Из истории политической терминологии во Франции. Краткий обзор лексикографических источников

Рубен Александрович Будагов

Из истории политической терминологии во Франции
Краткий обзор лексикографических источников

Литературный критик. 1932. № 4. С.198-217

Современная европейская социально-политическая терминология возникла первоначально в Англии. С начала XVIII века она стала проникать во Францию, прежде всего через сочинения философов-просветителей, для которых политический строй тогдашней Англии представлялся во многих отношениях идеальным.
Вокруг политической терминологии, как и вокруг проблем языка вообще, завязалась страстная полемика. Лексикологическая работа, которая была проделана во Франции в течение XVIII века, оказала громадное воздействие на выработку современной буржуазной социально-политической терминологии, получившей широкое распространение по всей Европе с конца XVIII века, т.е. после французской буржуазной революции. Поэтому историческое изучение современной политической терминологии Европы немыслимо без изучения французской лексики накануне 1789 года. Между тем вряд ли возможно сомнение в том, что такое изучение очень важно и для историка литературы, и для переводчика.

1
К середине XVII столетия представителе французской абсолютной монархии стали уже отчетливо понимать, что каждая великая нация должна иметь свой обширный национальный словарь, систематическое руководство для правильной устной и письменной речи согласно требованиям «хорошего обычая» («bon usage»). Этот кодекс правил должен был также отделять язык высших классов от языка «простого» народа. В предисловии к первому изданию французского академического словаря «Dictionnaire de l`Académie francаise» (1694) мы уже находим мысль о необходимости создания такой языковой нормы, хотя эта мысль и аргументируется только желанием прославить «необычайные доблести» короля, перед которыми «бледнеют все возможности французского языка и слова оказываются бессильными».
Постепенно, от издания к изданию, забота о «королевских доблестях» все более и более отступает назад и все настойчивее выдвигаются более реальные интересы. В первых изданиях «универсальность» французского языка объяснялась личными качествами «короля-солнца», в предисловии к 4-му изданию того же словаря (1762) уже говорится, что «политика и коммерция заставляют иностранцев владеть нашим языком почти в такой же степени, как и родным». Общественные отношения, возникшие в связи с развитием капитализма во Франции, поставили задачу создания словаря, который дал бы образцовые определения слов в едином национальном языке и послужил нормой, Необходимой в торговых и политических сношениях как внутри страны, так и за, ее пределами. Вся дальнейшая история французского академического словаря XVIII века, история четырех его переизданий1 обнаруживает постепенное укрепление буржуазных философских принципов в учении о природе, общество и морали.
Правда, академический словарь на протяжении всего XVIII века остается, в основном, верным феодально-аристократическому мировоззрению и делает Просвещению лишь более или менее значительные уступки. Пересматривая от издания к изданию свои определения, редакторы и составители Академического словаря лишь постепенно насыщали соответственные слова новым содержанием, не принимая, однако, эти новые понятия целиком и не порывая окончательно с традицией, которой руководились составители и редакторы первого издания. Даже пятое, послереволюционное издание, в котором сдвиг, естественно, заметен более всего, но порывает окончательно со старой традицией, пытается примирить новые понятия со старыми, и скорее приспособляет повое к старому, чем заменяет новыми определениями определения устарелые.
Существенно отлична позиция знаменитой Энциклопедии Дидро и Даламбера (1751—1772) — предшественницы идей буржуазной революции 1789 года, своеобразного компендиума передовой мысли XVIII века.
Сравнение социально-политической терминологии Академии, с одной стороны, и Энциклопедии с другой, показывающее, как различие социальных позиций обусловило особый характер определений, интерпретацию социально-политической терминологии, общее различие лексикологических принципов имеет несомненный интерес.

