Глава II. Церковь в период Февральской революции до собора 15 августа 1917 года

 

Церковь была наиболее ошеломлена революцией. Как это видно из первой главы, она была единственным идейным оплотом для самодержавия, а самодержавие для церкви было фактическое божество. И когда был изъят кровавый тиран, осквернявший церковь своим нечестием, жизнь церкви остановилась. Как будто из тела церкви вынули ее сердце.

Полная растерянность и замешательство характеризует состояние церкви в первые дни революции. Священники, боясь народного гнева, попрятались по своим квартирам. В толпе шли слухи о том, что попы организуют сопротивление. Что в Петрограде на многих церквях установлены пулеметы. Что духовенство стремится во что бы то ни стало вернуть царя.

Это были слухи и, как потом оказалось, после надлежащей проверки, слухи совершенно вздорные.

Но факт, что митрополит петроградский Питирим, правая рука убитого Распутина, был немедленно арестован и привезен в Государственную Думу, куда свозили всех арестованных вообще.

Факт, что святейший синод растерялся, не знал, что делать. Заседания синода носят беспомощный характер. Когда же некоторые петроградские священники попытались обратиться туда хотя за какими-нибудь руководящими указаниями, там ответили полным отказом дать какое бы то ни было указание. Церковь осталась предоставленная самой себе. И церковь немедленно погибла бы, развалилась вовсе, превратилась в смердящий труп, если бы не те очень небольшие силы, которые всемерно подавлялись старой церковностью до революции. Эти, повторяю, очень небольшие силы взяли на себя инициативу повести по-иному, по совершенно иному жизнь церкви.

Инициатором явился в этой группе покойный протоирей Егоров, по мысли которого еще под грохот уличной стрельбы в квартире протоиерея Михаила Степановича Попова (ныне епископа детско-сельского, викария петроградского), по злой иронии судьбы, находившейся по Гороховой как раз напротив дома, где раньше жил Распутин, собралась небольшая группа духовенства. Кроме этих двух лиц в квартире были на заседании священник Дмитрий Попов, член думы от прогрессистов (по слухам, потом снявший сан и записавшийся в коммунистическую партию), а также и пишущий эти строки, и еще два-три человека.

Обсудив положение вещей, решили сорганизовать все прогрессивное церковное общество во «всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян». Союз этот преследовал следующие цели: а) во-первых, союз определенно и формально заявил о своем осуждении монархического порядка вещей, о губительности его и для народа и для церкви. Союз предвидел возможность возврата монархии и заранее оповещал, что с ней дела никогда иметь не может и не будет. Союз хочет быть за народ, а не против народа; б) во-вторых, союз определенно указывал на форму правления дня России— это республиканскую; в) далее союз выдвигал принципы социально-экономические: борьба против капитализма, предоставление земли трудящимся и фабрик рабочим; г) наконец, союз выдвигал задачи специально церковные: реформу церкви, а также отделение преподавания закона божьего от светского прохождения наук.

Председателем союза был избран священник Дмитрий Яковлевич Попов, а секретарем—я. Организация союза и подписание устава совершились 7 марта 1917 г. В союз вошли священники, по большей части принимавшие участие в группе тридцати двух священников, некоторые диакона (из них энергичный диакон Тимофей Скобелев), а также ряд мирян—интеллигентов и рабочих (в их числе Михаил Григорьевич Фомин, ныне член ВЦИК).

Прочее духовенство безмолствовало. Правда, оно сделало попытку подойти к революционному правительству. Когда был поднят вопрос о торжественном погребении жертв революции, духовенство многолюдной толпой отравилось к Таврическому Дворцу, где заседал совет рабочих и солдатских депутатов, и просило разрешить ему принять участие в этой церемонии. Однако, это советом было, по естественным соображениям, отклонено. Тогда духовенство на время притихло.

Союз демократического духовенства быстро завязывает связи с Москвой. Оттуда получается телеграмма с просьбой прислать представителя для информации. Союз командировал меня и я, исполняя возложенное поручение, на пасхальной неделе выехал в Москву.

В квартире протоиерея Николая Цветкова было собрание московского духовенства. Я выступил с докладом. Доклад выслушали, выразили как будто некоторое одобрение, но тем дело и ограничилось. Признание республики было жупелом, от которого бежали, открещиваясь, многие «свободомыслящие» священники... отделения союза в Москве открыть не удалось. В союз, насколько помню, не записался ни один (или только один) московский священник.

Возвращаюсь в Петроград. Там работа идет. Союз приобрел крупную литературно-богословскую величину в лице профессора Титлинова. С его помощью официальный орган при реорганизованном синоде «Церковно-общественный Вестник» удалось взять в свои руки. В этом «Вестнике» мы и повели всемерно пропаганду наших идей. Одновременно с этим мы начали и свою работу по организации публичных выступлений— лекций и диспутов, не прекратившихся и до наших дней. Первый такой диспут был устроен в Большой физической аудитории Петроградского университета. С речами о церкви и революции выступали протоиерей Егоров и профессор Гитлинов, с речью о христианстве и социализме выступил я. Диспут прошел чрезвычайно оживленно, при громадном стечении народа. Внимание народа и сочувствие к нашему делу обновления церкви несомненно были огромные.

В то же самое время начались и иные, правда, очень робкие, попытки как-нибудь затормозить, задержать наше движение.

А оно разросталось. Присоединился Урал, присоединился Крым, во главе с протоиереем Александром Эндека. Испуганная церковная масса, с опаской глядевшая на все это «безбожное» революционное действо, ждала, что царь вернется, а уж тогда со всеми рассчитается. А пока молчала. Но, понемногу, робко, двусмысленно, осторожно стала мобилизовать силы, не согласные с принципами и тактикой союза демократического духовенства и мирян.

Некогда либеральный протоиерей Петр Кремлевский, совместно с бежавшим потом к белым протоиереем Николаем Подосеновым начинают организовывать свои реакционные кружки церковников.

Покойный профессор-протоиерей Соллертинский, совместно с профессором Григорием Прохоровым, организуют, в противовес союзу демократического духовенства и мирян, свой церковный союз —»Союз церковного объединения».

Этот союз носит явно-охранительный характер. Там начинают концентрироваться все реакционные и полуреакционные силы церкви.

В народе начинают будировать против обновленцев. Так, протоиерей Егоров подвергается оскорблению за речь, произнесенную в великую пятницу в Введенском соборе. Науськиваемые священниками церковники срывают афиши моей лекции на тему «Христос и Маркс», крича, что «нам нет дела до Макса» (sie!)

Но все это тонет в интересах земных, чисто-политических, к вопросам политики приковано всеобщее внимание. Церковь вообще отходит весной 1917 г. на второй, ненужный, неинтересный план.

Уже в пасхальную ночь 1917 года можно было заметить, что народу в церкви, в этот годовой величайший церковный праздник, было меньше, чем в прежние годы. А после пасхи церкви вовсе запустели. В моей церкви, вмещавшей до 1000 человек, стало всего несколько десятков. Такие же явления стали наблюдаться и в других церквах. А настоятель Екатерининского собора в Царском Селе, протоиерей Н. Смирнов, отмечает, что в его храме в одну праздничную всенощную был всего один богомолец.

