Апелляционное заявление Л.В. Николаева в кпк при ЦК ВКП(б) 19 июля 1934 г.
19 июля 1934 г.
Москва, ЦК ВКП(б), Комиссия Партийного Контроля
Заявление
от Николаева Л.В.,
члена РКП(б) с 24.IV.24 г.
Мне охота обратить Ваше внимание на то, что заставило меня обратиться к Вам с апелляцией:
1) Решением парткома Ленинградского института истории РКП(б) от 31.III и 8.IV-c.г. я был исключен из рядов ВКП(б) как за отказ от мобилизации на транспорт. Но это был маневр для зажима самокритики, не больше.
2) Решением Парттройки Смольнинского района я был восстановлен в партии, но мне приписали как обывательский отказ от партмобилизации, несмотря на то, что налицо имеются допущенные ошибки не только с моей стороны, но и т.т. Бурта и Аввакумова — членов парткома.
Приписали также: а) запугивание — выходит, что вышестоящие организации являются для них пугалом; б) как измену партии — см. многоточие после слов «если я не нужен»... несмотря на мое полное согласие выполнить любое указание партии (последние 3—4 года работаю исключительно в разъездах).
Поскольку исключение или восстановление в партии дело великое, то мне непонятно, чем же тогда руководствовался районный комитет, который не подтвердил решения парткома об исключении. Однако, если смотреть на последовательное решение этого вопроса, то становится очевидным, что так или иначе была сделана авансом попытка со стороны парткома института опорочить меня в партийном отношении. Недаром тов. Лидак из института заявил, что «нам только бы исключить, а там твое дело».
3) Решением Ленинградской областной партколлегии от 2.VII-c.г. сделано подтверждение вынесенных решений Райпарттройкой. Быть может, это было бы и справедливо, но когда дело заходит так далеко, что человек сидит без работы и без снабжения 4 месяца (помимо партвзыскания, я по приказу уволен как дезорганизатор), то этого недостаточно, тем более, что весь спорный вопрос исходит из озлобления начальства (Бурта и Аввакумова) к подчиненному (ко мне) и в связи с этим зажима самокритики.
Поэтому я обращаюсь с апелляцией не потому, чтобы мне сняли выговор как незаслуженный для члена партии, предшествующего всей идейной его борьбы за выполнение задач, поставленных партией, а вынесения сурового приговора из всего возникшего дела.
По существу данного заявления указываю:
1) В развитии решений РК ВКП(б) об усилении организационно-политической работы в институте я был направлен обкомом для работы в качестве инструктора по истпарту.
В процессе моей непродолжительной работы (6 месяцев) мною были организованы истпарткомиссии в 3-х крупнейших районах нашей области. Во время болезни зав. сектором ИК я оставался его заместителем. Работа моя как будто все больше и больше оценивалась со стороны дирекции института.
Парторганизация во мне видела как работоспособного товарища и приглашала меня на заседание бюро коллектива, где я принимал активное участие в его работе. Таким образом я все ближе и ближе знакомился как с составом парторганизации, так и с рабочим аппаратом института. Меня также достаточно хорошо знали, так как не проходило ни одного собрания, где бы я не поднял того или иного вопроса.
Я с самого начала своей работы взял во главу угла реализацию решения обкома — эта борьба за выполнение качества работы и устранение недостатков, отмеченных в решениях секретариата.
Незадолго после моего прихода в институте началась чистка парторганизации, где в результате моего активного участия я был втянут в общественно-партийную работу. Чистка на деле мне показала, как много еще требуется внимания и сил для устранения недостатков в работе института, например,
а) отсутствие плановости, б) невыполнение постановления обкома партии о разработке 3-томника по истории Ленинградской парторганизации и т.д.
Но в результате поднятия вопросов партийной самокритики в конце концов я заметил, как начались обостряться взаимоотношения со стороны некоторых членов парткома. Сначала почувствовалось игнорирование (на сделанное мною предложение не обращалось внимания), но затем мне стали передавать о том, что меня собираются убрать. Научный секретарь института т. Шидловский (проработавший 10 лет в институте), недовольный постановкой работы дирекцией института, подавал заявление об уходе и писал письма за границу к Ильину-Женевскому о всех тех неполадках, которые происходят в институте, другого исхода, т.е. разрешить все здесь, даже он не находил.
II. Помимо указанных мною фактов в объяснениях (см. в деле) я остановлюсь на следующих моментах: а) мобилизация на транспорт началась еще в феврале месяце, на обсуждение кандидатур времени вполне хватило бы. Даже тогда, когда начали брать людей, то к посылке были намечены тов. Аверьянов и Аввакумов, но вскоре после моего выступления на пленуме (в марте месяце) ситуация изменилась — поехал Аверьянов, а вместо Аввакумова делают упор на мне.
