Немецкие и австрийские военнопленные в петроградских газетах в 1914 г.

Славнитский Н.Р. Немецкие и австрийские военнопленные в петроградских газетах в 1914 г. // Военная история России XIX-XX вв.: материалы VII международной военно-исторической конференции. СПб., 2014. С. 296-309.

Первая мировая война, как известно, возникла в результате ряда противоречий между ведущими державами европейского континента, накапливавшихся не одно десятилетие. В 1908-1913 гг. угроза войны появлялась довольно часто (можно вспомнить Боснийский кризис 1908 г., да и в период Балканских войн угроза разрастания конфликта не исключалась дипломатами), но ее начало стало полной неожиданностью для многих людей – обычных граждан. Объявление войны застало многих русских на территории Германии и Франции, немцев и австрийцев (как и французов) – наоборот, в Санкт-Петербурге. Кто-то находился на отдыхе, другие давно уже жили в тех странах.

И с момента объявления войны все подданные Германии и Австро-Венгрии в России были объявлены военнопленными (то же самое произошло и в других странах). Кроме того, в июле 1914 г. был зафиксирован и ряд погромов, в ходе которых пострадало немецкое население столицы Российской империи.

Надо сказать, что к проблеме интернирования военнопленных российские власти старались подходить аккуратно, и, главным образом, это коснулось австрийских подданных – среди них было немало чехов, которые с самого начала заявили о своей поддержке русских войск, и многие из них изъявили желание вступить на военную службу, чтобы сражаться против немцев и австрийцев. Кроме того, и многие из немцев (те, кто уже не один десяток лет прожил в столице Российской империи) в те дни стали подавать прошения о переходе в русское подданство.

Отдельным вопросом стала судьба германских подданных «эльзас-лотарингского происхождения». Их в конце концов не стали признавать военнопленными[1].

Об этом сообщалось 30 июля: «В канцелярию московского губернатора и градоначальника ежедневно является много немцев, австрийцев и германских подданных, заявляющих о своем желании перейти в русское подданство. Свое желание они мотивируют тем, что родились и жили всегда в России и с той страной, подданными которой состоят, фактической связи не имеют»[2]. Однако большинство из них все же были высланы в скором времени (по всей видимости, они не дождались того момента, когда их прошения будут рассмотрены). По крайней мере, 8 августа сообщалось: «В течение последней недели в канцелярию по принятию прошений от германских и австрийских подданных о принятии их в русское подданство. Большинство из подававших уже высланы из Петербурга, как военнопленные»[3].

И уже 27 июля вечером полицией были задержаны 300 запасных германских и австрийских моряков, находившихся на коммерческих судах за Канонерским островом. Все они были признаны военнопленными и отправлены в помещение старой таможни, на Петергофском проспекте[4].

А еще накануне, 26 июля 1914 г., в Санкт-Петербургскую крепость были доставлены 44 подданных Австро-Венгрии, 24 из них считались военнопленными, и еще 20 человек – «подозреваемые в шпионстве»[5]. Отметим, что среди них были не только австрийцы, но также и славяне (чехи) и венгры.

В следующие дни их число увеличивалось, и 29 июля в крепости находилось 43 человека, которых надлежало отправить в Вологду[6]. 2 августа в Вологду было выслано 87 человек, а на следующий день в крепости уже появились новые заключенные – 43 германских и австрийских подданных, которые были арестованы как военнопленные[7]. Два дня спустя они тоже были высланы в Вологду.

То есть с самого начала было принято решение отправлять ссыльных в Вологду, позже география стала расширяться. То, что в первую очередь подумали об этом городе, скорее всего, было связано с тем, что он был ближайшим к Санкт-Петербургу и северо-западным губерниям из тех местностей, что уже использовались в качестве мест для ссылки. В то время предполагали, что война будет недолгой, поэтому далеко высылать людей не планировали.

Кроме того, 28 июля был доставлен в крепость А.Р. Лостер – австрийский подданный, советник Канцелярии Австро-Венгерского посольства. Его арест был связан с непонятным исчезновением в день отъезда из Санкт-Петербурга австрийского посольства. Как выяснилось, в самый последний момент он вместе с женой отправился на автомобиле не на Финляндский вокзал (как посол и все остальные сотрудники посольства), а к Николаевскому мосту и скрылся из поля зрения полиции. Арестовать его удалось лишь два дня спустя (он скрывался в квартире одной знакомой на Английской набережной)[8].

