Очерк девятый. Женщины-бродяги на трудовом фронте

 

ОЧЕРК ДЕВЯТЫЙ

ЖЕНЩИНЫ-БРОДЯГИ НА ТРУДОВОМ ФРОНТЕ

 

После трех часов езды от Москвы пассажирский поезд останавливается на станции Покровской. Мы смотрим кругом. К нам подходит высокая худощавая женщина. Она в форменной одежде, прикладывает по-военному руку к козырьку фуражки и представляется как начальница колонии для девушек.

 —     «Я вас ждала с первым поездом», — говорит она с легким упреком.

 —     «Это было рановато. Мы думали, что будем как раз впору, если приедем в 11 часов».

 —     «Мы во всяком случае рады, что вы уже здесь. Наши девчата ждут вас с нетерпением».

 —     «К сожалению, нам придется вечером вернуться. В котором часу последний поезд?»

 —     «Вернуться сегодня вечером? Исключено! Мы с уверенностью рассчитывали, что вы пробудете у нас целую неделю. Девушки приготовили вам большую встречу, — сегодня вечером у них спектакль. До завтра вы во всяком случае останетесь!»

 —     «Но у меня в Москве два важных свидания».

 —     «Мы предупредим по телеграфу. Я немедленно же подаю телеграммы...»

Мы в двух шарабанах проезжаем по лесу мимо большого озера.

 —     «Какое же это большое озеро, — вмешивается в наш разговор возница, — это — пруд. Разве у вас в Германии озера так малы?»

Шарабан внезапно останавливается на повороте.

Начальница колонии соскакивает со своего экипажа, ей захотелось побеседовать с нами, и она пересаживается к нам. В нашем шарабане хотя и нет свободного места, но какое это имеет значение?

 —     «Для старого солдата везде найдется место». — Она слегка отодвигает возницу всторону и садится рядом с ним на козлы лицом к нам.

 —     «Вот, видите, тут уже начинаются наши владения, эти три пруда принадлежат нашей колонии. Летом девушки заняты почти исключительно сельскохозяйственными работами».

 —     «Расскажите, пожалуйста, когда была учреждена ваша колония?»

 —     «Восемь месяцев тому назад в составе 60 девушек. Вначале было очень трудно. Потом сорганизовалась первая группа актива. С этого момента добросовестность и порядочность стали у нас делом чести. Не легко подойти к этим трудновоспитуемым одичалым девушкам, в особенности же при постоянно меняющемся составе. В настоящее время у нас 180 воспитанниц в возрасте от 16 до 18 лет. Вполне точно возраст, впрочем, не поддается определению, так как у многих из них нет никаких документов. Они давно уже бежали от родителей, странствовали по лесам и дорогам или влачили безвестное и бесприютное существование в городах».

 —     «Но смогут ли они приучиться к регулярной трудовой жизни?»

 —     «Если им работа приходится по душе, то часто результаты получаются поразительные. Но попадаются и такие девушки, для которых лишь после долгих поисков удается, наконец, подыскать что-нибудь действительно подходящее. Большинство из них увлечено особой романтикой, и обыкновенная жизнь мало их удовлетворяет. Поэтому после работы им необходимы такие ощущения и переживания, которые направили бы их тягу к необыкновенному по надлежащему руслу. Ваше посещение сегодня является для них именно такого рода переживанием. О загранице у них у всех представление как о чем-то сказочном».

Справа расположены квартиры сотрудников и больница. Слева через бухту озера мост ведет к живописному старому монастырю, перестроенному теперь и оборудованному для воспитанниц.

 —     «Вы прибыли в очень неподходящее время, — говорит, извиняясь, начальница, когда мы подъехали.  —  У нас идет стройка, у меня будет новая квартира, так как нынешняя моя квартира непригодна для жилья зимой».

Через строительную площадку мы проходим в старое здание и попадаем из маленькой темной кухни в еще более темную жилую комнату с выцветшими обоями.

