Протокол судебного заседания Военного трибунала пограничных и внутренних войск Киевского округа по делу Г.Н. Юфы, И.В. Волкова, И.А. Шпица, П.Г. Чичикало и С.П. Кузьменко
29-31 декабря 1938 г.
Дело № 58-1938 г.
ПРОТОКОЛ
СУДЕБНОГО ЗАСЕДАНИЯ
1938 года, декабря 29-31 дня. Военный трибунал пограничных и внутренних войск Киевского округа в гор. Киеве, в открытом судебном заседании в составе:
Председательствующего - ВАСЮТИНСКОГО
членов: политрука ТРИФОНОВА и лейтенанта РУСАНОВА
при секретаре - технике-интенданте II ранга ЭФРОИМСОНЕ,
с участием пом[ощника] Главного военного прокурора диввоенюриста т. КУЗНЕЦОВА и членов Киевской коллегии защитников т.т. АВЕРБУХА и ГОЛОВНЕНКО, рассмотрев дело № 58-1938 года по обвинению быв[ших] работников НКВД Молдавской АССР ЮФА Григория Наумовича, ВОЛКОВА Ивана Васильевича, ЧИЧИКАЛО Павла Григорьевича, ШПИЦА Исаака Ароновича по ст. 206-17 п. «б» УК УССР и КУЗЬМЕНКО Степана Порфирьевича по ст. 206-17 п. «б» УК УССР.
Судебное заседание открыто в 18 часов.
Секретарь доложил о доставлении в суд. заседание обвиняемых ЮФА, ВОЛКОВА. ЧИЧИКАЛО, ШПИЦА и КУЗЬМЕНКО, а также явке свидетелей СА-ДАЛЮКА, РОЗЕНФЕЛЬДА, ЛЕНЧИНЕРА, ОСТРОВСКОГО и КОРЧЕВСКОГО.
Кроме того, доставлены в суд. заседание свидетели, содержащиеся под стражей. ВЕЛИЧКО, КЕТРАРЬ и ДЕМУС. Больше свидетелей не вызывалось.
Трибунал удостоверяется в самоличности обвиняемых, которые о себе показали:
ЮФА Григорий Наумович. 1910 года рождения, уроженец г. Ромны б[ывшей] Полтавской губ., сам по соц[иальному] положению служащий. Отец с 1910 по 1912 г. занимался мелкой торговлей, торговал с корзины лимонами и апельсинами. После революции он всё время работает. У меня образование низшее, в органах НКВД служил с 1927 года. В РККА не служил. Был членом ВКП(б) с 1931 года, в связи с данным делом из партии исключён. Не судился. Я помню 2 дисциплинарных взыскания - выговор и 3-е суток ареста за несвоевременное представление и неправильные данные по агентурной работе. Женат, имею одного ребёнка. Последнее место службы - пом[ощник] нач[альника] 2[-го] отдела УГБ НКВД УССР. Имею специальное звание - лейтенант госбезопасности. Копию обвинительного заключения и определение ПЗ1 получил на руки 26 декабря 1938 года.
ВОЛКОВ Иван Васильевич, 1906 г. рождения, уроженец дер. Токомово Ко-выкинского района МАССР, из крестьян-бедняков, отец умер в 1928 году. Я до службы в РККА был рабочий-слесарь. В РККА служил с 1928 по 1930 год. Был членом партии с 1928 года, из партии в связи с данным делом исключён. Не судился, образование низшее, дисциплинарным взысканиям не подвергался, женат, имею одного ребёнка. Последнее место службы - начальник отделения 3[-го] отдела УГБ Управления НКВД Молдавской АССР2. Имею специальное звание - мл[адшего] лейтенант госбезопасности. Копию обвинительного заключения и определение ПЗ получил 26 декабря.
ШПИЦ Исаак Аронович, 1907 года рождения, уроженец г. Тирасполя, отец был рабочий на мельнице, умер он в 1909 г. Я в Красной армии не служил, до службы в органах НКВД был рабочий. Был членом партии с 1932 года. Образование незаконченное среднее. Последняя моя должность - оперуполномоченный 4 отдела НКВД АМССР. Дисциплинарных взысканий не имел. Женат, имею одного ребёнка. Имею специальное звание - сержант госбезопасности. Копию обвинительного заключения и определение ПЗ получил 26 декабря.
ЧИЧИКАЛО Павел Григорьевич3, 1918 года рождения, уроженец м. Ичня Черниговской области, происходит из крестьян-бедняков. Был комсомольцем с 1935 года. Учился 2 года в учительском институте, холост, не судился, дисциплинарных взысканий не имел. Имею специальное звание - сержант госбезопасности. Последняя должность - пом[ощник] оперуполномоченного 4-го отдела УГБ НКВД АМССР. Копию обвинительного заключения и определения ПЗ получил 26 декабря.
КУЗЬМЕНКО Степан Порфирьевич, 1905 года рождения. В обвинительном заключении ошибочно указано, что я - 1906 г. рождения. Из крестьян-кулаков, село Песчаный Брод того же района Одесской области. Есть ли среди моих родственников репрессированные, я не знаю. Жена Махно4 - гр[аждан]ка Кузьменко5 - моя родственница, но она сестрой мне не приходится, связи с ней никакой
не имел. Не судился, образование высшее, по профессии педагог. Беспартийный, был членом ВЛКСМ с 1924 по 1934 год, из комсомола выбыл механически. Женат, имею одного ребёнка. Копию обвинительного заключения и определение ПЗ получил 26-го декабря.
Объявляется состав Трибунала, разъяснён порядок отвода, отвода Трибуналу не заявлено.
Свидетели предупреждаются об ответственности за дачу ложных показаний в порядке 89 ст. УК УССР, после чего они удаляются из зала судебного заседания.
Обвиняемым разъяснены их права на судебном следствии в порядке 258 ст. УПК. Заявлений и ходатайств до начала судебного следствия не поступило.
Председательствующий спрашивает обвиняемого ЮФУ, поддерживает ли он своё ходатайство в части вызова ряда свидетелей, поданное им Трибуналу при получении копии обвинительного заключения.
ОбвГиняемый! ЮФА: При вручении мне копии обвинительного заключения я просил вызвать свидетелей Улановского, Ткаченко, Первухина, Семёнова и Ривлина6 по вопросам, что Семёнов ещё до моего прихода на работу в НКВД АМССР был допущен к оперативной работе, и Первухина - о том, что бывший наркомвнудел Лютый давал распоряжение брать у агентуры расписки, не вручая ей денег, а затем их использовал по служебной надобности.
Поскольку эти моменты, в подтверждение коих я просил допросить указанных свидетелей, не вызывают у суда сомнений, я от своего ходатайства отказываюсь.
Заключение Прокурора: Считаю, что обв[иняемый] Юфа прав, и нет надобности вызывать дополнительных свидетелей.
Мнение Защиты: Поскольку мой подзащитный обв[иняемый] Юфа от ранее поданного ходатайства отказывается, я это ходатайство о дополнительном вызове свидетелей не поддерживаю.
ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Учитывая, что вопросы, в подтверждение коих обвин[яемый] ЮФА до суда просил вызвать свидетелей, ясны и исчерпываются материалами дела, от вызова свидетелей Улановского, Ткаченко, Первухина, Семёнова и Ривлина отказаться.
Оглашается обвинительное заключение, определение ПЗ. Разъясняется обвиняемым сущность предъявленного им обвинения, и они опрашиваются председательствующим, признают ли себя виновными и желают ли давать показания Трибуналу.
Обв[иняемый] ЮФА: Я виновен в ряде вопросов, но обвинение, предъявленное мне, по-моему, должно инкриминироваться Широкому. Считаю, что я должен отвечать по ст. 206-17 п. «а» УК УССР, а не пункт «б» той же статьи. Показания Трибуналу давать желаю.
Обв[иняемый] ВОЛКОВ: Признаю себя виновным в незаконных методах следствия, показания Трибуналу давать желаю.
Обв[иняемый] ШПИЦ: Признаю себя виновным в незаконном, под влиянием личных счётов, аресте гр[аждани]на Ленчинера, в остальном виновным себя не признаю, показания давать желаю.
Обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Признаю себя виновным в том, что подписал не мной написанный агентурный доклад, показания Трибуналу давать желаю.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Признаю себя виновным в том, что согласно получаемых установок допускал неправильные методы ведения следствия, показания давать желаю.
Председательствующий опрашивает мнение сторон о порядке ведения судебного следствия.
Прокурор: Считаю целесообразным судебное следствие начать с допроса обвиняемых в таком порядке: первым допросить обвиняемого] КУЗЬМЕНКО, затем ЮФУ, ЧИЧИКАЛО, ВОЛКОВА и ШПИЦА. Свидетелей предлагаю допрашивать в следующем порядке: первым допросить Садалюка, затем Островского, Величко, Ленчинера, Розенфельда, Демуса, Корчевского и Кетрарь.
Защита: Полагаем целесообразнее начать судебное следствие с допроса свидетелей, а потом обвиняемых. Свидетелей считаем необходимым допрашивать в таком порядке: первым Садалюка, затем Ленчинера, Величко, Островского, Демуса, Кетрарь, Розенфельда, Корчевского.
Для вынесения определения о порядке ведения судебного следствия ВТ уходит на совещание, после чего
ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Судебное следствие начать с допроса обвиняемых в таком порядке: первым допросить обвиняемого] КУЗЬМЕНКО, затем ЧИЧИКАЛО, ШПИЦА, ВОЛКОВА и ЮФУ. Свидетелей допрашивать в порядке, предложенном Военным прокурором: первым допросить свидетеля] Садалюка, затем Островского, Величко, Ленчинера, Розенфельда, Демуса, Корчевского и Кетрарь.
