Снижение американского экономического роста, несмотря на продолжающиеся инновации

Перевод: Максим Дмитриев

Оглавление

Введение  

Два этапа замедления роста  

Рождаемость, смертность, ожидаемая продолжительность жизни и иммиграция                                         

Занятость экономически активного населения  

Влияние неравенства на рост доходов                 

Образование и рост производительности труда      

Роль инноваций в замедлении роста производительности  

Альтернативные интерпретации причин снижения экономического роста

Заключение

1.Введение

Быстрый экономический рост, начавшийся вместе с Промышленной революцией — важнейший результат развития человечества, нашей экономической истории.

Стивен Бродберри с соавторами (Broadberry et al. 2015), тщательно изучив историческую статистику, подтвердили старую клиометрическую истину — до 1700 года в Великобритании практически отсутствовал рост доходов на душу населения. С 1270 по 1700 доход прирастал темпами всего в 0,2% за год. Однако, приблизительно с 1750 года экономический рост ускорился — по ряду причин, описанных Джоэлем Мокиром в “соседней” статье (Mokyr 2018).

Экономические историки предпочитают изучать историю, которая отстоит от нас на значимом удалении, на 40-50 лет и далее, вглубь веков. Поэтому историки уделяют мало внимания современному замедлению экономического роста.

Замедление, начавшись в развитых странах с 1970-х годов, стало особенно выраженным в последнее десятилетие. В статье я рассмотрел возможные причины снижения темпов экономического роста в развитых странах Восточной Азии и Западной Европы, но основное внимание я уделил Соединенным Штатам.

Один из важнейших факторов американской экономической истории — темп экономического роста. С 1970-х устойчивый прирост в темпах сменился столь же устойчивым падением.

Больше полувека прошло с момента, когда Соломон Фабрикант обратил внимание читателей на ускорение роста производительности, начавшееся около 1920 года. В введении к работе Кендрика “Тенденции [Тренды] производительности в Соединенных Штатах” (Kendrick’s 1961) Фабрикант писал, что “Изменение тренда [роста] после Первой мировой войны — один из самых интересных фактов, нам известных. Нет и малейших сомнений.... что темпы роста производительности труда, наблюдаемые нынешним поколением, существенно выше тех темпов, которые имели место быть за четверть века до Первой мировой войны” (Fabricant, 1961, p. xliii).

Шестидесятые, в первый год которых опубликовали книгу Кендрика, при ретроспективной оценке, стали последним из пяти “замечательных” десятилетий, в которых ВВП США рос быстрыми темпами. Сам валовый продукт прирастал почти на 4% в год, а производительность труда — темпами, близкими к 3% в год^[1]. С 1970-х американская экономика замедлилась, в два этапа: с 1970 по 2006 и с 2006 по настоящее время. В совокупности, оба этапа привели к снижению темпов роста реального ВВП: если в 1920-1970 годах экономика росла на 3,7% в год, то в 2006-2016 темп составил только 1,4%. И,  воспользуемся словами Фабриканта, “нет и малейших сомнений” в реальности спада.

В дебатах о будущем экономического роста в США преобладает мнения оптимистов, идеи о неминуемом наступлении четвертой Промышленной революции. Однако, такое внимание к будущим технологиям — это довольно узкий взгляд на “механизмы” работы экономического роста. Рост производительности зависит не только от инноваций, но и от темпов роста физического и человеческого капитала. А от демографии и неравенства зависит, как будет перераспределяться доход от роста производительности, для отдельных лиц и домохозяйств.

Эту статью я начинаю с предположения, что важен и рост ВВП, и рост производительности, причем последний не стоит рассматривать отдельно от валового продукта. Более медленный рост ВВП дает нам меньше ресурсов для решения проблем национальной экономики, включая шаткость современного образования, стареющую инфраструктуру и надвигающийся дефицит финансирования социального обеспечения и медицинской помощи (Medicare).

Далее, я обращаю внимание читателя на демографию - включая смертность и продолжительность жизни - и неравенство, как факторы, вносящие вклад в снижение экономического роста. Неравенство не просто сдерживает экономический рост. Неравенство может препятствовать росту благосостояния людей, даже когда производительность труда растет постоянными темпами. Продолжительность жизни и неравенство — факторы, которые можно изучать по отдельности. Но можно и комбинировать их, как сделали Джонс и Кленоу, создав четырехкомпонентный расширенный индекс благосостояния потребителей (Jones and Klenow 2016)^[2].

После рассмотрения демографии и неравенства дополнительно рассмотрим “замедление” в образовании. В прошлом веке быстрый рост образования привел к быстрому росту производительности. Сейчас замедление образования, напротив,  стало источником - одним из - замедления роста производительности.

Демография, неравенство и образование снизили бы реальный рост ВВП, даже если влияние инноваций на производительность оставалось бы постоянным. Однако, рост производительности труда замедлился даже сильнее, чем это можно объяснить снизившимся вкладом образования. Если в 1920-1970 годах производительность росла на 2,8% в год, то в 2006-2016 темп прироста замедлился до 1,0% .

От образования —  к другим источникам замедления производительности. Попробуем объяснить  парадокс между ростом инновационной деятельности, измеряемой в выдаче патентов, и ростом производительности в прошедшее десятилетие. Последнее, пожалуй, можно считать самым медленным десятилетием, в сравнении с любым другим, в американской истории — из тех десятилеток, для которых есть подробные данные.

Я, при этом, отнюдь не утверждаю, что все полезное уже изобретено. Скорее, третья (цифровая) Промышленная революция достигла стадии зрелости, и текущие инновации меньше влияют на рост производительности, в сравнении с десятилетием 1996-2006 годов.

Наконец, мы рассмотрим гипотезу о близящемся “взрыве” роботизации и инновационного развития ИИ, которые уничтожат много рабочих мест.

После чего останется рассмотреть те возможные объяснения неутешительного роста производительности, которые выходят за рамки воздействия инноваций — а именно подчеркнутые в Gordon 2016 недостаточные инвестиции и неверное исчисление экономического выпуска.

2.Два этапа замедления роста

Таблица 1. Анатомия замедляющегося экономического роста США (темпы роста, в процентах за год)

	1920–1970	1970–2006	2006–2016	(1)-(2)	(2)-(3)
	1	2	3	4	5
Выпуск (производство)	3.71	3.17	1.35	− 0.54	− 1.82
Выпуск, в час	2.82	1.75	0.97	− 1.07	− 0.78
Отработанные часы	0.89	1.42	0.38	0.53	− 1.04
Часов, на человека	− 0.36	0.00	− 0.62	0.36	− 0.62
Население старше 16 лет	1.25	1.42	1.00	0.17	− 0.42
Производительность, на человека	2.46	1.75	0.35	− 0.71	− 1.40

Источники: данные за 1920-2006 — среднегодовые показатели. Для 2016 данные взяты по четвертый квартал. Данные за 1950-2016 гг. по выпуску — среднее от реального ВВП и реального валового национального дохода, из данных Бюро экономического анализа. Часы работы взяты из неопубликованных временных рядов Бюро трудовой статистики по рабочим часам для всей экономики. Часы для населения старше 16-ти — данные из опубликованных временных рядов Бюро трудовой статистики. Для 1920-1950-х выпуск посчитан по реальному ВВП  из статистики Бюро экономического анализа, с привязкой расчетов по реальному ВВП в 1929-м, в Gordon 2012, таблица А-1. Часы работы в 1920-1948 годах взяты из Kendrick 1961, таблица A-X. Население за тот же период — подсчитано по численности населения в Historical Statistics of the United States, таблица Aa7.

Компоненты замедления роста ВВП с 1970 года приведены в таблице 1. Чтобы понять долгосрочные тенденции - и избежать влияния взлетов и падений бизнес-циклов - темпы роста рассчитаны по контрольным годам, с примерно одинаковым уровнем безработицы^[3]. Темпы роста реального ВВП незначительно замедлились, с 3,71% в 1920-1970 годах, к 3,17% в 1970-2006. Как показано в столбце 4, это замедление, на 0,54%, связано с замедлением в приросте производительности (-1,07%), которое частично компенсировал прирост отработанных часов  (+0,53%). Прирост отработанных часов, за 1920-1970-е, в свою очередь, отражает рост, на 0,36%, отработанных часов на душу (в основном, из-за увеличения доли женщин в составе рабочей силы) и прирост населения, на 0,17%, пополнение рядов рабочей силы поколением “бэби-бумеров”.

Далее, темп роста упал: с 3,17% в 1970-2006 годах к 1,35%, в 2006-2016 годах. Замедлился прирост в отработанных часах (-1,04%), из-за демографических изменений. Замедлился прирост производительности (-,078%). При этом падение прироста в отработанных часах больше отразилось на темпах ВВП, чем проблемы с производительностью.  Замедление прироста в отработанных часах, в свою очередь, распадается на падение прироста в рабочих часах на душу (-0,62%) и на снижение демографического прироста населения (-0,42).

Если сравнить рост производительности и производства, на душу, мы увидим интересный контраст. Внимание к столбцам (4) и (5): производство на душу, в часах, упало сильнее (-1,07%) в первый этап замедления экономики, чем во втором (-0,78%). У производительности обратная динамика: на втором этапе рост производительности упал сильнее (-1,40%), чем на первом (-0,71%). В целом, производительность на душу демонстрирует ошеломляющее семикратное снижение: с роста в 2,46% за год, в 1920-1970-х, к всего лишь 0,35% в год, в 2006-2016 годах.