Естественно, такое поведение вызвало подозрение, поэтому он был заключен в Петропавловскую крепость. В Тюрьме Трубецкого бастиона А.Р. Лостер пробыл до 8 декабря, когда его перевели в больницу Санкт-Петербургской одиночной тюрьмы[9].

1 августа 1914 г. в газете «Санкт-Петербургские ведомости» сообщалось: «Аресты германских и австрийских подданных, военно-обязанных продолжаются. Полицейские дома и участки переполнены арестованными, большинство из которых комиссионеры. Среди задержанных есть запасные офицеры, для которых отведены отдельные помещения.

Некоторые из арестованных обратились к санкт-петербургскому градоначальнику с просьбою разрешить им перед выездом в северные губернии ликвидировать в столице свои дела. Разрешение получено только теми из германских поданных, которые были всегда на лучшем счету и не возбуждали никаких подозрений...»[10].

Скорее всего, не все из них попадали в крепость, кому-то на первых порах вообще было разрешено ехать в северные области России за свой счет. Однако 5 августа Санкт-Петербургский градоначальник «приказал приставам подвергнуть вновь немедленному аресту всех германских и австрийских подданных, получивших проходные свидетельства с намерением ехать за свой личный счет, а находящихся в столице выслать этапным порядком при содействии сыскной полиции. Приостановлена только высылка германских и австрийских подданных, заявивших о подаче на высочайшее имя прошений с ходатайством о русском подданстве. Ходатайствующим предложено представить из канцелярии по принятию прошений соответствующих удостоверений»[11]. Но и большинство из них были в те же дни высланы[12].

7 августа «по распоряжению охранного отделения был арестован совладелец лесопромышленной конторы "Граап Карл" германский подданный Генрих Карлович Граап, оказавшийся лейтенантом германской службы»[13]. И в тот же день «на Николаевском вокзале в пассажирском поезде № 17, за несколько минут до его отъезда в Москву, по требованию пассажиров, был арестован профессор-филолог одного провинциального учебного заведения В-н, который высказывал свои симпатии Германии»[14].

На следующий день 213 человек были отправлены в Оренбургскую губернию[15] – Вологда к тому времени уже не могла принять всех высылаемых.

Последние распоряжения о высылке лиц, объявленных военнопленными, относятся к 14 августа, причем в то время местом ссылки назначались уже не северные области, а Казанская губерния, «кроме местностей, прилегающих к Волге и Каме» (также допускалось отправлять их «в Костромскую губернию, кроме приволжских уездов, и в восточные уезды Олонецкой губернии»)[16].

В то же время следует подчеркнуть, что такие жесткие меры касались только лиц призывного возраста – те, кто не достиг 17 лет, а также те, кто был старше 45 лет, довольно спокойно могли выехать в другие города России (на свое усмотрение или даже за границу), причем им в этом помогало американское консульство[17]. Тем не менее, столицу империи они должны были покинуть.

Вообще в Санкт-Петербурге и Москве в то время сложилось крайне негативное отношение к немцам. Особенно ярко это видно когда читаешь заметки столичных журналистов, оказавшихся по каким-то причинам в провинции и заставших проезд военнопленных к местам ссылки. В качестве примера приведем одну из них:

«Корреспондент "Нового времени" пишет.

Я завтракал в одном из ресторанов города Вологды, когда появились в коридоре чины полиции и потребовав к себе содержателя ресторана, спросили может ли он предоставить немедленно 12 лучших номеров.

- Для кого? - для немцев, привезенных из Риги.

- Пожалуйста.

Два часа спустя я видел их уже на вокзале. Они сидели за столиком, что-то пили, ели, громко смеялись, рассказывали друг другу анекдоты…

Ничто не говорило о том, что это военнопленные. Поблизости – ни охраны, ни жандармов, Они свободно расхаживают взад и вперед, покупают газеты, читают. В той сутолоке, какая существует на вокзалах в эти тревожные дни, им при желании ничего не стоит убежать. Говорят, что в ближайшие дни их направят в уездные города Вятской, Вологодской и Архангельской губерний, где по всей вероятности, они будут чувствовать себя так же спокойно, как и здесь. И глядя на них, невольно вспоминались только что прочитанные в газетах ужасы обращения немцев не с военнопленными, нет, а с мирными русскими туристами. Что будет с ними дальше, не знаю. Но во всяком случае это вопрос, о котором стоило бы подумать. Ведь русские деревни с объявлением войны опустели. Ушли из них все, кто только способен стоять под ружьем, ушли именно в то время, когда в деревне нужна более всего рабочая сила – в страдную пору.

