Письмо К. Е. Ворошилову от 30 марта 1956 г. от заключенного Р. А. Маркарян

Разослать членам и кандидатам в члены

Президиума ЦК КПСС, секретарям ЦК КПСС и

т. Руденко Р. А.

9/IV.56 г. [п.п.] К. Ворошилов

Копия

Секретно

Лично

Председателю Президиума

Верховного Совета Союза ССР

гражданину Ворошилову К. Е.

от заключенного

Маркарян Рубена Амбарцумовича,

числ[ящегося] за Верховным судом СССР

Заявление

Прошу извинения за то, что отрываю Вас своим заявлением от важных государственных дел. Я бы не беспокоил Вас, если бы не несправедливое отношение ко мне со стороны следственных органов. Уверен, что Вы поинтересуетесь моим делом и моей личностью и ради соблюдения советских законов не позволите, чтобы по фантазии следователей и явно необоснованным и клеветническим материалам меня расстреляли как врага советского народа, интересы которого я защищал с 1918 г., с юношеских лет.

Главная военная прокуратура арестовала меня в начале 1955 г. и предъявила обвинение как участнику «заговорщицкой группы Берия — Багирова». Не имея ни прямых, ни косвенных улик к привлечению меня к ответственности как врага народа, она приступила к проверке моей деятельности за 1937-1941 гг. в органах Азербайджанского] НКВД, где я работал до 39 года не на руководящей работе, а затем был выдвинут как заместитель] наркома. Почему-то Главная военная прокуратура не интересуется моей работой до 1937 г. и после 1943 г., когда я навсегда выехал из Азербайджана в другую республику. В общей сложности в органах ЧК МВД я работал 33 календарных года и в конце 1953 г. ушел на пенсию по выслуге лет. Вам хорошо известно, какие были тяжелые годы [19]37—1941 и какая работа была возложена на органы НКВД. Дисциплина была железная. Никто не имел права возражать старшим начальникам, и их приказы все, в том числе и я, выполняли без обсуждения. В противном случае работников привлекали к ответственности как врагов народа. Так мы все были терроризированы руководством наркомата. Партийная организация в лице

1 -го секретаря ЦК КП(б) Азербайджана] Багирова всегда поддерживала руководство в лице НКВД. На протяжении такого периода на любого советского работника, тем более если бы работал в таких ненормальных условиях, можно найти те или иные служебные ошибки, а поскольку следственные органы задались целью во что бы то ни стало очернить меня и включить в контрреволюционную группу Б-Б, то они так и сделали.

