Выписка из стенограммы общего закрытого партсобрания парторганизации УГБ УНКВД по Киевской области
14 декабря 1938 г.
ПРОТОКОЛ №
ОБЩЕГО ЗАКРЫТОГО ПАРТИЙНОГО СОБРАНИЯ ПАРТОРГАНИЗАЦИИУГБ КИЕВСКОГО ОБЛАСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ НКВД
От 14-го декабря 1938 года.
ПРИСУТСТВУЕТ: членов партии — 58 челов.,
канд. в чл. КП(б)У — 8
Присутствуют члены и кандидаты партии,
не взявшиеся на учет, — 17 —
Президиум:
тов. КАРАФЕЛОВ тов. КЛЕЙМАН
тов. СИДОРЕНКО (Зав. Отд. Г/К)
ПОВЕСТКА ДНЯ:
1. Доклад секретаря парткома о постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17-го ноября 1938 года об арестах, прокурорском надзоре и задачи парторганизации.
(Докладчик т. МЕДВЕДЕВ)
СЛУШАЛИ:
тов. МЕДВЕДЕВ зачитывает постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17-го ноября 1938 года, затем в докладе остановился на фактах, имеющих место в Областном аппарате НКВД, нарушениях, требующих реагирования со стороны партийной организации.
Слепое доверие врагу УСПЕНСКОМУ дало возможность ему скрыться.
Метод руководства в области заключался в том, чтобы запугать репрессированием, наличием компрометирующих материалов, оголением аппарата.
На поставленный однажды вопрос т. ДОЛГУШЕВУ о комплектовании штата, тов. ДОЛГУШЕВ ответил: «Такой разговор и постановка вопроса есть вражеская».
В наших органах еще остались такие элементы, которых не должно быть в наших органах.
Задача партийной организации — путем критики и самокритики вскрыть глубже недостатки и вражеские элементы работы, в целях их выкорчевывания из практики работы органов НКВД.
ВЫСКАЗАЛИСЬ:
тов. БЕРМАН:
тов. МЕДВЕДЕВ не заострил достаточного внимания на вскрытии всех вражеских дел в органах НКВД.
Взять хотя бы укоренившиеся методы ведения следствия при упрощенном производстве. Взять хотя бы теперешнее молчание тов. ДОЛГУШЕВА. Разве он рассказал о методах работы врага УСПЕНСКОГО? Мне известно, что в Житомирской и Черниговской областях это вскрыто, а ведь тов. ДОЛГУШЕВ получал установки прямо от УСПЕНСКОГО.
Разве не видали начальники отделов и руководство Управления вопиющих безобразий с арестами и ведением следствия? [...]
Я хочу указать на проводимую практику т. ДОЛГУШЕВЫМ, в частности запугивания работников НКВД, ругань, аресты по приказу, даже до установок РЕВЫ, Отдела кадров, не принимать евреев в органы НКВД. Т. ДОЛГУШЕВ обращался исключительно грубо с начальниками отделов, еще хуже с рядовыми работниками, от ДОЛ-ГУШЕВА перенимали начальники отделов, а отсюда — запугивание, отсутствие критики и партийности при проведении дел.
Тов. ПЛОХОЙ:
Мы уже трижды слушали постановление ЦК и Совнаркома.
Тов. МЕДВЕДЕВ должен был партсобранию больше сказать и о себе тоже, так как в своей работе имел ошибки и исправления, а о них ничего не сказал.
В 11-м отделе имели место случаи, когда людей невинных сажали. Наш 11-й отдел недооценивают и некоторые товарищи с насмешками обращаются: «ЛАМЕКИН и ПЛОХОЙ совещание созывают» (в 11-м отделе мало людей).
В Отдел кадров вызывают и требуют объяснения по всяким никому не нужным вопросам, не имеющим никакого значения.
Тов. ВАРАКОВ:
Партийный комитет и начальники не мобилизуют оперативный состав на вскрытие и выкорчевывание вражеских методов в работе.
Я считаю, что и все мы во многом виноваты, плохо нас контролировали и много хвалили через прессу, виновата в этом и парторганизация.
Разве секрет для кого-либо, что мы сами смеялись над собой, даже жаргон выработали: вместо «организация» называли «гарнизация». Только одно это говорило [о том], что в следствии есть ненормальности.
