№14. Из стенограммы партийного собрания УГБ УНКВД по Киевской области об обсуждении постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. 14-16 декабря 1938 г.

Взять бы хотя бы укоренившиеся методы ведения следствия при упрощенном производстве. Взять хотя бы теперешнее молчание тов. ДОЛГУШЕВА. Разве он рассказал о методах работы врага УСПЕНСКОГО? Мне известно, что в Житомирской и Черниговской Областях это вскрыто, а ведь тов. ДОЛГУШЕВ получал установки прямо от УСПЕНСКОГО.

Разве не видали начальники Отделов и руководство Управления вопиющих безобразий с арестами и ведением следствия? Приведу пример: арестован, как посещающий польское консульство, КОРБУТ. КОРБУТ по совету культработника написал заявление на одного антисоветского типа — поляка. И имел ввиду подать это заявление в органы НКВД. Но ему в приемной у нас же вместо правильного адреса дали адрес, где помещается польское консульство. КОРБУТ, не зная по неграмотности пошел по указанному адресу и попал в польское консульство. По выходе из консульства его арестовали с заявлением в руках, не захотев разобраться, порвав заявление, которое было в руках КОРБУТА.

Дело вел КОВАЛЕНКО, который сфабриковал показания шпионского содержания. Дело, конечно, кончилось теперь прекращением, попадись оно на Тройку, его бы осудили по 1-й категории.

Надо указать, что дела, которые велись опергруппой сплошная фальсификация, это знают все работники Облуправления, знают и начальники, знает парторганизация, но таких дел никто не пытался разбирать и ликвидировать вовремя.

Я хочу указать на проводимую практику т. ДОЛГУШЕВЫМ, в частности запугивания работников НКВД, ругань, аресты по приказу, установки РЕВЫ Отделу Кадров не принимать евреев в органы НКВД. Тов. ДОЛГУШЕВ обращался исключительно грубо с начальниками отделов, а еще хуже с рядовыми работниками. От ДОЛГУШЕВА перенимали начальники Отделов, а отсюда запугивание, отсутствие критики и партийности при проведении дел.

Тов. ВАРАКОВ. [...] Я считаю, что все мы и во многом виноваты, плохо нас контролировали и много хвалили через прессу, виновата в этом и парторганизация.

Разве секрет для кого-либо, что мы сами смеялись над собой. Даже жаргон выработали — вместо «организации» называли «гарнизация» — это только одно говорило, что в следствии есть ненормальности.

Установка УСПЕНСКОГО — дать организации. Через 10 дней она нами ведь всеми осуществлена. Посыпались организации, целые соединения, которых, по сути, не было. Особенно это было по группам Черкассы, Б[елая] Церковь. Мы этими делами с самого начала начали портить и испортили молодых чекистов.

Почему это так, почему молчали? Этому была причина. Сколько выслали из Украины чекистских кадров? Ведь своих же товарищей по резолюции УСПЕНСКОГО без оснований арестовывали и «мотали». Так писал УСПЕНСКИЙ «арестовать и размотать». Ну и, боясь как бы самого не «размотали», недаром ходили и спрашивали: «Ты еще здесь? Тебя не отправили куда-либо?»

Тов. ДОЛГУШЕВ — только ведь недавно работник небольшого масштаба, вырос быстро и начал смотреть сверху на работу и людей, горло жал, не считался, а теперь неприятно, наделали много неприятных делов. [...]

СТЕНОГРАММА

От 14-го декабря 1938 года

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ тов. КЛЕЙМАН.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Будем продолжать нашу работу. На нашем собрании присутствует секретарь Горкома партии тов. СЕРДЮК. Есть предложение избрать тов. СЕРДЮКА в президиум. Кто за это предложение? Кто против? (принимается)

Слово имеет тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ

Тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ. [...] На последнем заседании парткомитета, в порядке подготовки этого партийного собрания, тов. МЕДВЕДЕВУ было указано на то, что он должен выступить на партийном собрании и задать на партийном собрании соответствующий тон, который бы мог обеспечить вскрытие до конца тех безобразных вещей, которые творились в нашем областном управлении и конкретно укажет, что нам необходимо сделать, чтобы эти ошибки исправить.

Можно было бы тов. МЕДВЕДЕВУ лучше не выступать, а просто приступить к выступлениям товарищей. Я считаю, что тов. МЕДВЕДЕВ должен это учесть. Не знаю, чем руководствовался тов. МЕДВЕДЕВ, делая такое выступление, которое по существу дезорганизует нашу парторганизацию, не направляет на правильный путь по исправлению допущенных ошибок. А ошибки у нас были, крупные ошибки.

Я не согласен с тов. ВАРАКОВЫМ, который заявляет, что все мы виноваты, что все мы сели в лужу. То, что все мы виноваты — это правильно. Мы творили вражеское дело, или, вернее говоря, враги нашими руками творили вражеское дело. Мы коммунисты-чекисты должны отвечать за то, что мы делаем, но все- таки надо посмотреть поглубже и порыться. А кто же все же больше виноват, а кто же все-таки нами руководил, а чьи же вражеские установки мы выполняли, как допускали до того, что слепо-наслепо, но мы же, товарищи, применяли фашистские методы работы в наших органах? Так неужели уже нет ответственного лица или ответственных лиц, которые понесли бы за это строжайшую ответственность?

Я, например, не допускаю ни в каком случае, чтобы ЦК партии и наше правительство дало бы нам указания на то, чтобы мы применяли физические методы в деле следствия. ЦК таких директив не давал, ЦК о тех фашистских методах, которые применялись в наших органах не знал.

Я могу привести вам один пример. Недавно из тюрьмы на имя тов. ХРУЩЕВА проникло заявление от арестованного БУШЛЕРА из Умани. Это заявление направляется тов. ХРУЩЕВЫМ тов. ДОЛГУШЕВУ с резолюцией: «Немедленно расследовать и доложить мне». Это было 19-го ноября. Этот факт, кстати сказать, до сих пор не расследован. Только позавчера, кажется, в Умань выехал работник.

О чем это говорит товарищи? В этом заявлении речь идет об издевательствах над арестованным, буквально об инквизиции, которая применялась над этим арестованным. Тов. ХРУЩЕВ не знает о таких методах ведения следствия и по этому он предложил — немедленно расследовать и доложить. А разве это единственный случай? Разве для нас это Америка?

Или возьмите другой факт. Один арестованный в Белой Церкви написал жалобу на имя т. ЕЖОВА, о том, что по отношению к нему применялись самые зверские методы при допросе. Секретарь т. ЕЖОВА направляет это заявление в областное управление НКВД для расследования и требует сообщить результаты по существу этого заявления. Это заявление попадает к тов. ПАВЛЫЧЕВУ. И тов. ПАВЛЫЧЕВ вместо того, чтобы предложить какие-нибудь мероприятия по существу этого заявления пишет на своем служебном бланке: «Особоуполномоченному ПОЛИЩУКУ. Расследуйте — каким образом это заявление вышло из тюрьмы?»

Он не пишет по существу того, что пишет арестованный. А интересуется каким образом это заявление вышло из тюрьмы? А мне известно, что в тюрьмах у нас есть специальные ящики с надписями. Арестованный имеет полное право куда угодно писать жалобы о неправильных действиях органов следствия и никто не имеет права задерживать эти заявления. Они должны направляться по адресу. А резолюция т. ПАВЛЫЧЕВА говорит: «Ты никакой Америки не открыл, а вот для нас Америка — каким образом это письмо вышло из тюрьмы».

Многие товарищи, которые выступали указывают ряд конкретных фактов искривлений, которые у нас проводились. Я не знаю есть ли это только искривления или это есть определенная вражеская работа, которая проводилась в наших рядах? [...]

Был у нас такой арестованный БРЯНЦЕВ — пом[ощник] Нач[альника] городской пожарной команды. Этот БРЯНЦЕВ был арестован в июне месяце. БРЯНЦЕВ на допросе показал, что он является участником шпионской организации, в которую он был завербован в Шостке. И этот же БРЯНЦЕВ говорит в своих показаниях о том, что он является также участником украинской националистической организации, в которую он был завербован КАПУСТИНЫМ — бывшим начальником пожарного отдела нашего областного управления. И как участника этой организации он называет ДОБКО — нач[альника] УПО.

Получив эти показания, я пошел к товарищу ДОЛГУШЕВУ: «Как быть? Мы получили показания на двух работников, работающих в нашей системе». Тов. ДОЛГУШЕВ предложил проверить — не липа ли это со стороны БРЯНЦЕВА? Правильно, поговорили с БРЯНЦЕВЫМ. БРЯНЦЕВ настаивает на том, что он завербован КАПУСТИНЫМ и что ему известен и ДОБКО со слов КАПУСТИНА, как участник организации и на этих показаниях стоит крепко.

В конце-концов, эти показания были записаны. И поскольку эти показания были подвержены сомнению, БРЯНЦЕВА смертным боем били, чтобы он отказался, а БРЯНЦЕВ говорил: «Убейте, я не откажусь, мои показания правильные».

Когда вопрос стал об аресте, арестовать не дали возможности и заявили, что УСПЕНСКИЙ хорошего мнения о КАПУСТИНЕ, как о работнике и трогать его не нужно. Тогда для нас заявление УСПЕНСКОГО о том, что нельзя арестовать было законом.

В результате в августе была составлена повестка дня Тройки, где представлялось дело БРЯНЦЕВА. В повестке было указано о том, что он завербован КАПУСТИНЫМ и что участником этой организации является ДОБКО. Дело возвратили и заявили, что КАПУСТИНА и ДОБКО изъять из повестки и составить другую повестку. Составили другую повестку, в которой уже отсутствовали эти показания БРЯНЦЕВА[,] и БРЯНЦЕВА Тройка приговорила по 1-й категории.

Я спрашиваю, если мы не верим показаниям БРЯНЦЕВА — почему мы БРЯНЦЕВА расстреляли? Если мы верим показаниям БРЯНЦЕВА — почему не арестовали КАПУСТИНА? А КАПУСТИН после этой шумихи был отправлен в Ворошиловград на ту же должность, а ДОБКО по каким-то причинам был переведен на должность заместителя Нач[альника] УПВО и до сих пор эти люди работают.

Вот тут давайте разберемся, что тут есть. Тов. ДОЛГУШЕВ на последнем парткомитете заявил, что он до сих пор не верит показаниям БРЯНЦЕВА, что показания БРЯНЦЕВА — это липа. А я заявляю, что я показаниям БРЯНЦЕВА верю и в подтверждение того, что он до сих пор не верит показаниям БРЯНЦЕВА [заявляю, что его] били смертным боем, чтобы он отказался от показаний, но БРЯНЦЕВ не отказался.

Тов. ДОЛГУШЕВ еще сказал такую вещь, что мы по одному показанию не можем арестовывать. Правильно, но мы арестовывали и без показаний, и даже без ленточки. Мы сажали и по липовым справкам (ХАЛЕМСКОГО и САГАЛОВА). Мы сейчас кричим — УСПЕНСКИЙ накладывал резолюции — арестовать и допросить с пристрастием. Это своего рода трюк со стороны УСПЕНСКОГО. А кто подсовывал УСПЕНСКОМУ эти материалы? Не УСПЕНСКИЙ требовал материалы на САГАЛОВА, на НИРЕНШТЕЙНА, на КОЛБАСЕНКО, на МИХАЙЛОВА. Не УСПЕНСКИЙ требовал, а АКИМОВ составлял справки. А когда стоит вопрос о необходимости освобождения, тут начинают жаться. Ко мне попало дело НИРЕНШТЕЙНА. Я с ним возился месяц и пришел к заключению, что НИРЕНШТЕЙНА надо освободить — нет материалов. Я к СПЕКТОРУ:

«Марк Борисович, надо решить с НИРЕНШТЕЙНОМ, нечего его держать.

• Еще раз попробуйте.
• Три раза пробовал, ничего не получается.
• Пишите справку для Наркома».

Пишу справку. Справка застряла. Затем дело перешло к тов. СТРОИЛОВУ. Он выносит решение об освобождении, а НИРЕНШТЕЙН до сих пор не освобожден. На него до сих пор не собрано никаких материалов, по которым его можно было бы отдать под суд. И не будет этих материалов потому, что их нет.

Это я говорю о делах, которые имеются на бывших сотрудников.

Как мы допрашивали этих сотрудников при наличии материалов и без наличия материалов? Ведь умертвили же мы одного арестованного из бывших сотрудников, от которого ничего собственно не добились и который ничего не дал. Как следует назвать этот факт?

На парткоме пытались доказать, что мол хорошо, у тебя арестованный после побоев не умер, а вот там он отдал богу душу. Тебе подвезло. Как сказать, не знаю, кому подвезло.

Мы все это делали, а вот все-таки нами кто-то руководил. Все-таки кто-то в таком духе нас воспитывал, преподносили нам такого рода методы следствия.

А сейчас мы получили уже после всего дела осужденных, получили дела из Особого Совещания — кучу дел. После этого постановления Центрального Комитета Партии мы то должны по-людски разобраться, что мы делаем и что мы делали, разобраться с тем, что у нас есть.

Вот ЖУТОВУ я даю 70 дел, 70 человек и говорю к 1-му января закончите эти дела. Это было примерно 5-го числа. Тов. ЖУТОВ — начальник отделения, один в отделении. У него еще есть ФЕЛЬДМАН. Так что же он за три недели переварит 70 человек и разберется в них?

А потом — почему такой срок? Потому, что надо представить в Наркомат сведения в какие сроки сколько дел мы закончили. Получается, что мы не исправляем ошибки, которые мы допустили, отмеченные Центральным Комитетом, а что мы опять повторяем. И получается опять, что мы не разберемся с теми делами, которые у нас есть, а мы будем опять ломать дрова и возможно в обратную сторону.

Вот возьмите — сейчас у нас больше освобождают, чем мы заканчиваем по подсудности. Тут надо посмотреть...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Регламент тов. ЦИРУЛЬНИЦКОГО истек. Кто за то, чтобы продлить на 5-ть минут? Кто против? — Два.

Тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ. [...] Ряду областей возвратили следственные дела и нам вернули. На наше счастье, как говорит тов. ДОЛГУШЕВ, нам вернули только 550 дел. А вот Днепропетровской области, допустим, возвратили 3-4 тысячи дел. И тов. ДОЛГУШЕВ улыбаясь заявляет, что нашей области все-таки подвезло. И это повторил несколько раз.

Я не знаю кому подвезло, нашей области, или допустим, Днепропетровской, которая получила больше дел. Что нам сейчас придется меньше возиться — это правильно. А кто больше ошибок натворил — мы или Днепропетровск — это другой вопрос. Я считаю, что там, где больше получили дел, там будет меньше ошибок потому, что там будет, возможность их исправить. А у нас по большому количеству дел мы не имеем возможности исправлять ошибок потому, что мы на тот свет отправили людей — тут уж не разберешься. Я думаю, что может быть были среди них люди, которых на тот свет не следовало отправлять. [...]

По вопросу о евреях. Я лично подал заявление в парткомитет, что в Облуправлении все время идут разговоры о том, что и в нашей области были такие установки, какие исходили от УСПЕНСКОГО по поводу разгона и вообще разгрома евреев. На парткомитете это было разобрано елейно. Я знаю, есть ли тут БЕЛЯВЦЕВ и ТКАЧЕНКО?

ГОЛОС. Есть.

[ЦИРУЛЬНИЦКИЙ.] Я считаю, что эта линия была проведена у нас также неплохо. Опять-таки на последнем комитете на что это было похоже. Разбирают вопрос о подготовке к партийному собранию. Мудрят, как выйти на собрание, как лучше поставить вопрос. Решили заслушать и обсудить решение Центрального Комитета. Посидели, помолчали, меня заставили рассказать почему я ходил к тов. ОСОКИНУ? А потом, после официального заседания парткомитета, началось неофициальное заседание.

После того, как мы вышли в три часа ночи или в половине четвертого, я спрашиваю: «О чем же нам разговаривать на собрании? Нас тогда распропагандировали. Нам ведь рассказывали такие нелепые вещи, вроде того, что только один ТЕХМАН не имеет компрометирующих материалов». А он говорит: «Я не виноват, что мои родители убиты в 1905 году». А так — у того дядя где-то в Америке, у другого брат в Польше, у третьего другой какой-нибудь «насморк». И вообще разговор повелся в такую сторону, что дескать у нас, в облуправлении, все спокойно, все благополучно. А вот с евреями — дыма без огня не бывает. К этому свелось все заседание парткомитета и не случайно, что и ВАРАКОВ, который выступил, и МЕДВЕДЕВ, который сделал доклад, завели такой тон, который не ориентирует и не поднимает парторганизацию на ликвидацию вредительских последствий.

И два слова по поводу отдельных товарищей. Мы сейчас говорим о таких вещах и нельзя не сказать о людях, которые следует назвать «марафетчиками». У нас есть такая категория людей, которая заслуживает только такого названия — марафетчики и вообще нечистоплотные.

Возьмем т. БАБИЧА. У нас его называют Иван БАБИЧ — это же исключительный марафетчик, это вообще нечестный человек, как коммунист, как работник. Он же делает исключительно вредные дела. Он же, а ни кто-нибудь другой, создавал эти [повстанческие] полки и дивизии. Он же получал показания от множества участников, а сейчас мы этих людей оставляем в стороне.

А кто больше вертится как юла вокруг ДОЛГУШЕВА? Если не БАБИЧ. А БАБИЧ получил значок «почетного чекиста». Поговорите с каждым товарищем, все возмущены.

РУДЮК получил значок «почетного чекиста». За что? За образцовую постановку партийной работы. А мы же видим какая образцовая постановка партийной работы в нашей парторганизации.

А тов. АКИМОВ, ты тоже такой верткий парень, тебе тоже нужно учесть кое- какие слабые стороны. Я говорю об АКИМОВЕ из 2-го Отдела. Такой с хитрецой парень. Нет того, чтобы прямо по-партийному, честно поставить вопрос. Подхалим. Я считаю, что этими товарищами надо будет все-таки заняться.

Сейчас составили оперативно-следственные группы. Я считаю, что ДОЛГУШЕВЫМ допущена ошибка, что он послал в Умань БАБИЧА, который там работал. Я хотел поехать в Умань только потому, что хотел проверить как объективно там работал БАБИЧ, хотел посмотреть его дела. А БАБИЧ пусть бы поехал и посмотрел мои дела. Правда я в Белой Церкви недолго работал. Я считаю, что должен был сесть на чужие дела, а не на свои. Тем более, что там было заявление БУШЛЕРА. Я считаю, такое поползновение дать расследовать это БАБИЧУ было неправильным.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет тов. КИСЕЛЕВСКИЙ.

Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ. Товарищи, всем нам известен лозунг тов. СТАЛИНА о том, что «кадры решают все». У нас, к сожалению, получается другое, что справки решают все. Это отчасти верно, в нашей системе справки должны решать, но у нас иногда есть справки в кавычках.

ГОЛОС. Не кавычки, а смертные приговора.

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ.] Как у нас обстоит дело с кадрами и справками? Недавно в отношении одной справки произошел инцидент в Отделе Кадров [НКВД] Украины. Составили справку на одного нашего оперативного работника. Справку составил я и должен сказать, что справку я составил действительно объективно, правильно, так как есть.

Пошла эта справка в Отдел Кадров [НКВД] Украины. Вдруг раздается звонок: «Дать разъяснение, почему так составлена справка?». Оказывается, не записали, что от первой жены отца нашего сотрудника два сына в 1905 году уехали в Америку, а наш сотрудник уже от второй жены отца. Первую его жену он совсем не знает и не знает этих сыновей, которые уехали в Америку в 1905 году. Этот наш сотрудник тоже 1905 года рождения. Вот нас с РЕВОЙ вызвали и начали брать в оборот: «Вы липуете, неправильно составляете справки». И мне показывают: «Вот смотри, вот первый листок дела, он сам пишет, что его два брата уехали в Америку». Я говорю: «Надо разобраться, что это за два брата насколько они его компрометируют». Он говорит: «Вы пишите вообще все, а выводы будем делать мы». Я говорю: «Извините, я такой же старший инспектор, как и вы». «Вы не согласны? Дайте Ваши выводы».

Мы же с каждой справкой отправляем дело. Если вам не нравится, возьмите листочек бумаги и пишите по-своему. Если Вы хотите, чтобы мы по вашим рецептам составляли справки — этот номер не пройдет.

Произошел инцидент и дошло до того, что этот сотрудник меня чуть не выгнал из кабинета.

Тов. РЕВА, который подписывал эту справку, вместо того, чтобы меня защитить и доказать ему нелепость его рассуждений, что он намерен угробить оперативного сотрудника, сказал: «Ну ладно, идите в отдел, разберемся».

Я считаю, что это в корне неверная постановка вопроса в деле подхода к нашим сотрудникам.

Или взять другую справку на нашего оперативного сотрудника, не буду здесь называть фамилии.

ГОЛОС. А почему нет?

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ.] Этот товарищ очень ценный работник, пользуется большим авторитетом и в парторганизации и во всем нашем коллективе. Товарищ этот — ценный работник и в оперативном отношении, а справку натягивали до того, что этому товарищу пришили правый оппортунизм. Тов. РЕВА знает, о ком идет речь и не даст мне соврать.

ГОЛОС. А чего скрывать безобразия?

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ.] Нет, я не скрываю, я говорю какие безобразия.

В свете всех этих событий, происшедших в последнее время, только лишь пару дней назад спохватились и справку переделали.

ГОЛОС. Кто составляя эту справку?

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ] Отдел Кадров.

ГОЛОС. Конкретно какой работник?

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ] Эту справку составляли я и ТАЛАЛАЕВСКИЙ. (Смех).

Товарищи, не смейтесь. Мы также составляли справки, как и вы обвинительные заключения. Правильно, объективно, с душой, я составлял справки и не один раз я спорил из-за справки. Но я могу спорить и остаться при своем мнении потому, что у нас такая тенденция: «Вы пишите так, как вам говорят». Так, что я считаю, что смех тут довольно неуместен.

Теперь хочу сказать, что при распределении кадров иногда бывает некоторое национальное чувство. Через мои руки проходили документы в обком партии на утверждение в связи с анкетированием оперативного состава. Две справки: одного начальника райотделения еврея и на одного начальника райотделения украинца. На начальника райотделения еврея, кроме того, что отец его жены в 1930 году арестовывался по подозрению в том, что у него имеется валюта и через несколько дней был освобожден — ничего нет. Сам этот товарищ — сын извозчика, пролетарий, на хорошем счету, выдвиженец.

В справке на другого товарища-украинца имеется, что его брат служил у Петлюры, брат жены служил у Петлюры и не один брат, а там получается в общей сложности пять братьев, целая семья. Этот товарищ идет на утверждение, а о другом пишут: «Ходатайства не подтверждаем».

ГОЛОС. Назовите фамилии.

[Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ] ХОДОРКОВСКИЙ и РЯБОЙ. Теперь, когда спохватились пришлось изменить. Теперь уже ХОДОРКОВСКИЙ стал хорошим, сразу назначается на должность начальника отделения в область. Если сейчас этого товарища вытягивают, то это, конечно, просто для того, чтобы предупредить события, не больше.

Я уже несколько раз говорил о званиях. Это наш наболевший вопрос. Я не буду говорить о себе. Хотя я шесть лет работаю в органах, может быть я не достоин звания. Я буду говорить о других товарищах, которые работают больше меня на оперативной работе и до сих пор без звания. Почему это так? Теперь для нас ясно. Потому, что дальше центрального аппарата аттестационные листы хода не имели.

У нас теперь изрядное количество сотрудников неимеющих звания. Наше руководство вместо того, чтобы утешить их, обнадежить, что вот, мол, мы реагируем, ничего потерпите — еще этих сотрудников угнетают.

Я приведу такой факт. Правда, мы на армейском положении. У нас дисциплина. Я против этого не спорю, но интересно знать — чем руководствовался тов. ДОЛГУШЕВ, когда здесь на оперативном совещании дал распоряжение всем неимеющим звания раздать форму, выпороть петлицы брюк. (Смех). Извиняюсь, выпороть канты из брюк и прийти на работу как совершенно вольные граждане, неимеющие ничего общего с нашими органами.

В результате — сотрудники еще больше остались угнетенными. Надо было посмотреть, как один в таком пиджаке, какой он имеет вид перед обвиняемым. Он же следователь. Этот сотрудник морально угнетен, он несколько лет работает и не имеет звания. Я считаю, что человек не имеет звания, значит он недостоин работать в органах. Не может быть, чтобы человек работал в органах и не получал звания в то время, как оно ему положено. Если недостоин, увольте его. Зачем его морально угнетать? Вместо того, чтобы его ободрить, что он когда- нибудь получит звание, ему говорят: снимай петлицы, выпаривай канты брюк.

Я считаю, что собрание должно поговорить о таких моментах, которые отрицательно отражались на работе.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имееттов. РОТШТЕЙН.

Тов. РОТШТЕЙН. [...] Ведь это же не секрет, что мы молодых людей, пришедших к нам в органы впервые, не учили работать, оперативному делу, а учили избивать арестованных, требуя признания своей вины. Это была неправильная ориентация.

Ведь это же, как говорится, горькая правда, не скроешь. Сейчас поздно бить себя в грудь и говорить, что мы натворили немало бед, благодаря тому, что нами руководили руководители наподобие Балицкого, Леплевского, Успенского, которые давали нам установки контрреволюционного порядка.

Мы добивались от арестованных показаний, в большинстве случаев палкой, кулаком и в результате в полусознательном состоянии люди, подчас невинные, давали показания, лежа на полу, подписывали протоколы о своей причастности к контрреволюционной организации.

Я скажу из опыта Харьковского областного управления, где мне пришлось поработать. Мне дали арестованных: ШАПОВАЛОВА и САМОХВАЛОВА — двух студентов. Один — 1909 года рождения, другой -1908 года рождения. На этих людей была справка: будучи в комсомоле, в 1927 году по одному разу посетили квартиру, в которой собирались комсомольцы и зачитывали какой-то троцкистский документ. Вот вся справка. Людей арестовали. И что вы думаете? Они успели просидеть по году и два месяца до того, как попали ко мне. Молодые люди, сорванные с 5-го курса технологического института, люди, которые могли бы принести пользу нашей Советской стране, которая так нуждается в преданных технических кадрах.

Они год и два месяца просидели в тюрьме по чьей воле? По вражьей воле. И когда я изрядно поработал с ними, но без мордобоя, я убедился, что эти люди не заслуживают того, чтобы быть осужденными.

Я пришел и говорю: «Тов. ЗАМКОВ, эти ребята должны быть освобождены, нет веских данных содержать их под стражей. Они в 1928 году, будучи комсомольцами один раз посетили квартиру и послушали какой-то троцкистский документ. Это не может служить причиной, чтобы их осудить». В ответ на это «ортодокс» — ЗАМКОВ мне ответил. А ты добейся показаний, ты оппортунист. Я так и уехал в Киев с именем «оппортунист». А эти невинные люди остались сидеть в тюрьме.

