Предисловие

Богатейший материал о движении населения в России за це­лое столетие, умело собранный, проанализированный и система­тизированный А. Г. Рашиным в его книге, несомненно, предста­вит собою большой интерес не только для статистиков-де­мографов, но и для широкого круга историков и экономистов.

 

Динамика показателей рождаемости и смертности за сто лет очень ярко отображает в себе и смену общественных форма­ций в стране от феодализма к капитализму, и развитие капита­лизма в разных его фазах, и зависимость ее от занятий инду­стриального и земледельческого населения, и заметное воздей­ствие на эту динамику даже таких социальных явлений, как от­дельные промышленные кризисы, войны и революции. Все это доказывает, что трактовка общественных законов населения как законов биологических становится явно абсурдной и невоз­можной.

 

Еще и доныне некоторые просвещенные авторы повторяют ошибочное мнение, по которому так называемый «естественный» прирост населения в феодальной России был выше, чем в по­следующую эпоху капитализма. Но, приписывая таким образом дряхлеющему феодализму большую жизнеспособность, чем юному капитализму в его восходящей фазе, эти авторы глубоко заблуждаются. И А. Г. Рашин своим анализом данных крепост­ной статистики вскрывает корни этой ошибки. Он показывает, что смертность учитывалась до реформы приходским духовенст­вом значительно хуже, чем рождаемость по метрическим свиде­тельствам. И те, кто пользуется только этими дефектными дан­ными о числе смертей и рождений в крепостной России при ис­числении роста населения, неизбежно преувеличивают жизнеспособность, феодально-крепостнического строя. Но, поль­зуясь более достоверными данными переписей и «ревизий», А. Г. Рашин убедительно обнаруживает всю необоснованность таких преувеличений. Еще в XVIII в. крепостное население Рос­сии росло в своей численности, хотя и со значительным отста­ванием от роста всего населения. В частности, с 1742 по 1796 г. между 2-й и 5-й ревизиями - число крепостных, по подсчетам В. И. Семевского, возросло за 54 года всего на 62%, что в сред­нем за год не превышает 8,8 душ на 1000. В дальнейшем ежегод­ный прирост всего населения России, достигавший за 1800- 1880 гг. далее по преувеличенны м данным ЦСК не свыше 14,8% о, резко падает в 1830-1860 гг. до 9,2 %₀, а за 1850-1860 гг. он не превышает даже 6,5 па 1000 душ. Но данные о всем населении не характерны для крепостной Рос­сии этого периода, в особенности за 1830-1860 гг., когда в ней уже обозначилось начало промышленного переворота и проте­кал глубокий кризис всей крепостной системы хозяйства. За эти годы наиболее характерной является динамика крепостного на­селения.

 

Дело в том, что крепостное население, т. е. основная произ­водительная сила феодальной России, за последние десятилетия перед реформой уже вовсе не росло, а падало, свиде­тельствуя тем самым об исторической обреченности феодальной формации на близкую гибель. В самом деле, с 1835 по 1858 г. крепостное население Европейской России за 23 года сократи­лось с 22 888 тыс. до 21 164 тыс., на 1 724 тыс. душ, или 7,5%. Эта убыль, как признавал в свое время царский министр фи­нансов Н. X. Бунге, «тем более поразительна, что ее нельзя объяснить ни перечислением в сословие крестьян государствен­ных, ни отпущением на волю»[1]. Все остальное крестьянство за те же годы выросло с 16,81 до 20,05 млн. душ, на 3,24 млн., или 19,3%, что в среднем за год дает едва 7,65% о. Однако даже при таком скромном перевесе рождаемости перед смертностью число крепостных за 23 года должно бы возрасти на 4,41 млн. душ. И если оно, наоборот, еще упало на 1,72 млн., поглотив весь этот прирост, то общие потери крепостного населения опреде­ляются в 4,41 + 1,72 = 6,13 млн. душ. Исключив из этого итога убыль за счет переходов крепостных в другие категории населе­ния до 1410 тыс., получим дефицит в 4,7 млн. душ. Почти цели­ком этот дефицит приходится отнести уже только за счет высо­кой смертности крепостного населения, которая за эти годы, как видно, превысила на 4,7 млн. число всех рождений.