3.Рождаемость, смертность, ожидаемая продолжительность жизни и иммиграция

Как показано в таблице 1, важный источник замедления роста экономики, после 2006 — резкое сокращение отработанных часов. Падение темпов демографического прироста объясняет до 40% этого замедления.

Обычно, при не самом пристальном изучении экономического роста, населению и его демографической динамике уделяют меньше внимания, в сравнении с ростом доходов на душу населения. Но есть, по крайней мере, два канала, через которые замедляющийся прирост населения влияет на благосостояние. Во-первых, замедлившийся прирост новых работников сокращает инвестиции в новую технику и здания, в которых воплощаются научные инновации. Во-вторых, при фиксированном пенсионном возрасте и увеличении средней продолжительности жизни, замедление демографического прироста ведёт к увеличению зависимости пенсионеров от молодых работников. Что влечет за собой уже рост фискального бремени, увеличение стоимости пенсий и пособий для пожилых.

Снижение прироста населения — производная от рождаемости, смертности и иммиграции. Движение показателей рождаемости и смертности можно считать своеобразным отражением проблем американского общества, которые я предпочитаю называть “социально-экономическим распадом” (socioeconomic decay). С 2007 по 2015 годы коэффициент рождаемости в США снизился с т.н. коэффициента замещения, 2,1, до коэффициента 1,8. Новое значение коэффициента — следствие и “зеркало” тех препятствий, с которыми сталкиваются молодые американцы^[4].

Отчасти социально-экономический распад выражается в резком сокращении числа новых браков, для лиц в возрасте 25-34 лет, с полным высшим образованием: с 85% в 1965 г. до 45% в 2010 году. Новых браков меньше и у получивших степень бакалавра: 77% в 1965 году против 52% в 2010 году^[5]. Причины уменьшения — закрывающиеся предприятия и стагнация заработной платы, в совокупности подорвавшие возможности многих молодых мужчин устроиться на высокооплачиваемые и устойчивые рабочие места. Теперь эти мужчины  менее “привлекательны”, как партнеры для брака. Сами женщины также стали более независимы, по мере того, как для них открывались новые возможности на рынке труда.

Бремя погашения студенческого кредита — другая причина, по которой многие выпускники университетов предпочитают возвращаться под сень родительского крова, откладывают создание домохозяйств, отсрочивают вступление в брак, рождение и воспитание детей.

Прирост населения также упал из-за обращения вспять исторической тенденции улучшения условий жизни и снижения уровня смертности, для некоторых демографических групп. Как показали Кейз и Дитон в недавней работе (Case and Deaton 2017), уровень смертности белых в возрасте 35-54 лет, окончивших высшую школу (high school), или с незаконченным средним образованием, неуклонно возрастал с 1999 по 2015 годы. В таблице 2 я привел позаимствованное у Кейз и Дитона сравнение демографических подгрупп в возрасте 50-54 лет в США, с аналогичными возрастными группами из других развитых стран. Авторы показывают контраст между показателями смертности белых, черных и испаноязычных американцев.

Таблица 2. Ежегодные темпы изменения (роста) уровня смертности в возрасте 50-54 лет, по подгруппам США и отдельным странам, 1999-2015 годы

Демографические группы в США	Процентов за год
Белые не-испанцы, со средним (high school) и неоконченным средним образованием	1,6
Белое не-испанское население, в целом	0,5
Черное не-испанское население	-2,3
Испанское население (hispanic)	-2,1
Десять европейский наций	-2,1
Канада	-1,1
Япония	-2,2

 

Источник: Case and Deaton 2017, таблицы 1 и 2. Десять европейских наций — это Дания, Франция, Германия, Ирландия, Италия, Нидерланды, Испания, Швеция, Швейцария и Великобритания.

Уровень смертности среди белых со средним образованием растет, на 1,6% в год. Уровень смертности белых “вообще”, без градаций по образованию, растет на 0,5%. У чернокожих и испаноязычных американцев, напротив, уровень смертности снижается. И эта тенденция - к росту уровня смертности среди менее образованных белых американцев - контрастирует с устойчивым прогрессом в снижении смертности в 1999-2015 годах в десяти европейских странах, Канаде и Японии.

Анализ различий между демографическими группами в США, между демографическими группами по странам, подчеркивает значимость явления, которое Кейз и Дитон, по результатам исследования, назвали “смертью от безысходности”. По мнению моих коллег, “смерть от безысходности” — это растущее число самоубийств и смертей от последствий наркозависимости (опиоидные наркотики, алкоголь) среди белых американцев с законченным и незаконченным средним образованием. Смертность от наркотиков, алкоголя и самоубийств для людей в возрасте 35 лет и свыше, увеличилась с 30 смертей на 100 000, для родившихся в 1960 году, к 110 на 100 000, для родившихся в 1980 году^[6].

Кейз и Дитон пришли к выводу, что причины “смертей от отчаяния” — неуклонное ухудшение, с начала 1970-х, возможностей трудоустройства, для лиц со средним или незаконченным средним образованием. Причины всё те же, что и для уменьшения числа новых браков: проблемы с занятостью, закрытие заводов в результате глобализации, увольнения из-за роботизации труда, сокращение заработной платы по мере исчезновения профсоюзов.

Данные по смертности белых американцев в последние 15 лет перекликаются с данными долгосрочной эволюции показателя ожидаемой продолжительности жизни (далее ОПЖ). В таблице 3 отражены выборочные данные по  годам, с 1961, с ОПЖ при рождении в США, пятнадцати европейских странах, Канаде и Японии. Пятнадцать европейских стран — это страны-участники Европейского Союза, до его расширения, в 2004-м. В первом столбце, для 1961, видно, что ОПЖ в Штатах была выше, чем в европейских странах и Японии, слегка отставая от Канады. Но, с годами, улучшения в показателе ОПЖ в США замедлялись, и к 2015 году ОПЖ в США, в среднем, на 4,0 года отставала от других стран из выборки. В 2015 году ОПЖ в США фактически снизилась на 0,1 года, в сравнении с 2014-м, выбившись, пусть на время, из долгосрочной тенденции десятилетий прогресса.

Медленные темпы роста ОПЖ в Америке отчасти отражают растущую бифуркацию в смертности для людей с разными уровнями дохода и образования. ОПЖ для мужчин, родившихся в 1930-м году, в возрасте 50 лет и из нижнего квинтиля распределения доходов, составила 26,6 года. А вот у мужчин из того же квинтиля, но родившихся в 1960-м, продолжительность жизни ниже —  26,1 года. Для мужчин из высшего квинтиля распределения дохода показатели ОПЖ составили 31,7 и 38,8 года, соответственно. Разрыв в ОПЖ между верхним и нижним квинтилями распределения дохода вырос с 5,1 года до колоссальных 12,7 лет. Кроме разницы в доступных годах жизни, разрыв в доходах ведет и к высокому и всё растущему неравенству, выраженному в годах, в течение которых различные группы живут, получая социальные пособия (Social Security) и медицинское обслуживание (Medicare)^[7].

Помимо рождаемости и смертности, прирост населения также зависит от иммиграции. Современная иммиграция — еще один источник замедления роста населения. С учетом легальной и нелегальной иммиграции, ежегодный рост числа иностранцев, проживающих в США, сократился с 1,1 миллиона в 1990-2000 годах до 630 000 в 2010-2016 годах, или с 0,37% населения до всего 0,20% (Frey 2017, таблица 1). Ужесточение пограничного контроля и снижение рождаемости в Мексике сократили число нелегалов, которые пытаются въехать в США. А высокий уровень безработицы в США, в 2009-2014 годах, и улучшение экономического положения в Мексике — даже стимулировали обратный переток нелегалов, из США в Мексику. Этот обратный поток увеличился за счет лиц, подлежащих принудительной депортации. О снижении иммиграции из Латинской Америки свидетельствует удивительный факт: в период с 2010 по 2016 годы 58% прироста в числе рожденных за границей мигрантов пришелся на Азию (Frey 2017, график 2).

Таблица 3. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в США, Западной Европе, Канаде и Японии

	1961	1980	2000	2015
США	70.3	73.6	76.6	78.7
Европа (ЕС-15)	70.0	73.8	78.4	82.2
Канада	71.4	75.1	79.2	82.1
Япония	68.3	76.1	81.1	83.8
Разница между США и средним по ЕС, Канаде и Японии	0.4	− 1.4	− 2.9	− 4.0

Источники: http://data.worldbank.org/indicator/SP.DYN.LE00.IN.

Источник для расчета веса численности населения: https://www.conference-board.org/data/economydatabase/index.cfm?id = 27762. Страны ЕС-15 включают страны, перечисленные в таблице 2 источника, а также Австрию, Финляндию, Грецию, Люксембург и Португалию.

4.Занятость экономически активного населения

Вернемся к таблице 1. Прирост отработанных часов замедлился не только из-за снижения темпов прироста населения, но и по причине сокращения продолжительности рабочего времени на одного человека. Значимая часть сокращения отражает изменившуюся долю экономического активного населения (labor force participation rate, далее — LFPR). Этот показатель вырос с 58,8% в 1965 году к пику в 67,1%, на интервале 1997-2000 годов, снизился до 66,0% в 2007 году и упал до 62,8% в 2015-2017 годах^[8].  Из 3,2% снижения, с 2007 по 2017 год, 2,5% можно отнести на старение населения США: поколение бэби-бумеров, 1946-1964 годов рождения, выходит на пенсии (Eppsteiner et al. 2017)^[9]. 