Установка УСПЕНСКОГО: дать организации. Через 10 дней нами ведь всеми осуществлена. Посыпались организации, целые соединения, которых, по сути, не было, особенно это было по группам Черкассы, Б. Церковь. Мы этими делами с самого начала начали портить и испортили молодых чекистов.
Почему это так, почему молчали? Этому была причина. Сколько выслали из Украины чекистских кадров, ведь своих же товарищей по резолюции УСПЕНСКОГО без оснований арестовывали и «мотали»; так писал УСПЕНСКИЙ: «арестовать и размотать». Ну и, боясь как бы самого не размотали, не задаром ходили и спрашивали: «Ты еще здесь? Тебя не отправили куда-либо?»
Тов. ДОЛГУШЕВ — только ведь недавно работник небольшого масштаба, вырос быстро и начал смотреть сверху на работу и людей ... не считался... а теперь неприятно, наделали много неприятных дел. До сих пор, надо сказать, нет ясности в делах, нет еще до сих пор ясного определения, в чем мы плохи и в чем хороши, но знаем, что и за что похвалить, за что надо ругать, и в какие условия до настоящего времени поставлены основные — средние фигуры, работники НКВД. В данном случае начальники отделений и оперуполномоченные никакого внимания им не уделяют, практической помощи не дают, так работу не направишь, так не создашь глубокой агентурной работы.
СТЕНОГРАММА
От 14-го декабря 1938 года
[После перерыва]
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ тов. КЛЕЙМАН.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
Будем продолжать нашу работу.
На нашем собрании присутствует Секретарь Горкома партии тов. СЕРДЮК. Есть предложение избрать тов. СЕРДЮКА в президиум. Кто за это предложение? Кто против? Принимается.
Слово имеет тов. ЦИРУЛЬНИЦКИЙ.
Тов. ЦИРУЛЬНИТТКИЙ:
Я считал, что секретарь парткомитета, выступая по существу постановления Центрального комитета партии и Совета Народных Комиссаров об ошибках и искривлениях в наших органах и о мероприятиях по исправлению этих ошибок, выступит вместе с тем и как оперативный работник, как ответственный оперативный работник, прекрасно знающий, как мы проводили работу, и назовет ряд конкретных фактов этой, по существу, вражеской деятельности. Этого тов. МЕДВЕДЕВ не сделал.
На последнем заседании парткомитета, в порядке подготовки этого партийного собрания, тов. МЕДВЕДЕВУ было указано на то, что он должен выступить на партийном собрании и задать на партийном собрании соответствующий тон, который бы мог обеспечить вскрытие до конца тех безобразных вещей, которые творились в нашем областном управлении, и конкретно укажет, что нам необходимо сделать, чтобы эти ошибки исправить.
Можно было бы тов. МЕДВЕДЕВУ лучше не выступать, а просто приступить к выступлениям товарищей. Я считаю, что тов. МЕДВЕДЕВ должен это учесть. Не знаю, чем руководствовался тов. МЕДВЕДЕВ, делая такое выступление, которое по существу дезорганизует нашу парторганизацию, не направляет на правильный путь по исправлению допущенных ошибок. А ошибки у нас были, крупные ошибки.
Я не согласен с тов. БАРАНОВЫМ, который заявляет, что все мы виноваты, что все мы сели в лужу. То, что все мы виноваты, это правильно, мы творили вражеское дело, или, вернее говоря, враги нашими руками творили вражеское дело. Мы — коммунисты чекисты должны отвечать за то, что мы делаем, но все-таки надо посмотреть поглубже и порыться, а кто все же больше виноват, а кто же все-таки нами руководил, а чьи же вражеские установки мы выполняли, как допускали до того, что слепо [или] не слепо... но мы же, товарищи, применяли фашистские методы работы в наших органах.
Так неужели уже нет ответственного лица или нет ответственных лиц, которые понесли бы за это строжайшую ответственность.
Я, например, не допускаю ни в каком случае, чтобы ЦК партии и наше правительство дало бы нам указания на то, чтобы мы применяли фашистские методы в деле следствия. ЦК таких директив не давал. ЦК о тех фашистских методах, которые применялись в наших органах, не знал.