 —     «Как видите, красивого тут ничего нет, да в таком помещении и работается неважно, — но на первых порах нельзя было иначе устроиться, зато у девчат там напротив — красота! Мы пойдем к ним сразу после чая, они уже ждут нас».

Над мостом протянута широкая красная лента с «пламенным приветом германскому гостю» на немецком языке.

Вы и представить себе не можете, сколько хлопот у них было с этой надписью. Прибегали к помощи словаря, так как никто здесь не понимает по-немецки, и таким образом это приветствие появилось на свет.

В конце моста перед входом в бывший монастырский двор стоят на посту две девушки в форме. На них фуражки с козырьками, куртки с кожаными поясами, короткие юбки, —  отдают честь по-военному. Во дворе нас встречают приветственным маршем. Все девушки выстроились по-военному рядами, и мы проходим, здороваясь с ними. Одно мгновение я подумала о комизме своего положения, как я обхожу фронт наподобие старого фельдмаршала, но в тот же миг перенеслась мыслью к этим девушкам, которые вчера еще были бродягами, а сегодня дисциплинированно стоят стройными рядами. Удивительные типы! Девушки ли это вообще? Многие из них кажутся переодетыми парнями. У одних наголо остриженные головы, как у русских мужчин летом. Во время жары это очень удобно, — почему же не снять волосы?

Я прошу оркестр продолжать играть, чтобы иметь возможность беспрепятственно производить съёмки.

 —     «Кто эта красивая, стройная девушка во второй группе?» —  спрашиваю я начальницу.

 —     «Она дочь инженера, бежала от родителей, шаталась с мужчинами и воровала. Попавши к нам, она на первых порах была сильно угнетена, чувствовала себя одинокой и несчастной. Теперь она уже повеселела, очень прилежна, имеет хорошую школьную подготовку и занимает у нас ответственную должность».

По команде ряды воспитанниц расстраиваются. Одни разбегаются по своим комнатам, другие остаются во дворе, затевают с воспитателем народные танцы. Я еще раз оглядываюсь кругом.

 —     «Это один из наших лучших воспитателей, —  объясняет начальница, —  он раньше тоже был беспризорным, но совершенно переделал себя и с неутомимой страстностью работает с беспризорными».

 —     «А этим не создаются никакие затруднения? Признают ли девушки его авторитет?»

 —     «Об авторитете говорить не приходится, у нас авторитет заменяется товарищеской связью. Как раз этот воспитатель оказывает на девушек особенно благотворное влияние. Про него они говорят: «он наш». При тяжелом прошлом этих девушек, при их непостоянстве и беспокойстве, это чувство взаимной связи совершенно незаменимо».

«К сожалению, на нашей фабрике теперь не работают, — констатирует наша провожатая, когда мы входим в рабочее помещение. —  Мы сегодня устроили праздник, но и без того летом здесь работает очень немного воспитанниц, так как большинство занято в поле».

Мастерская устроена в бывшей монастырской церкви. Длинными рядами стоят станки и машины.

 —     «По силам ли девушкам работа по обработке металла?» —  спрашиваю я.

 —     «Большинство страстно любит эту работу, — отвечает начальница, —  у них потребность в тяжелой работе. Они нервничают, если им не на чем напрягать свои силы. Мы связаны с фабрикой металлических изделий, девчата очень гордятся этим и соперничают друг с другом в производительности труда».

Спальни расположены в высоких монастырских помещениях. Из больших окон открывается далекий вид на леса и озера. Все комнаты украшены букетами цветов, девушки ревниво следят, чтобы мы ни одной не миновали. Но прежде всего они насторожены, выжидают и присматриваются, с кем собственно имеют дело.

 —     «К вечеру они уже оттают,  —  говорит начальница, —  но вы теперь должны поесть и отдохнуть. Мои два помощника пойдут с вами и расскажут вам все, что пожелаете. Ваше удостоверение дает нам на это право. Но до сих пор мы еще не пускали к себе ни одного иностранца. Мы еще немногого достигли, у нас еще мало осязательного материала, и мы не можем опираться на продолжительный опыт. Я так хотела бы заполучить сюда сотрудницу из Института по изучению преступности, чтобы с самого начала иметь возможность подвергнуть весь материал научной обработке, — но теперь повсюду недостаток в квалифицированных силах».