Я три раза писал о их освобождении, но СИМХОВИЧ — начальник IV-ro отдела — говорил: «Пойдите к ФЕДОРОВУ». ФЕДОРОВ говорит: «Пойдите к СИМХОВИЧУ». Потом говорит: «Оставьте постановление у меня, вы не так разобрались в этом деле, как это требуется. Мы дадим более молодому работнику, чем вы, и он разберется». В результате, если их не лишили жизни они, безусловно, выйдут на свободу потому, что правда всегда должна восторжествовать. [...]

Тов. СЕРДЮК, мы все сидящие здесь, по воле вражеского руководства превращались в какую-то касту. Между работниками ЧК-ГПУ-НКВД и партией была создана врагами китайская стена. Это им было выгодно. И никак эту стену нельзя было пробить. Где, скажите пожалуйста, видано, чтобы чекист превратился в какой-то манекен? Приказание начальника для него — святое дело. А какое приказание отдавалось — мы не разбирались. Выполняли это часто по- казенному, а не по-партийному. Очень часто это ограничивалось тем, что стал во фронт: «Есть, ваше приказание будет выполнено».

[...] Мы раньше (в особенности) от усталости валились с ног. Мне скажут возможно, что это неправда? Нет, правда, товарищи. Я лично кончал работу начиная с августа 1937 года по 25-е июня 1938 года в 6-7 часов утра. Я не знал отдыха, очень часто без выходных дней. Я не имел времени, чтобы уделить внимание себе, детям своим, которых я должен воспитать в большевистском духе.

Кто, скажите пожалуйста, создал такой стиль работы, когда чекист, который отдает свою жизнь на пользу нашей стране, нашей партии, не имеет времени отдохнуть? Я считаю, что такие установки работать от зари до зари — это тоже было вредительство. Пошлите любого чекиста на врачебную комиссию, если он не полный инвалид, то полуинвалид, неврастеник, страдающий суставным ревматизмом. У многих товарищей организм основательно подточен. Наши кадры нужно беречь, как и каждого честного гражданина нашей родины.

Кто когда-либо интересовался здоровьем чекиста, чтобы он мог работать как следует и выполнять волю партии? Никто. Никого это не интересовало. Бывало уходишь в 4-5 в пол шестого утра. Начальник отдела, который высыпается от часу до четырех в своем кабинете, начинает под утро обходить комнаты работников и дергать двери. Нет работника, дает секретарю приказание записать его для очередного морального внушения, а на завтра вызывает и ты жизни не рад такому вызову.

Почему это все так делалось? Потому, что мы вышли из поля зрения парторганизации. Потому, что ЦК КП(б)У нами в должной мере не занимался. Потому, что горком партии к нам относился формально, представлял нас самим себе.

Где ваши глаза были? Почему вы не помогли нам разобраться в этой запутанной обстановке. Вы решили, очевидно, что мы сами сможем справиться и выполнить то великое дело, на которое нас ведет наша партия, тов. СТАЛИН. Вы ошибаетесь. При такой обстановке, как было, мы с этой задачей не справились бы. Вот вам результат нашей работы. Мы немало отправили людей на тот свет, которых не нужно было отправлять. Товарищи, об этом многие говорили и мы, работники Харькова, можем подтвердить, что это именно так. Трудно говорить, что мы — коммунисты, выполняли волю фашистов, волю контрреволюционеров. Позор нам.

[...] Разве мы не знаем ряд вопиющих случаев, когда честных коммунистов, преданных борцов за дело ЛЕНИНА-СТАЛИНА, снимали с оперативной работы потому, что они крепко били врагов[,] и отправляли их на строительные участки. Врагам их работа не пришлась по вкусу.

Такими людьми является старший лейтенант госбезопасности тов. ШИРИН, не один год проработавший в органах, и в частности в Харькове, который не одно групповое дело провел по правым троцкистам, который без единого щелчка подводил людей к расстрелу потому, что это были заядлые враги. Он свою работу делал именно так, как нас учит тов. СТАЛИН. Старший лейтенант Госбезопасности тов. ЧАЙКОВСКИЙ, отдавший свою жизнь партии, с 1918 года член партии, с 1920 — года в органах ЧК. Этих двух людей, до конца преданных партии, отправили начальниками строительных участков, удалили от оперативной работы и на их место поставили преданных людей, но не опытных, не научившихся еще рубить врага с плеча. (Движение в зале).

Я в данном случае применил кавалерийский термин. Таких случаев у нас много, людей снимают, им ничего не говорят.

Вот я с 1927 года в партии, с 1924 года в комсомоле, работал на заводах, на фабриках, сам рабочий, если меня раньше спрашивали: «Тебя, РОТШТЕЙН, с супортно-шлифовального станка перевести на дрыгалку». Я отвечал не хочу. Почему? Потому, что хочу повысить свою квалификацию. [...]

Вот возьму хотя бы пример с себя. Прошу, конечно, не относить за счет того, что у меня накопилась злоба. Назначают меня оперуполномоченным Сталинского Горотделения. Очень хорошо. Тов. ЗЛОТИН не даст соврать, что я не имел карьеристских тенденций. Тов. ЗЛОТИНА назначают в Ленинский райотдел начальником. Я к нему все время приставал: «Забери меня к себе». Как будто бы все было на мази. Вдруг вызывает тов. ДОЛГУШЕВ и в присутствии СПЕКТОРА кое, о чем расспросил и сказал: «Вы пойдете в Сталинское райотделение, организуйте его и приступите к работе». Хорошо. Поработал июль-август-сентябрь-октябрь до 20-го ноября. Я не скажу, что у меня в работе не было шероховатостей. Недостатки были. Я в жизни не был на руководящей оперативной работе. Я об этом честно сказал тов. ДОЛГУШЕВУ, что я не был на самостоятельной работе. Все же тов. ДОЛГУШЕВ сказал: «Идите, работайте». Я пошел — [ведь] назначил старший товарищ.

Представьте себе вдруг 16-го числа случайно я узнаю от тов. ЦИРУЛЬНИЦКОГО, что меня снимают. 19-го числа приходит новый товарищ: «Сдавай дела, иди в отдел кадров». Я никогда не претендовал на должность начальника райотделения, но за что сняли? Вот это важно знать. Мне сказали, будете работать здесь в большом аппарате.

Я знаю почему меня сняли. Меня сняли после того, как я был на приеме у УСПЕНСКОГО. Это точно. А Вы, тов. ДОЛГУШЕВ, выполняли его вражеское распоряжение. Так не поступают с коммунистами. [...]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет тов. КОВТУНЮК.

Тов. КОВТУНЮК. [...] Прежде всего два слова о себе. До 1937 г. я был помощником] оперуполномоченным. В 1938 году меня выдвинули начальником райотделения в Бориспольский район. Через 4 месяца переводят в Киев. Все время, работая в органах ГПУ-НКВД, варился в своем соку в сельских района: Народичи, Ракитное, Борисполь. Учиться мне не у кого было, работал с начальниками райотделений — беззубыми, которые не учили работать. Часть из них оказывались врагами (КОСЯЧЕНКО). Вот с такими начальниками райотделений приходилось работать. Практику в чекисткой работе я набирал только в селе, городской обстановки не знал. На протяжении 9-ти лет работы в органах НКВД я с городом не сталкивался, за исключением того, что на два месяца поехал в Житомир в командировку, но вскоре заболел и уехал обратно.

С какой обстановкой я здесь в облуправлении столкнулся? Если в Бориспольском районе я мог ликвидировать последствия вредительской работы ЛАПИНА, то здесь я, по сути, стал тупым оружием, как будто бы неспособный работать в органах.

Будучи начальником райотделения, я находился в оперативной группе в Броварах. Ничего не зная, меня по телефону вызвал начальник отдела кадров тов. РЕПА, приказал немедленно сдать дела и приехать в область. Здесь, в Отделе Кадров, мне говорит: «Вы остаетесь здесь работать, идите договариваться в IV-й Отдел к тов. МЕДВЕДЕВУ». От тов. МЕДВЕДЕВА я получил такую установку: работа в отделении запущена, народ развинченный, нужно взять [его] в руки — и все.

С этой установкой я работаю на протяжении 4-х месяцев. С городом я не знаком, не знаю, как начать практическую агентурную работу в условиях города.

С тов. ДОЛГУШЕВЫМ говорил только пару раз — когда докладывал дела. Мне кажется, что когда приезжает работник, нужно его ввести в курс работы. Начальнику области поговорить с работником, выяснить его способности. К сожалению, со мной этого не было. В результате, по сути, я не знал, что делать, был отдан сам себе.

[...] Я боялся подойти и сказать свое мнение об арестованном, кого считал нужным освободить из-под стражи. Возьмем такой характерный пример, как дело группы контрреволюционеров СУХОДОЛЬСКИХ. Арестована была старуха 60-ти летнего возраста, ее сын является сочувствующим КП(б)У — рабочий завода КПВРЗ, зять — член партии и невестка — дочь рабочего. На справке синим карандашом врагом УСПЕНСКИМ была написана резолюция: «ДОЛГУШЕВУ —  арестовать». Разве здесь не видна была вражеская рука фашиста УСПЕНСКОГО? Но нужно было иметь только партийное чутье, чтобы разоблачить его вражеские действия. Справка, по которой была арестована эта рабочая семья поверхностна, ничего конкретно подтверждающего изложенного в справке не было. На этой справке тов. ДОЛГУШЕВ написал: «ЛАПСКЕРУ проверить и выполнить». ЛАПСКЕР наложил резолюцию: «ЗАЛЕССКИЙ — арестовать». ЗАЛЕССКИМ это было выполнено.

Я по этому делу несколько раз посылал оперативных работников по месту прежней работы арестованных. Наконец, сам поехал на завод КПВРЗ, ничего кроме положительного не добыл. В конце-концов, я решил доложить руководству о том, что семья невиновна, ее надо освободить. От тов. МЕДВЕДЕВА я получил установку тщательно проверить и оформить материал к освобождению. Мне только не понятно — почему это дело прячется уже после освобождения СУХОДОЛЬСКИХ из-под стражи, не направляется прокурору?

[...] Хочу еще сказать о себе — как я лично чувствовал себя до сегодняшнего дня и как морально переживал? Я никогда не был подхалимом, делал так, как мне подсказывала моя совесть и партийное чутье. В 1931 году вступил в кандидаты партии. Работал над собой, хотя с партийной средой меньше был связан.

В 1933 году в Народичском районе я вскрыл кулацкую группировку в колхозе, которая ставила своей целью развалить колхоз. Причем нарушил вместе с тем постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) от 8.V.1933 года. Нарушение это заключалось в том, что когда в районе не было прокурора, я по распоряжению райуполномоченного арестовал 9 человек, без санкции прокурора.

Дело в течение трех дней было закончено и направлено прокурору. Но, вместе с тем, было возбуждено уголовное дело против меня, причем сфабриковано. Якобы я избивал арестованных. Расследовал это дело КОСТУ ЛИН, ныне осужден.

В 1934 году особоуполномоченный РУБИНШТЕЙН, оказавшийся врагом народа, слушал мое дело в судебном разбирательстве. Докладывал это дело ПОЛИЩУК. Характерно, когда РУБИНШТЕЙН прямо поставил вопрос перед докладчиком: «Избивал ли КОВТУНЮК арестованного?». ПОЛИЩУК через определенный промежуток времени ответил: «Да». Хотя знал, что дело было липовое, никакой правдивости в нем не было. В результате судимости по сей день не имею звания. Я не карьерист. Я согласен сегодня возвратиться работать в село, но все же считаю, что это безобразие. Я заходил к тов. РЕВЕ выяснить причины не присвоения мне звания, но почему-то этот вопрос не разрешен. Раньше в отделе был такой, как АКИМОВ. Это был хитрый человек, никогда с сотрудниками не считался, а подчас и не разговаривал. Был такой случай, когда бывший начальник райотделения КОСЯЧЕНКО (ныне арестован) написал в отдел кадров о том, что я якобы на протяжении года лежу в постели больной, а в действительности этого не было. Зная об этом, АКИМОВ должным образом не реагировал.

Тов. ПАНЕНКО. Товарищи, я работаю, как и другие, не так давно в органах — всего 8 месяцев. За этот период времени чему я научился? [...] Нужно, товарищи, сказать правильной чекистской работе, как требует партия, я не научился. Из чего это видно? Это видно из того, что я делал и как я делал. Прежде всего, когда я пришел первый день в органы НКВД, то услыхал, что есть такие упрощенские методы следствия, отчего по мне мороз проходил. В последующие дни я привык немножко и начал постепенно втягиваться в эту обстановку, привыкать. Перейдя на работу в тюрьму, исключительно на следствие, где сам в это дело втянулся.

Я, прежде всего, думал сам и товарищи рассказывали, что существует какой- то стиль работы в органах НКВД, работы с агентурой, вскрытие контрреволюции. И нужно этому учится, и, таким образом, работать тщательно, быть бдительным в этом отношении, чтобы отличать врага от честного человека и с этими врагами вести борьбу.

Что же получается? Я поработал в органах на протяжении 8-ми месяцев и этой агентурной работы не знал, что она собой представляет. Я работал исключительно в упрощенном следствии. [...] Правильного, советского, партийного следствия, как партия говорит, как партия доверяет нам людям вести следствие в этом направлении, я не знаю. Работал я помощником начальника Отделения.

После этого тов. ДОЛГУШЕВ назначает меня начальником отделения. Я говорю, что я не способен вести самостоятельную работу потому, что я с агентурой не знаком, что мне нужно крепко учиться, чтобы потом получить этот участок. Может быть не подлинно так сказал, но сказал, что сейчас не могу работать потому, что мне надо поучиться, чтобы быть полноценным работником. Он говорит: «Мы тебя пошлем в академию». Я говорю: «В академию меня не надо посылать». Он говорит: «У нас нет академии, надо садит[ь]ся работать и учиться на работе». Я подумал, что, очевидно, с таким опытом, как и я, сейчас много работников и нужно садится на эту работу. Я принял отделение за три дня. В отделении много накопилось всевозможных материалов, дел, которые нужно соответственно оформить и знать где что лежит, что с этим делать, а я же этого не знаю. Требуют от меня работу по ряду конкретных вопросов, чтобы я написал доклад о состоянии агентурно-осведомительной работы по отделению, отчеты о работе заводов и т. д. Я же этого никогда не делал. Я прошу начальника отдела: «Расскажите мне — как это делать?» Начальник отдела мне рассказал, но надо же показать. А у начальника отдела нет времени, а я сам этого не сделаю.

После этого я увидел, что я являюсь тормозом в работе отделения, я поставил вопрос перед начальником отдела о том, чтобы меня возвратить опять на работу помощника начальника отделения. Так как мне нужно еще подучиться. С тем, чтобы работа не страдала, чтобы я получал в этом направлении какие-то знания и потом, научившись, имел бы опыт и был полноценным работником. Я говорил об этом с парторгом, что я в отделении, не имея соответствующего опыта, являюсь тормозом. И на сегодняшний день остаюсь такого мнения о себе, несмотря на то, что меня успокаивают.

Тов. ДОЛГУШЕВ. Такая постановка вопроса неправильная.

[Тов. ПАНЕНКО.] Я здесь говорю, что, не имея опыта в этой работе, я вынужден, таким образом, поступать, чтобы иметь этот опыт. Мне нужно создать обстановку, чтобы я мог его получить. Работа на упрощенных методах следствия была оторвана от полной чекистской работы.

Кроме того, у меня в отделении есть товарищи — 2 человека, которые работают один — три, другой — четыре месяца. Товарищи, которых нужно учить, а я сам такого опыта не имею.

Я хочу сказать этим, что находясь на протяжении 8-ми месяцев в органах, я еще не научился правильно работать, правильным методам, формам работы, всем правилам чекистской работы. Для этого я должен находиться возле опытного товарища, чтобы повседневно, сталкиваясь в работе я видел как он работает, получал от него постоянную консультацию, ознакомился бы с соответствующими участками работы. И потом, после ознакомления, я не возражаю, если найдут нужным, меня выдвинуть как полноценного работника, тогда это можно делать.

Я должен заявить, что со дня прихода в органы я видел, что отношение к [чекистам как] людям со стороны руководства отвратительное, бездушное. С людьми абсолютно не считались. Начальник отдела, заместитель нач[альника] Областного управления, помощник и начальник областного управления — это такие фигуры, к которым подступить — это целое событие. Говорили уже, и у меня такое впечатление создалось, что, если зайти к начальнику области по любому вопросу, то, во-первых, тебе ответит так, что не поймешь, что он ответил, а когда переспросишь, то второй раз не ответит.

У меня однажды был такой случай когда я пришел к тов. ДОЛГУШЕВУ. Я его спросил о чем-то. Я переспросил — [он] не ответил и я так ушел. У меня создалось впечатление, что к т. ДОЛГУШЕВУ по вопросам какие у меня возникают, нечего идти.

Относительно взысканий. Проработав пять месяцев в органах, я получил взыскание — трое суток ареста. Я теперь еще только понимаю, что не я сам потянул себя на это взыскание, а обстановка, условия, в которых я находился. Кроме того, это опять-таки говорит об отношении, которое существовало к людям. Накладывается ведь взыскание на живого человека, на чекиста. Другой работает 10 лет в органах НКВД, третий — 5 лет. Да хотя бы и меньше проработал — накладывается взыскание, но ему начальник областного управления ничего не скажет — наложат взыскание и по отделам разошлют приказ. Человек только потом узнает, что он получил взыскание. Со мной лично также было. Трое суток ареста — я был ошеломлен. Никто меня не спросил: почему у тебя так вышло? [...]

Когда работали до 6-7 часов утра, то в 4 часа утра был такой случай, когда я задремал. Это было в тюрьме. Это о чем говорит? Не о том, что я лег спать, а очевидно исключительно устал и поэтому не мог себя удержать бодрее, чтобы не довести себя до этого случая. Я еще не привык к такой обстановке и она на меня так повлияла. Тов. ДОЛГУШЕВ меня ничего об этом не спросил.

Теперь о воспитании молодых кадров, недавно пришедших в органы. Эти люди представляют собой новую силу в органах НКВД. Основным должно быть их воспитание. Людям, недавно пришедшим в органы НКВД, передовикам производства, где они работали, доверяют очень большое дело, но им достаточно внимания не уделяют, чтобы их воспитать действительно так, как требует партия для успешной борьбы с врагами.

Взять хотя бы приказ, который написал тов. ДОЛГУШЕВ об организации занятий, проведении этих занятий раз в пятидневку с товарищами, которые недавно пришли в органы, чтобы дать им соответствующие знания. Если они и проводились, то один раз в три пятидневки, а не в одну. В последнее время уже и раз в три пятидневки не проводятся. Спрашивается, где же работа с людьми, чтобы их научить работать как следует? [...]

Тов. КАРАФЕЛОВ. [...] Ведь возьмите, товарищи, как мы работали? Допросы, если сейчас это проанализировать, составлялись по определенному сценарию. По определенному вопроснику. Писали не то, что говорил арестованный, а то, что хотелось следователю, очень часто. Я знаю такие факты, что т. ЗАЛЕССКИЙ, т. АНТОШКО, в свое время делились со мной по работе, удивлялись, что это за установка заместителя Начальника [УНКВД] Области СПЕКТОРА? Приносишь протокол допроса, где даются показания обвиняемым, который говорит, что «меня завербовал такой-то, я проводил такую-то работу». СПЕКТОР говорит: «Пишите, что завербовал не такой-то, а такой-то, что в этом протоколе обязательно должен быть террор, а без этого протокол никуда не годится». Такие установки, товарищи, давались и выполнялись отдельными товарищами.

Как мы подбирали свидетелей по делам? Это же позор. Мы сами себя дискредитировали. Есть сознание арестованного и никаких документов, никаких свидетельских показаний. И вот начинаются розыски свидетелей. Разъезжаю по городу, по парторганизациям, по производствам, вызывают секретарей парторганизаций, председателей завкомов, начальников спецчастей. Обязательно подбери свидетелей — это враг, по этому делу нужны свидетели.

Почему это делалось? Потому, что арестовывали людей по поверхностным материалам и не могли доводить дела до определенного конца. Поэтому приходилось прибегать к такому методу работы. [...]

Самый метод в Отделе. Если ты поработал ночь и на утро в своем рапорте не указал, что у тебя имеется сознание — ты не работник. Тебя уже прорабатывают на оперативных совещаниях. Ты не смел говорить, что в этом деле не видишь серьезного состава преступления, что нет материала в деле. Нет, это серьезный арестованный. Вы с ним плохо работаете. Надо поработать покрепче и тогда показания будут. Он вам даст и шпионскую линию, и повстанческую, какую хотите.

Я помню, как т. ЗАЛЕССКИЙ на одном из оперативных совещаний заявил, что не верит в дело ЧАПЧАЯ, которое вел КОГАН, впоследствии арестованный как враг народа. Он заявил: «Я в это дело не верю и это дело вести не буду. Пусть ведет тот, кто его начал». Выступил КОРКУНОВ и заявил, что это неверие в такое дело, которое уже насчитывает организацию в 500 человек молодежи, что нужно ЛУПЕНКО — партийному организатору — немедленно ставить вопрос о ЗАЛЕССКОМ.

Все, кто присутствовал на этом оперативном собрании, об этом знают. А если присмотреться к КОРКУНОВУ — кто он такой? Это сын крупного кулака, братья которого были у Колчака. Такие справки о нем дают и этот человек почему-то всякими неправдами вырастает в начальника Ворошиловградского Областного Отдела.

ГОЛОС. УСПЕНСКИЙ выдвинул.

[Тов. КАРАФЕЛОВ.] По этому вопросу, если не ошибаюсь, тов. ЗАЛЕССКИЙ обращался к тов. ДОЛГУШЕВУ: «По-моему тут что-то есть, на него имеются такие-то материалы». Он получил ответ: «Откуда вам известно?» «Я это знаю». «Ну ладно, можете идти». [...]

Возьмите такую постановку в работе, когда говоришь о партийной объективности и вместе с тем, если думаешь, что человек не виноват, не можешь этот вопрос ставить, потому, что тебя сейчас же под сомнение берут, что ты неверно подходишь к делу. [...]

Товарищи, помнят одно из оперативных совещаний, где был ГОТКИС. Нам всем известно, что ГОТКИС кое-где неправильно, проводил дела.

ГОЛОС. Не только кое-где.

[Тов. КАРАФЕЛОВ.] Я с его делами не сталкивался, поэтому здесь с утверждением во всех случаях его следственной деятельности не могу говорить Но у него все же хватило совести прийти и заявить, что он высказывает сомнение в некоторых делах. Ему тут на совещании было заявлено: «Я ваши дела передал другому следователю, если у него что получится, я вас проработаю на всю Украину». Как же тогда ставить вопрос об освобождении людей, если тебя на всю Украину прорабатывают?

А кому передают дела? Начальнику Смолянского райотделения ЛЫСАКОВУ. Товарищи, это первый липогон. Здесь т. ПАЩЕНКО ничего не сказал об одном случае. Мне он об этом рассказывал. У него в тюрьме был один арестованный, у которого он никак не мог взять показания. К нему прикрепили ЛЫСАКОВА. ЛЫСАКОВ приходит к нему в комнату: «В чем дело? Не дает показания? Сейчас пиши протокол, он подпишет».

Товарищи, это же прямая вражеская работа. И этот ЛЫСАКОВ был в почете. Забирали дела у следователей, передавали ему, мол, он добьется показаний. Как же он добивался, если не зверскими методами работы?

Возьмите другие факты. По оперативно-следственной группе по бывшим сотрудникам. Тов. ВАРАКОВ здесь об этом ничего не сказал.

Тов. ВАРАКОВ. Я говорил на оперативном совещании.

[Тов. КАРА ФЕЛОВ.] А сегодня партийное собрание и тут тоже надо об этом сказать. Он пришел и начал доказывать, что в деле КОЛБАСЕНКО он не видит состава преступления, за что можно было бы отдать под суд. За это он был вызван к ДОЛГУШЕВУ и вышел у него, сел у СТРОИЛОВА на диване и слезы у него потекли из глаз.

Или ФОМИН — Начальник райотделения, который приходил докладывать, что не видит состава преступления. Почему об этом не говорят? Где же тут партийная объективность к делам? Говорилось только на словах, а на деле этого не было.

Забирают дело у старого работника тов. ВАРАКОВА, который второй десяток лет работает в органах, забирают дело у второго оперативного работника т. ФОМИНА и говорят так: «Если вы не умеете, так у нас есть мировой кольщик, есть такой ГУТГАРТ».

ГУТГАРТ — рабочий парень, недавно пришел в органы, молодой, которому надо учиться. Может быть, он и перспективный товарищ, но его работу нельзя сравнить со старым следственным работником, который знает работу. И вот не верят ВАРАКОВУ, а ГУТГАРТУ, мировой раскольщик, который берет любые показания. Он сам говорил, что у него есть ценного в части раскола, что он словами хорошими берет. Тут, товарищи, был взят упор не на тот метод следствия, который нужно было брать.

Это передача следствия от одного работника к другому, не веря в то, что он это дело доведет до конца, не веря в то, что работник докладывает, вносило много неясностей и по углам много об этом говорили. [...]

Товарищи, еще один момент, о котором тут не говорили. Не затронул этот вопрос и секретарь парткомитета в своем выступлении. У меня нет оснований лично сегодня обвинять кого-либо в антисемитизме по отношению к себе. Ничего подобного. Я у товарища ДОЛГУШЕВА бывал неоднократно, бывал в Отделе кадров и никогда я это не чувствовал. Но когда товарищ ПОКОТИЛО после событий с УСПЕНСКИМ, после оперативного совещания заявил: «Товарищ КАРАФЕЛОВ — была такая установка». Тов. БЕЛЯВЦЕВ — начальник Корсунского Отдела НКВД, с которым я работал, рассказывал, что в разговоре с РЕВОЙ он получил установку — в органы НКВД не увлекаться приемом евреев. Так как евреи — это торгаши, это люди, которые имеют родственников за границей. Я говорю, что это фашистская установка, неправильная. И поскольку это дело проходило по другим областям, значит, это линия врага УСПЕНСКОГО проводилась и по Киевской Области. И не может быть, чтобы РЕВА из своей головы выдумал. Это исходило или от руководства области, или из Отдела кадров НКВД УССР. [...]

Тов. БЕЛЯК. [...] Я, товарищи, работник в органах НКВД тоже молодой, как некоторые выступали. Мобилизирован партией весной и меня послали на участок работы в Отдел кадров Облуправления. За 7 месяцев моей работы в Отделе кадров я, товарищи, уже работаю с четвертым начальником отдела кадров.

