Репортаж М, Е. Кольцова о процессе «Промпартии». Из «Информационного бюллетеня ВОКС» № 4 за 1930 г. 3 декабря 1930 г.
3 декабря 1930 г.
КОГДА ПРОФЕССОРА ПЛАЧУТ
(М. Кольцов)
Профессор Осадчий, Петр Семенович, свидетель по делу «Промышленной партии», окончил свои показания. Поправляет очки — они так по-профессорски сползли на кончик носа во время объяснений Петра Семеновича.
Тишина в зале. Молчание. Раздумье. На несколько секунд захвачены глубоким раздумьем все. И две тысячи человек в зале и находчивейший в мире прокурор и спокойнейший, выдержаннейший в мире председатель.
Все смотрят на Петра Семеновича, на профессора Осадчего, и не знают, что ответить своим мыслям. Осадчий тоже смотрит, на себя и кругом себя.
Петру Семеновичу хорошо известен помост Верховного суда в Колонном зале Дома союзов. В свое время он провел здесь же много дней.
Только не с правой, а с левой стороны помоста, если глядеть в зал.
Профессор Осадчий сидел тогда за столом прокуратуры.
Он был общественным обвинителем по делу шахтинских вредителей. Если вы не выбрасываете позапрошлогодних журналов, вы легко разыщете снимок. Стол, за столом — Николай Васильевич Крыленко, позади него Петр Семенович.
Осадчий произнес тогда обвинительную речь. Большую речь.
Много говорил Осадчий в своей речи.
Насколько раньше правительство было слугой класса, класса угнетавших, очень немногочисленного, интересы которого не совпадали с большинством, с массой — настолько элементарно ясно, что правительство в советском государстве нельзя отделить от масс народа, нельзя к нему иначе относиться, чем к тому народу, который его поставил. Не остается места для противопоставления народа и правительства. Все слилось в одно: государство, народ, правительство, народное хозяйство страны!
Еще говорит Осадчий:
— Зарубежные Дворжанчики, Соколовы и КО, с их купленными прислужниками в Союзе ССР из бывших служащих на рудниках, представляют собой отмирающих пигмеев копошащихся у подножья великана не заметивших, как он вырос, как возникла новая политическая и экономическая сила — советская власть и советское народное хозяйство, которую им не только не побороть, но и не понять, пока идеи этой силы не овладеют всем миром. С тем большим, однако, основанием следует покончить с этим вскрытым гнойником. Этого требует все инженерство! Это должно быть сделано!
И еще говорил Осадчий:
Уже теперь видно, что дело шахтинцев — это агония остатков интеллигенции со старой идеологией. В ближайшее время еще возможно появление таких гнойников на растущем коллективе советского государства. Но они уже не опасны, эти остатки. С ними легко справится здоровый организм!
...Секундное раздумье кончилось. Председатель суда делает знак охране увести свидетеля Осадчего из зала суда.
Ведь профессор Петр Семенович Осадчий — он не только свидетель. Вчерашний обвинитель, сегодняшний свидетель, он завтрашний подсудимый.
Он — содержащееся под стражей лицо. Обвиняемое в тех же преступлениях, что и Рамзин, Федотов, Ларичев. Он подлежит лишению неприкосновенности члена ЦИК, для него надо приготовить место вот тут, справа.
Красноармейцы обступают профессора. Он вздрогнул. Очки опять съехали на кончик носа. Осадчий отстраняет караульных. Он хочет еще что-то сказать.
— Разрешите мне уходя из суда, пользуясь присутствием на суде и вообще в зале множества публики всенародно...
— ...Всенародно принести искреннее раскаяние в том великом преступлении, по которому я являюсь обвиняемым.
Народ, к которому обращается Осадчий уже видывал нечто подобное. И не раз.
Облик кающегося в слезах интеллигента не нов в нашей истории, в нашей литературе. Высокообразованный покаянец из дворян, потомок разночинцев из буржуа мелькает со второй половины прошлого века. Он щедро показан у Тургенева, у Достоевского, у Толстого, Чехова, Леонида Андреева.
Семьдесят лет каются интеллигентные, начитанные, европейски образованные люди, каются в слезах и всенародно. Гадят и каются. Подличают и каются. Угнетают, эксплоатируют, обкрадывают, убивают, насилуют женщин, и каются. И всегда всенародно. Весь народ должен прочувствованно и почтительно слушать покаяния своих высокоблагородных, тонких, умных грешников.