 —     «Сколько воспитателей в вашей колонии?»

 —     «У меня два заместителя, с которыми я работаю в тесном сотрудничестве, кроме того у нас пять учителей, три учительницы и семь инструкторов».

 —     «Почему у вас такой многочисленный мужской персонал?»

 —     «Мы принимаем всякого, кто пригоден и выражает готовность отдать свои силы этой трудной работе. Нам все равно, мужчины это или женщины. Мы вежливо расстались уже не с одним, кто важничал и не умел правильно подойти к нашим воспитанницам».

 —     «Пользуетесь ли вы консультацией и помощью еще других лиц?»

 —     «Да, в наш педагогический совет, состоящий из 18 лиц, входят еще народный судья и прокурор района. Заседания происходят каждые три месяца. Тут обсуждается масса важных вопросов, в том числе и о досрочном освобождении, если родители или другие родственники выражают желание и способны принять на себя ответственность».

 —     «Какое образование у ваших воспитателей?»

 —     «У большинства среднее или высшее образование. Среди них два опытных педагога специалиста по работе с трудновоспитуемыми, инженер и биолог. Я сама еще в военное время работала в области социального воспитания и изучила при этом во время войны положение детей  —  беженцев и в домашней обстановке. Семь лет я работала в обществе «Друг детей» и очень хорошо знакома с бытом беспризорных».

 —     «Как распределяется день воспитанниц?»

 —     «Теперь, летом, большинство с жаром работает в ближайшем колхозе. После уборки урожая они заняты четыре часа либо на металлообрабатывающей фабрике, либо на кухне, либо в сельском хозяйстве. Остальные четыре часа посвящаются теоретическим занятиям. С программой я вас пока не могу ознакомить, она у нас еще не вполне разработана».

 —     «Неграмотных у вас много?»

 —     «Было 21. Теперь большинство уже хорошо читает и пишет.

Но с этими девушками очень трудно систематически работать, — они очень нетерпеливы, хотят научиться всему сразу, а если это так скоро не дается, то настроение их падает. Обучение в нашей профшколе рассчитано на два года. За такой срок мы думаем иметь реальные результаты».

 —     «Все ли ваши воспитанницы правонарушители, или некоторые из них только бродяжничали?»

 —     «Нет, они все имеют судимость. Большинство из них воровало, но есть у нас несколько осужденных за грабеж и за бандитизм. Труднее всего привыкнуть к труду тем девушкам, для которых безделье и тунеядство было делом само собой разумеющимся. Когда я настойчиво пыталась одной из них разъяснить, какое удовлетворение доставляет общественно полезная работа, то получила в ответ: «Товарищ начальница, вы наивны! По-вашему, я должна учиться, чтобы уметь честным трудом зарабатывать деньги. Но я ведь, ничему не учившись, зарабатывала много денег! 200 рублей в одну ночь!» Трудновоспитуемых у нас много. Одну, необычайно одаренную девушку нам пришлось отправить в лечебницу. Она была подвержена галлюцинациям и верила в реальность волновавших ее образов. Однажды она целую неделю копала землю и искала золото, так как была во власти идеи, что под школой живут люди, стерегущие клад»...

 — «Теперь у нас обнаружилась одна поэтесса. Она была совершенно запущена, бежала от родителей и воровала с бандитами. В настоящее время она совершенно изменилась. Мы можем послать ее в Москву с очень ответственными поручениями, и она всегда аккуратно возвращается. Она нам не раз разыскивала своих бежавших товарок, — догадывалась, куда они скрылись, умела их находить и убедить в том, что разумнее всего вернуться обратно».

 —     «А у вас побеги бывают часто?»