2
Цель первого издания Академического словаря сводилась к тому, чтобы утвердить современное состояние языка, сделать его нормой «для всех времен». Как отмечал современник и противник этого издания, Фюртьер, Академия отрешилась от мысли о движении и развитии языка, стремясь лишь канонизировать определенные формы и обороты; при этом Академия напоминала собой цирюльника, который «был так медлителен в бритье бороды, что, пока он скоблил одну щеку, другая успевала покрыться щетиной».2 Эта пуристическая и реакционная тенденция французской Академии сильно разрастается в XVIII веке, поддерживаемая Вольтером, Грессе и многими другими философами и грамматиками. В своем «Философском словаре», в статье «Французский язык», Вольтер прямо доказывает, что если «в ту или иную эпоху имеется достаточное число хороших писателей, ставших классическими, то недопустимо употреблять выражения; у этих писателей не встречающиеся; мало того, необходимо придавать этим выражениям тот же смысл (le meme sens),— в противном случае различные поколения перестают понимать друг друга.3
Но такой точки зрения придерживалась отнюдь не вся философская грамматика XVIII века, как это обычно изображают буржуазные исследователи. Начиная с начала XVIII века (против академиков) и затем к середине XVIII века (против Вольтера), все более возрастала антипуристическая тенденция, учитывающая движение и развитие языка. Здесь прежде всего, в пределах философской грамматики, необходимо упомянуть Дидро и его единомышленников, а за пределами философской грамматики — школу Руссо.
Совершенно очевидно, что эти новые тенденции не могли не притти в столкновение с основами аристократически-реакционной грамматики Французской Академии, и Академия вынуждена была уступить. Если раньше, в первом издании своего словаря, Академия, например, тщательно оберегала литературный язык от проникновения в него технических слов, то, по подсчету Гоэна, из 7104 слов, включенных в издания 1762 и 1798 годов, две трети падает на технические и научные понятия (из них свыше 5200 слов вошло уже в издание 1762 года.4 Это была целая революция в языке.
Но здесь мы встречаемся с неожиданным и непонятным, на первый взгляд, фактом.
Как известно, школа Вожла относилась непримиримо ко всякого рода неологизмам, считая их несовместимыми с «чистотой» французского языка. Но и французская просветительная философия ставила целый ряд теоретических преград на пути новых слов: новое слово допускалось, если оно не имело равного себе в смысловом отношении (принцип необходимости); оно не должно было выходить за пределы морфологических аналогий данного языка (принцип аналогии); термин мог заимствоваться из других языков; наконец, брался за образец старый язык XVI века, из которого черпались нужные словечки. На этих принципах сходились почти все энциклопедисты. На практике энциклопедисты оказываются еще более осторожными по отношению к неологизмам. Например, Дидро, прибегая к новым понятиям, непременно оговаривается: «если мне разрешат подобное выражение» или «если позволительно так выразиться» и пр.5
На это обстоятельство неоднократно обращали внимание исследователи, и оно всегда повергало их в изумление. Возникал вопрос: чем объяснить такую робость перед словами у самых решительных обновителей философии своего времени? А между тем положение это имеет огромное значение для правильного понимания отношения энциклопедистов к, неологизмам, и следовательно для уяснения различия между позицией Академии и Энциклопедии в этом центральном вопросе французской лексикологии XVIII века.
Развивая в этом отношении учение Вожла об «обычае» (usage), Академия неоднократно заявляла в предисловиях ко второму, третьему и четвертому изданиям своего словаря, что «обычай в сфере языка сильнее разума»; поэтому новые слова, не принятые этим «обычаем», вызывали резко отрицательное отношение со стороны Академии. В предисловии ко второму изданию словаря Академия пишет: «Обычай это не что иное, как молчаливое предпочтение, отдаваемое людьми одной вещи перед другими по причинам, часто неизвестным, но от этого не менее реальным».6 Объяснить эти причины Академия считает невозможным, ссылаясь на авторитет Квинтилиана, полагавшего, что «есть настолько «капризные явления в грамматике, что разумный философ должен стараться их не замечать». Итак, «обычай» в языке, с точки зрения Академии, есть нечто более сильное, чем разум, — нечто, чему разум подчиняется и что устанавливается стихийно по необъяснимым для разума причинам. При этом Академия опиралась на учение Вожла о двух видах «обычая» в языке: о «хорошем» обычае и «плохом».
С точки зрения Вожла, «народ — носитель плохого обычая, тогда как властителем нашего языка является обычай хороший». Как здравый наблюдатель над языком, Вожла обнаруживал иногда известное противоречие между «хорошим обычаем» и разумом, но в этих случаях Вожла считал, что надо подчиняться только «обычаю». «Как только хороший обычай решает что-либо в ту или иную сторону, — говорит Вожла, — так нет больше вопроса и для грамматики».7 Это положение Вожла остается незыблемым и для Академии. С этих позиций она атакует новые слова, как термины, еще не принятые языковым обычаем, как понятия, па которых нет визы «хорошего тона».
Совсем иное понимание обычая в языке мы находим у энциклопедистов. Мармонтель в шестом томе своих «Элементов литературы» (1787) нападает на Вожла за то, что последний абсолютно подчинил разум обычаю. С точки зрения Мармонтеля нехороши обе крайности: полная свобода в языке опасна, но в такой же степени следует опасаться и крайнего насилия над языком. Мармонтель пытается примирить «обычай» и «свободу» в языке, доказать, что если правильно понимать эти два понятия, они нисколько друг другу не противоречат. Поэтому Мармонтель не соглашается с Вожла, что новые слова это только «мода», он считает, что изобретение новых слов оправдывается «необходимостью, пользою и действительной      красотой».8 Мармонтель возражает против аристократически ограниченного понимания «обычая» у Вожла. Он считает, что словарь двора был слишком односторонний, что «тысячи нужных человеку оборотов в нем отсутствовали».9 В противовес Вожла, - Мармонтель настаивает, что постоянные сношения между различными классами общества приводят к тому, что народный язык все более и более впитывает в себя элементы литературного языка, в результате чего грани между письменным (литературным) и народным языком постепенно стираются. Таким образом, он настаивает на сближении литературного языка и языка народного, намечая, однако, и границы, разделяющие их. По Мармонтелю, в народном языке есть целый ряд оборотов (facons de parler), принадлежащих только народу, которые в литературный язык переносить ни в коем случае не следует.10 Впрочем, Мармонтеля больше интересуют моменты, сближающие эти языки, чем моменты их разделяющие. Необходимо согласовать «обычай» и «разум», добиться известной свободы языка для того, чтобы можно было смело «следовать за полетом мысли», - таков конечный вывод нашего автора.11
Подобную же точку зрения развивал Тома в статье «О поэтическом языке»12, ее же проводил в Энцкилопедии Дюмарсэ в нескольких своих статьях по языку.
Таким образом, пересматривая традиционное понимание языкового «обычая» и внося в это понимание принципиальные изменения, энциклопедисты, естественно, должны были выработать самостоятельную точку зрения на новые слова и переосмыслить с новых позиций старые понятия. Как увидим, революционное значение Энциклопедии выразилось не столько в утверждении новых понятий, сколько в переосмыслении старых значений, в насыщении социальной значимостью тех терминов, которые раньше выражали во французском литературном языке только естественно-научные, узко-бытовые или технические понятия.
Энциклопедисты, рационалистически ограничивая «обычай», считали, что лишь то слово, лишь тот термин может считаться общепринятым, которому соответствует какая-то «необходимость», какая-то «потребность разума». Энциклопедисты теоретически обосновывают термины, принятые «разумным обычаем». Этим и объясняется то обстоятельство, что мы не находим в Энциклопедии целого ряда таких социально-политических терминов, которые только начали проникать в литературный язык того времени.13 Но зато, если уж Энциклопедия принимала и включала в свои страницы новый термин, то в его истолковании она шла гораздо дальше и была гораздо последовательнее, чем Академия. В этом и заключается принципиальное отличие пуризма Академии от пуризма Энциклопедии. Оно вытекает из всего характера философии Просвещения и вовсе не требует для своего объяснения туманной теории «смешения умов», в которой буржуазные историки французского языка пытались найти объяснение, почему представители различных идеологий оказывались в области лексикологии почти в равной степени пуристами.14

