Глава VIII. Мертвый период

После окончания собора церковь вступает в период мертвого штиля. По внешности все благополучно. Государство не теснит церковь. Придерживаясь принципа невмешательства во внутреннюю, чисто религиозную, жизнь церкви, государство предоставляет церкви полноту раскрытия чисто-религиозных возможностей. Но церковь не только не учла, но и не захотела учесть этого. Тихону и собору было благоугодно стать на точку зрения гонимой церкви.

Церковь сжалась. Когда активное сопротивление церкви государству было могучим государственным аппаратом сломано, тогда церковь накапливает свои силы в тихой, незаметной, казалось, работе внутри церкви. В церковной жизни увеличивается религиозность. Массы новообращенных заливают дворы Господни. И отчасти здесь вспыхивает подлинное религиозное состояние духа. Появляется забота о нравственности, возрождении души чему крайне способствует благодать таинств. Но, на ряду с этим глубоким и серьезным процессом, мы видим именно в этот период торжество в церкви тех сил реакции, которые влились в церковь «не ради Иисуса», а ради «скверных прибытков», ради сохранения сил страны для реставрации прежней государственности в том или другом виде.

Церковники очень умело начинают использовывать консервативную настроенность религиозного человека вообще. Ложно понятое христианство в виде священных собраний никому ненужных церковных окаменелостей весьма способствовало такому намерению политиканствующих церковников. Что в период 1919— 1921 гг. церковь была политическая контр-революционная партия, этого, утверждать нельзя. Но, что церковь именно в этот период была концентрационным контр-революционным лагерем, церковно - контр-революционным клубом, куда стекались все ущемленные советским режимом больные и обломленные души— это, тоже, конечно, факт.

Штурм Советской власти с высоты колоколен не удался. Все анафемы не помогли. Враг оказался много сильнее, чем предполагалось. Надо переменить тактику. Вместо прямого наступления—антисоветская агитация; сеяние недовольства, путем проповеди, через устные наставления при требах, при епархиальных объездах архиереями.

Каждая почти праздничная приходская, скажем себе, трапеза была контр-революционным сходом церковных сил. Невинно? Нет, церковь продолжала совершенно определенно вести ту «линию, которую она вела на соборе. «Большевики сломят себе голову о церковь» вот сердечное убеждение церковных людей. Широкая церковная масса жадно впивает всю ту провокаторскую работу, которую в это время проделывают как ответственные вожди церкви, так и рядовое духовенство. Говорю «провокаторскую»— ибо духовенство, посвятив себя Христу Спасителю, конечно, провоцирует свое дело, если вместо утверждения на земле Правды Христовой занимается подготовкой (хотя бы психологической) свержения неугодного государственного строя. Интеллигенция в этот период наносит особенный вред церкви.

Именно она, лживо ко Христу подошедшая, является виновницей всех тех многочисленных бед, которые обрушились на церковь в 1922 году. Эта новая церковная интеллигенция (есть, конечно, превосходные исключения) занимается организацией церковных сил, понуждает робких и нерешительных батюшек браться хотя, может быть, и за привычное, но, несомненно, несвойственное им политиканство, подготовляет народ к открытому выступлению против Советской власти при первом удобном случае. Интеллигенция и кулачество проникают в церковно-приходские советы, которые являются в этот период опорными пунктами для проведения тихоновской политики. Здесь, именно здесь, согласно тихоновскому замыслу, концентрируются все наиболее активные консервативные силы. По внешности, повторяю, в этот период все более чем благополучно, никаких сколько-нибудь определенных лозунгов, призывов, понуждений,—ничего этого не делалось в это время. Церковь как будто с головой ушла именно в свою прямую чисто-религиозную работу. У многих действительно-религиозных людей даже могла создаться (и создавалась, сужу по себе) иллюзия, что церковь поняла свое назначение, что властная жизнь заставила церковь идти действительно-церковным путем. Это были прекрасные иллюзии, грубо оборванные трагической историей с церковными ценностями.

Однако, история эта была еще далека. В 1919, в 1920 годах, несомненно на ряду с притаившейся, забившейся глубоко в землю струей контр-революции, в церкви шумели весенним побегом воды подлинной религиозности. Кто начинал питаться этими водами, тот терял вкус к контр-революции. Некоторое религиозное творчество, в сущности более чем незаметное, убивало, однако, ту консервативную основу религии, которая является основой и консервативизма политического, т.-е. контрреволюционности. Подлинная религиозность, внутренне, психологически, есть революция духа и как таковая, неприемлема, опасна для церковных политиков. Вот почему штаб Тихона встревожен всем эти вольномыслием и вольнодействием некоторых церковников. Реакция тихоновщины больно ударила по той прогрессивной части духовенства, которое некогда объединялось в демократический союз духовенства и мирян. Начинается персональное гонение на наиболее видных священников этого направления. Так, протоиерей Егоров лишается прихода и принужден для молитвенных собраний нанять залу на Верейской в Петрограде. Так он и умер, отторгнутый официальной церковностью. Другие деятели союза уцелели. Более того, по местам они стали приобретать чисто-религиозное влияние на массы. Но—это было против планов тихоновской клики. И вот замышляется в Москве осенью 1921 года грандиозный план удушения этого вольного, но именно потому и не контр-революционного движения. Под влиянием епископа Петра Полянского Тихон подписывает декрет, запрещающий какие-бы то ни было новшества в церкви под угрозой самых крайних мер церковного взыскания. Декрет рассылается по всей России и особый отклик находит в Петрограде. Здесь почти поголовно всем духовенством этот декрет приветствуется, как кладущий, наконец, предел неугодному реакционерам явлению. Однако, этот же декрет, являющийся апогеем тихоновского консерватизма, явился и переломным моментом в истории тихоновщины. Он оказался психологически неприемлемым для многих. В Москве протестует в лицо самому Тихону священник Иоанн Борисов. В Петрограде к митрополиту Вениамину с протестом против действий Тихона и его отправляется депутация из архимандрита Николая Ярушевича, протоиереев Боярского, Сыренского, Белкова, Кремлевского и меня. Мы насторожились. Дальше идти нельзя. Идти назад? Это значит рухнуть в бездну отречения от живого и подлинного Христа. В Вениамине сочувствия мы не встретили. Более того, он отнесся к нам враждебно, не поняв нас. Но, в разговоре, когда мы выяснили ему весь ужас, который несет за собой декрет Тихона, все же получили его благословение служить и работать попрежнему, не взирая на волю Тихона. Это был своего рода революционный шаг со стороны Вениамина. По другим епархиям декрет Тихона принимается к сведению и исполнению. Некоторых охватывает отчаяние—сознание бесплодности пастырского делания, лишенного творчества и инициативы, как того требовал дух и буква тихоновского циркуляра. Прот. Боярский хочет уйти от активной работы, другие решаются не подчиняться ни за что, утверждая, что этот декрет затрагивает их религиозную совесть. А, в общем, все это единицы. Мрачные оо. протоиереи и черносотенцы епископы торжествуют. Тягостно даже вспоминать этот период.