. —  «С прошлой зимы было всего семь случаев, но все беглянки были возвращены обратно. Всегда имеется несколько с явно выраженной страстью кочевать, — им необходимо время от времени убегать, но они всегда скоро возвращаются обратно. Исключения теперь бывают редко, так как девушки знают, что в случае повторения они попадут в закрытое учреждение. Они ведь отбывают здесь наказание, а гораздо приятнее проводить это время в сравнительно свободных условиях здесь, среди леса и воды, чем оставаться в закрытом учреждении. С ярко выраженными патологическими беглянками мы очень осторожны, потому что еще не знаем, как им надолго и радикально помочь».

 —     «С кем из воспитанниц приходится труднее всего?»

 —     «Наиболее трудными являются клептоманки. Легче всего поддаются влиянию девушки, бежавшие из дому вследствие расстроенных семейных обстоятельств. В результате они стали шататься, воровать и хулиганить. Это по существу обыкновенные дети, нуждающиеся в теплой ласке, они только очень нервны, и с ними надо соблюдать осторожность».

 —     «Но смотрите, как уже поздно! До вечернего собрания давайте скоренько сходим в детский сад».

 —     «Как, разве у вас здесь и дети — правонарушители?» — спрашиваю я с удивлением.

 —     «Нет, это дети наших сотрудников. Мы в нашем захолустье вообще не могли бы заполучить никаких служащих, если бы не предоставляли им возможности хорошо устраивать своих детей, пока они сами на работе. Мой муж — член коллегии защитников и живет в Москве, мои дети здесь в детском очаге, так как в настоящее время я не могу уделять им достаточно внимания. Но я их вижу ежедневно».

 —     «Вас вероятно очень утомляет работа?»

 —     «Несомненно, но работа зато до такой степени интересна, что я бы ни за какие блага не могла отказаться от нее. Иной раз приходится насильно меня отрывать, чтобы дать возможность передохнуть».

Вечером мы входим в празднично убранный зал. Играет оркестр. Девушки теснятся ко мне со всех сторон. Они хотят узнать, каково за границей, действительно ли там так чудесно.  «Да, — говорю я, —  Германия прекрасна»¹ . Но они ставят конкретные вопросы и горько разочаровываются, когда я подтверждаю то, чему они не желали бы получить подтверждения: в Германии большая безработица, и отбывшие наказание имеют мало надежды без затруднений быть принятыми в среду других людей.

Начальница выходит на трибуну и ждет конца последнего марша, воспитанницы тихо занимают свои места. Докладчица рассказывает, как развертывалась работа в колонии, и подходит к текущим задачам: «Мы бросили свои лучшие силы на трудовой фронт. Вопрос был в том, чтобы помочь нашей стране, помочь нашим детям. У них был неверный взгляд на жизнь, но уже во время посевной кампании и теперь во время уборки урожая они доказали, что усвоили правильный взгляд на задачи советского гражданина. Кроме того они стали более крепкими, загорелыми и здоровыми. У наших работниц земли исчезли все причуды. Нервности как не бывало. Больше ничего не слышно о хулиганстве. Я ясно вижу, что возросла охота к труду и к сознательному строительству жизни. Мы можем во всяком случае без преувеличения сказать, что опыт участия в большом общем деле выполнен с честью. Благодарю вас за хорошую дисциплину. Ошибки отдельных из вас не могут понизить общего успеха вашего дела. В результате хорошей работы мы получили хороший урожай. Поэтому в дальнейшем у нас улучшится снабжение. В этом будет и та личная польза, которую вы извлекаете из работы. Вы все будете следить за тем, чтобы среди нас не осталось ни одного бездельника».

После начальницы выступает секретарь комсомольской ячейки колонии. Она говорит об ударницах, которые были ведущими на полевых работах, рассказывает о том, как девушки за свои восемь часов выполнили столько же, сколько сельскохозяйственные рабочие в десятичасовой рабочий день.

Наконец председательница сельсовета выражает девушкам благодарность за оказанную ими помощь. Все ораторы сердечно приветствовали меня, и я отвечаю им кратким словом. После перерыва проводится выступление физкультурников, читаются стихи, и в заключение ставится театральная пьеса: конфликт в семье крестьянина единоличника. Он не хочет вступать в колхоз. После упорной борьбы дочь добивается победы идеи коллективизации.