Союз демократического духовенства и мирян продолжает работать. Он приступает к издательству. Издаются брошюра прот. Егорова о смысле революции, диакона Скобелева о неправде самодержавия и моя—о социализме.

Между тем началась и пропаганда монархизма духовенством. Так, в г. Грозном, Терской области, во время службы в Михаило-Архангельской церкви прихожанам раздавали брошюры, приглашающие стать на защиту царя. Разгневанная толпа, однако, схватила заведующего раздачей, двух священников, церковного старосту, его помощника и доставила их в милицию. Брошюры оказались одесского издания, помечены 1909 года.

«Союз церковного единения», руководимый священником Петром Кремлевским и священником Григорием Сербарпновым, издает определенную свою программу.

Программа эта, церковная по многим вопросам, содержит в себе, между прочим, однако, и такие строки: § 5 «В случае отделения церкви от государства, православная церковь должна сохранить за собой свободу преподавания закона божия в школах для детей православных родителей. При этом она, как крупнейшая и коренная религиозная организация в государстве Российском, имеет и право не только открывать свои церковные школы разных типов, но и рассчитывать на полную материальную поддержку со стороны государства, по статье расходов на культурно-просветительные цели».

Вместе с тем, союз начинает давить тех священников, которые стали на сторону социализма. К этому из петроградских священников с самого начала революции всемерно звал я, печатая статьи, брошюры и читая публичные лекции на тему о согласованности идей социализма и идей христианства. За это я подвергаюсь критике определенного врага социализма Гр. Прохорова в его статье (22 апреля 1917 г.) «Христианство и социальный вопрос».

В это же время некоторые члены союза (из мирских) подымают вопрос о прекращении церковного общения с церковниками-обновленцами.

Правда, все это еще робко и несмело—жизнь идет всюду еще сугубо революционным темпом.

В это самое время государственная дума, оказавшаяся не у дел, устраивает ряд заседании по церковным вопросам. Между прочим, в заседании от 20 апреля обсуждался вопрос об удалении прихожанами, уездными и губернскими исполнительными комитетами, священников. Совещание признало совершенно ненормальным и недопустимым самовольное удаление священников и особенно арест без суда и следствия. Было решено через синод обратиться с призывом к губернским комитетам, а через них к уездным, чтобы впредь не допускались подобные действия.

Это вызвано было, действительно, рядом подобных случаев на местах. Конечно, в большинстве случаев удаление это имело серьезные причины. Так, 16 апреля, в Харькове, в Благовещенском соборе состоялось собрание прихожан для обсуждения вопроса об удалении архиепископа Антония Храповицкого из Харьковской епархии. На собрании выступил ряд ораторов, высказавшихся по этому вопросу. Собранию было доложено о результатах переговоров выбранных представителей из прихожан с представителями губернского общественного комитета и совета рабочих и солдатских депутатов. Совет высказался об Антонии в том смысле, что он является виновным в возбуждении национальной, племенной и религиозной распри, почему совет и постановил удалить Антония из Харьковской губернии в трехдневный срок. Антоний, знаменитейший черносотенец, удалился на Валаам, а потом снова выплыл на церковной реке в виде заядлого душителя всего светлого и самого определенного монархиста.

На церковные дела начинают обращать внимание в светской прессе. В газете «День» появляется статья Пономарева, где он подводит некоторые итоги. «Протекшие два месяца революции,— пишет «День»,—показали, что наше и городское и сельское духовенство, как социальная категория, оказалось величиной, равной нулю. Оно не нашло в себе смелости выступить в качестве реакционной силы, но и не выказало гражданского мужества, не проявило гражданской зрелости, которая дала бы ему возможность слиться с народом, стать с ним на одну общую позицию для осуществления и укрепления идеалов свободы и порядка... Оно стало в сторонку, не принимая никакого участия в строительстве новой жизни... Обеспеченное и приниженное самодержавием, православное духовенство, начиная от сельского духовенства и кончая митрополитом, членом «святейшей коллегии»,—оказалось однородным. Моральное и интеллектуальное убожество православного духовенства ныне раскрыто, «исчерпано до дна».

Появляются и другие бичующие статьи, особенно, Валентина Свенцицкого (впоследствии московский священник)—»Епископы-рабы», даже журналы, например, специальный номер Шебуева, посвященный «попам». Церковь начинает тревожить «большевизм». Впервые этот термин появился в церковной прессе в № 16 «Всероссийского церковно-общественного Вестника». Здесь дается следующая любопытная характеристика большевизма: «психология большевизма—психология одержимости одною идеею. Увлеченный своей мечтой, своими желаниями, человек становится слепым ко всему остальному, перестает понимать, больше того—воспринимать все, что выходит из круга охватившей его страсти. Он перестает видеть реальную жизнь, понимать ту простую школьную мысль, что каждая идея воплощается в жизнь только рядом с наследием прошлого, начинает свое осуществление лишь как семя, которое потом, разросшись, вытеснит то, что дала прежняя жизнь. «Ум с сердцем не в ладу», вот основной грех большевизма. Это— слепота, и слепой вождь неизбежно приведет в яму, как бы ни были святы, пламенны его желания- Большевизм живет в призрачном царстве, не видя реальных сил, сил истории. Отсюда—радикализм его требований. Отсюда—вера во всекрушающую силу своих идей. О, как легко кажется одним размахом революционного колеса смести с лица земли все устои вековой жизни! Но попытайтесь! Эти пережитки, которых не видит фанатизм, будут цепляться за колесо с первого момента движения, чем дальше, тем глубже оно будет погружаться в живое тело жизни и, вместо размаха, получится взаимное раздробление, а в результате—куча развалин, в которых перемешаются обломки старого и нового. Это и понимает научный, серьезный социализм, учитывающий историю, соотношение сил своих и враждебных. И потому он спокойно принимает «компромисс с буржуазией», оставаясь в корне верным своей идее... Большевизм—достояние горячих сердец, слабых головою».

Такова профессорская анонимная характеристика коммунизма. С ней не согласится коммунист, утверждающий, что он стоит на твердой почве действительности. Но в этой характеристике нет той беспредельной ненависти, которая вскоре овладеет церковными головами.

Усиленно дебатируется вопрос о церкви, ее сущности, возлагаются громадные надежды на обновление жизни ее.

