3. В Сибоблдуме

3. В Сибоблдуме

Эсеры из Сибоблдумы не разделяли точек зрения областников, с которыми их так недавно еще связывала общая борьба против большевиков в конспиративной и нелегальной работе.

К концу июля в Томск набралось довольно много бывших членов Думы, которые образовали 4 фракции: 1) соц.-рев.; 2) соц.-дем.; 3) представителей национальностей и 4) автономистов. К последней примыкали и беспартийные. Между фракциями происходили частные совещания. По словам участника их М. Кроля, «с первых же дней работы частного совещания стало ясно, что Областная Дума расходится на два абсолютно непримиримых лагеря.

Социалистические группы, с одной стороны, и автономисты, с другой, представляли собою два исключающих друг друга мировоззрения, две противоположные тактики, две чуждые одна другой психологии. Социалистические²⁴ группы стояли за укрепление Сиб. Обл. Думы как высшего законодательного органа края... Автономисты же рвались в бой с большевиками и лелеяли мечту о военной диктатуре. Для них разогнанное большевиками всерос. Учр. Собр. перестало существовать. О созыве же нового У. С. было рано еще думать. Главное их внимание было обращено на организацию военной силы, способной продолжать борьбу с совет, властью и коммунистами... Вся полнота власти, по их мнению, должна была быть сосредоточена в руках Сиб. Вр. прав.²⁵ [с. 73). Психология Кроля выступает в этих строках чрезвычайно ярко — ему уже не нравится, что «автономисты рвутся в бой с большевиками»... А дальше еще определеннее — борьба с большевиками к тому же и невозможна. Только причем здесь верность идее демократии, о которой ниже говорит Кроль!

«Верными идее демократии оставались только социалистические партии, все же остальные бывшие либеральные и даже радикальные элементы с необычайной стремительностью шарахнулись вправо. Они могли рассчитывать только на несколько десятков тысяч офицеров, оказавшихся в Сибири, и на часть казачества.

Это были ничтожные силы, в достаточной степени дезорганизованные и деморализованные. И с такими силами правые элементы собирались напасть на большевиков, которые к этому времени уже успели создать дисциплинированную Красную армию, располагали колоссальными ресурсами»²⁶ [с. 74].

Для того чтобы расстроить «гнусный план» упразднения Думы, частное совещание послало специальную делегацию в Омск. Вернее, целью делегации было оказать воздействие на Правительство в смысле переезда его в Томск. Правительство для борьбы с реакционным Омском должно связать свою судьбу с Думой, которая «как-никак являлась выразительницей надежд и чаяний всей демократической и революционной общественности Сибири»... Делегаты должны были «раскрыть глаза и указать ему бездну, куда толкали его «воинственные патриоты», в ослеплении своем потерявшие способность понимать, что вокруг них происходит» [с. 77].

«В такой момент, — говорит Кроль, — ниже нельзя было топтаться на месте. Сибирскому правительству необходимо было бросить жребий: или объявить себя до конца солидарным с Областной Думой, переехать в Томск, обратиться к народу и потребовать от военного командования полного и безоговорочного подчинения, или сказать сторонникам диктатуры: «Что делаешь, делай скорее». Правительство же бездействовало и отдавало себя покорно вихрю событий»²⁷ [с. 80].

Непонятно, каким образом Кроль при своем «пацифистском» настроении надеялся через Областную Думу «парализовать подпольную работу большевиков». Ведь Сибирь в это время еще не была освобождена от большевиков. До августа, когда была объявлена первая мобилизация, разложившиеся добровольцы сражались в Сибири, как сражались они и на территории Комуча. В военных кругах подобный «пацифизм» рассматривался — и не без основания — как своего рода большевизанство.

Это был призыв в разгар гражданской войны кончать ее.

* * *

7 августа Правительство подписало указ о созыве Думы. Гинс признает, что с точки зрения положения о Думе «указ Правительства был излишен». Но такова была конструкция власти в общем сознании — Правительство, по неписаной конструкции, рассматривалось как своего рода

Директория, пользующаяся неограниченными верховными правами (записка областников). Без указа о созыве Думы последняя не набрала бы кворума.

К моменту открытия Думы соотношение сил было неблагоприятно для думских «левых» — это должен признать и Кроль.