Оставшиеся 0,7 процентных пункта снижения связаны, преимущественно, с сокращением доли мужчин в возрасте 25-54 лет (т.н. prime-age) в LFPR — особенно мужчин с законченным и незаконченным средним образованием. Причины для этих 0,7% те же, что и для падения числа новых браков и для “смертей от отчаяния”. В Америке, после 2007, меньше возможностей устроиться на работу со стабильным уровнем дохода. Меньшая доля мужчин 25-54 лет в LFPR — продолжение длительной тенденции. Если доля мужчин указанного возраста в LFPR составляла 98% в 1950-х годах, то к сегодняшнему времени она упала до 88%. Доля тех, кто получил только среднее образование или незаконченное среднее, упала в “мужской” части LFPR до 84%^[10].

Одна из причин падения — употребление наркотиков. Многие кандидаты при приеме на работу не проходят тест на наркотики. Другие не откликаются на вакансии, зная, что не смогут пройти тест^[11]. Среди 20 развитых стран ОЭСР, США занимает предпоследнее место, по представленности мужчин  25-54 лет в LFPR. Меньший показатель только у Италии. Представленность американских женщин возраста 25-54 лет в LFPR, также низка — среди развитых стран ОЭСР США на третьем месте снизу. Меньшая доля участия женщин только у Ирландии и Италии^[12].

С конца 1990-х доля американских женщин 25-54 лет в LFPR выросла. Выросла она и в Канаде, до 82,2%, к 2016 году. Американский показатель — 74,3%. Почему? Федеральное правительство Канады поощряло увеличение числа семей с двумя работающими членами: сократило для таких семей налоговые ставки, помогает с уходом за детьми, увеличило оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком. В отличие от Канады, правительство США тратит относительно мало на субсидирование ухода за детьми. В США нет и национальной программы оплачиваемого отпуска для ухода за детьми (Leubsdorf 2017).

Более высокая доля мужчин 25-54 лет в LFPR в других странах также отчасти отражает и большую государственную поддержку, в переобучении рабочих, долго остававшихся без работы, помощь им в последующей миграции.

Даже если не произойдет дальнейшего снижения доли занятых, перспективы увеличения рабочей силы в будущем резко контрастируют с теми быстрыми темпами (прироста рабочей силы), которые поддерживали экономический рост в 1970-2006 годах. Фактический прирост составлял 1,68% ежегодно в 1970-2006 годах, но только 0,50% в 2006-2016 годах. А ежегодный прирост населения в возрасте 18-64 лет, в следующие 25 лет, по прогнозам Бюро переписи населения США, составит всего 0,38%^[13].

Таким образом, только рост рабочей силы сократил более чем на один полный процентный пункт недостижимый будущий рост производства в США по сравнению с 1970-2006 годами, как с точки зрения фактического поведения рабочей силы с 2006 года, так и с точки зрения ожидаемых результатов в течение следующих 25 лет.

5.Влияние неравенства на рост доходов

Таблица 4. Среднегодовой рост реальных доходов, по группам доходов, с альтернативными источниками, 1970-2014

	1970–2000	2000–2014	1970–2014
Пикетти-Саез, данные по налоговым единицам (Taxpayer Units)
для всех групп, 0–100 процентили	1.12	− 0.65	0.56
с нулевой по 90-ю процентиль, 0-90	0.29	− 0.98	− 0.12
Разрыв в доходах	0.84	0.33	0.68
Домохозяйства, по данным переписей
Средний доход	1.22	− 0.26	0.75
Медиана	0.65	− 0.52	0.28
Разрыв	0.58	0.26	0.47
Пикетти-Саез-Цукман, доходы до налогов, возраст 20+
Средний доход, 0-100 процентили	1.63	0.58	1.30
Средний доход, 0-90 процентили	1.10	0.17	0.80
Разрыв	0.54	0.41	0.50
Пикетти-Саез-Цукман, доходы после уплаты налогов, возраст 20+
Средний доход, 0-100 процентили	1.63	0.58	1.30
Средний доход, 0-90 процентили	1.26	0.33	0.97
Разрыв	0.37	0.25	0.33

Источники: Piketty-Saez 2003, онлайн-приложение к статье; U.S. Census Bureau 2016, таблица A1; Piketty-Saez-Zucman 2016, онлайн-приложение к статье, таблицы TB3 и TC3.

Темпы роста экономики в таблице 1 — среднегодовые, в пересчете на все население и без учета распределения доходов. А диспропорциональная доля последних перетекает в верхнюю часть распределения доходов, верхнему 1%.

Со смещением распределения, рост медианного дохода не дотягивает до роста среднего дохода. Наиболее часто цитируемое измерение подобного перекоса — работа Тома Пикетти и Эммануэля Саеза (Piketty and Saez 2003). Поскольку далее эта статья будет часто цитироваться — используем инициалы авторов, для обозначения и простоты чтения, P-S.

Данные P-S не позволяют прямо сравнить средний и медианный рост доходов, но в статье есть  данные среднего дохода нижних 90% распределения доходов. Возьмем их и сравним со средним доходом для всего населения. С 1970 по 2014 годы среднегодовые темпы роста реальных доходов у нижних 90% были, фактически, отрицательными (таблица 4), -0,12%, в сравнению с 0,56% среднегодового роста, для всех процентилей доходов. Разрыв между 10% из верхней части распределения дохода и остальными работающими американцами —  0,68% в год^[14].

Бюро переписи населения приводит прямые сравнения среднего и медианного роста реальных доходов домашних хозяйств. Разрыв между средним и медианным доходом составлял 0,58% в 1970-2000-х, после чего уменьшился, до 0,26%, в 2000-2014 годах. В среднем, разрыв медианы и средних доходов — 0,47%, за 1970-2014 года. Это несколько меньший показатель, чем разрыв в 0,68% в данных P-S за тот же период. Различие в результатах проистекает из различий в определениях и методах, в  источниках. Что примечательно, и в данных Бюро, и у Пикетти с Саезом виден “перелом” в росте доходов — в среднем, в медианном, в среднем против 0-90 процентилей у P-S. Перелом с положительного тренда до 2000 года к отрицательному, в 2000-2014 годах.

Как в P-S, так и в данных переписи есть серьезные изъяны, при сопоставлении-расчете среднего и медианного доходов, за весь период. Обе выборки — это доналоговая “основа”, в обеих выборках проигнорировано влияние прогрессивного налогообложения и государственных трансфертных платежей, включая продовольственные талоны и медицинские услуги в натуральной форме (in-kind). Данные о доходах в P-S, кроме того — это доходы налоговых единиц, без учета изменений числа физических лиц в налоговой единице, со временем. Также и данные переписи относятся к домохозяйствам, без учета постоянного сокращения числа лиц, приходящихся на одно домохозяйство.

К счастью, в новом амбициозном исследовании Пикетти, Саез и Зукман (Piketty et al. 2016, далее P-S-Z) взялись за рассмотрение этих и других недостатков прошлых исследований по учету доходов. В P-S-Z единицей изучения взяты люди в возрасте 20+ лет, а не налоговая единица или домохозяйство. В отличие от прошлых исследований, которые охватывали только около 60% от распределения национального дохода, в P-S-Z сделана попытка изучить весь национальный доход, включая дополнительные льготы и доход от капитала. Пикетти, Саез и Зукман рассчитали распределение доходов до налогов, после уплаты налогов и доходы от трансфертов. В P-S-Z авторы также учли, вместе с государственными трансфертами, бремя всех налогов - не только на “трудовой” доход - и все выгоды от государственных расходов, включая армию, ВПК и и полицию.

Результаты P-S-Z за 1970-2014 годы — выше, в таблице 4. Наиболее важное достижение исследователей — совершенствование данных, переоценка темпов роста реальных доходов населения, в сторону повышения, за все изучаемые периоды. В 2000-2014 уже нет отрицательного роста реальных доходов. Разрыв в доходах, в P-S-Z, до налогообложения — 0,50% за все изучаемые периоды, что примерно соответствует данным от Бюро переписей населения. Разрыв в доходах после уплаты  — менее 0,33%.

По таблице 1 видно, что реальный ВВП на душу рос всего на 0,35% в год, за 2006-2016 годы, мало отличаясь от разрыва P-S-Z между средними доходами и доходами 0-90 процентилей. Что подразумевает, что реальный ВВП на душу населения, заработанный нижними 90%, оставался практически неизменным, в последнее десятилетие.

Продолжит ли расти ли неравенство доходов? Быстрый рост доходов топ-менеджеров - а также его изменение, увеличение доли опционов на акции, в вознаграждении - пришелся на 1980-е и 1990-е. В последующий период, в 2000-2014 годы, однако, доходный разрыв между средним и 0-90 процентилями даже сократился, до 0,25%.

Зловещим предвестником грядущего роста неравенства можно считать отсутствие межпоколенческой мобильности в Соединенных Штатах, по сравнению с некоторыми другими странами. Алан Крюгер (Krueger 2015) назвал выявленную поколенческую взаимосвязь, между неравенством доходов и равенством возможностей, “кривой Великого Гэтсби”. Крюгер и другие авторы показали, что для США и других стран с высоким неравенством доходов в одном поколении, существует тенденция, высокая корреляция между уровнем доходов родителей и экономическим статусом их детей, в пору взросления.