Что, товарищи, мне, как коммунисту, бросается в глаза в Отделе кадров? Мне кажется, что командование Облуправления считает Отдел кадров на самом последнем месте и я это скажу вот почему. Во-первых, это доказывает то, что меняется начальство. Во-вторых, люди меняются очень часто. И третье, если люди выступают сегодня и говорят, что Отделы не укомплектованы кадрами, то Отдел кадров тоже не укомплектован кадрами и есть люди, которые работают на других работах, а деньги получают за счет работников Отдела Кадров.

Товарищи, нужно сказать, что последняя кандидатура начальника т. РЕВА неудачная. Это в разговоре с РЕВОЙ он сам говорил, что пришел работать в Отдел кадров абсолютно никогда не работал, некомпетентный в этом вопросе. Он абсолютно не знал этой работы.

Тов. ШАМРЫЛО. Особой квалификации не нужно, а нужно только быть коммунистом-большевиком.

[Тов. БЕЛЯК.] В Отделе кадров старых работников, с большим стажем было два человека — ТАЛАЛАЕВСКИЙ и КИСЕЛЕВСКИЙ. В Отдел кадров новые работники, которые поступают работать инспекторами и варятся в своем собственном соку. Точной установки по тому или иному вопросу у руководства Отдела кадров не получилось. [...].

И вот, товарищи, те молодые кадры, которые сейчас влились в органы НКВД, а нас — молодых кадров немало имеется, воспитываются очень плохо. И вот почему. Одно время т. ДОЛГУШЕВ в начале весны говорил, что организовуются курсы, где нас будут учить и целый ряд дельных предложений. Что же в конце концов получается, что занятия проходили формально и, в конце-концов, курс, намеченный по приказу, не закончен и сейчас эти занятия не проводятся.

[...] Когда я шел на работу в органы, мне очень много говорили, что здесь такая забота о кадрах, что нигде такой заботы нет. Получилось наоборот, что на заводе, где я работал, лучшая забота.

Первое в отношении бытовых условий. Лично я проживаю очень далеко от областного управления. Подавал заявление по дистанциям, начиная от начальника Административно-хозяйственного отдела. Тот наложил резолюцию. Подавал КОЗЬМИНЫХ — тот наложил резолюцию. В конце-концов написал ДОЛГУШЕВУ. Он написал: «В ближайшие дни представить комнату». Эти «ближайшие дни» уже тянутся месяцами. Разве я могу продуктивно работать, если, кончая работу в час или полвторого, должен идти на Лукьяновку в противоположный конец города? Я считаю, что это не забота о людях.

В нашем Административно-хозяйственном Отделе нет нашего партийного контроля. Там распределение идет так: нравится человек — ему дают, не нравится — ему не дают. Мне, например, заявили: когда вы где-то работали, вы квартиры не требовали, а пришли в органы, так вы требуете квартиру. Конечно, это не партийная постановка вопроса.

И последнее, о чем я хотел сказать о нашей работе — это оторванность нашей чекистской работы от партийно-массовой работы. Об этом мы очень много говорили и раньше. Тем товарищам, которые раньше работали в гражданских условиях, это кажется как-то странно. Я, например, хочу сказать о себе. Когда я пришел в органы, мне было странно, что я не чувствую никакой партийномассовой работы. Были времена, когда по месяцу не было собрания. Я говорил парторгу т. ТАЛАЛАЕВСКОМУ: «Может быть у нас вообще не будет собраний?». [...]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет тов. ЛУПЕНКО.

Тов. ЛУПЕНКО. [...] У нас имеется много случаев, когда мы били не тех, кого нужно, вернее попадали под удар и невинные люди. Работая на оперативной работе, мы естественно чувствовали, что в ближайшее время должны быть какие-то изменения в работе органов НКВД.

Например, вопросы об арестах. Мы понимаем, что в определенный период времени нужно было нанести решительный удар по вражеским гнездам, выкорчевать эти вражеские гнезда. Но выкорчевать правильно, по-большевистски, быть там, где следует. Был у нас такой заместитель Нач[альника] Отдела КАНЕВСКИЙ, затем начальником 4-го Отдела был СОКОЛОВ. Он часто собирал совещания оперативных работников, в части репрессий и ареста.

Например, меня лично вызывали и говорят: «Ты, ЛУПЕНКО, должен предоставить на арест по своему отделению 75 человек». Я говорю: «У меня нет такого учета и я не могу набрать таких людей». Он говорит: «Вам приказано — должны выполнить». Выходишь и чухаешься. Я, как коммунист и чекист, считал, что такая установка неправильная. Но с другой стороны мыслились себе, может быть есть такая ориентировка. Нас же не посвящают. Раз вызывает заместитель Начальника Отдела — значит мы должны выполнять и метаться по шкафам. И делали зачастую грубые ошибки в части репрессий.

О ленточках. Нас предупреждал начальник отдела КОРКУНОВ, МЕДВЕДЕВ, КАНЕВСКИЙ о том, что если мы обнаружим в отделении ленточки, на которых будет резолюция «арестовать», и человек не посажен, мы Вас арестуем. А у нас были ленточки без подтверждения материалов, на которых писали красным или синим карандашом «арестовать». И когда они попадали, думаешь: «Нет материалов. Если арестуешь — будешь отвечать, не выполнишь — тоже будешь отвечать».

В свете решений Совнаркома видно, что эта вражеская работа проводилась с тем, чтобы бить не по тем людям, которые проводили вражескую деятельность.

О порядке ведения самого следствия. С нас требовали, что если протокол арестованного даешь, где указано, что он является участником организации, проводил какую-то контрреволюционную подрывную работу на том или ином участке и если даешь без диверсии, террора, шпионажа — эти протоколы браковались. Естественно, что в практике своей работы мы знаем, что многие были и участниками организации, и шпионами, и террористами. Но это не значит, что так должно быть всегда. Естественно, что тут зачастую по заказу делалось.

Второе, в части правильного ведения протокола. У нас были специальные писаки протоколов по заказам. СМОЛЬНЫЙ в 4-м отделе — выдающаяся фигура. И говорили, что если он уйдет из 4-го Отдела, то вся работа упадет. Если говорили, что нужно получить какие-то показания, то на утро такие показания были.

О КОГАНЕ. Я рядом с ним работал. Работаем ночью с большим напряжением, до 6 часов утра. Крепко с врагами работаем, когда чувствуешь, что это враг, но не всегда получались сознания, а КОГАН на утро две справки представляет о сознании арестованных.

Как впоследствии выяснилось, что КОГАН зачастую фабриковал сознания арестованных, о чем говорили и на совещании, где КУПЫРИН говорил, что надо ЛУПЕНКО в этом не верить. Передали мне одного арестованного, следователем которого являлся КОГАН, и напечатанный протокол. КОГАН говорит, этот протокол он подпишет. Я вызвал арестованного и он говорит, что понятия не имеет о таких показаниях. КОГАН взял у меня протокол и у него арестованный подписал протокол под сильным нажимом. [...]

Кто помнит узкое совещание, которое проводил СПЕКТОР и проводил примеры, что КОГАН за две недели закончил 120 следственных дел? А меня СПЕКТОР упрекал в том, что свидетели не дают показаний и не содействии вызова свидетелей для подтверждения антисоветской деятельности одного арестованного. Был арестован сионист, но нельзя было достать свидетельских показаний. Я стал докладывать целый ряд дел СПЕКТОРУ по сионистам. Я особенно хочу заострить внимание на СПЕКТОРЕ. Докладываю, что часть арестованных были сионистами до 1923-1924 гг. Потом декларировал свой отход от сионистского движения и ничем не подтверждает следствие, что он до последнего времени проводил враждебную деятельность. Он говорит: «Я вам приказываю писать по какой год он был в сионистской организации». Я говорю: «Позвольте, если он в 1923 году был сионистом, а мы знаем, что некоторые сионистские течения были до известного времени легальные, значит тут надо разграничивать когда это было?» Он говорит: «Пишите, что он участник сионистской организации, не указывая годов». Я заявил, что таких протоколов не могу показать, но такие вражеские установки давались.

Тут затрагивал тов. КАРАФЕЛОВ в части сбора свидетельских показаний. Мы часто неправильно арестовывали и неправильно вели следствие. СПЕКТОР, когда говорил, что помогал вызывать свидетелей, я ему сказал, что вызвал 30 человек и никто не подтверждал вражеской, антисоветской деятельности отдельных арестованных. Он вызвал ШИКА и дал ему задание вызвать свидетелей — корреспондентов «ИЗВЕСТИЯ» (арестованный работал корреспондентом): «Я сам допрошу». И далее СПЕКТОР приказывал, что нужно вызвать свидетелей, пусть они три дня походят по коридору — тогда они дадут показания. Я СПЕКТОРУ ответил, что не буду этого делать. Вызвали свидетелей, [те] походили сутки в коридоре и лишь тогда из-за страха дали показания на арестованных.

Я не буду ручаться, что эти люди знали или не знали о вражеской деятельности. Но я говорю о системе работы от которой надо отказываться, о которой предупреждает ЦК ВКП(б) и Совнарком своим постановлением.

Я хочу, товарищи, остановиться [на вопросе] о кадрах. Я, как коммунист, оперативный работник, говорил об очистке новых кадров, работников НКВД. Чем объяснить, что у нас такое получается со справками на сотрудников? Я говорил об этом т. ДОЛГУШЕВУ на последнем заседании партийного комитета. Если есть материал, который требует тщательной проработки — другое дело. Но если какой-нибудь компрометирующий материал отдел кадров получил, на основании которых составляет справку зачастую без проверки — дискредитировали чекистов-коммунистов в застенках. Почему не сказать: вот, мол, на тебя, ЛУПЕНКО, есть такие-то материалы, а он может представить оправдывающие документы. Надо выяснить все это.

Люди работают десятками лет в наших органах и все эти справки без всяких выяснений. Надо же когда-то это разрядить. Если правильно написано, подтверждается, значит данный человек не может в наших органах работать. А то справки накопляются. Работник работает и не знает, что на него имеется. Почему не проработать на партсобрании, на партийной группе, разобраться в этом деле, чтобы была ясность о каждом члене партии? Надо же выяснить. Надо чтобы человек знал, в чем дело, зачем это копить десятками лет и хранить, где-то под замком?

И в части аттестаций. Руководством Отдела дается аттестация на товарища. Ведь мы военнообязанные, военнослужащие. В армии командир объявляет бойцам об аттестации. Если не правильно — обжалуй. Почему у нас это все делается, прячется под замком? Я же работник, коммунист. Если не справляюсь — скажите. Надо говорить: вот такая у тебя отрицательная характеристика или вот положительная характеристика. Это же все-таки воодушевляет в работе, а у нас это не делается. [...]

Теперь другой вопрос в части заявлений от арестованных. Я когда-то говорил [с] Тов. ЛОСЕВЫМ. Почему задерживается заявления арестованных? Они адресуются Наркому ЕЖОВУ, адресуются тов. СТАЛИНУ. Кто имеет право задерживать? Я, как коммунист, себе представляю, что если от кого бы то ни было заявление, оно должно пойти по адресу, а у нас почему-то задерживается.

Теперь о возвращенных делах в связи с решением Центрального Комитета. В решении говорится: одобрить мероприятия наркомата о создании оперативноследственных частей. Я считаю, что в этой части нам нужно соответственно перестроить работу. Пока при Отделах не будут созданы такие следственные части — мы не вылезем из провала, в котором мы находимся. В отделениях у нас сидит один человек, максимум два. Дел в шкафах полно и человек теряется, не знает основного, чем нужно заняться. Если мы, как отмечается в решении ЦК и Совнаркома, создадим такие группы, естественно, мы скорее разделаемся с этими делами.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет тов. ХАИТ.

Тов. ХАИТ. [...] На оперативном совещании, которое проводил т. ДОЛГУШЕВ, выступает ЛИВШИЦ с провокационным выступлением и говорит, что арестовывают рабочих с 10-ти летним стажем, держат два месяца и я их освобождаю. Причем говорит, что это ХАИТ делал. Товарищ ДОЛГУШЕВ говорит — посадить ХАИТА. Надо же проверять. Я остался и жду. Пока меня посадят. Товарищ ДОЛГУШЕВ лег спать на диване, а я сижу до 9 часов утра. Потом встал ДОЛГУШЕВ. Я принес материал — какой это человек, что он был избран при Гетмане в государственную думу, антисоветский человек, активный церковный деятель, председатель церковного совета, который дал показания об антисоветской деятельности, но уничтожили эти показания. ДОЛГУШЕВ говорит: «Разберемся». Я говорю: «Товарищ капитан, зачем без основания обвинять людей?» Он говорит: «Бросьте обижаться». Я написал рапорт ДОЛГУШЕВУ, указал конкретные факты и до сих пор никаких результатов. Ведь это же прямое запугивание со стороны ДОЛГУШЕВА.

В отношении искривлений я хочу несколько слов сказать. Надо говорить об этих искривлениях, чтобы скорее ликвидировать вражеские дела, которые имели место. У нас было такое дело — вредительская организация в лесной промышленности. Арестовали людей, люди дали показания, что они занимались вредительской детальностью. Причем обвиняемые конкретно говорят каким вредительством, на каком участке лесной промышленности они проводили подрывную работу и т. д. Причем вредительская деятельность подтверждена материалами проведенной экспертизы. Дело лежит. Потом поступает распоряжение, чтобы ликвидировать вредительство, изъять вредительство из дела потому, что направлять дело в Областной суд надо. Если 57 ст. Облсуду, говорит, не выгодно направлять дело и дается установка изъять вредительство. Это, товарищи, безобразие, это вражеская установка руководства. Если человек дает показания, что он занимался вредительской деятельностью, значит надо направить дело в суд и судить. Причем проводятся экспертизы, вызываются люди из треста, люди сидят по целым месяцам, ищут и находят конкретные факты вредительской деятельности. И вдруг — установка изъять вредительство потому, что нельзя направить в Облсуд. Почему его не может судить Облсуд, если человек занимался вредительством? Это вражеская установка. [...]

Тов. ЗАЛЕССКИЙ. Здесь тов. ВАРАКОВ, выступая, заявил, что, мол, у нас происходили такие ошибки и извращения в работе органов НКВД потому, что Центральный Комитет не контролировал работу органов НКВД.

Товарищи, для каждого из нас понятно, насколько такое заявление неправильно, если не сказать больше — антипартийно. Я не встречал такого сотрудника, который бы не был бы рад, когда узнал о том, что имеется это постановление ЦК ВКП(б). ЦК партии в своем постановлении указал о той большой работе, которую провели органы НКВД в борьбе с врагами. Одновременно с этим постановление указывает на те извращения и ошибки, какие имели место в работе органов НКВД. Эти извращения и ошибки — это темные пятна на фоне успехов, какие органы НКВД имели в борьбе с врагами всех мастей.

Как это произошло? Об этом прямо говорит постановление ЦК ВКП(б). Враги, пробравшиеся в органы, творили свое грязное, возмутительное дело. Они пробрались в такой аппарат, который является одним из важнейших участков работы. Ведь органам НКВД партия доверила самое ценное, что есть — людей, судьбу людей.

У нас существовал такой порядок, что арестовывали как-нибудь, по каким-нибудь материалам, очень часто явно недостаточным материалам. Но раз арестован — значит кончено, выхода тебе нет. Раз арестован, то уж об освобождении, извиняюсь, не может быть и речи. Даже тов. МЕДВЕДЕВ в своем докладе бесхребетном, беззубом докладе, докладе не секретаря парткомитета, не начальника одного из оперативных отделов, даже он в своем докладе говорил, что освобождать ни в коем случае нельзя было, [даже] говорить об этом нельзя было.

Был такой порядок, что если следователь получил показания от обвиняемого об антисоветской агитации — руководители говорили — это чепуха, тоже мне следователь. Должны быть участники организации и никаких. Есть ли материалы, нет их, только должны быть участники. До чего доходило? 1-й спецотдел не регистрировал [такие] дела потому, что одиночки не полагаются. Приходит в отделение РОТАЛЬ — требует определять[,] по каким группам подойдут арестованные. Я говорю: «Ни к каким организациям не могу отнести, пока следствие не окончено».

И так дела не регистрировались потому, что не было номеров для одиночек, такая-то организация, [ей давался] такой номер, такая-то организация — такой номер. То есть, тут уже не объективное ведение следствия. Мы же не можем заранее без материала приклеить ярлык участника антисоветской организации, а это требовали.

В проведении следствия отсутствовала какая бы то ни была объективность, тем более объективность, о которой сейчас говорит постановление ЦК ВКП(б).

Слова обвиняемого ни в какой расчет не принимали. Если кто-нибудь приходил и говорил: «У меня есть сомнение в части такого-то арестованного», — то он уже становился оппортунистом и либералом — «либеральничаешь с врагами» и т. д.

Тут уже говорили, как я заелся с КОРКУНОВЫМ по делу ЧАПЧАЯ. Дают мне 5 человек. Знаменитый кольщик КОГАН уже дает показания на 15 человек. А эти 15 по предположениям дадут также по 15. В общем КОРКУНОВ заявляет: «Это молодежная организация — 500 человек не меньше». Я говорю: «Поработаю с арестованными, тогда буду иметь суждение».

ГОЛОС. А какого они возраста?

[Гое. ЗАЛЕССКИЙ.] От 16-ти до 19-ти лет. Я поработал с одним, другим, третьим и вижу, что это явная липа. Вижу, что есть группка людей, которая правильно арестована, а остальные — это липа. КОРКУНОВ мне заявляет: «Вы это дело будете кончать и дадите организацию». Я говорю: «Нет, этих людей допрашивал КОГАН».

ГОЛОС. Поэтому ты передал в следственную группу?

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] В следственную группу я дело передал, а оно осталось в 4-м отделении и было передано без меня.

Тов. СЕРДЮК. Это неправильно. Вы знали, что КОГАН дает липовые показания, что люди невинные — так пусть он с ними расправляется.

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ] Тут дело не в расправе. Надо было переписать протокол и я полагал — пусть он липу исправляет. Да ведь КОГАНУ еще длительное время после того доверяли исключительно важных арестованных.

Тов. СЕРДЮК. Вы же знаете как он мог исправить?

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Возможно, что я был не прав, но характерно, какое было реагирование со стороны КОРКУНОВА: «Какое ты имеешь право ставить вопрос о липогонстве? Мы [сами] поставим на партсобрании». До партсобрания, конечно, не дошло потому, что никто не осмелился бы это поставить на партсобрании.

Тут тов. КОВТУНЮК говорил о деле ВАКУЛЕНКО. Я проводил арест, но у нас существовала обезличка. Причем не обязательно было, чтобы производил арест тот, кто будет вести дело.

Тов. ШАМРЫЛО. Это по ГЭМу ВАКУЛЕНКО?

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Да, по ГЭМу. По делу ВАКУЛЕНКО было две справки — одна 2-го Отдела НКВД УССР с резолюцией УСПЕНСКОГО «Арестовать», вторая ДОЛГУШЕВА, кажется, с резолюцией «Проверить и арестовать». В этот период из 2-го отдела шли сотни справок с резолюцией УСПЕНСКОГО «Немедленно арестовать» и т. ДОЛГУШЕВ предупреждал, что будет предпринимать строгие меры, если обнаружит такие справки неисполненными. К тому же в справке было указано, что ВАКУЛЕНКО — бывший белый офицер и он был арестован в общем порядке.

После того, как был арестован ВАКУЛЕНКО, дело было передано следователю ВОСКРЕСЕНСКОМУ, так как ВАКУЛЕНКО все отрицал. Я имел отвлеченный разговор с ним и для меня стало понятно — кто источник материала-справки. Хотя я не знал по данным справки, кто именно дал материал, но для меня стало ясно, кто писал. Явно чувствовалось, что это не правдоподобные сведения.

Я зашел к т. МЕДВЕДЕВУ и говорю: «Из разговоров с ВАКУЛЕНКО получается такая картина, что здесь возможно липа со стороны агента. Агент не наш, а 2-го Отдела НКВД УССР. Нам нужно добиться, чтобы с этим агентом поговорить и выяснить действительную картину». Тов. МЕДВЕДЕВ заявил: «Об освобождении говорить нечего, нужно добиться показаний». Теперь понятно, что такая была линия.

К этому времени, в связи с командировкой в Москву на длительное время, я передал все дела отделения тов. КОВТУНЮКУ, а следдела принял тов. МЕЕРЗОН, которому я сказал, что справки 2-го Отдела НКВД УССР нужно обязательно проверить по материалам у них же. И я знаю, что МЕЕРЗОН принимал меры в этом отношении.

Тов. ДОЛГУШЕВ говорил: «А почему мне не говорили?» Есть поговорка: «Как аукнется, так и откликнется». Это неслучайно. Я недавно работаю, но мне говорили, что на партийном собрании разбирался вопрос о КОРКУНОВЕ, что это человек грязный. Я ДОЛГУШЕВА знал как товарища, который недавно получил большое назначение и сразу к нему пришел. Я ему говорю: «Тов. ДОЛГУШЕВ, есть заявление в отношении КОРКУНОВА, что он сын кулака, братья служили у Колчака, а он назначается сейчас на должность начальника Ворошиловградского Областного управления НКВД. Я не представляю себе, как этот человек может быть назначен на такую работу». Он спрашивает — откуда это мне известно? Причем тон такой, знаете, неприятный. Я ответил, что это можно легко установить, так как в транспортном отделе здесь в Киеве работает КУНДЕЛЬ, который, будучи инспектором отдела кадров, вел дело КОРКУНОВА и знает о материалах. И если на кого эти материалы исчезли[, то их] можно восстановить. ДОЛГУШЕВ холодно сказал: «Ладно, идите». КОРКУНОВ поехал в Ворошиловград.

Тов. ДОЛГУШЕВ. Все материалы в справке есть у него.

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Тем хуже, [что] УСПЕНСКИЙ назначал этого человека. Но тов. ДОЛГУШЕВ мог довести до сведения Никиты Сергеевича ХРУЩЕВА, что это карьерист, липогон, который готов через миллион трупов пройти, лишь бы добиться карьеры. И я уверен, что КОРКУНОВ не был бы начальником Ворошиловградского облуправления.

Сейчас наиболее рельефно видно, какие безобразия допущены в следственных делах. Я докладывал на Особом совещании. Был три месяца в Москве и мы видели дела, показания обвиняемых, показания свидетелей, очные ставки. И с чистой душой можно было дела докладывать, так как видна была антисоветская деятельность обвиняемых. Когда же часть дел возвратились из Особого совещания, согласно постановления — приказа НКВД СССР, то мы видим в них большие безобразия. Тут не только от арестованных, иногда несознательно, получили показания, несоответствующие действительности, а сознательно проводилась вражеская работа.

СМАХТИН — молодой работник, приезжает в институт повышения квалификации учителей, дискредитирует органы НКВД. Говорит: «Дайте показания на такого-то арестованного из Вашего учреждения». Ему говорят, что «мы не можем, не знаем». Он говорит, что «Доказано, что он враг, а вы его прикрываете. Дайте показания». После этого какая слава об органах может пойти в массах, где такие работники были с требованием свидетельских показаний.

КРАКОВСКИЙ дает подписывать показания таким образом, что свидетель не читает [текста протокола], а теперь они отказываются от своих показаний. Также и ЛЫСАКОВ работал, пожалуй, похуже.

По-моему, об этих людях нужно говорить сегодня. Да, потому, что сейчас при просмотре кадров нужно обратить внимание, не только на компрометирующее прошлое, но и настоящее. Пусть даже прошлое будет чистое — такой человек в органах работать не может.

Тов. СЕРДЮК. Компрометирующее прошлое будет толкать на неправильное выслуживание. Он будет бояться, чтобы его не зацепили, и это будет тянуть.

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Возможно у этих людей, кроме настоящего есть и прошлое.

Тов. СЕРДЮК. Чистого человека — большевика не собьешь.

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Дело БУЦАНА было направлено на Особое совещание. Прокурор обнаружил, что подпись арестованного вызывает сомнение и дело вернули в Киев с препроводительной: «Необходимо расследовать подлинность подписи арестованного». 1-й спецотдел вместо того, чтобы такие дела взять на контроль, вернул это дело в общем порядке.

Дело попадает к КЛЕЙМАНУ в оперативную группу, получает дополнительные показания, что он шпион и его по тройке расстреливают. Это один из безобразнейших фактов отношения к делам. Абсолютно забывают, что за каждым делом имеется человек.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Его нужно было расстрелять.

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] Вы обязаны были выполнить указание прокуратуры СССР. ШАПИРО, который вел это дело говорит, что показал КЛЕЙМАНУ указания прокурора об этом деле.

ГОЛОС. Когда?

[Тов. ЗАЛЕССКИЙ.] ТУРКЕВИЧ заявляет, что такое заявление со стороны ШАПИРО было. Еще возвратили дела на доследование, которые не могли быть доложены на Особое совещание, а здесь на тройке эти дела были заслушаны в том же состоянии, как они прибыли. О чем мне стало известно после возвращения из Москвы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово имеет т. МЕЕРЗОН.

Тов. МЕЕРЗОН. [...] Я вчера слушал Никиту Сергеевича. Вы знаете, вчерашнее выступление Никиты Сергеевича это дало для меня хороший урок. Почему у нас так получилось? Неужели такой заядлый фашист — УСПЕНСКИЙ — сам мог перед такой здоровой парторганизацией творить такие чудеса? Не мог. А имел он поддержку и от начальников областных управлений, и от начальников отделов.

Тов. ВАРАКОВ, я с тобой не согласен. Я не могу нести равную ответственность. Я Оперуполномоченный, мне даст распоряжение начальник отделения, начальник Отделения получает приказание от начальника отдела, начальник отдела получает от начальника облуправления. Значит, получая указания от начальника Облуправления, но, по-моему, [он] должен больше нести ответственности.

Но почему у нас были такие искривления. У нас же есть крепкие коммунисты, пропагандисты, бывшие партийные работники. Неужели мы ничего не видели. Видели. Я вам приведу сейчас несколько фактов.

Тов. СЕРДЮК. Сколько можно говорить, что в НКВД засели люди, примазавшиеся к нам. Неужели нельзя раз и навсегда от них очиститься? Обязательно надо, вот смотрите, вчера выбирают в Центральном аппарате партийный комитет. Выдвигают кандидатуру начальника тюрьмы НАГОРНОГО и обсуждают. Он рассказал, что он член партии с 1926 года, третье, десятое, взысканий никаких не имел. Поднимается ТВЕРДОХЛЕБЕНКО и говорит: «Нет, что-то есть, что-то не чисто с вещдоками». Я говорю: «Вы ж выступите и скажите, что Вы молчите, мы же избираем партийный комитет. “Нет, это ничего, подумаешь — вещдоки”. (Смех).