«Приходится с величайшей грустью констатировать,—пишет Александр Коледа, молодой талантливый технолог,—церкви в жизни нет... Есть только ее декоративная ласкающая глаза сторона, есть лишь зрелище культа, есть мертвая форма, есть «лампадная религия», лишенная всякой творческой, всякой созидательной энергии. Живительного же духа церкви, — духа, связующего людей в одно целое, духа, пробуждающего в них одно святое желание, одно пламенное стремление к Богу—такого духа никто, можно сказать, почти не чувствует. В этом и заключается величайшая трагедия каждого верующего православного человека, эту трагедию должно особенно остро переживать наше духовенство, и для устранения ее оно обязано приложить все свои старания». Революция поможет церкви найти самое себя. Даже консерваторы лучшей марки возлагали на это надежды. Так, Сергий, архиепископ финлядский, в речи на могиле В. А. Караулова 23 апреля 1917 года, сказал: «ожидание такого же светлого будущего и для нашей церкви, при изменившемся государственном ее положении, и наполняет наши сердца радостью и заставляет нас от этой радости не помнить тех тревожных, скорбных дум, которые могли бы омрачить ее»

Однако, старая закваска связи церкви именно с государством, быстро заставляет церковь вернуться к прежней своей охранительной психологии. Либеральный «Всероссийский церковно-общественный Вестник», открыто пошедший против самодержавия, не выдерживает соблазна и с своего № 19 заводит «политический отдел», где и является руководящая статья «Отечество в опасности». В ней, во имя революции, призываются граждане к объединению, к полному повиновению государственной власти. «Опомнимся, пока не поздно, и начнем дело разумного государственного строительства. Во имя свободы будем повиноваться и во имя завтрашнего дня ограничим себя сегодня.

Отложим наши классовые, профессиональные требования до того момента, пока минует опасность для отечества. Будем работать столько, сколько хватает сил; не будем безрассудными противниками необходимого на земле авторитета.»

Обновляющаяся церковность стала на сторону революции точно и определенно, поскольку она, русская революция, базировалась на временное правительство, на временное же правительство базировалась и эта церковность через свои верхи. Поэтому церковь поддерживает начинания временного правительства. Энергично пропагандируется «Заем Свободы». Еще до Пасхи представитель министерства финансов посетил синод, прося его принять все меры к успешному проведению его в жизнь. Синод разослал по России две обязательные проповеди, которые должны были быть прочтены по всем церквам с призывом помочь родине и революции подпиской на этот заем.

Но сочувствие церковных прогрессистов было на стороне только внешнего сдвига государства, а не внутренней, подлинной революции. Выражаясь современным языком, церковь принимала февраль, но боялась, не хотела, а впоследствии и не приняла октября. Только небольшая струя духовенства и мирян, объединившаяся в упомянутый всероссийский союз демократического духовенства и мирян, определенно говорила о необходимости сокрушения капиталистического строя, о ликвидации капитала во имя Христа. Для огромного большинства это было непонятно, не нужно, вредно, опасно. Уже работающий в то время Ленин для этих прогрессистов является символом ложного, недолжного. Так, прогрессивный церковный публицист Соколов 25 мая, говоря о «вредных» церковных деятелях, называет их в своей статье—»Ленины в церкви». Dixi et animam le-vavi! На первое июня в Москве был назначен всероссийский съезд духовенства и мирян. По мысли его инициаторов он должен был представлять, «как бы первый собор обновляемой русской церкви». Этот съезд должен был решить ряд вопросов временного, но тревожного для духовенства характера — изгнание духовенства с приходов, и т. п., но, главное, позаботиться о создании новых форм церковности вообще, об отношении к государству в частности. Работы съезда должны были иметь огромное значение как для начинающего функционировать предсоборного совета, так и для самого собора, ибо «московский съезд, собственно, есть основа и будущего собора». Съезд открылся торжественно. На нем собрались прогрессивные элементы. При открытии съезда торжественно была пропета «вечная память» всем павшим борцам за свободу.

Но сразу же, речь князя Евг. Н. Трубецкого явилась тревожным симптомом за будущий курс церковной политики.

Многие церковники признавали в то время необходимым сохранение завоеваний революции организованным сопротивлением врагам ее. Но это мыслилось, как условие, без которого не может быть правильного развития церкви, христианских идеалов. Родина, государство ни в коем случае не подменяли у этих лиц Христа и его надлежащую правду. Родина для христианина есть пустяки, ничто, ибо он гражданин вселенной. Нация для христианина есть ноль, ибо он есть часть не нации, а человечества. Поэтому национальные, государственные задачи для христианина, как такового, не существуют. Более того—это задачи для него чуждые, политические. Между тем, устами Трубецкого (о, как потом это будет часто повторяться) заговорила иная церковность, quasi - церковность, церковность политическая, церковность государственно-консервативная. Речь эта глубоко интересна для постижения психологии тех людей, которые, понемногу сделавшись ответственными руководителями церкви, будут губить церковь, бросая ее в объятия контр-революции. Вот некоторые выдержки из стенограммы речи Трубецкого: «Всем нам памятен ответ солдата-большевика на призыв Керенского к наступлению: «наступление опасно для жизни, а когда меня убьют, на что мне земля и воля!» Вот он, тот практический материализм, который ставит житейское благополучие выше родины. Не все так наивны, как этот солдат, и не все так циничны, но настроение, выразившееся в его словах, чрезвычайно распространено, и в этом заключается величайшая опасность... На Россию надвигается полоса казней египетских, и у всех этих казней одна общая причина—забвение России, преступное о ней небрежение ради интересов классовых, партийных или просто личных... Будущей зимой нам предстоит дровяной голод... Причина этой новой беды в том, что крестьяне во многих местностях не дозволяют рубить дров в помещичьих лесах, ибо ожидают, что леса эти станут их собственностью. Другая причина предстоящей остановки фабрик и жестокого промышленного кризиса — в непомерных требованиях рабочих, коих не может выдержать предприятие... Есть множество русских людей, которые духовно уже утратили Россию. Прислушаемся к тому, что говорится на многолюдных собраниях. Еесть что-то страшное в этих речах. Мы найдем в них все, что угодно: и пафос свободы, и широкие обещания материальных благ, но при этом поражает отсутствие самого главного в этом ораторском воодушевлении — отсутствие России и любви к России, отсутствие того самого, ради чего нужны все эти подчиненные блага, — и высокая плата, и земля, и воля. Упадок русского патриотизма, затмение национального инстинкта, отсутствие национального подъема, — вот что сказывается и в действиях, и в речах; вот почему речи не воодушевляют солдат к борьбе за родину. А отсутствие подъема национального, в свою очередь, обусловливается отсутствием подъема духовного, тем общим упадком духовной жизни, о котором я говорю; в нем мы—сыны церкви— повинны больше всех, ибо кому больше дано, с того больше и взыщется. Отношение человека к родине должно быть прежде всего религиозным. Чтобы любовь к родине побуждала его к высшим подвигам самоотвержения, он должен смотреть на родину, как на великую святыню и ценность духовную, ради которой стоит жертвовать не только всем достоянием, но и самой жизнью. Разве может быть такое чувство к родине у человека, утратившего всякую святыню? В нашей отечественной истории есть факт, глубоко и ярко освещающий ту задачу, которая ставится теперь перед нами. В такую минуту переживаемого нами внутреннего распада вспомним, как некогда собиралась русская земля и кто ее собирал. Великие молитвенники, подвижники и пустынножители,—вот подлинные собиратели России, и собирали они ее вокруг алтаря. Св. Сергий радонежский, не убоявшийся ни страж бесовских, ни рева голодных зверей в окружавших его лесных дебрях,—вот кто некогда зажег в сердцах тот пламень любви к родине и то мужественное воодушевление, которое спасло Россию от татарских полчищ. Его молитвы совершили в войсках Димитрия Донского то чудо, которое не в состоянии совершить никакие посулы «земли и воли». Оно и понятно. Не материальные интересы могут побудить человека отдавать родине жизнь. Для этого нужно то, что больше земли и воли,—нужна святыня; для этого самая родина должна вырасти в духовную величину. Этот подвиг, как и все великое в человеке, питается духовным подъемом,— возгорением несокрушимой веры и святой любви. Будем помнить, если тяжкий недуг современной России коренится в омертвении жизни религиозной, духовной, то и исцеление может последовать лишь при условии религиозного пробуждения и духовного подъема. Спасти Россию от надвинувшейся на нее грозной опасности может только та духовная сила, которая се собрала. Поедемте всем собором к раке св. Сергия, — там мы почувствуем, что эта духовная сила жива; и в этом для нас источник надежды на лучшее будущее. «Ищите, прежде всего, царства божия и правды его, а остальное приложится вам». В этих словах великая тайна всего не только религиозного, но и национального дела св. Сергия... Именно своим духовным подвигом, своим религиозным делом, он дал духовную точку опоры всему тому мирскому строительству русского государства, которое прислонилось к великому церковному строению». На съезде присутствовали записные церковные либералы того времени: архиепископ Платон (впоследствии организовавший белогвардейские уголовные, как свидетельствует монархист Шульгин, банды против Советской России), епископ Андрей (бежавший к Колчаку), протоиерей Филоненко (ныне враг церковного обновления), Любимов и Рождественский. Были и подлинные обновленцы: проф. Б. В. Титлинов, прот. Н. Боголюбский и нек. др. Всего было 700 делегатов. 2-го июня, кроме речи Трубецкого, произносил речь М. И. Струженцев: «об отношении общества к переживаемым событиям». В тезисах докладов мы читаем: осуждение самодержавия, признание временного правительства, отношение к учредительному собранию и т. п. На этом же заседании происходит обмен реплик между петроградским рабочим Любимцевым и прот. Иваном Федоровичем Егоровым. Любимцев бранит демократическое духовенство от имени рабочих. Рабочие поручили ему «призвать всех людей земли русской спасать родину». Егоров, возражая Любимцеву, которого на съезд подослали черносотенцы, говорит, что церковь обязана ясно и определенно выявить свое лицо в политическоми социально-экономическом моменте. «Единственное спасение церкви и правды Христовой—деятельное участие христиан в политической жизни страны». Подлинно черносотенную речь произносит известный миссионер Айвазов, но ему не дают говорить, постоянно прерывая его криком и шумом.