У выявленной - возможной - взаимосвязи есть несколько взаимодополняющих механизмов, высокого неравенства и низкой межпоколенческой мобильности Родители с более высоким доходом могут предоставить детям лучшие возможности для образования, в виде книг, компьютеров, высококлассного дневного присмотра, частных школ, репетиторства и поддержки, для прохождения отбора в дорогостоящие частные колледжи. Также, поскольку люди с высокими доходами чаще создают семьи, они обеспечивают лучшие условия для воспитания в семье, чем родители-одиночки с низким доходом. А это, в свою очередь, помогает объяснить значимый словарный разрыв, между детьми из семей с высоким доходом и низким доходом —  разрыв, выявляемый к моменту поступления детей в детский сад. Кроме того, у родителей с высоким доходом более обширные и значимые социальные связи, через которые детям можно обеспечить летние стажировки или даже рабочие места в высокооплачиваемых фирмах. Гэри Беккер и Найджел Томс обобщили эти связи, назвав их “обучением, навыками, целями и другими ”семейными ценностями”, приобретенными благодаря принадлежности к определенной семейной культуре” (Becker and Tomes 1979, p. 1158).

Отсутствие межпоколенной мобильности указывает на будущий рост неравенства, поскольку дети из семей с высокими доходами обладают преимуществами, которые только крепнут, с годами, и способствуют росту доходов. В то время как у детей “внизу” таких преимуществ нет, и они будут отставать еще больше.

Международные данные подтверждают существование кривой Великого Гэтсби. На контрасте с США и Великобританией, с высоким уровнем доходного неравенства и низкой мобильностью, скандинавские страны демонстрируют значимо меньшее неравенство и высокую межпоколенческую мобильность (см. Corak 2013, график 1).

Медленный - очень - рост доходов с 2000 года для 0-90 процентилей, как показано в таблице 4, в сочетании с низкой межпоколенческой мобильностью, ведут к устойчивому снижению вероятности того, что дети будут зарабатывать больше своих родителей. Четти с соавторами (Chetty et al. 2017) показывают, что доля детей, зарабатывающих больше своих родителей, с поправкой на инфляцию, сократилась с 90%, для поколения 1940 года рождения, до примерно 50% для поколения детей, родившихся в 1980 году. И это это снижение вызвано, в первую очередь, ростом неравенства, а не замедлением роста совокупных доходов.

Отставание последнего поколения отчасти связано и с упадком духа, феноменом “смертей от отчаяния”, описанным Кейз и Дитоном (Case and Deaton 2017).

6.Образование и рост производительности труда

Выше мы рассматривали причины замедления экономического роста, отличные от роста производительности: меньший прирост населения, сокращение рабочих часов на душу, рост неравенства и сокращение межпоколенческой мобильности в доходах Теперь обратимся к источникам падения роста производительности труда.

В таблице 1 отражено трехкратное сокращение темпов роста производительности труда в США, с ежегодных 2,82%, в 1920-70 годах, до 1,75%, в 1970-2006, и к 0,97%, в 2006-16 годах. Прежде чем изучить роль инноваций и технологических изменений, как источников сокращения темпов роста, рассмотрим вклад образовательного уровня в это сокращение.

Рост уровня образования — один из ключевых факторов роста производительности, но и у него есть “естественные” пределы. После того, как все потенциальные работники закончили среднюю школу, школьный вклад в рост производительности заканчивается. То же самое относится и к бакалавриату, когда существуют пределы для доли населения, которая может получить высшее образование.

Если говорить конкретно об истории образования в США — резкий перелом в трендах пришелся на начало восьмидесятых. Ежегодный темп роста процента населения, окончившего среднюю школу, составлял 3,3% в год с 1915 по 1980 год, но с 1980 по 2016 год темп сократился до 0,2%. Замедление для процента населения со степенью бакалавра выглядит аналогично, пусть перелом в тренде и не столь резкий: с ежегодного темпа роста в 3,7%, с 1915 по 1980 годы, к 1,3%, с 1980 по 2016-й.^[15]

Тренд для образования можно измерить иначе — в годах обучения. Количество лет обучения на среднего учащегося американца, в школе или колледже (бакалавриат), выросло с 7,6 лет в 1915 году до 12,5 лет в 1980 году и до 14,0 лет в 2016 году. Это ежегодный рост на 0,8%, с 1915 по 1980 год, а затем на 0,3% с 1980 по 2016 год^[16].

Вклад образования в экономический рост можно измерить по росту эффективности труда на один рабочий час. Эффективность найдем, умножив среднюю зарплату людей в каждой образовательной категории на процент рабочей силы в этой категории. Далее, умножив полученный индекс эффективности на долю труда в национальном доходе, найдем вклад образования в экономический рост. Из-за более медленного роста числа американцев с высшим образованием, после 1980, вклад образования, по оценкам Голдин и Каца (Goldin and Katz 2008, таблица 1.3), снизился с ежегодных 0,41% в 1960-80 годах до 0,26%, в 1980-2005 годах. В одной из последующих статей, посвященных вопросу, Йоргенсон с соавторами (Jorgenson et al. 2017) прогнозируют дальнейшее снижение вклада образования: с текущего, в размере 0,25%, в 1990-2014 годах, до всего 0,10%, в 2014-24 годах^[17].

И факторы со стороны спроса, и факторы со стороны предложения повышают вероятность снижения, в будущем, доли молодых людей, способных получить диплом бакалавра. Спрос на когнитивные навыки, который быстро рос с 1980 по 2000 годы, по-видимому, достиг своего пика. Бодри с соавторами (Beaudry et al. 2016) проанализировали значимые изменения в спросе на навыки и когнитивные задачи, которые появились около 2000 года. Эти изменения стали причиной перемещения работников с относительно высоким уровнем квалификации и образования с рабочих мест, требующих большего использования когнитивных навыков, на рабочие места, где требуется меньшая квалификация (из сталеваров в продавцы-консультанты). Причем эти работники, с относительно высокой квалификацией, заместили некоторых работников с низкой квалификацией. Последние или перешли на еще более низкооплачиваемые места, или вовсе выбыли из состава рабочей силы. Выполненный Бодри с соавторами анализ помогает понять некоторое снижение доли мужчин 25-54 лет в LFPR, см. выше.

В недавней статье Валетта пришел к схожим выводам о причинах и о самом факте снижения квалификации (Valletta 2016). После быстрого роста спроса на квалифицированных рабочих, с 1980 по 2000 годы, зарплатная премия (wage premium) для работников с высшим образованием выросла  еще на небольшую сумму, между 2000 и 2010 годами, а затем даже оставалась плоской, во время экономического роста, с 2010 по 2015 годы. Валетта также нашел, что уменьшился разрыв в зарплатной премии между выпускниками с дипломом бакалавра и обладателями ученой степени. Отчасти, это результат растущего дисбаланса между увеличившимся предложением аспирантов со степенью Ph. D. и сокращающимся штатом академических рабочих мест^[18]. Снизившийся спрос на квалифицированный труд можно проиллюстрировать многочисленными примерами бариста и таксистов с высшим образованием. Веддер и Стрехле в своей статье даже рассчитали, что число таксистов с высшим образованием увеличилось с 1%, в 1970-х, до 15%, в 2010 году^[19].

Абель с соавторами (Abel et al. 2014) изучили неполную занятость (underemployment) среди выпускников колледжей. Неполная занятость у Абеля с соавторами — не “классическая”. Исследователи определяют под неполной занятостью труд выпускников с высшим образованием на рабочих местах, не требующих квалификации бакалавра или магистра. Такая неполная занятость заметно увеличилась для недавних выпускников. Если доля неполной занятости для всех работающих выпускников колледжей в возрасте 35 лет оставалась неизменной, 33%, то для 25-летних выпускников уровень неполной занятости увеличился, с 36 до 46% в период с 2000 по 2009-11 годы. Эти данные согласуются с результатами Бодри с соавторами, снижением спроса на когнитивные навыки.

Снижение зарплатной премии для обладателей дипломов высшего образования и неклассическая неполная занятость выпускников — факторы со стороны спроса. На стороне предложения — быстрый рост стоимости высшего образования и увеличение бремени студенческого кредита. С 1975 по 2015 годы стоимость высшего образования, согласно системе национальных счетов, росла на 7,1% в год. Инфляция потребительских товаров, за то же время, росла только на 3,4%. Если привести цены, в реальном выражении, то высшее образование сейчас стоит в 4,3 раза дороже, чем в 1975 году. Какая-то часть этого роста цен смягчена стипендиями, грантами и скидками. Однако и оставшегося достаточно, чтобы стоимость совокупного непогашенного долга по студенческому кредиту увеличилась в четыре раза, с $0,345 триллиона на 31 декабря 2003 до $1,34 триллиона, к 31 марту 2017^[20]. Валлетта (Valletta 2016, p. 26) суммирует данные по сжатию спроса и [росту] затрат: “... выравнивание доходности зарплатной премии по мере того, как затраты на образование продолжают расти — говорит нам о том, что все большее количество людей будут считать университет не лучшим финансовым вложением”.

Неблагоприятные факторы спроса и предложения будут и дальше сокращать количество студентов с дипломом бакалавра. И, следовательно, вклад образования в экономический рост. Но это не единственный канал воздействия образования на рост производительности. Высокая студенческая задолженность ухудшает кредитный рейтинг молодых выпускников и затрудняет для них привлечение капитала, для открытия нового бизнеса. Что, в свою очередь, усугубляет долгосрочную тенденцию сокращения доли новых предприятий, в бизнесе^[21].

Относительно невысокие результаты американских 15-летних школьников в международных тестах PISA ОЭСР 2015 года также свидетельствуют о плохой подготовке старшеклассников к технически сложной работе. Из 35 стран-членов ОЭСР американские школьники заняли 30-е место по математике и 19-е по естественным наукам^[22].