Я могу привести вам один пример: недавно из тюрьмы на имя тов. ХРУЩЕВА проникло заявление от арестованного БУШЛЕРА из Умани. Это заявление направляется тов. ХРУЩЕВЫМ тов. ДОЛГУ-ШЕВУ с резолюцией: «Немедленно расследовать и доложить мне».
Это было 19-го ноября. Этот факт, кстати сказать, до сих пор не расследован.
[...]
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Слово имеет тов. РОТШТЕЙН.
тов. РОТШТЕЙН:
Товарищи, для всех нас не секрет, что наши органы, в особенности за последнее время, примерно за год-полтора пополнялись новыми кадрами — комсомольцами, коммунистами — людьми, которые не соприкасались раньше с оперативной работой и которые вообще были далеки в некотором отношении от наших органов.
Сейчас этот новый народ влился к нам, полон желания работать. Что же получается? Вместо того, чтобы их с первого же момента взять в соответствующее окружение, со стороны «стариков» было проявлено к ним формальное отношение. Мы этих молодых людей окунули в оперативную работу, причем не с той стороны, с которой следовало бы.
Ведь это же не секрет, что мы молодых людей, пришедших к нам в органы впервые, не учили работать оперативному делу, а учили избивать арестованных, требуя признания своей вины. Это была неправильная ориентация.
Ведь это же, как говориться, горькая правда, не скроешь. Сейчас поздно бить себя в грудь и говорить, что мы натворили немало бед благодаря тому, что нами руководили руководители наподобие Балицкого, Леплевского, Успенского, которые давали нам установки контрреволюционного порядка.
Мы добивались от арестованных показаний в большинстве случаев палкой, кулаком, и в результате в полусознательном состоянии люди, подчас невинные, давали показания, лежа на полу подписывали протоколы о своей причастности к контрреволюционной организации.
Я скажу из опыта Харьковского областного управления, где мне пришлось поработать. Мне дали арестованных: ШАПОВАЛОВА и САМОХВАЛОВА — двух студентов, один 1909 года рождения, другой 1908 года рождения. На этих людей была справка: будучи в комсомоле, в 1927 году по одному разу посетили квартиру, в которой собирались комсомольцы и зачитывали какой-то троцкистский документ, вот вся справка. Людей арестовали. И что вы думаете? Они успели просидеть по году и два месяца, до того как попали ко мне, — молодые люди, сорванные с 5-го курса технологического института, люди, которые могли бы принести пользу нашей Советской стране, которая так нуждается в преданных технических кадрах.
Они год и два месяца просидели в тюрьме по чьей воле? По вражьей воле. И когда я изрядно поработал с ними, но без мордобоя, я убедился, что эти люди не заслуживают того, чтобы быть осужденными. Я пришел и говорю: тов. ЗАМКОВ, эти ребята должны быть освобождены, нет веских данных содержать их под стражей. Они в 1928 году, будучи комсомольцами, один раз посетили квартиру и прослушали какой-то троцкистский документ. Это не может служить причиной, чтобы их осудить. В ответ на это «ортодокс» ЗАМКОВ мне ответил[:] а ты добейся показаний, ты «оппортунист». Я так и уехал в Киев с именем оппортунист. А эти невинные люди остались сидеть в тюрьме.
Я три раза писал об их освобождении, но СИМХОВИЧ, начальник ІV-го отдела, говорил: «Пойдите к ФЕДОРОВУ». ФЕДОРОВ говорит: пойдите к СИМХОВИЧУ. Потом говорит: «Оставьте постановление у меня, вы не так разобрались в этом деле, как это требуется, мы дадим более молодому работнику, чем вы, и он разберется».
В результате, если их не лишили жизни, они, безусловно, выйдут на свободу, потому что правда всегда должна восторжествовать.
А что делала парторганизация УГБ в Харькове и здесь? Плелись в обозе. Я здесь пять месяцев и партийной работы не вижу, над нами не работают. Мы чекисты, и только. Парткомитет, как будто бы единодушно избранный нами, не работал. Партийную работу такую, как требуется в каждой парторганизации, не проводил, все шло самотеком.