Я лично о существовании группы Б-Б и активной ее вражеской деятельности ничего не знал до разоблачения Берия и ознакомился с соответствующими документами, опубликованными ЦК КПСС. До моего ареста, в течение почти двух лет, следователи начали сбор компрометирующих] материалов на меня от разных, я бы сказал, случайных свидетелей, с явным упором обвинить меня. Такое стремление следственных органов приписывают тому, что я имел к концу своей службы сравнительно большое, высокое звание генерал-лейтенанта и несколько лет работал под руководством этих врагов, не зная их вражескую работу. В архивах были обнаружены некоторые количества следственных дел за [19] 37-41 года, в которых я принимал участие при ведении следствия или подписывал документы в силу своего служебного положения. Эти дела в свое время рассматривались судебными органами вплоть до Военной коллегии Верховного суда СССР или Особым совещанием НКВД СССР. В настоящее время выявлено, что большинство дел в свое время было сфальсифицировано работниками НКВД путем нарушения советских законов. Действительно, часть арестованных тогда избивались, причем руководство это объясняло специальной установкой Москвы. Правильно это или нет, мне неизвестно. Но я хорошо знаю, что лично своих арестованных я не бил, дела их не фальсифицировал и фиксировал в точности все то, что было сказано ими. В те годы и позже очень много жалоб было со стороны осужденных заключенных, и Вы нигде не найдете, чтобы они в своих жалобах упомянули мою фамилию так же, как фамилии остальных работников, которые применяли к ним репрессивные меры. Это все хорошо известно Главной военной прокуратуре, и работники последней, которые непосредственно занимались моим делом, знают, что я участником контрреволюционной группы Б-Б не мог быть. С ними тесной связи не имел. За всю жизнь Берия я видел в своем кабинете до 1945 г. всего четыре — пять раз по служебным делам по 3-5 минут, а Багирова до 1943 года тоже только в кабинете с участием моего наркома при служебных приемах. Мои отношения были чисто официальные, и никогда я не подозревал, что тот и другой могут заниматься контрреволюционной деятельностью. Они пользовались неограниченным доверием партии и правительства и никогда не высказывались о своей подлой работе, иначе я бы донес об этом в ЦК ВКП(б). Моим следователям очень хорошо известно и то, что по тем архивным делам, по которым они меня неправильно обвиняют как фальсификатора, помимо моей подписи имеются санкции соответствующих прокуроров, независимо от того, в какие судебные органы направлялись эти дела и по каким материалам обвиняемые были арестованы. Большинство этих прокуроров продолжают работать и в настоящее время. Если я участник группы Б-Б, то кто же они, эти прокуроры, которые непосредственно занимались арестованными больше, чем я. Они встречались с ними, даже допрашивали. Помимо бакинских спецпрокуроров дела, рассмотренные Особым совещанием, повторно проверялись и московскими прокурорами. Причем во время заседаний Особого совещания всегда присутствовали генеральный прокурор СССР и его помощники, также большое количество их подчиненных, которые докладывали обсуждаемые дела. Как же при таких условиях эти блюстители советских законов пропускали сфальсифицированные дела? Почему же теперь они в стороне? Ведь директива ЦК ВКП(б) от 17.XI.1938 г. прямо говорит, что в таких случаях прокуроры наравне должны отвечать. Почему Главная военная прокуратура так односторонне выполняет директиву партии с явным пристрастием ко мне? Когда я пытался от следователя подполковника юстиции Громова узнать, почему в те годы так поверхностно подходили к следственным] делам руководители судебных и следственных органов СССР, так он прямо заявил, что общая линия всей судебной следственной работы по всему Союзу была вражеская. Если это так, то почему же я должен отвечать за такую линию, за такую политику? Что я из себя представлял, чтобы повлиять на такую вражескую политику по всему Союзу? Почему так явно раздували мое дело, меня сделали врагом и включили в предательскую группу Б-Б? Я знаю, что ни партия, ни правительство не позволят, чтобы раздули это дело и такого невинного человека, как я, сделали врагом и добились расстрела. Несмотря на это, Главная военная прокуратура при помощи ложного, клеветнического материала моих недоброжелателей искусственно меня сделала врагом советского народа, и я буду расстрелян, если Вы не окажете справедливую помощь. Если Главная военная прокуратура взялась исправить ошибки 1937-1938 гг., так пусть она объективно исправляет эти ошибки. Зачем я должен отвечать за действия Б-Б, которые, как теперь вскрыла партия, были очень грязными людьми и занимались предательством. Мог ли я в 1937-1940 гг. подозревать, что они враги? Мог ли я подумать, что они допущены к столь ответственным должностям без предварительной проверки, что они обманули партию и занимались вредительством? Следственные органы абсолютно не считаются с положением, при котором в те годы приходилось мне работать. К вопросу, который для меня имеет жизненное значение, они подходят формально и с точки зрения мирной и спокойной обстановки 1955-1956 гг. Ведь не так же было в те годы. Нужно же хоть приблизительно представить внешнюю и внутреннюю обстановку СССР и к делу подходить с этой точки зрения. Ниже я изложу при каких условиях мне приходилось работать под руководством первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана] Багирова, на которого директивными органами было возложено руководство работой НКВД. Помимо этого такие же указания он имел из НКВД СССР, и по какому бы вопросу внутреннего порядка из Азербайджанского] НКВД мы ни обращались в центр за разъяснением или получением разрешения, всегда устно или письменно нам давали знать из Москвы, что все вопросы на месте нужно согласовать с Багировым и в центр нечего обращаться. Вот в таких условиях я 2-3 месяца работал в качестве врио наркома, а с февраля 1939 г. до августа 1941 г. — замнаркома. В августе месяце был прикреплен к войсковым подразделениям. Вместе с ними перешел в Иран, где находился 8-9 месяцев, выполняя разные боевые задания МВД СССР. Еще в 1939-1940 гг. мною лично был поставлен вопрос сначала перед Багировым, а потом перед Москвой о моем переводе из Азербайджана. Ближе сталкиваясь с ним по работе, я тогда убедился, что с этим человеком невозможно работать. Он считал себя «искушенным» чекистом и требовал больше арестов и больше суровости к советским людям и своим работникам. Он все время дергал, терроризировал и страшил нас, что мы или поддерживаем врагов, или не вскрываем их к[онтр]р[еволюционную] работу или окончательно выдохлись и не можем разоблачить деятельность врагов, которые, по его мнению, перешли в глубокое подполье и занимаются вредительством, хотя никаких признаков к такой оценке положения и не было. Мои взаимоотношения с наркомом Емельяновым также были неважные. Он и Багиров и др. др. всегда поддерживали [так в тексте. — Ред.]. Свое намерение о переводе я мог осуществить только в начале 1943 г. с назначением в Дагестанскую] АССР в качестве наркома внутренних дел. Мне пришлось в такой нездоровой атмосфере 2-3 года работать под руководством Багирова. Это обстоятельство прокуратура во внимание не принимает, хотя имеются документы, свидетели, подтверждающие узурпаторство Багирова и явную защиту Москвы всех его незаконных деяний. При таких условиях кто мог против него пикнуть? Тем более что я бессознательно доверял ему как представителю высших органов власти. Впрочем, что же мне говорить об этом, Вам все хорошо известно, каким весом он пользовался в Москве у руководителей партии и правительства. Все указания он давал от их имени.

