К вопросу о сепаратном мире между Россией и Германией (1914-1917 гг.)

Проблема русско-германского сепаратного мира давно привлекает внимание историков. От ответа на вопрос, стремились ли правящие круги царской России накануне Февральской революции к такому миру, зависит и общая оценка такого элемента революционной ситуации, как кризис верхов, который выразился, в частности, в колебаниях царизма во внешней политике. До сих пор различные авторы дают на этот вопрос неодинаковые ответы. Опубликованные и введенные в научный оборот в последние годы новые документы и материалы, а также ряд свидетельств, обнаруженных автором в Архиве внешней политики России, позволяют существенно уточнить картину русско-германских сепаратных контактов и по-новому интерпретировать ряд известных событий.

Переговоры по данному вопросу оставили в документах периода первой мировой войны сравнительно немного следов. Имеющиеся в нашем распоряжении источники весьма фрагментарны: приходится использовать разрозненные свидетельства в архивах, публикациях документов и воспоминаний и в ряде монографий, основанных на архивных фондах, а также газетные сообщения. Ввиду противоречивости этих сведений между историками возникают споры как по существу проблемы — склонялся царизм или нет накануне Февральской революции к сепаратному миру,— так и в отношении оценки отдельных источников. Мы попытаемся обратить внимание на ряд фактов как ранее известных, так и впервые вводимых в научный оборот; постараемся осмыслить их во взаимной связи и с учетом внутреннего и внешнего положения России на рубеже 1916—1917 гг.

Вопрос о русско-германском сепаратном мире давно привлекает внимание советских историков. По этой проблеме существует обширная литература, в том числе два специальных историографических обзора — В. В. Лебедева и Н. П. Евдокимовой[1].

Опираясь на опубликованные источники и архивные материалы, В. В. Лебедев пришел к верному, на наш взгляд, выводу, что для России сепаратный мир был возможен вследствие географической удаленности ее партнеров по Антанте и отсутствия реальной угрозы переворота со стороны либеральной буржуазии. Полагая, что зависимость царизма от Англии и Франции в случае заключения указанной сепаратной сделки практически сошла бы на нет, автор констатирует, что зимой 1916/17 г. <среди российских верхов активизировались лица, стремившиеся найти пути безотлагательного выхода России из войны»[2]. В обзоре подчеркнуто, что «российские верхи должны были стремиться к достижению договоренности с Германией в силу сложившейся тогда внутренней и международной обстановки». В. В. Лебедев верно подметил, что соглашению с Германией должно было предшествовать перемирие и что переговоры о мире царское правительство могло вести только в глубокой тайне, опасаясь неблагоприятного влияния любых сообщений о них на моральный дух армии и населения[3].

В историографическом обзоре Н. П. Евдокимовой основное внимание уделено изложению позиции тех советских исследователей, которые полагали, что царизм в канун своего свержения не собирался идти на сепаратный мир. Этот вывод содержится в ряде работ 20—40-х гг. Наибольший интерес из них представляет статья И. И. Белякевича, в которой показано, что инициатива в поисках путей к сделке принадлежала Германии, пытавшейся соблазнить царизм возможными уступками в вопросе о Константинополе и проливах[4].

Отметив, что исследования крупного западногерманского историка Ф. Фишера и французская публикация документов германского МИДа по проблеме мира в первой мировой войне, обычно привлекаемые советскими учеными, занимающимися указанной проблемой, не выявили данных о склонности царизма к сепаратному миру, Н. П. Евдокимова сделала вывод, что свидетельства такого рода в немецких архивах отсутствуют. Автор ставит под сомнение сообщение западногерманского историка Г. Рауха противоположного свойства, на котором мы остановимся ниже[5].

В историографическом плане написана работа В. С. Васюкова. В ней нашла наиболее полное отражение точка зрения тех историков, которые отрицают склонность царизма к сепаратному миру с Германией. Автор концентрирует свое внимание на таких причинах, побудивших царизм продолжать войну, как стремление к захвату с помощью Англии и Франции Константинополя, всей Польши, Галиции и других территорий стран германского блока. Нежелание кайзеровской империи отказаться от оккупированных территорий на Востоке также, по мнению автора, исключало возможность русско-германского соглашения. Царизм, считает В. С. Васюков, «не верил в возможность революции, по крайней мере до окончания войны», надеясь справиться с возможными оппозиционными выступлениями в обстановке военного времени, предоставлявшей «неограниченный простор для применения насилия в отношении всех слоев населения»[6]. В. С. Васюков полагает также, что «план Протопопова», преследовавший задачу выхода из войны, имел целью достижение общего, а не сепаратного г мира[7].

Наиболее полно имеющиеся свидетельства о склонности царизма к сепаратным действиям изложены и проанализированы А. В. Игнатьевым[8], считающим, что накануне Февральской революции дело русско-германского сепаратного мира, «очевидно, начинало выходить из стадии предварительного зондажа, но до переговоров даже с отдельными участниками враждебной коалиции пока не дошло»[9].