«Правда, автономисты в Думе были в меньшинстве (около 20%), но у них была сильная поддержка за стенами. Их единомышленники были хорошо организованы и обладали реальной вооруженной силой²⁸. Социалистические же группы Областной Думы представляли интересы широких народных масс, фактически были оторваны от них. Задача теснее связаться с этими массами и организовать их для борьбы с врагами справа и слева была еще впереди...»²⁹

При открытии Думы, происходившем с обычной помпой, Правительство в оглашенной декларации дало понять, что выводит свою власть из «создавшего переворотом фактического положения» (ср. записку областников). Декларация подчеркивала, что «контрреволюцию справа питают крайне левые течения» [декларацию см. у Гинса. Т. I, с. 165].

По словам Гинса, главенствовавшая фракция в Думе предварительно сговорилась с Правительством о программе работ Думы. Она нигде, однако, не была зафиксирована, и Дума тотчас же вышла из намеченных рамок работы по вопросу о посылке делегации на собирающееся в Челябинске совещание по организации всероссийской власти и о включении в состав Думы членов У. С. от Сибири [с. 152]. Острые прения в самой Думе возникли при проверке мандатов депутатов. С решительными возражениями выступил кооператор Бедра, оспаривавший не более и не менее как 46 полномочий, выданных от организаций «самочинных или уже отживших» (советы, фронтовые съезды и т. д.)³⁰. С.-р. Колосов признавал, что критика с формальной стороны во многих отношениях права, но существо вопроса другое: само Правительство вышло из недр самочинной организации [«Сибирь», 21/VII1, № 32]... Оставляя историю в стороне, приходилось, однако, признать, что «народовластие» Думы в данной обстановке становилось фикцией.

Вопреки мнению Правительства, Дума предоставила всем членам У. С. полноправное членство, т. е. тем самым увеличивала голоса и так уже первенствующей эсеровской фракции.

Два лагеря, намечавшиеся в частном совещании, естественно, резко определились и в официальных заседаниях Думы. Одни в существовании Думы видели гарантии созыва У. С. 1917 г.; другие его не признавали. Непримиримые разногласия выявились при обсуждении вопроса о всероссийской власти. Гинс [с. 170] их формулирует так: большинство стояло за признание Вс. У. С. полномочным создать верховную власть и за организацию лишь временной всероссийской власти до воссоздания У. С. прежнего созыва. Меньшинство отстаивало созыв нового У. С., организацию безответственной и полномочной власти и совещание для избрания власти исключительно из областных правительств. Как видим, с самого начала вскрылись те чреватые последствиями вопросы, которым суждено было раздирать русскую общественность еще долгие месяцы³¹.

В Думе договориться не могли.

Взаимоотношения, установившиеся в Думе, чрезвычайно ярко сказались при выступлении военного министра Гришина-Алмазова 16 августа. Встреченный «бурными аплодисментами» одной части собрания, этот недавний соратник эсеров (и даже член партии) в борьбе с большевиками становился уже фигурой ненавистной для партийных политиков. Что же говорил Гришин-Алмазов? Его речь сводилась к тезису, что все группы, партии и классы пришли к решению напрячь силы для спасения родины: «Через армию придем к Сибирскому У. С. и к сильной, единой, нераздельной России». Бурные аплодисменты сопровождали заявление министра, за исключением крайне левых, говорит газетный отчет «Сибири» [№ 32]. Характерна оценка того самого Кроля, воспоминания которого мы цитируем:

«Отрывистыми фразами, по-наполеоновски, он (т. е. Гришин-Алмазов) доказывал Областной Думе, что сибирская государственность переживает критический момент, что борьба с большевиками предстоит отчаянная и что в такие моменты силы страны должны быть отданы для достижения победы. «Все для победы!» — воскликнул он. Вся власть должна быть сосредоточена в руках военного командования. О разделении властей в такие моменты не должно быть и речи. «Народоправство очень хорошая вещь», но с этим следует подождать, пока над большевиками не будет одержана окончательная победа» [«Вольная Сибирь». IV, с. 79]. «Социалисты, конечно, самым резким образом осуждали позицию Гришина-Алмазова, — добавляет Кроль, — но так называемые автономисты и беспартийные взяли его под свою защиту. Особенно неистовый характер приняли их речи после моего выступления. Я попытался расшифровать внутренний смысл речи Гр[ишина]-Алмазова»... «Трудно себе представить, как страстно и озлобленно реагировали на это мое заявление автономисты. Бывший социалист Филашев (член нар.-соц. партии. — С. М.), кооператор Бедра и другие буквально с яростью набросились на меня. Более реакционных и проникнутых ненавистью речей я раньше никогда в жизни не слыхал. Они с пеной у рта защищали необходимость диктатуры с безграничными полномочиями».

