюю самостоятельность совести противопоставило и законам государства. По этому пути народы европейской культуры постоянно шли вперед, не без препятствий, остановок и ошибок, но в общем стремясь к единой цели. Наибольшие и решительнейшие изменения принесло с собой последнее столетие: действительную общественность жизни и освобождение индивидуальности во всех не общественных сторонах жизни, как это никогда не бывало прежде. Необычайное изменение всей системы работы над природой и всего оборота по всей земле, могущественное развитие хозяйственной техники и умственного просвещения внесли во весь обиход жизни как индивида, так и государства новое направление... Прогресс стремится к уменьшению числа предметов, на которые распространяется попечение государства”. Вагнер, со своей стороны, ссылается прежде всего на постоянное возрастание государственного бюджета, как на прямое доказательство постоянного расширения государственной деятельности. И каждый из них со своей точки зрения прав. Нельзя отрицать того, что рост бюджета знаменует собою разрастание государственной деятельности. Да и так легко убедиться в том, что деятельность государства делается все шире и все разнообразнее, распространяясь на такие задачи, которые прежде стояли совершенно вне государственного воздействия или даже вовсе в обществе не существовали. С другой стороны, прав и Лассон, утверждая, что историческое развитие политической жизни представляет постепенное освобождение личности от гнета государственной власти. Как же примирить это видимое противоречие фактов? Как согласовать между собою и расширение государственной деятельности, и расширение индивидуальной свободы?

Разгадка этого кажущегося противоречия заключается в следующем. С развитием общественной жизни, наряду с увеличением числа общественных отношений, с увеличением зависимости личности от общества усиливается специализация и дифференциация общественных отношений. Другими словами, развиваясь и разрастаясь, общество делается и разнороднее. Вместо прежнего единого политического общения (πολις), обнимавшего собою все стороны человеческого общения, образуется множество разнообразных общественных единений.

Первоначально государство было вместе с тем и племенной общиной, связанной единством происхождения, и поземельной общиной, и религиозным союзом. Теперь все эти стороны общения развились в самостоятельные формы общения, обособившиеся от государства. Племя, поземельная община, церковь уже более не сливаются с государством. Такая дифференциация общения есть последствие возрастающего развития общения и идет рука об руку с усилением зависимости индивида от общества. Но будучи теперь поставлен в сравнительно большую зависимость от общества в целом, индивид зависит теперь зато не от одного всеобъемлющего общественного союза, как прежде, а все от большего и большего числа разнородных общений. И в этой зависимости от многих различных общений и заключается противовес возрастанию вообще зависимости индивида от общества. Прежде, при меньшей сравнительно зависимости от общества, личность была менее свободна, потому что во всех отношениях зависела от одного и того же политического союза. Теперь, при большей сравнительно зависимости от общества, она свободнее, потому что зависит от нескольких различных общественных союзов, от каждого в определенном только отношении.

Дополнение. При всем разнообразии выводов, к которым приходят в новейшей литературе отдельные исследователи по вопросу о цели, или задачах государства, легко сразу подметить одну общую им черту. Теории объективных целей государства решительно уступают место теории субъективных, или, по выражению Еллинека, “относительных” его целей.

Это, конечно, вполне естественно у Борнгака, для которого государство есть прежде всего “исторически данный факт” и который поэтому, основываясь на том, что “государство истории различно определяет свои задачи”, просто в интересах законченности характеристики государства в его историческом и политическом значении упоминает о задачах, осуществляемых современным государством (Staatslehre, стр. 23‑25). Но и Ленинг, конструируя государство, как юридическое отношение властвования, и указывая на то, что властвование это служит интересам подвластных, а не властвующего, не находит возможным дать научную формулу этих общих интересов, годную для государств всех времен и народов. (Der Staat, III, 3). И, наконец, Еллинек, понимающий государство, как целевое единство и потому с особою обстоятельностью останавливающийся на данном вопросе, говорить в общем социальном учении о государстве только о субъективной его цели, или иначе об “отношении государства к индивидуальным целям”. Соответственно с этим он и занимается исследованием и возведением к общим принципам тех представлений о цели государства, которые отражаются в учреждениях и функциях современных государств (Staatslehre, стр. 243, русский перевод, стр. 160).