[Тов. МЕЕРЗОН.] Потом сегодня утром мы взяли его личное дело и посмотрели. Он рассказывает партийному собранию, что он член партии с 1926 года, скрывает от партийного собрания, что он был в партии с 1919 по 1922 год. Почему выбыл — для нас неизвестно? Его включили в список, отпечатали в бюллетенях. После того, как я порылся в деле, я выступил и сказал — нельзя уже только за то, что он не рассказал партийному собранию, что он был в партии 1919, 1920, 1921, 1922 г.г., в период острой борьбы с врагами народа, с троцкистами. Он должен был рассказать. А затем имел и административные взыскания и судимость имел.

Как вчера говорил Никита Сергеевич — хвост у него тяжелый, тянет в прорубь.

Надо очиститься. Никита Сергеевич вчера правильно сказал: «Мы в партийный аппарат, в советский аппарат подбираем людей, проверяем в органах НКВД. Там проверяют, проверяют и другой раз черт его знает, проверяет может быть тот, которого самого надо проверить. Но мы руководствуемся, если что есть, но на пушечный выстрел другой раз не допустили бы к партийному аппарату того человека, который сидит в органах НКВД и проверяет людей для партийного и Советского аппарата. Очиститься обязательно нужно и очистимся.

Это вчера сказал Никита Сергеевич на партийном собрании. Нет китайской стены между органами НКВД и партией. Это неправильно. Кое-кто пытается создать эту стену. Никита Сергеевич вчера правильно говорил. Думают, что мы, работники НКВД, представители в партии, а не наоборот, мы коммунисты, представители в органах НКВД. Вот что создает такую видимость. Со всей своей силой тов. ХРУЩЕВ подчеркнул, что везде, где бы ни был, раньше всего ты большевик, а потом все остальное.

И еще на счет Горкома. Это можно признать, но вчера, опять-таки, правильно сказал т. ХРУЩЕВ, что такое Горком. Это выборный партийный орган всей партийной организации города, как и ваш партийный комитет. И как и всякий партийный комитет, он опирается на коммунистов, прислушивается к тому, что есть. И нужно сказать, вот это забвенье главного, основного, первенствующего, что я большевик, — привело к тому, что творилось ряд безобразий. Коммунист должен был по-партийному, по-большевистски рассматривать каждое явление. И секреты у нас есть и они должны быть обязательно. Это НКВД и дисциплина должна быть обязательно. А как же иначе? Но партийной дисциплиной, большевизмом должно быть все пронизано. Поэтому нужно очищаться от того, кто нам не нужен.

А опять вспоминаю этот случай. Чуть было НАГОРНОГО не избрали в партийный комитет. Я сказал, что мы не ставим вопрос о его партийности, но в партийный комитет его избрать не следует.

ГОЛОСА. Правильно.

Тов. МЕЕРЗОН. Товарищи. Почему у нас все это происходило? Это происходило лишь только потому, что у нас не было партийной работы.

Сегодня в “ПРАВДЕ” в передовой написано: «Однако, есть и на наших предприятиях люди, не желающие работать по-честному, не думающие об интересах государства, о пользе производства. Работать поменьше, а получать побольше — таково их стремление».

И у нас были такие люди. Я буду называть фамилии. Возьмем 2-й отдел. У нас был фашист КОГАН. Он сейчас арестован, конечно, будет отвечать и должен отвечать за свою вражескую работу в органах.

Сейчас в моем производстве есть несколько следственных дел. Я не буду себя хвалить, что я сильный оперативный работник. Но я себе не мыслю, чтобы один человек — враг мог состоять в пяти антисоветских формированиях. Если это троцкист, так мы знаем, что троцкист — это шпион. Это арестованный ИЛЬЧЕНКО, бывший секретарь парторганизации Киевского сельхозинститута. По КОГАНУ, это член антисоветской украинской националистической организации (по национальности он еврей). Дальше — участник шпионской организации, участник правотроцкистской диверсионной организации. В общем, все линии у этого человека. И этот фашист — КОГАН был на лучшем счету в Областном Управлении.

Второй факт. После областной партийной конференции, когда в Обкоме арестовали врага КОСТЕНКО и других, нас каждого прикрепили к арестованным. И вот получается так, что я работаю, все работаем, утром ни у кого нет раскола. У КОГАНА два раскола. НОСКО дает показания и КОСТЕНКО дает показания. Получается, что есть только один КОГАН специалист-следователь. И вот, когда уже мы набрались смелости, пришли и по-партийному заявили бывшему начальнику 4-го Отдела т. КОРКУНОВУ, что КОГАН — липогон.

Что сказал нам тогда КОРКУНОВ? Это что за неверие в делах. Поставлю вопрос на парторганизации. Получается, что не партия нами руководила, а НКВД руководила партией, как вчера заявил Никита Сергеевич. Правильно, у нас было такое явление.

Возьмите, сейчас за мной числится ШЕВЧЕНКО, бывший первый секретарь Ленинского райкома партии. За что этот человек был арестован? За то, что враг КОСТЕНКО дал показание на этого человека о том, что он его в марте или апреле 1936 года завербовал в контрреволюционную троцкистскую организацию — и все. Я начал вести дело ШЕВЧЕНКО. В деле есть только очная ставка с КОСТЕНКО. КОСТЕНКО его изобличает, как участника троцкистской террористической организации и больше ничего. Ведь этот арестованный ШЕВЧЕНКО — бывший партийный работник. Это же не рабочий с завода, не колхозник из колхоза, что можно пойти туда и узнать у рабочих, у колхозников, что им известно о нем. Это же бывший первый секретарь Ленинского райкома партии.

Что я должен был сказать? Я обратился в Обком партии через Особый сектор с просьбой, чтобы мне сказали, как он, как бывший первый секретарь райкома, выполнял директивы партии. Если он плохо выполнял, то отсюда и будем судить, что он действительно участник организации. (Смех).

Вы не смейтесь. Он был руководящим партийным работником. Меня, как следователя интересовало, как он выполнял директивы партии? Если он честно выполнял, значит был честным секретарем Райкома, но оклеветан врагом КОСТЕНКО. Если неправильно, нечестно выполнял директивы партии, значит он сволочь.

Тов. СЕРДЮК. Мы же не разбираем сейчас дело ШЕВЧЕНКО. Вчера Никита Сергеевич на собрании нашей парторганизации НКВД УССР предупреждал нас, коммунистов-чекистов, чтобы у нас, в связи с возвратом следственных дел, не получилось, что не разбираясь, давай освобождать.

[Тов. МЕЕРЗОН.] Врагов надо бить, что мы, коммунисты-чекисты, конечно, будем делать. Поэтому сейчас при освобождении человека надо тщательно его проверить, чтобы не освободили ни одного врага.

Так почему же получилось, что этот самый КОГАН был на лучшем счету? Потому, что у нас не было партийной работы, не было той здоровой критики и самокритики, которой нас учит партия ЛЕНИНА-СТАЛИНА.

Я недавно был в командировке и там встретился с одним беспартийным сотрудником НКВД УССР, который находится все время на оперативной работе.

Сейчас он, кажется, кандидат партии. Он мне рассказал такие вещи, что я прямо не верил ему, а сейчас я убедился, что это действительно так. Те работники, которые вместе со мной поступили в органы НКВД, уже дошли до начальников Областных Управлений, нач[альников] отделов, отделений, орденоносцы, получили значки «Почетного чекиста». Назвал КОРКУНОВА — Начальника областного управления Ворошиловграда и БОРИСОВА, ныне кажется репрессированного и других. Почему эти люди так скоро стали начальниками? За что они получили ордена? А именно за то, что они врагам БАЛИЦКОМУ и ЛЕПЛЕВСКОМУ давали планчики, так называемые планы по террору. Видите, на что были способны эти «сотрудники», что перед Октябрьскими, майскими торжествами требуется план, что готовится террористический акт над ХРУЩЕВЫМ, над БАЛИЦКИМ, над КАГАНОВИЧЕМ, над ВОРОШИЛОВЫМ. Составляется план и тут уже есть партия арестованных. Они уже дают показания, кто должен был стрелять, как стрелять. Поэтому такие сотрудники могли получить ордена и значки.

Возьмем о последнем УСПЕНСКОМ. Ведь о той фашизации, которую проводил этот фашист, спокойно нельзя говорить, если бы парторганизация г. Киева, если бы рабочий класс знал то, что он сделал, вы знаете. Мы бы немного краснели, имели бы плохой вид и правильно было бы. [...]

Тов. ТАЛАЛАЕВСКИЙ. [...] Теперь об отношении к людям. У нас есть целый ряд коммунистов, которые идут по линии Обкома на работу в органы. Есть целый ряд бывших работников УГБ, которые освобождены из-под ареста. И вот в последние дни никак нельзя разрешить о них вопрос. Тов. РЕВА идет к тов. ДОЛГУШЕВУ, но вопрос не разрешается. Во всяком случае люди ходят изо дня в день. Люди выпущены только что из тюрьмы, не имеют денег, и вопрос о них нужно разрешить в положительную или отрицательную сторону в части восстановления их на работу. Ясно, что это морально действует на этих товарищей. Я все-таки не верю, чтобы об этих людях нельзя было сейчас же на второй- третий день разрешить вопрос, согласовать с начальником управления.

Теперь в части выращивания молодых кадров. Я считаю, что здесь очень правильно отметили, что у нас процентов на 60, а то и больше вновь принятых товарищей в наши органы по мобилизации партийных организаций. Никаких занятий с ними не проводят. Отдел кадров не интересуется, как эти товарищи растут? А ведь мы стоим перед фактом, что когда нужно выдвинуть на должность начальника районного отдаления НКВД, у нас нет людей. И вот, когда начальник управления, как говорится, накрутит хвоста, — начинает бегать, совещаться, кого выдвинуть. Когда подходит вопрос к деловой характеристике, мы этого товарища не знаем.

Нам необходимо заняться вопросом изучения, воспитания и обучения людей. Нужно немедленно начать заниматься потому, что товарищи не знают самых элементарных вопросов нашей чекистской работы.

Дальше я хочу остановиться на вопросе выдвижения людей. Я считаю, что нужно выдвигать людей и знать качество их работы. Мы имеем несколько случаев, когда выдвинули людей и они по своим деловым качествам не могут обеспечить данную работу. В данном случае подходили с точки зрения наличия «хвоста» в справке.

Здесь тов. СЕРДЮК сделал правильное замечание, но я считаю, что надо различить «хвост» от «хвоста».

Я ниже приведу несколько примеров. У нас в областном управлении провели большую работу по очистке аппарата и еще очищать нужно и очистимся. Но я считаю, что нужно к вопросу очистки аппарата подходить по-партийному. К каждой справке, которая составляется, к каждому решению по каждому вопросу нужно подходить по-партийному. И вся беда заключается в том, что в состоянии справок нет достаточного партийного чутья.

Тов. ШАМРЫЛО дал здесь реплику, что нужно по-партийному подходить к работе и работа будет, это совершенно правильно. Я хочу сказать по материалам спецпроверки на работников УГБ. Материалы спецпроверки до сегодняшнего дня, по-моему, превращены в агентурную разработку. Считаю, что это в корне неправильно. Будучи в центральном аппарате, я поделился с товарищем, который обслуживает Киевскую область. Он сказал, что этими днями он думает поднять вопрос в части того, чтобы не держать в большом секрете материалы спец- проверки перед сотрудником.

Я хочу привести один маленький пример. Дня три тому назад, когда было совещание начальников райотделений, был начальник Мокро-Калигорского рай- отделения [...]. Я ему прочел справку. Он не согласился с материалами, имеющимися в справке. Он говорит: «Обратитесь туда-то и туда-то, и вам дадут ответ». После проверки его так называемый «хвост» укоротился примерно на 70 %.

Тов. СЕРДЮК. Когда я говорил о компрометирующих материалах, я имел ввиду, что это действительно установлено, что этот человек скомпрометирован, а не то, что написано, а потом это сокращается. Мы понимаем материал, от которого нельзя отвертеться, а если налепили, а потом усыхает — тут ничего большевистского нет у того, кто составляет эти справки. Тут надо проверить.

[Тов. ТАЛАЛАЕВСКИЙ.] Дело в том, что я хочу дать справку к этому. Спец- проверка систематически проводится и должна проводиться, потому что сегодня нет, а завтра могут быть компрометирующие материалы. [...]

Следующий момент. Тов. КИСЕЛЕВСКИЙ остановился на том, что иногда составляют справки по рецептам центрального аппарата. Недавно был освобожден оперативный работник и восстановлен обратно на работу. И вот, центральный аппарат говорит, что мы можем принять справку в том случае, если будет написано, что он исключался из партии с мая по август, в связи с арестом. Человек был арестован, освобожден, реабилитирован и нужно это дело обязательно писать. Это не компрометирует, для того, чтобы это указывать в справке.

Я сегодня сверил несколько дел в центральном аппарате. И центральный аппарат не принимает дела потому, что в справке не указано о том, что брат мужа, пятое колесо от колесницы, очень далекий родственник, был судим, кажется, по халатности.

Товарищи, я считаю, что не лишним будет и необходимо остановиться на одном чрезвычайно важном вопросе, который затронули некоторые товарищи, имеющий место [—] об антисемитизме. Я лично должен сказать, что как работник Отдела кадров я таких установок от начальника отдела кадров области не получал. Это я с полной ответственностью заявляю. Но после того как был разоблачен фашист УСПЕНСКИЙ, я подумал о следующем: мы закончили недавно комплектование школы УГБ. Для Киевской области было 35 человек, которых надо было оформить. Мы оформили 42 человека, из которых 5 человек по национальности евреи. Еще был тогда враг УСПЕНСКИЙ и эти 5 личных дел возвращаются в отдел кадров с надписью. Причем резолюция заместителя нач[альника] отдела кадров КРЕТОВА: «Отказать», «Отсеять», «Не годится» и т. д. Я, когда был в центральном аппарате, обратился к старшему инспектору к тов. РЫБИНУ и говорю, что нет оснований к тому, чтобы эти дела вернуть потому, что по всем условиям приема в школу они соответствуют. Поэтому я считаю, что неправильно и высказался: «Разве только, что они евреи». РЫБИН говорит: «Что ты — такое обвинение».

Жали, жали, правда без физических методов воздействия. Видно, что ни за что взяли, видно, что не враг. Пишем, что ничего не добились. Требуют: «Вышлите к нам». А постановление мое лежит в деле.

Посылаем мы его. Держат его месяц и возвращают обратно: ведите следствие, у вас не было [настоящего] нажима [на арестованного] и т. д., причем освобождать не разрешаем. Запретили нам его освободить.

ГОЛОС. В центральном аппарате, если у них ничего не получилось, они сюда присылали дела, а сами не освобождали.

[Тов. ШЛЕПЧЕНКО.] Правильно, мол на периферии что-нибудь сделают. А мы в свою очередь КЛЕЙМАНУ сваливали такие дела, которые у нас слабо шли. Человек просидел с февраля до ноября, только в ноябре его освободили. Вот какая была практика.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Регламент т. ШЛЕПЧЕНКО окончился.

ГОЛОС. Пусть скажет об Умани.

Тов. ШЛЕПЧЕНКО. Вы мне разрешите сказать еще несколько слов о ЖАБРЕБЕ и ВЯТКИНЕ.

ГОЛОС. Скажите об Умани.

[Тов. ШЛЕПЧЕНКО.] Ну хорошо, я тогда перейду к Умани. Я, МЕЕРЗОН и ПЛОХОЙ были командированы на Октябрьские торжества в Умань — для обеспечения. Мы там столкнулись с тем, что начальник райотделения САГАЛАЕВ с чекистской точки зрения совершенно не обеспечивал подготовки к Октябрьским торжествам.

ГОЛОС. Он вообще [чекистское обслуживание] Умани не обеспечил.

[Тов. ШЛЕПЧЕНКО.] Когда пришли к нему, то он занимался вопросами конструирования президиума, кого надо избрать в президиум — это обязательно его дело. (Смех).

7-го числа утром обнаруживаются контрреволюционные листовки. У нас знаете сейчас это редкое явление. Расклеили похабные украинские националистического порядка листовки. Узнал об этом только полдесятого и сразу же сообщил в областное управление. Отсюда поступает замечание, что поздно сообщили. Правильно, мы должны были и раньше обнаружить листовки. Когда обнаружили, то САГАЛАЕВУ на квартиру отнесли. А он уснул и утром сказал об этом. Я говорю: «Давай намечать мероприятия, искать кто распространил». Он говорит, что: «ты, ШЛЕПЧЕНКО, горячку лепишь. Для Умани это не новость, у нас каждый год бывает. Это исходит из института». Давай намечать конкретные мероприятия, надо вызвать директора, парторга. Ничего не делает. Перед вечером звонит т. ДОЛГУШЕВ: «Тов. ШЛЕПЧЕНКО нашел?» Я говорю: «САГАЛАЕВ ничего не делает». Тов. ДОЛГУШЕВ взял его по телефону в работу и правильно. Только на следующий день мы имели возможность приступить к практической чекистской работе, которая могла бы навести на известную нить. Уехали мы 8-го числа ничего конкретно не нащупав.

Как он работает с агентурой? Приезжаю и спрашиваю: «Тов. САГАЛАЕВ, план встреч есть?». [САГАЛАЕВ:] «Я так знаю с кем встречаюсь, с кем ШПИЦ встречается. Я говорю: “Составь план, поговорим с народом”. Календаря он не составил. 7-го числа я говорю: “Сегодня есть встречи?”. Он говорит: “Есть”. Но ни с кем встреч не было». 8-го, видя такое положение, я нашел необходимость поговорить с одним человеком в части листовок, на кого мы питали надежды, что он поможет. Ставлю вопрос — найдите этого человека. Он увидел, что я нажимаю и устраивает свидание на квартире оперативного сотрудника, где и материалы через отверстие в дверь бросаются. Встретился я с человеком и говорю: «Почему вы вчера не пришли?». Он говорит: «Я вчера не должен был быть». Я говорю: «Вы же условились с т. САГАЛАЕВЫМ встретиться». Нет, говорит: «Я не договаривался». Значит САГАЛАЕВ меня обманул.

Тов. РАДОМСКИЙ упустил сказать о том, как обстоит дело с изоляцией арестованных. Получается, что не САГАЛАЕВ допрашивает арестованного, а арестованный допрашивает САГАЛАЕВА. Арестованный БУШЛЕР их обманывал и два раза ездил домой с оперативными работками.

Тов. КАРАФЕЛОВ. С какими работниками?

[Тов. ШЛЕПЧЕНКО.] Пусть РАДОМСКИЙ расскажет.

Тов. ШАМРЫЛО. Секретарь Горкома партии. Товарищи, решение Совнаркома и ЦК ВКП(б) об арестах в прокурорском надзоре и ведении следствия ставит перед чекистами задачу больше и лучше работать по разоблачению контрреволюционных гнезд у нас в Советском Союзе. Некоторые товарищи здесь немножко иначе поняли, не было прямых выступлений, а отдельные проскальзывания были у товарищей, что есть решение Совнаркома и ЦК — значит уже не в такой степени мы должны работать, как сейчас. Мы должны изменить методы работы и работать лучше, и работа будет кропотливее, чем до сих пор.

Я хочу, товарищи, вернутся к решению ЦК, хотя вы его знаете и тов. МЕДВЕДЕВ докладывал, и напомнить отдельные места. Безусловно, решение ЦК и Совнаркома отмечает ту большую работу, которую проделали органы НКВД по борьбе с врагами у нас, в Советском Союзе. Нечего скрывать, большую работу за последние два года проделали органы НКВД. Но проводив эту большую работу, органы НКВД допустили ряд серьезных ошибок в своей работе, что отмечается постановлением.

Я хочу навести основные недостатки, которые указываются в постановлении Совнаркома и ЦК ВКП(б). (Читает из постановления ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР о допущенных ошибках органами НКВД).

Ведь раньше ЦК ВКП(б) и Совнаркома предупреждали органы НКВД в постановлении от 1933-1935 годов, от 1937 года и давали категорическое указание о необходимости правильно организовать агентурную работу, ограничить аресты и улучшить следствие. Многие товарищи в то время работали, а те, которые вновь пришли, должны были быть осведомлены о тех решениях партии, которые были в части работы органов НКВД. Оказывается, что до последнего времени, до решения от 17-го ноября — эти явления повторялись. Мы не можем сказать, как здесь говорил тов. ДОЛГУШЕВ, что только в марте и апреле были неправильные аресты. А сколько было неправильных арестов после апреля? Были же неправильные аресты. Были они в результате тех недостатков, ошибок, которые отмечены решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР.

Дальше, вторым крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрощенный порядок следствия. (Зачитывает).

Дальше здесь говорится: «Следственные дела оформляются неряшливо...».

(Зачитывает)

Это то, о чем здесь товарищи говорили — о липе, которая была у отдельных следователей.

«Такого рода безответственное отношение к следственному делу...». (Зачитывает).

Товарищи, если мы возьмем здесь у нас в киевских условиях и центральный аппарат, и областное управление. Это же верно, партийная работа игнорировалась. Партийный комитет, как сказал в своем выступлении Никита Сергеевич, — это была такая маленькая организация, которая ставилась ниже начальника отделения, не говоря уже о начальнике управления.

Начальник отделения, начальник отдела мог не пустить коммуниста на собрание, мог его забрать с партсобрания, мог не разрешить коммунисту пойти туда, куда вызывает парторганизация. Это же факт.

И вот те коммунисты, которые были оторваны от партийной работы, от партийной жизни, которые не занимались идейно-политическим ростом, они превратились в деляг, которые ничего не видели дальше своего носа. Они вместо государственных людей на таком ответственном участке работы куда их поставила партия — стали делягами.

Вот мне рассказывают, что эти люди совершенно не читали газет, совершенно не работали над поднятием своего политического уровня, совершенно не принимали участия в партийной жизни, считали себя какой-то надпартийной организацией. Мол, что ему парторганизация — он работник НКВД. Много есть таких зазнаек.

Все это привело к тому, что не было партийности в работе, отсутствовала большевистская объективность. Если бы это было, то можно было бы раньше вскрыть все эти недостатки.

Вот я побывал эти шесть дней на партийных собраниях. Я многое узнал, о чем до этого даже и не мыслил.

ГОЛОС. Надо было раньше знать.

[Тов. ШАМРЫЛО.] А откуда я мог знать? Вы имели возможность пойти в парторганизацию и сказать об этом.

ГОЛОС. А городской партийный комитет?

[Тов. ШАМРЫЛО.] Считали, что городской партийный комитет не должен знать, что делается, это секрет для Горкома партии. Так ставился этот вопрос.

Новые товарищи, которые пришли, восприняли эти неправильные методы ведения следствия. Они возмущались между собой, но разве нельзя было прийти, поговорить об этом или поднять вопрос у себя в парткомитете. Вы же этих вопросов ни разу не поднимали. А эти вопросы надо было ставить тогда этот сволочь УСПЕНСКИЙ давно был бы уже разоблачен и никуда не удрал бы. Не знали об этом ни ЦК, ни Обком, ни Горком партии, о безобразиях, которые творились в органах НКВД, в работе отдельных работников, в самом руководстве работой НКВД.

Знаете, мы все советские люди, все патриоты нашей родины. С кем вы не поговорите — никто не представит себе, чтобы сотрудник НКВД, скажем избивал, честного неправильно арестованного человека. Знаете, если дать в морду, заехать в бок, потом этот невинный человек, который просидел в течение года или больше в результате того, что не могли разобраться, он может не рассказывать об этом. Но он уже думает, что вот такой-то работник со мной поступал так-то. Он уже не видит в нем коммуниста. Он считает уже, что это антипартийный человек, а не коммунист. А эти вражеские методы применялись у вас сплошь и рядом, считали это нормальным явлением.

В решении ЦК ВКП(б) говорится — дела затягиваются. Здесь товарищи рассказывали, что есть арестованные, которые сидят по году и до сих пор следствие не закончено. Неужели так трудно провести следствие? Что нужно, скажем, изъездить для этого весь Советский Союз, проверить скажем за 30-40 лет, для этого побывать во многих городах? Очевидно, человек максимум в пяти — десяти местах работал и не за полтора года, а [в] полтора-два месяца можно было полностью закончить следствие и сказать виноват этот человек или не виноват. Эти дела у нас пролеживают по полтора года.

У меня был недавно один товарищ, его восстановили в партии и реабилитировали. Он обратился ко мне как к депутату Верховного Совета. Я смотрел приговор, его осудила Областная коллегия Винницы к расстрелу за вредительство. После приговора он написал заявление Прокурору Союза. Прокурор Союза опротестовал это и передал дело на [новое] рассмотрение. Все дело велось к тому, чтобы дело закрыть, так как вредительство, в котором его обвиняли оценивается в 847 рублей. Это не вредительство, а халатность. Нужно было его просто поругать, чтобы не допускал таких дел, а человека осудили к расстрелу, исключили из партии, арестовали жену, детей отдали в детский дом. Спрашивается, что нужно сделать сволочам, которые вели это дело? Если коммунист — нужно его выгнать из партии и судить. Иначе нельзя поступать с такими людьми. Очевидно, это с категории липогонов, которым только центры и группы нужны, а чтобы по существу, по-партийному объективно разобраться в каждом деле. Для этого же партия призвала коммунистов и беспартийных большевиков работать в органах НКВД, а этим делом не занимались. Здесь товарищи говорили о тех «липогонах», которые хвастали и вели разговоры о наградах, которые им предстоят. А надо было осудить эти антипартийные дела на партийных собраниях. Я думаю, что парторганизация в состоянии была справит[ь]ся с этим и разоблачить этих людей. Но этим делом не занимались, считали даже для своей парторганизации секретом, что нельзя поднимать этот вопрос на партийном собрании.

В части применения физических методов. Товарищ один выступал и говорит, что было подано заявление Никите Сергеевичу от одного арестованного об издевательствах по отношению к нему. И это заявление пролежало три недели в областном управлении. Это было в середине ноября и только через три недели — позавчера, послали человека для проверки. Мне кажется, когда поступает такой сигнал, когда ЦК партии требует проверить и разобраться нужно с большим уважением относится к руководящим партийным органам. Нужно послать проверить и если неправильно — виновников наказать.

Второй факт наводили, когда арестованный подал заявление тов. ЕЖОВУ об издевательствах над ним. Это заявление направили в Наркомат — разобраться. А тут разбираются[,] на каком основании Вы выпустили заявление. Разбирают не почему над человеком издеваются, а на каком основании выпустили заявление? А почему не мог послать? Он может послать заявление, он может пожаловаться прокурору. Он имеет полное право. Есть законы существующие, которые разрешают это для того, чтобы не было никаких извращений на местах. А тут вместо того, чтобы быстро разобраться и предотвратить — начали разбираться с другой стороны. Это говорит о том, что и руководство, и начальники отделов, и т. ДОЛГУШЕВ — как начальник областного управления — не боролись с этими безобразиями. Тов. ДОЛГУШЕВ говорит, что он на всех оперативных совещаниях этот вопрос заострял, предупреждал, что этого нельзя допустить, но не проверял, как оно делается в действительности. А раз не проверяли и не наказывались люди, которые извращали — значит оно вошло в систему.