Обвиняемый КУЗЬМЕНКО показал: Разрабатывая группу Величко и других, я свои донесения передавал Юфе, с которым до этого продолжительное время находился на связи. Юфа упрекал меня, что я сводки о группе Величко пишу поверхностно, не смотрю в корень вещей. Незадолго до подписи мной обобщённой агентурной сводки Юфа мне сказал: «Будете иметь генеральный разговор». Когда я перед Юфой освещал деятельность группы Величко, Юфа мне говорил, что мы зацепились за крупную к. р. фашистскую организацию. Сразу я удивился, какая тут организация, а Юфа говорит, что удивляться нечего, для организации к. р. организации не нужно какого-то президиума, достаточно, чтобы люди вели контр-революционные разговоры.
Через некоторое время Юфа предложил мне написать сводку, в которой я бы обобщил и связал все характерные факты из деятельности группы Величко. Характерно, что в своём докладе я указывал о наличии молодёжной к. р. организации, между тем, фигурантами в моём докладе проходили пожилые лица, как, например, Золотарёв, 52 лет, Галинский7,48 лет.
В обвинительном заключении указано, что по моему агентурному докладу было арестовано впоследствии 11 человек, но это неверно, так как о Пащенко, Божко и Хмельницком я вообще не указывал в своём докладе, в котором фигурировали только Величко. Островский, Лобач8 и братья Китаевы, причём Китаев Игорь у меня не проходил как антисоветское лицо, я о нём только указывал, что он вращался среди группы Величко.
Мой доклад Юфе не понравился, и он его взял с собой, заявив: «Я этот доклад возьму, а завтра Вы будете писать», но, что писать, он не сказал. На второй день Юфа принёс доклад уже отпечатанный на машинке и предложил мне его переписать своей рукой. Всю ночь я переписывал доклад, но фамилии своей не поставил. Утром, часов в 6, приехал Юфа, и я ему говорю, что в переписанном мной докладе есть целый ряд фактов, которые в моих сводках не фигурировали. На это Юфа мне ответил: «Мы Вам помогли, дополнили», т. е., мол, Обл. Управление НКВД помогло мне более глубже и шире осветить антисоветскую деятельность группы Величко. Думая, что это так, что мне помогают в моей работе как секретного сотрудника, я взял и подписал доклад.
В данном случае я не разобрался. Юфа, с которым я был в связи, не помогал мне, проявлял нервозность, иногда кричал на меня. Он просто спровоцировал меня, и я подписал доклад. Юфу я считал своим непосредственным начальником и слепо, выполняя его задание, я подписал доклад, который не соответствует действительности. Юфа оказался прохвост[ом] и заставил меня подписать «липовый» документ, кроме того, он ещё просто карманщиком оказался.
В июле месяце за одну работу мне следовало [получить] от Юфы, как должностного лица, 200 руб. Юфа мне дал только 180 руб., а 20 руб. обещал додать потом, но прошло продолжительное время, а эти 20 рублей я так и не получил.
В январе 1938 года я явился на явку, на квартиру Юфы, последний мне предложил составить расписку за получение вознаграждения в сумме 250 рублей. Такую расписку я Юфе вручил, но денег от него не получил, так как Юфа обещал эту сумму мне дать при следующей встрече, но эти деньги я и при последующих встречах так и не получил.
В конце января 1938 года, будучи на квартире у Юфы, он мне дал 250 рублей, но одновременно потребовал расписку на эту сумму. Расписку я ему тогда дал.
Через месяц, на очередной встрече у Юфы, последний предложил дать ему расписку на 250 рублей. Расписку я дал, но денег не получил.
В мае 1938 года у себя на квартире Юфа вручил мне 250 рублей, но на эту сумму он у меня отобрал 2 расписки и таким образом в данном случае также присвоил 250 рублей.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Я мог самостоятельно давать оценку замечаемым мной фактам. В своих сводках я фиксировал то, что наблюдал, не делая при этом выводов. В сводке я указывал о к-p группе из
5-ти человек и так устно говорил Юфе, на что последний ответил: «Несомненно, это - крупная организация».
В сводке я группу не определял как фашистскую организацию. У меня не было оснований считать Величко. Островского и других участниками контр-револю-ционной организации, я эту группу считал только антисоветской. В моей сводке не было указано о связи этой группы с румынской разведкой, а в докладе уже об этом шла речь.
Китаев Игорь, как фигурант, в моей сводке не проходил, я только писал, что он бывал с Величко, Островским и другими. По сводкам он у меня с компрометирующими материалами не проходил, и у меня не было данных, чтобы НКВД арестовало Китаева Игоря.
Считаю, что из 5-ти человек, о которых я указывал в сводке, под рубрику антисоветски настроенных людей могли попасть все, кроме Китаева Игоря. У этих лиц были к-p высказывания, причём это в большей мере относится к Величко, правда, и другие допускали антисоветские высказывания, но реже и не так остро. Кроме того, что Величко и другие участники группы были антисоветски настроены, у меня других данных о их к-p деятельности не было.
О связях с заграницей этой группы я ничего не знал. Разговоры о свержении Советской власти, вооружённом восстании, оружии являются выдумкой авторов докладной записки, которую я подписал.
В своих сводках я писал о разговорах Островского по вопросу бонапартизма Тухачевского, т. е. это проявлялось конкретно в том, что Островский сравнивал как талантливого полководца Тухачевского с Наполеоном. Кроме того, Островский допустил следующее к-p высказывание, заявив в связи с имевшими место арестами командиров следующее: «Бойцы хорошие, но некому их вести в бой».
Я сделал преступление, что подписал написанный не мной доклад. Объективно получается, что я оклеветал честных людей. Когда я подписывал доклад, то не понимал я, что это - преступление, а слепо верил своему начальнику - Юфе.
Когда Юфа мне сказал: «Мы Вам помогли и дополнили», я предполагал, что в НКВД есть дополнительные материалы об освещаемой мной к-p группе. После подписи мной доклада у меня было угрызение совести в том смысле, что я плохо разработал группу и, оказывается, о многих серьёзных фактах её деятельности не знал. Я поверил в авторитет Юфы и поэтому подписал доклад.
На связи у Юфы я был с августа 1936 года. Между нами разговоры были только по службе. Продолжительное время я был безработный и думал переезжать на родину, в районный центр. Когда об этом узнал Юфа, он предложил мне переехать в Тирасполь, куда переводили его тоже. При этом Юфа мне говорил, что для меня, как секретного сотрудника и учителя, будет большое поле деятельности в Тирасполе. Переехать туда мне помог Юфа.
В докладе меня особенно смущали последние 2 страницы, и я говорил Юфе, что этого в моих сводках не было. Сразу я доклад не подписал, и часа полтора после переписывания доклад был не подписан. Потом, когда пришёл Юфа и сказал: «Мы Вам помогли и дополнили», я доклад подписал.
На вопросы Защиты обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Вначале Юфа мне предложил написать доклад о деятельности группы Величко. Я написал доклад, но Юфе не понравился, и последний меня упрекал, что я не умею писать сводки и поверхностно разрабатываю.
Перед тем, как принести мне для переписывания [на]печатанный доклад, Юфа мне сказал доподлинно следующее: «Хочу Вас научить, как писать сводки, я принесу доклад, Вы его увидите, и это будут для вас настоящие курсы».
Против доклада, принесённого Юфой, я не протестовал, а сказал, что этого я не писал. Его распоряжение я рассматривал как приказ и поэтому подписал доклад. Юфа в отношении меня проявлял нервозность, не учил меня, как надо работать, кричал, в общем, у него было нехорошее отношение ко мне.
Я думал, что если не подпишу доклад, то попаду к Юфе в опалу.
Юфа мне предлагал перейти на гласную работу в органы НКВД, но я этого отказался. У него были карьеристские струнки, так, по поводу раскрытия эсеровской организации в Балте Юфа говорил: «Это нас может поднять», т. е. в том смысле, что ему это припишут в заслугу. Помогая мне переехать в Тирасполь, Юфа говорил, что здесь, т. е, в Тирасполе, - «целина», это слово я понял в том смысле, что в Тирасполе - сплошная контр-революция.
[Напечатанный доклад я переписал от руки, затем подписал его и всё-таки я не понял, что от меня требовали, чтобы я удостоверил факты, изложенные в докладной записке.
Кроме эпизода с докладом, у меня нет подобного рода провокаций в моей работе. По общей грамотности я, несомненно, стою выше Юфы. Последний, давая мне переписывать доклад, сказал, что если будут какие-либо исправления, чтобы я вносил их и в [напечатанный текст. Но это относилось к мелким фактам, вроде фамилии, профессии проходящего по докладу лица, но не к основным фактам и мыслям, изложенным в нём. Заголовок доклада исходил от моего имени.
Фактически я не протестовал против доклада, я только выразил Юфе сомнение в части отдельных фактов, указанных в нём.
Объявлен перерыв на 10 мин., после чего суд. заседание объявлено продолжающимся.
На вопросы Защиты обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Распоряжение Юфы о подписи доклада я расценил как приказ начальника. Этот приказ был незаконный, но я это понял только теперь.
Я не пытался внести существенные поправки в доклад.
На вопросы обвиняемого! ЮФЫ обвГиняемый! КУЗЬМЕНКО: За 2 года связи с Юфой не было случая, чтобы я, кроме этого факта, подписал не отвечающий действительности доклад. Подписанный мной доклад был на 7-9 листах.
Указаний об исправлении в [напечатанном и [на]писанном тексте не было, был только разговор о том. что могут встретиться технические опечатки имён и фамилий, и это нужно исправить.
2 последних страницы доклада были абсолютно ложны.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Доклад, принесённый Юфой, я не читал, а сразу начал его переписывать, подписывал я его в присутствии Юфы.
Обв[иняемый] ЮФА: Ничего подобного. В 12 часов ночи я принёс Кузьменко напечатанный доклад и дал его переписывать, после чего поехал на работу.
Часов в 6 утра, вернувшись, я увидел, что Кузьменко уже кончил переписывать и подписал доклад.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Последние 2 страницы, т. е. концовка доклада, была не моя. я таких данных не давал.