Что же касается ближайшего определения отдельных задач государства и тех начал, которыми обусловливается большее или меньшее расширение им сферы своей деятельности, то здесь мнения названных авторов расходятся. Борнгак довольствуется указанием, что современное государство должно быть “источником уравнительной справедливости” для входящих в его составь классов с их противоположными интересами и признает вопрос о пределах деятельности государства вопросом чистой целесообразности (Staatslehre, стр. 23). Еллинек же и Ленинг указывают государству и некоторые конкретные задачи. Таковы, прежде всего защита от внешних нападений и поддержание внутреннего правопорядка вместе с организацией средств и сил, необходимых для осуществления этих основных задач всякого государства. Это, по мнению Ленинга, именно те задачи, относительно которых у индивидуумов имеется убеждение, что они могут быть выполняемы только господствующей над всеми властью. Но и в глазах Ленинга и Еллинека этим цели государства не исчерпываются. На известной ступени развития к государству предъявляется требование осуществлять и иные культурного характера цели или, по крайней мере. способствовать их осуществлению. И вот для того, чтобы установить границу, которую государство не должно переступать, распространяя свою деятельность на эту культурную сферу, Ленинг обращается к “идеалу высшего блага”, как конечной цели стремлений человечества, и к “ценности, приписываемой в этом стремлении личной свободе индивидуума”. Из этих начал, и меняющихся вместе с изменением этических представлений людей, и познается, по мнению Ленинга, норма, сообразуясь с которой наука политики определяет конкретные задачи государства перед лицом, как противоположных интересов отдельных групп наличного поколения, так и интересов наличного и грядущих поколений (Der Staat, III, 3).

Еллинек же стремятся установить ту же пограничную черту, исходя, как и Н. М. Коркунов, из специфических свойств организации государства и средств, имеющихся в его распоряжении. Государство, по словам Еллинека, бессильно против всего, что относится исключительно к области внутренней жизни человека. Его влиянию доступна лишь то, что достижимо для совместной и проявляющейся во вне человеческой деятельности. И, далее, пригодность государства для осуществления тех или других культурных задач обусловливается свойствами его, как единой обширной организации. “Чем более поэтому данные культурные интересы могут быть осуществимы путем централизации, тем более обосновано требование государства и от государства, чтоб оно брало на себя исключительное или, по крайней мере, преимущественное попечение о них”. С точки зрения такого понимания целей государства оно есть для нас в настоящее время “господствующий, являющийся юридическою личностью союз народа, удовлетворяющий путем планомерной, централизующей, оперирующей при помощи внешних средств деятельности индивидуальные, национальные и общечеловеческие солидарные интересы в направлении прогрессивного развития общества” (Staatslehre, стр. 243‑257, русский перевод, стр. 160‑170). Во втором. издании своей книги Еллинек поясняет, что данное телеологическое определение государства не есть определение существа государства, как такового, а служит единственно критериумом ценности государства. Государство, которое не соответствовало бы этому, основанному на наших современных политических воззрениях масштабу, не перестало бы быть государством; оно только представлялось бы нам государством низшего достоинства (Staatslehre, стр. 257, примечание)²²*.

Особняком стоит в новейшей литературе со своими воззрениями на цель государства Антон Менгер. Какой-либо общей цели государства, по его словам, не существует, и этим термином обыкновенно называют просто интересы отдельных входящих в состав государства групп. Таких групп он насчитывает приблизительно четыре. Это, во-первых, высшие властители государства, то есть в монархии монарх и его семья, в республике — ее меняющиеся правители; их цели — мощь и блеск. Далее идет дворянство со свойственным ему стремлением к привилегиям. Третье место занимает среднее сословие, специфически заинтересованное в материальной и духовной собственности. И, наконец, интересы последней четвертой группы, неимущих народных масс, заключаются в обеспечении себе средств существования. Степенью фактического могущества той или другой группы определяется возможность для нее осуществлять свои цели под видом целей государства. (Neue Staatslehre, 2 Auflage, Jena, 1904 стр. 157 160; книга Менгера имеется на русском языке в нескольких переводах под названием “Новое учение о государстве”. Таковы переводы Кистяковского и Жбанкова и более дешевые издания “Голоса” и “Просвещения”).