Православная церковь выработала для кающихся разные категории, в зависимости от степени грехов и степени раскаяния. Первая категория — это были «плачущие». Они не имели права входа в храм и во время богослужения стояли на паперти с посыпанной пеплом головой, повергаясь перед входящими в храм с просьбой о молитве за них. Вторая категория — «слушающие». Им дозволялось слушать чтение писания за литургией, после чего они выходили из храма. Третья категория — «припадающие» или «преклоняющие колена» — имели право слушать не только священное писание, но и возносимые вслед молитвы за них, но только до начала литургии. Четвертая категория — «стоящие вместе с верными» — им дозволено было слушать и литургию.
На какое же место в церкви прикажете поставить кающегося Петра Семеновича Осадчего?
Трудно, невозможно определить категорию для профессора Осадчего. Ведь каялся он, хотя и всенародно, но не в церкви. О нет!
Колонный зал Дома профессиональных союзов — это не церковь. Да и народ не церковный. Другой народ. И грехи не те. Другого масштаба грехи.
Десятилетиями опускалась, блекла, грязнела пятнами российская интеллигенция, пошедшая на службу к классу-эксплоататору. Сначала потихоньку, постепенно, а потом все быстрее и стремительнее росли ее преступления в отношении народа. Преступления и покаяния.
Сначала покаяния шли вровень с преступлениями. Потом отстали.
Последняя смена буржуазной интеллигенции, застигнутая революцией в расцвете сил, — это была поистине последняя смена. Федотовы, Куприяновы, Калинниковы — какие это интеллигенты? Коноваловские приказчики и управители, седые купеческие «малые» с робкими нашивками профессоров и либералов. Интеллигенты, «соль земли» с валютой на текущем счету, с портретом Михайловского на стенке и с готовым раскаянием, припрятанным про запас в заштатных шкатулках души.
Раскольников у Достоевского убил старушку. Разбору его психологии и переживаний посвящен громадный роман гениального писателя. Князь Нехлюдов у Толстого соблазнил горничную — об этом написаны сотни глубоких страниц «Воскресения».
Но ведь это детские игрушки по сравнению с тем, в чем каялся живой, реальный профессор Петр Семенович Осадчий!
Там — одна старушка, одна горничная.
Здесь — холодное математически-рассчитанное разрушение фабрик, заводов, железных дорог, громадного хозяйства величайшей в мире страны.
Здесь — подготовка взрывов, тщательная, плановая! Через Госплан! — организация катастроф, голода, холода, эпидемий, массовых бедствий среди многих миллионов людей.
Здесь — вперемежку со словами и статьями о служении социалистическому отечеству — ночная работа над шпионскими сводками для иностранного военного штаба.
Здесь — рядом с приветствием в честь Красной армии, одновременно с отчислением трех рублей для Осоавиахима — организация бензинных баз, бетонированных площадок на западной границе, для нужд нападающей польской и всякой иной авиации!
Здесь — хладнокровные гидротехнические работы, осушка приграничных болот для более удобного вторжения в нашу страну неприятельских армий, высадки белогвардейских десантов.
Здесь — профессор Осадчий, произнеся на суде древне-римскую обвинительную речь, требуя суровой казни для вредителей — вскоре сам отправляется на вредительское заседание, там принимает участие в планах измены и разрушения и, попав за границу, крадучись, как мелкий шпик, дает белогвардейцу-эмигранту отчет в полученных от него деньгах, устанавливает сроки нападения на страну, где он облечен товарищеским доверием, назначает время для войны, для гибели сотен тысяч, миллионов людей, не старушек только, а маленьких детей, виновных только в том, что живут в стране труда, в стране без эксплоататоров!
Пойманный, арестованный, пригвожденный — профессор Осадчий кается.
Сколько же прикажете родить и мобилизовать Толстых и Достоевских чтобы изучить и показать психологически вот такого покаянца!
Сколько для этого прикажете написать томов!
Нет, это не потребуется. Довольно тонкой психологии. Довольно преступлений, довольно раскаяний.
Тот, нынешний рабочий народ, перед которым <...> каются Рамзины и Осадчие, извлечет совсем другие, более простые и гораздо более полезные уроки из процесса.
«Нам, товарищи, гадко от этого шахтинского дела, но нам нисколько не страшно за успехи социалистического строительства».
Это позапрошлогодние заключительные слова обвинителя Осадчего. Мы их возобновляем. А сегодняшнюю заключительную слезу вредителя, шпиона, изменника — Осадчего — отвергаем. Неинтересная слеза.
Информационный бюллетень объединенного бюро работников науки и искусства, членов секции Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС). М., 1930. № 4. С. 13-15. Текст репортажа передан по радио 3 декабря 1930 г. (Выпуск бюллетеня № 4 был напечатан до 26 декабря 1930 г. ГА РФ. P-5283. On. 1.Д. 139. Л. 92-93.)