Авторы коллективной монографии «Кризис самодержавия в России» полагают, что накануне Февральской революции только «правые элементы камарильи» предпринимали попытки установить контакты с дипломатией центральных держав, в то время как «Николай II и официальные правительственные круги не только не предпринимали каких-либо шагов к выходу из войны, но и отвергали предложения о мире, исходившие от германской стороны»[10].

В недавно вышедшей статье И. А. Дьяконовой главным образом на основе французской публикации документов проанализированы сепаратные контакты царской и кайзеровской империй. Автор статьи приходит к выводу, что царизм стремился к соглашению с Германией, но лишь по достижении успеха «более значительного масштаба, так как это позволило бы внести существенные коррективы в германские мирные условия[11]. На наш взгляд в случае столь крупных успехов на фронте, заключение сепаратного мира теряло для царизма всякий смысл, поскольку тогда ему можно было бы рассчитывать на скорейшее окончание войны и без такой сделки.

Споры, ведущиеся в историографии, побуждают нас еще раз вернуться к русским материалам, имеющимся по данному вопросу, а также пополнить их новыми сведениями.

Еще в октябре 1914 г. корреспондент «Русского слова» в Константинополе A. Березовский-Ольгенин передал корреспонденту «Франкфуртер альгемайне цайтунх» и агенту германского МИДа П. Вейцу предложение от имени «влиятельных кругов в России» заключить сепаратный мир с Германией «за счет Австро-Венгрии». Предлагалось присоединить к России Галицию, а к Сербии — Боснию и Герцеговину. Русская сторона не возражала против передачи Германии Зальцбурга и Тироля, а также других «разумных территориальных улучшений». Американский историк Ф. Г. Вебер обнаруживший отчет Вейца германскому МИДу о своей встрече с Березовским полагал, что свидание состоялось по инициативе русского посла в Константинополе М. Н. Гирса и преследовало тактическую цель — задержать вступление Турции в войну на стороне Германии. Нам не удалось найти каких-либо следов миссии Березокого в архиве царского МИДа. В министерстве Березовский был известен как «человек увлекающийся и бестактный», которому «вообще опасно доверять». За скандальте статьи его неоднократно высылали из Австро-Венгрии, Турции и Болгарии, что причинило русским дипломатам немало хлопот[12]. Маловероятно, чтобы царский МИД пре бег к услугам Березовского для такой деликатной миссии, как зондаж противника. Следует, скорее, предположить, что Березовский действовал по поручению каких-то придворных кругов, стремившихся использовать для сделки с Германией успехи русских войск против Австро-Венгрии.

18 ноября 1914 г. начальник германского генерального штаба Э. Фалькенгаш предложил имперскому канцлеру Т. Бетману-Гольвегу попытаться заключить сепаратный мир с Россией. Канцлер в принципе не возражал, однако считал, что заключению сделки должно предшествовать нанесение поражения русским войскам. В 1915 г. германское правительство сделало России неофициальные предложения вступить в переговоры через находившуюся в Австро-Венгрии русскую фрейлину М. А. Васильчикову и посланца датского короля советника и судовладельца Андерсена, а также директора «Дойчебанк» Монкевица. Немецкая сторона обещала добиться в случае заключения сепаратного мира уступок от Турции в пользу России в вопросе о черноморских проливах[13].

В июле 1915 г. К. Рене, бывший редактор берлинской газеты «Пост» и чиновник германского МИДа, сотрудничавший с русским Министерством внутренних дел при B.К. Плеве, предложил сербскому дипломату в Швейцарии Ненадовичу, чтобы его страна выступила посредником в переговорах о сепаратном мире с Россией. В царском МИДе это предложение расценили, подобно другим попыткам такого же рода, симптом, свидетельствующий о растущем истощении Германии. Тот же Рене в декабре 1915 г. вступил в контакт с агентом Министерства торговли и промышленности России В. М. Фелькнером, находившимся при русской миссии в Берне, прямо намекнув ему о возможности переговоров о мире[14].

Русская сторона не откликнулась на зондаж, несмотря на тяжелые поражения на фронте в мае — сентябре 1915 г. и растущий внутренний кризис царизма.

Немцы усиленно распускали слухи о возможной сепаратной сделке с Россией, вызывая недоверие между союзниками по Антанте и поддерживая у населения центральных держав надежду на скорый германо-русский мир, который якобы открыл бы дорогу ко всеобщему миру. В органах американской прессы, связанных с Германией, утверждалось в декабре 1914 г., что Россия получит Дарданеллы, Турция—Египет. Подобные же известия публиковали немецкие, скандинавские, швейцарские газеты.
Это вызывало беспокойство стран Антанты. Выполняя роль «пробных шаров» германской дипломатии, газетные сообщения отражали настроения, существовавшие в кайзеровском окружении[15]. Один из вождей пангерманцев, морской министр адмирал А. Тирпиц еще 21 августа 1914 г. записал в дневнике, что желательно достичь «модус рйвенди» с Россией[16]. Кумир германской военщины П. Гинденбург заявил Бетману-Жрльвегу 4 марта 1915 г., что победы нельзя добиться военными средствами. Как сообщал австрийский посол в Берлине кн. Гогенлоэ, летом 1915 г. Гинденбург поддерживал тайные связи с немецкими пацифистами из числа аристократов и промышленников[17].

