Просьба о помиловании от 8 октября 1954 г. от осужденного к смертной казни А. 3. Кобулова

Реквизиты
Государство: 
Датировка: 
1954.10.08
Метки: 
Источник: 
Политбюро и дело Берия. Сборник документов — М.:, 2012. С. 715-718
Архив: 
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 475. Л. 168-172. Копия. Машинопись.

 

 Совершенно секретно

Экз. № 1

Копия

В[есъма] срочно

В Президиум Верховного Совета

Союза ССР

от осужденного к смертной казни

быв[шего] генерал-лейтенанта

Кобулова Амаяка Захарьевича

Просьба о помиловании

Арестован я по делу Берия. Больше года велось следствие по моему делу. 1 октября 1954 г. Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор, согласно ст. 50-16 УК РСФСР, меня расстрелять.

I. Должен доложить, что следователь Каверин (Прокуратура СССР) дело мое вел тенденциозно, необъективно, прибегая в процессе следствия к грубым нарушениям закона. О неправильных действиях следователя] Каверина я писал заявления в адрес руководящих инстанций и генеральному прокурору. Всего написано мною 9 заявлений: на имя Г. М. Маленкова — 2 заявления; Н. С. Хрущева — 3; Н. А. Булганина — одно и 3 заявления генеральному] прокурору. 9 сентября 1954 г. меня допросил полковник Сучков (Прокуратура СССР). Он в процессе допроса заявил мне, что «прошли времена Берия, когда следственные органы скрывали от суда жалобы арестованных. Все заявления ныне приобщаются к делу, и суд имеет возможность ознакомиться с жалобами арестованного. Во всяком случае заявления арестованного, адресованные генеральному прокурору, должны быть обязательно при следственном] деле». Парадоксально, но факт — ни одного моего заявления из девяти, адресованных мною руководству, как указал выше, в деле не оказалось. 13 и 23 сентября этого года, т. е. задолго до судебного разбирательства моего дела, я написал в Военную коллегию и попросил поинтересоваться судьбой моих заявлений, хотя бы адресованных в Прокуратуру СССР, но, к сожалению, безрезультатно.

Таким образом, все мои жалобы в адрес следствия Военная коллегия не учла.

А это весьма важно, ибо почти все обвинительное заключение построено на голословном утверждении следователя. Я не имею возможности, при моем нынешнем положении, перечислить все незаконные действия следователя Каверина.

Если Президиум Верховного Совета найдет возможным и необходимым поинтересоваться судьбой моих заявлений, я был бы бесконечно благодарен. Ибо ознакомление Президиума Верховного Совета СССР с моими жалобами даст возможность объективного суждения по моему делу.

И. По моему делу Военная коллегия вынесла явно несправедливый приговор. Несправедливость приговора заключается в том, что Военная коллегия при судебном разборе моего дела подошла однобоко, необъективно; ходатайства, возбужденные мною 23 сентября, были неосновательно отклонены.

Приведу факты, (только некоторые):

1)    В обвинительном заключении говорится, что я в 1937 году работал в секретнополитическом отделе НКВД Грузии под руководством своего брата, осужденного по делу Берия к ВМН, выполнял указания Берия, и это обстоятельство, т. е. выполнение преступных заданий Берия, послужило причиной дальнейшего моего продвижения по службе.

Докладываю Президиуму Верховного Совета СССР, что в 1937 году я в сек[ретно]-пол[итическом] отделе не работал и вообще в Тбилиси не был. Я работал на периферии. Просил Военную коллегию взять справку из моего личного дела. Просьбу мою отклонили.

На суде меня спросили — с какого времени я знаю Берия. Я доложил: В 1929 году Берия с группой работников ГПУ Закавказья, 7-8 человек, выехал в Баку для ликвидации филиала «Промпартии» в Азербайджанской нефтяной пр[омышленно]сти, возглавляемой гл[авным] инженером Азнефти Тагианосовым. Я был в этой группе, допрашивал крупного вредителя быв[шего] н[ачальни]ка строительства Баку-Батум-ского нефтепровода Булгакова, в последующем осужденного.

В приговоре Военной коллегии сказано, что моя преступная связь с Берия начинается с 1929 года. Почему? На каком основании? Неужели моя честная работа по разоблачению крупного контрреволюционера, вредителя является моим грехопадением? Не вышло с 1937 годом, как утверждалось в обвинительном заключении, так взяли совершенно неосновательно 1929 г. как начало моей преступной связи с Берия.