Я считаю, что нужно будет с этим безобразиями сейчас же парторганизации и областному управлению покончить. Надо раз и навсегда покончить. Нужно будет правильно, как отмечено в решении ЦК ВКП(б), организовать следственную работу так, чтобы мы не напрасно брали людей, а брали тех, кого уже не надо выпускать. А это возможно только тогда, когда у нас будет хорошо организована агентурно-осведомительная работа. Ведь по шпаргалке брали людей. Если получили сигнал, может быть я не разбираюсь, так как не работал в ЧК-НКВД, но, по-моему, надо организовать наблюдение — проверять, а потом взять человека и его уже не нужно будет выпускать. Если будет материал и проверка, тогда освобождать не придется и правильной будет установка, что не нужно освобождать.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Если производили массовые операции, то были случаи, когда даже фамилии перепутывали. В период массовой операции взяли одного инженера на заводе. Я думал [про него, что] хороший парень, а как маскировался. Я как раз поехал на завод и мне говорят, знаешь, у нас забрали такого-то. Глазам не верится. Я его знаю, работал с ним, три года учился в рабфаке, пять лет в институте учился и думаю, какой я слепец был, не видел его вражеской работы. Оказывается, говорят, что мы все перепутали, что он не тот, кого мы думали. Нельзя же путать, ведь он гражданин Советского Союза. Сталинская конституция подняла трудящегося. Какое же вы имеете право, благодаря легкомысленному, поверхностному подходу дискредитировать этого человека?

С МЕСТА. Товарищ ШАМРЫЛО, вам не пришлось писать объяснение в парторганизацию?

[Тов. ШАМРЫЛО.] Его на третий день выпустили, так как не сошлось имя и отчество, только фамилия сходится.

Вот я знаю еще случай у меня был. Утром, часов в 11, прибегает один секретарь парткома и спрашивает: «Что делать? Такой-то сотрудник железнодорожного отделения позвонил — немедленно такого-то исключите из партии». (Смех). Он член партии с 1918 года, хорошо работает, привлекался в период февраль- март-апрель месяцы к работе, как чекист запаса.

Этот секретарь парткома перепугался, говорит, очевидно будут арестовывать.

Я говорю: «Пусть дадут материал, который есть. Тогда будем разбирать по существу». Этот товарищ мне опять звонит. Тогда я обратился к начальнику транспортного управления, не помню, кто был тогда, спрашиваю: «Что там за сволочь есть такая — звонит и требует исключения из партии?»

Оказывается, это провокатор, который через несколько дней был арестован[,] эта сволочь, провокатор, сидел в органах НКВД. По его настоянию на КПВРЗ двоих коммунистов исключили из партии.

ГОЛОС. А сколько есть решений парткомов исключить, как врага народа, арестованного органами НКВД?

[Тов. ШАМРЫЛО.] Ваши ошибки начинают повторяться и дальше. Скажем — арестовали. Наши партийные, советские организации и все трудящиеся высоко ценят наши органы НКВД. И это правильно потому, что органы НКВД провели большую работу.

Вот скажем, арестовали человека, предположим по ложным материалам. Сейчас же парторганизация исключает его из партии, как врага народа.

ГОЛОС. А материалов не знают.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Совершенно не знают. Жену за потерю партийной бдительности исключают из партии. Там ее снимают с работы. Детишек подчас выгоняют из школы. Выселяют из квартиры, если она жила в ведомственном доме. А КОЛЕСОВ занимался в этом отношении палачеством — так это можно назвать. Сейчас же печатал квартиру и выкидывайся.

И вот этот невинный человек, скажем через некоторое время, когда разберется дело, возвращается. У него вся семья разогнана. Он взрослый человек, но он приходит и просто плачет за ту обиду, которую ему нанесли.

Днями был у меня один товарищ, которого недавно освободили. Он просидел 9 месяцев. Он плакал, как малый ребенок, а он уже человек пожилой лет 45. Ему нанесли большую обиду, квартиру забрали, имущество все конфисковали, жену — она была учительницей — выгнали из школы. Это же люди, это наша интеллигенция, о которой партия так высоко поставила вопрос.

Так, что всякая наша ошибка, это не то, что ошибка или какой-либо брак в производстве деталей. Это не то, что забраковали деталь, которая стоит 3-5 рублей. Здесь ошибка, брак в работе подчас стоит человеческой жизни.

Сейчас, как никогда, наша парторганизация должна по-большевистски подойти и исправить свои ошибки. Если мы правильно организуем нашу работу, мы тогда сможем разобраться, где враг и где не враг.

Скоро будет год, как было историческое решение январского пленума ЦК ВКП(б) [1938 г.] о тех извращениях и ошибках, которые были в парторганизациях при исключении из партии. Центральный комитет поставил вопрос, что эти ошибки были допущены потому, что парторганизации не имели индивидуального подхода при разборе дел, подходили огульно не разбирались.

В результате этого, не могли различить врагов от друзей, невинных людей исключили из партии, а враги продолжали свою вражескую работу.

Тут можно принести полную аналогию. Если мы без разбора, по неправильно составленной шпаргалке будем арестовывать людей, то мы этим самым можем отвлечь внимание от врагов, которых нужно арестовывать.

Здесь говорили о массовых арестах, говорили о том, что их проводили без всяких оснований. Также в решении ЦК ВКП(б) и Совнаркома говорится, что проводились массовые аресты без всяких оснований. Всегда при таких массовых операциях можно наделать много ошибок и эти ошибки делали.

Сейчас нужно эти ошибки исправлять. Тут есть опасение, что можно шарахнуться в обратную сторону и освободить врагов. Надо разобраться в каждом деле, разобраться так, чтобы действительно освободить, реабилитировать людей, неправильно — ошибочно арестованных, но чтобы под этой рубрикой не пролез враг.

Дальше, что нужно делать в исправлении ошибок. Нужно развернуть осведомительно-агентурную работу. Но тут тоже мне вчера говорили в перерыве, и я считаю, что это тоже будет ошибкой — отдельные начальники отделов дают контрольную цифру: «Вот за такое-то время у тебя должно быть [агентов] столько-то». Это неправильно. Агентурно-осведомительная работа — это повседневная работа каждого чекиста. И если вы здесь будете устанавливать контрольные цифры на такой-то срок, вы можете взять себе таких [негласных] помощников, которые будут запутывать и мешать, а не помогать в работе.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Как бы из-за торопливости мы здесь не впали в ошибку. Тогда это будет не исправление, а продолжение и усугубление ошибок, которые были до сих пор.

ГОЛОС. Чтобы не получились только цифры.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Дальше я хочу остановиться еще на одном недостатке. Говорят: какая яблоня, такое и яблочко. По выступлениям, которые на собрании в центральном аппарате по адресу Отдела кадров, видно, что такое же аналогичное состояние работы Отдела кадров и в Областном аппарате.

Отдела кадров у Вас нет. Как вы меня не убеждайте, я скажу, что ни в центральном аппарате, ни в областном аппарате — Отдела кадров нет. Есть люди, которые не занимаются тем, чем надо. Подчас составляет неправильные сведения об отдельных товарищах, и отдел кадров не занимается очисткой людей, не проверяет так как нужно по-партийному проверять людей.

Из выступления работников отдела кадров, взять хотя бы тов. КИСЕЛЕВСКОГО. Он всякую липу напишет и говорит, что ошибка. Тут неправильно мы подходим к людям. Работниками НКВД мы должны заниматься. Мы, органы

НКВД, должны свято хранить и держать на высоте их положения. От всех негодных людей мы должны очиститься, мы должны пополнять органы НКВД лучшими людьми, кристаллически чистыми, проверенными на практической работе. Это наша задача, мы это должны делать, но получаются, что подчас, такая неправильная, непартийная работа нашего Отдела кадров приводит к тому, что охаивают, клевещут на честных людей. Эти справки или заявления, которые поступали держатся в строжайшем секрете — даже от секретаря парторганизации. Подчас секретарь парторганизации не знает — за что тот или другой товарищ освобождается и он даже не хочет интересоваться. Такая уже система работы была привита.

[...] Мне кажется, что если какой-либо компрометирующий материал поступил на того или другого товарища — будь добр проверь это, уточни и скажи этому товарищу, чтобы он сказал так это или нет. Зачем навязывать, цеплять совершенно ненужное? Это будет непартийным делом, если мы будем охаивать всех людей.

Неправильная была практика в части передвижения отдельных товарищей. Перемещают по работе, значит парторганизация должна дать характеристику, а у Вас этого не делали. То, что напишет заведующий отдела — это все. Но он же коммунист и парторганизация должна дать характеристику о нем. Мне кажется, что практика работы гражданских парторганизаций, армейских и чекистских одна и та же. Коммунисту должна давать характеристику парторганизация, на партийном собрании партгруппы, на парткомитете обсудить, что ты — ИВАНОВ такой-то, что у тебя есть такие-то положительные и такие-то отрицательные моменты.

С МЕСТА. Тогда и парторганизация будет авторитетна.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Никогда сам Отдел кадров без парторганизации ни чего не сделает. Также как начальник областного управления, какой бы он не был опытный чекист, какой бы он не был крепкий товарищ, а если он оторвался от парторганизации, не идет вместе с парторганизацией, не имеет поддержку от парторганизации, он работы не сможет поднять. Сила большевистской партии, как говорил тов. СТАЛИН, что за нами идут массы патриотов нашей Социалистической родины. Наша большевистская партия опирается на 170 миллионный трудовой народ, что она прислушивается к голосу масс и выполняет волю этого народа. Вот в чем сила нашей партии. А у нас в парторганизации не считались с мнениями рядовых коммунистов, никто не слушал мнения рядовых коммунистов, не работали совершенно с людьми и забота о людях была на последнем плане. Закончим немного с делами, а тогда уж поговорим и об этом. Люди много работают. У вас много замечательных людей есть, которые честно работают — отдаются работе, и надо же позаботится об этих людях, надо же поинтересоваться, как они работают и чем им надо помочь. Может быть требуется создать лучшие условия для работы. Ведь тов. СТАЛИН интересуется жизнью каждого в отдельности летчика, интересуется, как организована жизнь товарища.

С МЕСТА. И не только летчиков, а всех.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Принимая стахановцев Донбасса, он интересуется как они живут, что им надо, чем надо помочь, как лучше организовать их работу? Каждый руководитель и партийный, и хозяйственный должен заботится о каждом человеке и большом, и маленьком. Ведь, если кадры, здесь сидящие и беспартийные товарищи, которые отсутствуют, если они будут видеть за собой эту заботу, они с удесятеренной энергией будут работать.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Этой заботы у вас не было. Молодым товарищам, которые недавно присланы ЦК партии на работу в органы НКВД вы не помогали, их не учили правильно работать, их отдавали самим себе и, безусловно, что они повторяли те же ошибки, которые были.

В части, товарищи, руководства Областным управлением. Я хочу немножко остановиться, в части методов руководства со стороны тов. ДОЛГУШЕВА. Этот метод грубости, матерщины, который был в центральном аппарате, передавался и на все управления Украины.

С МЕСТА. По прямому проводу.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Мы — коммунисты, руководители должны быть требовательными к каждому подчиненному за тот участок, который был поручен, но мы со своими подчиненными должны быть вежливы, должны деликатно обходиться с этими людьми, не обижать людей. Чутко подходить к людям. Мат — это пережитки некультурья капиталистического строя царской России. Даже вне работы, в обиходе его у нас не должно быть. Мне кажется, что тов. ДОЛГУШЕВУ нужно будет это крепко учесть. Привычка иногда бывает у людей, но если вызывает человека и кроешь его во всю матами — это на работника влияет. Он хорошо работает, отдается весь работе, но предположим чего-то не доделал. Здесь обязанность руководителя — подсказать и помочь.

Этот неправильный метод руководства исходил от наркомата, в частности от врага УСПЕНСКОГО. Я беседовал с одним работником Особого отдела ШМУЛЕВИЧЕМ. Как поступила эта сволочь УСПЕНСКИЙ с этим коммунистом? Только фашисты могут так поступать со своими подчиненными. Человек ни в чем не виновен. Он выполнил то распоряжение, которое ему дал его непосредственный начальник. И этот непартийный человек, его начальник — очевидно парторганизация в этом разберется — тут же в присутствии и не говорит, что он дал это распоряжение. УСПЕНСКИЙ варварски избивает ШМУЛЕВИЧА и тут же поручает МАЙСКОМУ арестовать его. Его эта сволочь тут же арестовывает и хотят из ШМУЛЕВИЧА сделать шпиона: «Пиши развернутое показание, что ты шпион, участник контрреволюционной организации, сионист и проч.».

Очевидно, парторганизация поможет изучить нутро этого МАЙСКОГО, этого «коммуниста».

ГОЛОС. Он враг.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Нельзя сказать, что он коммунист, он поступил подлее подлого в отношении члена партии ШМУЛЕВИЧА.

ГОЛОС. Он за это получил значок [почетного] чекиста.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Я считаю, что ДОЛГУШЕВ, имея такие неправильные методы руководства, неправильные указания и распоряжения со стороны бывшего Наркома, мог, как никто другой, своевременно поставить вопрос в ЦК партии. Он как кандидат в члены ЦК КП(б) мог в любое время приехать к Никите Сергеевичу и рассказать о фашистских методах работы УСПЕНСКОГО.

Здесь в своем выступлении он говорил, что я, мол, к нему относился, как к Наркому: «Есть», «Слушаю».

Это неправильно. В уставе Красной армии есть пункт, что если, например, начальник дает подчиненному распоряжение и ты видишь, что это распоряжение враждебное — не выполняй, а сейчас же немедленно доложи.

А вот здесь эти неправильные враждебные установки принимались и выполнялись.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Мне кажется, что тут ДОЛГУШЕВ виноват. Он должен будет раскритиковать свои ошибки перед парторганизацией.

Здесь некоторые товарищи в выступлениях все же пробалтываются, говорят и то, о чем не нужно было бы говорить. Вы знаете, что подчас о некоторых деталях работы органов НКВД говорить не следует. Надо говорить о принципиальных вопросах работы. А то здесь один выступающий товарищ даже назвал фамилию негласного работника. Какой же он негласный работник, когда он уже стал гласным? (Смех). Я — не работник НКВД, но мне кажется, что этого говорить нельзя.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Хочу остановиться еще на секретаре парткома тов. МЕДВЕДЕВЕ. Я правда не слышал доклада, был как раз на комсомольском активе, но здесь товарищи о докладе говорили.

Какой бы следовало сделать доклад секретарю парткома по решению Совнаркома и ЦК ВКП(б)? Мне кажется, что делая этот доклад, нужно было зачитать решение Совнаркома и ЦК ВКП(б), подробно остановиться на тех извращениях, которые здесь были, о людях, которые допускали эти извращения, о роли парторганизации и парткомитета, и роли секретаря, как руководителя парторганизации в борьбе с этими извращениями.

ГОЛОС. Правильно.

[Тов. ШАМРЫЛО.] Мне кажется, правильно отмечали здесь, что у тов. МЕДВЕДЕВА нет большевистской остроты, и, по-моему, при тех задачах, которые сейчас поставлены перед органами НКВД, в части исправления ошибок и дальнейшей борьбы, бесплодной борьбы по разгрому всех контрреволюционных элементов — он не сможет обеспечить руководства парторганизацией. И правильно здесь многие товарищи выступали и говорили, что, очевидно, придется его освободить от работы секретаря парторганизации.

Какие задачи стоят перед нами? По-моему, первой — основной задачей, которая должна стоять перед парторганизацией областного управления — это поднятие партийно-политической работы, поднятие авторитета, который подорван, чтобы работали парторги, работал секретарь парткомитета, работал парткоми- тет, работали лучше партийные собрания, чтобы партийная работа была такой, какой она должна быть в наших условиях. Ведь партия руководит всеми отраслями народного хозяйства? А почему органы НКВД находятся вне влияния партии? Этого не может быть, не должно быть и не будет. Парторганизация должна руководить, должна вовлечь всех коммунистов в работу, невзирая на то большой это или маленький начальник. От партийного собрания, от партийной работы никто не должен освободиться. Все должны какую-нибудь партийную работу выполнять. Каждый чекист-коммунист должен поставить перед собой задачу, так как ставит каждый коммунист, что я, прежде всего, член партии. Если каждый чекист-коммунист поймет, что партия — прежде всего, что он, как член партии, прежде всего, а потом всякая остальная работа. Тогда он ко всякой работе, на какую бы его не послали, будет подходить партийно и ко всякой работе будет подходить, как государственный деятель, а не как деляга.

Это основная задача — поднятие партийной работы в нашей парторганизации. Поднятие роли руководящих парторганизаций здесь у нас на месте.

Вторая задача, которую должна поставить перед собой парторганизация — это овладеть самым надежным, самым острым, испытанным оружием в борьбе с врагами народа — учением МАРКСА-ЭНГЕЛЬСА-ЛЕНИНА-СТАЛИНА. Эго поднятие идейно-политического уровня каждого коммуниста, каждого комсомольца, каждого беспартийного качественного работника, работающего в органах НКВД. Если каждый чекист — оперативный работник — следователь — будет иметь такую политическую подготовку, которая не позволит делать грубых ошибок, он будет к каждому делу подходить не как деляга, а как политический деятель, тогда не будет этих ошибок, тогда не будет таких явлений, что арестованного придется выпускать.

Арестованного не придется выпускать потому, что тогда арестовывать будут всю сволочь, которую нужно арестовать, а честных людей не будут арестовывать. Это будет тогда, когда каждый чекист будет подходить к своей работе объективно. Прежде чем арестовать человека, надо подготовить, проверить материал, чтобы видно было за что его арестовывают. Когда есть материал, быстрее и следствие идет, а это и будет связано с тем, о чем я говорил, я еще остановлюсь ниже.

В части агентурно-осведомительной работы. Многие товарищи обижаются и правильно, что они с девяти утра, подчас до утра работают. Надо изменить работу. Это не помогает в работе. Мне вчера рассказывал один товарищ: «Сижу и допрашиваю. А я две ночи не спал, проспал немножко и вижу одни и те же показания у трех человек». Ему говорили одно, а он дремал и писал совершенно другое. И у трех человек, которых он допрашивал в эту ночь получились одинаковые показания.

Нужно заботиться о людях, нужно наряду с идейно-политической вооруженностью работников не опошлять и другой части. Это то, о чем говорил тов. СТАЛИН — о кадрах, овладевших техникой. Вам тоже нужно овладеть своим делом.

Надо изучать следственную работу и только тот, который хорошо знает следственную работу, хорошо и правильно проводит следствие, он не напишет в протоколе, что арестованного завербовал КАНТ. Он скажет, что «чепуху ты говоришь». Здесь товарищи высказывали, что просто казусы, подчас были. Вчера говорили, что следователь разбирал дело токаря, который вагонные оси гнет на токарном станке. Вагонные оси на токарном станке не согнешь. Надо взять под хороший молот, чтобы согнуть. Он говорит, что: «Я бандажи точил, а не оси». Бывают анекдотические казусы. Это говорит о том, что человека взяли неправильно и малоопытный следователь не в состоянии разобраться. Каждый оперативный работник должен изучать свое дело. Даже в уставе партии записано, что каждый должен повышать свою деловую квалификацию и здесь на этом участке, каждый должен учиться. Работающий в области промышленности должен заниматься, чтобы ему очки не вставляли, чтобы он мог разобрать то или другое дело. В каком бы отделе он не работал — но свое дело должен изучить. И тогда вы правильно сумеете дать заключение, тогда никто вас не подведет и не будет тех ошибок, которые были.

Я думаю, что нам нужно будет провести большую работу, пересмотреть весь [свой] состав, как кого разоблачить и вышибить, кто не занимался разоблачением врагов, а запутали только работу. Нам нужно будет почиститься, проверять людей, но не подходить так — взяли и наломали дров. Каждого в отдельности человека надо просмотреть, все его деловые и политические качества и сказать, что он стоит. Стоит ли этого человека оставлять в органах НКВД или надо освободится от него.

Если мы так персонально подойдем, хорошенько проверим каждого человека, мы действительно сумеем освободиться от ненужных людей. Если же мы так рубанем, как было по центральному аппарату, когда за одну ночь 300 человек уволили, нарубаем дров, то враги останутся, а тех, кого не нужно освобождать, мы можем освободить. Так что тут нужно будет отделу кадров, начальнику управления, парторганизации подойти персонально к каждому человеку, разобраться в каждом человеке — в его политических качествах в деловых качествах, в практической работе на протяжении всего времени, которое он работает здесь в органах НКВД. Тогда мы не сделаем ошибки.

Надо будет нам хорошенько очиститься, профильтровать свои ряды, взять здоровое большевистское пополнение. Тогда мы сможем справиться с задачей окончательного разгрома тех вражеских гнезд, которые у нас еще есть.

Я считаю, что необходимо, правда я знаю, что начальник управления имеет очень много работы, но может быть через заместителя, через начальников отделов оказать помощь молодым, неопытным следователям, посидеть, посмотреть, как он ведет следствие, подправить его, подсказать и на его же ошибках учить его. Чтобы не было так, как вызовут на оперативное совещание, поговорят, покричат и идите работайте. Нужно повседневно заботиться и учить людей.

Здесь хорошие товарищи, если мы их научим, дадим правильное направление на работу, они будут прекрасными следователями. Может быть нужно организовать какой-то вид учебы по повышению деловой квалификации. Эго будет предотвращать ошибки, возможные в следственной работе, а всякая такая ошибка подчас стоит очень дорого. Ведь это не деталь какая-нибудь, а живой человек. Надо правильно разбираться. Ведь мы же знаем, как и в центральном аппарате разбирали своих же работников — Оперуполномоченных или следователей. Невинных же людей арестовывали, не предъявляли никаких обвинений и, очевидно, постреляли потому, что кой-кого из них нет. Ведь это же выполняли вражескую волю. Это все было в результате того, что основное самое острое, самое дальнобойное оружие — большевизм, как говорил Никита Сергеевич на городском активе, — мы его мало применяли. Вот сейчас нужно будет нашему партийному коллективу, нашей комсомольской организации, беспартийным товарищам, работающим в органах, овладеть этим острейшим оружием — большевизмом. [...]

Здесь правильно отдельные товарищи говорили относительно Горкома партии. Я целиком и полностью принимаю то обвинение, которое здесь предъявляют Горкому партии. Мы не заглядывали сюда, не ставили вопросов. Правда, это были секреты для нас — так считали. Пару раз со мной говорил тов. МЕДВЕДЕВ о штатном пропагандисте. Наш недостаток, что еще до сих пор его не дали.

Нужно будет сейчас партийное просвещение и всю партийную работу поднять на должную высоту. Мы теперь, очевидно, будем сюда заглядывать чаще, чем в какую бы то ни было другую организацию, интересоваться работой и центрального аппарата, и Особого отдела, и нашего Областного Управления. Но мне кажется, что тут надо еще вот что потребовать от всех коммунистов. Видишь, что-то делается неправильно — приди в свой парткомитет, свой парткомитет не реагирует, приди в Горком партии. В любое время можешь прийти и рассказать, чтобы своевременно предотвратить искривление. [...]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Сейчас 20 минут первого. Выступило 42 человека. В большинстве своем товарищи рассказывали о тех болезненных явлениях, которые у нас были. Есть предложение на этом прекратить прения.

ПРИНИМАЕТСЯ. ОБЪЯВЛЯЕТСЯ 10-МИНУТНЫЙ ПЕРЕРЫВ.

ПОСЛЕ ПЕРЕРЫВА.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. С прениями мы закончили. Есть заявление тов. ШЕЙНКМАНА, что у него есть несколько очень важных фактов, о которых он хочет доложить собранию, но он не был записан.

ГОЛОСА. Дать слово.

[ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.] Слово имеет тов. ШЕЙНКМАН.

Тов. ШЕЙНКМАН. Товарищи, я ваше внимание задерживать долго не буду, я не хочу повторяться по вопросу о своевременном решении нашей партии и правительства по отношению той работы, которую возложила на нас партия.

Я хочу сказать как нечутко, как бессовестно, по-вражески относятся к людям. Я расскажу историю о себе. Я работаю в органах с 14-ти летнего возраста. В 1920 году вступил в Киевскую Губернскую Чрезвычайную комиссию и беспрерывно нахожусь в органах НКВД. Работал в Киеве, был в центральной школе, потом был направлен в Донбасс. Там я проработал 5 лет. Вдруг сижу работаю, допрашиваю человека. Последнее время я работал помощником начальника отделения в 4-м отделе. Звонит инспектор отдела кадров: «Зайдите, получите путевку, сдайте дела и завтра выезжайте в Киев в распоряжение Отдела кадров». Я говорю: «Что за поспешность, я же с человеком работаю?». «Никаких разговоров, вот бумажка и завтра в распоряжение Отдела кадров». Я сдал следственные дела, выехал. В Отдел кадров НКВД УССР я явился к МИЛАЕВУ. В Киеве меня знают неплохо, я на глазах Киевской организации рос, был организатором комсомольской организации при Киевской ГПУ. Меня знают много старых комсомольцев: ЛОСЕВ, МЕЕРСОН и другие старые работники. Я за собой ничего не чувствую, всегда был за генеральную линию партии, боролся с врагами. В Отделе кадров говорят: «Приходите вечером». Затем говорят: «Приходите завтра». Сел я у МИЛАЕВА, вижу лежит моя справка и синим карандашом написано «арестовать». Я спокоен, так как не чувствую за собой ничего. МИЛАЕВ говорит: «Придешь завтра утром». Пришел к знакомым, где остановился и говорю: «Если я завтра не приду — позвонить жене, что я арестован». Придя на завтра к МИЛАЕВУ, он послал меня к ХРОМОМУ. Пришел к ХРОМОМУ. Он говорит: «Вы арестованы».

Просидел я 15 суток. Спрашиваю у следователя: «За что меня посадили, в чем дело, какая вина?». Он говорит: «Троцкист». Сейчас я встречаю ТАРАСОВСКОГО и он говорит, что когда прочел справку, что на тебя написал Отдел кадров, я поставил вопрос, что «ни за что человека посадили». Продержали 15-ть суток и освободили. Я седым не был, а сейчас поседел. Освободили. Получаю документы и иду в распоряжение Отдела кадров. Тянули это дело. Предлагают пойти начальником районного отделения. Я считал, что не справлюсь с этой работой. Это может подтвердить МИЛАЕВ. Направили меня во 2-й Отдел Наркомата. В 4 часа вызывает меня ЯХОНТОВ и говорит: «Вы идете на выдвижение в Область». Я пришел в Область. Тов. ДОЛГУШЕВ знает меня не один день и с августа тянется история со мной. Приказом меня не проводят. Числюсь в Наркомате, а работаю здесь. Работаю я честно и неплохо. Сейчас у меня начальник СТРОИЛОВ, пусть скажет, как я работаю, по-моему, честно и добросовестно.