В Дагестане с 1943 г. я работал под руководством Дагестанского] обкома КПСС и МВД СССР в лице С. Н. Круглова и К. А. Серова. Вам небезызвестно, что в военные годы в Дагестане было очень напряженно. Несколько тысяч дезертиров с фронта скрывались в горах. Из них более 300 чел[овек] под руководством немецко-фашистских агентов (парашютистов) активно занимались бандитизмом. В некоторых высокогорных районах совместно с чеченцами было поднято восстание против советской власти. Под руководством партии мне удалось за короткий период ликвидировать все банды не только на территории Дагестанской АССР, но частично и в Чечне, также дезертирство.

Сейчас, когда вся работа НКВД при руководстве Берия признана вражеской, я хотел, чтобы следственные органы собирали материалы, как я работал без руководства Берия — Багирова. В связи с этим просил, чтобы Гл[авная] воен[ная] прокуратура приобщила к моему следственному] делу все мои служебные и партийные характеристики после 1943 г., чтобы доказать свою честную работу, В этой просьбе мне было отказано по совершенно необоснованной мотивировке. Это лишнее доказательство, как Г[лавная] в[оенная] прокуратура] не объективна ко мне. Она не хочет приобщить к моему следственному] делу положительные для меня документы и довольствуется теми неправдивыми и клеветническими показаниями, какие были получены следователями от моих недоброжелателей. Почему же такое пристрастие ко мне? В ряде других моих просьб аналогичного порядка также получил отказ. Этим именно объясняю тенденциозность прокуратуры и стремление последней довести меня до расстрела, несмотря на то что я такого сурового наказания не заслужил и врагом советского народа не был. Если бы я чувствовал такую вину, то никогда не беспокоил бы Вас. Поскольку огульно, искусственно включили меня в группу Б-Б и без основания сделали врагом советского народа, интересы которого защищал десятки лет, я и прошу Вашей пощады, иначе прокуратура несправедливо добьется своего желания так же, как следствие по моему делу проведено ею явно не объективно.

