Выдержка из протокола судебного заседания ВТ войск НКВД Киевского особого военного округа по обвинению бывшего заместителя начальника УНКВД по Житомирской области Г.И. Гришина-Шенкмана по ст. 54-1 п. «б» и 54-11 УК УССР. 16-18 ноября 1939 г.
16-18 ноября 1939 г.
[г. Житомир]
Председательствующий предоставил последнее слово подсудимому ГРИШИНУ-ШЕНКМАНУ, который сказал:
Я второй раз стою перед судом по обвинению меня в совершении преступлений, которых я не совершал.
Причиной моего ареста является то, что я неосторожно выразился в беседе с Вяткиным об Успенском и та обстановка, которая в то время при Успенском царила в Киеве. Ожидая ареста, судя по создавшейся обстановке, у меня мелькнула мысль застрелиться, но я эту мысль отбросил, не желая навести тень на мое прошлое и боясь за последствия, которые этот шаг мог повлечь для моей семьи. Находясь в тюрьме и видя, что творится там, я окончательно убедился в том, что Успенский враг-фашист.
Моя вина заключается в том, что[,] видя те безобразия[,] которые творились при Успенском, я струсил и не написал в ЦК ВКП(б), боясь что Успенскому скорее поверят[,] чем мне.
На предварительном следствии меня сперва вынудили дать показания о том, что я националист и сионист. Потом Назаренко потребовал от меня показания о том, что я завербован [И.М.] Леплевским в контрреволюционную организацию. Эти показания, как я понял, были забракованы Успенским и поэтому Назаренко вынудил меня под его диктовку дать показания о том, что я был завербован в контрреволюционную организацию Гришиным. Все эти показания, как об обстоятельствах моей вербовки в контрреволюционную организацию, так и моей контрреволюционной деятельности вымышлены с начала до конца. Ни один факт моей якобы контрреволюционной деятельности, о которой я давал показания, не был задокументирован.
Когда я давал показания о том, что я троцкист, следователь Юфа сказал мне, что если я троцкист, то я должен быть и шпионом и требовал у меня показания о моей шпионской деятельности, но я отказался дать такие показания. 23 июля на меня насели, чтобы я дал показания о своей шпионской деятельности, но никак нельзя было подтасовать мои показания о шпионаже, чтобы они выглядели хоть до некоторой степени правдоподобными. Тогда вмешался Назаренко и сказал, что меня Фролов завербовал в румынскую разведку и дал такие показания. Но эти мои показания были настолько смехотворны, что сами следователи это обвинение выбросили. В истории с Фроловым одно обстоятельство правдоподобно, а именно, что Фролов в 1937 г. встретил в Москве своего брата — комиссара части внутренних войск НКВД, которого он не видел с 1915 г. Об этом факте знали в то время все сотрудники.
Обвиняли меня в том, что я в целях шпионажа отдал распоряжение румынскому отделению Одесского Облуправления НКВД собрать данные о бессарабцах, абсурдно, так как если бы я и отдал такое распоряжение, то никто бы это распоряжение не выполнил.
Показания Детинка, Смелянского и Мартынюка вымышлены.
Детинко показывает, что он завербовал Смелянского в контрреволюционную организацию и дал ему указания связаться со мною. Кроме этого[,] он якобы дал задание Смелянскому для меня под видом польских националистов арестовывать украинцев. Но выполнить такое абсурдное задание, если бы оно и было дано — невозможно. Смелянский показывает, что он не мог со мной связаться, тогда как он полтора месяца за бытность мою в Житомире работал в Житомирском Облуправлении и имел к этому все возможности. Помимо этого я бывал и у него в Новгород-Волынске. Мартынюк показывает, что он выполнил мое указание сохранить контрреволюционное троцкистское подполье, но и это не соответствует действительности. Пусть по мимо желания Мартынюка, но в Бердичевском Районном отделении НКВД борьба с контрреволюционным подпольем проводилась лучше[,] чем в других районах области. Мартынюк также показывает, что он завербовал в контрреволюционную организацию Дейча. Дейч был по показаниям Мартынюка арестован, но через 2 месяца он был освобожден, так как показания Мартынюка не подтвердились.
Показания Лукьянова на суде ярко свидетельствуют о том, что обвинение меня в контрреволюционной деятельности создано искусственно.
Меня несколько раз перекрашивали, то я давал показания, что я националист, то я давал показания, что я троцкист, то, что я румынский шпион, а затем я стал польским шпионом. Во всех моих показаниях нет и слова правды, так как я никогда контрреволюционером и шпионом не был и им не буду.
