Ответ начальника Донецкого облотдела ОГПУ М. Гроссмана Г. Ягоде на письмо от 3 февраля 1933 г. 8 февраля 1933 г.
№ 68
Дорогой Генрих Георгиевич!1*
Ваше письмо от 3 с.м. повергло меня в уныние. Обиднее всего то, что мною своевременно были приняты соответствующие меры, которые, очевидно, не дали результата. Я послал т. Молчанову все материалы с просьбой доложить Вам.
Дело обстояло так: до 27 января ни т. Радищев, ни т. Шатов, ни мой начальник ЭКО т. Рыклин, который, оказывается, еще в последних числах декабря п.г. знал о плохом состоянии Мариупольской МТС (Сартана), не проинформировали меня о состоянии этой МТС, а равно о создавшихся нездоровых взаимоотношениях между тт. Радищевым и Шатовым. Тов. Шумилов также ничего не сообщил мне и поэтому я не имел возможности реагировать на бездушно-формальное, не товарищеское и не чекистское отношение к нему со стороны отдельных моих работников.
Впервые 26 и 27 января, когда т. Радищев позвонил мне по телефону из Мариуполя и обо всем меня проинформировал, я тут же по телефону распорядился т. Шатову немедленно вместе с т. Радищевым выехать в МТС, все расследовать и, кроме того, наладить здоровые отношения и создать т. Радищеву товарищескую обстановку в работе. Кроме того, я требовал представить объяснение, почему т. Шатов раньше обо всем этом не поставил меня в известность.
Потом оказалось, что т. Шатов все же не выполнил моего распоряжения. На пленуме обкома партии я об этом также говорил секретарю Мариупольского горкома т. Саятову. Я задал ему вопрос: «Как же это так, в течение ряда месяцев у Вас под носом разваливается МТС, бегут агрономы, сделав свое гнусное дело, а Вы с Шатовым никого не информируете, ничего не замечаете, пока не приехал т. Радищев, который ткнул Вас носом в те безобразия, которые творятся в МТС. И тогда только Вы стали телеграфировать т. Криницкому в Москву». В ответ я получил что-то неразборчивое, вроде: «Мы прорабатывали, чтобы не спугнуть и т.д.». Идиоты, прорабатывали, пока МТС не разрушили и все равно упустили врагов, которые бежали. 1 февраля, получив письмо т. Радищева, я тут же наложил резолюцию на имя моего начальника т. Рыклина: «Тов. Рыклину. Почему не было принято своевременно никаких мер, а ограничились казенной отпиской в Харьков? Что — мы только передаточная инстанция? Что Вы решили немедленно предпринять? Позор!» Так мне ничего и не доложил т. Рыклин.
Оказалось, что он ввел в заблуждение и Харьков, сообщив последнему, что распорядился Мариуполю арестовать Хмеля, а на деле этого не сделал.
1-го же февраля я воспользовался оперсовещанием, на которое вызвал всех работников периферии и работников моего облотдела, и выпятил этот вопрос, приведя пример с Мариуполем.
3 февраля, в тот день, когда Вы мне написали письмо, я спустил на места приказ по вопросу о взаимоотношениях с замначами политотделов по МТС, копию которого я послал т. Молчанову.
Теперь, когда я после телеграммы т. Молчанова лично вмешался в это дело, то получилась безобразная картина. Я считаю, что надо крепко ударить по этому случаю, чтобы это послужило хорошим уроком для всех. Здесь нужен Ваш авторитет и крепкое слово. Должен Вам сказать, что некоторая часть наших работников не понимает этого большого партийного дела и «нос воротит». Они, так сказать, в обиде. Это были монопольные вожди в своем районе, а теперь — на тебе, и конкурент явился. Просто недотепы, люди с маленькой головой. К счастью, это малая часть отдельных работничков. Будьте уверены, я выбью эту дурь и буду все время на страже.
Сегодня, 8 с.м., у меня совещание со всеми замначами по МТС, которых я специально вызвал, выполняя Ваше верное указание «подбодрить их в работе МТС». На это же совещание я пригласил и ответработников облотдела. Прошу Вас верить, что я не упокоюсь до тех пор, пока не налажу здоровой обстановки и деловых, хороших взаимоотношений. Затем, думаю, сам объехать важнейшие МТС. Очень обидно, что приходится заниматься такими делами, как вопрос о взаимоотношениях, когда имеются более серьезные задачи.