3
В центре лексикологической работы Энциклопедии, как было отмечено, стоял вопрос о пересмотре уже существующих определений важнейших понятий.
Уже в 1690 году Фюртьер (в предисловии к своему словарю) жаловался на отсутствие во французском языке специальных научных терминов, - недостаток, который компенсировался чрезвычайно широким употреблением словечка «chose» (обозначение для любого неодушевленного предмета). Универсальные словари, которые существовали до появления Академического словаря, уже давно не удовлетворяли представителей передовой буржуазной мысли. Чтобы представить себе, по какому принципу давались определения в этих словарях, приведем один-два примера.
Ришелэ в своем «Французском словаре» (1680) дает, например, следующее «определение» слову купанье (le bain): «Когда лекарь не знает, как поступить, он предписывает своим больным ванны»; деятельность бакалейного торговца (un épicier) изображается у Ришелэ так: «Торговцы заворачивают свои товары в серую бумагу или в листки из безнравственных книг, которые продаются им вследствие невозможности найти других покупателей».15 Подобные определения уже в то время шокировали своей явной анекдотичностью и ненаучностью. Поэтому Пьер Бейль в предисловии к «Универсальному словарю» Фюртьера писал в 1690 году: «Главная задача истинного словаря заключается в том, чтобы дать правильные определения вещей через слова», а это была до сих пор самая слабая сторона всех толковых словарей.16 С точки зрения Бейля, необходимо вылепить сущность понятий — в этом главная задача.
Но эту семантическую революцию была призвана совершить отнюдь не Академия, реакционно-пуристические тенденции которой в лексикологии были еще очень сильны вплоть до французской революции 1789 года и возродились вновь после небольшого перерыва, когда революционная волна пошла на убыль. Даже под напором революции Академия лишь постепенно отступала от своих прежних позиций. В 1798 году Академия отмечает свыше двухсот слов термином «житейские» (familiers), тогда как в предыдущих изданиях она считала эти слова «низменными» («bas»)17; а Феро в предисловии к своему «Критическому словарю французского языка» (1787) указывает, что за последние двадцать лет в литературный язык вошло около двух тысяч новых терминов, большинство которых принято языковым обычаем.18
В этом плане очень характерна синонимическая работа, которую проделала Академия над лексиконом. В предисловии к первому изданию словаря Академия понимает синонимы, как «слова того же значения» (qui sont de meme significations), хотя и рекомендует читателю эти слова между собой не смешивать. В предисловии к третьему изданию Академия как бы предостерегает от того понимания синонимов, которое она сама давала в первом издании своего словаря. Здесь, в третьем издании, уже указывается, что синонимы редко соответствуют друг другу, к ним не следует относиться безразлично, так как это в смысловом отношении разные слова. Поэтому никак нельзя согласиться с утверждением известного исследователя Брюно, что «неологизмы XVIII века опираются большей частью на синонимику».19 Даже для Академии это совершенно различные понятия. Охотно допуская синонимы, Академия очень осторожно и с большим опасением относится к неологизмам; точно так же Вольтер, культивируя синонимы, страстно выступает в своем «философском словаре» против новых слов, выражающих революционную идеологию «четвертого» сословия.20
Проблемы синонимов и неологизмов, имеющие огромное значение для общей истории всякого языка в ту или иную эпоху, являются центральными проблемами французской лексикологической мысли XVIII века.
Неправ Брюнетьер, высказывая в своей рецензии на книгу Гоэна (о трансформации французского языка в XVIII веке) убеждение, что словарь «не является важной частью языка», так как сущность языка определяется грамматикой и синтаксисом, но отнюдь не лексикой. С точки зрения Брюнетьера, французский язык в XVIII веке претерпел меньшие изменения, чем в XVII веке.21 Такой вывод, опровергаемый реальным историческим материалом и отношением к нему современников, мог быть сделан лишь на основе предвзятой и односторонне-формальной теории. В действительности же переосмысление понятий наряду с проблемами грамматических категорий является важнейшей частью истории языка вообще и французского языка в XVIII веке в особенности.
Как было указано выше, та работа над французской терминологией, которую проделала па протяжении XVIII века Академия, не удовлетворяла современников. Так, например, Феро в предисловии к цитированному ужи словарю (1737) упрекает Академию в том, что она только указывает «как следует говорить», и, на этом останавливается, не объясняя, «почему следует говорить так, а не иначе»; последнее представляется автору не менее важным.22
Позицией Академии была также очень недовольна и Энциклопедия, хотя они и не решалась нападать на Академию открыто. Не надо забывать, что Энциклопедия находилась в исключительно тяжелых цензурных условиях и вынуждена была часто прибегать к эзоповскому языку, чтобы спасти свое издание и довести словарь до конца. Как известно, несмотря на все тактические ухищрения, она не избежала преследований и два раза ее издание приостанавливалось. В постановлении королевского совета от 7 февраля 1752 года, коим запрещались вышедшие в свет два тома Энциклопедии, говорилось: «Его величество признало, что в этих двух томах излагаются многие положения, стремящиеся уничтожить королевский авторитет, укрепить дух независимости и возмущения и своими темными двусмысленными выражениями заложить основы заблуждений, порчи нравов и неверия».23 Ясно, что в таких условиях Энциклопедия не могла открыто нападать на своего противника, Академию, и была вынуждена выражаться очень осторожно.
Полемика смягчалась отчасти и тем, что социально-политические идеалы участников Энциклопедии были весьма разнообразны; среди них был ведь и Вольтер, пытавшийся в известной мере примирить Энциклопедию с Академией.
Но, как бы то ни было, Энциклопедия объединила вокруг себя людей, отрицательно относившихся к «старому режиму». Поэтому столкновение ее с Академией было совершенно неизбежным.