б) На чистке Аввакумова председатель комиссии (его сослуживец) заявил, что вопросов Аввакумову не следует задавать или вернее взял его под защиту. Я знал хорошо, что Аввакумов как б. офицер исключен из состава слушателей ИКП, затем он устроился аспирантом института и вскоре стал заместителем директора, так как ему предоставлялся удобный случай. Он утвержден Секретариатом ИК, но Секретариат всего этого мог и не знать. На одном из докладов Аввакумова на пленуме я все же решил задать ему вопрос, на что он заявил, что этого не знает и не ответит (о работе политотдела).
в) На чистке выяснилось, что Бурт — секретарь парткома, будучи членом коллектива старого состава, обошел молчанием политическую близорукость указанного бюро. Это дало мне повод осудить параллелизм в работе профсоюзной и партийной организации в настоящий момент.
Я как свежий человек для института, рискуя открытым выступлением и репликой в отдельных случаях (на чистке и пр.), не рассчитывая на такой исход дела, о котором впоследствии пришлось бы говорить: например, а) Цукерман — научный работник, не ответивший на мой вопрос (о военной опасности — в то же время была член редколлегии). И вот, когда я сдал в редакцию стенгазеты заметку, то она целиком перечеркнула всю мою статью. Об этом я говорил с ответственным редактором тов. Половцевым и обещал сделать заявление на бюро коллектива, б) Бурт — секретарь парткома и Аввакумов — пом. директора института вкупе решили предложить мне 31-го марта отправиться в районный комитет, как по партийной мобилизация, но я знал хорошо все их намерения и решился протестовать, о чем желал довести до сведения всю парторганизацию. Тогда они через 20—30 минут собрали экстренное заседание парткома, на котором опорочили меня с ног до головы, т.е. решили втроем — не посылать и исключить из партии. О своих решениях они тотчас же позвонили в районный комитет, чтобы предупредить посылку.
Таким образом, если в феврале месяце были только разговоры о том, чтобы как-нибудь убрать меня, то теперь у них стал определенный предлог — послать меня на транспорт или привлечь... (не считаясь с тем, что пропустит меня комиссия или нет).
Ярким доказательством моих мытарств служит еще следующее обстоятельство дела: через 3 дня после решения парткома дирекция института издает приказ по институту об увольнении меня, как за отказ от партмобилизации. Даже несмотря на то, что постановление парткома не подтверждено районным комитетом, приказ о моем увольнении оставлен до сих пор в старой редакции. Помимо того, имевшийся приказ о выплате мне разницы с января месяца был зачеркнут (несмотря на договоренность в момент моего прихода в институт).
Перед тем как писать заявление в ЦК я обратился к секретарю парткома о помощи разобраться в этом конфликте, но новый секретарь еще более суров, по его распоряжению они взяли и отправили мою личную партийную карточку неизвестно куда, несмотря на то, что я не снимался с учета.
Незначительный состав работников института, отсутствие рабочей прослойки и здоровой атмосферы (молодой состав аспирантуры) создали благоприятную почву для круговой поруки и семейственности.
Главный бухгалтер получает зарплату по 3-м ведомостям только за то, что составляет ведомости.
Дирекция в одном и том же учреждении, в институте, получает зарплату по 2-3 ведомостям.
Если придать этому делу политическое значение, то я не могу пройти молчанием мимо того, насколько сгущенная атмосфера создалась при разборе дела. Когда я пришел в районный комитет к инструктору по партийным делам за выпиской (после решения), то он мне указал, что ЦК может отменить наше решение в худшую сторону. А когда я обратился к нему за разъяснением о характере постановления, то он мне ответил — «убирайся вон», иначе я поставлю этот вопрос снова.
При разборе дела я прошу сделать на очную ставку с теми, кто писал и сочинял мои протокольные заявления.
По-моему, в этом деле не может быть примиренчества — пусть я останусь или наказанным в партии, или полностью реабилитирован против несправедливой попытки и легкомыслия одного-двух человек.
Из указанных мною ранее фактов, когда вопрос решался о посылке меня на транспорт, можно сделать заключение, что болезнь и оторванность от повседневной жизни института (разъезды по области) толкали меня на то, что я имел в виду персональный подход по отношению ко мне.
Отсюда заявляю чистосердечно, я не претендовал как на неправильные действия парторганизации о мобилизации меня на транспорт, а указывал на возможность ошибки, которая сложилась при одновременной вербовке одного из трех товарищей (т.е. я, подчиненный, и мое начальство).
Я готов всегда встать на самый ответственный участок работы, порученный мне большевистской партией, жду Ваших решений.
Николаев
г. Ленинград 190, Батенина ул., д. № 9/39, кв. 17
Данные из биографии имеются в деле.
Николаев
Верно: Г.С. Климов
Помета: «13.12».