Тов. СЕРДЮК, мы все, сидящие здесь по воле вражеского руководства, превращались в какую-то касту. Между работниками ЧК-ГПУ-НКВД и партией была создана врагами китайская стена: это им было выгодно, и никак эту стену нельзя было пробить. Где, скажите пожалуйста, видано, чтобы чекист превратился в какой-то манекен? Приказание начальника для него святое дело. А какое приказание отдавалось — мы разбирались? Выполняли его часто по-казенному, а не по-партийному.
Очень часто это ограничивалось тем, что стал во фронт: «Есть, ваше приказание будет выполнено».
Это солдафонство должно быть выкорчевано, это не партийный стиль работы. Нас партия так не учит. Мы ежедневно, ежечасно должны изучать историю партии, на ее традициях должны строить свою работу, но мы ее не изучаем: если мы приходим на партийную школу, то мы отсиживаем эти часы, потому что мы не имеем возможности изучать историю партии. Мы раньше (в особенности) от усталости валились с ног. Мне скажут, возможно, что это неправда. Нет, правда, товарищи. Я лично кончал работу, начиная с августа 1937 года по 25-е июня 1938, в 6-7 часов утра. Я не зная отдыха, очень часто без выходных дней я не имел времени, чтобы уделить внимание себе, детям своим, которых я должен воспитать в большевистском духе.
Кто, скажите пожалуйста, создал такой стиль работы, когда чекист, который отдает свою жизнь на пользу нашей стране, нашей партии, не имеет времени отдохнуть? Я считаю, что такие установки — работать от зори до зори — это тоже было вредительство. Пошлите любого чекиста на врачебную комиссию — если он не полный инвалид, то полуинвалид, неврастеник, страдающий суставным ревматизмом, у многих товарищей организм основательно подточен. Наши кадры нужно беречь, как и каждого честного гражданина нашей родины.
Кто когда-либо интересовался здоровьем чекиста, чтобы он мог работать как следует и выполнять волю партии? Никто, никого это не интересовало. Бывало, уходишь в 4-5, в полшестого утра. Начальник отдела, который высыпается от часу до четырех в своем кабинете, начинает под утро обходить комнаты работников и дергать двери. Нет работника — дает секретарю приказание записать его для очередного морального внушения, а на завтра вызывает, и ты жизни не рад такому вызову.
Почему это все так делалось? Потому что мы вышли из поля зрения парторганизации, потому что ЦК КП(б)У нами в должной мере не занимался, потому что горком партии к нам относился формально. Предоставлял нас самим себе.
Где ваши глаза были? Почему вы не помогли нам разобраться в этой запутанной обстановке. Вы решили, очевидно, что мы сами сможем справиться и выполнить то великое дело, на которое нас ведет наша партия, тов. СТАЛИН. Вы ошибаетесь. При такой обстановке, как была, мы с этой задачей не справились бы. Вот вам результат нашей работы. Мы же смело отправили людей на тот свет, которых не нужно было отправлять. Товарищи, об этом многие говорили, и мы работники Харькова можем подтвердить, что это именно так.
Трудно говорить, что мы, коммунисты, выполняли волю фашистов, волю контрреволюционеров. Позор нам.
Надо эту стену, которую умышленно создали враги между чекистами и партией, раз и навсегда сломать. Мы имели до сих пор такое положение, когда мы, коммунисты, были неодушевленным предметом. Захотел начальник отдела кадров переставить коммуниста с места на место — делал, а ты не спрашивай за что, не твоего ума дело. Правая нога захотела. Разве мы не знаем ряд вопиющих случаев, когда честных коммунистов, преданных борцов за дело ЛЕНИНА — СТАЛИНА, снимали с оперативной работы потому, что они крепко били врагов, и отправляли их на строительные участки. Врагам их работа не пришлась по вкусу.
Такими людьми является старший лейтенант госбезопасности тов. ШИРИН, не один год проработавший в органах и, в частности, в Харькове, который не одно групповое дело провел по правым троцкистам, который без единого щелчка подводил людей к расстрелу, потому что это были заядлые враги. Он свою работу делал именно так, как нас учит тов. СТАЛИН. Старший лейтенант Госбезопасности тов. ЧАЙКОВСКИЙ, отдавший свою жизнь партии, с 1918 года член партии, с 1920 года в органах ЧК. Этих двух людей, до конца преданных партии, отправили начальниками строительных участков, удалили от оперативной работы и на их место поставили преданных людей, но неопытных, не научившихся еще рубить врага с плеча (движение в зале).