Дорогой Генрих Георгиевич, посылаю Вам еще некоторые материалы и особенно прошу Вас обратить внимание на дело ветврачей, только на днях мною вскрытое, на дело «Казаки», в котором выявилось новое обстоятельство, дающее эсеровскую линию на ЦЧО—Курск. Позавчера я об этом сообщил т. Балицкому. Сейчас я усиленно взялся за галичан. По углю дело продвигается. Надеюсь, что разовьется успешно.
На весенний сев также вовсю налег. Посылаю Вам справку2*, из которой Вы усмотрите, как я использовал последние два месяца по обновлению сети и по отсеиванию всего предательского.
Все было бы хорошо, дорогой Генрих Георгиевич, ибо работа меня целиком захватила (и смело, и искренне заявляю, что благодаря только Вам я обрел себя), если бы меня внутренне не мучило то обстоятельство, что «холодок» в отношении меня, как представителя ГПУ, все более и более увеличивается со стороны т. Акулова и некоторых других второстепенных лиц. Свое, понятное Вам, раздражение и недовольство, искусно скрываемое, они целиком переносят на меня. Нужно сказать правду, они, и не только они, но буквально все, и это они всюду свидетельствуют, отдают мне должное, указывая на чрезвычайно большую работу, которую я провожу, на успехи, которые я имею, и на громадную помощь, которую я им оказываю. Они даже искренне возмущаются, что я лично не считаюсь со своим здоровьем и десятками дней не выхожу из стен облотдела. Но все это не мешает тому, что в их глазах я стал «не свой» человек, [а] человек, который гнет свою линию и дерзко дерется, не взирая на лица, и упорно дерется. Это не значит, что я невыдержан или задирчив, или просто дерусь. В этом меня они не упрекают. Но моя настойчивость, моя прямота, мои горячие указания на ряд пробелов в работе, то, что я ничего не скрываю, никого не милую, дерусь с открытым забралом, то, что я надоедливо бью по разным недостаткам и не стесняюсь указывать на «отдельных персон» и не скрываю своего мнения о них, — о них, я подразумеваю, об их работе — раздражает и неприятно действует на ряд товарищей. На т. Акулова, этого милого, мягкого человека, несмотря на весь его ум, действуют посторонние силы, как тт. Хренов, Бабиков, Андруцкий, Лившиц и т.д. Я в этом убежден. Отношение т. Акулова ко мне стало вежливо-натянутое и чересчур холодное. Меня это не особенно страшит и на работу
не влияет, поскольку я иду верным путем и делаю свое партийно-чекистское дело не за страх, а за совесть, но все же это неприятно.
На днях был у нас пленум обкома. Этот пленум, сказать правду, только огорчил меня. Ведь подумайте, что получается. На пленуме выступает т. Акулов и заявляет, что металл плохо работает, что решения ЦК о металлургии (сентябрьские решения) в жизнь не проведены и т.д. Это правда. Но, спрашивается, где же был обком, облисполком и т.д.? Вот уже скоро 5 месяцев, как сидит новое руководство и только то и делает, что кается. Кому это нужно? Не каяться нужно, а работать, засучив рукава. Поменьше заседать и говорильни устраивать, а побольше вникать в дело. У нас нет монастырей и монахов нам не надо. А тут только и знают, что начинают с покаяний. Хлебозаготовки проспали, дали по голове — покаяние. Уголь лихорадит — покаяние. С посевным материалом плохо — покаяние. Кому нужны эти покаянные речи?
Страна ждет хлеба, угля, металла, а в ответ — каюсь, каюсь, каюсь! Безобразие одно. А ведь уж скоро 5 месяцев, как сидим. Можно было бы многое успеть, если бы дрались как следует, по-большевистски, и работали день и ночь, а не такими размеренными шагами, да по чайной ложке в час, что противно смотреть. А когда говоришь об этом — то еще недовольны.
Ну, будьте здоровы, дорогой Генрих Генрихович!3*
Искренне преданный Вам
Мирон Гроссман
1* Так в тексте.
2* Не публикуется.
3* Так в тексте.