Оглашаются выдержки из доклада агента «Фокуса» по первым страницам.
Обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: С началом доклада я тоже не согласен. Всё сплошь является выдумкой.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО показал: Как лучший комсомолец учительского института я был в марте 1938 года направлен на работу в органы НКВД. Получив назначение в Молдавию, я, перед тем, как приступить к работе, был принят Юфой. Последний ничего мне не сказал, не дал инструктажа, а только предупредил, что надо быть очень конспиративным. Сперва я работал у сотрудника НКВД Степанова, а потом сразу меня допустили к следствию, хотя я до этого никогда в жизни не видел арестованных. Должен сказать, что перед тем, как я приступил к следственной работе, я зашёл к сотрудникам Павликову, а затем к Глущенко, интересовался, как они допрашивают. Зайдя к ним в кабинет, я увидел, что как Павликов, так и Глущенко, кричат на арестованных, допускают в отношении их «стоянки», избивают и применяют другие недопустимые методы ведения следствия.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Уголовно-процессуальный кодекс я даже в руках не держал. Через сколько дней после ареста надо предъявить обвинение и допрашивать арестованного, я не знал. Меня не учили, как надо работать и правильно вести следствие.
Когда я зашёл в кабинет к Павликову, я увидел, что он разговаривает с арестованным, и тот легко даёт показание. Удивляясь этой лёгкости, я потом спросил у Павликова, как это ему удаётся так быстро получить признание. На это он мне ответил, что до получения показаний он долго допрашивал арестованного и при этом применял к нему незаконные методы допроса.
Садалюка я допрашивал. Его я не бил, а только кричал. Допрос Садалюка я производил по поручению начальника 1-го отделения Мягкова, последний дал мне дело и сказал: «Иди, допрашивай». К тому времени в деле уже имелись на Садалюка показания Островского и Величко.
Я и сейчас не знаю, как надо допрашивать арестованных. Если так, как допрашивали меня, то я так не делал, а допрашивал совершенно другими методами. От меня только требовали, чтобы я добыл к утру показания, так меня учил Юфа и другие старые оперативные работники.
Садалюка я допрашивал с угрозами, ругал его, фактически издевался над ним, т. е. применял то, что запрещено законом.
Ленчинера я не знаю, материала на него не было.
Я вёл следствие по делам сионистов. Однажды Шпиц мне рассказал, что у него есть дело по обвинению повстанца Ленчинера, который якобы был завербован также в сионистскую организацию сионистом Коганом и по заданию Когана занимался шпионажем. Поскольку я вёл следствие по делам сионистов,
Шпиц меня попросил при допросе сионистов спрашивать, не знают ли они Ленчинера как участника организации, но на него показаний никто не давал.
Через некоторое время, когда я вёл следствие по делу сиониста Говберга, Шпиц мне сказал, что Говберг должен показать о Ленчинере как участнике сионистской к-p организации.
Допрашивая Говберга, последний о Ленчинере никаких показаний не давал, заявляя, что он такого не знает. Я сел писать протокол допроса, и в это время зашёл в мой кабинет Шпиц. Он у меня спросил, даёт ли Говберг показание на Ленчинера, я ответил, что нет. Тогда Шпиц подошёл к Говбергу и начал с ним что-то говорить. После этого Шпиц подошёл ко мне и говорит, что Говбергу известно со слов сиониста Когана о Ленчинере как участнике организации. Об этом я спросил непосредственно Говберга, последний подтвердил слова Шпица, и я это занёс в протокол допроса.
Через непродолжительное время по распоряжению Юфы мне было передано для ведения следствия дело Ленчинера, и в конце сентября я его вызвал на первый допрос. Ленчинер себя виновным не признавал и стал доказывать мне, что его арестовали, так как он поссорился с женой Шпица. Не зная, как быть в таких случаях, когда арестованный заявляет о личных счётах со следователем, я спросил у члена Киевской опергруппы Гороховского, как быть с делом Ленчинера. Гороховский мне предложил передопросить Демуса и Говберга, давших ранее показания на Ленчинера. После передопроса Демус и Говберг отказались от своих показаний, уличавших Ленчинера в участии в к-p организации. На следующий день я вызвал Ленчинера, допросил его и в протоколе указал о ссоре Ленчинера с женой Шпица. Этот протокол я дал прочитать Ленчинеру, но, прежде чем ему подписать, я зашёл к Гороховскому и спросил у него, можно ли оставить в протоколе ту часть показаний, где Ленчинер говорит о личных счётах со Шпицом. Гороховский мне предложил эту часть показаний из протокола исключить. После чего я переписал протокол и уже в сокращённом виде, без указания о личных счётах, дал подписать его Ленчинеру.
На вопросы ВТ обвГиняемый! ЧИЧИКАЛО: Свои показания, данные на предварительном следствии, полностью подтверждаю.
Я признаю себя виновным в незаконных методах допроса Садалюка.
При допросе Говберга последний мне заявил, что показания на Ленчинера он дал по прямому требованию Шпица.
На вопросы Защиты обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Хотя мне и приходилось писать постановление о привлечении в качестве обвиняемого, предъявлении материалов следствия со ссылкой на ст. УПК, но я содержания Уголовно-процессуального кодекса не знал, и у меня его лично вообще его не было.
Как только я пришёл в органы и увидел методы допроса арестованных, практиковавшиеся моими товарищами, я хотел уйти с работы, а потом привык, приучился и сам начал применять незаконные методы следствия.
Свои показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю.
На вопросы обви[няемого] ШПИЦА обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Шпиц мне говорил, что Ленчинер по заданию сиониста Когана занимался шпионажем.
Обв[иняемый] ШПИЦ показал: Я совершил тяжёлое преступление, включающееся в том, что сфабриковал дело человеку, с которым имел личные счёты. У меня был арестованный Демус, который под моим давлением и благодаря умышленно поставленному вопросу показал, что Ленчинер является участником контр-революционной организации. После этого, также благодаря моему давлению, другой арестованный - Говберг, допрашиваемый Чичикало. ложно показал о Ленчинере как участнике организации.
Вообще на следствии я находился с 27 марта по 10-е июля 1938 года, а до этого был на побегушках и поэтому не был знаком с порядком следствия. В отношении арестованного Демуса я действительно допустил незаконные методы следствия, т. е. применил в отношении его «стоянку», но должен сказать, что в Молдавском облуправлении НКВД такие методы следствия получили широкое распространение, и я считал, что их можно применять, лишь бы арестованный давал показание.
Приехав из командировки, Юфа поручил мне вести дело Величко. До этого я взял доклад агента «Фокуса» и ознакомился с ним. На Величко я не кричал, а уговаривал его сознаться, что он руководил к-p фашистской молодёжной организацией. Величко долго упирался, не хотел признаваться, а потом сел и начал писать показания, в которых, между прочим, он указывал, что у Островского имеется книжечка, где он записывает передвижение войск по Молдавской республике. Собственноручные показания Величко, т. е. черновик, я передал Юфе, который оформил это протоколом допроса. Полученный от Юфы протокол я дал затем подписать Величко, и он его подписал.
На вопросы ВТ обв[иняемый] ШПИЦ: Свои показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] ШПИЦ: Юфа принёс мне протокол Величко, в который внёс значительные изменения по сравнению с собственноручными показаниями Величко. Этот протокол был провокационный, и его Юфа составил с помощью Семёнова.
Величко мне не говорил, что написанные им показания являются ложными. От него я не требовал признания, что к-p организация связана с румынской разведкой.
О том, что доклад агента «Фокуса» не соответствовал действительности, я не знал.
Величко я показания не диктовал и во время допроса не угрожал.
Демус у меня стоял двое или трое суток по приказанию Широкого, который сказал мне, что Демус должен «дать» показания.
Когда Ленчинера арестовали, он у секретаря 4-го отделения начал сильно кричать и волноваться, заявляя, что невиновен и имеет со мной личные счёты. Опасаясь, чтобы я не подвергался ответственности за действительные причины ареста Ленчинера, я сказал Юфе, что заявление Ленчинера о личных счётах со мной надо расследовать, но Юфа не придал этому значения и сказал: «Успокойся и не обращай на это внимание». Сообщая Юфе о заявлении Ленчинера, я думал, он обратит на это дело внимание и произведёт расследование, так как меня
уже мучило угрызение совести, и я опасался за последствия незаконного ареста Ленчинера.
На вопросы Защиты обв[иняемый] ШПИЦ: При допросе Демуса я ему умышленно назвал фамилию Ленчинера как участника организации. Он проходил по делу как повстанец, а показания дал на Ленчинера как сиониста.
О том, что Ленчинер из-за личных счётов арестован, Юфа не знал.
Объявлен перерыв до 11 часов 30 декабря 1938 года.
30-го декабря, в 11 часов утра, судебное заседание объявлено продолжающимся.
Обв[иняемый] ВОЛКОВ показал: Во второй половине июня 1938 г. я был переведён на работу в Молдавское облуправление НКВД, где меня прикрепили по ведению следствия в 4-й отдел, и я работал под руководством Юфы. Через непродолжительное время Юфа мне сказал, что им лично агентурным путём вскрыта большая к-p фашистская молодёжная организация, которая имеет колоссальные связи по другим областям. Руководитель этой организации — Величко, пользующийся большим авторитетом среди учительства. Тогда же Юфа мне сказал, что Величко, уроженец Бессарабии, уже сознался, назвав ещё 5-6 чел. участников организации. Дальше Юфа меня информировал, что участники организации Островский - сволочь, Лобач - сын кулака, скрылся от ссылки, у братьев Китаевых под полом обнаружен «Наган».
Получив такие сведения, я поверил Юфе. Последний дал мне только обложки дел, постановления и справки и говорит, надо приступить к допросу. Да, забыл сказать, что перед тем, как приступить к следствию, Юфа мне сказал, чтобы я перед остальными участниками организации говорил о Величко как [о] уже сознавшемся и давшем показания.