 

В среднем за год это превышение смертности составило, стало быть, около 9 на 1000 душ. Средняя рождаемость всего на­селения, включая города и села Европейской России, к моменту крестьянской реформы 1861 г. равнялась 49,7 рождений на 1000 душ. Таким образом, смертность крепостного населения, при указанном ее превышении рождаемости, достигала уже при­мерно 58,7%₀. А его жизнеспособность, измеряемая отноше­нием числа рождений к числу смертей, составляла не свыше 49,7: 58,7, т. е. около 0,85. Иными словами, крепостное хозяй­ство, не обеспечивая даже простого воспроизводства своей выми­рающей рабочей силы, тем самым уже явно обнаружило свое полное банкротство.

 

С освобождением вымирающей крепостной деревни в России капитализм сразу же снизил в ней столь высокую смертность, заметно повышая вместе с тем и общие показатели роста всего населения. Наемный труд стал производительнее крепостного. Развитие капитализма в его восходящей фазе сопровождалось ростом технического прогресса, повышением народного богат­ства и культурного уровня населения. Сложные машины требо­вали за собой ухода культурных рабочих. А возрастающий уро­вень культуры уже сам по себе означает падение смертности. А. Г. Рашин показывает, как даже самое скромное повышение элементарной грамотности матерей в России сопровождалось за­метным снижением наиболее, высокой, детской, а вместе с тем и общей смертности населения. Все это обусловило такую динамику ежегодных показателей его роста в Европейской России за 1861 -1913 гг. в промиллях:

 

 

К этому еще можно добавить, что с началом мировой войны при­рост населения Европейской части России, не считая боевых по­терь и притока беженцев, не превышал 15,2%о, а за 1915 г. опре­делилась уже прямая убыль в 13 чел. на 1000 душ[2]. Таким об­разом, в среднем за 1911 -1915 гг. ежегодный прирост едва ли превышал 10,5%₀-

 

Как видим, по сравнению с приростом населения феодальной России за 1851 -1860 гг., который для всего населения не превышал 6,5%o в год, а для крепостного падал ниже нуля, годовой прирост в эпоху капитализма за первое же десятилетие возра­стает до 13,3%о, т. е. более чем вдвое. Очень характерно при этом, что наибольшей высоты-17,4%₀ этот показатель, повышаясь в отдельные годы до 18,3°/о₀, достигает в среднем за пятилетие 1896-1900 гг., т. е. в годы максимальных темпов роста капита­листической промышленности в России. После чего в эпоху им­периализма падают и темпы индустриального развития и наме­чается явная тенденция к снижению показателей роста всего населения, прерванная лишь Великой Октябрьской социалистиче­ской революцией. И темпы этого снижения от пятилетия к пяти­летию можно выразить в следующих цифрах:

 

 

Особо резкое падение годового прироста за 1911 -1915 гг. связано, конечно, с началом первой империалистической войны. Но войны, как вполне закономерное порождение империализма, не нарушают, а лишь подчеркивают свойственные ему законо­мерности и в области демографических процессов. Ни войн, ни кризисов, как слова из песни, не выкинешь из истории законо­мерностей движения населения в эпоху капитализма. Но А. Г. Рашина можно упрекнуть в том, что он недостаточно вни­мания уделил в своей книге явлениям этого рода.

 

Движение населения на капиталистическом Западе подчи­нено тем же закономерностям, какие наблюдались и в дореволю­ционной России. В начале капиталистического развития прирост населения повсюду возрастал, а затем с ростом монополий и застойной безработицы начинает падать. Особенно резко это падение сказывается после 1900 г. в странах загнивающего им­периализма. Так, например, ежегодный прирост населения в Гер­мании с 70-х годов XIX столетия к 1901 -1910 гг. поднялся за 30 лет с 11,9 до 14,3%₀, а затем уже к 1925-1932 гг. он скатился к 6-7%о, т. е. снизился более чем вдвое. В Англии, где капита­лизм был много старше германского и падение прироста насе­ления началось раньше, чем в Германии, в общем с 1871 -1880 до 1925-1932 гг. он упал с 14,0 до 4,4%о, т. е. более чем втрое.

 

Во Франции падение прироста началось еще раньше, и здесь он еще в 1859-1863 гг. не превышал 2,9%о, а к 1926-1939 гг. он па­дал уже до 0,8⁰/оо и ниже.