Прихожу в Наркомат в Отдел кадров и спрашиваю: «Почему вы тянете пять месяцев? Хватит я уже и так пережил. Скажите в чем дело, что на меня есть?» Не говорят. Прихожу в Область к РЕВЕ один раз, второй, третий — я ему надоел. В конце-концов, капитан говорит, что: «Я вас провел приказом начальником отделения». Прихожу в Наркомат — опять ничего. Аттестат не дают и не рассчитывают. Прихожу к РЕВЕ, он говорит, что ДОЛГУШЕВ подписал ходатайство о твоем переводе и послали его. Прихожу в Наркомат и говорю: «Чего вы тянете?» Мне говорят: «Уточните это у РЕВЫ». РЕВА говорит, что уже послано в Наркомат. Прихожу к РИВИНУ, он говорит: «Нет дела». Я спрашиваю у РЕВЫ: «За каким номером отправили?». Он говорит: «Отнес ВОЛОШИН». Спрашиваю у ВОЛОШИНА, он говорит, что: «Понятия не имею». Прихожу к РЕВЕ и говорю: «Сколько можно надо мной издеваться, разве я этого заслужил?». В конце- концов, узнаю, что на меня написали одну справку, потом злополучный РИВИН нашел на меня компрометирующий материал — брат моей жены кончил институт, был послан инженером в Донбасс, работал на заводе. Этому заводу нужно было получить импортное оборудование в Германии. Как способный инженер, он был командирован в Германию, принял это оборудование, возвратился из Германии и как хорошего инженера, я лично так понимаю, его оставили в Москве старшим инженером по приемке импортного оборудования. Сейчас он сочувствующий. Вчера мне прислал письмо — его приняли в кандидаты партии. Записали в справку как компрометирующий материал, что брат был в Германии. (Смех).

У тестя моего сестра или двоюродная сестра живет в Америке. Это тоже есть в моей справке.

Когда я наконец настоял в Отделе кадров сказал: «Товарищ ГРИГОРОВ, положите со мной конец, зачитайте, что на меня есть компрометирующего». Он мне дал справку: «Вот, что на вас есть, скажите что правда, что неправда?». Неужели этого раньше нельзя было сделать.

Дальше, компрометирующий материал, что шурин моей жены исключен из партии. Откуда это взято — я не знаю. Он член партии с 1919 года, работает в гор. Москве на заводе им. СТАЛИНА. Это не за горами. Можно проверить.

Дальше, жена у меня — член партии, член комсомола с 1925 года. Братья — ее члены партии. Сестры комсомолки, работают в Москве на оборонных заводах. Там же хорошенько проверили перед тем, как допустить на оборонный завод.

ГОЛОС. Лучше, чем у нас в отделе кадров?

[Тов. ШЕЙНКМАН.] Я в этом глубоко убежден и честнее, чем в отделе кадров.

Дальше, приписывают, что мой отец подрядчик. Первую справку присылают, что мой отец был клерикалом. Я даже приходил к секретарю парторганизации. Это было в Донбассе, спрашиваю: «Что такое клерикал?» Он говорит — это высшее духовенство. Я говорю: «В жизни не было, чтобы мой отец занимался духовенством». (Смех) Мне было 7 лет, когда он умер. Он в 1910 году уехал в Америку и в 1912 году умер там. Он никогда не был подрядчиком».

Еще характерный момент. У моего отца от первой жены есть два сына и дочь, которые уехали в Америку в 1905 году. Я от второй жены. Я рождения 1905 года, я их не знаю и они меня не знают потому, что когда я родился, они уже были в Америке. (Смех). Это тоже есть в справке как компрометирующий материал.

Разве можно так относиться к живому человеку? Неужели не могли меня вызвать, как это сделали на днях, дать прочитать справку и спросить: «Скажите, что правда и что неправда?»

Дальше, мне сейчас заявляют, что РИВИН прислал сюда указания: «Почему не внесли в справку о братьях, о жене, о сестре и о свате?» РЕВА за подписью своей и тов. ДОЛГУШЕВА написал бумажку, что мы, мол, «ШЕЙНКМАНА в Киевскую область не принимаем». Тов. ДОЛГУШЕВ, неужели вы не могли меня вызвать или неужели нельзя было вызвать к тов. РЕВЕ и все уточнить.

Разве можно так издеваться над человеком? Вот уже пять месяцев я бегаю в Наркомат получать зарплату. Это отражается и на материальном положении. Например, я работая в Наркомате, выписал себе дрова. Сейчас говорят: «Ты в области, на тебе обратно деньги, а дров тебе нет». Прихожу в спецторг. Там говорят: «Уже давно все дрова развезены. Все сотрудники получили по 75 рублей на подшивку обмундирования». Я их не получил. Здесь не могу получить потому, что не принес аттестата, а в Наркомате говорят: «Вы у нас не числитесь, получайте в области».

Я это привожу как пример того, как у нас бездушно относятся к людям, как у нас по этим шпаргалкам, по написанному в этой справке ни за что садили людей. Я в своей жизни никогда не забуду этих 15-ти суток.

Я работаю с 14-ти лет в органах, не имею ни одного административного взыскания, ни выговора, ни даже на вид.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово просит тов. ДОЛГУШЕВ.

ГОЛОСА. Дать.

Тов. ДОЛГУШЕВ. Товарищи, из хода всех выступлений и я делился кое с кем из товарищей — все хотят получить резкий и положительный ответ: знал ли я о вражеской деятельности УСПЕНСКОГО и проводил ли я сознательно вражескую деятельность в Киевском областном управлении?

Я уже говорил и повторяю еще раз — ни одного сознательного факта той вражеской деятельности, которая проводилась в органах НКВД, в частности в Киевской области — я лично не знаю.

Но вместе с тем, сейчас, анализируя факты и явления, которые имели место в органах НКВД, приходишь к такому выводу, что подчас многих из нас использовали вслепую.

Вот конкретно по вопросу о кадрах. Я уже говорил, что на широком оперативном совещании в Наркомате, когда стоял вопрос о переливании кадров из Украины, по сути дела массовой переброске кадров, весь оперативный состав в то время расценивал это совершенно иначе. Все принимали за чистую монету, как за необходимое директивное указание. Основные массы так понимали, что так и нужно. А когда приложили контрреволюционную руку к этому мероприятию, получилось совершенно другое. Все ходили и говорили, что кто больше пяти лет проработал на Украине — готовтесь выезжать в Москву.

В части проявления антисемитизма. Я заявляю, что у нас в Киевском областном управлении, сколько месяцев я работаю, нельзя на конкретных фактах ни одного примера или затирания, или выживания, или других каких-либо подходящих под рубрику антисемитизма. А если это имело место где-либо, ни в коем случае мне, как руководителю областного управления приписать нельзя.

Тов. ШЕЙНКМАН выступал. Как это расценивать — другое дело. Но если бы он знал, сколько он мне стоил нервов[, это] его назначение. Мы провели приказом — Украина не утверждает. Сколько на него справок требовали откуда угодно. Посылаем справку в Наркомат, вызываю начальника Отдела кадров Украины, говорю, что: «Это издевательство». Можно его спросить. Я с ним ни один раз говорил, что это издевательство над человеком, когда в течение пяти месяцев вы не можете зачислить его в штат. Или заберите его, или утверждайте приказом. Такой разговор был даже в присутствии нашего начальника Отдела кадров.

В вопросе кадров была система бездушного отношения к людям и особенно эти справки. На справки смотрели, как на бумагу, и этими справками работники

Отдела кадров страховали себя. В справках они помечали все, что было в спецпроверке, а там пусть разбираются.

Все материалы по линии Наркомата — главным образом шли директивы, указания, приказы и оперативные совещания и в этом свете много фактов можно вспомнить.

Взять сегодняшнее выступление КУПРИНА. Кто мог на оперативном совещании в Наркомате с этими сведениями о групповых делах и не групповых делах ставить вопрос? На совещаниях резко ставился вопрос, что Областные Управления принимают достоинство всей работы, что у них идут главным образом одиночки, нет организаций и Киевское Областное Управление в этом отношении рекорд взяло. Человек 40 было арестовано и все одиночки. Ведь меня проработали на всю Украину по этим одиночкам. Специально обследовали, работали люди с 1-го Спецотдела. Правда, из 40 одиночек, примерно, 20 человек подходили к групповым делам.

В то время рассматривали это дело как совершенно правильное мероприятие, когда нам говорили, что вы бьете не в ту цель, вы не вскрываете организации, а берете антисоветских одиночек. Все считали на оперативном совещании, что правильно, а сейчас дело немного иначе рисуется. Одиночек подводили под групповые дела, чтобы показать, как на Украине борются с врагом. В то время принимали эти указания как чистую монету.

После того, как был получен приказ, где меня проработали, я предложил на оперативном совещании проработать этот приказ. Правда ТРОИЦКИЙ был арестован и не проработали. Я собрал начальников отделов и сказал, что нас кроют за то-то и все согласились, что правильно.

На счет цифр я даже сказал тогда КУПЫРИНУ — составляйте сведения, чтобы по каждому отделу начальник отдела проверял свои сведения и тогда только они могут от вас уйти. Это мероприятие сейчас рассматривают иначе. Сейчас становится ясным, что это было не только очковтирательство, а по сути дела антисоветский путь, направляющий на ложную борьбу с врагами. А так же официальные указания были даны всем областным управлениям на оперативном совещании в Наркомате.

В отношении того, что способствовало этому — я уже говорил. Мы несем ответственность, а в первую очередь несу ответственность я, независимо от того, когда я пришел. Эти все альбомные операции, массовые операции, упрощенные формы следствия разложили нас на чекистской работе и мы все сознательно или несознательно делали это. Только этим можно объяснить.

Постановление ЦК ясно говорит, что мы вошли во вкус. Только этим объясняется то, что ни городской комитет партии, ни Областной комитет партии, ни ЦК о всех этих фактах не знали.

Я не могу сказать, что мы жулики. Среди нас огромное большинство честных людей. Однако никто не сказал, что мы разложились на упрощенном следствии и мы считали это методом своей работы. Ответственны все мы за это и я в первую очередь.

Если сейчас проанализировать все эти приказы по массовым операциям: кого мы арестовывали? Хотя бы взять приказ № [00]485 [о польской операции]. Там целый перечень лиц, которых надо арестовать, перебежчики, [лица,] имеющие родственников [в Польше], военнопленные.

Для меня одно непонятно в выступлении т. ШЛЕПЧЕНКО. Была операция по «белым». Посадили человек 500 или 600 в одну ночь. Но никто из работников отделения не выступал — как получилось, что формулярники остались, а по шпаргалкам посадили? Для меня это непонятно. Это было не при мне, но для меня это просто непонятно. Вот ФАЛЬКОВСКИЙ наверно даст справочку по этому вопросу.

ГОЛОС. Я думаю, что справку даст тов. ПЛОСКИН.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] В отношении кадров и антисемитизма. Я уже говорил и еще говорю, что нельзя привести ни одного факта, а если бы это дело проводить, то в условиях Киевской области за эти 6 месяцев можно было бы иметь очень много откомандирований.

ГОЛОС. А вот факты, которые приводил ЛОСЕВ.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Я дальше скажу об этом. Что по кадрам плохо, здесь моя солидная вина. Правда, это зависело не целиком от меня потому, что эти вопросы надо было ставить выше. Но в отношении чистки аппарата мы за это время почти ничего не сделали. К этому вопросу подошли делячески: нужны люди и нужно работать.

Теперь в отношении того, что говорил ЛОСЕВ. Я не знаю такого факта. Тут я, кстати, отвечу на вопрос, который имеется у МЕДВЕДЕВА. Всем начальникам отделов я ни один раз говорил и начальники отделов должны это подтвердить: «Сюда в Областное управление берите главным образом некиевский народ». Почти всем начальникам отделов говорил — меньше киевского народа в Киевское областное управление. Но ставить вопрос не берите евреев на работу в Киевское областное управление — никогда таких разговоров у меня не было. Я говорю, если бы эта линия проводилась, я бы мог во всю ширь ее развернуть в условиях Киевской области.

Тов. КЛЕЙМАН. Но установлено, что какая[-то антисемитская] линия проводилась УСПЕНСКИМ.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Линия проводилась. Я сам вчера об этом говорил. Я же говорил о курсантах. Правда, я о них не знал. Узнал здесь на собрании о тех пяти курсантах, о которых говорил ТАЛАЛАЕВСКИЙ, а линия заметна была. Взять хотя бы [как] особый отдел фильтровали. Правда, люди приходили и говорили — на того справка, на того справка. Или например, взять такой факт, когда от нас из Киевского областного управления во время событий был набор —  пополнение для особых органов. Взяли же у нас главным образом русских, украинцев. Это же бросалось в глаза.

ГОЛОС. Один еврей только попал.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Нет, там больше попало. Но во всяком случае незначительное количество. Конечно, это бросалось в глаза, народ уже начал поговаривать об этом.

Теперь в отношении грубости. Я честно заявляю, что до собрания я не думал и не предполагал, что этот вопрос стоит так остро. Этому, конечно, есть свое объяснение. Это признаки того, что далеко был. Но здесь я для себя соответствующий вывод сделал. Правда, нужно сказать, что все же кое-кто рассказывал много неправдоподобных вещей в части грубости. Мне, пожалуй, нет никакой целесообразности апеллировать здесь к собранию. Но кое-кто, все же, как говорят, с пристрастием выступал. Кое к кому я был предрасположен, а все же они высказывались, что их ругали, их обижали.

ГОЛОС. Назовите кто.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Вот РОТШТЕЙН. С РОТШТЕЙНОМ я как с ребенком обращался, а он говорит, что я к нему грубо относился. И взять БОЙКО, никак не могу вспомнить, чтобы я его матом послал, чтобы я его обругал. Я же могу взять на себя, что я вас матом обругал, но я говорю, что никогда этого случая не было.

ГОЛОС [АБРАМЗОН]. А помните, как вы меня ругали? (Смех.)

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Но все же, товарищ АБРАМЗОН за дело. Когда вы пришли ко мне с делом невинного человека и суете подписать обвинительное заключение, я вас выругал в прошлый раз на оперативном совещании и сейчас подтверждаю, что я вас выругал правильно. Не подсовывайте обвинительное заключение на невинного человека на Особое совещание. Когда вы мне принесли подписать, смотрю есть ряд сомнительных моментов. Спрашиваю: «А дело то чистое или нет, виноват он или нет?» А вы мне что ответили? — Нет, не виновен». Что я вам мог сказать, если не выругать. Я считаю, что в этом отношении АБРАМЗОН неправ.

Тов. АБРАМЗОН. Его еще не освободили.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Плохо, что вы его до сих пор держите. После того, что вы получили, надо было на второй день освободить.

Теперь для меня ясно, что в вопросах отношения к людям кое-где перегнули палку и кое-кто на это болезненно реагирует. Я сказал результатом чего это является. С одной стороны тем, что мы лихорадочно жили и работали это лето и переключались, то на спецколлегию, то на суд и это лихорадило нас, и лихорадило аппарат.

По вопросу о КАПУСТИНЕ. По существу заявления КАПУСТИНА. С КАПУСТИНЫМ я был очень неплохих отношениях когда работали вместе в центральном аппарате. Когда я был уже в области, в одном из разговоров или он ко мне пришел, или по дороге домой мы разговорились о работе в областном управлении. [...] Он интересовался работой, потом зашел разговор в отношении людей. Я перед этим был, кажется, в Чигирине и разговор шел не вообще о кадрах, а, кажется, о Чигиринском районном отделении и сказал: «Бери грузовик и вывози всех». Почему я сказал? Начальника райотделения сняли — разложившийся человек был.

ГОЛОС. ШАРОВ?

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Я не помню фамилии. Когда я приехал в Чигирин, кроме пьяных в аппарате там никого не было. В заявлении это иначе рисуется. Я заявляю, что разговор был такой с КАПУСТИНЫМ, но не в той форме, как преподносит КАПУСТИН. Разговор был по вопросу Чигиринского райотделения. Впоследствии мы большинство людей откомандировали, а ШАРОВА чуть ли не арестовали.

ГОЛОС. Значит никаких ссылок на УСПЕНСКОГО в этом разговоре не было?

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Об УСПЕНСКОМ вообще разговора не было.

Товарищ УСТИНОВ, в отношении штата вы этот вопрос иначе представили. О том, что это серьезный участок работы — это для всех известно, но надо исходить из реальных возможностей. Не можем мы оголить областное управление, а здесь и так мало народа, и пополнять городские районные отделения и не можем мы дать то, что по штату не положено. Откуда взять машину для городского райотделения, откуда взять машинистку, если она штатом не предусмотрена? Когда были все начальники городских отделений на совещании, которое проводил УСПЕНСКИЙ, он вам разрешил за счет должности секпома и помуполномоченного нанять машинисток. Я сказал: «Нанимайте, а сейчас разрешать будем насколько это будет законно». Тогда был приказ, а сейчас разрешите усомниться. Откуда можно дать машинистку и машину с шофером, если по штату не положено. Надо реальные вещи ставить. Это серьезный участок работы и этого никто не отрицает. У нас много серьезных участков работы и каждый начальник отделения говорит, что у меня польское, немецкое, оборонное, сельско-хозяйственное отделение и все важные. Нельзя же только со своей колокольни на вещи смотреть. У нас 2-й отдел, там есть троцкистское отделение и по меньшевикам. Все серьезные отделения, но нельзя одно отделение укомплектовать за счет другого. Здесь надо исходить из возможностей.

Мы сейчас составляем проект штатов. Мы разбирали организационную структуру построения нашего аппарата и применительно к этому начали перестраивать аппарат.

До сих пор мы пользовались штатами 1935-1936 гг. Если взять, например, 3-й Отдел, там есть 46 штатных человек, а там есть ЭКО, который претендует на 60 человек, и 3-й отдел претендует на 30 человек. Нет штатных единиц, а из кармана своего я платить не могу. За счет 11-го отдела живет 3-й отдел, 4-й отдел и ЭКО. Так что тут надо исходить из реальных возможностей.

В отношении извращений. Конечно, сколько [бы] по этому вопросу не. говорили, но нужно прямо сказать, что со стороны работников извращения были в допросах. Не было сигналов [об этом], а начальники отделов и я, как руководитель управления, в глубину этого вопроса не контролировали. Интересовались — все ли у вас в порядке, не трогают ли арестованных? Нет, не трогают? А вопрос до глубины не проконтролировали, а сейчас выявляется, что до последних дней эти извращения имели место.

Это лишний раз говорит о том, что мы, развратившись на примитивных методах следствия, сами закрывали завесу на все безобразия и я говорю должны нести ответственность все мы, и в первую очередь я.

Тут же говорили о задачах нашей работы. Нужно сейчас крепко организоваться, чтобы исправлять то, что мы наделали и в первую очередь разобраться с живыми людьми, которые у нас сейчас сидят арестованными и попутно с этим начинать в соответствии с постановлением Центрального комитета настраивать глубокую серьезную агентурную работу.

Не потеряем партийного лица — мы быстро исправим те ошибки, которые имели место в нашей работе.

ГОЛОС. Имело место то, что вам УСПЕНСКИЙ поручил просматривать справки по транспортному отделу в то время, как транспортный отдел административно никак не подчиняется начальнику областного управления.

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Имеется приказ и неоднократное подтверждение на оперативных совещаниях, что дорожно-транспортные отделы в оперативном отношении подчиняются начальникам областных управлений. Другое дело, что мы ими не руководим, но во всяком случае, если начальник УНКВД во всех оперативных вопросах дает указание — он должен выполнить.

ГОЛОС. Тов. ДОЛГУШЕВ сказал, что мат, как будто — это приемлемая штука. Значит можно и дальше продолжать?

[Тов. ДОЛГУШЕВ.] Нет, я говорю, что делаю из этого выводы.

Тов. МЕДВЕДЕВ. Товарищи. Свое выступление, которое я делал три дня тому назад, я, конечно, не считаю докладом, а только информацией. Я, конечно, признаю, что она была сделана неудачно. Я не охватил всех вопросов, которые я как секретарь, безусловно, должен был осветить перед таким серьезным, важным партийным собранием.[...]

В результате происходивших прений на партийном собрании вскрыты очень серьезные безобразия в агентурно-следственной работе. Выступившие в прениях товарищи по-большевистски остро вскрывали безобразия, вскрывали недочеты последствия вредительской деятельности разоблаченных врагов народа в аппарате НКВД Украины.

Правильно критиковали руководство Областного Управления и парткомитет. Я не буду, товарищи, повторять целый ряд фактов, о которых здесь очень подробно выступавшие говорили. Но я скажу несколько новых фактов, о которых выступавшие товарищи не говорили.

Я по сравнению со многими работниками молодой работник вообще на Украине и в областном аппарате работаю всего с июня месяца. Что я за это время видел в практике работы Областного Управления? Имеют место необоснованные аресты, абсолютно невинных людей, как это после выяснилось. И уже после допущенных ошибок, когда было арестовано в две ночи 600 человек, тогда меня не было, эти ошибки, это вредительство повторялось.

Я сейчас точно не назову, примерно в конце июня или в июле мне тов. ДОЛГУШЕВЫМ было дано распоряжение провести аресты антисоветского и контрреволюционного элемента по тому учету, который имеется в оперативных отделах управления. Тогда был еще СПЕКТОР. И в то время, когда у меня аппарат работал над расхлебыванием, грубо выражаясь, в следствии этих тысячи людей арестованных по этим ленточкам, мы в это время по беспечности областного руководства добавили не одну сотню людей. Вот мне, например, как начальнику 4-го отдела была дана цифра — 37 человек в сутки. И другим начальникам отделов были даны такие же цифры. Тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ наверно помнит — вам тоже была дана цифра 30 с чем-то.

ГОЛОС. Твердое задание.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] Да. Причем, это строжайше контролировалось. У тов. СПЕКТОРА была раскладка всем оперативным отделам. Если только ты не оформил арестов по этой контрольной цифре, конечно, была масса неприятностей.

Как оформлялись документы на арестованных? Я в 3-м отделе работал один месяц. Мы приехали в отдел в один день с ХАРИТОНОВСКИМ. ХАРИТОНОВСКИЙ — это был исключительный липач. С первого дня моего прихода в 3-й отдел я часто делился с тов. ЦИРУЛЬНИЦКИМ в отношении ХАРИТОНОВСКОГО. У него были протоколы и докладные записки, из которых было видно, буквально организация за организацией. Нужно сказать, что ХАРИТОНОВСКИЙ в результате такой ложной «оперативной» информации был в фаворе у ДОЛГУШЕВА и СПЕКТОРА.

Правда, нужно оговориться. Иногда СПЕКТОР, видя слишком наглую липу, говорил: «Я здесь не верю, сомневаюсь». Помню, это была какая-то организация по лесу и тов. СПЕКТОР крепко взял под сомнение докладную записку ХАРИТОНОВСКОГО.

Был еще такой факт. Это было уже после того, как я ушел оттуда. Мне рассказывал тов. КОЛЧИН. Из центрального аппарата пришло распоряжение написать докладную записку по партизанской операции. Там было арестовано 12 человек. Часть была принята из 4-го отдела, часть была потом арестована.

ХАРИТОНОВСКИЙ составляет докладную записку по партизанской операции и у него получаются целые повстанческие отряды из антисоветской части партизан. Как составляли? Звонят в район: «Сколько вы арестовали партизан?». [Отвечают:] «Трех человек». В другой район — 5 человек. Всех сложили и получилось 132 человека. (Смех). Вот такая отчетность.

ГОЛОС. А командиром этого отряда назначается парализованный человек.

[Тов. МЕДВЕДЕВ] Действительно, «назначили» ЛЕВИНА. Странно, что коммунисты 3-го Отдела, видя такое лицо ХАРИТОНОВСКОГО, не поставили своевременно о нем вопрос. Дали возможность приема его в партию и он чистеньким ускользнул из Областного управления.

ГОЛОС. Он вражескую работу проводил.

[Тов. МЕДВЕДЕВ] Я вообще не люблю выступать, когда не имею точных данных, но есть такие сведения, что тов. ДОЛГУШЕВ дал ему весьма хвалебную характеристику.

Второй архилипач — это КОГАН. (Смех). С его липой я познакомился, еще будучи в 3-м отделе. По-моему, в разговоре с КАРАФЕЛОВЫМ я спросил: «Что это за липач у вас есть — КОГАН?»

Вот есть заявление ЛЕВИНА. Там есть такие фамилии, которых может быть в жизни не было. Ведь КОГАН называл ЛЕВИНУ фамилии.

Перейдя в 4-й отдел, я сейчас же поставил вопрос об удалении его из отдела. Одновременно я предупредил КОГАНА — прекратите заниматься липой. Если будет обнаружена липа — вы будете нести строжайшую ответственность.

Несмотря на это, все же удаление КОГАНА из отдела почему-то руководством тормозилось. И после этого неоднократно здесь на оперативных совещаниях КОГАН ставился в пример. И, видимо, после того, как ДОЛГУШЕВ получил сигнал из Наркомата, он меня спросил, как работает КОГАН. Я сказал, что это липач, надо его немедленно выгнать.

Тут опять получилось несчастье — выбросился из окна арестованный. Из-за этого удаление КОГАНА задержалось, было опасение, что он покончит самоубийством и т. д.

Вообще-то можно привести много фактов безобразных явлений, но я не хочу затягивать собрание. Здесь в прениях уже достаточно были вскрыты безобразные преступные приемы в нашей работе.

Вот этими безобразными методами работы мы — старые чекисты, если так можно нас назвать, несомненно, испортили и ту молодежь, которая пришла в наши органы.

Я помню, как ХАРИТОНОВСКИЙ смеялся над одним товарищем, который только придя в наши органы, был просто поражен и испугался такой обстановки.

Несмотря, что таких товарищей был не один, поскольку к нам пришли новые люди — коммунисты по мобилизации ЦК КП(б)У. Его как будто бы уволили.

ГОЛОС. Да, за то, что он испугался, его уволили.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] И это так смаковалось ХАРИТОНОВСКИМ. Многие товарищи пришли с партийной работы. Честные товарищи — они попали в такую обстановку и заразились этими безобразиями и так же их проводили в жизнь. Ведь вот сейчас выступает тов. АКИМОВ и говорит о СТУПАЧЕНКО. Не СТУПАЧЕНКО виноват, а виноват тот, с кем работал СТУПАЧЕНКО. СТУПАЧЕНКО без пяти минут оперативный работник, он работник ЗАГСа и недавно взят на оперативную работу. Таких, как СТУПАЧЕНКО у нас, наверно, найдется несколько десятков, которых мы испортили этими извращенными методами работы.