В качестве примера столь распространенных проблем с американским образованием можно вспомнить ситуацию с открытием нового завода Siemens. Siemens открывал завод в Северной Каролине, на 800 вакансий откликнулись 10 000 заявителей. Но только 15% смогли пройти ориентированные на девятиклассников тест на чтение, письмо и математику (Selingo 2017).

Проблемы американского образования, которые приводят к столь низким результатам, связаны с неравным финансированием начальной и средней школы - финансированием из налогов на имущество - а также с ограниченным объемом дошкольного образования. Среди стран ОЭСР США занимает только 26-е место в дошкольной подготовке для 4-летних и 24-е для 3-летних (Herman et al. 2013).

7.Роль инноваций в замедлении роста производительности

Таблица 5. Темпы роста производительности труда, в %, развитые страны Восточной Азии, Европы и США, 1950-2016

	1950–1970	1970–1996	1996–2006	2006–2016
Развитые страны Азии	6.71	3.47	2.47	1.45
Страны Западной Европы (ЕС-15)	4.76	2.73	1.50	0.55
США	2.61	1.50	2.38	0.93

Источники: данные по Азии и Европе — The Conference Board, Total Economy Data Base, https://www.conference-board.org/data/economydatabase/. Развитые страны Азии это Гонконг, Япония, Сингапур, Южная Корея и Тайвань. Страны Западной Европы, ЕС-15 — те же самые страны, что и в таблице 3, выше. Для США взяты те же данные и временные ряды, что и в таблице 1, выше, за исключением 2016 года — здесь данные взяты для всего года, не только по четвертый квартал.

Замедление роста производительности труда типично не только для США. В других развитых странах подобное замедление даже более выражено. В таблице 5 — годовые темпы роста производительности для развитых стран Восточной Азии (“четыре Тигра” и Япония), Западной Европы и США. В развитых странах Восточной Азии рост производительности упал почти вдвое, после 1970, замедлился на один процентный пункт, после 1996 года и еще на один, после 2006 года. В Западной Европе производительность труда демонстрирует аналогичное монотонное замедление, разве что производительность росла на два процентных пункта медленнее, чем в Азии, до 1970, и примерно на один процентный пункт медленнее, в каждый период после 1970.

Замедления темпов роста производительности труда в США в 1950-1970-х “стартует” с более низкой начальной точки. В 1996-2006 годах мы видим временное оживление роста, в отличие от Азии и Европы.

Причины быстрого роста производительности труда в Восточной Азии и Западной Европе с 1950 по 1970 гг. —  восстановление после военной разрухи и реализация “отложенных” инноваций. Из-за войны, Великой Депрессии и других межвоенных потрясений, изобретения и инновации конца девятнадцатого и начала двадцатого веков распространялись в этих странах медленнее, чем в богатых США. Эти периоды беспрецедентного роста производительности — реализованный совокупный эффект “великих изобретений” Второй Промышленной революции (подробное описание эффекта см. в Gordon 2016). Это  электричество и его побочные результаты (spinoffs): легкие станки, портативные и стационарные, лифты, метро, бытовые приборы, центральное отопление и кондиционирование воздуха. Это двигатель внутреннего сгорания, благодаря которому существуют автомобильный и воздушный транспорт. Развлекательные и коммуникационные устройства от телефона до кинофильмов, включая радио и телевидение. Это достижения в области химии, пластмасс, антибиотиков и современной медицине. Наконец, это создание водопроводных систем, обеспечение людей чистой водой и удаление отходов — настоящий прорыв в лечении инфекционных заболеваний и в снижении детской смертности.

Инновации Второй Промышленной революции повлияли на все аспекты бизнеса и жизни потребителей, уменьшили потребность в тяжком и нудном труде, на рабочих местах и дома. Инновации Второй Промышленной революции привели к фундаментальным сдвигам в основных “измерениях” человеческой жизни: в распределении сельского и городского населения, в температуре окружающей среды, от сезонных чередований жары и холода, в домах, до равномерной температуры круглый год, в скорости перемещения, от тяглового транспорта и парусов 1820 года к скорости Boeing 707 1958 года.

Послевоенные показатели в росте производительности США, как показано в таблице 5, чуть оживились, за десятилетку 1996-2006 годов. По причинам, которые до сих пор не вполне понятны, Третья Промышленная революция, цифровая, сильно повлияла на рост производительности в США именно в этом десятилетии. В развитых странах Восточной Азии и Западной Европы влияние “цифровых” инноваций оказалось куда как более сглаженным, во времени.

Для бизнеса Третья Промышленная революция выразилась в новых методах и инструментах, которые начали внедрять с 1960-х, с мэйнфреймов. Изменения ускорились после 1980 года, с быстрым распространением персональных компьютеров. Секретарей, повторно перепечатывающих тексты, сменили авторы, пишущие текст единожды раз, на персональных компьютерах. Нудные библиотечные поиски сменили оцифрованные документы, доступные в интернете. Расчеты, которые раньше выполнялись линейно, по одному за раз, на механических калькуляторах, сменил быстрый математический софт. Каталоги, ящики картотек в библиотеках, или огромные увесистые журналы со списками автозапчастей и прочих потребительских товаров сменили электронные страницы, с неограниченной емкостью и отображением количества доступных товаров на складе. Анкеты, опросы и бюллетени для голосования — все перекочевали из бумаги в интернет.

При этом Google, Amazon, Wikipedia и другие чудеса цифрового века уже достигли своего нынешнего вида к 2006 году. Конец временного оживления роста производительности в США после 2006 года отражает возможное созревание революции в методах ведения бизнеса, революции, ставшей возможной благодаря настольным компьютерам, ноутбукам, серверам, офисному программному обеспечению и интернету.

Вклад инноваций Третьей промышленной революцией, его осмысление, помогают лучше понять приведенные выше результаты статьи Бодри с соавторами (Beaudry et al. 2016), причины снижения спроса на когнитивные навыки после 2000 года. Бодри с коллегами приписывают зрелости ИТ-революции сдвиг в спросе, на рынке труда: “ключевая идея — в том, что ИТ-революцию... можно рассматривать, как технологию общего назначения (GPT). И, как и все GPT до нее, она в конечном итоге достигает зрелости... В зрелой стадии спрос на способность решать когнитивные задачи будет выше, чем до революции, но, по сравнению с инвестиционной стадией, мы увидим снижение спроса. Мы утверждаем, что рубеж веков — это, приблизительно, тот поворотный момент, на который пришелся переход от инвестиционной стадии к стадии зрелости”.

В моей интерпретации, Третья Промышленная революция, цифровая, привела к росту производительности только в десятилетие между 1996 и 2006 годами. В отличие от пятидесятилетнего периода (1920-70 годы) быстрого роста производительности после Второй Промышленной революции. Инновации конца девятнадцатого и первой половины двадцатого веков сильнее повлияли на все аспекты человеческой жизни. Цифровая революция, напротив, полностью изменив офисные процедуры во всех отраслях, меньше повлияла на повседневную жизнь потребителей или на отрасли, связанные с физическим преобразованием мира: на производство, строительство, горнодобывающую промышленность, коммунальные услуги и транспорт. Также, вероятно, инновации цифровой революции породили в некоторых отраслях услуг, в частности, в образовании и здравоохранении, болезнь Баумоля (рост зарплат на рабочих местах, где производительность труда не росла, или почти не росла, в ответ на повышение зарплат в других отраслях, с высоким ростом производительности).

Что сулит нам будущее? Мокир (Mokyr 2018) предвещает нам скорое приближение горизонта технических чудес: “основываясь на быстро развивающихся научных открытиях, технологические прорывы обладают потенциал изменить жизнь в обозримом будущем так же радикально, как это было произошло в течение полутора веков после Гражданской войны”. Для большей определенности, давайте примем 50 лет за тот период, в котором прогноз Мокира может сработать. Если взять рост производительности труда в качестве показателя трансформации жизни — чтобы совокупные изменения в течение следующих 50 лет были столь же значимы, как и в период 150 лет после Гражданской войны, требуется, чтобы будущий ежегодный рост производительности увеличился втрое, с среднегодовых 2%, достигнутых с 1865 года, к фантастическим 6%. Следующие 50 лет должны дать нам инновации столь же великие, как и Вторая и Третья Промышленные революции, вместе взятые. Инновации столь же важные, как электричество и все его побочные эффекты, двигатели внутреннего сгорания и реактивные двигатели, как связь, от телефона Белла 1875 года до смартфона Джобса 2007 года, как информационные прорывы, от пишущей машинки до ноутбука, как преобразования среды, достигаемые центральным отоплением и кондиционированием воздуха, не говоря уже об урбанизации, системах водопровода, сокращении ручного труда, медицинских инновациях (анестезия, антисептики, антибиотики, кардиотокограммы и МРТ для диагностики заболеваний, лучевая и химиотерапия, осознание смертельной угрозы, создаваемой курением и другими наркотиками).

При этом я не утверждаю, что все важные технологии уже придуманы. Скорее, я впечатлен возможными бешеными темпами инноваций и ставлю под сомнение “силу” их влияния на рост производительности. В США с 2006 по 2016 годы на 27,9% увеличилось количество ежегодно выдаваемых патентов. Это впечатляющий рост, даже в сравнении с ростом на 24,2%, в 1996-2006 годы. Что также больше, чем рост на 17,4%, за десятилетия между 1956 и 1996 годами^[23]. 