4
Посмотрим теперь на самом материале, как выразилось это столкновение двух идеологий в обосновании социально-политической терминологии. Мы проследим судьбу нескольких различных терминов и посмотрим, как они осмыслялись, обосновывались и видоизменялись. Чтобы не повторяться в дальнейшем, напомним еще раз, что первое издание французского академического словаря вышло в 1694 году, второе — в 1718 году, третье — в 1740 году. (Дальнейшие издания этого словаря нас в данной статье интересовать не будут.) Энциклопедия Дидро и Даламбера издавалась с 1752 по 1772 год.
Откроем первое издание Академического словаря и разыщем там слово «революция» (revolution). Мы читаем: «Революция — это возвращение планеты или светила в исходную точку своего движения». «Говорят также, — поясняет дальше словарь, — «революция соков, в смысле необычного движения телесных соков, которое приводит к изменению состояния здоровья».24 Термин означает также, в фигуральном смысле, изменение, большой сдвиг в судьбе, в ходе вещей (dans les choses du monde)». Примеры поясняют: «Неожиданная, странная, чудесная революция». Прилагательного «революционный» (revolutionnaire) не находим совсем.
Итак, в первом издании Академического словаря термин «революция» имеет астрономическое и естественно-медицинское значение. Во втором издании находим очень существенное дополнение: революция означает также, в фигуральном смысле25, изменение, происходящее в делах общественных (dans les affaires publiques).
Таким образом, социальное значение понятия «революция» рождается в Академическом словаре в 1718 году. В пятом, послереволюционном издании термин подвергается дальнейшим дополнительным разъяснениям:«революция может быть не только в делах общественных, но и во мнениях» (dans les opinions). Но, вынужденная так или иначе признать социальную значимость термина, Академия пытается всячески переключить его применение на другие страны и по возможности ни разу не упомянуть о французской революции. Под словом «правительство» (gouvernement) даже в послереволюционном издании читаем, например: «правительство во Франции монархическое». Ясно, что Академия, по возможности, революцию игнорировала. Поэтому, объясняя слово «революция» в пятом издании, Академия говорит о римских, шведских и английских революциях, как о «значительных и сильных изменениях, потрясших эти страны», ни словом не упоминая о революции французской. Следовательно, наметай социальный оттенок словак уже во втором издании своего словаря, Академия даже в пятом издании не доходит до понимания революции как изменения политического строя и социальной структуры общества.
Между тем, если для Академии «революция» остается термином главным образом астрономическим, вплоть до наших дней (издание 1929 года), то для Энциклопедии уже в 1765 году это прежде всего «термин политический» (подчеркнуто Энциклопедией). «Революция — это значительное изменение, происшедшее в государственном правлении». Таким образом, Энциклопедия дает открыто политическое толкование понятия «революция». Если у Академии социальное значение термина «революция» отмечалось как самое последнее фигуральное значение, то у Энциклопедии, наоборот, сперва идет политическое истолкование понятия, а затем его значение в геометрии, естествознании и пр.
Проследим теперь историю термина «народ» (peuple).
В первом издании Академического словаря находим: «Собирательный термин. Множество людей одной и той же страны, пребывающих под одними законами». Это определение понятия «народ» остается основным во всех изданиях. Интересны лишь подробности комментария к этому определению. В первом издании отмечается, что слово «народ» употребляется иногда для обозначения «наименее достойной части населения»; в этом смысле говорят; «мелкий народ, подлый народ». Правда, в этом же издании приводится выражение «глас народа — глас божий», с пояснением, что «общее мнение основано на истине»; однако все же положительное значение этого, своеобразного vox media в первом издании еще не раскрыто, хотя и указывается, что слово приобретает самые разнообразные смысловые оттенки в зависимости от определенного контекста, и этом же издании находим следующий пример: «имея в виду государя и его подданных, говорят ему: «Ваш народ». На этом пример оканчивается. Только в пятом издании находим непосредственное продолжение этого примера: «...говорят королю «Ваш народ» не для того, чтобы подчеркнуть, что народ - это собственность короля, а для того, чтобы показать, что народ составляет предмет королевских забот (l'objet de ses soins)». Приводя это дополнение, пятое издание словаря подчеркивает значение данного понятия в его положительном аспекте: приводятся слова о величии и суверенности народа; но монархическая тенденция сохранена в полной мере, хотя пример — «этот король горячо любим своим народом», — приводившийся во всех четырех предыдущих изданиях, в послереволюционном издании уничтожается. Впоследствии, в 1801 году, С.Мерсье в своей «Неологии, или словаре новых терминов» жестоко высмеял академическое понимание термина «народ». Академики, говорит Мерсье, — подходили с двумя мерками к этому понятию. Когда та или иная их работа имела успех, они хором кричали: «Какой великий судья народ!», когда же их работа терпела фиаско, они считали, что «только избранные имеют вкус и разум».26
Иначе подходит к определению понятия «народ» Энциклопедия. Она отмечает, что трудность определения этого понятия заключается в том, что «в разные времена ив разных странах в этот термин вкладывались различные представления в зависимости от природы правления (selon la nature des gouvernements)». Энциклопедия указывает, что до сих пор понятие «народ» включает «земледельцев, рабочих, ремесленников, купцов, финансистов, писателей и законодателей». В действительности же, с точки зрения Энциклопедии, в понятие «народ» входят «только земледельцы и рабочие, так как «финансисты» — это золотые метки, купцы — это люди, покупающие за деньги титулы, законодатели — это те же дворяне, а литераторы, по примеру Горация, стремятся всячески отделить себя от народа». Остаются поэтому только «земледельцы и рабочие, являющиеся наиболее преданными подданными и лучшими друзьями короля». Эта концовка весьма характерна для умеренности политических идеалов просветительской философии XVIII века. Но конкретизация, социальное уточнение термина, которое заключалось в определении Энциклопедии, сыграли положительную роль в общем становлении и развитии этого понятия. Эта конкретизация становится особенно заметной при сравнении определения Энциклопедии с приведенным объяснением этого же термина, данным Академией. Бесспорно, что в этом отношении, если отбросить монархическую концовку, Энциклопедия явилась предшественницей революционно-демократического понимания слова «народ».