Я в данном случае применил кавалерийский термин. Таких случаев у нас много, людей снимают, им ничего не говорят.
Вот я с 1927 года в партии, с 1924 года в комсомоле, работал на заводах, на фабриках, сам рабочий. Если меня раньше спрашивали: «Тебя, РОТШТЕЙН, с суппортно-шлифовального станка перевести на дрыгалку?» — я отвечал: не хочу. Почему? Потому что хочу повысить свою квалификацию. Возьмем маленькое второстепенное предприятие. Кустарное предприятие, там также, когда хотят перебросить человека с одного станка на другой, его руководитель предприятия спрашивает, хочет ли он. Почему же у нас не хотят считаться с человеком. Ведь мы, тов. СЕРДЮК, были форменным образом бесправными людьми.
Вот возьму хотя бы пример с себя. Прошу, конечно, не относить за счет того, что у меня накопилось злоба. Назначают меня оперуполномоченным Сталинского Горотделения. Очень хорошо. Тов. ЗЛОТИН не даст соврать, что я не имел карьеристских тенденций. Тов. ЗЛО-ТИНА назначают в Ленинский райотдел начальником. Я к нему все время приставал: забери меня к себе. Как будто бы все было на мази. Вдруг вызывает тов. ДОЛГУШЕВ и в присутствии СПЕКТОРА кое о чем расспросил и сказал: «Вы пойдете в Сталинское райотделение, организуйте его и приступите к работе». Хорошо. Поработал июль, август, сентябрь, октябрь, до 20-го ноября. Я не скажу, что у меня в работе не было шероховатостей. Недостатки были. Я в жизни не был на руководящей оперативной работе, я об этом честно сказал тов. ДОЛГУШЕВУ, что я не был на самостоятельной работе. Все же тов. ДОЛГУШЕВ сказал: идите, работайте. Я пошел — назначил старший товарищ.
Представьте себе, вдруг 16-го числа случайно я узнаю от тов. ЦИРУЛЬНИЦКОГО, что меня снимают: 19-го числа приходит новый товарищ, сдавай дела, иди в отдел кадров.
Я никогда не претендовал на должность начальника райотделения, но за что сняли? Вот это важно знать. Мне сказали: будете работать здесь, в областном аппарате.
Я знаю, почему меня сняли. Меня сняли после того, как я был на приеме у УСПЕНСКОГО. Это точно. А Вы, тов. ДОЛГУШЕВ, выполнили его вражеское распоряжение. Так не поступают с коммунистами. Постановление ЦК партии вышло немного поздновато, но хорошо, что сейчас хотя бы оно есть. Партия рубит руки тем, кто посягает на традиции нашей партии. Не даст воли тем, кто захочет жонглировать коммунистами.
Партия должна призвать к порядку наших руководителей, не желающих считаться с низовыми оперативными работниками. Почему у нас, низовых работников, нет контакта с руководящим составом? Почему в любой парторганизации гражданского типа коммунисты, низы тесно спаяны с руководителями? Потому что там существовала и существует партийная, большевистская традиция, а у нас ее нет, ее третировали.
Давайте прямо скажем: кто хорошо отзывается о тов. ДОЛГУШЕВЕ, кто на него смотрит как на старшего товарища, чтобы прийти к нему в любую минуту и поговорить с ним, как с товарищем? Нельзя было. Боишься потому, что и взгляд неприветливый, и обстановка такая. Я считаю, что этому нужно положить конец.
Кончая, я хочу сказать, что нам надо немедленно перестроиться по-новому, нам нужно создать парторганизации, парткомитет такой, чтобы мы от партийной жизни не отставали, чтобы оперативную работу тесно связывали с партийной, чтобы большевизма в нашей работе мы никогда не теряли.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Слово имеет тов. КОВТУНЮК.
Тов. КОВТУНЮК:
Товарищи, я не буду долго задерживать внимание, остановлюсь на отдельных практических моментах, с которыми сталкиваюсь повседневно в своей работе, и скажу о недочетах, которые у нас имеют место.