Чем объяснить парадокс увеличения изобретательской активности и замедления роста производительности? Одно из объяснений — поиск идей и технологий, которые способны значимо повысить производительность, становится все более ресурсоемким. Блум с соавторами (Bloom et al. 2017) изучили резкое снижение производительности труда научных работников в областях информационных технологий, сельского хозяйства и медицинских исследований. В контексте закона Мура - плотность транзисторов, размещаемых на кристалле интегральной схемы, удваивается каждые два года - Блум сотоварищи выявили, что число научных работников, способствующих регулярному темпу удвоения, увеличилось в 15 раз, с 1970-х. Видж (Vijg 2011), по результатам своего исследования, подчеркивает резко возросшую стоимость разработки новых лекарств и тот факт, что большинство новых лекарств лечат относительно редкие заболевания. В то же время, большинство назначаемых препаратов, для распространенных заболеваний, разработали два или более десятилетий тому назад.

Второе объяснение парадокса инноваций и производительности — некоторые категории будущих инноваций, в том числе те, которые перечислял Мокир, вряд ли смогут стимулировать рост производительности столь же значимо, как прежние фундаментальные сдвиги, от пишущих машинок и карточных каталогов к персональным компьютерам и сетевым хранилищам. Среди таких инноваций — открытия в молекулярной биологии, новые материалы и возобновляемые источники энергии. Например, солнечные батареи и ветряные башни сократят рабочую силу, необходимую для производства электроэнергии, и сохраняют или увеличивают затраты труда, необходимые для распределения электроэнергии и ремонта линий электропередач.

Но есть и те инновации, четыре категории, которые предполагают перспективу значимого повышения производительности: трехмерная печать, беспилотные транспортные средства, роботы и искусственный интеллект. Попробуем рассмотреть их влияние на горизонте в 25 лет, в течение которого прогнозы более реалистичны, чем прогнозы с горизонтов в 50 или 100 лет. Прогресс, достигнутый в этих категориях к настоящему времени, предполагает, что воздействие на рост производительности и сокращение рабочих мест будет постепенным и эволюционным, а не внезапным и революционным. Например, рассмотрим трехмерную печать, также называемую аддитивным производством. Принтеры для 3D-печати в начале конструировали, как более эффективный способ создания моделей и прототипов. Сейчас трехмерная печать быстро наращивает мощности в разнообразных отраслях, от создания зубных коронок до производства авиационных двигателей. Но, из-за особенностей технологии, 3D-принтеры больше подходят для мелкосерийного, чем для массового производства, вроде производства 17 миллионов автомобилей в год.

Согласно недавней оценке Consumer Reports, беспилотные транспортные средства пока еще не подходят для замены водителей такси и грузовиков, поскольку программное обеспечение и подробные трехмерные карты еще только разрабатываются. А без них беспилотные автомобили пока не могут перемещаться по немаркированным сельским дорогам в темноте, или прокладывать свой путь без помощи человека, через автостоянки или подъездные пути. Есть сложности и с обеспечением инфраструктуры: снег может банально замести маркеры на полосах движения. “Программное обеспечение самоуправляемого автомобиля должно быть готово даже к самым странным обстоятельствам, вплоть до временного нарушения правила дорожного движения – скажем, если сотрудник полиции машет автомобилю, чтобы тот свернул на встречную полосу движения, чтобы избежать препятствия. Или разработаны сейчас алгоритмы, способные остановиться на зеленый сигнал светофора, чтобы не сбить человека, бегущего за своей собакой на улице?”^[24]

Профессия, которую, с высокой вероятностью, беспилотники заменят в первую очередь — водители грузовиков дальнего следования. В то время как водители грузовиков внутри города, доставляющие посылки бизнесу и на дом, развозящие хлеб, пиво и безалкогольные напитки в супермаркеты, еще и помогают с разгрузкой или непосредственно передают груз с рук на руки, выполняя двойную работу. И здесь замена водителя не повлияет на спрос на подобные услуги. Или, в следующие двадцать лет, роботы научатся спрыгивать с грузовиков, доставляя посылки?

Роботы тоже не столь новое изобретение, их внедряют на производстве с 1961 года. К 1990-м роботы уже варили по алгоритмам кузова автомобилей и “захватывали” автопокрасочные цехи. Роботы-погрузчики перемещают полки на складах Amazon, поближе к работникам, которые отбирают предметы с полок и упаковывают их. Но до сих пор роботы почти не выбирались за пределы производства и складов. В своей повседневной жизни я завел себе за правило играть в игру под названием “Найди робота”, подмечая использование роботов в разных “житейских” ситуациях. И, видимо, до сих пор нет роботов, которых можно увидеть в розничных магазинах, ресторанах, на строительных площадках, в отелях, в обслуге коммерческих самолетов, в больницах или офисах, не говоря уже о роботах среди коллег-профессоров. Отчасти, проблема роботов и их алгоритмов — в неумении (пока) выполнять многие рутинные задачи, вплоть до самых обыденных, упомянутых выше: роботы пока плохо спрыгивают с подножек грузовиков, для доставки пакетов.

Интересная проверка реальных способностей роботов состоялась в июне 2015 года, когда две дюжины команд выдающихся инженеров-робототехников собрались в Помоне на конкурс, спонсируемый исследовательским агентством Пентагона. Роботы, созданные роботехниками, должны были выполнять простые задачи: подниматься по ступенькам, поворачивать вентиль,управлять электродрелью. Среди задач была и имитация мелкого ремонта по дому. Решение такой задачи заняло бы у человека пять минут, максимум десять. У самого быстрого робота, который победил в состязании, задача заняла 45 минут. Большинство роботов выполняли задачи с трудом, падая со ступенек, беря долгие паузы, чтобы разобраться в задании, даже когда им помогали роботехники, с пультов дистанционного управления. Многим роботам тяжело дался поворот ручки, для открытия двери ( Lohr, 2015).

Значимый прогресс достигнут в области искусственного интеллекта, в работе приложений, вроде распознавания голоса или в переводах, с языка на язык. Но ИИ и его приложения до сих пор не предполагают революционного повышения производительности или массового уничтожения рабочих мест. Например, каждый случай, когда кто-то звонит в службу поддержки клиентов и слышит в ответ “компьютерный” голос, который просит подождать — это, зачастую, случай работы приложения с ИИ, с распознаванием голоса. Каждый раз, когда Amazon, после покупки книги, предлагает дополнительные товары, которые “вам могут понравиться” — это работа алгоритмов, которые ложатся в основу ИИ. Каждая транзакция на сайтах Amazon, на сайтах авиакомпаний или крупных сетей отелей участвует в обучении ИИ. Поэтому алгоритмы ИИ будут сокращать рабочие места медленно, в течение по крайней мере двух десятилетий. Это устойчивый эволюционный путь, без внезапной революции производительности. Многие должности по обслуживанию клиентов, в том числе большинство туристических агентов, уже заменили алгоритмы, равно как и вакансии для молодых юристов все более редки —  алгоритмы стали достаточно искусными, чтобы искать прецеденты и понимать законы. Аналогичным образом, алгоритмы помогают в развитии радиологической диагностики, хотя до сих пор приложения, в основном, работают вместе с рентгенологами, а не полностью заменяют их.

В 2016 году аналитики McKinsey опросили группу топ-менеджеров из крупных корпораций, с целью узнать, как обстоят дела с внедрением алгоритмов и ИИ в крупном бизнесе. Полученные ответы — хороший пример медленных темпов внедрения в бизнесе ИИ и алгоритмов. Использование Big Data и аналитики, на основе алгоритмов, увеличило доходы или снизило издержки компаний не более, чем на 1%^[25].

Некоторые оптимисты, как Эрик Бриньольфссон и Эндрю Макафи (Brynjolfsson and McAfee 2014), заявляют, что мы находимся на пороге Четвертой Промышленной революции, с грядущим беспрецедентным ростом производительности и уничтожением значимого числа рабочих мест. Другими “паникерами”, переживающими за состояние рабочих мест, можно назвать оксфордских экономистов Карла Фрея и Майкла Осборна (Frey and Osborne 2017), которые в 2013 году предсказывали, что за следующие 20 лет исчезнет 47% всех американских рабочих мест^[26]. Однако за четыре года, прошедшие с момента их первого предупреждения, в американской экономике только создали 10,1 миллиона новых рабочих мест. Список исчезающих рабочих мест от Фрея и Осборна также не добавляет правдоподобности прогнозу. Например, экономисты считают, что исчезнут 55% рабочих мест для пилотов авиакомпаний. Однако Федеральное управление гражданской авиации пока еще даже не рассматривает вопросы о разрешении коммерческих рейсов с одним пилотом и управляющими алгоритмами. И несмотря на экспансию Amazon, электронная коммерция составляет всего 8,5% от американской розничной торговли. Фрей и Осборн, меж тем, прогнозируют, что к 2033 году 92% рабочих мест в розничной торговле исчезнут, вместе с 86% агентами по недвижимости^[27].

8. Альтернативные интерпретации причин снижения экономического роста

Снижение вклада инноваций — видимо, ключевая причина монотонного снижения роста производительности труда в развитых странах Восточной Азии и Западной Европы, за 1950-2016 годы. Также повлияли инновации и на экономику США, за вычетом краткосрочного всплеска, в конце 1990-х и начале 2000-х.

Две другие возможные и часто обсуждаемые причины снижения экономического роста — слабый рост инвестиций и неверное измерение производства и роста производительности труда. К инвестициям.