5
Обратимся теперь к слову «отечество» (la patrie). Первое издание Академического словаря определяет: «отечество — это место рождения, страна, в которой человек родился». Слово «патриот» в этом издании отсутствует и появляется только в издании 1762 года. «Патриот, — читаем мы здесь, — тот, кто любит свою родину и стремится быть ей полезным»; «патриотизм» определяется как «характер патриота», а «патриотический» — «относящийся к патриотизму». Таким образом, во всех изданиях Академического словаря, в том числе и послереволюционном, слово «отечество» определяется только как место рождения, а понятие появившегося в четвертом издании (т.е. накануне революции) слова «патриот» остается неразвернутым.
Между тем Энциклопедия, не называя своего противника, страстно нападает на «тех вульгарных лексикографов, которые определяют отечество как место рождения». «Философ, — продолжает Энциклопедия, — знает, что это слово происходит от латинского pater (отец. — Р.Б.), а поэтому оно выражает идею, которую мы связываем со свободным государством, членами которого мы являемся и законы которого обеспечивают нашу свободу и наше счастье. Не может быть отечества под игом деспотизма, поэтому деспотические восточные государства не знают, что такое отечество, и даже не имеют соответствующего термина, являющегося истинным выражением счастья». И далее, если для Академии «патриотизм»— это только «характер патриота», то для Энциклопедии это собирательное слово для выражения любви к отечеству.
Революционная эпоха 1789—1793 годов развила и углубила те черты национального самосознания, которые были заложены уже Энциклопедией в понимание терминов «отечество» и «патриот». Так, например, «Словарь французской конституции и правительства» (1791) поясняет: «любовь к отечеству — это привязанность к стране, где господствуют законы справедливости и человечности, где разрешается любить всех людей, которые того заслуживают, где бы они ни родились, каковы бы ни были их обычаи, их религия.27 Но это уже был голос революционного народа. Нам же важно подчеркнуть, что Энциклопедия, выступая против академического определения понятия «отечества», явилась предшественницей революционного осознания этого термина. Таким образом, если Академический словарь употребляет слово «отечество» в смысле «страны» (pays), то Энциклопедия настаивает на принципиальном различии этих двух понятий в зависимости от социально-политического строя.
Непосредственно к этому слову примыкает и слово «гражданин» (citoyen). В первом издании Академического словаря находим: «гражданин — буржуа, обитатель города», т.е. горожанин. Во втором издании слово «буржуа» из этого определения исчезает: «гражданин — обитатель города». Здесь же определение развертывается: «Когда говорят о человеке, что он добрый гражданин, то хотят этим сказать, что это человек, трудящийся на благо отечества». Таким образом в Академическом словаре это понятие получает социальный оттенок, начиная со второго издания. В пятом издании термин уточняется: «имя гражданина, в точном и определенном смысле слова, дается жителю города, жителю свободного государства, который имеет право избирать в публичные собрания и является представителем высшей власти».
Этот гражданский и патриотический оттенок слова «гражданин» гораздо последовательнее проводится в Энциклопедии. Здесь, прежде всего, вскрывается различие между «гражданином» и «буржуа».
Чтобы понять значение этого разграничения, нужно иметь и виду, что слово «буржуа» получило в устах придворных людей XVII века уничижительное значение, сохранившееся отчасти и в XVIII веке. Так, например, в словаре Леру «Словарь комический, сатирический, критический, шуточный, свободный и провербиальный (т.е. «поговорочный». — Р.Б.), который вышел в 1718 году и выдержал целый ряд изданий, читаем: «Выражение — это буржуазно — означает: это плохо, глупо, просто, не изысканно».28 Академия учитывала различные значения термина «буржуа», однако в ее интерпретации акцент падал на отрицательное значение этого понятия. Поэтому, если в первом издании словаря Академия отождествляла «гражданина» и «буржуа», это показывает, что Академия не высоко ставила понятие «гражданина».
Лишь Энциклопедия окончательно разграничивает эти два термина, считая, что «гражданин» это не просто «обитатель города» и не просто член представительного учреждения, а человек, который «живет интересами своего города и защищает его от всяких покушений». Если Академия, для того чтобы истолковать интересующий нас термин в положительном значении, считала необходимым прибавить к понятию «гражданин» прилагательное «добрый» (bon), то для Энциклопедии высокие общественно-моральные качества заключались уже в самом представлении о гражданине.
Не менее любопытна судьба другого понятия, относящегося непосредственно к философии. Это термины «философия» и «философ» (philosophie, philosophy).
«Философ, — читаем мы в первом издании Академического словаря, — «тот, кто занимается науками и кто стремится постигнуть сущность вещей. Философом также называют человека умного, который ведет спокойную и уединенную жизнь, сторонясь суетных дел (hors de l'embarras des affaires)». «Так называют иногда и человека, становящегося, по причине распущенности ума, над обязанностями обычной жизни». Основное определение проходит через все издания.29 Но поправки к нему опять-таки весьма любопытны и существенны. В первых изданиях говорится: «В химии употребляется философский камень, философская пыль», а в четвертое издание вносится поправка: «в алхимии говорится — философский камень, философская пыль». В послереволюционном, пятом издании понятие термина уточняется при помощи раскрытия содержания прилагательного «философский». «Философским умом называется ум, отличающийся ясностью и методичностью, лишенный всяких предрассудков и страстей», в то время как в четвертом издании прилагательное «философский» объяснялось лишь так: «то, что относится к философии».
Не называя и в этом случае имени своего противника, Энциклопедия обрушивается на ходячее понимание термина «философ», как человека, «ведущего уединенную и мрачную жизнь и почитывающего книжки (avec un peu de lecture)». Энциклопедия печально соглашается, что в настоящее время этого достаточно, чтобы «прослыть философом». Энциклопедия равно не приемлет и того мнения, согласно которому всякий, «кто стремится опрокинуть священные границы религии и разорвать преграды, установленные верой перед разумом, является философом». Энциклопедия настаивает, что надо иметь «более правильное представление о философе», и таким отличительным признаком истинного философа считает прежде всего разум, «позволяющий истину принять за истину, а ложь объявить ложью». Вторая отличительная черта «философа», по убеждению Энциклопедии, это любовь к отечеству: «Народы станут счастливыми лишь тогда, когда короли станут философами, а философы — королями». Итак, «разум» и «любовь к обществу» — таковы основные особенности настоящего философа. В понимании этого термина «Энциклопедия» стремилась, с одной стороны, показать различные толкования понятия и его историческое возникновение, с другой — установить значение термина «правильным определением».
Если Академия дает абстрактно-схематическое определение понятия, то Энциклопедия насыщает термин социальным содержанием и наделяет конкретными характерными признаками, в которых выступают характерные особенности французской просветительной философии, с ее сильными и ограниченными сторонами.
Понятие «правительства», «образа правления» (gouvernement) претерпело также на протяжении XVIII века ряд весьма показательных изменений.
«Правление, - говорит первое издание Академического словаря, - это власть правителя в местности, в городе, в крепости. Gouvernement означает также город или страну, которые находятся под властью правителя.» Во втором издании Академического словаря это лаконическое определение поясняется примерами. Буквальный перевод одного из примеров сводится к следующему: «Офицер имеет в своем распоряжении (en son gouvernement) белье и другие принадлежности». В этой фразу слово gouvernement имеет чисто житейское, бытовое значение, равное нашему «распоряжение», «ведение», потому что фраза означает: офицер заведует или распоряжается и пр. В третьем издании словаря находим дополнение: «слово gouvernement употребляется также в значении способа управления, для обозначения определенного государственного строя» (la condition d`un Etat). Итак, понятие «gouvernement» получает в Академическом словаре значение государственного правления лишь в третьем издании. До этого оно имеет в этом словаре значение «власти правителя», а не «способа управления», не «государственного строя».