Прежде всего я остановлюсь на той обстановке, какая существует у нас в практике нашей следственной работы, а также хочу сказать, как ее воспринимают выдвинутые низовые кадры и как приходится работать в такой обстановке.
[...]
Спрашивали об этом КРЕТОВА. Он говорил: «Я ничего не знаю», но сказал: «Если вас посылают, значит вам, по-видимому, доверяют». А о том, что по указаниям УСПЕНСКОГО, — этого и не слыхал.
И считаю, что молодые работники все-таки должны больше сидеть в районе. Я, например, сейчас имею серьезные сигналы о положении в районе, а оперативного ничего не могу сделать, так как сижу на следствиях в области. Я с июня начальник райотделения. А в районе если был два месяца с перерывом, то это хорошо. Я считаю, что в этом отношении нужно будет областному руководству подумать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищи, есть предложение предоставить слово тов. ДОЛГУШЕВУ, поскольку большинство выступавших товарищей в своих выступлениях касались главным образом руководства, что имеет прямое отношение к т. ДОЛГУШЕВУ.
(ГОЛОСА: Дать слово.)
Тов. ЛОЛГУТТТЕВ:
Товарищи, решение ЦК ВКП(б) и Совнаркома Союза от 17-го ноября 1938 года кладет конец всем тем безобразиям, которые были на протяжении ряда лет в работе Наркомвнудела. Последние два года нашей работы извращения в следствии и пренебрежение агентурной работой стали системой. В течение последних двух лет мы совершенно не занимались агентурной работой и в вопросах следствия допустили грубейшие извращения. Массовые аресты и упрощенческая форма следствия, которые были на определенном этапе, враги использовали в своих вражеских целях и избивали честные кадры нашей страны. Факты уже здесь приводились. Это имело место и на Украине, имело место и в Киевской области. Привилась такая система, когда раньше сажали, а потом разбирались. Я в Киевской области работаю 6 месяцев, и мы знаем, что в течение этих 6-ти месяцев мы только разбираемся с тем, что насажали в течение марта и апреля месяцев. У нас были единицы арестов, а главным образом мы сидим на тех арестованных, которые нам остались с февраля - марта и апреля по массовым операциям.
Как людей сажали? Здесь особенно бросается в глаза мартовская операция, кажется, по белой контрреволюции. По неправильным шпаргалочкам посадили за одну ночь 500 или 600 человек, на которых не было никаких конкретных данных, изобличающих их в преступлении, и людей брали на раскол. Когда я пришел, большую долю этих людей освободили, потому что люди были ошибочно арестованы, написано, что он белый офицер, но он и в армии не служил.
Я помню: в июне свыше 2000 человек сидело в тюрьмах Киевской области, которые в течение 3-4 месяцев не были ни одного раза допрошены. И естественно, что весь этот период приходилось разбираться в этой куче арестованных по массовым операциям, которые и на сегодняшний день есть. И, естественно, в вопросах следствия весь чекистский аппарат был не на разворот глубокого следствия, а на расколы, а там, где не удавался раскол, — на документацию свидетельских показаний. Весь аппарат так и работал.
Особенно бросался 3-й Отдел, где больше всего проводились массовые операции. Взять 1937 год, когда особенно начали входить во вкус извращенного следствия и 3-й отдел всякие допросы вместо объективного следствия начинал с палки; весь аппарат знал об этом. РАКИТА был в отделении, он начинал допрос с палки, получал показания: один протокол — и следствие закончено. Никакого объективного следствия, и естественно, что кое-кто на этом деле погрел руки и наделал массу ляпсусов и извращений.