С Лобачем я говорил недолго, предложив ему обо всём рассказать, т. к. руководитель к-p организации Величко уже сознался. Лобач сам, без всякого насилия, сел писать показания о вербовке в к-p организацию. Рукопись его собственноручных показаний я принёс Юфе, который хотел их прокорректировать.
После Лобача я приступил к допросу Величко, которого до меня допрашивал Шпиц. Величко я предложил давать показания, поскольку он уже раньше сознался. Величко мне на это сказал, что когда его допрашивал Шпиц, он назвал себя руководителем организации, но это неправда, он - Величко - только активный участник организации, а руководителем является учитель Хмельницкий, имевший в прошлом связи с бывшим секретарём ЦК ЛКСМУ Андреевым.
В отношении Величко я никаких физических мер не принимал, и он сам начал писать показания без моей диктовки, дополнив их целым рядом новых фактов. Величко мне показал об Островском, что сам передавал шпионские сведения агенту румынской разведки Опрашану9. Кроме того, Величко показал, что другой участник организации - Лобач имеет связи в Осоавиахиме, откуда они думают получать оружие на случай вооружённого восстания, что он, Величко,
по линии к-p организации имеет связи с родственником жены - студентом Одесского педагогического института. Всё это Величко написал своей рукой, без моей диктовки.
После этого я вызвал на допрос Островского. Последний не давал показаний о своей принадлежности к к-p организации. Об этом я доложил Юфе и спросил его, как быть. На это Юфа мне заявил: «Пусть стоит, пока не даст показаний». Островский несколько суток «стоял», после чего начал давать показания, что он был завербован Величко, давал сведения об оружии и тому подобное. Кроме того, он назвал участником к-p организации ещё и Кузьменко.
Я, правда, выругал Островского, когда он не хотел писать о связях с румынской разведкой, но я его не бил, он только «стоял». Вскоре после допроса Островского я подошёл к Юфе и просил его дать агентурный доклад «Фокуса» о деятельности организации, но Юфа мне его не дал.
Собрав все протоколы допросов, я зашёл к наркому Широкому и поделился с ним сомнениями своими по вопросу недостаточности доказательств, собранных в результате следствия по делу Величко и других. За это Широкий на меня накричал, сказав: «Что Вы либеральничаете с врагами, разводите тут философию, садитесь и работайте». Я просил Широкого дать мне живого человека, т. е. агента, который освещает деятельность Величко и его группы, но в этом мне было отказано, так как, мол, агент «Фокус» находится на личной связи с Юфой, и мне там делать нечего.
Вскоре после этого дело Величко я передал другому следователю и поэтому не мог уточнять показания и устроить по делу очные ставки. Характерно то, что после передачи мной дела новый начальник отделения Мягков сказал мне, что я плохо допрашивал Величко и других, так как теперь уже новому следователю они дали показания о центральном терроре. Я признаю себя виновным в том, что в отношении Островского применял незаконные методы следствия, но в данном случае я выполнял распоряжение Юфы и вообще я последнего всё время подробно информировал о ходе следствия по делу группы Величко.
На вопросы Прокурора обвГиняемый! ВОЛКОВ: С Чичикало я знаком как с сотрудником, на его допросах я не присутствовал. На оперативном совещании Мягков говорил, что арестованные называют Чичикало «грозой».
Показания Величко и Островского ложны, и я их добыл преступным путём, но в отношении Лобача я незаконных методов следствия не применял, и показания Чичикало в этой части неверны.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Я подтверждаю свои показания также и о Лоба-че. Волков требовал у Лобача, кто вербовал его и других в к-p организацию, и он под давлением Волкова называл фамилии.
Обв[иняемый] ВОЛКОВ: Лобач у меня на следствии дал показание, потому что я от него требовал, но с ним ничего не делал и никаких незаконных методов не принимал. Никого я не бил, только Островский «стоял». О «камерных агитаторах» я ничего не знаю.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Бывший нарком Лютый давал распоряжение, чтобы отдельные арестованные агитировали в камерах других заключённых давать показания, чтобы они быстрее сознавались.
Оглаш[ается] л. д. 62 т. 1 - показания] Чичикало.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Эти показания верны. В наркомате НКВД существовала специальная камера для «стоянок», действовали всеми незаконными путями, угрозами, чтобы арестованные скорее признавались.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] ВОЛКОВ: Дело Величко и других у меня вызывало сомнение. Уж очень много фигурировало фамилий, и я не верил, неужели все - контрреволюционеры, но при допросе Величко я не мог уточнять вопрос в части названных фамилий, так как у меня вскорости забрали дело.
Островский признался и назвал ряд фамилий только после «стоянки», т. е. применения незаконных методов допроса.
У меня были сомнения при проведении следствия по делу Величко, я верил и не верил показаниям, но я боялся что-либо предпринять, так как меня бы Широкий посадил.
На вопросы Защиты обв[иняемый] ВОЛКОВ: Юфа мне сказал, что он со Шпицом допрашивал Величко, и последний признался. Таким образом, первые добыли показания от Величко Шпиц и Юфа. Юфа, передавая мне для допроса Величко, только устно сказал, что есть протокол с его признанием, у меня же к моменту допроса такого протокола не было.
Величко, будучи приведён ко мне на допрос, сказал: «Я показания давал, могу их дополнить», ему я ничего не подсказывал. Показания в части к-p организации Величко сразу же начал давать без поставленных вопросов, что касается террора, шпионажа и оружия, то по этим моментам Величко дал показания после прямо поставленных вопросов.
Фамилию Садалюка как участника к-p организации я Величко не подсказывал. Величко я по бумажке не диктовал фамилии участников к-p организации.
По вопросу центрального террора Величко сам дал показания.
Островский признался на допросе у меня. Его я ругал, ставил на «стоянку», садил на стул, но не бил.
Величко допрашивался до Островского. От последнего я требовал назвать фамилии участников к-p организации, но при этом фамилию Садалюка я ему не подсказывал. Островский просто сам назвал фамилию Садалюка как учителя, с которым был близок, без моей диктовки.
4 протокола допроса Величко я не рвал, это неправда. Его из руководителя к-p организации в рядовые члены я не разжаловал, он сам отказался от этой «должности». Островский называл Величко руководителем к-p организации. Его, Островского, я допрашивал до отказа Величко от роли руководителя организации, и поэтому у меня появились сомнения по делу.
На вопросы обв[иняемого] ШПИЦА обв[иняемый] ВОЛКОВ: Когда Величко дал неправдоподобные показания о связи с румынской разведкой, Шпиц к тому времени уже уехал из Тирасполя. В Молдавском НКВД была практика, что нарком Широкий корректировал показания арестованных. Я ставил перед Величко вопрос о связях с румынской разведкой, но не румынским королём, так меня ориентировал Юфа.
На вопросы обв[иняемого] ЮФЫ обв[иняемый] ВОЛКОВ: Величко я допрашивал по поручению Юфы.
На вопросы обв[иняемого] ЮФЫ обв[иняемый] ШПИЦ: Протокол допроса Величко я дал подписать 10 июля.
Обв[иняемый] ЮФА: Верно, Величко дали Волкову для допроса, когда меня уже в Тирасполе не было.
На вопросы ВТ обв[иняемый] ВОЛКОВ: Ещё до приезда в Молдавию я работал под руководством Широкого, тогда я был начальником одного из райотделов Черниговской области, а Широкий был зам[естителем] нач[альника] Черниговского облуправления НКВД.
Я не проверял и не проводил дополнительного следствия вокруг названных мне Островским фамилий. Островский показал мне, что он и их организация в своей к-p деятельности рассчитывала на помощь зав. оружейным складом полка, расположенного в Тирасполе. Об этом факте я информировал Юфу, и, кроме того, это ему было известно из протокола допроса Островского.
Обв[иняемый] ЮФА: Такого факта я не помню. Протокол [допроса] Островского был оформлен после моего отъезда.
На вопросы ВТ обв[иняемый] ВОЛКОВ: С парторганизацией я не делился о своих сомнениях по делу Величко, так как она была зажата Широким. Я хотел писать о безобразиях в Молдавском Управлении НКВД, но, так как к Широкому могли попасть и мои письма, я боялся, что мне «попадёт» за мои разоблачения. Я сознаю, что имел возможность довести до сведения вышестоящих организаций о творящихся в НКВД МАССР безобразиях, я этого не сделал, и в этом -моё преступление.
Объявлен перерыв на 10 минут, после чего судебное заседание объявлено продолжающимся.
Обв[иняемый] ЮФА показал: Прежде чем рассказать по предъявленным мне обвинениям, хочу здесь сказать о себе. Я сам 1910 года рождения. 12-ти лет поступил в организацию «Юные Спартаки», затем был пионером, [в] 15 лет был передан в комсомол, а 20-ти лет вступил в партию. Я сам происхожу из семьи бедствовавшего еврея. Отец работал сторожем, на подённых работах, ас 1910 по 1912 г. торговал с корзины лимонами. Я сам с 13-ти лет начал самостоятельно работать, 17-ти лет пошёл в органы, где работал сперва разведчиком, райуполномоченным в различных районах, а потом - в центральном аппарате.
В 1935 году, работая в центральном аппарате, меня послали начальником Райотдела в гор. Балту, а затем я был переведён в Управление НКВД Молдавской АССР - гор. Тирасполь.
Работая в районах, должен сказать, что я никогда крупного следствия не вёл, у меня были дела большей частью на одиночек. В конце 1937 г. я был назначен начальником отделения 4-го отдела, когда вряд наркома был Ривлин, наркомом -Лютый, а впоследствии Широкий. При Широком я работал ровно 1 месяц и 10 дней.
