Письмо инструктора Нарымского окружкома ВКП(б) Величко в партийные органы о положении на о. Назино. 3—22 августа 1933 г.

Письмо инструктора Нарымского окружкома ВКП(б) Величко в партийные органы о положении на о. Назино⁴⁸

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕ*

(*Так в тексте)

Иосифу Виссарионовичу Сталину,

Роберту Индриковичу Эйхе и секретарю

Нарымского окружкома ВКП(б) К.И. Левиц

I.

29 и 30 апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Эти эшелоны, подбирая по пути

следования подобный же контингент, прибыли в г. Томск, а затем на баржах в Нарымский округ.

18 мая первый и 26 мая второй эшелоны, состоя из трех барж, были высажены на р. Оби у устья р.Назина на острове Назино против остяцко-русского поселка и пристани этого же названия (Александровский район, северная окраина Нарымского округа).

Первый эшелон составлял 5070 человек, второй — 1044 [чел.]. Всего 6114 человек. В пути, особенно в баржах, люди находились в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа наиболее отъявленной части над наиболее слабой (несмотря на сильный конвой). В результате, помимо всего прочего, высокая смертность, например, в первом эшелоне она достигла 35-40 чел. в день.

Показателен в данном случае такой факт. Первый эшелон пристал к острову в прекрасный солнечный день. Было очень тепло. В первую очередь на берег были вынесены до 40 трупов, и потому, что было очень тепло, а люди не видели солнца, могильщикам было разрешено отдохнуть, а затем приступать к своей работе. Пока могильщики отдыхали, мертвецы начали оживать. Они стонали, звали о помощи и некоторые из них поползли по песку к людям. Так, из этих трупов ожили и стали на ноги 8 чел.

Жизнь в баржах оказалась роскошью, а пережитые там трудности сущими пустяками по сравнению с тем, что постигло эти оба эшелона на острове Назино (здесь должна была произойти разбивка людей по группам для расселения поселками в верховьях р. Назиной). Сам остров оказался совершенно девственным, без каких [бы] то ни было построек. Люди были высажены в том виде, в каком они были взяты в городах и на вокзалах: в весенней одежде, без постельных принадлежностей, очень многие босые.

При этом на острове не оказалось никаких инструментов, ни крошки продовольствия, весь хлеб вышел и в баржах, поблизости также продовольствия не оказалось. А все медикаменты, предназначенные для обслуживания эшелонов и следовавшие вместе с эшелонами, были отобраны еще в г. Томске.

Такое положение смутило многих товарищей, сопровождавших первый эшелон [в] 5070 чел. (Дело в том, что еще в баржах многие из-за недостатка хлеба голодали). Однако эти сомнения комендантом Александровско-Ваховской участковой комендатуры Цыпковым* (* Фамилия коменданта — Цепков.) были разрешены так: “Выпускай... Пусть пасутся”.

II.

Жизнь на острове началась. На второй день прибытия первого эшелона 19 мая выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощенные люди без кровли, не имея никаких инструментов и в главной своей массе трудовых навыков и тем более навыков организованной борьбы с трудностями, очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня. Трудно сказать, была ли возможность делать что-либо другое, потому что трое суток никому никакого продовольствия не выдавалось. По острову пошли пожары, дым.

Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения и холода, от ожогов и сырости, которая окружала людей. Так трудно переносился холод, что один из трудпереселенцев залез в горящее дупло и погиб там на глазах людей, которые не могли помочь ему, не было ни лестниц, ни топоров.

В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставив на второй день. Новый день дал новую смертность и т.д.

Сразу же после снега и мороза начались дожди и холодные ветра, но люди все еще оставались без питания. И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.

Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке), падала и задыхалась, умирая от удушья.