 

Такое снижение перевеса рождений над смертностью в стра­нах империализма уже само по себе свидетельствует о падаю­щих шансах этой системы хозяйства в экономическом ее сорев­новании с социализмом. Отношение числа рождений к числу смертей, которое может служить мерой расширенного воспроиз­водства населения, т. е. основной производительной силы любого общества, еще накануне второй мировой войны к 1939 г. было неодинаково в разных странах. Во Франции оно не пре­вышало 110%, в Англии-121%, в США-131%. В это же время в СССР этот показатель жизнеспособности наций, именуе­мый коэффициентом Покровского, достигал 215,7%.

 

Но коэффициент Покровского еще не обладает полной срав­нимостью для разных стран с различной возрастно-половой струк­турой общества. Для большей сравнимости показателей воспро­изводства населения демографы исчисляют обычно так называе­мый «нэтто-коэффициент» воспроизводства, показывающий сколько в среднем каждая женщина родит девочек, которые доживут до возраста своей матери к моменту их рождения. Если этот показатель меньше единицы, значит в данном обществе не обеспечено даже простое воспроизводство его населения. А между тем, как показывают вполне надежные расчеты, этот коэффи­циент по данным 1933 г. не превышал в США 0,94, во Франции- 0,88, в Англии - 0,76, а в гитлеровской Германии, столь жаж­давшей для еврей экспансии захвата чужих «пространств», едва 0,71. Такие показатели воспроизводства, возвещающие начало прямого вымирания ближайших поколений в странах загниваю­щего капитализма, предвещают и приближающийся конец этой из­живающей себя общественной формации[3]. Такое же вымирание крепостного населения предвещало собою банкротство феодаль­ной системы хозяйства. Да и банкротству рабовладельческой формации предшествовало, по-видимому, подобное же вымира­ние рабочей силы - рабов, после того как ряды их перестали восполняться все новыми пополнениями с расширением границ мировой римской империи.

 

В основе всех этих формаций, как известно, лежало классо­вое господство и классовая эксплуатация трудящихся масс. В связи с этим и смертность, и рождаемость, и все другие пока­затели воспроизводства населения не могут быть одинаковыми для разных классов и в различных условиях эксплуатации труда. Давно уже замечено, например, что в буржуазных квар­талах смертность много ниже, чем на рабочих окраинах. А рож­даемость у бедноты как будто даже возрастает. В частности, уже А. Смит полагал, что «бедность, по-видимому, благоприят­ствует размножению». А Маркс формулировал в качестве закона капиталистического общества следующее важное наблю­дение: «не только число рождений и смертных случаев, по и аб­солютная величина семейств обратно пропорциональна высоте заработной платы». И в книге А. Г. Рашина мы находим немало фактических иллюстраций, соответствующих данной закономер­ности. Но остаются неясными причинные связи, лежащие в ос­нове этой закономерности.

 

Заслуживает внимания, прежде всего, теснейшая связь между рождаемостью и смертностью, которые по закону, сформу­лированному Марксом, возрастают и падают одновременно от одних и тех же причин. Достаточно ясна и причинная связь между уровнем оплаты труда и смертностью рабочих в условиях капиталистической эксплуатации. Смертность тех категорий ра­бочих, которым достается меньшая масса средств существо­вания, естественно выше по сравнению с теми, которые полу­чают их больше других. Как известно, в условиях капитализма заработная плата рабочих даже в среднем ограничивается м н-н и м у м о м средств существования. И, стало быть, для тех кате­горий рабочих, где она опускается ниже такого минимума, а в случае возрастающей безработицы падает и до нуля, повы­шенная смертность неизбежна. Это не требует объяснений. Од­нако и в данной среде «бедность благоприятствует» не столько «размножению», сколько вымиранию.

 

Тем не менее показатели рождаемости с повышением смерт­ности тоже вполне закономерно повышаются, а с понижением падают. И эта закономерность вытекает уже из различий в по­казателях возрастной смертности и в возрастной структуре насе­ления при различных условиях смертности. Как известно, макси­мальная смертность наблюдается в самых нежных детских и самых дряхлых, старческих возрастах. Поэтому при снижении смертности всего быстрее возрастает удельный вес детей и ста­риков и падает удельный вес брачного возраста, а стало быть, и число рождений на 1000 душ всех возрастов. При повышении смертности, наоборот, самыми стойкими оказываются средние возрасты. Удельный вес детей и стариков падает, а доля лиц брачного возраста растет, а вместе с тем растут и показатели рождаемости. Поясним это конкретным числовым примером.