В 1916 г. положение германского блока ухудшилось. После Вердена и прорыва Австрийского фронта войсками генерала А. А. Брусилова стратегическая инициатива стала переходить к Антанте. В феврале 1916 г. Берлин при посредничестве шведского министра иностранных дел К. Валленберга возобновил дипломатический зондаж России. В июле 1916 г. состоялись встречи германского промышленника Г. Стиннеса-младшего с русским журналистом И. И. Колышко, входившим в придворный кружок реакционеров во главе с кн. Мещерским и близко стоявшим к новому председателю совета министров и министру иностранных дел Б. В. Штюрмеру, имевшему стойкую репутацию реакционера и германофила. Была достигнута договоренность о приезде в Стокгольм для ведения дальнейших переговоров чиновника для особых поручений при Штюрмёре журналиста «Нового времени» и сотрудника охранки И. Ф. Манасевича-Мануйлова[18].

Г Несмотря на успехи на Юго-Западном фронте, положение царизма было непрочным. Произошли массовые стачки, антивоенные демонстрации, отмечались случаи братания на фронте[19]. Среди части русских правящих классов наблюдалась склонность к примирению с Германией. В этих условиях Штюрмер счел необходимым вступить в контакт с противной стороной для выяснения возможности заключения мира. Манасевич-Мануйлов получил в июле — августе 1916 г. через русского журналиста А. Каро, находившегося в Копенгагене, телеграмму К. Рене с приглашением в Стокгольм для полуофициальных встреч, за которыми должны были последовать и «официозные» переговоры. Манасевич-Мануйлов мог встречаться с Рене еще на рубеже 1914—1915 гг. во время своей поездки в Копенгаген с заданием от военного министерства, о котором не были осведомлены ни русский посланник К. К. Буксгевдеи, ни военный агент Потоцкий. Отметим, что в брошюре В. А. Сухомлинова, с ведома которого Манасевич-Мануйлов ездил в Копенгаген, опубликованной после отставки генерала с поста военного министра, содержались намеки на необходимость саператного мира подчеркивались высокий уровень развития и организации немецкой промышленности и нереальность надежд на скорый экономический крах Германии. Стокгольмской встрече Maнасевича-Мануйлова не суждено было состояться, поскольку в результате провокации устроенной русской военной контрразведкой, он был арестован в августе 1916 обвинению в шантаже[20]. Безрезультатно окончился и состоявшийся в июле 1916 г. стокгольмский разговор германского банкира М. Варбурга, действовавшего по поручению немецкого МИДа, с членами русской парламентской делегации А. Д. Протопоповым и Д. А. Олсуфьевым, возвращавшимися из поездки в страны Антанты[21].

Зондаж условий сепаратного мира обеими империалистическими группировками в 1914, 1915-м и даже в первой половине 1916 г. в первую очередь преследовал прощупать прочность вражеской коалиции, осложнить взаимоотношения среди своих противников и создать у народных масс своей страны иллюзии возможности достижения скорого мира. Положение изменилось, когда с осени 1916 г. обозначился всесторонне охарактеризованный В. И. Лениным поворот от империалистической войны к империалистическому миру.

Уже в конце 1914 г. и осенью 1915 г. В. И. Ленин указывал на возможность заключения сепаратной сделки между царской Россией и кайзеровской Германией в целях сохранения монархий в Европе и подавления растущего революционного движения[22]. Конкретно Ленин впервые коснулся этого вопроса в статье «О сепаратном мире опубликованной 6 ноября 1916 г. Поводом для ее написания послужили сообщения швейцарской социалистической газеты «Бернер тагвахт» о якобы ведущихся русскими и германскими уполномоченными в Швейцарии переговорах. В качестве возможный участников заключения сепаратной сделки назывались Штюрмер и бывший германский канцлер Б. Бюлов. Русская миссия в Швейцарии опровергла эти сведения. Ленин считал, что в данном случае равно вероятен обман как со стороны Германии, так и со стороны России. «Чтобы разобраться в вопросе о сепаратном мире,— писал он,— мы должны исходить не из слухов и сообщений о том, что происходит теперь в Швейцарии и чего проверить по существу дела невозможно, а из непреоборимо установленных фактов политики за последние десятилетия». Ленин отметил, что наряду со столкновениями интересов Англии и Германии, Германии и России «существует не менее — если не более — глубокое столкновение между Россией и Англией». Ленин подчеркну следующее: «Если царизм убедился, что даже при всей помощи со стороны либерального общества... при данном состоянии военных сил (или военного бессилия) всех возможных и втянутых в войну союзников нельзя добиться большего, нельзя сильнее победить Германию или это непомерно дорого стоит (например, стоит еще потери десяти миллионов русских солдат, на рекрутирование, обучение и снаряжение коих требуется еще столько-то миллиардов и столько-то лет войны), тогда царизм не может не искать сепаратного мира с Германией»[23].