Всю свою жизнь на острове (от 10 до 30 суток) трудпоселенцы получали муку, не имея никакой посуды. Наиболее устойчивая часть пекла в костре лепешки. Кипятка не было. Кровом оставался тот же костер. Такое питание не выправило положения. Вскоре началось изредка, а затем в угрожающих размерах людоедство. Сначала в отдаленных углах острова, а затем где подвертывался случай. Людоеды стрелялись конвоем, уничтожались самими поселенцами. Однако наряду с этим, извест[ная] часть жила сносно, хотя и не имела, как и все, жиров, а одну муку. Такое положение объяснялось методами организации всех этих людей. На острове был комендант (Шихалев), стрелки ВОХР и медработники и, конечно, каптенармусы*. (*До 50-х гг. в советской армии — должностное лицо младшего командного состава, ведавшее хранением и выдачей снаряжения, обмундирования, продовольствия и т.д.).

Наряду с людоедством, комендатурой острова были зарыты в землю тысячи килограммов муки, т[ак] к[ак] она находилась под открытым небом и испортилась от дождей. Даже та мука, которая выдавалась трудпоселенцам, попадала не всем. Ее получали так называемые бригадиры, т.е. отъявленные преступники. Они получали мешки муки на “бригаду” и уносили их в лес, а бригада оставалась без пищи. Неспособность или нежелание организовать обслуживание людей дошло до того, что когда впервые привезли на остров муку, ее хотели раздавать пятитысячной массе в порядке индивидуальном, живой очередью. Произошло неизбежное: люди сгрудились у муки, и по ним была произведена беспорядочная стрельба. При этом было меньше жертв от ружейного огня, чем затоптано, смято, вдавлено в грязь.

Надо полагать, комендатура острова и ее военные работники, во-первых, мало понимали свои задачи по отношению [к] люд[ям], которые были под их началом, и, во-вторых, растерялись от разразившейся катастрофы. Иначе и нельзя расценить систему избиений палками, особенно прикладами винтовок, и индивидуальные расстрелы трудпоселенцев. Приведу один пример расстрела, потому что он ярко характеризует попытки организовать людей.

Один трудпоселенец попытался два раза получить муку (мука выдвалась кружками, чайными чашками), был уличен. “Становись вон там”, — скомандовал стрелок Ходов. Тот стал на указанное место, в сторонке. Ходов выстрелил и убил наповал (он убил многих, но сейчас рассчитан по личной просьбе).

Такие методы руководства и воспитания явились очень серьезной поддержкой начавшемуся с первых же дней жизни на острове распаду какой бы то ни было человеческой организации.

Если людоедство явилось наиболее острым показателем этого распада, то массовые его формы выразились в другом: образовались мародерские банды и шайки, по существу царившие на острове. Даже врачи боялись выходить из своих палаток. Банды терроризировали людей еще в баржах, отбирая у трудпоселенцев хлеб, одежду, избивая и убивая людей. Здесь же на острове открылась настоящая охота и в первую очередь за людьми, у которых были деньги или золотые зубы и коронки. Владелец их исчезал очень быстро, а затем могильщики стали зарывать людей с развороченными ртами. Мародерство захватило и некоторых стрелков, за хлеб и махорку скупавших золото, платье и др. По острову установились цены: новое пальто — 0,5 булки или пачка махорки. 1 пачка махорки — 300 рублей, два золотых зуба или четыре коронки или два золотых.

Моментами, стимулирующими эту сторону и усиливающими смертность, явилось отсутствие какого бы то ни было физического производительного труда. За все время пребывания на острове трудпоселенцы ничего не делали, тот, кто не двигался или мало делал движений, умирал.

В такую обстановку попал и второй эшелон, быстро воспринявший порядки острова.

В конце мая (25-27) началась отправка людей на т[ак] называемые] участки, т.е. места, отведенные под поселки.

III.

Участки были расположены по р. Назино за 200 километров от устья, поднимались на лодках. Участки оказались в глухой необитаемой тайге, также без каких бы то ни было подготовительных мероприятий. Здесь впервые начали выпекать хлеб в наспех сооруженной одной пекарне на все пять участков. Продолжалось то же ничегонеделание, как и на острове. Тот же костер, все то же, за исключением муки. Истощение людей шло своим порядком. Достаточно привести такой факт. На пятый участок с острова пришла лодка в количестве 78 чел. Из них оказались живыми только 12.