«Собрание мертвых душ», — назвал омский орган кооператоров «Заря» [№ 12] деятелей Думы типа иркутского депутата...

Дума исчерпала свои занятия и указом Вр. пр. 19 августа «ввиду принятия законопроекта о пополнении своего состава» была распущена до 10 сентября, когда ей надлежало собраться уже в новом составе. Роспуск, по-видимому, был несколько неожидан для «левой» фракции Думы. Ее представители считали, что они договорились с Правительством при вторичном свидании уже в Томске и что будто бы получили от Вологодского согласие на переезд Правительства в Томск.

 «Однако чуть ди не на второй день после свидания с Вологодским от него поступило в частном порядке предложение скорее закончить сессию Областной Думы... Такой головокружительный поворот в настроении Вологодского поразил даже тех, кто от него всегда ждал той или иной перемены фронта. Как давнишний знакомый Вологодского, пишет Кроль, я поспешил повидаться с ним с глазу на глаз и выяснить причины такого внезапного решения покинуть Томск.

Я был принят немедленно, и на мой вопрос Вологодский вместо ответа предложил мне прочесть полученную им из Омска телеграмму. Подписанная министром Серебренниковым, она гласила приблизительно следующее: если немедленно не вернетесь в Омск, грозит опасность образования нового правительства. Заговорщики сняли маски, и члены Правительства смертельно испугались. Им даже в голову не пришло дать отпор притязаниям заговорщиков. Ни на минуту ни Вологодский, ни Серебренников, ни другие министры не подумали о том, что во имя престижа Правительства, во имя спасения сибирской государственности надо было сделать попытку поставить реакционную клику на подобающее ей место. Чтобы спасти жалкую фикцию власти Сибир. правительства, Вологодский решил вернуться в Омск и тем дать реакционерам лишнее доказательство того, что фактически господами положения являлись они и что Сибир. правительства, избранного революционной Областной Думой, на самом деле больше не существовало» [с. 81].

Гинс «повествует о том трюке, к которому он при роспуске Думы прибег, чтобы избежать колебаний Правительства под напором членов Думы. Он решил устроить «политический пикник за город»... А в то время в Томске волновались парламентарии, разыскивая министров и телеграфируя в газеты о приостановлении опубликования указа [с. 179]. Но «пересмотр» указа был уже невозможен... «Забавна» эта история, но недостойна того серьезного дела, которое творилось в Сибири.

«Надежды» Думы приступить к «серьезной органической работе рука об руку с созданным первой ее сессией Правительством рухнули». «Внешне между Сиб. пр. и Обл. Думой, — говорит Кроль, — в момент перерыва ее заседаний отношения оставались дружественные, но психологически между ними успела образоваться глубокая трещина. Эта трещина, как известно, к концу сентября превратилась в непроходимую пропасть» [с. 82]³². Сибирские эсеры всемерно старались расширить эту «пропасть». Они стали всячески дискредитировать и ослаблять Правительство — говорит позднейшая записка областников... «Все это кончится страшной катастрофой», — пророчествовал со свойственной ему «повышенной нервозностью» Патушинский [Кроль. С. 78]³³. Скоро «внутренние отношения» членов Правительства действительно стали «невозможны». Со стороны влияли на «импульсивного» Патушинского и на слишком «партийного» Шатилова, который предъявлял «ультиматумы» по всякому поводу (требование устранить Гришина-Алмазова и Михайлова от участия в делегации на челябинском совещании, переезда в Томск и т. д.). Начиналась «глухая и ожесточенная борьба» среди членов самого Правительства. Она происходила при крайне обостренных отношениях Омска с Комучем, сибирской выразительницей мнений и решений которого считалась Областная Дума.