На допросе я дал вполне искреннее показание, говорил все то, что было мне известно, даже вскрыл кое-какие факты, которые не были известны следователям. Несмотря на это, последние все же остались недовольны моими показаниями, что я не говорил о своей вражеской работе в группе Б-Б. Как я могу говорить об этом, когда я ничего не знал и даже не подозревал о предательстве Б-Б так же, как и многие работники органов МВД, которые были все время в окружении Б-Б и продолжают работать и в настоящее время. Я же с ними, с этими предателями, не был связан и доступа к ним вообще не имел. Это можно доказать фактами, свидетелями. Занимая такое высокое положение в стране, имея сотни близко расположенных крупных работников во всесоюзном масштабе, разве Б-Б могли интересоваться моей личностью? Что я представлял для них? Какое у меня было положение? По всем признакам я был далек от них, потому и не знал о вражеской деятельности этих предателей.

Прокуратура не желает подвергать анализу все это обстоятельство и мою работу на протяжении 33 лет (в органах я больше работал без руководства Б-Б), она не желает вскрыть истинную причину допущенных мною тех или иных ошибок, но считается с моим культурным и общеобразовательным уровнем и придерживается формальной точки зрения, искусственно включая в треклятую группу Б-Б. С горечью сердца и тревогой за свою судьбу, за несправедливое отношение ко мне со стороны следственных] органов я обращаюсь к Вашей совести с просьбой разобраться в моем деле и не принести меня в жертву ради этих врагов. С ними я не был связан. Я выходец из низов. Благодаря советской власти и коммунистической партии из простого рабочего без соответствующего образования я дошел до руководителя среднего звена органов МВД. Меня Круглов и Серов хотели дальше выдвигать и перевести в Москву. Считался неплохим работником органов. Именно за хорошую общеполезную работу дважды (в 1946, 1950 гг.) был избран депутатом Совета Союза Верховного Совета СССР и десятки раз в местные Советы и руководящие партийные органы. Из 6 членов семьи — 5 человек с высшим образованием по разным специальностям. Все это благодаря советской власти. Я должен об этом констатировать, чтобы опровергать чудовищное мое обвинение. Если бы я принимал участие в группе Б-Б, то был бы изменником не только в отношении Родины и советской власти, но и по отношению своих детей, своих родных. Разве я мог позволить себе такое вероломство? Может ли быть такой отец, который предал бы своих родных и любимых детей? Таким подлецом я не мог бы быть. Я любил свою Родину так же, как и родных детей, которые воспитаны партией. Я не такой негодяй, чтобы забыть заботу партии обо мне и моих детей. В каких бы условиях я ни находился, вечно буду благодарен партии и советской власти.