Смертность продолжалась.

Участки были признаны непригодными, и весь состав людей стал перемещаться на новые участки, вниз по этой же реке, ближе к устью.

Бегство, начавшееся еще на острове (но там было трудно: ширина Оби, шел еще лед) здесь приняло массовые размеры. В ход пошли различные провокации. Важнейшие из них две:

— решено истребить 200 000 (или 20 000) деклассированного элемента (добавляли: так как нет войны)* (*Так в документе),

— в 70 километрах (или в 40 километрах) — железная дорога.

Последняя провокация “подтверждалась” тем, что на одном из участков в ясные зори слышалась отдаленная гармонь, крик петуха и звуки, подобные гудку. Это был крохотный поселок, от которого участки отделяло непроходимое болото. Люди, не зная, где они, бежали в тайгу, плыли на плотах, погибали там или возвращались обратно.

IV.

После расселения на новых участках приступили к строительству полуземляных бараков, вошебоек и бань только во второй половине июля. Здесь еще были остатки людоедства и на одном из участков (№ 1) закапывались в землю испорченные мука и печ[еный] хлеб, портилось пшено на другом (участке № 3).

Жизнь начала входить в свое русло: появился труд, однако расстройство организмов оказалось настолько большим, что люди, съедая по 750-800-900-1000 граммов (паек) хлеба, продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья, траву и пр.

Наряду с присылкой сюда прекрасных коммунистов, взявшихся за дело как следует, оставались комендантами и стрелками разложившиеся элементы, творившие над трудпоселенцами суд и расправу: избиения, узурпаторство, убийства людей — бездушные в отношениях к ним, мат и произвол — нередкие явления. Такие факты:

Коменданты Власенко и Понасенко* (*Фамилия коменданта — Панасенко.) избивали трудпоселенцев. Стрелок Головачев за похищение одной рыбины в пути следования лодки избил трудпоселенца и приказал ему умыться. Когда это было выполнено, приказал прыгнуть с лодки. Трудпоселенец прыгнул и утонул.

Комендант Асямов, живя с женщинами-трудпоселенц[ами], на днях изранил дробью одного трудпоселенца, удившего рыбу, и скрыл этот факт от проезжающего по участкам командования.

Комендант Сулейманов, кроме того, что избивал людей, при выдаче трудпоселенцам сахара поедал его (на глазах у всех) в невероятно больших количествах и теперь, по его собственному заявлению, потерял всякий вкус. Помимо этого, он брал гребцов-трудпоселенцев и катался на лодке...

Будь люди поворотливее, смертность можно было сократить до минимума, т[ак] к[ак] она происходила главным образом от поноса, однако, несмотря на строжайшие приказы командования, сухари больным не выдавались, тогда как сухарь спас бы сотни людей, потому что отсутствовали всякие медикаменты, ощущалась острая потребность [в] вяжущих (против поноса) средствах. При этом огромный запас галет лежал в палатках и базах, т[ак] к[ак] не было указания, могут или нет пользоваться этими галетами больные. Такая история случилась и с сушеной картошкой, и с листовым железом, тогда как наступили осенние холода, а больные лежали в палатках, а затем в бараках без окон и дверей. Можно привести факты прямой провокации: несмотря на то, что поселки [находились] в тайге, больные лежали на земле, а та часть, которая помещалась на нарах из палок, лежала на мху, в котором немедленно заводились черви. Или: обмундирование висело в складах, а люди голы, босы, заедались сплошной вшивостью* (*Так в документе). Нужно отметить, что все описанное так примелькалось начсоставу и работникам большинства участков, что трупы, которые лежали на тропинках, в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам, уже не вызывали смущения. Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение — ШАКАЛ. Нужно отдать справедливость, что взгляд этот последовательно осуществлялся в ряде случаев, например:

3 августа с Назинской базы на уч. № 5 была отправлена со стрелком т. Шагита лодка с людьми. Их нигде не снабдили, и они оставались голодом, проезжая участки, прося хлеба. Им нигде не давали, и из лодки на каждом участке выбрасывали мертвых. На 5-й участок прибыло 36 чел., из них мертвых 6 чел. Сколько человек выехало, так и не удалось установить.