4 июля, на Красной площади, съезд совершает молебен о даровании победыи внутреннего благосостояния родины. 6 июня Титлинов делает доклад об учреждении всероссийского союза духовенства и мирян, во главе которого необходимо учреждение всероссийского совета епархиальных и всероссийских съездов духовенства и мирян. Большинство ораторов высказалось за создание этой организации. Но о. Потехин и гр. Истомин выступили с энергичными возражениями. Суть этих возражении состояла в том, что ораторы опасались, не стеснит ли рассматриваемый совет деятельность церковно-правительственных органов, не явится ли он подобием совета рабочих и солдатских депутатов. Но, после разъяснений Титлинова, резолюция об учреждении совета принята единогласно. Затем Титлинов поставил второй вопрос: необходимо ли учреждение профессионального союза духовенства? По вопросу высказалось 17 человек. Прот. Н. Ф. Егоров и рабочий Михаил Григорьевич Фомин (оба представители союза демократического духовенства и мирян) высказались решительно против учреждения особого союза духовенства. Они находили, что обособление духовенства в особый союз нежелательно, так как подобный союз может поддержать отчуждение духовенства от мирян и породит классовую борьбу, несовместимую с христианством и неприличную пастырям. Однако, большинством голосов профсоюз был принят. После профсоюза учредили «всероссийский союз духовенства и мирян», преследующий задачи: а) «поддержание православной веры и церкви в современных условиях ее существования; б) охранение и укрепление христианских начал в жизни личной, общественной и политической».

7 июня на съезде обсуждается вопрос об отношении к государству. По этому вопросу высказываются виднейшие члены союза. Председатель секции, профессор Прокошев, доложил, что, по мнению секции, признано, подавляющим большинством голосов, что отделение церкви от государства недопустимо. Тогда возник вопрос о термине, выясняющем отношение церкви и государства. Было установлено, чтобы это отношение не выражалось в виде господствующего положения в государстве. Но в виду исторических заслуг православной церкви и в виду принадлежности к ней 114 миллионное граждан, было признано справедливым предоставить ей первенство среди других верований. Против взглядов секции высказывается ученый одесский профессор Покровский, который указывает, что тесная связь церкви с государством едва ли желательна и допустима, так как природа церкви и государства различна—препятствуют такому единению и мотивы практического свойства. История показывает, что единение церкви и государства в конце концов обратили церковь в полицейский участок. История западной церкви свидетельствует, что и государство не наслаждалось связью с церковью. Чем же может пленить нас эта связь церкви с государством? Конечно, не корыстными причинами, а желанием сохранить за церковью силу влияния на народ. Но для этой цели материальная связь и юридическая зависимость не только не нужны, но даже вредны. Неправильно трактуют отделение церкви от, государства, как гонение на церковь, ссылаясь на пример Франции. Этому взгляду противоречит положение церкви в Америке. Все наши видные славянофилы стояли за церковную автономию, которая возможна только при отделении церкви от государства.