Когда приехал Широкий, он всё время в большом напряжении держал аппарат, ежечасно вызывал к себе и всё время твердил, надо вскрывать организации, давать дела. Широкий ввёл практику «стоянок». Он ставил вопрос, что в разных
областях Украины вскрываются к-p молодёжные организации, и, мол, почему в Молдавии такой организации нельзя вскрыть. говорил, что таких данных нет. но о молодёжи есть интересные материалы секретного агента «Фокуса». Широкий заинтересовался этими материалами, просмотрел сводки «Фокуса» и сказал, что они некачественные, что они записаны плохо, что факты, сообщаемые «Фокусом», свидетельствуют о наличии к-p организации, и необходимо составить единую обобщённую сводку. Для этой цели Широкий дал определённый срок и потребовал, чтобы такая сводка-доклад был составлен. Распоряжение Широкого было исполнено и доклад был написан.
Когда я пришёл в Тирасполь, я застал уже тут. в 4-м отделе, Семёнова, который допрашивал людей, составлял оперативные документы, но подписи своей на протоколе допроса не ставил. Мне отрекомендовали Семёнова как человека, который раньше 15 лет работал в органах, и сейчас, мол, договариваются с Совнаркомом. где работал Семёнов, чтобы его перебросили на работу в органы НКВД. Поэтому я продолжал использовать Семёнова. Ему я давал собственноручные показания арестованных, и Семёнов впоследствии эти показания оформлял как протоколы допроса, которые я уже предъявлял для подписи арестованным. Должен сказать, что Семёнова я использовал потому, что был малограмотный и лично не был в состоянии выпускать серьёзный оперативный документ.
Когда Широкий отдал распоряжение, чтобы составить агентурный доклад, я все сводки сотрудника] «Фокуса» передал Семёнову и сказал ему, чтобы он всё это суммировал. Семёнов написал от руки доклад, я отдал секретарю 4-го отдела Розенфельду для перепечатывания, после чего я отнёс его на просмотр Широкому. Последний внёс коррективы в сторону заострения ряда моментов и сгущения красок, так что пришлось отдельные страницы доклада перепечатывать. После этого я опять понёс доклад Широкому, он с текстом согласился и сказал, чтобы «Фокус» переписал доклад от руки, подписал его, а затем вернул обратно.
На очередной встрече с Кузьменко я принёс ему доклад и сказал ему, что если будут с его стороны какие-нибудь изменения, чтобы он эти изменения вносил в [на]печатанный текст тоже. Я ему оставил этот доклад, напечатанный на машинке. обв[иняемый] Кузьменко переписал его, подписал, и при этом с его стороны никаких возражений не было.
После этого с помощью Семёнова была составлена докладная записка и телеграмма, которую направили в Киев. В телеграмме было указано, что выявлено 5 участников к-p организации. Это было накануне выходного дня, и я поехал в Одессу проведать ребёнка. Возвратившись оттуда и получив копию телеграммы, докладной записки и доклада, я обнаружил, что в телеграмме уже фигурировало 20 участников.
Широкий, который всё время интересовался этим делом, мне сказал, что пять человек надо арестовать и ликвидировать агентурную разработку. Получив такое распоряжение, я приказал Розенфельду составить справки и постановления на 5 человек, которые были арестованы, причём я лично арестовал только Островского.
После этого началось следствие, и Шлиц начал допрашивать арестованного Величко. Его показания, написанные собственноручно, я передал для составления протокола допроса Семёнову, затем отдал их Шпицу, и уже он, в свою очередь, дал этот протокол подписать Величко.
Другого арестованного по этому же делу - Островского я поручил допрашивать Волкову. Во время допроса Островского я несколько раз заходил в кабинет Волкова. Во время допроса Островского последний начал сознаваться, назвав ряд фамилий участников организации. Все материалы следствия докладывались бывшему наркому Широкому, и последний сказал: «Надо разворачиваться», предложив всех проходящих по делу арестовать. Это было в день моего отъезда в г. Киев. Я поручил Розенфельду составить справки и постановления, подписал их, а сам сразу уехал в Киев к месту нового назначения.
Разворот операции произошёл уже после моего отъезда, и учитель Садалюк был арестован, когда меня уже в Тирасполе не было.
Я сознаю, что неправ, выполняя незаконное распоряжение Широкого, в этом - моя вина, моё преступление.
Кузьменко был у меня на связи около 2-х лет. До этого его материалы были неплохие и в большинстве случаев подтверждались следствием, поэтому к материалам Кузьменко я относился с доверием.
Когда я был переведён в Тирасполь, Кузьменко чувствовал себя неудобно, он расшифровался, и поэтому я его перевёл в Тирасполь. Возможно, я и сказал Кузьменко, что Тирасполь - это «целина», это я сказал в том смысле, что среди учительства Тирасполя ещё мало вскрыто к-p элемента. Я не говорил Кузьменко, что это дело нас поднимет, этот момент я отрицаю.
Финансирование секретных сотрудников производилось в следующем порядке. Сотруд[ник] мне давал расписку в получении денег, и я её направлял в Тирасполь, откуда уже затем получал деньги и расплачивался. Поэтому проходил определённый промежуток времени между дачей расписки и получением денежного вознаграждения.
Находясь на связи с Кузьменко в Тирасполе, я был в очень тяжёлом материальном положении, так как у меня был сильно болен ребёнок, я содержал кормилицу, и она мне обходилась до 600 руб. в месяц. В связи с этим я обратился к быв[шему] наркому Лютому [с просьбой] о помощи. Лютый мне ответил, что сейчас денег нет, возьмите из секретных сумм, т. е., чтобы я взял у сотрудника] расписку, представил её финотделу, и полученные деньги взял себе. Так я и сделал. Я отобрал у Кузьменко 2 расписки по 250 руб., а деньги взял себе.
20 рублей я не думал присваивать. Был такой случай, что Кузьменко следовало [выдать] 200 рублей, а я ему дал только 180 руб., так как у меня больше не было. 20 руб. я обещал Кузьменко додать потом, но забыл об этом и не думал эту сумму присваивать.
Ленчинер был арестован как повстанец по показаниям других лиц, вернее,
2-х человек. О Ленчинере докладывал я, а также и Шпиц, Широкому, и последний предложил Ленчинера арестовать. О личных счётах Ленчинера со Шпицом я не знал. Когда арестовали Ленчинера, он, находясь у секретаря 4-го отдела Ро-зенфельда, поднял крик и начал кричать, что не виноват, но при этом о мотивах ареста ничего не говорил и фамилию Шпица не упоминал, я его действительно за поднятый им шум обругал.
Шпиц мне не говорил, что у него есть личные счёты с Ленчинером. Я не помню, чтобы Шпиц меня просил расследовать заявление Ленчинера о личных счётах. Какие основания у Шпица лгать, я не знаю.
Чичикало пришёл на работу в Молдавское НКВД когда наркомом был Лютый. Последний на совещаниях давал установки о преступных методах следствия. Я виноват, что на это не реагировал. За допущение незаконных методов следствия нас даже похваливали Лютый и Широкий.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] ЮФА: Бывший нарком Лютый и Рив-лин говорили, что нужно как можно больше выявлять участников к-p организации. но они не говорили, что нужно по 30-40 фамилий записывать в показаниях.
Были случаи, что я брал продукты в колхозе и не вовремя платил, но всё-таки я ничего должен не остался. За самоснабжение мне вынесли выговор без занесения в личное дело. Впоследствии Тираспольский горком партии отменил решение первичной организации о выговоре и указал мне на неэтичные поступки и неуживчивость.
Волков допрашивал Величко после того, как я уехал из Тирасполя. Протокол допроса Величко датирован 25 июля.
Я виноват в преступных методах следствия и должен понести за это наказание.
Семёнов был уволен за службу в белой армии. Я считаю ненормальным, что он привлекался к оперативной работе в НКВД. Эго - преступление. Против привлечения Семёнова на работу^ в органы я не протестовал.
Кузьменко и его материалам я верил. Широкий мне неоднократно говорил, что вся Молдавия - это пороховой погреб, надо искать оружие.
За агенту рный доклад я несу полную ответственность. Я верил сводкам Кузьменко, что имеется только антисоветски настроенная группа, но о к-p фашистской молодёжной организации у меня данных не было. Эту часть в докладе я указал по приказанию Широкого.
Объявлен перерыв на 2 часа.
В 18 часов 30 мин. суд. заседание объявлено продолжающимся.
На вопросы Прокурора обв[иняемый] ЮФА: Чичикало пришёл на работу в органы во время напряженной борьбы с контр-революцией. Его направил ко мне Лютый. С Чичикало я беседовал, как надо работать, и сказал, что ему придётся заняться следствием. Он в руках УПК не держал и не знал, что арестовывать без санкции прокурора нельзя. Я сам законы знал тоже бегло. Основные статьи УПК я знал и. вместе с тем. их грубо нарушал. Чичикало применял преступные методы следствия.
У меня не хватало смелости протестовать против действий Широкого, я боялся. Сам Широкий, когда пришёл в Молдавское НКВД, усомнился в правильности допускаемых методов следствия, а потом сам стал на этот путь и даже это дело расширил. Линия Широкого в работе была точно так[ая] же, [как] и моя линия, и я. в свою очередь, её прививал своим подчинённым.
Я согласен с тем, что Чичикало и Шпиц по моему указанию приняли участие в создании провокационного дела, но это в меньшей степени относится к Волкову. с которым я работал всего недели 3.
За преступный допрос Островского Волковым я несу ответственность. Шпиц допрашивал Величко при мне.
Кузьменко виновен в том, что подписал фальшивый, мной составленный, документ.
У меня был на связи сотруд[ник] Снижевский. Были случаи, что при встречах ему приходилось ожидать меня по несколько часов, так как я допрашивал людей и не мог оторваться. Впоследствии Снижевский был арестован, а затем освобождён. Его я арестовывал, хотя у меня и были сомнения по вопросу законности ареста Снижевского, о чём я делился с сотрудниками.