V.

В результате всего из 6100 чел., выбывших из Томска, и плюс к ним 500-600-700 чел. (точно установить не удалось), переброшенных на Назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось 2200 чел.

Все это, особенно остров, осталось неизгладимой метой у всех трудпоселенцев, даже у отъявленного рецидива, видевшего виды на своем веку. Остров прозван Островом Смерти, или “Смерть-Остров” (реже — остров людоедов). И местное население усвоило это название, а слух о том, что было на острове, пошел далеко вниз и вверх по рекам.

Трудпоселенцы сложили об острове свои песни. Приведу несколько отрывочных мест:

1. Трудно нам, братцы, в Нарыме,

Трудно нам здесь умирать,

Как пришлося на Острове Смерти

Людоедов нам всем увидать.

(Из песни “На Острове Смерти”)

2. Боженька, боженька миленький,

Дай мне ножки до весны.

(Дело в том, что у людей страшно опухали и еще опухают ноги).

3. Не придет мать с горячей молитвой

Над могилою сына рыдать,

Только лес свою песню нарымскую

Будет вечно над ней напевать.

(Из песни “Между топких болот”)

и т.д., и т.п.

На острове сейчас травы в рост человека. Но местные жители ходили туда за ягодами и вернулись, обнаружив в траве трупы и шалаши, в которых лежат скелеты.

VI.

Не только все это заставило меня писать Вам. Беда еще в том, что среди прибывших на трудовое поселение есть случайные наши элементы. Главная их масса умерла, потому что была менее приспособлена к тем условиям, которые были на острове и на участках, и, кроме того, на этих товарищей прежде всего пала тяжесть произвола, расправ и мародерства со стороны рецидива как в баржах, так на острове и в первое время на участках.

Сколько их — трудно сказать, также трудно сказать КТО — потому, что документы по их заявлению отбирались и на местах их ареста органами, производившими изоляцию, и главным образом в эшелонах рецидивом на курение, однако некоторые из них привезли с собою документы: партийные билеты и кандидатские карточки, [комсомольские] билеты, паспорта, справки с заводов, пропуска в заводы и др.

17 и 30 июля пришли эшелоны с деклассированным элементом на р. Паню и ее притоки.

Особенно много таких людей именно в комендатурах этой реки и ее притоков.

Со слов самих людей, из бесед с ними можно привести такие факты неправильной ссылки людей.

Река Назина* (* Р.Назина — приток р.Пани).

1. Новожилов Вл.** (** В документе отсутствует полное написание имен.) из Москвы. Завод “Компрессор”. Шофер, три раза премирован. Жена и ребенок в Москве. Окончил работу, собрался с женой в кино, пока она одевалась, вышел за папиросами и был взят.

2. Гусева, пожилая женщина. Живет в г. Муроме, муж старый коммунист, главный кондуктор на ст. Муром, производственный стаж 23 года, сын помощник машиниста там же. Гусева приехала в Москву купить мужу костюм и белого хлеба. Никакие документы не помогли.

3. Зеленин Григ. Работал учеником слесаря Боровской ткацкой фабрики “Красный Октябрь”, ехал с путевкой на лечение в Москву. Путевка не помогла — был взят.

4. Горнштейн Гр. — член КСМ с 1925 г. Отец член ВКП(б) с 1920 г., рабочий газового завода в Москве. Сам Горнштейн тракторист совхоза “Паняшково” в Верх-Нячинске. Ехал к отцу. Взят на вокзале, только что сошел с поезда. Документы были на руках.