Следующий оратор кн. Евг. Трубецкой поясняет, к каким тяжким последствиям, в отношении бюджета, культа, преподавания закона Божия, освящения молитвою государственных актов, может привести в России полное отделение церкви от государства, в том смысле, как это отделение понимают социалистические программы. Конечно на это не может согласиться никакой религиозный человек. Независимость церкви и отделение церкви—явления разного порядка. Мы хотим только первенствующего положения православия среди других культов, которые также имеют свободу исповедания и поддержку от государства; отрицаем неравенство в гражданских правах по принадлежности к определенной религии. Самое первенство мы понимаем, как первенство по почету, а не преимущество в правах. Нужно помнить, что лозунг отделения церкви от государства—в настоящее время боевой лозунг, выдвигаемый против церкви людьми, ей враждебными, или к ней равнодушными. И в наших рядах, на епархиальных съездах он может быть поставлен только по недоразумению. Отделение церкви от государства есть полное упразднение церкви, коего мы допустить не можем и не должны. Трубецкого поддерживает проф. С. Н. Булгаков. Булгаков указывает, что вопрос об отношении церкви к государству сложный, многосторонний и ответственный, и к решению его должны отнестись с большим вниманием не только сама церковь, но и вся гражданская Россия, ибо это коренной вопрос нашего государственного строительства. От решения его не можем уклониться и мы, не только как сыны церкви, но и как граждане России. Ведь государственное строительство совершается не только в совете рабочих депутатов, оно должно совершаться и здесь, так как мы составляем душу русского народа. Говорить об отделении церкви от государства в смысле устранения всякого соприкосновения между ними, это не только недоразумение, но и иллюзия. Правда, идея отделения популярна, и с ней связаны и лучшие чаяния сынов церкви и самые противоцерковные намерения. Но это и доказывает неопределенность термина отделения. И мы ищем нормы отношений церкви к государству не для всех времен, а только для настоящей годины. Как теперь опознать эти отношения? Здесь две определяющие идеи: во-первых, церковная свобода, которой мы не поступимся, а во-вторых, сама жизнь поставила православие в новые отношения к государству, которые мы должны осмыслить и явить русскому народу. Можем ли мы стать на ту точку зрения, что религия есть частное дело? Ни в каком случае, ибо русская церковь существует как целое, связанное единством жизни и управления. Церковь Христова гонений не боится, но и призывать их тоже мы не должны. Признание церкви публично-правовой организацией необходимо, а вопрос о независимости церкви—это вопрос состояния ее внутренних сил. Наиболее спорным вопросом является вопрос о материальном обеспечении церкви, но, с одной стороны, бюджет ее нищенский, а с другой стороны, приходится дорожить и им, в виду исключительной трудности переживаемого момента. Настаивать на отделении церкви от государства, значит не верить в будущность русской государственности. Пока Россия на пути еще к собору и учредительному собранию, мы не имеем права разркшать связь церкви с государством.

И в результате этих прений съезд высказался против отделения церкви от государства.

Съезд не дал определенных результатов. Эти 1200 человек (в дальнейшем первоначальная цифра 700 дошла до 1200) поговорили, обменялись мнениями и разъехались. А между тем церковно-общественное мнение трактовало съезд как прототип собора. Какое нерадостное предзнаменование! Одно было определенно и ясно. По до-революционной привычке, церковники смешивают религиозные задачи с задачами политическими, и по вековечной традиции, политика церкви есть политика консерватизма. Это особенно ясно видно из декларации съезда, принятой в заключительном заседании 12 июня для распространения ее в армии на разных фронтах и среди народа. Признавая «народоправие», как лучшую форму государственного устройства, съезд призывает все возложить на учредительное собрание, а до той поры, соблюдая status quo ante—ничего не изменять. В частности, всякие самоуправные действия до учредительного собрания к отнятию монастырских, церковных и частновладельческих земель и вод, равно к затруднению или ограничению пользования ими решительно осуждаем, как увеличивающие, губящую страну, смуту». Равно съезд призывает и рабочих «не требовать немедленного осуществления всех своих, хотя бы и справедливых, пожеланий, а напротив, насколько возможно, увеличить трудовую энергию и число рабочих часов, дабы спасти родину от внешних врагов и неисчислимых внутренних бед».

Съезд церкви, этой надмировой организации, не имеющей здесь пребывающего града, по слову апостола Павла, обязанной «горняя мудрствовать, а не земная», кончается следующим призывом: «так как ныне нашей стране угрожает величайшая опасность от забвения заветов св. православной веры, оскудения любви к родине, экономическое разорение от племенных, классовых и партийных раздоров, то прежде всего братски призываем всех к неустанной молитве о помощи свыше и постоянному памятованию сыновнего святого долга спасти родину-мать. Доблестные русские армия и флот, доселе честно и грозно стоявшие на страже России, молим вспомнить былую славу их знамен и показать, что сыны свободной Россия по одному сознанию долга могут постоять за нее не менее самоотверженно, чем в дни рабства и принуждения. Благоговейно склоняемся перед понесенными ими жертвами и сверхчеловеческими муками, но мыслим утвердиться духом к новым подвигам, избавить нас от национального позора и иноземного порабощения, спасти Россию и нашу политическую и церковную свободу. Все прочее население страны зовет к труду и терпению, к более, чем когда либо необходимому исполнению денежных и натуральных повинностей, к передаче в распоряжение правительства на спасение родины своих сбережений через подписку на заем свободы, к пожертвованиям для той же цели из личной, общественной, в частности, монастырской и церковной собственности всего, что только можно. Вновь устрояемые приходские общины просим озаботиться содействием всему этому к спасению отечества. Умоляем взаимной уступчивостью прекратить губящие родину и нас вместе с нею внутренние раздоры и соединиться для дружного, всенародного и могучего отпора врагу на рубежах. Только в этом видим вернейшее средство к спасению страны и приближению для нас, православных христиан, более чем для кого либо желанного мира».

Между тем жизнь идет. Идет вместе с этим и стремление церкви урегулировать эту жизнь, влиять политически. Одними призывами, в роде призывов съезда, не обойдешься. С резолюциями не считаются, как указывала «Маленькая Газета»: жизнь тотчас же после съезда дала толчок церкви. Было постановлено съездом сохранить за церковью церковно-приходские школы. И вскоре после этого следует декрет Временного Правительства о передаче ему этих школ. Тогда церковники думают помочь своему делу путем вступления в определенные партии. Так Серафим челябинский заявил челябинскому комитету партии народной свободы о своем желании войти в состав партии.

Вообще церковь начинает заигрывать с кадетами и кадеты с церковью. Настроение даже либеральных церковников есть настроение умеренно-консервативное. По упомянутому всероссийскому съезду можно судить о политической физиономии духовенства этого периода. По свидетельству участника съезда, проф. Покровского, политическая окраска группы мирян съезда была «в общем и целом вполне умеренной, скорее даже консервативной по теперешнему масштабу—не левее кадетской или даже октябристской». Но и это оказалось для духовенства слишком левым и неприемлемым. По словам того же Покровского, на съезде «со всею ясностью раскрывается перед нами первая отрицательная черта в настроении современного духовенства - это его излишний консерватизм в трактовании важнейших проблем общественного, государственного и церковно-принципиального характера. Приходится с грустью констатировать, что большинство духовенства здесь живет и дышит еще традициями старого режима и не находит общего языка и согласительной платформы даже с умереннейшими из мирян. А это обстоятельство чревато для духовенства такими опасностями, которые в самом корне могут пресечь всякую возможность действительного церковного возрождения, т.-е. искреннего воссоединения разрозненных частей церковного организма». Кончая характеристику настроений духовенства, Покровский заключает: «итак, в настроении нашего духовенства далеко не все благополучно. Если настроение это не изменится к лучшему, то предстоящий церковный собор, быть может, не принесет нам желанного успокоения, единения и мира».

Между тем политические противоречия русской жизни, никчемность руководящих политических органов государства, неясность и путанность принципов, которыми руководится временное правительство, заставило тех, кто видел, что так дальше итти нельзя, сделать попытку изменения государственной жизни путем второго революционного сдвига. Происходит знаменитое июльское восстание большевиков. Оно подавляется—еще не настало время. Но испугана консервативная часть государства, страшно растревожена церковь. И вот 13 июля Синод обращается с следующим воззванием:

Святейший Правительствующий Синод чадам Всероссийской Православной Церкви и всем гражданам Российской Державы-

Господи благослови.