8.1. Инвестиции

Чистые инвестиции в экономику США, измеряемые как доля от капитала предприятий, демонстрируют устойчивое снижение, со среднего значения в 3,45%, в 1950-1986 годах, до 2,60% в 1987-2007 годах. Вослед за выбывшими годами рецессии 2008-м и 2009-м, в 2010-2015 годах инвестиции продолжили падать, до всего 1,50% в год. Устойчивость тренда, по-видимому, делает падение инвестиций “главным подозреваемым”, в деле замедления роста производительности.

Действительно, если ввод нового капитала в оборот повышает производительность, то снижение показателя чистых инвестиций должно привести к снижению роста производительности. Но есть убедительный пример работы причинно-следственной связи в обратном направлении —  от замедления роста ВВП к падению инвестиций. Со времен Солоу (Solow 1957) ключевая идея теории роста гласит, что в состоянии равновесия, соотношения капитала и выпуска остается постоянным. Из постоянства соотношения следует, что долгосрочное снижение темпов роста ВВП - из-за замедления темпов прироста численности населения и количества отработанных часов на душу - приведет и к снижению темпов роста капитала, и, следовательно, к сокращению чистых инвестиций.

Кроме того, медленный рост производительности по любым причинам, отличным от инвестиций, поспособствует более медленному росту капитала и снижению чистых инвестиций. Пассивная роль чистых инвестиций, реагирующих на обратную связь от других источников более медленного роста производительности — предмет анализа Фернальда с соавторами (Fernald et al. 2017). В статье Фернальд сотоварищи изучал медленный экономический рост в последнее время и связь чистых инвестиций с замедлением. Пассивная роль чистых инвестиций также исследовал Йоргенсон с соавторами, в прогнозной статье о будущем экономического роста (Jorgenson et al. 2017).

8. 2. Ошибочные измерения

В нескольких недавних статьях рассматривалась гипотеза иллюзии замедления роста: замедление роста производительности в США после 2006 года не существует и представление о таком замедлении возникает лишь из-за ошибочных измерений.

В одних работах внимание уделили производительности частного бизнеса, в других — вкладу последних изобретений в создание потребительского излишка. Что касается производительности бизнеса — по таблице 5 видно, что рост производительности труда в США чередовался во времени. Но методы измерения этого роста, в частности, методы корректировки индексов цен на новые продукты и изменения качества, оставались относительно постоянными. Два десятилетия назад комиссия Боскина (Boskin Commission 1997) пришла к выводу, что индекс потребительских цен был постоянно смещен вверх на 1,1% в год. С тех пор методы измерения в официальных индексах цен неуклонно улучшались — см. подробную работу Молтона, по вопросу (Moulton 2017). Прав ли Молтон? Если взять цифры производительности для США из таблицы 5 — вряд ли можно утверждать, что после 1970 года измерение показателей ухудшились настолько, что снизило рост производительности на 1,11 процентного пункта, а после 1996 года улучшилось настолько, чтобы обеспечить рост производительности на 0,88 пункта. А затем наше измерение снова ухудшается — достаточно, чтобы обеспечить падение роста производительности на 1,45 пункта.

Бёрн с соавторами (Byrne et al. 2016) изучили замедлении роста производительности бизнеса после 2004 года. Мои коллеги пришли к выводу, что погрешность измерений стала меньше, поскольку наблюдается устойчивый сдвиг в сторону повышения цен на оборудование информационно-коммуникационных технологий (ИКТ), в то время как доля производства оборудования для ИКТ в ВВП снизилась после 2004 года. Таким образом, снижается и значимость этого продолжающегося сдвига, как причины замедления роста ВВП и производительности труда.

Кроме того, доля импортируемого оборудования в американских ИКТ резко возросла после 2004 года. И поскольку индекс цен на импорт ИКТ смещен в сторону повышения — коррекция этого смещения, ответственного за рост импорта ИКТ, рост инвестиций и доли капитала в ИКТ, приведет к снижению темпов роста общей производительности факторов производства^[28]. По Бёрну с соавторами коррекция смещения индекса цен приводит к улучшению измерений и расчетов на 0,31 пункта в год — так что правильно измеренный рост производительности труда замедлился даже больше, чем официальный показатель.

Другой источник погрешности в измерениях исследовал Гувенен с соавторами (Guvenen et al. 2017). Этот источник — растущее значение переноса прибыли американскими транснациональными корпорациями. Часть экономической деятельности таких компаний приписывается их иностранным филиалам, что приводит к занижению ВВП США. Результирующее снижение темпов роста производительности труда в США, из-за переноса прибыли, авторы оценили в 0,1% в год, в 1994-2004 годах, и в 0,25% в 2004-2008. Для 2008-2014 годах погрешность нулевая. В 1994-2004 годах инвестиции транснациональных компаний в технологии простимулировали быстрый рост производительности.

Другая претензия к официальной статистике — отсутствие “реакции” на изобретение смартфона и планшета, которые получили повсеместное распространение в последнее десятилетие. Но хотя значение этих инноваций сложно переоценить, они, в основном, предназначены для потребителей.  Это не инструмент для повышения производительности бизнеса. Социальные сети на, игры, просмотр видео на YouTube, торговля цифровыми фотографиями — не генерируют для бизнеса те результаты, которые позволяют создавать новые рабочие места или значимо повышать заработную плату. Безусловно, использование смартфонов и планшетов в бизнес-среде растет. Водители Uber используют смартфоны. Инженеры-ремонтники и пилоты используют планшеты. Последние также применяют в качестве устройств для заказа и оплаты в некоторых ресторанах быстрого питания и в обычных ресторанах. Но, в основном, смартфон производит те излишки для потребителя, которые не включены ни в ВВП, ни в статистику производительности. В этом нет ничего нового. Ориентированные на потребителя изобретения всегда создавали пользу для потребителей, которую не учитывали в ВВП, включая многие из великих изобретений эпохи 1870-1970 годов.

Насколько велика потребительская выгода от новых технологий и бесплатных интернет-услуг, в целом? Сиверсон изучил возможные подходы, для исчисления (Syverson 2017). В предшествующей литературе по вопросу, обзор которой приводит Сиверсон, потребительский излишек оценивают в размере менее 0,1% от ежегодного роста производительности после 2006 года. Сиверсон перерассчитал данные, и, согласно его методам, неучтенный потребительский излишек достаточно велик, чтобы компенсировать 0,6% от ежегодного замедления. Напомню, что половина этого излишка может быть “скомпенсирована” найденными Бёрном сотоварищи проблемами с учетом производительности в частном секторе (Byrne et al. 2016).

Правда, учет потребительского излишка в настоящем поднимает вопрос об учете потребительских излишков в прошлом. Для сравнения вклада бесплатных интернет-услуг в повышение благосостояния потребителей с более ранними эпохами, нам потребуется оценить вклад в потребительский излишек предыдущих изобретений, многочисленных полезных инноваций 1870-1970 годов. Эти инновации - электрическое освещение, охлаждение и кондиционирование воздуха, замена скребковых досок автоматическими стиральными машинами, замена лошадей автомобилями, замена ведер для воды водопроводной системой, надворных туалетов сантехникой с подключением к водопроводу, замена перевозимых дров и угля центральным отоплением, появление бесплатных развлечений по радио и телевидению, борьба с инфекционными заболеваниями и детской смертностью - создавали просто огромный потребительские излишки. Ценность этих инноваций для каждого аспекта человеческой жизни, несомненно, перевесит значимость бесплатных интернет-услуг, которые появились в 2006-16 годах.

И если мы возьмемся считать, то эта добавленная стоимость скорее усилит, чем уменьшит контраст между темпами роста производства на душу населения в 2,46%, достигнутыми в 1920-1970-х, в сравнении с темпами роста в 0,35%, в 2006-2016 годах.

Заключение

Темпы роста реального ВВП в 2006-16 гг., в сравнении с 1970-2006 гг., упали на 1,82% в год (c 3,17 до 1,35%). Это падение можно разложить на части. Первая, ответственная за чуть менее половины от всего “падения” — это замедление в темпах прироста производительности. Вторая часть “падения” роста, в свою очередь, также раскладывается, уже на демографические причины. Около 40% здесь приходится на снижение темпов прироста населения, из-за снижения рождаемости, роста уровня смертности для некоторых групп, медленно растущей продолжительности жизни (в сравнении с другими развитыми странами) и из-за сокращения иммиграции. Остальные 60% обусловлены резким изменением доли рабочей силы, с прироста в последней четверти двадцатого века к падению, с 2000, из-за выхода на пенсию поколения бэби-бумеров и снижения доли рабочей силы в возрасте 25-54 лет (prime-age labor force).

         Преобладающие объяснения снижения темпов роста — потеря рабочих мест в результате роста неравенства, глобализации и автоматизации труда, которые привели к деморализации и краху оптимистических ожиданий. Меньшие возможности для мужчин получать стабильный доход привели к падению числа новых браков, отсрочке создания домохозяйств, снижению рождаемости.

Также упавшие темпы роста привели к проблеме, которую Кейс и Дитон назвали “смертью от отчаяния” — к росту числа самоубийств и смертей от наркотической зависимости. Снизившаяся доля дееспособных рабочих в возрасте 25-54 лет объясняется не только закрытием заводов, но и глобальной деморализацией и проблемами с наркотиками.      