Сейчас это наглядно вскрывается, когда вплотную подошли к проверке следственных дел и проведению следствия в соответствии со статьями уголовнопроцессуального кодекса.

Конечно, в результате такой работы мы все наделали много серьезных ошибок. Не исключена возможность, что известная часть осуждена, возможно, и невинных людей в результате таких приемов работы.

Этим, конечно, пользовались вражеские элементы, которые пробрались в органы — типа УСПЕНСКОГО и их сообщники ВОЛКОВ и КОРКУНОВ. Я не знаю, арестованы эти люди или нет, так как я их не застал. Но считаю их сообщниками. Проверяя документы оперативной отчетности, которая выходила из 4-го отдела при КОРКУНОВЕ, из этой отчетности видно было, что там была липа. Был арестован один сионист 70 лет. Пишется докладная записка: «Вскрыта сионистская организация на Уманщине, охватившая такие-то районы с центром в Киеве». Разворачиваем следствие и это следствие развернули только с 70-летним сионистом, а докладная записка пошла Наркому. Таких записок, которые остались от КОРКУНОВА очень много.

Если говорить об агентурной работе, то агентурная работа в 4-м отделе в бытность КОРКУНОВА, мне кажется, почти не велась потому, что обнаружена исключительная запущенность, не только в работе с агентурой, но и в самом хранении дел агентурно-осведомительного порядка и запущенность всего оперативного учета, который является основным в нашей работе.

Сейчас, товарищи, я перехожу к вопросу об антисемитизме. Я здесь должен заявить, как сказал т. ЛОСЕВ, что я лично, как вероятно многие товарищи, и все мы до последнего времени никаких сигналов не имели по этому поводу. Для меня этот вопрос настолько новый и выплыл он только тогда, когда я получил два заявления от тов. ЦИРУЛЬНИЦКОГО и тов. ПОКОТИЛО. Этот вопрос настолько дикий, что даже стыдно говорить об этом на партийном собрании. Но из выступлений видно, что такая контрреволюционная линия была здесь на Украине в аппарате НКВД. Так получается сейчас, судя по выступлениям на партийном собрании НКВД УССР, и здесь, видимо, такая линия была.

Какими я располагал фактами? Два заявления и я разговаривал с БЕЛЯВЦЕВЫМ. И в присутствии т. ПОКОТИЛО говорил с БЕЛЯВЦЕВЫМ. Он мог сказать только то, что записано в объяснении. Неправильное было заявление тов. ПОКОТИЛО о том, что он может быть написал объяснение потому, что ходил по коридору целый день, ожидая приема, как у СПЕКТОРА журналисты. Сразу, как он вошел, мы начали разговаривать по этому вопросу.

Разговаривая с БЕЛЯВЦЕВЫМ у меня сложилось мнение, что он что-то крутит, также как и РЕВА, чего-то недоговаривает. Я не допускаю того, чтобы товарищи выдумали из своей головы и написали, что РЕВА говорил, а он не говорил. Есть пословица: «Что дыма без огня не бывает».

Теперь я скажу, что я сам ощущаю. Я не предполагал, что может быть какая- то линия антисемитского порядка. Я очень настойчиво требовал пополнения отдела людьми. Поскольку я пришел в отдел и народ стал уходить и, в конце- концов, я чуть ли не один остался. Особенно настойчиво я требовал укомплектовать 1-ое, 3-е и 4-е отделения. Поскольку тов. ЛОСЕВ, который сидел на 4-м отделении, числился, а работал в оперативно-следственной группе и, как мне стало известно, работать у нас он бы все равно не стал. Обращаясь к тов. ДОЛГУШЕВУ по вопросам пополнения кадров, я некоторых товарищей выдвигал, что я считал бы возможность взять такого-то, такого-то. Он мне сказал несколько раз, что надо на 3 отделение подобрать украинцев, а на первое отделение или русского, или украинца.

С МЕСТА. А на немецкое отделение — немца, а на польское — поляков?

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] Я не хочу сказать, что ДОЛГУШЕВ прямо сказал, что евреев не брать. Такого заявления со стороны ДОЛГУШЕВА я не слышал потому, что, если бы слышал такое заявление, я бы сейчас же сказал.

Я был свидетелем такого разговора, не помню с кем, тов. ДОЛГУШЕВА с КОЗЬМИНЫХ или с ЕМЕЛЬЯНОВЫМ. Речь шла о работниках финотдела. КОЗЬМИНЫХ хотел уходить, он говорит: «Уберите в финотделе всех торговцев. Их надо выгнать». Но не назвал фамилий, к кому это относится. Вот факты, которыми я располагаю.

В отношении заявления тов. ЗАЛЕССКОГО. Я не знаю — кто меня может обвинить в антисемитизме. Никогда в моей жизни этого не было. У меня есть товарищи по прежней работе евреи, большие друзья с которыми я и сейчас переписываюсь. И здесь, по-моему, ни один товарищ в отделе не скажет, что я с каким-либо предубеждением относился к евреям. И к евреям, и к украинцам, и русским, ко всем я отношусь одинаково. Если он хорошо работает — хорошо отношусь, плохо работает — поправляю.

Вот с тов. МЕЕРЗОНОМ. Я с ним очень серьезно говорил и он меня понял. Он мне сказал: «Даю слово, что я исправлюсь». Он сейчас исправляется. Тов. МЕЕРЗОН стал неузнаваемым в работе.

Относительно СПИНОЗЫ. Как было дело со СПИНОЗОЙ. СПИНОЗА все время хочет уйти из 4-го отделения в 3-е, а я не хочу его отпускать из 4-го отделения потому, что там нет людей. А СПИНОЗА — опытный работник в работе с агентурой, но он не хочет работать с молодежью. У него есть агентура из 3-го отделения. Сейчас, правда, у него всю агентуру 3-го отделения полностью должны забрать в 5-е отделение.

ГОЛОС. У него и сейчас есть.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] Но я сказал, чтобы забрать потому, что в 3-м отделении агентуры мало, а в 4-м отделении много. Таких заявлений, какие здесь приводил ЗАЛЕССКИЙ, у меня не было. Это неверно.

ГОЛОС. Я передал то, что мне сказал СПИНОЗА.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] Здесь есть КАМРАЗ, МЕЕРЗОН, ЗАЛЕССКИЙ, пусть скажут — замечали они в моей работе какую-нибудь линию похожую на антисемитизм.

Тов. АКИМОВ. Сегодня со мной говорил СПИНОЗА. Он сказал, что в свое время он говорил МЕЕРЗОНУ, а потом сказал ЗАЛЕССКОМУ, что он зашел к тебе в июне или в июле по вопросу своей работы и сказал, что он хочет работать в 3-м отделении. Ты, как говорит СПИНОЗА, заявил ему, что в 3-м отделении должен работать украинец. Он тебе заявил, что в 4-м отделении работать не может и будет вынужден уйти. Ты сказал: «Можете уйти».

Мне СПИНОЗА говорил несколько часов тому назад. Я его спрашиваю[:] или он [лишился?] твердой памяти и ума. Якобы ты ему еще сказал, что ДОЛГУШЕВ не согласится, чтобы он работал в 3-м отделении.

В то же время мне СПИНОЗА заявил, что с ним говорил ДОЛГУШЕВ и принял его довольно хорошо, расспрашивал по этому вопросу.

Тов. ЗАЛЕССКИЙ. Я не знаю почему МЕДВЕДЕВ пытается отрицать. Здесь вы сказали, что разговор такого порядка у вас был и, что со стороны ДОЛГУШЕВА были указания на 1-е и 3-е отделения посадить украинцев. Ведь СПИНОЗА говорил, что МЕДВЕДЕВ сказал, что капитан [Долгушев] не согласится, т. е. по существу тоже самое, что говорили ЛОСЕВУ.

Тов. МЕДВЕДЕВ. Я же не могу наговаривать. Возможно, что такой разговор был — не хочешь, пожалуйста, не работай. СПИНОЗА предъявлял массу претензий. Потом СПИНОЗА вообще болезненный человек. Его не сегодня-завтра придется освободить. Он часто болеет. Если мы подберем подходящего человека, СПИНОЗУ мы, конечно, освободим, тем более, что он неоднократно ставил передо мной вопрос, чтобы его освободили, так как он больной и что он устарел на работе.

Такие разговоры у нас с ним были, а не переводил я его из 4-го отделения исключительно потому, что не было людей. Там один МЕЕРЗОН сидел, а потом пришел КОВТУНЮК. Если бы там было достаточно людей, а в 3-м отделении меньше, я бы его туда перебросил. Поскольку СПИНОЗА не является гласным работником, я мог не спрашивать ДОЛГУШЕВА — переводить или не переводить.

Сейчас перехожу к состоянию работы нашей парторганизации.

Здесь очень много критиковали работу парткомитета и правильно критиковали. Критиковать нужно. Хорошая критика помогает в работе. Но нужно вам сказать, и вы, знаете, что парткомитет вы избрали ровно два с половиной месяца тому назад. Я должен сказать, что лично мое мнение, что парткомитет избран неудачно. Почему? ДОЛГУШЕВ все время занят, то в ЦК, то в Обкоме. Так что он не может уделить достаточного времени работе парткомитета. ЛОСЕВ — в Броварах, КЛЕЙМАН — в тюрьме, ПАВЛЫЧЕВ выбыл. Остаюсь я, БЕЛОВ и ЛУПЕНКО.

Конечно, такая разбросанность членов парткома не могла быть стимулом к налаживанию партийной работы.

Тут нужно или как-то этих товарищей собрать, или взять просто из рядовых товарищей, которые все время здесь находятся в Облуправлении. Причем нужно сказать, что парткомитет серьезно занялся выправлением недочетов в партийной работе, примерно месяц. А до этого все был организационный период.

Что мы получили от парткома НКВД УССР, когда оформились в самостоятельную организацию? Абсолютно ничего. Ни копейки денег, ни заведующего] парткабинетом. Только библиотеку свалили. На этом закончилось разделение имущества. Тогда, как парткомитет НКВД УССР имел 2-х зав[едующих] парткабинетом, освобожденного секретаря парткома и другой технический аппарат парткома.

Предпринимал ли парткомитет меры к тому, чтобы заполучить в свое время зав[едующего] парткабинетом, а потом инструктора — консультанта, поскольку заведующий] парткабинетом был упразднен? Мы несколько раз, и я лично, и тов. КЛЕЙМАН с тов. ЛОСЕВЫМ обратились к тов. ШАМРЫЛО, к тов. ЧЕРЕПИНУ, к тов. СЕРДЮКУ, к заведующему отделом агитации и пропаганды, там записывали на календаре. Но так как календарь перевертывается, по этому перевертывали число и опять забывали. А когда встречаешься снова обещают.

Возьмите, товарищи, помощь городского партийного комитета. Мы в план работы парткомитета включили на декабрь 3 лекции. И уже третий раз лекция не может состояться. Все время лектор занят. Обещают, приходит день — лектора нет. Второй раз лектору звоним, говорит, что я ничего не знаю. ДЕМЧЕНКО уверила нас, что на 13.XII.[1938 г.] с лектором есть договоренность и он будет. Договорились на сегодня. Утром лектор звонит, что не будет, так как занят. Вот отношение городского комитета партии. Не говоря уже о том, что на горкоме никто у нас в парторганизации никогда не был, никто не поинтересовался, как работает партийная организация Областного Управления. Тем более, что она только что организовалась и нужна была помощь на первых порах в налаживании партийной работы. Это неверно, тов. ШАМРЫЛО, что вы говорите, что ваши работники стеснялись ходить в нашу парторганизацию. Если бы Вы пришли, вам бы не запретили участвовать на собраниях, вы же секретарь горкома партии, или если бы пришел инструктор Горкома партии, его бы тоже никто не выгнал.

Тов. ШАМРЫЛО. Даже если бы запретили — я бы присутствовал. Предположим, было бы собрание полтора месяца тому назад — вы бы говорили об этих вещах? Никто бы не пискнул об этом. То, что мы плохо руководили, мы на себя принимаем. Но на себя не примем, что вся беда в том, что Горком не руководил. Никита Сергеевич на собрании парторганизации УГБ говорил, что мы виноваты, что плохо руководили, но кивать только на Горком, Обком и ЦК нельзя. Вы же парторганизация. Горком опирается на низовые парторганизации — на коммунистов.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] Если вы в Горкоме останетесь один, вы ничего не сделаете, пусть будет даже тысяча коммунистов.

Тов. ШАМРЫЛО. Если будет Горком, но не будет коммунистов, Горком ничего не сделает со своим аппаратом. Мы привлекаем сотни коммунистов помимо аппарата, мы опираемся на низовые организации на всю массу коммунистов.

[Тов. МЕДВЕДЕВ.] На оперативном совещании, когда присутствовал тов. ЧЕРЕПИН я поднимал вопрос, чтобы был освобожденный секретарь парткомитета в нашей парторганизации. И сейчас я выдвигаю этот вопрос. У нас коллектив коммунистов высокоразвитых, товарищи политически развиты, культурно тоже высокоразвитые люди, во всяком случае, у нас такой коллектив, которым нужно повседневно руководить и нужно руководство не между прочим, а руководство постоянное серьезное. У нас сейчас, если учесть товарищей, которые не взялись на учет, есть 90 коммунистов.

Товарищи, с той работой, которая возложена в наших условиях на секретаря парткомитета, честно заявляю, я не справляюсь. Тем более, что на моих руках очень солидный отдел, где я также должен вести работу, таким образом, чтобы не страдало дело. Если я буду вести работу так, что она придет в упадок — это будет не партийное дело.

Здесь некоторые товарищи пытались ставить вопрос таким образом, что надо распустить парткомитет, что надо снять секретаря. Это легко сделать. Но прежде чем снимать, надо помочь, а уж потом, уж если не выходит дело, если товарищ не хочет работать, тогда его снимают. Этому учит партия, этому учит тов. СТАЛИН, надо отстающим помогать. Я себя не отношу к тем, которые не хотят работать. Я хочу работать, но физически я не могу охватить всю работу в силу обстоятельств, которые я изложил.

Заканчивая свое выступление, я считаю, что перед нашим партийным коллективом — чекистов стоят такие задачи: во-первых, в соответствии с постановлением ЦК и Совнаркома по-большевистски, по-партийному выправить все недочеты, имеющие место в нашей чекистской работе. Вместе с тем, необходимо нам поднять партийную работу на должную высоту, приблизить парторганизацию вплотную к нашей основной работе. Чтобы не было такого положения, как было до сегодняшнего партийного собрания, чтобы парторганизация лезла буквально везде, чтобы парторганизация знала, что делается в Областном управлении и чтобы парторганизация могла своевременно реагировать на те или иные извращения или недочеты в нашей работе.

Мы, товарищи, серьезно должны поставить вопрос об организации партийной учебы, в соответствии с решением ЦК партии о пропаганде. Здесь вся парторганизация должна мобилизоваться на изучение истории партии, на овладение учения МАРКСА-ЭНГЕЛЬСА-ЛЕНИНА-СТАЛИНА.

Не менее важный вопрос — это воспитание молодых кадров, которые пришли и приходят в наши органы. Несмотря на то, что по этому поводу мы много говорили, конкретно очень мало делается. Отдел кадров выпустил этот участок работы со своих рук, а парторганизация также отошла в сторону от этого дела. Отдел кадров очень хорошо составил, в свое время, план лекций для молодых товарищей по чекистской работе, но этот план не выполняется и парторганизация, парткомитет должны будут в первую очередь этим вопросом заняться. Парткомитету нужно будет учебу, воспитание наших молодых товарищей взять в свои руки.

На основе широкого развертывания большевистской критики и самокритики, невзирая на лица, мы будем, несомненно, вскрывать все недочеты, все извращения и под руководством партии, под руководством тов. СТАЛИНА чекисты были и будут бить врага, так как учит нас партия и тов. СТАЛИН.

Сейчас, товарищи, разрешите ответить на пару выступлений некоторых товарищей. Во-первых, не правильно выступил тов. ЗИЛЬБЕРМАН, сказав о том, что парткомитет ставит непартийные вопросы на партийных собраниях. Это неверно. На собрании присутствуют коммунисты и знают, если бы ставили непартийные вопросы, то вероятно товарищи это сразу почувствовали бы и указали парткомитету.

Дальше тов. КУПКО назвал меня подхалимом. Когда называют подхалимом, нужно иметь факты. К кому я подхалим — к КУПКО что-ли? (Смех). Я не знаю таких фактов и никто таких фактов привести не может. Никогда в жизни я подхалимом не был и не буду. Это не соответствует и моему складу характера.

Теперь насчет аттестации ФРИДМАНА и МЕЕРЗОНА. Аттестации я дал такие, какие нужно дать. Аттестация — это не вечное дело. Сегодня товарищ плохо работает, а завтра начинает исправляться. Будет хорошо работать и получит аттестацию.

Я считаю, что ФРИДМАН должен был быть переведен в Оперуполномоченные. Человек 5 лет работает в органах и все время Помощником] Оперуполномоченного. Во всяком случае, его нельзя сравнить с некоторыми товарищами, которые недавно пришли в наши органы. ФРИДМАН может и следствие вести, может и с агентурой работать, может составить оперативный документ.

Я считаю, что я подошел правильно, но Отдел кадров подошел неправильно. Аттестацию я дал в сентябре и только после моего настойчивой постановки вопроса перед тов. ДОЛГУШЕВЫМ, не только о ФРИДМАНЕ, но еще и о других товарищах, этот вопрос в ноябре продвинули. Он стал оперуполномоченным. Два месяца это дело тянули.

Относительно тов. МЕЕРЗОНА. Когда я писал ему аттестацию — он еще не был секретарем комсомольского комитета. С тов. МЕЕРЗОНОМ я говорил очень серьезно. Он здесь может рассказать, какие претензии я к нему имел. Он признал, что действительно у него был холодок в работе и что он постарается это дело исправить.

Тов. ПЛОСКИН. Справка. Тут уже рассказывали и частью я знаю из слов других товарищей. Был вызван кто-то из руководства центрального аппарата и УСПЕНСКИЙ дал задание в течение трех ночей арестовать 3 000 человек. Я в то время был начальником «белого» отделения. По «украинскому» отделению [начальником] был ПРЖБЫТКО. Я сдал [дела-]формуляры [на «белых» фигурантов]. Это не удовлетворило. Тогда РАКИТА взял списки у АЛЬТЗИЦЕРА. Насколько я помню, это были оперодовские ленточки. Когда вводилась паспортная система, то Оперод что-то проверял.

Тов. ШЛЕПЧЕНКО, по-моему, не ответственно заявил, что у него большой учет. Там остался старческий состав — вице-губернатор или генерал, а ему 80-85 лет. Только название большое, что генерал. Этих не брали.

Затем не брали, если родственники белые за границей. Единственное, что за ними есть — это то, что они являются родственниками бежавших белых. Затем осталось несколько человек профессорского состава и крупных инженеров. За ними есть, что они принадлежали к офицерству и больше ничего. Больше ничего не было.

Тов. КАРАФЕЛОВ. А вчера т. КУПКО говорил, что какие-то материалы использовались.

[Тов. ПЛОСКИН.] Он же разъяснил, что это было взято у АЛЬТЗИЦЕРА.

ГОЛОС. У меня есть по этому вопросу справка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Требуется ли еще справка по этому вопросу?

ГОЛОСА. Нет.

Тов. ЛОСЕВ. По выступлению тов. ДОЛГУШЕВА получается, что то, что я говорил, абсолютно не было. Я прошу дать, справку т. МЕДВЕДЕВУ и вторую справку т. ТКАЧЕНКО, с которым говорил т. ДОЛГУШЕВ. Тогда не будет голословно.

Toв. ТКАЧЕНКО. Справка. 22-го ноября на оперативном совещании в клубе в разговорах о делах, проводимых УСПЕНСКИМ, был такой разговор, что в одной из областей была дана установка — выживать евреев из аппарата. Говоря по этому вопросу с тов. ФАЛЬКОВСКИМ, я думал, что коль скоро была такая линия — очевидно она проводилась и у нас. Из чего я исходил, когда сделал такое заявление тов. ФАЛЬКОВСКОМУ?

Во-первых, в свое время здесь был КОРКУНОВ и второй помощник его такой рябой, здоровый...

ГОЛОС. КОЗАЧЕНКО.

[Тов. ТКАЧЕНКО.] Да. На одном из оперативных совещаний ЯМПОЛЬСКИЙ, товарищи помнят наверно, выступил против неправильного руководства со стороны КОРКУНОВА и КОЗАЧЕНКО. На завтра этого ЯМПОЛЬСКОГО убрали, кажется, в Омск.

Второй факт, который вызвал у меня подозрение. Раз я зашел к тов. ДОЛГУШЕВУ и начал делиться, что Отдел кадров не утверждает мне кандидатуру на работника ВАЙНМАНА. Тов. ДОЛГУШЕВ заявил: «Откуда он — из Подола? Не берите. Все они торговцы». Так примерно было сказано.

Исходя из этого, у меня зародилось подозрение, что очевидно эта линия проводилась у нас. И когда тов. ЛОСЕВ позвал меня к себе, просил подтвердить разговор с тов. ФАЛЬКОВСКИМ, я ему так дословно рассказал. Причем я упомянул: в заявлении, которое мне показал тов. ЛОСЕВ, было написано, что якобы было сказано, что вражеская работа проводилась РЕВОЙ. Я абсолютно никаких фамилий лиц не называл, а эти два факта вызвали подозрение и я сказал, что, очевидно, эта линия у нас проводилась.

Тов. ЗАЛЕССКИЙ. К тому факту, о котором говорили ЛОСЕВ и ТКАЧЕНКО я хочу добавить, что получается линия отсебятины или у МЕДВЕДЕВА, или и МЕДВЕДЕВ, и ДОЛГУШЕВ знали об этом. СПИНОЗА заявляет, что он обратился к МЕДВЕДЕВУ с просьбой работать с агентурой. По 3-му отделению он десятки лет работает с агентурой и МЕДВЕДЕВ заявил, что этого сделать нельзя потому, что капитан не согласится. Так как с агентурой должен работать по национальности или русский, или украинец. Получается какая-то [политическая] линия.

Тов. ШЕХМАН. Я зашел к тов. РЕВЕ и сказал, что НОДЕЛЬМАН исправился и надо изменить характеристику. Никаких положительных характеристик я не давал.

С МЕСТА. Это хорошая характеристика.

Тов. ВАРАКОВ. Тов. ДОЛГУШЕВ в своем выступлении поставил вопрос, что дело КОРНИЛИШИНА он привел как доказательство того, что боролись с тем, чтобы не сажать лишних людей. И говорит, что если бы был не честный следователь, так отхватил бы протокол от КОРНИЛИШИНА. В то же время выходит, что честный следователь не записал контрреволюционных показаний КОРНИЛИШИНА, а когда через несколько дней я пришел на доклад с делом КОЛБАСЕНКО, то меня смешали с грязью вдвоем с ПАВЛЫЧЕВЫМ потому, что я поставил вопрос об его освобождении. Я и сейчас говорю, что КОЛБАСЕНКО зря сидит. КОЛБАСЕНКО — член партии с 1918 года, сын рабочего, сам рабочий, работал в органах ЧК-ГПУ-НКВД с 1919 года. Он не карьерист потому, что сидел столько времени в органах и находился на низовой работе. Он грамотный человек. У него имеется письмо от 1935 года, в котором он пишет, что ЛЮБЧЕНКО, ХВИЛЯ, ЯНОВСКИЙ, директор Киевской оперы, проводят определенную националистическую работу. В деле имеется заявление КОЛБАСЕНКО, что СЕВЕРИН, бывший начальник отдела кадров, — троцкист. И этому заявлению приложено две копии протоколов за 1926 и 1927 год из Тираспольской организации. Он пишет заявление в 1936 году или в начале 1937 года, что КАРЛСОН, оказавшийся врагом народа, является, по сути говоря, самозванцем, что он не является членом партии е 1905 года. Тоже разоблачающее заявление. КОЛБАСЕНКО в 1936 году пишет на бывшего начальника секретно-политического отдела [неразборчиво], что он является дезертиром Красной армии. Он пишет о ГРИГОРЬЕВЕ. Он, будучи арестован, на очной ставке рассказывает о вражеской работе КОЗЬМИНА — б[ывшего] начальника Отдела кадров. В деле КОЛБАСЕНКО имеются показания бывшего члена подпольной социал- демократической партии за 1917-1918 гг. на ст. Иннокентьевской. Есть заявление МИХНО, в котором МИХНО подтверждает, что КОЛБАСЕНКО был в подпольной организации. В деле КОЛБАСЕНКО имеется справка руководителя партийного отряда в Сибири о том, что он сын рабочего, участник задержания КОЛЧАКА, участник ареста французского генерала, сопровождал эшелон с золотом. В деле имеется, что КОЛБАСЕНКО, у которого семья голодала, не прилип к золоту, когда сопровождал целый эшелон. Что у КОЛБАСЕНКО компрометирующего? Имеется справка из Одессы о том, что в милиции имеется материал о том, что тесть КОЛБАСЕНКО подозревался в краже белья. Я навожу справку и оказывается, что тесть КОЛБАСЕНКО — преподаватель биологии и имеет, кажется, звание профессора. Разве он крал белье? В деле КОЛБАСЕНКО имеется сводка неизвестно из какого источника о том, что жена КОЛБАСЕНКО имела связь с ИГНАТОВЫМ и КНЯГНИЦКИМ, а какая связь — неизвестно. Тов. ДОЛГУШЕВ сказал: «Что вы не знаете, что его жена страдала слабостью [к мужчинам]?» «Так, — я говорю, — что за это не садят». (Смех). Жена КОЛБАСЕНКО в 1937 году умерла. ИГНАТОВ и КНЯГНИЦКИЙ расстреляны. Где же материалы о связях? Я по-партийному подошел к КОЛБАСЕНКО, так как он коммунист и я должен был раскопать объективно и ту, и другую сторону. Я когда пошел искать личное дело в Отделе кадров на основе чего писалась справка, то ничего не нашел. Нет протокола ТУКАЯ, двоюродного брата, на основании которого написана справка о том, что он арестован как шпион. Когда я пришел в Отдел кадров Украины, нашел справку, за подписью УСПЕНСКОГО «Откомандировать» и дело ушло в Москву. А вторая справка за подписью ДОЛГУШЕВА, составленная, кажется, ТАЛАЛАЕВСКИМ, с резолюцией УСПЕНСКОГО «Арестовать». То отослать, то арестовать. И арестовали человека, и я не могу найти протокола. В справке написано, что он не отрицает, что двоюродный брат был у него в 1927 году и в 1935 году проездом. В показаниях ТУКАЯ нет, чтобы он имел вражескую связь с КОЛБАСЕНКО. Так разве следовало меня так разносить, как вы меня, ДОЛГУШЕВ, разнесли?