Тяжелые и беспримерно грозные дни переживает наша дорогая родина. Три года раздается плач по Руси и омрачается скорбью лицо земли нашей при виде крови, проливаемой лучшими в самоотвержении своем сынами ее и гражданами—защитниками отечества, его святынь и достояния. Три года слышится стон России, которая «простирая руки свои», со слезами вопиет: «о, горе мне! душа моя изнывает перед убийцами» (Иерем. 4, 31). И этому стону, этому горю отцов и матерей, жен и детей нашего доблестного воинства, казалось, не будет конца; в тумане несчастий, нависших над страной, не виделось никакого просвета. Но вот настал час общественной свободы Руси, вся страна, из конца в конец, единым сердцем и единой душой возликовала о новых светлых днях своей жизни, о новом, благоприятном для нее, лете Господнем. И расцветала надежда на то, что Русь, сбросив с себя сковывающие ее политические цепи, обратит всю свою мощь на освобождение свое от немецкого ига, и весь разум свой—на мирное внутреннее развитие и устроение государства и общего народного блага. Однако, к глубокой скорби страны, недолго было суждено исстрадавшейся родине жить этой надеждой. Вслед за свободой, к нам проник новый злой враг и посеял на Руси плевелы, которые не замедлили дать всходы, заглушающие ростки желанной свободы. Хищения, грабежи, разбои, насилия и обострившаяся партийная политическая борьба стали достоянием нашей новой жизни и поселили в народе озлобление и рознь, повлекшие за собою внутреннюю братоубийственную войну, неоднократное кровопролитие. И в результате, с одной стороны, прекращение блестяще начатого наступления на врага, с другой, вместо свободы—новое взаимное угнетение, вместо братства—охлаждение любви, упадок добрых, мирных, братских общественных отношений. Страна пошла по пути гибели, а в будущем ее ждет та страшная бездна, которая заполнена для всех нас ужасающим отчаянием, если только не прекратится «смятение и попрание и замешательство от Господа Бога» (Ис. 22, 5). Граждане русской земли! В эти грозные дни нашего общественного испытания наш общий долг— понять и всем нашим существом почувствовать весь ужас того положения страны, которое создано потемненной совестью ее губителей, и не оставаться долее глухими, бесчувственными к праведному гневу Божию, постигшему нас за наш грех небрежения законами божескими и человеческими. Наш непременный, наш неотложный и повелительный долг—покаяться в этом нашем грехе, дабы не судил Господь нам пить чашу испытании наших до конца, сделаться среди других народов «ужа-, сом, посмеянием, пустынею и проклятием» (Иерем. 49, 12 —13), а стране нашей услышать наказующий голос Божий: «вот Я сделаю тебя малой между народами, презренной между людьми» (стр 15). Наш святой долг предотвратить своим покаянием последнюю чашу гнева Божия, ибо что ты, Россия, «опустошенная станешь делать, презираемая» в этом твоем грядущем, как истинными друзьями твоими, так и теми друзьями мнимыми, которые являются предателями твоими и «ищут души твоей» (Иерем. 4, 30)? Помысли крепко: когда свершится гибель твоя, «кто пожалеет о тебе? И кто окажет сострадание к тебе? И кто зайдет к тебе спросить о твоем благосостоянии» (Иерем. 15, 5)? Не покинет ли тебя даже Господь милующий, который устами пророка скажет народу своему: «ты оставил Меня, отступил назад, поэтому Я простру на тебя руку Мою и погублю тебя: Я устал миловать» (ст. 6)?

Архипастыри и пастыри церкви Российской! Исполните и вы свой долг перед изнемогающей в распрях страной. Зовите народ к молитвеи сердечному покаянию. Научите, назидайте, убеждайте, особливо раздорников, да не оскверняют они совести своей злобой и не наполняют мерзостями жаждущую истинной cboбоды страну; умоляйте вашим словом граждан, да возлюбят они братство святое, да отдадут сыны России сердца свои в послушание правде Божьей, а свои силы и труд благу страдающей родины. Напоминайте всем завет Божественного слова и здравого разума человеческого, что только в единении сила, и что одна лишь ,,праведность возвышает народ, а беззаконие—бесчестие народов» (Притч. 14,34) и гибель для нашей страны. Воспрянь же, Русь, духом своим в покаянии своем, силою своею в труде твоем—и «восставит тебя Господь, и спасет от руки злых и избавит от руки притеснителей» (Иерем. 15,19,21): «Смирись перед Господом», и «Он вознесет» тебя (Иак 4.10), и укрепит тебя в твоей свободе, в твоем благе, в лице твоей совести, в радости твоей жизни. Ему слава и держава во веки веков. Аминь. Архиепископ Платон, Экзарх Кавказский, Сергий, Архиепископ Финляндский. Михаил, Епископ Самарский и Ставропольский, Агафангел, Архиепископ Ярославский и Ростовский. Андрей, Епископ Уфимский и Мензелинский. Протоиерей Александр Смирнов. Протоиерей Александр Рождественский. Протоиерей Федор Филоненко».

Для церкви—большевики уже в июле—синоним ужаса, люди с потемненной совестью и т. д. С июля уже начинается церковью травля большевиков. И самыми разнообразными методами. Так, в листовке «Рабочие и капиталисты» церковник «Л» находит такие строки: «есть, правда, такие социалисты, которые зовутся большевиками. Они говорят: «требуй несмотря ни на что, без расчета, без оглядки». Такие социалисты не любят людей. Они и не социалисты поэтому. Социализм, как и Евангелие, не хочет, чтобы люди голодали» (siel).

Церковь демонстрирует свое отношение к большевикам торжественной организацией похорон казаков, убитых 5 июля.

Необыкновенно интересное слово произносит в Исаакпевском соборе архиепископ Платон. Здесь церковь, всем своим авторитетом, с высоты священной своей кафедры, приравнивает казаков-усмирителей большевиков к св. мученикам, пострадавшим за Христа! А большевиков открыто называет немецкими агентами. Вот это слово от 15 июля 1917 г.:

«Возлюбленные о Господе братья и сесгры. Всемы видим и все мы чувствуем, что нынешние дни—время мученичества, время мученических подвигов детей России. И блаженны, стократ блаженны те из них, кому указал Бог этот подвиг, кому судил восприять мученический венец. Умереть за родину, за своих родных—какая славная смерть, единственная, исключительная! Умирает добрый христианин, христианин, всю жизнь свою желавший разрешиться от здешних уз, чтобы быть со Христом,—умирает добрый инок, любовь которого исполнилась в смерти. Горел он и сгорел здесь, чтобы воспламениться там. Это—добрая смерть, но смерть естественная, обычная. Тихо жил и тихо почил. Царство небесное! «Блаженны мертвии, умирающие о Господе». Но бывает смерть и иная, смерть славная, смерть геройская, смерть долга, смерть, как следствие неудержимых движений благородной души человека. Слава и благодарение Богу, что и в наши дни бывает такая смерть. Можно еще жить, если есть люди, могущие так умирать.