5. Фролов Арсентий — член КСМ с 1925 г. Отец член ВКП(б), подпольщик, работает врачом на ст. Суземка, Западной области. Сам Фролов взят в Сочи на курортном строительстве “Светлана” (работал плотником). Шел с работы (брат в Вязьме работник ОГПУ).

6. Карпухин М.Л. Ученик ФЗУ № 6 на Сенной (г. Москва). Отец москвич и сам Карпухин родился в Москве. Шел из ФЗУ после работы домой и был взят на улице.

7. Голенко Никифор Павл., старик. Из Хоперского округа. Ехал через Москву к сыну на ст. Багашево Курской ж.д. Совхоз “Острый”. Взят на вокзале.

8. Шишков — рабочий фабрики “Красный Октябрь” в Москве, на этой фабрике работал беспрерывно 3 года. Взят на улице, возвращаясь с работы.

9. Виноградова — колхозница из ЦЧО. Ехала к брату в Москву. Брат — начальник милиции 8 отделения. Взята по выходу из поезда в Москве.

10. Адарков Константин. Член бюро КСМ ячейки строительства главного военного порта в Керчи, поехал к матери в Гривно (Подмосковье). Из Гривно поехал в Москву и взят по прибытии поезда.

11. Глухова Фаина — строитель, десятник Ташкентского заготскота. Получив очередной отпуск, ездила к дяде в Ленинград. По окончании отпуска, возвращаясь на работу в Ташкент, была взята в Москве с документами и ж.д. билетом.

12. Назин (сейчас при участковой комендатуре в с. Александрово) — пом[ощник] нач. пожарной охраны Большого Театра, один из работников пожарной охраны Кремля. Взят на улице. Пропуск в Кремль ничего не помог.

Пос. “Новый Путь” на притоке р.Пани.

1. Войкин Ник. Вас. Член КСМ с 1929 г., рабочий фабрики “Красный текстильщик” в Серпухово. Член бюро цехячейки, кандидат в члены пленума фабричного комитета КСМ, много раз ездил на хозполиткампании по командировкам МК КСМ. Три раза премирован. В выходной день ехал на футбольный матч. Паспорт оставил дома.

2. Сивов Пав. Ив. — ученик ФЗУ “Промвентиляция” в Москве на Ульяновской. Прописан у брата как малолеток. Паспорта не имел. Шел из ФЗУ с работы домой.

3. Шмелев — член КСМ с 1933 г., рабочий завода № 24 имени Фрунзе в Москве. Плотник. Паспорт должен был получить через два дня. Было соответствующее удостоверение. Шел с работы.

4. Ткачев Пав. Алекс. Член КСМ с марта 1933 г. б[илет] № 1387815. Взносы уплачены по август 1933 г., о чем отмечено, и отметка закреплена печатью детдома им. ВЦИК (билет на руках, выдан Сокольнич[еским] РК ВЛКСМ). Воспитанник детдома им. ВЦИК в Москве. Детдом выехал в лагеря на ст. Пушкино. С соответствующими документами администрацией детдома Ткачев был послан вместе с другим воспитанником Васильевым за инструментами духового оркестра, которые были оставлены в Москве. Взят по прибытию поезда в Москву. Отец в Москве, сторож, адрес отца: ул. Драгомилова, 2-й Брянский переулок, д. 14, кв. 5.

5. Васильев Зосим Вл. — член КСМ с 1930 г., секретарь ячейки КСМ детдома им. ВЦИК в Сокольниках. Попал в Нарым так же, как и Ткачев, вместе с Ткачевым.

6. Таратынов Никан. Андр. — член КСМ с 1930 г. Секретарь ячейки КСМ колхоза “Оборона страны” Белховского района ЦЧО. Приехал в Москву 4 июня за хлебом.