В статье «Пацифизм буржуазный и пацифизм социалистический» В. И. Ленин писал о наметившемся повороте к империалистическому миру из-за истощения сил обеих коалиций и пресыщения финансового капитала как воюющих, так и нейтральных стран. Наиболее вероятным он считал сговор Вильгельма II с Николаем И, возможно, в рамках тайно заключенного мирного договора[24].

В январе соглашением царя и кайзера может последовать мирный конгресс для достижения всеобщего империалистического мира. Он весьма точно оценивал возможные условия пусско-германского соглашения, полагая, что при любых обстоятельствах Германия сохранит за собой Польшу и контроль над черноморскими проливами. В.И. Ленин предположил, что открытый сепаратный мир царизм, возможно, опасался подписать из-за угрозы правительственного переворота с о стороны буржуазии[25].

Сведения швейцарской газеты о подготовке встречи Штюрмера с Бюловым, которые использовал В. И. Ленин, вероятно, не соответствовали действительности: в швейцарской печати высказывалось мнение, что они были инспирированы Германией, шантажировавшей возможным сговором с царизмом население русской Польши, побуждая его вступать в армии центральных держав. Относительно пребывания Штюрмера в Швейцарии «Бернер тагвахт» была дезориентирована появившимися в русской прессе сообщениями о намерении председателя Совета министров отправиться в Италию на отдых[26], откуда при желании легко было попасть в Швейцарию[27]. Недостоверность сообщений «Бернер тагвахт» отнюдь не ставит под сомнение ленинские выводы. Ленин строил свой анализ на совокупности всех известных фактов военной и довоенной политики империалистических держав, а не на данных одной газеты. Ленинская формулировка, подчеркивает А. В. Игнатьев, свидетельствует о том, что поворот от империалистичеекого союза России с Англией к империалистическому же союзу с Германией «обрисовался»[28].

Летом 1916 г. царизм был настроен довольно оптимистически относительно исхода войны: наступление Юго-Западного фронта и ожидавшаяся конфронтация Румынии с центральными державами вселяли радужные надежды. Николай II написал на одном из докладов Штюрмера: «Сейчас нам необходимо скорейшее выступление Румынии, да и для нее самой это крайне важно. Потерянные теперь недели могут затянуть войну на много месяцев дольше»[29]. Однако последующее развитие событий опровергло все надежды царизма на скорую победу. Наступление Брусилова приостановилось: русские потери уже к 130 июня (13 июля) достигли 0,5 млн. человек, в дальнейшем они еще более возросли[30]. Вступление Румынии в войну также не оправдало надежд. Плохо обученная и снаряженная, с низким моральным духом, румынская армия была разбита совместным наступлением сил Четверного союза, и основная часть территории Румынии была оккупирована. 21 ноября (4 декабря) 1916 г. пал Бухарест. Русская армия, истощенная в предыдущих боях, не смогла оказать своевременно достаточной помощи. Запаздало и наступление союзников в Салониках.

Пользуясь благоприятной военной конъюнктурой и надеясь удержать по крайней мере часть завоеванного, центральные державы выступили 29 ноября (12 декабря) с официальными мирными предложениями. Они предлагали немедленное начало переговоров о мире с Антантой без предварительных условий. Это было выгодно Германии и ее союзникам, так как их приобретения были гораздо значительнее, чем у Антанты. В русском МИДе считали, что германское руководство заранее знало о неприемлемости этих предложений для любой из стран Антанты. Как отмечалось в обзоре сведений Осведомительного отдела МИДа от 12 декабря 1916 г., мирной инициативой центральные державы стремились воздействовать на нейтральные государства, приглушить пацифистскую агитацию у себя в тылу и, напротив, усилить «элементы, желающие мира» во враждебной коалиции. «Настроение в Германии утомлено войной и склонно к миру, но народ способен еще выдержать многое» — констатировали русские дипломаты, предостерегая от «преждевременных слишком оптимистических выводов» насчет выдвинутых предложений. Отмечая существование в Германии двух групп — противников Англии и противников России — чиновники царского МИДа к сторонникам антибританской ориентации причисляли наиболее реакционные элементы буржуазии и юнкерства; назывались, в частности, промышленник и Г. Штреземан, лидер консерваторов К. Вестарп, бывший канцлер Бюлов. Адмирал Тирпиц и др. В принципе эта группа была готова искать соглашения с Россией не отказываясь от захватов ни на Западе, ни на Востоке. К противоположному направлению примыкала либеральная буржуазия, социал-шовинисты и сам Бетман-Гольвег называемые «сторонники России» из числа консерваторов и аграриев желали аннексировать Польшу, Литву, Курляндию. Требования к России намеревались представить, как «освобождение порабощённых государств», которые после обретения самостоятельности» должны были попасть в зависимость от Германии[31]. Отметим, в исследовании советского историка 3.К. Эггерт выделена та же группировка партий Германии по вопросу о сепаратном мире[32].