Были случаи, что я поручал жене получать донесения от сот[рудника]. Я сознаю, что это является преступным нарушением конспирации работы чекиста.
Ленчинер был арестован при мне по материалам, которые были добыты Шпицем. Ленчинер проходил по 2-м показаниям, но я не знал, что эти показания являются ложными и даны в результате преступного нажима со стороны Шпица.
Ордер на арест Ленчинера выписывался, но почему Ленчинеру он не предъявлялся, я не знаю.
Садалюк был арестован в день моего отъезда в Киев.
На вопросы Защиты обв[иняемый] ЮФА: Кузьменко я говорил, что его сводки низкого качества, ибо они не удовлетворяли руководство Наркомата. По существу доклада у Кузьменко никаких возражений не было, и он [его] безоговорочно подписал.
Никаких «генеральных разговоров» с Кузьменко у меня не было.
Обв[иняемый] Кузьменко: Во время одной из встреч Юфа, будучи не удовлетворён сводками, сказал мне. что завтра мне предстоит серьёзная работа, и он будет иметь со мной генеральный разговор. Когда я переписал доклад, я его вначале оставил неподписанным. Часа через 2, это было утром, приехал Юфа. и я ему сказал, что меня смущают две последних страницы доклада, которые не соответствуют моей сводке. На это Юфа мне ответил: «Мы Вам помогли, углубили». Полагая, что НКВД добыты новые факты, которые мне были раньше неизвестны, я доклад подписал.
Обв[иняемый] ЮФА: Это неправда, таких слов я не говорил, что мы «Вам помогли, углубили».
Семёнов использовался на работе в НКВД ещё до меня, но это не значит, что я имел право его использовать.
Ходос был руководителем сионистского подполья на Молдавии, я его допрашивал. причём он назвал много лиц к-p сионистского подполья. Показания Ходоса были направлены в НКВД УССР, здесь их читали, и никаких замечаний не поступило.
На вопросы обв[нняемого] ШПИЦА обв[иняемый] ЮФА: Как был составлен доклад Кузьменко. Шпиц не знал, но он допрашивал Величко и мог бы выявить провокационный характер этого дела,
Волков допрашивал Величко после Шпица. Последний составил протокол допроса, но поскольку таковой был низкого качества, этот протокол составил Семёнов.
Обв[иняемый] ШПИЦ; Юфа запрещал мне пользоваться услугами Семёнова, так как, мол, это незаконно, поскольку Семёнов не является сотрудником НКВД, а сам пользовался его услугами.
Обв[иняемый] ЮФА: Это неверно, я не запрещал Шпицу пользоваться услугами Семёнова в части составления протокола допроса.
На вопросы обвиняемого! ВОЛКОВА обв[иняемый] ЮФА: Волков не обращался ко мне с просьбой о встрече с сотрудником «Фокус», поскольку имеются сомнения по делу Величко. После агентурного доклада по делу к-p молодёжной организации я не был повышен в звании.
Обв[иняемый] ВОЛКОВ: Это неверно, после агентурного доклада «Фокуса» Юфа был переведён в центральный аппарат, получил звание лейтенанта госбезопасности и значок почётного чекиста, а затем Юфа приехал с комиссией «проверять» нашу работу.
На вопросы обв[иняемого] ВОЛКОВА обв[иняемый] ЮФА: Когда я был переведён уже на работу в центральный аппарат, сюда поступили сигналы о том, что в Молдавском НКВД сфабрикованы материалы о право-троцкистском центре на Молдавии. В связи с этим в Тирасполь была командирована специальная комиссия, куда был включён и я по перепроверке этого дела. Не было случая, чтобы подписывались протоколы без допроса обвиняемых.
Свидетель САДАЛЮК Тимофей Григорьевич. 1913 г. рождения, из рабочих, сам учитель, работает директором неполной средней школы, комсомолец с 1928 года, до ареста личных счётов с обвиняемыми не имел, на вопросы Прокурора отвечал:
По работе я никогда не имел дисциплинарных взысканий, а, наоборот, имел грамоту за образцовую постановку учёбы в школе. Автомашину я получил от Совнаркома как поощрение за отличную работу в школе.
Два с половиной месяца после ареста меня не допрашивали. Когда меня вызвали на допрос, то предъявили обвинение, что я - член молодёжной фашистской к-p организации. Я так долго сидел без допроса, что обо мне забыли, и когда следователь меня вызвал, то спросил: «Чего ты сидишь?».
Чичикапо меня допрашивал и при этом применял физические методы воздействия. Он требовал, чтобы я признался в участии в к-p организации и дал её центр, чтобы написал о вредительской работе, что, мол, ненавидел русский язык.
Я с этим не соглашался и спросил: «Как это ненавидел русский язык?». Тогда мне попытались это обвинение указать по адресу Величко.
Когда меня освободили из-под стражи, я только через 6 дней, после бесчисленных обращений в АХО НКВД, получил автомашину. Последняя была в негодном состоянии и во время моего ареста прошла 17 тысяч [км], будучи использована НКВД как дежурная машина. Не успел я отъехать этой машиной от Управления НКВД, как она стала. Днём мне стыдно было взять лошадей и отвезти машину, и поэтому я дождался ночи, взял пару лошадей и завёз машину во двор.
Во время допроса Чичикало мне сказал: «Спроси в камере, можно ли Чичи-кало не дать показаний?», и, действительно, в камере, когда я сказал, что меня допрашивает Чичикало, мне сказали, что я - погибший человек и всё равно ему показания дам. Обращение Чичикало со мной может характеризовать такого рода фраза, когда он мне говорил: «Печёнки отобьём, по одной жиле вытянем, а потом расстреляем».
Чичикало меня избивал только один день, но когда я ему рассказал, кто я. кто мои родители, поведение Чичикало изменилось в лучшую сторону, но оно ещё далеко было от культурного допроса следователя.
Когда я отказывался давать показания, Чичикало мне говорил: «Иди в камеру, а потом я тебя пущу на конвейер».
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: О центре организации и ненависти к русскому языку у меня с Садалюком разговора не было.
Свидетель ОСТРОВСКИЙ Илья Исаакович, 1914 года рождения, сын портного, с 1934 года работает учителем, образование высшее. Был принят в комсомол, не судился, на вопросы Прокурора отвечал:
Я был арестован 18 июня 1938 года. Через 11 дней меня вызвали на допрос. Следствие по моему делу вёл Волков. Последний меня обвинял в принадлежности к к-p организации, заявляя, что Величко, братья Китаевы и Лобач уже признались. Волкову я сказал, что всем этим людям Советская власть сделала очень многое, и не может быть, чтобы они были враги. На это Волков уже с угрозой мне говорит: «Значит, Вас неправильно арестовали, Вы провоцируете органы НКВД», и продолжал в том же духе, называя меня фашистом, шпионом, врагом, требуя дать показания. Я не выдержал, пять суток держался, а потом начал давать ложные показания на себя, тем более, мне показали протокол допроса Ло-бача, где он признавал себя виновным и в числе других называл мою фамилию.
На допросе я давал показание под диктовку. Волков от меня всё время требовал, кого я из командиров завербовал. Я от этого всё время отказывался и, чтобы как-нибудь избавиться от Волкова, начал ложно показывать, что рассчитывал завербовать в нашу организацию командиров, но не успел, так как меня арестовали. На допросе я показал под влиянием невыносимой обстановки следствия, что думал завербовать Садапюка, поскольку он не доволен, мол, на советскую власть, так как работает на селе. В действительности Садалюк совершенно не тяготился службой на селе и был ею очень доволен. Давая показания, которые по существу были нелепыми, я думал, что следователь разберётся, увидит противоречие по сравнению с другими показаниями, и поэтому полагал, что мои показания не смогут послужить основанием для ареста кого-либо.
Во время допроса меня Волковым был такой характерный случай: в ту часть моих показаний, где я говорил о Садалюке, Волков написал такую фразу: «Са-далюка можно завербовать в любую контр-революционную организацию». Я сказал, что не подпишу этого. А Волков мне с угрозой заявил: «Подпишешь», и я вынужден был подписать.
Я нарочно показывал на допросе нелепости, чтобы скорее разобрались и увидели, что никакой организации нет. Во время допроса, кроме Садалюка, я ещё назвал ряд фамилий, в общем, какая фамилия мне попадалась, я ту и называл.
Волкову, подписывая протокол, я говорил: «Хоть я и пишу показания и пописываю их, но всё это неправда, ложь». После этого нажим со стороны следствия, т. е. применение физических мер воздействия, ещё больше усилилось, и Волков меня начал бить ножкой стула.
На вопросы Защиты св[идетель] ОСТРОВСКИЙ: Величко - честный комсомолец, работал добросовестно, хорошо и пользовался большим авторитетом.
На вопросы ВТ св[идетель] ОСТРОВСКИЙ: Тухачевского я не сравнивал с Наполеоном и вообще о Тухачевском ничего не говорил. При мне Величко не вёл антисоветских разговоров.
Обв[иняемый] КУЗЬМЕНКО: Островский неоднократно лестно отзывался о враге народа Тухачевском. По поводу репрессирования как врагов народа отдельных командиров в армии Островский допускал следующее к-p высказывание: «Хорошие бойцы, но некому вести их в бой». В связи с раскрытием сионистской организации Островский говорил: «Там, где нажимают на евреев, будет революция».
Св[идетель] ОСТРОВСКИЙ: Это всё неверно, ложь, никогда подобного я не говорил.
Арестовывал меня Юфа, и он каждую ночь ходил к Волкову во время моего допроса, требуя от меня показаний, с кем связан по Москве, Киеву, о шпионской связи с Германией, Румынией, об оружии и т. п. В отношении меня Юфа также применял незаконные методы следствия, так, он брал меня за шею и трусил, заявляя: «Волков у тебя ещё хороший следователь».
Обв[иняемый] ЮФА: Я не применял в отношении Островского преступных методов следствия, правда, на его допросах я присутствовал.