7. Остротюк Ив. Сол. — член КСМ с 1931 г., был у брата в г. Горьком (строительство моста через Волгу), ехал через Москву домой в свой колхоз, с. Сингаевка Бердичевского района Винницкой области. Взят в Москве.

8. Поняев Вас. Евдок. Род. в 1885 г., рабочий, выдвиженец. Десятник горных работ — Донбасс, Чистяковский район, Снежнянское рудоуправление, шахта № 4. После операции в связи с травматическим случаем получил отпуск. Ехал домой через Москву (в Донбассе с 1919 г.).

9. Матвеев И.Мих. Рабочий постройки хлебозавода № 9 МОСПО. Имел паспорт до декабря 1933 г. как сезонник. Взят с паспортом. По его словам, даже паспорт никто не захотел смотреть.

10. Клещевников Георг. Петр., приехал в Москву с путевкой в школу циркового искусства (рабочий завода тракторных деталей в Саратове).

11. Черкасов Вл. Фед. — рабочий завода № 24 им.Фрунзе в Москве, токарь, работал на заводе 4,5 года. Взяли на вокзале, возвращался из деревни, куда ездил выяснять, почему не принимают в колхоз его мать.

12. Трофименко Никита Никитович — рабочий “Метростроя” в Москве, имел паспорт как сезонник, шел с работы в общежитие.

13. Серов Давид Петрович, мальчик. Взят в Арзамасе. Отец работает на станции Арзамас ремонтным рабочим на ж.д.

14. Тарабрин Петр Мих. Моторист ”Казкрайрыбаксоюза” в г. Астрахани. Получил отпуск, приехал в Москву к тетке в гости.

15. Валиев Вал. Самсуд. Кандидат ВКП(б) с 1931 г. Ехал через Москву в Троицк, переходил с вокзала на вокзал с вещами. Взят на этом пути.

16. Гусев Ст. Петр. Член ВКП(б) с 1932 г. Вступил в Туапсе, билет выдан Туапсинским горкомом. Ехал через Москву на родину. Были все документы.

17. Мосаликин Ник. Як. Кандидат ВКП(б) с 1932 г., бригадир колхоза в с."Неведомый колодезь” Томаровского района Белградского* (*Так в тексте) округа. Приехал в Москву за хлебом для колхоза.

18. Карасев — член ВКП(б), рабочий завода им. Сталина в Москве (бывш. АМО), шофер-механик. Взят по выходе из своего ЗРК, где он брал хлеб. На АМО работал с 1929 г., член партии с 1923 г.

Часть партийных и комсомольских документов в данное время хранится в Александровском райкоме ВКП(б) и в Александровско-Ваховской участковой комендатуре Сиблага ОГПУ.

Есть люди, завербовавшиеся для работы на окраинах СССР, получили подъемные (по их словам, конечно) и, несмотря на наличие на руках исчерпывающих документов, во время проезда Москвы взяты. Все эти люди не могут обжаловать: нет бумаги (даже денежные документы работники комендатуры пишут на бересте).

Несколько замечаний по поводу приведенных фамилий:

1) есть еще два поселка на самой р. Пане, где я не был и не могу привести фамилии; 2) приведенные фамилии не являются ни наиболее яркими, ни типичными, ни наименее показательными, потому что у меня была возможность записывать их, поскольку они выявлялись только сами; 3) список я привел не для того, чтобы сообщить, кто именно, персонально и сколько их заключены неправильно, а для того, чтобы показать, какие есть элементы; 4) много колхозников, завербованных на строительство по договорам строительных организаций с колхозами. Эти колхозники следовали через Москву на места работ вместе с вербовщиками; 5) приведенные данные обо всех этих людях и обстоятельствах их изоляции безусловно нельзя брать за чистую правду. Однако, они являются внушительным аргументом за необходимость проверки.

VII.

Тяжелые условия на реке Назиной в данное время ликвидированы, также и на поселке “Новый путь” они ликвидированы в значительной мере. На днях весь трудоспособный контингент всех лагерей Александровско-Ваховской участковой комендатуры отправляется обратно в Томск для распределения по лагерям Сиблага.