Что касается отношения различных групп правящих классов России с кайзеровской империей, то этот вопрос еще не подвергался всестороннему исследованию. В отличие от Германии, в России не было широкого обсуждения военных целей и программ общего и сепаратного мира в печати и общественных кругах, среди историков до сих пор ведутся споры об отношении отдельных политических деятелей, в частности, Б. В. Штюрмера, к русско-германскому сепаратному миру[33]. Даже в Даже статье Р. Ш. Ганелина, где сделана попытка выявить в России сторонников сепаратного соглашения с Германией, фактически описывается только деятельность различных лиц, причастных к контактам с Германией в годы войны, вроде Манасевича-Мануйлова[34]. Для выявления того, какие общественные слои, партии и организации склонялись к сепаратному миру, требуются обширные архивные исследования. Пока же можно говорить только о том, каким группам среди правящих классов мог быть в той или иной степени выгоден сепаратный мир, на кого царизм мог бы опереться в случае заключению такого мира. В. И. Ленин еще в ноябре 1914 г. подчеркивал, что «дворы германский и русский... за особый мир друг с другом», а в сентябре 1915 г. прямо указывал на ясную позицию «монархии и крепостников-помещиков: „не отдать" России либеральной буржуазии; скорее сделка с монархией немецкой»[35]. Наиболее реакционные монархические силы находили свое воплощение в закулисном правительстве — придворной канарилье, причем, как подчеркивал В. И. Ленин, такая же камарилья существовала и при германском дворе[36]. Отметим, что в большинстве случаев русско-германские контакты в годы войны осуществлялись лицами, не занимавшими официальных постов, но в силу знакомств или родственных связей близко стоявшими к царским или кайзеровским придворным сферам (Манасевич-Мануйлов, Рене, барон д е Круиф и др.). Помимо крайне правых[37], сепаратный мир мог найти положительный отклик среди части буржуазии, не получавшей прямых военных прибылей, а традиционно ориентировавшейся на экспорт[38]. Однако открыто заявлять о своей склонности к сепаратному миру в условиях военного положения не могли ни представители придворных кругов, ни пацифистская часть буржуазии.

Укажем, что среди части русской буржуазии склонность к сепаратному миру вызывалась не отсутствием или резким уменьшением «военных прибылей», а страхомперед революцией. Так, глава одноименного русского нефтяного концерна Э. Нобель получавший чрезвычайно высокие военные прибыли, по свидетельству русского посла в Швеции А. В. Неклюдова, оказался в феврале 1915 г. вовлеченным в «германо-шведскую "миротворческую" интригу», опасаясь прежде всего «продолжения войны для самой России»[39]. Последнее выражение явно имело в виду угрозу революции.

Отметим также, что уже в начале 1916 г. некоторые лидеры кадетов высказывали сомнения в правильности лозунга войны до победного конца[40]. Член ЦК кадетской партии В. Д. Набоков вспоминает, что он расценил германские мирные предложения конца 1916 г. как «луч слабой и очень отдаленной, но все же — надежды на возможность мира». П. Н. Милюкову стоило определенного труда убедить Набокова в необоснованности такого мнения[41]. Как видим, неуверенность в возможности довести войну до победного конца появилась даже среди убежденных сторонников ориентации на Антанту.

Царизм сознавал, что сепаратный мир с противником может быть заключен только на очень тяжелых условиях. Лишь очень неблагоприятное внутреннее положение при отсутствии надежд на скорое окончание войны могло толкнуть русские правящие круги к такому миру: в конце 1916 — начале 1917 г. усилилось забастовочное движение, начался развал транспорта, нарастали продовольственные трудности[42]. По данным из докладов Военного министерства, представленных царю, общие потери к концу 1916 г. составили 5840 тыс. человек, в том числе в 1916 г. — 2769 тыс. человек. Но и цифры, как показал Б. Ц. Урланис, были существенно занижены. К началу 1917 г. царское правительство столкнулось с острой нехваткой пополнений для армии. На 1917 г. остался только один призыв в 1,4 млн. человек, что было недостаточно для укомплектования запасных батальонов. Неблагоприятное положение с людскими ресурсами правительство вынуждено было скрывать от союзников[43].