Советскую власть я начал защищать активно с юношеских лет, когда не знал этих врагов. Еще в 1918 г. поступил добровольцем в Красную армию. В 1921 г. из Красной армии, будучи еще беспартийным, добровольно перешел в органы ЧК, чтобы принимать личное участие в укреплении советской власти в Азербайджане. Вам хорошо известно вооруженное сопротивление против молодой власти со стороны местной буржуазии, беков, кулаков под руководством иностранных разведок (Англии, Турции и т. д.). В этой борьбе, не считаясь с личным благополучием, с положением семьи и детей, я всегда находился в первых рядах. В какой бы тяжелый и опасный участок ни перебрасывали меня, всегда и везде оправдывал доверие партии. Это можно видеть по личному делу. Служить революции в рядах честных чекистов я считал смыслом жизни. Добровольно и навсегда остался в органах ЧК, потому что хотел быть частицей этого коллектива, чтобы активно защищать интересы советской власти. Моя ли вина, что несколько лет я находился в подчинении врагов Б-Б, как и многие сотни др. работников органов, которые работают и сегодня. Десятки лет я трудился не для этих врагов, о предательстве которых я не знал, а только и только для советской власти. Свыше 14 месяцев как я заключен в одиночную камеру Бутырской тюрьмы в ожидании смерти, хотя, повторяю, что такого сурового наказания я не заслужил. Но учитывая чисто формальное отношение следователей к моему делу, пришел к такому выводу с первых дней своего ареста. Но сколько ни ломали они головы, логику же не могут отрицать? Нельзя так грубо использовать создавшуюся ситуацию в связи с делом Б-Б, закрыв глаза на имеющиеся факты, полагаться только на фантазию и на этой основе сделать меня контрреволюционером, заговорщиком против советской власти. Фальсификатором следственных] дел или участником группы Б-Б я не был и никогда такого доказательства при объективном подходе у следователей не было и не будет, к каким бы хитростям они ни прибегали. И чувствуя явную несправедливость ко мне, я нахожусь в таком отчаянном положении и душевном страдании, что не могу сконцентрировать свои мысли и ясно, более понятно их выразить в своем заявлении, чтобы Вы знали о моих переживаниях и горестях в результате несправедливости. Я временами теряю свой рассудок и нити мысли, потому так нескладно получилось у меня с данным заявлением, за что прошу прощения. Неужели из-за того, что я знал врагов народа Б-Б и некоторое время находился в их подчинении, я теперь должен быть расстрелян? Неужели мои дети должны страдать из-за этого? Как же можно без доказательства сделать меня участником группы Б-Б? Я верю в высокое милосердие и объективность советского суда. Я верю в Ваше гуманное отношение к советским людям и в мыслях не допускаю, что ко мне, к моему делу подход будет не с формальной точки зрения, как это сделала прокуратура, а по существу и по результатам моих чистосердечных и правдивых показаний. Врагом советского народа я не был и не буду до последнего вздоха. Если же Главн[ая] военная прокуратура в результате необъективных и клеветнических материалов и фантазий следователей будет осуществлять свое намерение и на суде будет добиваться моего расстрела, то прошу обратить внимание на мое предсмертное заявление на Ваше имя о помиловании и не утвердить такой незаслуженный приговор суда в отношении меня. Не позволяйте, чтобы со мной расправлялись так, как хотели мои личные враги и недоброжелатели. Я не хочу умереть как предатель, как враг и вечно быть проклятым советским народом и моими родными. Прошу верить, что врагом советского народа я не был.

Прошу учесть, что я старик, инвалид с переломом позвоночника и по др. болезням. Со слезами на глазах обращаюсь к Вам перед судом с просьбой пощадить меня и не допустить, чтобы, искусственно включив меня в группу Б-Б, сделали врагом. До последнего вздоха я буду благодарен партии и советской власти за себя и своих детей. Повторно прошу извинить за беспокойство.

Маркарян

30 марта 1956 г. Бутырская тюрьма Верно — подпись.

Копия верна: [п.п.] [подпись неразборчива]

Разослано:

т. Булганину Н. А.                 т. Брежневу Л. И.

т. Кагановичу Л. М.              т. Жукову Г. К.

т. Кириченко А. И.                т. Мухитдинову Н. А.

т. Маленкову Г. М.               т. Фурцевой Е. А

т. Микояну А. И.                   т. Швернику Н. М.

т. Молотову В. М.                 т. Шепилову Д. Т.

т. Первухину М. Г.                т. Аристову А. Б.

т. Сабурову М. 3.                  т. Беляеву Н. И.

т. Суслову М. А.                    т. Поспелову П. Н.

т. Хрущеву Н. С.                    т. Руденко Р. А.