Сколько стоит вся эта операция, почему сорвано трудовое поселение и освоение Севера на этом участке и сорвано с таким скандалом — скажет кто-нибудь другой, наверное.

VIII.

Я трезво отдаю себе отчет в том, что написать такое письмо, значит взять на себя большую ответственность. Я допускаю, что ряд моментов изложены неточно, могут не подтвердиться или подтвердятся, но не полностью. Допускаю, что многого я просто не знаю, потому что пользовался не официальными источниками, но я рассуждаю так: “Еще хуже молчать”.

Инструктор-пропагандист

Нарымского ОК ВКП(б) ВЕЛИЧКО

П[арт]б[илет] № 0950224

⁴⁸ Инструктор-пропагандист Нарымского окружкома партии В.Величко в начале августа 1933 г. был направлен в Александро-Ваховскую комендатуру для сбора информации о положении в трудпоселках. Судя по датировке письма (с 3 по 22 августа 1933 г.), он в течение длительного времени самостоятельно расследовал назинский инцидент и последовавшие за ним события. Как показало сравнение собранных им фактов с материалами официальных комиссий (Долгих от Сиблага, Старикова и Эйна от Нарымского окружкома партии), В.Величко не только достоверно воспроизвел картину случившегося (различия в деталях не существенны), но и сделал более глубокие, чем у других, выводы о причинах, характере и последствиях трагических событий в Александро-Ваховской комендатуре. Во-первых, он обосновал вывод о том, что событиями на самом о. Назиио трагедия расселения «нового контингента» не исчерпывалась, она продолжалась и таежных поселках - на местах расселения высланных. Во-вторых, В.Величко заострил вопрос, от которого постоянно уходили работники ОГПУ,- о значительных ошибках и просчетах, допущенных в ходе операции по очистке городов от деклассированного элемента (неправомерная высылка части лиц, в том числе коммунистов). Главный вывод его сводился к тому, что «сорвано трудовое поселение и освоение Севера на этом участке и сорвано с таким скандалом». Наконец, В.Величко предал материалы своего расследования широкой (по тому времени) огласке — направил письма по трем адресам: И.Сталину, Р.Эйхе и секретарю Нарымского окружкома К.Левицу. Таким образом события вышли за рамки карательного ведомства, им была придана партийно-политическая окраска. Сведения о том, что письмо дошло до И.Сталина, не обнаружены. В особой папке Западно-Сибирского крайкома сохранился машинописный экземпляр письма с автографом автора.

Местные власти остро реагировали на «сигнал»: 15 сентября 1933 г. специальным постановлением бюро крайкома была создана комиссия во главе с председателем краевой контрольной комиссии ВКП(б) М.Ковалевым «по заявлению т. Величко».— ГАНО, ф.З-П, oп. 1, д.540а, л. 114. Она работала почти полтора месяца и подтвердила достоверность изложенных В.Величко фактов (докладную записку по итогам работы комиссии см. на с. 100-116 настоящего сборника). Личность В.Величко и его действия неоднозначно воспринимались в партийных кругах. Преобладало стремление преуменьшить значение поступка рядового инструктора окружкома. В качестве типичной можно рассматривать реакцию секретаря Нарымского окружкома К.Левина, считавшего, что инструктор перешел грань своих должностных полномочий.— Там же, ф.7-П, oп. 1, д.628, л. 165. Естественно, что при таком отношении В.Величко партийной карьеры не сделал — до 1937 г. он оставался в должности инструктора окружкома, с которой был уволен по причине «неудобности». Из материалов Нарымского окружкома за 1934-1937 гг. следует, что и в эти годы В.Величко проявлял характер: по его докладным письмам и заявлениям о нарушениях национальной политики, разложении номенклатуры и др. окружком принял несколько решений. Дальнейшая его судьба не известна.