Западных союзников беспокоили растущие слухи о возможности русско-германского сепаратного мира. Еще в конце августа 1916 г. английский король Георг V направил письмо Николаю II, где выражал беспокойство в связи с деятельностью немецких агентов в России. Отвечая, царь признавал, что русские банки, ранее связанные с германским капиталом, мешали выполнению военных заказов в промышленности. Николай II указал на желательность обнародования соглашения о проливах[44], чтобы укрепить в стране стремление продолжать войну[45]. Царизм неоднократно опровергал слухи о сепаратном мире с Германией. Сомнения союзников, однако, не рассеялись. 16 января 1917 г. Д. Ллойд Джордж сообщил своему другу, редактору «Манчестер гардиан» Ч. П. Скотту о том, что, по имеющимся сведениям, партия Г. Распутина и царицы, под влиянием которых находился царь, стремится спровоцировать «революцию», чтобы под этим предлогом заключить мир с немцами[46]. Высказывалось сомнение и в способности России противостоять возможному наступлению противника.

В распространенной перед началом союзной конференции в Риме в декабре 1916— январе 1917 г. секретной записке английского правительства утверждалось, что вследствие удлинения русского фронта (после разгрома Румынии) ожидать решительного успеха наступления русской армии не приходится и что «союзники считают, что центральные империи будут, может быть, в состоянии, если пожелают, проникнуть до сердца России в направлении либо Петрограда, либо Одессы»[47].

В докладах созданного в начале войны при Министерстве торговли Комитета по ограничению снабжения неприятеля, возглавляемого П. Б. Струве, отмечалось, что продовольственное положение Германии и ее союзников не мешает им продолжать войну и в 1917 г. При этом особенно указывалось на значение продовольственных ресурсов оккупированной Румынии. Не грозил Германии и финансовый кризис, а внутренние займы успешно реализовались. Союзники Германии были в состоянии держаться с ее помощью довольно долго[48].

В ответ на вопросы директора дипломатической канцелярии при Ставке Н. А. Базили Струве категорически заявил, что имеющихся запасов продовольствия в Германии хватит еще и на месяц нового сельскохозяйственного года. Он подчеркнул при этом, что «было бы величайшей ошибкой» рассчитывать «в предвидимом будущем» на острый кризис в Германии «живой силы, как трудовой, так и воинской», и что истощение противника — «процесс весьма затяжной, могущий растянуться на весьма продолжительный срок»[49].

Усиливающийся внутренний кризис вместе с осознанием краха надежд на пoбеду в обозримом будущем толкали Николая II к выходу из войны. А. Д. Протопопова свидетельствует, что в конце декабря 1916 г. он, будучи министром внутренних дел представил царю план выхода России из войны и Николай II эту меру будто бы одобрил. Это сообщение бывший министр сделал летом 1918 г. журналисту П. Я. Рыссу «Россия должна была известить союзников на несколько месяцев вперед, что, будучи не в силах вести войну, в назначенное время правительство прекращает эту войну. В течение этих месяцев союзники и Россия должны вести с Германией переговоры, которые не могли не дать положительного результата. В случае, если бы союзники отказались от ведения переговоров, Россия все же в указанный срок выходила из войны заключив мир с Германией» и превратившись в нейтральную страну[50]. Существование плана Протопопова подтверждается л другими косвенными данными. 26 октября 1916 г. немецкая газета «Кёнигсбергер Хартунгше цайтунг» со ссылкой на японские источники сообщила о наличии оговорок к Лондонскому договору 6 сентября 1914 г. о незаключении сепаратного мира, согласно которым «Россия, в случае сильных внутренних беспорядков, оставляет за собой право начать мирные переговоры с противником, при условии предупреждения об этом своих союзников»[51]. Лондонский договор не имел таких оговорок, но сообщение газеты могло отражать сведения о плане Протопопова или аналогичном ему.

28 февраля 1919 г. влиятельная будапештская газета «Пештер ллойд» в вечернем выпуске опубликовала сообщение об имевших место в конце 1916 — начале 1917 г. попытках придворных кругов и самого царя заключить сепаратный мир с центральными державами. Г. Раух уж е в 60-е гг. установил, что сообщение «Пештер ллойд» тогда же, в 1919 г., привлекло внимание германского МИДа, который в общем подтвердил его в документе для внутреннего пользования. Посредником в переговорах оказался балканский корреспондент голландских газет барон де Круиф— родственник черногорской правящей династии, состоявшей в родстве с царской фамилией. Еще в 1915 г. но посредничал в переговорах о капитуляции Черногории[52]. Вероятно, от де Круифа исходила и информация «Пештер ллойд», о чем свидетельствует указание редакции как на источник на некую нейтральную газету, в которой он мог сотрудничать[53].

16 октября 1916 г. русский двор с помощью нейтрального посредника (де Круифа) через германское посольство в Софии дал знать в Берлин и Вену, что Россия оставляет за собой свободу действий в вопросе о заключении мира. Предлагались следующие условия: нейтрализация проливов, превращение турецкой Армении в буферное государство, совместный протекторат трех империй над Польшей, территориальные приращения для Болгарии и объединение Сербии и Черногории под главенством черногорской династии. В начале ноября эти предложения были отвергнуты германским и австро-венгерским правительствами под давлением германского военного руководства, имевшего решающий голос в коалиции.