Дело Ткачука вернулось с Москвы с указанием проверить материалы дела и его заявление о том, что Малука его избивал и[,] если материалы не подтвердятся, Ткачука освободить из-под стражи. Познакомившись с материалами дела Ткачука, я был убежден, что при проверке этих материалов факты обвинения Ткачука не подтвердятся, поэтому я Лукьянову сказал, что дело надо проверить и Ткачука освободить. По этому делу был послан в Коростень оперуполномоченный, который вместо настоящей проверки материалов дела привез на клочке бумаги акт о вредительстве Ткачука. Я уверен в том, что если бы я не был бы откомандирован из Житомира, материалы дела Ткачука были бы как следует проверены и Ткачук был бы из-под стражи освобожден. Я и сейчас уверен, что Ткачук осужден неправильно.
Мы вели энергичную борьбу с контрреволюцией в области. Нами были вскрыты 2 крупных контрреволюционные организации по 150 человек, но стать на путь искусственного создания дел я не хотел и никогда на такой путь не стал бы.
Я не только не троцкист в настоящем, но и в прошлом я боролся против троцкистов. Я боролся против троцкистов еще и тогда, когда не был в партии.
Теперь по второй части обвинения. Показания свидетелей о том, что я бил осужденных, может быть правдоподобны. Один говорит, что видел, когда я ударил осужденного в одном случае, другой рассказывает о другом случае. Это может быть. Но то, что при мне раздевали женщин — этого не было. Показания свидетелей в этой части противоречивы. Я утверждаю, что при мне женщин не раздевали, хотя допускаю, что были случаи, когда раздевали осужденных женщин перед расстрелом, но это, очевидно, делал Лебедев тогда, когда меня не было. Мне неизвестны факты, чтобы женщин перед расстрелом раздевали.
В феврале месяце бежали 11 осужденных к расстрелу. Принятыми энергичными мерами все они были быстро задержаны. Было произведено расследование о причинах[,] способствующих их побегу. Было установлено, что вахтер уснул, что решетка была шаткая в камере, но у нас возникла мысль, не имело ли здесь место предательство. А поэтому, когда этих 11 осужденных повели на расстрел, в присутствии всех начальников отделов их допросили об обстоятельствах побега, а затем их расстреляли. Все это продлилось не более 45 минут, но я утверждаю, что их не поджигали, и не было никакого смысла этого делать. Эти люди были сильно избиты, они были избиты во время задержания и еще больше были избиты, когда их привели в тюрьму. Их тела были покрыты синяками и кровоподтеками. Если бы они были бы подожжены паяльной лампой, они были бы расплавлены, не говоря уже о том, что они были бы обуглены.
Может быть, Лебедев или еще кто-то ударил осужденную Бронштейн, но я этого не видел. Когда я допрашивал ее по поводу золота, я ей обещал, что если она скажет, где хранится золото, она будет освобождена, но я ее не избивал и она мне так и не сказала, есть ли у нее золото и где оно хранится.
Порядок приведения приговора в исполнение до малейших деталей устанавливался Наркомом и везде расстрелы производились группами и везде бригаде раздавались палки [для избиения приговорённых]. Но я утверждаю, что в моем присутствии осужденных без повода и с целью, получить какие либо показания, не били. Не отрицаю, что при мне били осужденных и я, быть может, бил осужденных тогда, когда в этом была необходимость, с целью избегнуть паники и не дать осужденным кричать.
У Игнатенко найдено 32 золотых зуба. Не подлежит сомнению, что эти зубы он вырвал не у одного трупа. С целью себя оправдать он дал лживые показания о том, что я велел у трупов вырвать золотые зубы.
Моя вина и за это я заслуживаю наказания, что я дал указание продать вещи осужденных тюрьме и временно использовать эти средства на постройку гаража, хотя эти деньги по получении ассигнования на строительство гаража были сданы в доход государства и хотя эта операция была проведена с разрешения бывшего наркома Леплевского.
Мне 36 лет, в органах НКВД я работал 18 лет. В партии я не был обузой. Я всегда работал честно и немало сделал хороших дел. У меня нет и не может быть ничего такого, что могло бы меня толкнуть на вражеский путь.
Единственной мыслью я живу — это мысль о том, что если будет возможность, отдать все до последнего вздоха борьбе с врагами партии и Советской власти. Я прошу суд дать мне возможность доказать, что я не враг [...].
Председательствующий
Военный юрист 1 ранга
[подпись] КОРОТКИЙ.
Секретарь военный юрист
[подпись] ФАЙТЕЛЬ.
ГДА СБ Украiни, Kuiв, ф. 5, спр. 67841, т. 5, арк. 333 зв. — 335. Копия. Машинописный текст.