Смерть—это верный показатель духовной мощи и крепости народа. Свеж еще сок в народном организме,—жив и живуч тот народ, из среды которого выходят добровольцы на такую смерть. Таких именно добровольцев, таких славных детей России, героев долга мы и провожаем ныне в вечность. С любовью и гордостью взираем мы на эти их бренные остатки, дающие нам знать, что и в нашей среде есть еще люди, беспредельно любящие родину и беззаветно преданные своему долгу. Но вместе и щемящая боль пронизывает наше сердце, глубокая печаль наполняет нашу душу. Невольно спрашиваешь себя: зачем произошло так? За что их убили? Позор! Боже, какой позор в этом убийстве! Негодование охватывает тебя, когда представишь себе и бесцельность этого убийства и ненужность этой жертвы. А как вспомнишь, что у этих героев есть близкие, что у кого-либо, а, может быть, у каждого из них есть мать родная, провожавшая своего сына на ратный подвиг и с нетерпением ожидающая его домой, жутко становится на душе. Готовая за каждую каплю крови его отдать всею себя, она смотрела на него, провожая на поле битвы, и думала: «сын мой, сын мой милый! Что будет с тобой? Что ждет тебя?» Она могла ожидать, что его возьмет в плен злой немец, что он умрет в немецкой неволе, что он погибнет в славной борьбе с этим врагом,—но никак не могла она ожидать, что он будет убит на стогнах родного города от руки родного брата. Последний оказался предателем и злодеем, который и совершил то, что не в силах был сделать немец. Какое горе! Какой ужас! Даже в наше кровавое время впечатление от этого убийства потрясает душу. Русскою рукою убиты дети русской земли и притом такие дети, которых враг ненавидит всею своею, способною к ненависти, душою. Кого, как не взятых в плен казаков наших предают немцы особенным по своему ужасу мучениям и пыткам? У кого, как не у казаков наших, они выкраивают ленты из кожи, отрезают носы, выкалывают глаза, забивают их патронами? В казаках немцы имеют противников, жизнью своею защищающих родину свою. Немцы это знают и бесконечно ненавидят могучих воинов—казаков. Ведь это не те из противников, которые братаются с ними, которые, к стыду и горю нашему, идут от нас к немцам и, отступая от немцев, идут к нам. Этих немцы только презирают, всемерно и широко пользуясь изменническими услугами их. Какая поразительная по своей громадности разница между этими, которых потерю мы сейчас оплакиваем, и теми вышедшими тоже из народа нашего,—которые, прикрываясь святым именем русского солдата, творят предательство родины и измену ей! Дети одной России, но какая страшная бездна легла между геройской, мужественно-бодрой любовью к матери-родине у одних и духовной смертью других! Святейший Синод поручил мне с молитвой к Богу проводить в вечность этих героев долга и здесь, на этом святом месте, выразить преисполняющее его чувство глубокой скорбя и печали, вызываемое действиями тех русских воинов, которые, под влиянием агитаторов, готовы покончить с своим долгом перед родиной и любовью к ней. Это чувство, мы уверены, разделяет вся, верная благу родины, Россия. Вся, не забывшая себя, Русь скорбит о народившейся новой измене народу. Никогда ничего подобного она, страдалица Русь, не знала. Не думала она, что наступит время, когда некоторые русские перед лицом врага перестанут быть русскими. Да, не стоило бы и жить в эти гибельные дни, если бы все русские оказались такими сынами погибели, забывшими узы кровного родства с своей великой матерью—Россией и с своими братьями—верными сынами России. Но жив Господь! И жива еще русская душа! Доказательство—перед вами, братья и сестры. Жить еще можно. Уверенность в этом дают нам предлежащие жертвы своего долга, эти мученики за родину, за ее счастье, за светлое будущее дорогой России. Да воспламенит же их подвиг сердца сынов России на новую любовь, на новое самоотвержение для стойкого, непоколебимого удара на пользу Родины! Да послужит он живым укором для малодушных или забывших свой великий долг перед страной. А здесь, в эти святые для нас минуты, пусть он, этот подвиг, скажет нам, нашим сердцам скорбящим, с каким полным и горячим чувством благодарности за неизменную любовь к родине и с какой пламенеющей молитвой к Господу живых и мертвых мы должны напутствовать наших бесконечно любивших братьев-героев в вечные обители Отца Небесного, где нет ни смерти, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная для всех, полагающих душу свою за други своя. Аминь».

Такое слово, понятное дело, сеяло только дальше ненависть и ложное понятие о религии и обязанностях религиозных людей. Но это делает Платон, председатель синода, глава церкви. Слово это еще сравнительно спокойно, а вот одновременно появившееся в печати обращение епископа Андрея (князя Ухтомского) «об организации приходской жизни». Это не что иное, как церковно-политическая истерика. Вот некоторые выдержки:

«Православные объединяйтесь!»—вот знамя нашей русской жизни в настоящее время, вот клич, который должен неумолчно раздаваться по лицу земли русской! Православные! Идите в свои храмы,—идите и молитесь; совещайтесь и снова молитесь! Поверьте, мои братья о Христе,- что сейчас без приходского объединения мы погибнем! Я твердо уверен, что Россия сейчас на краю гибели только потому, что мы, православные, забыли свой православный приход и в свою русскую семью впустили всяких шпионов, изменников, безбожников и предателей. И воинство наше православное переживает сейчас крайние бедствия и унижения только потому, что среди войска нашего находятся безбожники, богоненавистники, люди с совершенно сожженною совестью, поэтому все православные христиане в каждом приходе должны объединиться в самую тесную семью и принимать в эту семью так же, как прежде принимали к себе в общества молодцы-казаки... А первого встречного, незнакомого человека нужно остерегаться принимать к себе и доверять ему свои семейные, церковные тайны. Итак, православные, объединяйтесь! Всячески пропагандируйте это объединение. Вот посмотрите: социалисты начали свою жизнь в России лет двадцать тому назад, при императоре Александре III их не было еще вовсе, а потом они начали кричать «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и так сумели вести свою пропаганду, что сейчас командуют Россиею. И эта команда дорого обходится несчастной России, несчастному русскому народу.»

Время приближается к августу. Собор. Учредительное собрание. Протекают выборы на собор. Тихо, незаметно, подтасованно. Намечаются выборы в учредительное собрание. С церковью начинают заигрывать разнообразные партии—от эс-эров до кадетов. Я бы сказал—все партии, кроме партии большевиков. Особенно энергичны кадеты, «партия народной свободы». И «Всероссийский церковно-общественный вестник» в № 83 в руководящей статье «Партия Церкви» говорит именно о кадетской партии, а заканчивается статья знаменательными словами: «При выборах в учредительное собрание церковные избиратели, несомненно, будут в политической ориентации руководиться общностью интересов, и внимание партии народной свободы к церковному вопросу может принести ей практические избирательные результаты».

Кончаются съезды (всероссийский монашеский, законоучительский, миссионерский), которые в равной мере были съездами церковными и в такой же мере политически-охранительными, с их вечными обращениями к Керенскому, к армии и т. п.