О вопросах палки здесь многие товарищи выступали и говорили, что кое-кто бил, применяли физические методы насилия. Все применяли эти методы насилия. Пусть кто-нибудь скажет, когда я пришел сюда в июне. Поверьте, поветрие другое было насчет физических методов воздействия. На каждом оперативном совещании, в разговоре с каждым начальником отдела как ставился вопрос в отношении применения физических методов воздействия? Не трогать, под суд будем отдавать. Если к кому-нибудь нужно применять, то только с санкции нач. управления. Даже после того, на второй ее день, на оперативном совещании я заявил, что, если нужно к кому-нибудь применять методы физического воздействия, я могу применять или мой заместитель. А что получается сейчас? Получается, что большинство следователей до последних дней конспиративно пользовались этими методами следствия. Когда-то ШАПИРО был секретарем, когда я пришел в Облуправление, и я его каждую ночь гонял по двору, по коридорам, смотрел в окна два-три раза в ночь. Он ходил и смотрел, где следователи стукают арестованного, и ничего мы не находили. Так вошли во вкус извращенного следствия, что начали конспиративно работать. И сажали людей, сидели люди на гауптвахте, и это должно было насторожить людей. Когда я пришел в Облуправление, я резко поставил вопрос. И правильно отмечает решение Центрального Комитета: люди так вошли во вкус извращенного следствия, что некоторые стали это считать прямо-таки системой работы.
Или второй вопрос, который характеризует общее настроение коллектива чекистов. Помню июнь, июль месяцы, когда стоял вопрос о том, что бы все дела послать на спецколлегию. Естественно, я поставил вопрос: мало того, что имеются показания, изобличающие его в том, что он член организации, но для характеристики этого человека, являющегося членом организации, к каждому арестованному нужно 2-3 свидетельских показания, характеризующих его, как антисоветского человека, и сделайте ему очную ставку.
Дело прошлое, но народ-то в штыки это принял. Мне следователи очень много говорили, что это ненужное дело. Раз изобличается член организации, зачем нужна эта характеристика, свидетельские протоколы об антисоветской агитации и действиях и очные ставки. А это одна из форм упорядочения следствия. Народ крепко сопротивлялся.
Я говорю: эти факты являются элементом, характеризующим, насколько мы втянулись в извращенные формы следствия.
По вопросам применения физических методов воздействия. Я помню еще работал в Наркомате, в Особом отделе, начальником отделения. Приезжал тогда из Москвы замнаркома БЕЛЬСКИЙ. Он же всем дал ясную установку на оперативном совещании работников Наркомата: шпик или участник организации — все равно он будет расстрелян; так, чтобы взять от него [все], — дайте ему в морду. Почему нельзя?
Все с одобрением отнеслись к этому. Помню, как постепенно началось применение физических методов воздействия. Пошло это с Наркомата, а глядя на Наркомат, и области начали применять эти формы следствия. Работники общаются, разговаривают между собой, как в той тюрьме, в той области, и это стало системой.
Отсюда я делаю вывод, что это не местное явление, а это определенная система в следствии.
Так что здесь в вопросах извращения и тех безобразий, какие мы натворили в вопросах следствия по фактам извращений, которые имеются и в Киевской области, нам ни в какой мере нельзя снимать с себя ответственности. Мы все виноваты в этом, и в первую очередь виноват я, как начальник областного управления, хотя я и принимал ряд мер, но, значит, плохо знал.
У нас и сейчас еще нет критического подхода к расследованию дел обвиняемых. Многими годами привилось такое чувство у работников: раз посадили, значит, виноват.
Вот здесь тов. ШАМРИЛО уже бросил реплику: раз посадили — значит виноват. Надо садить виновного человека, но поскольку при массовых операциях много людей сажали при отсутствии каких бы то ни было материалов, то сказалось вкоренившейся практикой у наших работников, и она переложилась и на другой период. Раз посадили, обязательно старались достать какие бы то ни было свидетельские показания, чтобы человек был осужден. Считали позором, когда арестован и его освобождают.
Было же такое явление. Культивировали такое настроение. Вот, например, молодой работник НАЗАРЕНКО. Он несколько свидетельских показаний округлил на одном свидетельском показании, сам подделал подпись. Молодой товарищ, взяли на работу в июле-августе, рабочий, член партии. Он говорит, что, когда получил справку об аресте, считал, что надо обязательно оправдать эту справку, подтвердить ее, и он всяческими формами и методами ищет свидетельские показания.
Преступление, но человек совершил это преступление лишь потому, что не знал форм и методов следствия. Правда, о нем решался вопрос в более острой форме, но сегодня вопрос решен и ограничились только 10 сутками ареста.
Мы часто сажали людей по одному показанию. Вот получили показания от арестованного. Сколько бы он не давал лиц, им завербованных в организацию или известных организации, их сажали, арестовывали. К этим показаниям у очень многих товарищей не было критического подхода [...].