Усталая досмерти я валюсь на твердую, как камень, постель. Русские сами сильно закалены, и им совсем не приходит в голову, что иностранцу плохо спится на досках, покрытых тонким матрацом. На следующее утро я просыпаюсь изрядно разбитой. Семь часов. Я тщетно ищу таз для умывания.

 —  «Летом мы по утрам купаемся, — говорит начальница, поздоровавшись со мной, —  это нас освежает, и мы бодро принимаемся за работу».

Мы идем под утренним солнцем лесом, окропленным свежей росой. Из-за деревьев блестит серебристая полоса. Перед нами простирается белый пляж, и мы пускаемся вплавь по кристаллически чистому озеру.

В колонии меня ждут три девушки, с которыми я раньше уговорилась. Галине Николаевне Дубровсксй 19 лет. Она приходит в назначенное место одновременно со мной и охотно рассказывает мне о своей жизни. Она блондинка, имеет вид воспитанной девушки, и я ей охотно верю, что бродяжничество ей уже надоело и что она стремится теперь к мирной трудовой жизни.

 —  «Видите ли, я три года прожила на улице. Четырех лет от роду я попала в детский дом, так как отец мой погиб на войне. Пятнадцати лет меня выпустили из детского дома, и я поступила в кооператив. Работа мне не понравилась, я и уехала, рассчитывая в Самаре найти что-нибудь получше. Но мне ничего не удалось найти. Тогда я стала воровать и бродяжничала, пока меня не поймали и засадили в тюрьму. Оттуда меня прислали сюда. Я была рада этому, потому что здесь можно было чему-нибудь научиться. Теперь я о своей прежней жизни не хочу и слышать, эта мне больше по душе. Вот собственно все, что я могу о себе рассказать, — но, вот, Шимаева куда больше меня пережила. Вы бы еще поговорили с ней. Она была даже в Болшевской коммуне, ей хорошо жилось, и она не думала больше воровать. Но неожиданно явился ее друг, бежавший из Соловков, и позвал ее с собой. Она ушла с ним, с ним же стала опять пить и воровать, ночевали они в лесу. Там их окружила милиция. Она хорошая работница и товарищ-начальница возлагает на нее большие надежды».

 —     «Обратили ли вы внимание на ту робкую русую девушку, с которой я раньше говорила?  — замечает начальница, когда мы остались одни, —  она попала сюда потому, что с семилетнего возраста воровала цветы с окон своих соседей. Она дочь врача и получила хорошее воспитание, но умственно сильно отстала. Вначале она проявила большую тупость, мы ничем, никакой работой и никакой игрой, не могли ее заинтересовать. Мы теряли уже всякую надежду: Но вот как-то раз дали ей цветную бумагу и предложили делать из нее цветы: с этой минуты она ожила, стала изготовлять прекраснейшие цветы. Теперь она постоянно занята вышивкой живописных цветов».

Я еще уговорилась встретиться с Клавдией Борцовой, на которую вчера обратила внимание. — «Расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь про нее до того, как я ее позову», — прошу я начальницу.

 —     «Она одна из самых трудных среди наших воспитанниц, мы уже положили на нее немало труда. Ей 17 лет, и она прислана к нам из ОГПУ на два года как социально-опасный элемент. Вначале она вообще никакого участия в работе не принимала. При каждом почти слове она неописуемо ругалась. Через четыре недели она заинтересовалась стенгазетой и стала давать материал для критических заметок. Теперь она посещает среднюю школу и увлекается работой на фабрике. Но она все-таки долго не выдерживает, от времени до времени убегает и через несколько дней появляется снова. Вы должны иметь в виду, что эта девушка десять лет была беспризорной. Как пойдет ее развитие дальше, пока совершенно нельзя предсказать».