Нельзя ли приспособить этих краснощеких буршей к выполнению полевых работ, чтобы они, по крайней мере, не даром получали свой казенный паек, который, судя по "лучшим номерам" в лучшей городской гостинице, не должен оказаться очень тощим?»[18].

Как видим, в православной глубинке к немцам и австрийцам, объявленным военнопленными, относились более спокойно. Видимо, «вирус национализма» захватил только столичные города.

Отметим, к слову, что не все гладко было и у французских и бельгийских граждан, оказавшихся летом 1914 г. в Санкт-Петербурге. Их, разумеется, никто не арестовывал, сложности заключались в том, что им оказалось не так просто покинуть Россию и вернуться на родину (где они должны были вступить в ряды армии). 1 августа появились сообщения, что «дальнейшая отправка на родину проживающих в Петербурге французских и бельгийских резервистов вряд ли осуществится. Среди членов французской и бельгийской колоний в Петербурге возникла мысль организовать легион, в состав которого могли бы войти французские и бельгийские резервисты, а также добровольцы из проживающих в Петербурге австрийских подданных. Предполагается возбудить перед русским правительством ходатайство о принятии этого легиона в состав русской армии. По полученным сведениям группа французских запасных, покинувших Петербург на прошлой неделе, уехала из Одессы под флагом одного из нейтральных государств»[19]. Однако быстро выяснилось, что опасения оказались напрасными, и уже 2 августа «на Варшавском вокзале масса публики провожала бельгийских и французских резервистов. Вагоны были украшены бельгийскими флагами. Платформа была запружена народом. Из вагонов неслись бодрящие звуки русского национального гимна, марсельезы и брабансоны, которые многотысячная толпа подхватывала с редкой горячностью»[20]. Английские подданные и граждане США, состоящие в запасе войск в своих странах, выехали из Санкт-Петербурга неделю спустя по Финляндской железной дороге[21].

К тому времени в Петрограде, по распоряжению градоначальника, было уничтожено около 20 000 немецких вывесок[22].

А в первые недели после начала боевых действий в крепость стали доставлять настоящих военнопленных. Первыми стали моряки с немецкого крейсера «Магдебург». Это судно 13 августа в тумане наскочило на Оденсхольмский риф, после чего стало военным трофеем. Большая часть команды смогла перебраться на проходивший рядом миноносец, но 60 человек оказались в плену, среди них 1 штаб-офицер (майор Рихард Хабенихт), 2 обер-офицера, 57 нижних чинов. В газетах в связи с этим сообщалось:

«Вчера Петербург впервые увидел пленных немцев, которых доставили из Ревеля на Балтийский вокзал. Это была часть командного состава крейсера "Магдебург", потопленного снарядами наших боевых кораблей "Богатырь" и "Паллада".

На перроне вокзала выстроились под командой лейтенанта Солдатенкова два взвода матросов 2 экипажа. Из поезда первыми вышли командир "Магдебурга" и два офицера. Затем выстроили 57 нижних чинов, среди которых было два гардемарина. Все пленные отправлены в Петропавловскую крепость»[23].

27 числа они тоже были отправлены из Петрограда в Вологду[24].

22 августа сообщалось, что «20 августа с вологодским поездом Северных железных дорог… в Вологодскую губернию отправлено одновременно 120 военнопленных германских подданных и 40 китайцев-торговцев» (китайцев тоже высылали из столиц, посчитав их неблагонадежными)[25].

Однако уже в начале сентября высылка в Вологду прекратилась – в этом городе не могли разместиться все интернированные. Уже 27 августа «в виду значительного числа военнопленных, сосланных в Вологодскую, Вятскую и Оренбургскую губернию, отдано распоряжение о направлении новых отрядов военнопленных в Уральскую область»[26]. Это же подтверждалось 3 сентября: «Высылка австрийских и германских подданных в Самарскую, Вологодскую губернии и Уральскую область, по распоряжению высшего начальства, прекращена.

С вологодским поездом отправлена во внутренние губернии партия австрийских и германских подданных, высланных из Прибалтийского края: 89 человек»[27].