24 января 1917 г. последовало новое обращение. Указав Германии на опасность истощения центральных держав, русская сторона угрожала совместным натиском Антанты вывести из войны Турцию и заключить сепаратный мир с Болгарией, признав большинство ее территориальных приобретений (именно в январе Россия вела интенсивный поиск такого мира)[54]. В середине февраля Берлин вновь ответил отказом, хотя Вена и София склонялись к переговорам. 6 марта в очередном обращении, уже от имени Николая II, говорилось, что и январское обращение было сделано с ведома царя. Указав, что «требование массами мира растет с каждым днем» и что правительства могут дорого заплатить за продолжение войны, обращение призывало Германию и Австро-Венгрию отказаться от личной ненависти к царю и итальянскому королю Виктору Эммануилу (в России хорошо знали о склонности ряда влиятельных лиц в Италии к сепаратному миру)[55]. Отмечалось также, что английский посол Дж. Бьюкенен, узнав о решимости царя заключить сепаратную сделку, развернул деятельность, направленную на смену руководства в России.

Сообщалось, что британское посольство выделило денежные средства для этих целей. В последнем перед Февральской революцией обращении к противнику царизм угрожал Четверному союзу гибельными последствиями неизбежного вступления США в войну и указывал, что неудачное окончание войны грозит правящим домам центральных держав еще худшими последствиями, чем царскому. Николай II и его окружение готовы были согласиться теперь на сохранение полицейского контроля Турции над проливами, что делало фиктивной их нейтрализацию. Царизм не возражал и против полной независимости Польши, что означало при сложившемся положении вещей превращение последней в вассала Германии и Австро-Венгрии. Предусматривался рост территории Австро-Венгрии за счет Черногории и Албании. Часть последней предлагали отдать Италии в случае ее согласия на мир. Однако и эти условия были отвергнуты германским военным командованием.

Последнее обращение через де Круифа к германскому правительству от имени некоторых членов царской семьи последовало после свержения царизма, 26 марта 1917 г. В нем прямо предлагалось противнику перейти в наступление на Петроград чтобы помочь верным царю силам восстановить контроль над столицей и вернуть к власти Николая II или, если будет необходимо, другого монарха. Центральные державы не ответили, очевидно, не желая иметь дело с политическим трупом.

В. И. Ленин указывал, что возможно «для обмана народа царь, если ему удастся бежать из России или получить часть военных сил на свою сторону, выступит с манифестом о немедленном сепаратном мире, подписанном им с Германией!»[56]. По утверждению члена кадетской партии А. Тырковой-Уильямс, после получения в Ставке первых известий о революции в Петрограде дворцовый комендант генерал В. Н. Воейков «предложил Николаю II открыть фронт немцам и отдать себя под покровительство кайзера»[57]. Воейков мог быть причастен к контактам, описанным «Пештер ллойд».

Данные этой газеты находят некоторое подтяерждение в сообщении из Швейцариисо ссылкой на турецкого консула в Женеве Кямиль-бея. Последний, будучи шурином одного из членов младотурецкого триумвирата, Талаата-паши, в апреле 1917 г. виделся с ним в Мюнхене. Талаат заявил, основываясь на своих и немецких данных, что «прежние официальные переговоры между Россией и центральными империями прерваны»[58].

О склонности царизма к сепаратным контактам с противником можно заключить из некоторых обстоятельств миссии болгарского дипломата Ризова, действовавшего по инициативе германского правительства. В январе 1917 г. он посетил русских посланников в Швеции и Норвегии А. В. Неклюдова и К. Н. Гулькевича и говорил им о возможности русско-германского сепаратного мира. Русские дипломаты холодно встретили предложение Ризова, и тот не смог изложить возможные условия такого мира: Ризов указал лишь на возможность разрешить России проводить свои военные суда через черноморские проливы[59]. Во всеподданнейшей записке 26 января 1917 г. министр иностранных дел Н. Н. Покровский испрашивал разрешения поставить в известность о миссии Ризова союзных послов в Петрограде, так как русский посланник в Христиании (Ocло-Гулькевич по своей инициативе уж е известил союзников о попытках Ризова склонить Россию к сепаратному миру. Вследствие этого «представлялось бы уже неудобным воздержаться» от сообщения об этом послам в Петрограде. Покровский был вынужден особо запрашивать царя о таком очевидном шаге. Вероятно, он имел основания полагать, что Николай II не склонен был довести д о сведения союзников о миссии Ризова, если бы этого не сделал Гулькевич. Раз союзники узнали о Ризове, он уже не годился для переговоров о мире с Германией. Царизму нужны были тайные переговоры, чтобы не подорвать окончательно д у х армии и населения. В телеграмме послам в союзные столицы Покровский вполне солидаризировался со своим итальянским коллегой Сонина по вопросу «о нежелательном влиянии на общественное мнение разговоров о мире» я предписал послам добиваться прекращения этих разговоров в союзной прессе[60].