Для Энциклопедии «правительство - это форма, в которой проявляется верховная власть в каждой стране». Итак, понятие «gouvernement», с точки зрения Энциклопедии, нуждается в более четком определении. Энциклопедия разграничивает различные формы государства, считая, что «государство вообще» - это только отвлеченное понятие, в то время как в ходе исторического развития мы встречаемся лишь с конкретными видами государства и правительства. Это либо «демократия, если «высшая власть находится в руках представителей народа, организованных в государственный совет» либо «аристократия», если эта «власть вручена совету, составленному из руководящих лиц», «монархия», если «верховная власть находится в руках одного человека - императора. Чрезвычайно важно, что Энциклопедия намечает историческое понимание государства, подчеркивая, что формы государства изменяются, что на смену одному государству и правительству вместе с изменением самого общества приходят другие. Для Энциклопедии каждая из указанных форм государства имеет свои отрицательные стороны, так как «на земле нет совершенного государства». «Монархия легко вырождается в произвол, демократия – в слепое и неограниченное господство». Поэтому хорошо лишь то государство, которое, избегая всех этих пороков, делает «наибольшее количество людей счастливыми». Итак, Энциклопедия ратует за историческое истолкование понятия, но и в то же время сама впадает в антиисторическую абстракцию, как только переходит от критики существующих форм государства к положительному обоснованию своего идеала. В этом сказалась ограниченность буржуазного демократизма, проявившаяся уже в эпоху его становления.
Непосредственно с понятием о государстве связано понятие об «обществе» (la société).
В первом издании Академического словаря «общество» определяется как «сношения и отношения, которые люди стремятся иметь между собой». Далее мы узнаем, что с общество» это «соединение двух или нескольких лиц во имя общих интересов или общего дела на определенных условиях». Таким образом, в первом издании словаря мы еще не имеем хоть сколько-нибудь философски-обобщенного понимания термина. Но втором издании понятие расширяется за счет придания ему религиозного оттенка (institut religieux), и лишь в четвертом издании термин подвергается переосмыслению: «общество — это совокупность людей, соединенных между собою природою и законами» (par les lois), а определение, имевшее место в первых трех изданиях, здесь уже отодвигается на задний план. В том же четвертом издании впервые появляется слово «общественный», социальный (social), с кратким пояснением: «относящийся к обществу». Впрочем, некоторые зачатки социально-политического понимания «общества» мы находим уже в первом издании словаря, в примерах: «общественный договор, общественный акт».
В «Общем словаре» («Dictionnaire genéral») Гацфельда, Дармстетера и Тома мы находим указание, что слово «социальный» встречается уже в XIV веке.30 Однако авторы не учитывают, что это понятие не сразу получило свое современное значение. Так, еще в 1721 году Рамзе в своем «Философском опыте о гражданском государстве» писал: «можно жить вдали от людей и быть общительным» (еtre sociable). «Под обществом я разумею взаимное дружественное общение» (un commerce mutuel d'amitié).31
Энциклопедия, в противоположность Академии, совсем не дает широкого определения понятия «общества». Она лишь говорит о том, почему людям необходимо общество. «Люди созданы, чтобы жить в обществе» — этим своим положением Энциклопедия как бы полемизирует с утверждением Академии, что люди только «любят общество». Подчеркивая, что задача человека — «работать на благо общества», Энциклопедия этим самым заложила фундамент для революционного истолкования понятия.32
Как же происходит «организация» этого общества? Здесь мы сталкиваемся с понятием «организация» и «дезорганизация» (organisation, désorganisation).
Глагол «organiser» в первом издании Академического словаря значит: «формировать органы». При этом поясняется, что «организовать тело», сотворить тело (organiser un corps) может только «творец вселенной» В этом же издании термин «organiser» объясняется как музыкальный термин, означающий присоединение органа к инструментам (joindre une petite orgue а un autre instrument).

Как же происходит «организация» этого общества? Здесь мы сталкиваемся с понятием «организация» и «дезорганизация» (organisation, désorganisation).
Глагол «organiser» в первом издании Академического словаря значит: «формировать органы». При этом поясняется, что «организовать тело», сотворить тело (organiser un corps) может только «творец вселенной» В этом же издании термин «organiser» объясняется как музыкальный термин, означающий присоединение органа к инструментам (joindre une petite orgue а un autre instrument).
Во втором издании встречаем новое слово «органический» с пояснением - «физический термин, употребляющийся только в выражении «органическое тело» Эти же объяснения остаются и в третьем издании словаря. Следовательно, до издания 1762 года термины «организовать» и «органический» имели чисто биологическое и физическое значения. В четвертом издании впервые появляется термин «организация» — «способ, коим тело организовано». Приводится пример: «Организация человеческого тела» в фигуральном значении - «организация растений» (organisation des plantes) Таким образом, появившееся в издании 1762 года слово «организация» еще не выходит в своем применении за пределы строения биологического организма. Лишь в пятом издании понятие расширяется: «Политическая организация означает конституцию (слово сохраняет прежний оттенок — «строение». — Р.Б.) государства» (la constitution d`un Etat) В соответствии с этим теперь уже глагол сорганизовать» определяется не как «формировать органы», что имело место в предыдущих изданиях, а значительно шире: «организовать — дать частям тела необходимые условия для правильного функционирования», причем «тело» - организм (le corps) понимается в издании 1798 года уже не в узко биологическом, но также и общественном смысле.
Что касается понятия «дезорганизовать» и производного от него термина «дезорганизация», то даже в издании 1798 года эти понятия еще имеют исключительно естественно-биологическое значение: «Дезорганизовать - это значит разрушать органы, а дезорганизация - это процесс дезорганизовывания» (action de se dеsorganiser). Только в «Приложении» к изданию 1798 года мы находим эти же термины в таком значении: «дезорганизовать — разрушать политическую организацию, нарушать порядок (l`ordre).
Таким образом, только «Приложение» к пятому изданию Академического словаря отходит от чисто-этимологического толкования этих понятий — принцип, которого придерживалась Академия при объяснении терминов, не совсем твердо, по ее мнению, принятых «обычаем». «Приложение», составленное под напором революционного движения, порывает в известных случаях с чисто-этимологическим принципом толкования, сопоставляя «дезорганизацию» с «порядком» (l'ordre), а не с «органом» (l'organe), как это делалось во всех предшествующих изданиях.
Большой интерес представляет также история понятия «нейтралитет» (neutralité). Первое издание Академического словаря объясняет: «Нейтралитет — состояние того, кто держится нейтрально между двумя или несколькими сторонами». Во втором издании находим весьма сущeственное дополнение: «состояние того, кто держится нейтрально между двумя или несколькими сторонами, воюющими между собой». Па этом второе издание не останавливается; «так говорят и о тех, которые не переходят ни на одну «сторону в диспутах, в разногласиях». В издании 1798 года впервые находим глагол «нейтрализовать» с обозначением «химический термин»; однако с некоторых пор «нейтрализовать употребляется и в моральном смысле, для обозначения смягчения, приглушения эффекта какого-нибудь принципа».