В двадцатом веке рост образовательного уровня был важным источником быстрого роста производительности. Однако после 1980 года вклад образования в производительность значимо снизился. Прирост числа учащихся, окончивших среднюю школу, перестал быть источником роста. В то же время недавний и предполагаемый рост вклада в производительность от молодых людей, закончивших четырехлетнюю программу бакалавриата, замедлился. На стороне спроса выровнялся спрос на когнитивные навыки и премия за обучения в колледже. На стороне предложения быстро выросли стоимость обучения и задолженность студентов по кредитам. В совокупности, эти факторы  стали причиной того, что некоторые студенты бросили учебу, а другие даже не пытаются получить степень. Студенческая задолженность также способствует снижению темпов создания новых предприятий молодыми фирмами и отсрочке в создании новых домохозяйств.

Долгосрочное снижение роста производительности характерно не только для США — с Америкой его разделили развитые страны Восточной Азии и Западной Европы. Правда, США пережили временное оживление роста производительности в 1996-2006 годах, которое мы не найдем в данных для Восточной Азии и Западной Европы.

В статье я попытался отразить макроэкономический парадокс современности: инновационная деятельность, измеренная в выданных патентах, ускоряется, а рост производительности снижается, упав до самых медленных темпов, с начала Второй Промышленной революции. Общая судьба развитых стран через океаны, общее для всех замедление роста производительности добавляет правдоподобности моему предпочтительному объяснению парадокса.

Инновации последних десятилетий оказали меньше влияния на рост производительности, чем инновации прошлого. На данных США видно, как быстрый рост производительности в 1920-70 годах отражал важность и колоссальность масштабов великих изобретений Второй Промышленной революции. Напротив, инновации Третьей Промышленной революции, цифровой, привели лишь к временному “возрождению” роста производительности, в 1996-2006 годах. А перспективные инновации следующих двух десятилетий, включая трехмерные принтеры, беспилотный транспорт, роботов и искусственный интеллект, скорее всего, отразятся в данных, как постепенный прирост производительности, а не резкий скачок, без быстрого массового уничтожения рабочих мест.

Хотя сокращение чистых инвестиций также в числе причин замедления роста производительности, существует параллельное объяснение, с обратной причинно-следственной связью. Уменьшение темпов прироста населения и рабочей силы, наряду со слабым воздействием инноваций, подрывают и возможность для новых, прибыльных инвестиций. Поэтому снизившиеся чистые инвестиции — как причина, так и результат общего замедления роста ВВП.

И, наконец, результаты недавних исследований показывают, что возможные неправильные расчеты ВВП нельзя отнести к источнику снижения производительности в деловом секторе после 2006 года. Более того, точные расчеты показывают большее замедление в темпах роста, чем в официальных данных. Расчеты созданного, слабо измеримого потребительского излишка от бесплатных интернет-услуг различаются. Но, в контексте долгосрочного роста — этот излишек еще только предстоит сравнить с тем огромным и еще не измеренным излишком, созданным великими изобретениями Второй Промышленной революции.

Источники

Aaronson, S., Cagner, T., Fallick, B., Galbis-Reig, F., Smith, C., Wascher, W., 2014. Labor Force Participation: Recent Developments and Future Prospects, Brookings Papers Econ. Activity, Fall, pp. 197–255.

Abel, J.R., Deitz, R., Su, Y., 2014. Are recent college graduates finding good jobs? Curr. Issues Econ. Financ, Federal Reserve Bank of New York 20 (1).

Auerbach, A. J., and twelve co-authors (2017). How the growing gap in life expectancy may affect retirement benefits and reforms, NBER Working Paper 23329, April.

Beaudry, P., Green, D., Sand, B., 2016. The great reversal in the demand for skills and cognitive tasks. J. Labor Econ. 34, S199–S247.

Becker, G.S., Tomes, N., 1979. An equilibrium theory of the distribution of income and intergenerational mobility. J. Polit. Econ. 87 (no. 6), 1153–1189.

Belkin, D., 2016. Ph.D. prospects peter out. Wall Street J. A3.

Black, S., Furman, J., Rackstraw, E., and Rao, N. (2016). The long-term decline in US prime-age male labour force participation, VoxEU.org, July 6.

Bloom, N., Jones, C.I., Van Reenen, J., Webb, M.. Are ideas getting harder to find? Stanford research paper Version 0.8, July 11, download from.

Boskin, M., Dulberger, E.R., Gordon, R.J., Griliches, Z., Jorgenson, D.W., 1997. The CPI commission: findings and recommendations. Am. Econ. Rev. 87 (no. 2), 78–83.

Bresnahan, T., and Yiu, P-L (2016). Adoption of new information and communications technologies in the workplace today, NBER Working Paper 22356.

Broadberry, S., Campbell, Campbell M. S., Klein, Alexander, Overton, Mark, van Leeuwen, Bas, 2015. British Economic Growth, 1270-1870. Cambridge University Press, Cambridge.

Byrne, D.M., Fernald, J.G., Reinsdorf, M.B., 2016. Does the United States have a productivity slowdown or a measurement problem? Brook. Papers Econ. Act. 109–157 Spring.

Case, A., Deaton, A., 2017. Mortality and morbidity in the 21st Century. Brook. Papers Econ. Act. 397–443 Spring.

Chetty, R., Grusky, D., Hell, M., Hendren, N., Manduca, R., Narang, J., 2017. The fading American dream: trends in absolute income mobility since 1940. Science (356) 398–406 28 April.

Corak, M., 2013. Income inequality, equality of opportunity, and intergenerational mobility. J. Econ. Perspect. 27 (Summer, no. 3), 79–102.

Eppsteiner, H., Furman, J., Powell, W., 2017. An Aging Population Explains Most –But Not All –of the Decline in the U.S. Labor Force Participation Rate Since 2007. Peterson Institute of International Economics blog post.

Fabricant, S. 1961. Basic facts on productivity change, Introduction to Kendrick (1961), pp. xxxv–lii.

Fernald, J.G., Hall, R.E., Stock, J.H., Watson, M.W., 2017. The disappointing recovery of output after 2009. Brook. Papers Econ. Spring. Act. 1–58.

Frey, C.B., Osborne, M.A., 2017. The future of employment: how susceptible are jobs to computerisation? Technol. Forecast. Soc. Change 114, 254–280.

Frey, W.H., 2017. Foreign-born growth counters Trump’s immigration stereotypes. Brook. Avenue blog.

Goldin, C., Katz, L.F., 2008. The Race between Education and Technology. The Belknap Press of Harvard University Press, Cambridge and London.

Gordon, R.J., 2012. Macroeconomics. Addison-Wesley, Boston.

Gordon, R.J., 2016. The Rise and Fall of American Growth: The U.S. Standard of Living Since the Civil War. Princeton University Press, Princeton and Oxford.

The Growing Gap in Life Expectancy by Income: Implications for Federal Programs and Policy Responses, 2015. National Academies Press.

Guvenen, F., Mataloni, R. J., Jr., Rassier, D. G., and Ruhl, K. J., 2017. Offshore profit shifting and domestic productivity measurement, NBER Working Paper 23324, April.

Herman, J., Post, S., O’Halloran, S. The United States is far behind other countries on Pre-K Downloaded from.

Jones, C.I., Klenow, P.J., 2016. Beyond GDP? Welfare across countries and time. Am. Econ. Rev. 106 (September, no. 9), 2426–2457.

Jorgenson, D.W., Ho, M.S., Samuels, J.D., 2017. Educational attainment and the revival of U.S. growth. In: H, Charles, R., Valerie (Eds.), Education, Skills, and Technical Change: Implications for Future U.S. GDP. University of Chicago Press for NBER, Chicago and London Studies in Income and Wealth.

Kendrick, J.W., 1961. Productivity Trends in the United States. Princeton University Press for NBER, Princeton, NJ.

Krueger, Alan B., 2015. The Great Utility of the Great Gatsby Curve. Brook. Soc. Mob. Memos.

Leubsdorf, B., 2017. When women boost the workforce. Wall Street J. A2.

Lohr, S., 2015. Don’t fear the robots. New York Times B1.

Mokyr, J., 2018. The past and future of innovation: lessons from economic history. Explor. Econ. Hist. Forthcoming.

Moulton, B., 2017. The measurement of output, prices, and productivity: what’s changed since the Boskin commission. In: presented at Brookings Workshop on Productivity Measurement.

Piketty, T., Saez, E., 2003. Income inequality in the United States, 1913–1998. Q. J. Econ. 118 (1), 1–39.

Piketty, T., Saez, E., and Zucman, G., 2016. Distributional national accounts: methods and estimates for the United States, NBER Working Paper 22945, December.

Schwartz, N.D., 2017. Workers needed, but drug testing takes a toll. New York Times A1.

Solow, R.M., 1957. Technical change and the aggregate production function. Rev. Econ. Stat. 39 (no. 3), 312–320.

Selingo, J.J., 2017. Blue collar redefined. New York Times Education Life 3.

Syverson, C., 2017. Challenges to Mismeasurement explanations for the US productivity slowdown. J. Econ. Perspect. 31 (Spring, no. 2), 165–186.

U.S. Bureau of the Census. Income and poverty in the United States 2015 Downloaded from:. Valletta, R. G. (2016). Recent flattening in the higher education wage premium: polarization, skill downgrading, or both? NBER Working Paper 22935.

Vedder, R., Strehle, J., 2017. The diminishing returns of a college degree. Wall Street J. A10.

Vijg, J., 2011. The American Technological Challenge: Stagnation and Decline in the 21st Century. Algora Publishing, New York.

Wasik, J.F., 2017. How student debt is snuffing out creative sparks. New York Times B7. 12