Сообщение «Пештер ллойд» свидетельствует о том, что русская сторона сделала большие уступки в течение всего трех месяцев. Вероятно, речь шла не о простом зондаже, а о попытке сговора, так как столь явно демонстрировать свою слабость в противном случае не стали бы. Сторонники сепаратного мира в России могли начать контакты еще без ведома царя, а до 24 января 1917 г. уже заручились его поддержкой.

Выход из войны мыслился согласно плану Протопопова, что позволяло сгладить разрыв с союзниками. Утверждение, что подготовка вместе с союзниками к весеннему наступлению, начало которого намечалось между 1 апреля и 1 мая 1917 г., препятствовало заключению царизмом сепаратного мира[61], вряд ли основательно, так как царизм; с одной стороны, использовал предстоявшее наступление для ш ан т аж а центральных держав, а с другой стороны, не мог быть уверен, что удастся сторговаться с противником, и в случае неудачи предполагал попытаться вместе с союзниками добиться военной победы.

Показательно, что во всеподданнейшем докладе 9 февраля 1917 г. Протопопов прямо предупреждал царя, что 14 февраля, несмотря на арест рабочей группы ЦВПК, состоится демонстрация перед Таврическим дворцом, которая легко может перерасти в вооруженные столкновения с полицией и войсками[62]. Возможно, что под влиянием этого доклада Николай II согласился передать отправленные через несколько дней с де Круифом предложения, содержавшие значительные уступки центральным державам.

Американский историк Дж. X. Кокфилд и советский исследователь В. С. Васюков подчеркивают, что не упоминание о планах сепаратного мира в переписке царя и царицы свидетельствуют об отсутствии у царской четы таких планов[63]. Однако, как указывал Р. Ш. Ганелин, действительные попытки достичь сепаратного мира редко оставляют значительные документальные свидетельства[64], да и открытое стремление к сепаратному миру в условиях войны могло быть расценено как государственная измена[65].

Какие планы поэтому могли найти отражение в царской переписке только в случае крайней необходимости. Имеется свидетельство, что после Февральской революции ряд документов был уничтожен Романовыми[66]. Царь и его окружение сознавали опасность революции, но недооценивали ее непосредственную угрозу, полагая, что в запасе есть еще некоторое время. Весьма вероятным было заключение сепаратного мира в марте — апреле 1917 г., до начала весеннего наступления союзников. Эту мысль высказал еще Н. Покровский[67].

Сообщения Протопопова, «Кёнингсбергер хартунгше цайтунг» и «Пештер ллойд», по нашему мнению, отражают одну и ту же попытку царской России выйти из войны, уступчивость, проявленная Николаем II в последний момент, свидетельствовала о его страхе перед революцией. Это могло толкнуть к сепаратному миру на германских условиях в недалеком будущем. Имеется также ряд косвенных подтверждений сообщения «Пештер ллойд», что царизм вел свой последний зондаж сразу же по нескольким каналам. Известны воспоминания австро-венгерского министра иностранных дел О. Черниина и последнего канцлера Германской империи принца Макса Баденского о контактах, которые они имели в феврале — марте 1917 г. с лицами, близко стоявшими к царской семье, и нейтральным посредником, действовавшим, вероятно, от имени России[68]. Мнение, что сообщение Г. Рауха ставит под сомнение рассказ Чернина[69], ошибочно. Н. Раух полагал, что Чернин принял за русский мирный зондаж предложения, переданные американским послом в Вене Ф. Пенфилдом по просьбе Англии, пытавшейся склонить Австро-Венгрию к сепаратному миру. Однако американский историк В. Б. Фест установил, что в переданных Пенфилдом предложениях ясно говорилось об интересах Англии и США, но никак не России. Кроме того, контакты с ним продолжались 14 марта 1917 г., т. е. после Февральской революции[70]. Контакты, о которых рассказал Чернин, прервались с падением царизма. То, что попытки царизма заключить мир, о которых сообщила «Пештер ллойд» и которые были подтверждены находкой Г. Рауха, не нашли отражения во французской публикации документов германского МИДа[71], объясняется тем, что, по свидетельству Г. Рауха, соответствующие материалы были им обнаружены в досье за 1919 г., тогда как названная публикация хронологически охватывала материалы 1914—1918 г. К тому же она отражает не все имевшие место случаи зондажа. Так, ничего не говорится, например, о деятельности К. Рене. Надо также учитывать, что тему русско-германского сепаратного мира бывшие правящие круги В Германии и Австро-Венгрии после войны стремились не афишировать, чтобы не дать пищи для критики в свой адрес за «упущенную возможность» отрыва России от союзников. Именно в русле такой критики и появилось сообщение «Пештер ллойд». Поэтому, документы о склонности России пойти на сепаратный мир могли быть скрыты в архивах.

Рассмотрев вопрос о сепаратном мире России с Германией, следует заключить, что накануне Февральской революции стороны, вероятно, находились на пути к сепаратному миру, хотя дело еще только вышло из стадии предварительного зондажа. Февральская революция не позволила осуществить сговор царизма с центральными империями, который мог развязать царским властям руки для борьбы против собственного народа.