 

Пусть нам дана структура населения за два периода с вы­сокой и пониженной смертностью при неизменной плодовито­сти матерей брачного возраста за оба периода. В результате сни­жения смертности, скажем на 20%, изменилась и структура на­селения за счет снижения доли лиц брачного возраста, и в об­щем получается такая картина (см. табл. 1).

 

 

 

 

 

Смертность в среднем по всем возрастам снизилась с 34 до 30%о, рождаемость - с 40 до ЗЗ'Уоо, а годовой прирост упал с 6 до 3%о- Средний возраст населения при этом возрос примерно с 28,6 до 31,9 лет, на 3,3 года, или 11,5%, а вес население из рас­чета па 100 рождений увеличилось с 2500 до 3000 душ, на 20%. При возрастании смертности на 25% получилась бы обратная картина. Доля населения в брачном возрасте, а вместе с тем и коэффициент рождаемости повысился бы на 20%. Такой же эф­фект обусловливают и длительные войны, причиняя, помимо фронтовых потерь взрослого мужского населения, особо значи­тельные потери в наиболее слабых контингентах детей и стари­ков. Женщины брачного возраста несут при этом относительно наименьшие потери, и потому число рождений по отношению к сократившейся общей численности населения после войн на ряд лет возрастает. Демографы называют этот рост компенса­ционным. Но никакой реальной компенсации за жертвы войны он не даст.

Господствующей тенденцией в условиях мирной жизни яв­ляется, однако, тенденция к сокращению смертности, а вместе с тем и к снижению показателей рождаемости. Темпы снижения этих показателей на разных этапах развития менялись. На вос­ходящих линиях развития капитализма рождаемость снижалась по общему правилу медленнее смертности. Например, в Европей­ской России с 1861 -1865 до 1911 -1913 гг., т. е. примерно за полвека, смертность упала с 36,5 до 27,1% о, т. е. на 26% а рож­даемость с 50,7 до 43,9 на 1000 душ, т. е. всего на 13%, что обусловливает даже некоторое повышение чистого прироста населе­ния за указанный период. Впрочем, это «общее правило» вполне оправдывается, по-видимому, лишь на восходящих линиях разви­тия буржуазного общества. В период общего кризиса капи­тализма, как было уже указано, берут верх совсем другие тенденции - к заведомо суженному процессу воспроизводства населения.

 

Закон капитализма, сформулированный Марксом в отношении обратной пропорциональности между уровнем заработной платы и показателями рождаемости и смертности трудящихся, в свете сказанного сводится к следующему. Уровень оплаты труда в усло­виях капитализма определяется, как известно, не чьей-нибудь прихотью или капризом, а вполне объективными экономическими законами. Средний уровень заработной платы и его динамика регулируются законом стоимости, а все ее колебания вокруг этого уровня в связи с различной квалификацией труда, а также подъемом конъюнктуры и кризисными ее падениями определя­ются стихийными законами рыночного спроса и предложения. Оплата труда - чисто экономический фактор. Но именно он яв­ляется решающим фактором, который определяет такие, каза­лось бы, биологические явления, как рождаемость и смертность, и все связанные с ними закономерности. Низкая оплата, па уровне нищеты и голода, повышает смертность и, сокращая долю детского населения и стариков, т. е. понижая знаменатель в дроби N/S, где./V - число рождений, а 5 - население, повышает показатели рождаемости из расчета на 1000 душ. Более высокая плата снижает смертность и, умножая общую численность населения, т. е. увеличивая знаменатель дроби N/S, тем самым снижает видимые размеры рождаемости.

 

Биологический предел долголетия не ниже 150 лет. А эконо­мические законы капитализма ограничивают среднюю продолжи­тельность жизни человека в три-четыре и даже в пять раз бо­лее краткими сроками. В царской России они не превышали для лиц мужского пола в 1874-1884 гг. 26,3 лет, в 1896 г. - 30,0 лет и лишь к 1910 г. поднялись примерно до 32 лет. Понятна гордость советских людей, которые, сокрушив царский режим, вместе с тем примерно в 2 раза превзошли и эти жалкие средние пределы долголетия трудящихся времен царизма.