Свидетель ОСТРОВСКИЙ: До того, как я признался, я несколько суток стоял, отчего у меня опухли ноги. Уже после «признания» Волков приказал милиционеру, дежурившему возле меня на время «стоянки», чтобы мне разрешили прилечь, и я пару часов полежал. После чего я встал и начал отказываться от показаний, за что Волков начал меня избивать.
Волков от меня требовал написать заявление, что я, мол, «разоружаюсь и прошу смягчения», но я от этого отказался.
С 29-го [июня] по 2-е число [июля] я беспрерывно был на «стоянке». Волкову я ложно показал, что в том полку, где я работал учителем, я был по линии к-p организации связан с женой пом[ощника] командира полка по хозчасти. Ей было 50 лет, а ведь наша к-p организация именовалась молодёжной, но на это Волков не обратил внимания.
Обвин[яемый] ВОЛКОВ: Островский показывает неправду, я его не избивал. Правда, «стоянку» я в отношении его применял. Ноги у Островского не опухли, они у него вообще больные, как мне заявил Островский, после имевшего место перелома ноги.
Свид[етель] ОСТРОВСКИЙ: Я просил [у] Волкова разрешения снять туфли, так как у меня опухли ноги, но о переломе ноги разговора не было, и вообще у меня не было перелома ноги.
Свид[етель] ВЕЛИЧКО Владимир Евгеньевич, 1911 года рождения, уроженец Бессарабии, из учителей, сам по профессии учитель, был в комсомоле, образование высшее, находится под стражей по обвинению в к-p агитации, на вопросы Прокурора отвечал:
Я виновен в проявлении антисоветских настроений. С Островским я дружил, и он присутствовал во время моих к-p разговоров. Антисоветские высказывания с моей стороны имели место в присутствии Лобача, Островского и Кузьменко у меня на квартире, а иногда в ресторане, где мы собирались.
Антисоветские настроения у меня появились на почве того, что я 8 месяцев был без работы и, кроме того, близко сошёлся с активным комсомольским работником Кагановским, который на меня влиял в контр-революционном духе. Арестован я был 18 июня 1938 года. Допрашивал меня следователь Шпиц, последний мне задал 4 вопроса: первое — кто меня завербовал, кого я завербовал, практические задачи, которые ставила себе к-p организация и что успели практически проделать. Я отказывался дать Шпицу показания, тогда он мне заявил, что если я не соглашусь давать показания, он - Шпиц пойдёт к наркому за санкцией на применение в отношении меня решительных мер. Поскольку я знал, что это за «решительные меры», я решил, чтобы физически остаться целым, начать давать ложные показания.
Первоначально мои показания не понравились, я их написал вторично, и таким образом был составлен первый протокол допроса, причём мне сказали, что я - уже не руководитель, а только активный член организации и имею к-p связи с братом жены - студентом в Одессе. После этого меня опять ночью вызвали на допрос к Волкову, и последний заявил, что я не полностью разоружился, скрывая от следствия ряд фактов. Волков от меня требовал показаний о складах оружия, по вопросу террора и новых членах организации. В числе подсказанных мне Волковым лиц фигурировал и стар[ший] лейтенант 153[-го] стрел[кового] полка Чистяков.
Волков мне диктовал фамилии участников организации, причём зачитывал их по имевшемуся у него списку. Он мне также назвал фамилию быв[шего] заместителя] наркомпроса Молдавии Соловьёва и требовал, чтобы о нём я писал побольше. Таким образом, в своих показаниях я назвал человек 7-8, в том числе и Садалюка. Последнего я назвал как участника к-p организации под давлением Волкова, без всяких оснований.
В показаниях, написанных мной, я ещё фигурировал и как румынский шпион, хотя это также абсолютно не соответствовало действительности. Следователь Волков сам писал показания, а не я.
О Чичикало я [у]знал, только переступив порог камеры № 5, где мне говорили: «Если попадёте к Чичикало, запоёте соловьём».
На вопросы Защиты свид[етель] ВЕЛИЧКО: Я сперва написал, что являюсь руководителем к-p организации, на следующем допросе Шпиц мне сказал, что я - уже не руководитель, а только активный участник.
Оглашается л. д 123 т. 1 - показания Величко от 8.Х11. [19]38 г.
Свид[етель] ВЕЛИЧКО: Этот разговор был со Шпицом, а не Волковым, в этой части я ошибся, давая показания на предварительном следствии.
Волков со мной обращался очень грубо, требовал от меня показаний, чтобы я указал, что Садалюк получал от меня вознаграждение за сбор шпионских сведений, вымогал от меня показания об оружии и даже подготовке покушения на секретаря Молдавского обкома партии Борисова.
Оглашается л. д 142 [т. 1] - показания Величко.
Свидетель ВЕЛИЧКО: Это верно, Волков - чудовище, по сравнению с ним Шпиц - пигмей.
Фамилию Опрашан10 Волков мне назвал.
На вопросы ВТ свид[етель] ВЕЛИЧКО: Я бы не отрицал своей вины в части того, что допускал к-p высказывания, если бы меня следователь спросил об этом, но он делал упор на к-p организацию, оружие, терроры и т. п. вещах, которыми, как я, так и мои товарищи, никогда не занимались.
Островский слышал, как я допускал в его присутствии к-p высказывания.
Свид[етель] ОСТРОВСКИЙ: Я не слышал от Величко к-p высказываний.
На вопросы Прокурора свид[етелъ] ВЕЛИЧКО: Кузьменко принимал участие в нашей компании и всегда ставил во время беседы остро политические вопросы.
На вопросы обвин[яемого] ЮФА свид[етель] ВЕЛИЧКО: После допроса меня Шпицом я был на допросе у Волкова через продолжительное время.
Объявлен перерыв на 10 мин., после чего суд. заседание объявлено продолжающимся.
Свид[етель] ЛЕНЧИНЕР Иосиф Яковлевич, 1907 года рождения, из кустарей, сам служащий, беспарт., не судился, до ареста имел столкновение с женой Шпица, на вопросы Прокурора отвечал:
В конце мая 1938 года мой 5-тилетний сын зашёл погулять во двор Шпица. Жена его моего ребёнка выгнала со двора. Когда я у неё спросил, за что она выгнала сына, жена Шпица меня обругала и при этом заявила: «Ты будешь знать, я тебе найду место, откуда ты не выйдешь», что «проучит» меня и арестует.
28 июня меня под служебным предлогом вызвали в НКВД, к секретарю 4 отдела Розенфельду. В это время зашёл Юфа и говорит, показывая на меня: «Возьмите, оформляйте его». Когда меня арестовали, я просил мне предъявить ордер на арест, но в ответ Юфа начал кричать, оскорблять меня и говорит: «Я тебе покажу ордер». Помощник Юфы Лощилов также ко мне грубо и издевательски относился. Чувствуя себя абсолютно невиновным, я, вполне понятно, при аресте сильно возмущался, за что меня хотели даже связать.
Через 3 месяца меня вызвал на допрос Чичикало, который меня встретил таким издевательским вопросом: «Чего Вы небритый?». Чичикало меня спросил, знаю ли Когана. Говберга и Демуса. Я ответил, что не знаю, после чего был отправлен обратно в тюрьму.
9 октября 1938 года Чичикало опять меня вызвал на допрос. Я ему начал давать показание, в котором не признавал себя виновным и указывал, что арестован благодаря личным счётам со Шлицом. Когда закончился допрос, я был опять водворён в тюрьму. Через 15 минут меня Чичикало вызывает опять и дал подписать протокол допроса, причём из него уже исчезла та часть, где я указывал о личных счётах со Шпицом.
Островского держали на допросе без перерыва дня 4-5. От «стоянки» у него опухли ноги, и когда он вернулся в камеру, где я также содержался, Островский имел страшный вид. Допрашивал его Волков.
Я прошу, товарищи судьи, разобраться в этом деле, чтобы Шпицы и тому подобные знали, что никто не имеет права в нашей стране нарушать сталинскую Конституцию и незаконно сажать в тюрьму честных граждан, что сталинская Конституция крепка.
Обв[иняемый] ЮФА: Я признаю, что допустил преступное, грубое отношение к Ленчинеру.
Обв[иняемый] ШПИЦ: Я также признаю себя виновным в деле Ленчинера, что благодаря личным счётам со мной он был арестован и свыше 3-х мес. содержался под стражей.
Свид[етель] РОЗЕНФЕЛЬД Семён Калманович, 1912 года рождения, из торговцев. сам служащий, комсомолец, не судился, на вопросы Прокурора отвечал:
В присутствии Юфы я по его распоряжению оформлял арест Ленчинера, который предварительно под якобы служебным предлогом был вызван в НКВД. В процессе обыска Ленчинер начал сильно нервничать, возмущаясь арестом, за что Юфа на него кричал.
В моём кабинете Ленчинер говорил, что он арестован из-за личных счётов со Шпицом.
Юфа кричал на Ленчинера, оскорблял его и угрожал. Ленчинер был арестован без ордера, но санкция прокурора на арест была.
На вопросы Защиты св[идетель] РОЗЕНФЕЛЬД: Величко признался на допросе у Шпица, а Островский - на допросе у Волкова.
На вопросы ВТ св[идетель] РОЗЕНФЕЛЬД: Кузьменко я знал как нашего с[екретного] сотрудника, что он является сыном кулака и раньше работал в Байте. У нас в архиве есть материалы, что Кузьменко по показаниям двух лиц проходит как участник эсеровской организации.
Семёнов был непосредственно помощником по работе у Юфы. Семёнов составлял протоколы [допросов] ведущих арестованных и докладные записки. Он собственного служебного кабинета не имел и приходил в НКВД по вызову Юфы.
ВТ ставит на обсуждение сторон вопрос о возможности ограничиться допросом прошедших уже перед судом свидетелей, отказавшись от допроса остальных свидетелей - Корчевского, Кетраря и Демуса.