Нетрудно видеть, что вопрос о цели или задачах государства трактуется в современном государствоведении в общем кратко и формально, что в достаточной мере объясняется преимущественно формальным характером самой науки о государстве. Более детальное и конкретное обсуждение проблем отдельных задач государства, пределов и форм государственного вмешательства ведется главным образом в экономической литературе.

Примечания:

¹* Градовский. Современные воззрения на государство и национальность. (В его сборнике: Национальный вопрос в истории и литературе, 1873, стр. 30‑141). (Собрание сочинений, т. VI). Holtzendorf. Principien der Politik. 1879. Paal Leroy-Beaulieu. L’etat moderne. 1890.

²* W. Humboldt. Versuch die Grenzen der Staatsthätigkeit zu bestimmen.

³* Gneist. Rechtsstaat; Bähr, Rechtsstaat. 1864.

⁴* Смотри об этом мои лекции по общей теории права. § 37.

⁵* Hegel. Grundlinien der Philosophie des Rechts, §§ 257 und ff.

⁶* Ahrens. Naturrecht, II. §§ 105‑106; Organische Staatslehre, §§ 84‑140.

⁷* Eotvös. Der Einfluss der herrschenden Ideen des XIX Jahrhunderts auf den Staat. II, S. 57‑116.

⁸* Schulze. Einleitung, S. 125‑156.

⁹* Конституция. 3 сентября 1791 г., декларация прав (1789 г.), ст. 2.

¹⁰*Конституция 24 июня 1793 г., декларация прав, ст. I, Лигур. декларация, ст. 1.

¹¹*Конституция 91. тит. I; Конст. 93, ст. 21; Лигур. декл. ст. 3.

¹²* Конститиуция 91, тит. I; Конст. 93, декл. ст. 22; Лигур. декл., ст. 3.

¹³* Германия 1871. Введение: “Для защиты союзной территории и действующего в ней права, а также для попечения о благосостоянии немецкого народа”, Швейцария 1874, ст. 2. “Союз имеет целью обеспечить независимость отечества извне, охранять спокойствие и право союзных кантонов и возвышать их общее благосостояние”.

¹⁴* Парагвай. 1870. Введение: “установить правосудие, обеспечить внутреннее спокойствие, устроить общую защиту, содействовать общему благосостоянию и предоставить благодеяние свободы нам, нашим потомкам и всем людям, которые поселятся на парагвайской земле”. Подобное же определение, но только без упоминания об иностранцах, и в конституции Коста-Рики 1871 г.

¹⁵* Holtzendorff. Principien der Politik, S. 228.

¹⁶* Bluntschli. Staatslehre, S. 345‑368.

¹⁷* Милль. Основания политической экономии, II, стр. 319 и сл. Wagner. Allgemeine Volkswirtschaftslehre, I, S. 294 ff. Schäffle. Bau und Leben, IV, S. 327 ff.

¹⁸*Моhl, Polizeiwissenschaft, I, S. 19 ff.

¹⁹* В нашей литературе проф. Андреевский. Полицейское право, I, стр. XXIII.

²⁰* Wagner. Allgemeine Volkswirtlischaftslehre, I, S. 308 ff. “Das Gesetz der wachsenden Ausdehnung der Staatsthätigkeiten”

²¹* Lasson. System des Rechtsphilosophie, S. 310.

²²* Из современных государствоведов только Рем вводить в “эмпирическое понятие” государства момент цели в весьма общей формулировке. Государство, по его мнению, есть союз для достижения “светских целей”. (Staatslehre, стр. 31, 38).