2)    В обвинительном заключении сказано, что я, будучи резидентом НКВД в Германии, в 1939-1941 гг. систематически дезинформировал Правительство СССР.

Я доложил суду, что никогда никакой информации я в правительство не направлял. Вся моя информация шла в адрес Развед[ывательного] управления] НКВД СССР. Просил истребовать справку. Моя столь простая, но важная просьба отклонена. А в приговоре сказано, что я направлял дезинформацию Берия, а он, в свою очередь, в правительство. Неверно. Докладываю со всей ответственностью верховному органу Советского государства, что я никакой информации непосредственно Берия никогда не направлял. Вся информация, повторяю, шла в адрес Развед[ывательного] управления] НКВД СССР. Прошу проверить и убедиться.

3)    В приговоре сказано, что я в процессе допросов истязал и пытал арестованных. На суд в качестве свидетеля по этому вопросу был вызван гр[аждани]н Яковиди, арестованный в Гаграх в 1938 году, в конце августа. Яковиди показал на суде, что он сидел в камере размером 3x4 кв. метра, где помещалось 37(!) человек арестованных; на допросе его били по заданию Кобулова в ноябре 1938 года. Яковиди бесцеремонно показывает, что я якобы заходил во время его допроса в ноябре и дал указание следователю избить. Ложь от начала до конца. Почему? Потому, что в октябре 1938 г. я был переведен из Гагры в Сухуми, а в ноябре — в Киев, и, естественно, физически я не мог дать подобных указаний. Моя служба в этот период в Сухуми и Киеве подтверждается обвинительным заключением (стр. 9).

4)    В приговоре сказано, что я сеял национальную рознь между великим русским народом и другими народами СССР. (Может быть, формулировка не точная, но смысл докладываю правильно.)

По данному вопросу на суде дал показания Никитин, который заявил, что Кобулов в беседе с ним сказал, что в Риге русские милиционеры должны быть заменены латышами.

На самом деле было так: в мае 1953 г. я был в командировке в Берлине, где познакомился с Никитиным (он секретарь парткома уполномоченного МВД СССР в Германии).

В процессе беседы выяснилось, что многие наши работники, проживающие в Германии 4-5 и больше лет, не овладели абсолютно немецким языком. На это я заметил Никитину, что у нас и в Прибалтике такие курьезы, когда участковым милиционером состоит узбек или казах, и он в беседе с колхозниками прибегает к помощи переводчика. Собственно, то же самое подтвердил и Никитин в своих показаниях на суде. Где же здесь «разжигание розни между великим русским народом и другими народами СССР».

5)    В приговоре сказано, что я провалил работу с закордонной агентурой. Совершенно несправедливое обвинение.

Работая заместителем н[ачальни]ка Главного управления МВД СССР по делам военнопленных, я работу по закордонной агентуре поставил на квалифицированную основу. Нами передано советским разведорганам до ста высококвалифицированных агентов, завербованных среди военнопленных, содержащихся в СССР. Эта работа, проделанная управлением, возглавляемым мною, при непосредственном моем участии был [а] доложен [а] министром С. Н. Кругловым И. В. Сталину 9 мая 1950 года. Просил Военную коллегию взять этот документ, но к сожалению и великому моему огорчению и эта простая просьба отклонена.

Докладываю Президиуму Верховного Совета СССР, что я ничего преступного с Берия не имел. Я знал Берия только по занимаемому им официальному положению в партийном и государственном аппарате. Никаких преступных, антипартийных и противогосударственных заданий я не выполнял. 26 лет работал в органах НКВД — МВД честно, жил скромно. Было бы наивно и глупо с моей стороны утверждать, что у меня не было грубых ошибок в своей практической работе. Но отнюдь не заговор и не борьба против существующего строя. Бейте меня за эти проступки, но я честно, правдиво, искренне докладываю, что я не преступник, не заслужил высшую меру наказания.

16-й месяц нахожусь под страхом смерти. С 1 октября она висит надо мной как дамоклов меч. Сидя в камере смертников, я чувствую ежеминутно ее приближение, ее холодное дыхание. За это время много пережил.

Во имя советской гуманности, во имя справедливости, во имя памяти Ленина и Сталина прошу слезно сохранить мне жизнь и помиловать.

Таю в душе этот луч надежды и жду справедливого решения. Каждый шорох у дверей камеры — это сверхчеловеческое испытание.

Прошу убедительно не отказать.

Осужденный к ВМН    

[п.п.] А. Кобулов

8 октября 1954 г.

Бутырская тюрьма.

Верно:    [п.п.]

В. Волков