Ребята же помнят — я не давно работаю в органах. Я задрожал, слезы полились, а теперь вы этим фактом оправдываетесь, приводите в вашу положительную сторону. Этого следователя вы также смешали с грязью.

Затем вы повторили, что по маловажному проступку. Семья у меня живет в 10 метровой комнатке. Я нахожусь в таких условиях, что даже не высыпаюсь дома. Мне нужно было пошить пальто и я в пять часов отлучился. Из-за того, что я не подчинился АКИМОВУ, меня вызвал ДОЛГУШЕВ и поставил так вопрос: «ВАРАКОВ, с тобой я уже говорю вторично — первый раз о КОЛБАСЕНКО, второй раз — по этому случаю».

ГОЛОС. Это уже выступление.

[Тов. ВАРАКОВ.] Я даю справку потому, что он выступает не искренно, криводушно, непартийно. Он член Верховного Совета. Мат из его уст не должен срываться. Вы представьте себе — от члена правительства, кандидата в члены ЦК КП(б)У, члена Бюро Обкома — грубый мат. Разве это шутки?

Он говорит: «Я вас предупреждаю, ВАРАКОВ, говорю с вами второй раз. Я вам не угрожаю, но я вам учиню неприятность, такую же, как КАНЦЛЕРУ».

Какую он учинил неприятность КАНЦЛЕРУ — я не знал, но когда навел справку, оказывается, КАНЦЛЕР был арестован. Вот вам неприятность. (Смех). Значит готовься и ты садиться.

Тов. ДОЛГУШЕВ. Вы говорите, а не знаете, что ко мне два раза в день приходит с жалобой на вас.

[Тов. ВАРАКОВ.] Кто приходит?

Тов. ДОЛГУШЕВ. И МАРЧЕНКО, и АКИМОВ.

[Тов. ВАРАКОВ.] Почему вы МАРЧЕНКО верите? Это неприлизанный барчук. МАРЧЕНКО — крайне неискренний человек.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Партийное собрание сейчас вряд ли разберет это дело. Есть предложение поручить этот вопрос разработать парткому и доложить партсобранию.

ГОЛОС. Вы скажите, что Вы вносите такое предложение, а не партийное собрание?

Тов. ШАМРЫЛО: Мы уже три вечера по 8 часов сидим здесь на партсобрании, обсуждаем решение Совнаркома и ЦК. Я думаю, что мы сегодня должны закончить. Мы уже подошли к концу и надо принять серьезное политическое решение, а не смазывать этого вопроса. Парткомитету придется разобрать ряд вопросов.

Тов. МАРЧЕНКО. Я прошу заявление тов. ВАРАКОВА разобрать на парткомитете.

Тов. ПОКОТИЛО. Я хочу сказать по своему заявлению. Получилось впечатление, что я получил сигнал об антисемитской, фашистской деятельности, я не пошел в кулуары. Это же не так — я подал заявление в парткомитет. Других случаев до подачи заявления я не знал. Получилось, что все это опровергают. Я не хотел в этом обвинить РЕВУ. Лицо, которое было непосредственным источником, БЕЛЯВЦЕВ, от которого я получил этот сигнал, на собрании отсутствует. Я заявляю это как коммунист, что ни единого слова я в своем заявлении не прибавил.

Прошу собрание реагировать на члена партии БЕЛЯВЦЕВА, который поступил неправильно.

[...]

Тов. ХОМУТЕЦ. Я говорил, что новых работников отправляли на район, но некоторые поняли, что я обиделся. Наоборот, я считал это большим повышением. Но дело не в этом, я хотел сказать, что нас послали на район, а агентурной работе не научили.

Тов. МАРЧЕНКО. Я прошу немедленно разобрать вопрос в отношении тов. ВАРАКОВА. Он ведет линию на освобождение всех арестованных. За месяц он не окончил ни одного дела. Тов. ВАРАКОВ разваливает работу 2-го отделения. Прошу проверить этот факт.

Тов. ТАЛАЛАЕВСКИЙ. У партийного собрания сложилось мнение, что все справки, составленные Отделом кадров являются фабрикацией тов. КИСЕЛЕВСКОГО и в результате этого людей сажали. Справки в Отделе кадров составлялись инспекторами. Составлял отдел кадров и если не была включена мелочь, как говорил т. ШЕЙНКМАН, справки возвращались, и человек не санкционировался [к увольнению].

Тов. ЛОСЕВ. Есть предложение вопрос МАРЧЕНКО и ВАРАКОВА передать на рассмотрение партийной группы. (Предложение принимается).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово для зачтения резолюции имеет тов. ЦИРУЛЬницкий.

Тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ. До зачтения резолюции, прошу дать полминуты для одной существенной справочки.

В день приезда ХАРИТОНОВСКОГО в 3-й отдел ко мне обратился секретарь 3-го отдела т. СВИРСКИЙ с таким заявлением: «У меня имеется протокол допроса одного арестованного шпика. В 1925 году он отправлялся закордон и привозил оттуда контрабандные товары. И эти контрабандные товары распределялись между РАТЫНСКИМ, РОГОЛЕМ и ХАРИТОНОВСКИМ.

Поскольку прибыл ХАРИТОНОВСКИЙ, мне ФРИДМАН передал этот протокол, чтобы он не попал к ХАРИТОНОВСКОМУ. Я пришел к СПЕКТОРУ и передал ему. Он спрятал к себе в кассы. Когда СПЕКТОР уехал и прибыл ПАВЛЫЧЕВ, я спросил ПАВЛЫЧЕВА, передал ли ему СПЕКТОР протокол и знает ли об этом протоколе ДОЛГУШЕВ? ПАВЛЫЧЕВ сказал, что он этот протокол получил, тов. ДОЛГУШЕВ в курсе дела. Таким образом, я к тов. ДОЛГУШЕВУ не пошел».

Тов. ДОЛГУШЕВ дал ХАРИТОНОВСКОМУ очень положительную характеристику, когда он ехал переводиться в действительные члены партии в Житомир. ХАРИТОНОВСКИЙ характеризовался как хороший, выдержанный работник. Эту характеристику мне показывал ХАРИТОНОВСКИЙ перед своим выездом на Дальний Восток. Вот вся справка.

Комиссия предлагает следующий проект резолюции. (Зачитывает).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Есть предложение принять резолюцию за основу. (Принимается за основу).

Тов. ВАРАКОВ. В отношении поощрений лиц, которые извращали ведение следствия, надо добавить, что лиц, которые старались добросовестно вести следствие тов. ДОЛГУШЕВ зажимал и угрожал арестом.

Тов. КАРАФЕЛОВ. Там, где записано в отношении дальнобойного оружия, которым должны руководствоваться по повышению своего идейно-политического уровня, вместо «изучать ЛЕНИНА-СТАЛИНА» добавить «МАРКСА-ЭНГЕЛЬСА-ЛЕНИНА-СТАЛИНА».

Второе, там, где идет вопрос об антисемитизме — не ссылаться только на ЛОСЕВА, а перечислить остальных товарищей, которые по этому вопросу выступали.

Третье, по вопросу молодых кадров — нужно конкретно указать об организации учебы.

Четвертое, в отношении ГОТКИСА, его надо включить поскольку о нем говорили немало.

Тов. КЛЕЙМАН. Справка по поводу добавления ВАРАКОВА. Тов. ДОЛГУШЕВ не мне лично говорил, что отправит в лагерь, но в присутствии тов. ВАРАКОВА, ПАВЛЫЧЕВ получил директиву поехать и предупредить меня, что если быстро не закончу дела — я поеду в лагерь. Факт такой имел место. Об этом факте я этими днями узнал от товарищей.

Тов. ХАИТ. Упоминали фамилию ЛИФШИЦА о том, что он может отменить партийное собрание.

Тов. КУПРИН. Вместо неправильных арестов, написать необоснованных арестов.

Тов. КЛЕЙМАН. Поручить парткомитету выяснить причины отъезда и по чьим указаниям уехал БЕЛЯЕВЦЕВ. Персонально о РЕВЕ вопрос перенести для решения на первичной организации партийной группы и парткомитета.

Тов. ШАМРЫЛО. Там есть пункт, в котором говорится — поставить вопрос перед вышестоящими организациями о снятии с работы тов. ДОЛГУШЕВА. Тут надо не так подходить. Кто читал, а, очевидно, все читали решение партии и выступление тов. СТАЛИНА на февральско-мартовском пленуме [1937 г.], где говорится, что прежде, чем решать вопрос о человеке, надо всесторонне проверить.

Я думаю, что нужно отмеченные ошибки оставить и написать: «Поручить парткомитету разобраться», а уже потом сказать, может тов. ДОЛГУШЕВ или не может оставаться в руководстве в дальнейшем. Мне кажется, что будет неправильно, если мы не разобравшись, будем принимать решение на партийном собрании.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Какие замечания есть по предложению тов. ШАМРЫЛО?

С МЕСТА. Раз ставится вопрос о занимаемой должности, так надо поставить вопрос, как о члене парткома.

Тов. ПАЩЕНКО. В связи с тем, что было два предложения в отношении тов. ДОЛГУШЕВА, первое — предложение комиссии и второе — предложение тов. ШАМРЫЛО, нужно будет проголосовать с тем, чтобы принять одно из этих предложений.

С МЕСТА. Тов. ШАМРЫЛО неправильно ставит вопрос. Вся парторганизация находится на собрании, каждый член партии выступал и приводил факты. Мне кажется, что выделять комиссии для проверки фактов не следует. Надо или вообще снять вопрос, или принять так, как ставит комиссия.

Тов. ШАМРЫЛО. Видите, товарищи, вопрос стал так: снимать или не снимать. Партийное собрание не будет снимать и не будет назначать. Начальника Областного Управления НКВД утверждает ЦК.

Я лично могу привести факты ошибок, которые допускались. Были случаи, когда, скажем, в той или другой организации вскрывается ряд безобразий. В разгаре застенной критики парторганизация выносит решение — парткомитет распустить, того-то освободить, того-то исключить из партии. Наломают дров, а потом приходится поправлять.

Я считаю, что надо еще подробно побеседовать с товарищами. Может быть надо ДОЛГУШЕВА исключить из партии, но надо разобраться. У нас есть парткомитет. Почему мы не можем поручить парткомитету разобраться с тем, чтобы решить вопрос на следующем партсобрании? А так мы можем впасть в ошибку, неправильно подойти к решению вопроса.

Я считаю, что будет правильно, если мы поручим парткомитету, учтя выступления, какие здесь были, ошибки, которые имел ДОЛГУШЕВ, разобраться в этом вопросе. Тогда партсобрание сможет обсуждать этот вопрос.

Тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ. Партийное собрание сейчас таким образом вопрос не ставит. Партийное собрание выносит свое мнение, и я считаю, что партсобрание после 3-х дневного тщательного разбора может иметь свое мнение, а как будет решаться вопрос — будет видно.

Из выступления ряда товарищей видно, что обвинение, выставленное против тов. ДОЛГУШЕВА, все-таки подтверждается. Если мы перенесем на парткомитет, парткомитет опять будет говорить по этим вопросам, потом партсобрание тоже опять будет говорить.

Я считаю, что мы можем сейчас решать вопрос. Если мы выносим предложение, что тов. ДОЛГУШЕВ не может обеспечить руководства Областным Управлением, это не значит, что ДОЛГУШЕВ снимается, но наше мнение должно быть.

Тов. ДОЛГУШЕВ. Тут есть целый ряд таких фактов, которые ни при каких обстоятельствах не могут подтвердиться — то, что прикрывал липогонов и т. д.

Или насчет КЛЕЙМАНА. Я впервые слышу такую постановку вопроса. Никто мне никогда не сможет доказать [этих обвинений].

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Есть предложение голосовать. Первое предложение комиссии. Второе предложение: «Учитывая ряд серьезных моментов, выдвинутых против тов. ДОЛГУШЕВА, партсобрание считает необходимым этот вопрос дорасследовать».

Вот примерно текст второго предложения. Кто за первое предложение, зачитанное тов. ЦИРУЛЬНИЦКИМ? Кто за второе предложение?

Результаты голосования — 16 за предложение комиссии и 42 за предложение тов. ШАМРЫЛО.

Таким образом, вопрос о тов. ДОЛГУШЕВЕ передается на проверку и расследование парткомитету и результаты должны быть доложены очередному партсобранию.

Какие еще имеются изменения и дополнения?

Тов. МЕДВЕДЕВ. С момента избрания парткомитета области арестов не было. Это относится к парткомитету НКВД УССР.

Тов. ШАМРЫЛО. Если этого не было, не надо записывать.

С МЕСТА. Часть работы парткомитета относиться, главным образом, к объединенному парткомитету УГБ Украины и области. Так что надо добавить там, где говорится, что были сигналы о зажиме самокритики, а парткомитет не расследовал, надо отметить, что парткомитет УГБ Украины и Области [этого не делали].

Тов. ШАМРЫЛО. И на Украине было на счет зажима самокритики, так что надо будет указать.

Тов. КАРАФЕЛОВ. В резолюции мы перечисляем ряд лиц, которые проводили вражескую работу. Там нужно указать, что материал в отношении этих лиц передать в соответствующие парторганизации — для разбора этих материалов. А в отношении товарищей, которые работают в Областном управлении НКВД — поручить парткомитету разобраться с этими материалами.

Toв. ВАРАКОВ. На собрании выступало ряд товарищей, которые говорили в отношении положения сотрудников, что мы работали круглые сутки, без выходных дней. Я считаю, что нужно будет записать в смысле бытовых условий работников, чтобы правовая сторона была сохранена, а то захотел начальник областного управления и отменяет на 4 месяца выходные дни и народ работает круглые сутки.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Есть предложение записать о заботе о людях, о культурных и бытовых условиях сотрудников.

Тов. МЕДВЕДЕВ. Я возражаю против формулировки «был на поводу у ДОЛГУШЕВА». Он тоже член парткомитета и я не мог быть у него на поводу.

Тов. КЛЕЙМАН. То, что МЕДВЕДЕВ не остро ставил вопросы, это бесспорно, но то, что тов. МЕДВЕДЕВ по ряду вопросов спорил с тов. ДОЛГУШЕВЫМ, в частности по вопросу о кадрах это не смягчает вины МЕДВЕДЕВА. Насчет «был на поводу» — это не отображает действительного положения.

[ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.] Есть предложение «на поводу у ДОЛГУШЕВА» изъять из резолюции.

Тов. ЗАЛЕССКИЙ. Тов. МЕДВЕДЕВ выступил с заявлением, что он обращался к тов. ДОЛГУШЕВУ по вопросу о кадрах и получил установку, что на 1-е и 2-е отделение надо посадить или русского, или украинца. Он как секретарь парткомитета чувствовал, что это неправильно, но не поднимал этот вопрос.

Тов. УСТИНОВ. Товарищи, я считаю, что будет неправильно, если мы начнем все увязывать. Что значит «был на поводу»? Во-первых, мы не установили в отношении ДОЛГУШЕВА, что он является таким человеком, что быть на поводу у него является безобразным явлением. Сотрудники — члены партии говорят, что между ДОЛГУШЕВЫМ и МЕДВЕДЕВЫМ не было дружественных отношений. Я предлагаю это слово «на поводу» исключить. У МЕДВЕДЕВА есть собственные ошибки и надо записать то, что есть.

С МЕСТА. Товарищ МЕДВЕДЕВ говорил о том, что на такое-то отделение нужно поставить украинца. На предыдущем собрании тов. МЕДВЕДЕВ сказал, что ПРОСТОТА лодырь. Говоря с ПРОСТОТОЙ, он мне заявил, что между тов. ДОЛГУШЕВЫМ и тов. МЕДВЕДЕВЫМ крепкий контакт существует и жмут на меня. Я получил путевку и наверно в область не вернусь потому, что загрызут меня.

Тов. ШАМРЫЛО. Я думаю, что этот пункт нужно будет таким образом записать: «Секретарь парторганизации тов. МЕДВЕДЕВ не вел достаточной борьбы со всеми извращениями, которые были, не остро ставил вопрос перед начальником управления». Мы говорим — шел на поводу у врага. На поводу у кого? У ДОЛГУШЕВА? Тов. ДОЛГУШЕВ начальник управления, член партийного комитета, а мы в предыдущем пункте договорились, поручить парткомитету расследовать эти вопросы и вынести на обсуждение очередного партсобрания. Я считаю, что этот вопрос нужно так сформулировать, что «тов. МЕДВЕДЕВ не вел борьбы, не остро ставил вопросы в части [пресечения] безобразий».

Тов. МЕДВЕДЕВ. Я считаю не серьезным заявление тов. ПЛОХОГО. С тов. ПРОСТОТОЙ у нас очень хорошие взаимоотношения. С ДОЛГУШЕВЫМ у меня никаких крепких, как называет тов. ПЛОХОЙ, отношений не было. С ДОЛГУШЕВЫМ я никогда не выпивал.

Но что получается? Выходит, что я не могу к нему зайти потому, что если немного дольше задержался, значит что-то делал.

Теперь по заявлению ЗАЛЕССКОГО. Я человек на Украине новый и для меня это дело не понятно. Причем, это относится к тому времени, когда я не был секретарем парткомитета. По этому поводу я говорил с ЛАПСКЕРОМ. Тов. ДОЛГУШЕВ мне сказал спокойно: «Подберите на это отделение украинца».

ГОЛОС. Я за свое выступление в отношении ПРОСТОТЫ отвечаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Кто за формулировку, предложенную комиссией?

Кто за предложение, внесенное тов. ШАМРЫЛО, выбросить слова «на поводу у ДОЛГУШЕВА», а поставить о недостатках работы тов. МЕДВЕДЕВА, что он не исправился и т. д. {Абсолютное большинство). Еще есть какие замечания?

Тов. КРЕЩАНОВСКИЙ. По вопросу об Иване БАБИЧЕ, присвоении БАБИЧЕМ вещдока и т. д. Этот вопрос в свое время был смазан парткомитетом НКВД УССР. Очевидно, потому, что часть людей освобождаем, а вещдоков нет.

Тов. КАРАФЕЛОВ. Товарищи, я помню, в 1937 году БАБИЧА исключили из партии за то, что он подменил ценное ружье стоимостью в 2000 рублей на шомполку. Причем хотел подвести другого товарища — следователя — подложил ему другое ружье в чехол. Но тот «смыкитил» и потребовал: «Открой чехол». Выявил, что подложено другое ружье.

Было заявлено ПОКОТИЛО по случаю самоубийства КУЛЯКИНА — начальника Переяславского райотделения. В чем в значительной части был повинен БАБИЧ. Причем, каким образом был восстановлен БАБИЧ. Он сам хвалился, что его вскоре вызвал к себе ЛЕПЛЕВСКИЙ, поговорил с ним и дал приказание — восстановить в партию. Парткомитет с мнением ЛЕПЛЕВСКОГО посчитался и этот вопрос смазали. Я считаю, что сейчас нужно будет парткомитету этот вопрос расследовать.

Тов. КЛЕЙМАН. Не так давно разбиралось дело БАБИЧА в Горкоме партии. Он был в начале исключен первичной организацией, а потом это решение было подтверждено парткомитетом. Члены парткомитета, которые вносили предложение об исключении БАБИЧА из партии — СОКОЛОВ и КОЗЬМИН, на втором заседании парткомитета опять подняли этот вопрос. И вопрос был пересмотрен. БАБИЧУ был вынесен строгий выговор. Этот строгий выговор был утвержден собранием и Горкомом.

Первичная парторганизация в состоянии дополнительно рассмотреть вопрос о БАБИЧЕ.

ГОЛОСА. Правильно.

ГОЛОС. Я присутствовал на Горкоме, когда разбирался вопрос в части ружья. Сейчас БАБИЧ, в порядке апелляции, обжаловал и из Горкома в парторганизацию поступило отношение с заявлением БАБИЧА о том, чтобы парторганизация дала ему характеристику на предмет снятия с него выговора. Здесь, безусловно, проявляет активность Горком партии.

Тов. ТАЛИС. Он оружие заменил, просто сделал.

ГОЛОС. Подлог.

[Тов. ТАЛИС.] Да, подлог, причем сам БАБИЧ сказал, что он сделал подлог. Здесь говорили, что он признал свою ошибку. В Горком партии он представил справку, что якобы ему было разрешено обменять ружье. На основании этого Горком исключил пункт относительно оружия. Я считаю, справка из Комендатуры была выдана неправильно. Этот вопрос надо будет разобрать. Он эту справку подсунул на бюро горкома.

Тов. МЕДВЕДЕВ. Строгий выговор утвержден БАБИЧУ Обкомом. Из Обкома прислали его заявление, где он просит снять с него взыскание.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Есть предложение передать этот вопрос в первичную парторганизацию с тем, чтобы разобрать его от начала до конца. (Принимается).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Какие есть еще предложения?

Тов. ПАЩЕНКО. Товарищи выступали о том, что надо поставить вопрос перед Горкомом партии о том, чтобы у нас был освобожденный секретарь партко- митега. С первой частью предложения я согласен, а вот второй части, где говориться о снятии тов. МЕДВЕДЕВА — заменить постановкой вопроса перед Горкомом партии об освобожденном секретаре парткомитета.

Тов. СИДОРЕНКО. Есть устав, где предусмотрено при каком количестве членов партии можно иметь освобожденного секретаря. У Вас количество коммунистов приближается к этому и специального решения незачем выносить. Мы сами решим это.

Тов. ШАМРЫЛО. Решение первичной организации в данном случае не нужно. У нас есть парторганизации, которые имеют меньшее количество коммунистов, но коллектив рабочих до 3-х тысяч человек и мы ставим в отдельных случаях вопрос перед ЦК, чтобы разрешили это дело.

Мы советовались с тов. СИДОРЕНКО и на ближайшем Бюро обсудим этот вопрос.

Тов. КАРАФЕЛОВ. Я думаю, что не помешает, если партийное собрание запишет — просить Горком партии дать освобожденного секретаря.

И второе. Товарищи выступали и говорили о том, что у нас нет штатного пропагандиста, мы несколько раз ставили вопрос перед Горкомом партии об этом. По-моему, сегодня надо записать в резолюции, чтобы Горком партии это дело ускорил и дал нам штатного пропагандиста.

Тов. КЛЕЙМАН. Есть предложение написать: «Просить Горком партии о выделении кандидатуры на платного пропагандиста и поднять вопрос перед ЦК КП(б)У о выделении освобожденного секретаря».

Тов. ШАМРЫЛО. Для вашей организации ЦК не утвердит двух платных работников, а потом вы скажете, что записали, а Горком не выполнил. У вас 90 коммунистов. А если бы даже было 120-130 человек, все равно ЦК не утвердит. Если у вас есть ставка, мы пришлем человека на пропагандиста, но секретарей мы берем на партийный бюджет. Мы можем поставить вопрос перед ЦК о секретаре, но когда мы поставим вопрос о двух освобожденных работниках — ЦК не утвердит.

Тов. КЛЕЙМАН. Речь идет только об одном освобожденном секретаре, а для штатного пропагандиста уже ставка утверждена ЦК ВКП(б). По этому речь может идти только о человеке, а не о ставке.

Тов. ШАМРЫЛО. Мы поставили вопрос перед ЦК КП(б)У об освобожденном секретаре парторганизации Дарницкого мясокомбината, где имеется коллектив в 2 700 человек, но там 70 коммунистов и нам этого не разрешили.

С МЕСТА. Товарищ ШАМРЫЛО неправ. Это будет зависеть от того как Горком и Обком партии поставят вопрос перед ЦК. Исключение всегда допускается и средства найдутся. Если учесть особенности работы нашего коллектива и постановление ЦК ВКП(б), говорящее о недостатках в наших органах, то, безусловно, работника утвердят, но надо, чтобы тов. ШАМРЫЛО, как секретарь горкома покрепче поставил этот вопрос.

Тов. СИДОРЕНКО. Мне кажется, что товарищи принципиально неправильно ставят вопрос. У нас получается, что партийную работу могут проводить только освобожденные работники. Это неправильно. У вас получается так, что раз не было освобожденного секретаря, значит и работы не было. У вас крепкий высококачественный коллектив и мы вправе требовать, чтобы мы помогали парткомитету. Ставить вопрос, что это зависит от того, с душой или без души будет поставлен вопрос — это несерьезно.

Тов. КЛЕЙМАН. Есть предложение голосовать о том, чтобы горком дал нам человека на платную ставку, которая утверждена ЦК партии, и поставил бы вопрос в отношении определения нам единицы освобожденного секретаря. (Принимается).

Тов. МАКЛЮЧЕНКО. Говорили о том, что у нас много новых работников и парткомитет не занимался бытовыми условиями. Парткомитет не знает какое возмущение имеется, в частности у новых работников. Работник здесь работает, вещи — на станции, а семья — в другом районе. Это серьезный вопрос и отражается на работе. И горкому, и парткомитету нужно заняться этим вопросом потому, что для нас это жизненный вопрос.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нужно только обязать парткомитет побыстрее продвинуть этот вопрос. Какие еще есть дополнения и изменения? Кто за то, чтобы резолюцию с внесенными дополнениями принять в целом? Кто против? Кто воздержался? (Нет)

Тов. ПАЩЕНКО. У меня есть справочка, относящаяся к партсобранию, которое было перед этим.

На прошлом партсобрании при обсуждении решения ЦК ВКП(б) о задачах пропагандистской работы, в связи с выходом Краткого курса истории ВКП(б), я выступил и говорил о тех ошибках, которые были в этом допущены, когда Ленинизм отдельно отрывался от Марксизма изучали в учебных заведениях, кружках и т. д. Потом я сказал, что Ленинизм — это есть Марксизм, что Марксизм делается основой Ленинизма, что Ленинизм — это есть продолжение Марксизма.

После моего выступления выступил тов. ДОЛГУШЕВ и сказал, что такое определение Ленинизма, что Ленинизм есть продолжение Марксизма, является троцкистской формулировкой.

Я тогда не выступил потому, что не имел под руками точного определения Ленинизма, решил проверить по «Вопросу Ленинизма», как там формулируется этот вопрос. Товарищ СТАЛИН в первой теме «Вопросов Ленинизма» говорит: «И так Ленинизм есть дальнейшее продолжение и развитие Марксизма».

С этим определением Ленинизма у меня получается маленькая неточность, т. е. два слова я не договорил, но формулировка, которую я высказал, никак не является троцкистской формулировкой. Товарищи тогда поддержали ДОЛГУШЕВА. Я говорю, что тов. ДОЛГУШЕВ неправ не в качестве обвинения, а в качестве справки. Я хочу сказать, что прежде чем обвинить человека в троцкизме, нужно самому знать Ленинизм.