Клавдия Борцова входит, неуверенно садится и молча уставляется на меня глазами. Ее волосы низко зачесаны над лицом и не дают рассмотреть ее лба. Вот она укоризненно переводит взгляд своих черных глаз на начальницу: «Вы меня нисколько не любите. Никто вообще обо мне не думает. Вы мне уделяете столько же внимания, сколько осенней траве».

 —     «А ты думала, я буду особенно приветлива с тобой, раз ты постоянно убегаешь?»

 —     «Вы ведь знаете, что я иначе не могу. Мне не по себе среди этих девчат, я их терпеть не могу. Нет никакого смысла разговаривать с ними, с таким же успехом я могла бы разговаривать с ветром».

 —     «Смотри же, если ты опять вздумаешь бежать, то скажи мне об этом раньше. Я отпущу тебя тогда на несколько дней, — но самовольно поступать нельзя. Подумай только, какой это дурной пример для остальных».

 —     -«Да, сказать я могу», — говорит она глухо и несколько ворчливо.

 —     «Ты всегда утверждаешь, что убегаешь оттого, что хочешь быть одна, но тебя видели ведь в деревне пьяной с парнями».

 —     «Эго был единственный раз, а то я всегда бывала одна. Вы мало обо мне заботитесь. Не поговорите ли вы хотя с моим отцом?»

Я спрашиваю про работу.

 —     «Да, работа чудесна. Я люблю тяжелую работу. Не будь у меня станка, я не могла бы выдержать здесь среди множества людей. В детстве я уже терпеть не могла легкой жизни, потому и сбежала из дому».

 —     «Я бы пошла прогуляться с этой девушкой, — предлагаю я, —  на свежем воздухе так хорошо. Кроме того она мне, быть может, больше расскажет, когда мы будем одни».

 —     «Возможно, — отвечает начальница. — Я буду вас здесь ждать. Но не уходите слишком далеко, мы еще потом собираемся в колхоз к нашим сельхозработницам».

Мы идем по лесу.

 —     «Сколько вам было лет, когда вы сбежали из дому?»

 —     «Семь лет. У отца была фабрика пуговиц. Его в то время арестовали. Когда его увели, я вырвалась из дому и убежала. Меня дома держали всегда в строгости, это было ужасно и скучно, а мне хотелось повидать и пережить что-нибудь интересное. Я люблю тяжелую жизнь и не могу так долго выдерживать в одном месте. Не будь у меня здесь моего большого станка, я давно бы уже удрала».

 —     «Есть ли у вас кто-нибудь, к кому вы привязаны?»

 —     «У меня был друг, но это было давно. Мне было тогда 15 лет. Четыре месяца я прожила с ним в лесу, мы толковали обо всем и хорошо понимали друг друга. Он тоже сбежал от родителей. Это был первый человек, кому я все рассказала. Но потом нас разлучили, и я пошла с другими. В жизни вообще так бессмысленно»...

На ее руках татуировка: рисунки и стихи. «Нет счастья на земле», — разбираю я.

 —     «Говорили вы уже с Тамарой Владимировой?» — спрашивает меня после моего возвращения начальница.

 —     «А, это — красивая девушка, что вчера спрашивала меня, какие платья носят теперь в Германии?»

 —     «Я даже не могу поручиться, что она правильно указала свое имя. Она у нас уже девять месяцев, но ни за что не хочет сообщить, где живет ее мать. Все девушки ее очень любят, рассказывают ей свои печали. Она же сама крайне замкнута. В ней чувствуется какой-то надрыв. Она, видно, пережила много разочарований, которые давят ее до сих пор. Теперь она работает в свинарнике».

 —     «Неужели эта красивая девушка, интересующаяся модами, пасет свиней?»

 —     «Да, и представьте себе, что она вполне довольна при этом. Мы все перепробовали, но ни для работы на фабрике, ни на кухне, ни на посевных работах она не могла быть использована. В свинарнике же она — неутомимый и надежный работник вот уж в течение трех месяцев. Она каждую ночь встает кормить своих поросят и еще ни разу не проспала».

