Письма т. Бухарина Н. И. от 22 июля 1929 г., адресованные ЦК. Приложение № 2 к п. 41 пр. ПБ № 93.
Письма т. Бухарина Н. И. от 22 июля 1929 г., адресованные ЦК.
Всем членам и кандидатам ПБ, тов. Ярославскому.
Уважаемые товарищи!
Я получил выписку из решений ПБ от 3.VII.1929 в части, касающейся пункта “о статье и речи т. Бухарина”. Этим решением запрещается опубликование “подобных статей и речей” “во имя исполнения постановления последнего пленума ЦК и ЦКК” на том основании, что речь на антирелигиозном съезде и статья о книге Бенте якобы “представляют в замаскированной форме” “борьбу против партии и ее ЦК”.
Это экстраординарное решение, не знающее прецедентов в истории партии, представляется мне глубоко несправедливым и по существу, и по формальным соображениям.
Речь на съезде безбожников я говорил, согласно постановлению ПБ, от имени ЦК партии. Во избежание малейших недоразумений конспект этой речи я согласовал предварительно с т. Ярославским, который был, как известно, докладчиком по внутрипартийному вопросу на пленуме ЦК и является поэтому достаточно компетентным лицом касательно решений пленума по данному вопросу; после произнесения речи совет безбожников, председателем коего состоит тот же тов. Ярославский, особым решением постановил отпечатать речь брошюрой; редакция “Правды”, во главе с тов. Круминым, тоже не нашла в речи ничего, противоречащего линии партии; наконец, я, ведь, лично присутствовал на одном или нескольких заседания ПБ уже после напечатания речи, и никто не высказывал своего к ней отрицательного отношения.
К сожалению, ПБ не указало, в чем же заключается несогласованность речи с линией партии, несогласованность, которой не замечал никто в течение примерно шести недель.
В статье “Теория организованной, бесхозяйственности” вообще не затрагиваются вопросы, бывшие предметом спора на пленуме, и я не могу понять, в чем там может быть несогласие с линией партии. Данная статья была уже напечатана после второй реформы в редакции “Правды” т. е. после создания узкой коллегии из т. Ярославского, Крумина и Попова, которые тоже не нашли, очевидно, в статье ничего, противоречащего линии партии и решениям последнего пленума, кои обосновывались опять таки членом узкой редакции т. Ярославским.
Из всего этого вытекает, что без точных указаний, в чем же заключается неправильность в моей речи и статье, редакция, не заметившая этих неправильностей, должна будет фактически не помещать ни одной статьи, подписанной моим именем. Если именно последнее имелось в виду, то я просил бы ПБ вынести на этот предмет прямое и точное решение, которое будет мною, разумеется, принято к сведению и руководству.
С тов. приветом Н. Бухарин.
22.VII.1929 г.
Всем членам и кандидатам ПБ и Президиума ЦКК.
Уважаемые товарищи!
В. связи с разосланными тов. Сталиным письмами комсомольца Г. Платонова¹* должен выразить глубокое сожаление, что секретариат ЦК не запросил меня предварительно об этом казусе. Ибо письма Платонова представляют собой продукт творчества нервно-больного человека, а его изложение беседы со мной крайне мало похоже на действительно бывший разговор; я бы выразился гораздо более резко, если бы речь шла не о душевно-больном человеке…
Дважды добивался свидания со мной в Теберде Г. Платонов, и дважды я ему отказывал, ибо он производил сугубо странное впечатление. В третий раз он пришел ко мне и категорически заявил, что во что бы то ни стало должен со мной говорить, что он тяжко болен, что страдает тяжелыми нервными припадками, что он только что перед приходом ко мне пережил такой припадок, что он убежал из под наблюдения врача и т. д. После такой интродукции я не смог отослать его домой, ибо его нужно было успокоить. В течение полутора часа он вываливал на меня подробности своей семейной жизни (отец — миссионер, жена — буржуазного происхождения, окружение — буржуазное), постоянные конфликты, его, Платонова, “фанатизм” (и тут же отсутствие решимости порвать с буржуазным окружением и т. д. и т. п.). Затем он очень взволнованно рассказывал о бакинских делах (о коих я не имел ни малейшего представления): о расстрелах головкой ГПУ рабочих, о подделках органами ГПУ документов, о судебном выгораживании коммунистов, виновных в изнасиловании какой-то курсистки, о сокрытии всех этих дел от массы, о сокрытии расстрела заговорщиков; далее следовали рассказы о восстании в Гяндже, о бунте в станице Кононово, где войска якобы отказывались действовать и проч. Я заявлял, что мне эти дела вовсе неизвестны. Затем Платонов стал возмущаться “некрасивыми методами борьбы” против меня лично, стал рассказывать факты из этой области, заявлял, что он с этим несогласен, понять этого не может и т. д. При этом, обнаруживая полное знакомство с содержанием “красных тетрадок” (стенограмм объединенного заседания ПБ и президиума ЦКК и пленумов), в частности, с моими речами, Платонов спрашивал меня, делал ли я те или иные предложения (индивидуальное обложение, ввоз хлеба, порайонные цены и т. д.). Отвечая на эти вопросы утвердительно, я заявил ему буквально следующее: Решения партии и ее ЦК для всех обязательны. О фракционной борьбе не может быть и речи. Я обязан к буду везде защищать партийные решения, не потому, что дорожу “чинами и орденами” и не потому, что “каюсь”, а потому, что это — основа партийной жизни, да еще в такой трудный момент; что касается приемов борьбы против меня, то политика — вещь жестокая, с этим нужно мириться. Ему, Платонову, нужно успокоиться, ни о каких “некрасивых методах” не говорить, со своими “сомнениями” не выступать, а лечиться; с буржуазным же окружением следует порвать.
Таково было действительное содержание “беседы”. Весь смысл разговора с моей стороны состоял в том, чтобы успокоить больного, все время упоминавшего о своем “фанатизме”, о том, что ему на все “наплевать” и т. д. Чуть ли не на другой день Платонов внезапно исчез.
Картина, по-моему, совершенно ясна. Буржуазная семья, “духовное происхождение” и т. д. мешают Платонову "выдвинуться”. При маниакальной установке на “фанатика” он решил блеснуть при чистке и перекрыть всякое “духовное происхождение”, искренно, по всей вероятности, считая, что это можно сделать при помощи “сенсационного разоблачения”. Нетрудно заметить, что все его изложение взято из “красных книжек”, и что, несмотря на известную упорядоченность в изложении газетной аргументации, и в письмах налицо следы болезни (упоминание о фанатике, требование ответа от т. Сталина, желание — после письма! — переписываться со мной, повторные ссылки на духовное происхождение и т. д.). Я думаю, что письмо его нужно было бы скорее отослать лечащему его врачу. Все это я пишу в предположении, что Платонов не симулировал припадков и прочего. Если же это не так, то картина — другая, но не менее ясная. Не могу не отметить, что письмо ненормального человека против члена ПБ было разослано по многим адресам без какого бы то ни было запроса этого члена ПБ.
С тов. приветом Н. Бухарин.
22.VII.1929 г.
Р. S. Данное сообщение прошу разослать для сведения по тем адресам, по коим были разосланы письма Платонова.
Примечание:
¹* Разослано было 19 июля для сведения членам и кандидатам ЦК ВКП(б), бюро ЦК ВЛКСМ и членам Президиума ЦКК.