Заключение Прокурора: Я считаю, что поскольку в судебном следствии дело исследовано с исчерпывающей полнотой, нет надобности в допросе свидетелей Корчевского, Кетрарь и Демуса.
Мнение Защиты: Защита целиком поддерживает заключение Прокурора.
ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Имея в виду, что судебным следствием дело исследовано с достаточной полнотой, руководствуясь ст. 275 УПК. свид[етелей] Корчевско-го. Кетрарь и Демуса в суд[ебном] заседании не допрашивать.
На вопрос ВТ. чем стороны имеют дополнить судебное следствие, Прокурор ходатайствует в дополнение к суд. следствию огласить показания б[ывшего] наркома НКВД Молдавии Широкого и постановление о выделении дела в отношении ряда работников Молдавского НКВД.
Оглаш[аются] л. д. 212 т. 1 - показания] Широкого и постановление о выделении дела на л. д. 194 т. 2.
Обвиняемые и стороны судебное следствие ничем дополнить не могут.
Председательствующий объявил судебное следствие законченным.
Объявляются прения сторон.
Для поддержания обвинения предоставляется слово пом[ощнику] Главного военного прокурора диввоенюристу тов. КУЗНЕЦОВУ, который считает предъявленное обвинение подсудимым ЮФЕ. ВОЛКОВУ, ШПИЦ, ЧИЧИКАЛО и КУЗЬМЕНКО целиком доказанным и требует в отношении их применения высшей меры уголовного наказания - расстрела.
Объявлен перерыв до 31 декабря [1938 г.]
В 11 ч. 30 мин. 31 декабря судебное заседание объявлено продолжающимся.
Для защиты предоставляется слово члену Киевской коллегии защитников т. АВЕРБУХУ, который, солидаризируясь с представителем Гособвинения т. КУЗНЕЦОВЫМ в части доказанности обвинения и политического значения процесса, просит своим подзащитным - обвиняемым] ЮФЕ, ШПИЦУ и ВОЛКОВУ сохранить жизнь, учитывая их молодость и социальное прошлое.
Предоставляется слово члену Киевской коллегии защитников т. ГОЛОВЧЕНКО. Последний просит Трибунал сохранить жизнь его подзащитным - обвин[яемым] ЧИЧИКАЛО и КУЗЬМЕНКО, учитывая их молодость и роль в данном процессе.
Объявлен перерыв на 10 мин., после чего судебное заседание продолжается.
Для реплики предоставляется слово военному прокурору диввоенюристу т. КУЗНЕЦОВУ.
Защита от ответных реплик отказывается.
Прения сторон объявлены законченными.
Предоставляется последнее слово обвиняемым.
Обвиняемый КУЗЬМЕНКО: Я сейчас плохо владею собой и буду мало говорить. Хочу обратить внимание Трибунала на то, что я имею отношение только к аресту 5-ти человек, и доклад не мной написан, а его мне подсунули на подпись. Очевидно, при вынесении приговора будет учтено, что я из кулаков, но наша семья наёмной силы не имела, в 1930 году была раскулачена, но затем это раскулачивание было признано незаконным.
В своей секретной рабою в органах я имел также и положительные моменты, преступление с докладом - это у меня первый случай. Кроме того, уже 10 лег я работаю педагогом и работаю неплохо.
Обв[иняемый] ЧИЧИКАЛО: Я родился в 1918 год, в 1927 г. умерла моя мать, в 1929 г. - отец. Всё время у меня было тяжёлое материальное положение. В 1936 году я поступил в учительский институт, где проучился 2 года, а затем был мобилизован на работу в органы НКВД. Здесь меня учили работать не так. как нужно, и я увидел неправильные методы следствия. Я думал, что подследственные - это враги, которых надо бить, но вражеских намерений у меня не было, я - не антисоветский человек. Сознаю свою вину, прошу учесть мой возраст, я исправлюсь, докажу, что я - не враг, хотя я делал вражеское дело.
Обв[иняемый] ШПИЦ: Я совершил большое преступление, упрятал в тюрьму из-за личных счётов честного гр[аждани]на Ленчинера, но это не говорит за го. что я не могу искупить свою вину.
Отец мой был рабочий, родители рано умерли, и я воспитывался в детдоме. Отсюда меня направили на завод, где меня приняли в партию. Как хорошего коммуниста парторганизация меня выделила для работы в органах НКВД. Здесь я был на следствии только с марта месяца 1938 года. Меня никто не учил, как работать, я не умел разговаривать с арестованными, так как не имел никакого опыта в следственной работе. Я молод и не являюсь антисоветским элементом, прошу мне оставить жизнь.
Обв[иняемый] ВОЛКОВ: Я совершил большое государственное преступление, выполняя распоряжение Юфы, принял участие в провокационном следствии. Гр[ажда]не судьи, взвесьте на весах, что полагается мне, а что другим, за что я отвечаю и за что - другие. Я виновен только в незаконных методах допроса Островского, но я не знал, что он арестован по фиктивным материалам доклада сотруд[ника] «Фокуса». Островского я не бил. После его допроса у меня появились сомнения по делу, и я говорил Широкому, что надо проверить, но на это дело не обратили внимание. Прошу пощадить меня, я оказался невинной жертвой, меня подвели, я - не враг Советского государства, а являюсь патриотом нашей страны. Зачем меня уничтожать, мне только 30 лет.
Сам я окончил только 2 класса сельской школы. Был малограмотный, на меня надели шапку не по голове, я не мог охватить всю работу.
До службы в Красной армии я работал на Златоустовском механическом заводе, где меня приняли в партию. Проработав на заводе, я пошёл в Красную армию, хотя я имел право на льготу. В армии я также показал себя с лучшей стороны, у себя в селе организовал лично 2 колхоза. Я агитировал за линию партии, втягивал единоличников в колхозы, во время подавления кулацких волынок был избит кулаками.
Затем по партразвёрстке меня послали в органы НКВД, продолжительное время работал начальником райотдела НКВД. В районе вскрыл большое к-р подполье. Колхозники находили у меня защиту, и у них я пользовался громадным авторитетом.
В 1938 г. я был переброшен в порядке укрепления на Молдавию. Здесь я также честно работал и был избран депутатом Молдавского Верховного совета. Я - избранник народа, а меня требуют расстрелять. Граждане судьи, меня подвели карьеристы, которые хотели получить дешёвый авторитет.
Нельзя меня равнять со всеми, если сохранят мне жизнь, я из лагеря пойду защищать советскую власть и, если надо, положу за неё голову. Не хочется умирать, я только сейчас ожил, у меня семья, и если меня расстреляют, я её опозорю. Ещё раз прошу оставить мне жизнь. Я ещё докажу, что эта жизнь принесёт пользу стране.
Обв[иняемый] ЮФА: Я всё рассказал суду, рассказал о всех преступлениях, как невинно содержались по нашей вине под стражей ряд учителей. Объективно это была вражеская работа. Плохо, что нет здесь главного преступника Широкого, который заставлял подчинённый ему аппарат творить такие безобразия.
Я виноват, что слепо доверял Широкому, который меня использовал в создании провокационного дела. Я ему поверил, что в данном случае была не группа, а к-p фашистская молодёжная организация. Понимаю я, что преступление совершил, и тяжёлое должно быть наказание.
Мне всего 28 лет. меня воспитала советская власть с малых лет, юношей я пошёл на работу в органы, я - самоучка, образования никакого не имею, и на мне сказалось вражеское влияние Широкого. Здесь я всё рассказал, пусть суд разберётся, какая моя вина.
Признаю себя виновным в создании фиктивного агентурного доклада и преступных методах следствия. Граждане судьи, в Вашем распоряжении есть целый ряд мер наказания без расстрела. Вы имеете право, когда человек заслуживает расстрела, всё-таки учесть целый ряд моментов. Можно дать мне 25 лет, сколько найдёте нужным, послать меня куда угодно, чтобы я отвечал за те преступления, в которых виновен. Наказывайте, как хотите, только не расстреливайте, не уничтожайте меня. В любых условиях я сумею себя перевоспитать, переделать, я ещё могу быть человеком.
Здесь вполне правильную оценку нашему делу дал Прокурор, но суд учтёт, что злого умысла у нас не было.
Прошу весь советский народ, великого гражданина Сталина простить меня, не расстреливать, не истреблять физически, пусть будет, если можно, пожизненное заключение, но не убивайте меня, я ещё молод, имею семью. Наши слёзы на процессе - это не крокодиловы слёзы, как здесь выступал Прокурор, это - крик души, сознание стыда, сознание того, что ещё хочется быть человеком.
В 15 часов 30 минут Трибунал удалился на совещание для вынесения приговора.
В 22 часа 30 минут оглашается приговор, разъясняется осуждённым сущность его, срок и порядок обжалования приговора.
Осуждённым ЮФЕ. ВОЛКОВУ, ШПИЦУ, ЧИЧИКАЛО и КУЗЬМЕНКО разъяснено также их право подачи просьбы о помиловании в Президиум Верховного Совета Союза ССР.
ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: До вступления приговора в законную силу меру пресечения осуждённым ЮФА Григорию Наумовичу, ВОЛКОВУ Ивану Васильевичу, ЧИЧИКАЛО Павлу Григорьевичу, ШПИЦУ Исааку Ароновичу и КУЗЬМЕНКО Степану Порфирьевичу оставить содержание под стражей.
Судебное заседание закрыто в 23 часа.
Председательствующий Васютинский
Секретарь
техник-интендант II ранга Эфроимсон
1. ПЗ - подготовительное заседание (Военного трибунала).
2.Так в документе. 5 августа 1937 г. УНКВД по Молдавской АССР было преобразовано в НКВД МАССР, соответственно Управление госбезопасности (УГБ) входило в состав НКВД МАССР.
8. В документе ошибочно - Лобачев.
9. В локученте ошибочно - Апрешану.