Кончаются всероссийские съезды, начинается всероссийский собор.

В момент исключительно важный для церкви «Всероссийский церковно-общественный вестник», официальный голос церкви, так в № 95 говорит об этом историческом событии: «В грозную минуту жизни государства, в сонме голосов народных, призванных высказать народную думу о спасении отечества (здесь» Вестник» имеет в виду знаменитое московское государственное совещание), прозвучал и голос православной церкви (от ее имени говорил архиепископ Платон). Прозвучал обличительно и предостерегающе. В государственном разложении ясно сказалось оскудение духовных ценностей.

С Россией революционной случилось то же, что случилось с Россией времен Годунова и самозванцев, в эпоху московской смуты: поколебалась народная совесть. Только теперь несчастье более глубоко, чем то было триста лет назад. Тогда замутилась совесть преимущественно высших классов, служилого боярства, начавшего оптом и врозницу продавать отечество. Теперь тлетворное разложение проникло глубоко в народные низы. Совесть утратила, как будто, не боярская, а демократическая Россия. Народ—строитель государства словно забыл разум, честь, долг, все великое и святое. Под натиском безудержного классового эгоизма трудящихся масс рушатся с треском государственные балки. Да что государственные: рушатся часто основы самого человеческого общежития. В темных массах проснулся зверь. Народ одичал и стал уже допускать чисто звериные эксцессы. Русский «православный», «христолюбивый» воин грабит, насилует беззащитное население. Наши враги получили право с презрением смотреть на русского солдата. Наши союзники должны стыдливо закрывать лицо руками. Позор и ужас надвинулись на нас и кошмаром сдавили русскую жизнь. Пусть все потеряно, лишь бы честь была спасена; вот что было утешением народов в их несчастьях. У нас, увы, не все потеряно, но потеряна именно честь—самое дорогое. Естественно, что грянул, наконец, громкий клич: надо спасать Россию. Спасать не только государственность, а народное лицо, народное нравственное достоинство. Естественно также, что церковь в эту минуту заявляет: вы не спасете России, не остановив духовного разложения. Бедствие, нас постигшее, есть по преимуществу морального порядка, а не материального. Что значит призрак экономического банкротства рядом с призраком банкротства духовного? Сильные духом народы выходили победителями и не из таких испытаний - Аннибал мог взять Рим, но не сокрушить римлян, и Рим был непобедим, пока были истинные римляне. Но когда в народе ослабли понятия чести, долга, извратилось понятие добра и зла и произошло крушение нравственных ценностей — настал решительный кризис народной жизни. И чтобы спасти Россию, несомненно, надо прежде всего оздоровить народный дух, вылечить овладевшую массами духовную болезнь. Православная, христолюбивая Русь сделалась каким то исчадием среди народов: ведь это какое-то демоническое наваждение. Не может быть, чтобы зверь победил человека. Народную душу отравили, как будто подменили народный образ. Поколебали веру,—говорит церковь,—и поколебали совесть. Берегите религию—и восстановится духовное народное здоровье. Все это верно. Но исчерпывается ли этим диагноз болезни и рецепт ее излечения? Здесь возникает глубокое сомнение, как и относительно многих других советов народного спасения! Поколебалась совесть, подточены духовные устои жизни, материализировалась народная душа. Но почему? Ужели все это сделали несколько месяцев большевистской пропаганды? Следствие слишком не соответствует причине и невольно приходится искать других причин еще. Да, бесспорно поток революции, неся драгоценные начала свободы, принес с собой немало отрицательных элементов, разжигая эгоистические инстинкты, классовую борьбу и материальные аппетиты. Бесспорно, революция поколебала и народной миросозерцание, вырвав из него с корнем некоторые старые элементы. Однако, духовное, нравственное перерождение совершается не так быстро, и без сомнения оно не могло совершиться за это время с душой народной. Очевидно, случилась лишь внешняя метаморфоза: спала какая-то, не очень прочная, нравственная дисциплина и обнажилось то, что всегда существовало под покровом внешней сдержки. В частности, это значит, что христианская культура совсем не глубоко захватила народ и не успела даже внедрить в него элементарные начала нравственности. Словом, сказалось лишний раз то, что сказывалось неоднократно в нашей культурной истории: что религия почти исчерпывалась обрядоверием и видимая религиозность не имела под собой внутренней нравственной основы. «Христолюбивый» народ не только не любил, а и не знал Христа: вот давний трагизм нашей русской действительности. Кто виноват тут,—говорить об этом бесполезно, так как вообще в критические минуты обличения бесполезны, а нужно творчество. Но чтобы правильно оценивать действительность и значение разных фактов современности, всегда следует помнить историческую перспективу. Ошибочно было бы упрекать русскую революцию в «развращении» народном, в подрыве народной нравственности, как ошибочно было бы и всю вину за слабость нравственной культуры, за недостаток прежнего народного воспитания валить на церковь и духовенство. Допустим, что революция разнуздала некоторые худшие инстинкты (хотя не сознательно), но разве «узда» есть прочная гарантия общественного порядка? Людские страсти, кроме узды для «непримиримых» элементов, нуждаются прежде всего во внутреннем преоборении; и если такового нет в массах, то всякий порядок непрочен. Мы горьким опытом убедились в этом. Что же дальше? Раз народная болезнь не внезапна, а застарела, то тем более нуждается она в духовном врачевании. Церковь вправе сказать политическим деятелям: не колеблите веры, не расшатывайте устоев религиозной жизни, так как с ними тесно связаны и устои нравственного правопорядка, особенно в народных массах, но и политические деятели, общество в праве сказать церкви: дайте же народу христианское, нравственное воспитание, а не церковную дисциплину. Выйдите из круга ритуала отвлеченных формул и догм, сумейте подойти к душе народной и насаждайте истинную христианственность. Явите Христа миру так, чтобы мир полюбил его и пошел за ним. Сделайте народ не по имени, а по духу христианским, сделайте из религии силу, творящую жизнь, преобразующую христианские отношения. Мало креста на груди: надо носить Христа в сердце. Вот упование к религии политики и государственности, что нельзя строить человеческое общежитие на одних материалистических основах. И Россия будет навеки спасена от бед, как только осуществится это упование. Чтобы осуществить его, однако, мало заявлений и декларации, а нужен могучий, общий порыв церковный. Именно порыв, а не церковно-политическая потуга. Найдет ли церковь в себе силы и одушевление для подобного порыва? Это должен показать только что сошедшийся собор церковный. На него обращает сейчас взоры не одна верующая православная Россия, а может быть и вся Россия. На великом совете государственном церковь заявила, что вера может спасти отечество. Отечество взирает, насколько велико вдохновение веры.С такими надеждами смотрела церковь на свой собор. Где-то там, на втором, а, может быть, и третьем плане— небо и Христос. А вот близко, рядом -земля, родина, Россия. Ее спасти,—вот задача собора. И в тысячный раз спрашиваешь себя: при чем тут Христос?