Тамара вне себя от радости, что я собираюсь снять ее. На ней цепь из искусственного жемчуга, и золотисто-русые волосы ее старательно причесаны. Она с гордостью показывает нам свои хлева и рассказывает о своих достижениях в работе.

В нашем распоряжении остается' еще только вторая половина дня. Мы посещаем сельхозработниц в колхозе во время уборки огурцов и вынуждены взять с собой целую корзину, как я ни заверяю, что мне в московской гостинице их прямо некуда будет девать. Возражения не допускаются.

На вокзале начальница говорит: «Очень жаль, что вы уже уезжаете, сегодня ночью наши девчата будут кататься на лодках с факелами и песнями. Я говорила уже вам, как они любят романтику. Это вам обязательно надо было бы посмотреть. Но обещайте по крайней мере, что вы скоро опять приедете».

Я обещаю и сажусь в поезд с огромной корзиной огурцов в руках.

На Урале, в Пермской фабрично-трудовой колонии для женщин в мастерских работают лишенные свободы мужчины. Все они рабочие-специалисты, которых используют для обучения женщин. В мастерских по обработке кожи повсюду видны мужчины, работающие бок о бок с женщинами. Руководитель учреждения — мужчина, много мужчин среди сотрудников. Из 260 женщин 70 заняты на огороде. Я много расспрашиваю о жизни женщин в колонии. Да, перебранки между ними бывают, но время их заполнено работой, а в учреждении места много, и, самое главное, они не находятся постоянно только в своей среде. Они разговаривают с мужчинами, работают с мужчинами, перед ними они стремятся обнаружить свое уменье и не хотят осрамиться.

 —  «Чтобы плодотворно работать с женщинами, надо иметь крепкую голову», — говорит руководитель.

Женщины, приговоренные к лишению свободы, работают в открытых колониях для мужчин.

 —     «Как ведут себя женщины с мужчинами?» — задаю я вопрос.

 —     «Ничего, очень хорошо».

 —     «Терпят ли у вас возникновение более тесных отношений?»

 —     «Если они имеют серьезный характер, не мешают работе и распорядку в учреждении, то мы ничего не имеем против таких отношений» .

 —     «Не приходилось ли вам уже сталкиваться с нежелательными явлениями?»

 —     «Бывает и так. Однажды была у нас здесь очень легкомысленная девчонка, ставшая очень назойливой. Лишенные свободы дали ей должный отпор, а когда она начала снова, мы ее услали отсюда».

 —     «Мне как-то не верится, что совместное проживание мужчин и женщин протекает у вас без всяких недоразумений».

 —     «Вы переоцениваете значение этого вопроса. Лишенные свободы пользуются правом принимать посетителей. Они обладают полной свободой передвижения и обязаны только соблюдать время работы и установленный в колонии распорядок. Они совсем не оторваны от жизни. Напряженное состояние, неизбежное в закрытых учреждениях, здесь не имеет места».

 —     «Таким образом выходит, что половой вопрос просто разрешается в открытых колониях?»

 —     «Для нас это вне всякого сомнения».

В Советской России женщин-правонарушителей не много. Едва восемь процентов всех лишенных свободы в РСФСР составляют женщины, на Кавказе на 200 — 300 правонарушителей приходится одна женщина.

Большую часть из них на преступление толкнули тяжелые условия жизни, а затем они погрязали все больше и больше. Многие вели разгульную жизнь, — теперь они принуждены жить совместно с другими женщинами. Они восстают против этого и портят жизнь себе и окружающим. Все ссоры, все озлобление, вся жестокость друг к другу проистекают только от их бесхарактерности.

Как же им однако помочь?

В РСФСР еще существуют только два места лишения свободы для женщин, на Украине вообще нет специальных исправительных трудовых учреждений для женщин. Там мужчины и женщины вместе работают, вместе проводят свободное время в кружках, вместе гуляют по двору. Этим избегается болезненное напряженное состояние, которое угнетает обитательниц мест лишения свободы для женщин. — Вот, думается мне, путь к разрешению этого трудного вопроса.

 

¹ Очерки эти писались автором до прихода Гитлера к власти. Ред.