 

Сокращая в несколько раз жизнь целых поколений или удли­няя ее, законы экономики в человеческом обществе всецело подчиняют себе биологические законы, угнетая, или, нао­борот, повышая жизнеспособность народов. Угнетающим фак­тором является прежде всего народная нищета. Но и большие богатства в руках немногих, порождая праздность и пресыще­ние, ожирение и апоплексии, распутство и вырождение, вовсе не благоприятствуют повышению жизнеспособности господствую­щих эксплуататорских классов.

 

 

И если даже в условиях капиталистической эксплуатации на протяжении многих десятилетий смертность трудящихся масс обнаруживает явную тенденцию к сокращению, то это отнюдь нельзя приписать росту их благосостояния. Конечно, на восхо­дящей линии капиталистического развития, требующего вы­соких темпов расширенного воспроизводства, не только возможно, но даже неизбежно некоторое повышение уровня жизни трудящихся. Но это временное повышение в тесных рамках средств существования рабочей силы весьма ограничено. И ре­шающим является другое. Технический прогресс в производстве объективно невозможен без соответствующего роста культуры в рабочей среде, а стало быть, и роста сознательности и сопро­тивляемости рабочего класса, обеспечившей ему и сокращение рабочего дня, и охрану здоровья, и многие другие блага куль­туры. А культура уже сама по себе - могущественный фактор сни­жения смертности. Но в стадии загнивания капитализма, когда ему уже не требуется значительный рост рабочей силы, обнища­ние пролетариата, все возрастая, становится все тягостнее в ус­ловиях растущих требований культуры и вызывает уже новое повышение смертности в ряде стран[4].

Прослеживая погодные колебания рождаемости и смертности в дореволюционной России, мы и в них находим яркое проявле­ние примата экономики над биологией в динамике населения за весь капиталистический период. Общей закономерностью этого периода был хотя и медленный, но все же возрастающий ежегод­ный прирост населения в основном за счет снижения смертно­сти. За 50 лет, с 1861 по 1911 г., этот прирост по Европейской России повысился с 14,3 до 17,6%о, т. е. всего на 23%. Но за все годы промышленных кризисов мы неизменно отмечаем вместо увеличения снижение этих приростов с непременным снижением в том же году или в следующем рождаемости и повышением смертности. Приводим здесь все изменения этих показателей в промиллях («+», «- »):

 

 

 

Сопоставляя чистый прирост в среднем за все эти кризисные годы с предшествующими кризисными годами, получаем па круг снижение его с 15,1 до 11,7, т. е. на очень значительную вели­чину в 23%, а за некоторые кризисные годы прирост падал и до 8-9%о. Даже война 1877-1878 гг. и революция 1905 г. не по­влияли на большее его снижение. И лишь совместное действие кризиса и голодовки 1890-1891 гг. сказалось в 1892 г. еще бо­лее тягостными в этом отношении последствиями. Чрезвычайно высокая смертность населения царской России, испытывавшего двойной гнет - не только капитализма, но и весьма еще жи­вучих остатков феодализма, в годы кризисов достигала своего максимума, поднимаясь до 40%о и выше. На капиталистическом Западе, много раньше покончившем с феодализмом, она была много ниже. Но тем поразительнее тот скачок, каким ныне сни­жается смертность в новой России после того, как покончив за­раз и с капитализмом, и с феодализмом, она вступила на путь социалистического развития. В сопоставлении с важнейшими странами Запада смертность в границах СССР снижалась с 1913 г. такими еще никем не превзойденными темпами (в промиллях):

 

 

 

Как видим, перед Великой Октябрьской социалистической революцией смертность в России еще раза в два превышала зару­бежные нормы. Но в то время, как на Западе эти нормы за 40 лет снизились в среднем всего на 25%, в СССР, несмотря на двукратное вторжение с Запада и неисчислимые потери в двух мировых войнах, смертность удалось снизить в 3,4 раза. И благодаря значительно более высокой рождаемости, чем на Западе, чистый прирост населения в пашей стране достигает уже свыше трех миллионов человек в год.

 

Само собой разумеется, что столь различные достижения в этой области разных стран никакими различиями в «биологиче­ских» или «расовых» особенностях их населения не объяснить. Объяснение таких различий приходится искать в экономике со­ревнующихся систем, а не в биологии. И когда паши демографы все еще пользуются столь устарелыми терминами, как «естествен­ный» прирост, «естественное» движение населения и т. п., они явно недооценивают этот примат экономики над биологией в со­временном обществе.