Что же касается Энциклопедии, то она рядом со словом «нейтралитет» указывает в скобках — «политическое право» (droit politique). «Нейтралитет, — объясняет Энциклопедия, — это состояние, при котором власть (держава, сила — une puissance) не примыкает ни к одной из воюющих между собой сторон». С первого взгляда может показаться, что здесь мы имеем все то же академическое определение. Но, на самом деле, это совершенно различные понимания. Вместо академического абстрактного толкования «состояния того...», в Энциклопедии мы имеем гораздо более конкретное указание: «состояние власти» — имеется в виду государственная власть, а не любые разногласия или столкновения, как у Академии.
Анализ понятия «нейтралитет» в истолковании Энциклопедии не позволяет согласиться с утверждением Гацфельда, Дармстетера и Тома в их «Dictionnaire genéral», будто это понятие получило политическую окраску лишь в самом конце XVIII века. Напомним, что том Энциклопедии со словом «нейтралитет» вышел в 1765 году. Ошибался также и Шван в своем «Nouveau Dictionnaire», считавший, что до революции это понятие было лишь «термином химии и морали».33 Автор, во-первых, так же не учел Энциклопедии, как и составители «Общего словаря»; во-вторых, Шван, как и многие другие, упустил, что слово «мораль» у энциклопедистов имело гораздо более широкое значение, чем то, которое оно получило после Французской революции. Даже Академия, не говоря уже об Энциклопедии, под давлением буржуазной просветительной философии, вынуждена в известной мере считаться со второго издания своего словаря с социально-политической окраской понятия «нейтралитет».
Не меньший интерес представляет история зарождения современного понятия «политическая экономия» во французском языке.
Понятие «экономия» (économie) появляется в Академическом словаре лишь в 1740 году. Здесь «экономия» определяется как «порядок, правило, которые вносятся в ведение хозяйства» (dans la conduite d’un menage). В фигуральном смысле экономия употребляется для обозначения порядка, на котором основывается политическая организация». Итак, в издании 1740 года термин «экономия» уже связывается с понятием «политической организации», но здесь нет еще, собственно, понятия «политической экономии». Прилагательное «экономический» комментируется: «касающийся экономии, касающийся управления семьей» (qui concerne le gouvernement d’une famille). Здесь прилагательное «экономический» не выходит из рамок бытового употребления, охватывает только понятие семьи, понятие управления семейным хозяйством. В издании 1762 года указывается, что в фигуральном значении термин «экономический» является понятием «моральной философии» (de la philosophie morale). Так термин получает некоторый философский оттенок, не порывая, однако, со своим основным «семейным значением» (le gouvernement d’une famille). Лишь в пятом издании впервые вводится понятие «политической экономии» (économie politique), объясняемое как «порядок, па основе которого существует политическая организация». Другими словами, здесь мы имеем то же самое определение, при помощи которого в издании 1740 года осмыслялось понятие «экономия». Таким образом, если «экономия» получает политическое значение в издании 1740 года (хотя и в очень осторожной форме, с оговоркой: в «фигуральном смысле»), то в издании 1798 года происходит дифференциация понятий — «экономия», которое перетягивает на себя хозяйственную функцию управления «семейством» и «политическая экономия», которое получает значение «правил политической организации». Издание 1798 года переосмысляет и понятно «экономический»: «экономический, — читаем мы здесь, — означает ту часть моральной философии, которая относится к управлению семьей, к управлению государством» (d’un Etat). Это прибавление — «к управлению государством» — в издании 1798 года выводит понятие «экономический» из сферы одного лишь семейно-хозяйственного применения и вводит его в круг политических терминов.

Гораздо дальше в разграничении «хозяйственного» и политического значений терминов «экономия» и «политическая экономия» пошла Энциклопедия. Она различает термин «общая или политическая экономия» и термин «частная или домашняя экономия». Интересно отметить, что Энциклопедия (раньше знаменитой книги Адама Смита «Богатство народов») пытается уже в 1755 году создать «общую или политическую экономию», как самостоятельную научную дисциплину. Однако еще понимание этого термина не идет еще дальше общих рассуждений о «порядке политической организации», причем реальное содержание понятия «порядок» (l'ordre) остается в Энциклопедии неразъясненным. Во всяком случае, создавая особый термин для «общей или политической экономии» и отделяя его от «частной или домашней экономии», Энциклопедия тем самым свидетельствовала, насколько созрела потребность в такой дисциплине.
6
Размеры нашей статьи не позволяют нам увеличить количество примеров. Мы стремились привести лишь несколько различных терминов, чтобы нагляднее представить, по каким линиям шло переосмысление старых понятий. Из двух возможных путей смысловых изменений слова — рождения новых значений путем изменения или расширения смысла уже существующих слов и образование новых понятий при помощи новых слов, до того времени в языке не существовавших, — мы рассмотрели здесь только первый путь образования новых понятий, путь переосмысления и расширения уже существующих в языке терминов, сыгравший громадную роль в деле становления буржуазно-демократической терминологии. При всестороннем изучении социально-политической терминологии следует, конечно, учитывать оба пути рождения новых значений; чтобы показать роль второго пути рождения новых терминов, доныне в языке не существовавших, приведем один пример этого рода.
В пятом издании Академического словаря впервые появляется термин «федеративный» (fédératif) со значением чисто политическим: «федеративный — говорится о союзе нескольких государств, утвержденном конституцией, связывающей их интересы в одно целое». В «Приложении» 1798 года появляется новое слово «федерализм» (fédéralisme) определяемое как «система, доктрина федеративного государства», а слово «федерация» осмысляется здесь уже совершенно иначе: «Федерация — это взаимное обещание, даваемое несколькими людьми, защищать совместно спои права и интересы». Таким образом, в «Приложении» к изданию 1798 года термин «федерация» лишается своей политической окраски и получает «бытовой» оттенок, — это уже не союз государств, а союз нескольких людей, — вследствие того, что возникает совершенно новый термин, «федерализм», который и перетягивает на себя политическое значение, раньше менее четко державшееся за словом «федерация». И лишь впоследствии, после революции 1789 года, за словом, «федерация» закрепляется значение политического объединения государств, а слово «федерализм» получает значение федеративной системы, принципов федеративного управления. Следовательно, если учесть Фактор создания новых терминов, до тех пор в языке не существовавших то картина получается значительно более сложной: рождение новых значений — это не всегда прямая линия, а чаще зигзагообразная.

Один из любопытных и очень важных выводов, который можно сделать в результате проанализированных примеров, сводится к следующему: как бы ни понимал современный француз, например, термин «революция», — а он может его понимать самым различным образом в зависимости от своего мировоззрения, — бесспорно лишь одно, что в современных европейских языках «фигуральное» значение термина «революция» (политический переворот) стало его основным значением, а «буквальное», т.е. первоначальное, естественно-историческое значение этого понятия стало книжным, понятным лишь в определенных профессиональных кругах. Между тем все крупнейшие словари современного французского языка, — Литрэ, Гацфельда и др., — не учитывая этих семантических сдвигов в языке, неверно ориентируют читателей, искажают подлинные значения тех или иных понятий. Указывать в наше время, что «революция» это прежде всего «астрономический термин», значит входить в решительное противоречие с действительностью. А именно так поступают почти все составители современных больших словарей французского языка.
Проанализированные нами примеры показывают, что, во-первых, нельзя рассматривать Академический словарь XVIII века, как нечто застывшее и раз навсегда установившееся, во-вторых, что помимо академических истолкований социально-политических понятий формировалось и «неакадемическое» их осознание, исходившее с позиций другого класса, другого мировоззрения. При поверхностном знакомстве с Академическими словарями XVIII века может показаться, что их определения социально-политических понятий остаются неизменными; но при внимательном рассмотрении этих определении становится ясно, как, казалось бы, мельчайшие поправки меняли подчас очень значительно существо данных понятий. Так, например, в первом издании читаем: «Аристократия — политическое государство, в котором верховная власть принадлежит наиболее значительным лицам». Во втором издании находим, казалось бы, то же самое определение, но с одной поправкой, с исключением превосходной степени: «Аристократия — политическое государство, в котором верховная власть принадлежит значительным людям». Спрашивается, стоит ли изучать подобные поправки? Мы должны всячески подчеркнуть, что это изучение представляет огромный интерес — как чисто лексикологический, так и исторический. Все дело в том, что это не были случайные и формальные поправки, а была определенная система убеждений, определенная политическая платформа, с позиций которой и вносились эти поправки, дополнения и изменения.
Конечно, мы упрощаем перипетии и сложное внутреннее содержание социальной борьбы в предреволюционной Франции и отраженно этой борьбы в идеологии, в частности в языке. Мы не указывали даже на взаимную зависимость и на противоречивость понимания отдельных терминов, хотя, конечно, только такое изучение целого, в свете истории общественных отношений, могло бы воссоздать движение языка более пли менее полно. Наша задача в этой статье несравненно более узка. Мы только хотели показать па примере нескольких политических терминов одну из интересных сторон этого общественного столкновения.

Интерпретация политических терминов, данная Академией, испытала известную эволюцию па протяжении XVIII века. Принципиально лес иную трактовку этим понятиям оказалось не в состоянии дать даже пятое, послереволюционное издание словаря, которое все-таки осталось верным своим прежним, консервативным заветам. Революция лишь заставила это новое издание словаря присмотреться к новым значениям политических терминов; но Академия оказалась глухой к истинным значениям и к истинным словарным нововведениям революционного народа. Энциклопедия же задолго до революции пыталась полемизировать с академическими определениями, противопоставляя им свое, новое истолкование. В этом сущность столкновения Академии и Энциклопедии в обосновании политической терминологии накануне революции 1789 года. Однако только революционная эпоха 1789—1793 годов выдвинула целый ряд лексикографов, которые смогли до конца преодолеть ту половинчатость, от которой не могла отрешиться и Энциклопедия.
Эта ограниченность энциклопедистов — ограниченность буржуазного мировоззрения, проявлявшаяся даже в лучшую эпоху ее развития, превратилась впоследствии в реакционность по мере того, как буржуазия отказывалась от демократических принципов. Изучение политических терминов XIX века показывает, как буржуазия стала срывать с себя маску, которую она непрочь была надеть в период, когда великие слова о свободе, равенстве и братстве еще не заставляли парод восставать против буржуазии. Тогда буржуазные лексикографы говорили о великом назначении гражданина и видели в философе друга человечества; теперь же они спешат «очистить» эти слова от того социального содержания, за которое сама буржуазия ратовала в период своего классового восхождения.

- - -

1 Второе издание 1718 года, третье – 1740 года, четвертое – 1762 года и пятое издание, послереволюционное, - 1789 года.
2 Furоtière. «Factum. Centre quelquos uns de l`Acadèmie francаise». Amsterdam. 1685, p.15.
3 Voltaire. «Oeuvres complètes». Paris. Hachette. 1866, V.XVIII, p.111. О реакционности языковой концепции Вольтера см. П.Лафарг «Язык и революция». Изд. «Academia». 1930, стр.50 и след.
4 F.Gоhin. «Les transformations de la langue francaise pendant la deuxième moitié du XVIII sieclè». Paris. 1903, p.205.
5 F.Brunot. «Histoire de la langue franсaise». 1932. V.VI, p.50.
6 «Dictionnaire de l`Acadèmie francoise», 1718. Préface.
7 Vaugelas. «Remarques sur la langue francoise». 1647, p.XIX-XX.
8 Marmontel. «Elements de littérature». 1787. V.VI, p.417.
9 Там же, стр.427.
10 Там же, стр.439-440.
11 Там же, стр.445.
12 Thomas. «De la langue poétiqye». 1770. «Oeuvres postumes». Paris. 1802 г., V.II, p.34.
13 В Энциклопедии отсутствуют, например, utopie, diplomate, exploitation, révolutionnare и многие другие зарегистрированные в других словарях этого периода, в «Dictionnaire de Trévoux», изд. 1752 и 1771 годов.
14 См., например, F.Brunot. «La révolution francais vue à travers de langage». «Revue des Cours et conférences» 1931. V.II, p.489. Эту же ошибку допускает и П.Лафарг в своей замечательной работе «Язык и революция». (М. 1930, стр.98).
15 Richeket p. «Dictionnaire francais». Paris, 1680, слова bain, épicier, Ср. R.Schwartze, «Die Worterbucher der franzosichen Sprache vor dem Erscheinen des Dictionnaire de l`Avadémie francais». Jena. 1875, S.34.
16 Furetière. «Dictionnaire universel», Amsterdam. 1690. Préface par P.Bayle.
17 Ср. предисловие к пятому изданию Академического словаря с предисловиями предыдущих изданий.
18 Féraud. «Dictionnaire critique de la langue francaise». 1787. Préface.
19 F.Brunot. «Histoire de la langue francaise». V.VI, p.1258.
20 Voltaire. «Dictionnaire philosophique», art. «Langue».
21 F.Brunetiére. «Etudes critiques sur l'histoire de la literature francaise». Paris. 1907, 8 serie, pp.217, 251.
22 Feraud. «Dictionnaire critique de la langue francaise». 1787. Préface.
23 Цитирую по книге G.Bertrand. «D'Alembert». Paris. 1889, стр.83.
24 Одно из основных положений медицины того времени, принятое также в русской медицине того времени. — Р.Б.
25 Подчеркнуто здесь и везде в дальнейшем нами — Р.Б.
26 S.Mercier. «Néologie ou vocabulaire de mots nouveaux». Paris. 1801, p.XXXII.
27 «Dictionnaire de la Constitution et du Gouvernement francais», 1791, art. «patrie».
28 P.Leroux. «Dictionnaire comique, satyrique, qritique, burlesque, libre et proverbial». 1718, art. «bourgeois».
29 Ср. русское определение термина «философия», данное Кантемиром. «Философия — слово греческое, по-русски — любомудрие. Сим генеральным именем разумеется основательное и ясное знание дел естественных и преестественных, которое достается прилежным рассуждением о трех делах» (Сочинения. Изд. Ефремова. Т.II, стр.392—393).
30 Hatzfeld, Darmstetor et Thomas. «Dictionnaire general». Paris (без указания года издания).
31 Ramsay. «Essai philosophise sur le gouvernement civil». Paris. 1721, p.128.
32 Это один из примеров, подтверждающих известные слова Маркса и Энгельса: «Выражение «гражданское общество» возникло в XVIII веке, когда отношения собственности уже вылупились из античной и средневековой общественности» («Немецкая идеология». Сочинения. Т.IV, стр.27. Партиздат. М. 1933).
33 Schvan. «Nouveau Dictionnaire», 1798, art, «neutralité».