А нагнетание в прессе тем временем продолжалось. 29 августа появилась следующая заметка, которую мы процитируем полностью.

«Вологда. «Пленные» немцы прибыли в качестве ссыльных в Вологду, заняли преимущественное положение по отношению к русским гражданам.

Буквально все помещения во всех лучших и средней руки гостиницах города заняли немцы. Они же сняли все свободные квартиры, так что приезжему русскому, даже вологжанину, остается жить хотя бы и на улице.

Если вы приходите на базар, то торговка продаст вам провизию только тогда, когда не будет стоять у ее лотка немец. Иначе она раньше продаст последнему, сорвав с него двойную цену, а после поторгуется со «своим баринком», набавив пятак на обычную плату за данную провизию, ибо «немчику» продала вместо двугривенного за 40 коп.

Все улицы заполнены тевтонами, бродящими по ним огромными толпами, в самом веселом и радужном настроении духа. И кажется проходящему, что это снуют по улицам, площадям и городским скверам вовсе не пленные германцы, а приехавшие в гости к нам туристы.

Достаточно сказать, что нахлынувшие в Вологду немцы дня через два – три по прибытии первых партий, забыв, что они являются нашими пленниками, собрались в огромнейшей массе на городскую площадь, находящуюся в самом центре города, против губернаторского дома, мужской гимназии и духовной семинарии, и вечером, когда шло всенощное богослужение накануне праздничного дня в двух церквах, стоящих возле этой площади, затеяли состязание в футбол. Благодаря только вмешательству сторонних лиц из русских и полиции, игра была прекращена, немцы убрались с площади, и церковное богослужение пошло без нарушения молитвенного настроения бывших в храмах молящихся.

Развязность пленников переходит всякие пределы.

Нахальство и наглость их доходит даже до того, что они на улицах пристают с довольно недвусмысленными предложениями к женщинам и, не зная города с его обывателями, нарываются на дам из почтенного круга.

Градоначальствующий, губернатор Лопухин, всю эту немецкую развязность изобразил в изданном им 11 его августа и расклеенном везде по городу обязательном своем постановлении, за нарушение которого угрожает трехмесячным тюремным заключением или денежным штрафом в 3000 руб.

Воспрещается находящимся в Вологодской губернии германским и австрийским подданным:

1) посещать вокзал железной дороги и приближаться к железнодорожным путям ближе, чем на 300 шагов.

2) выходить за черту городской населенной местности,

3) собираться на улицах и площадях и в других публичных местах группами, более трех человек,

4) посещать театры, концерты, кинематографы и публичные гуляния, а равно принимать участие в публичных играх;

5) посещать пивные и те из подобных заведений, где не продается горячая или холодная пища;

6) непристойное обращение по отношению к женщинам и вообще проявление всякого рода нескромности к населению;

7) выходить из занимаемой квартиры и находиться вне ее позже 9 часов вечера;

8) разговаривать в публичных местах на немецком языке.

Кроме этого, последовало губернаторское распоряжение и о воспрещении пленных проживать и даже входить в три лучшие городские гостиницы»[28].

Как видим, появились первые проблемы во взаимоотношениях между ссыльными и жителями Вологды, что вынудило местные власти принимать жесткие меры. Однако следует иметь в виду, что среди ссыльных было немало тех, кого принято именовать «золотой молодежью», то есть молодые люди, родившиеся и выросшие в Санкт-Петербурге и Риге. Естественно, они не воспринимали и не могли воспринимать себя в качестве военнопленных, а к жителям провинции относились свысока. Отсюда и возникавшие конфликты.

И важно иметь в виду, что это была только часть пленных-ссыльных. Вообще среди прибывших в Вологду оказались представители всех социальных групп, то есть совсем разные люди, что видно из следующей заметки:

«На днях в 7 часов утра мне пришлось зайти в городское полицейское управление. Там я увидел такую картину: в передней и приемной, а также в следующей служебной комнате, на скамейках и полу спит масса мужчин, женщин и детей.

Что это? – спрашиваю я швейцара Василия.

А это пленные немцы приехали с поезда и не моли найти нигде квартир, так полицмейстер разрешил им здесь ночевать, потому что дождь шел, да и холод…

Все пленные, несмотря на строгое к ним отношение вологодской администрации, начиная с губернатора В.А. Лопухина, насадившего уже под арест нескольких немцев за несоблюдение ими обязательного постановления, чрезвычайно тронуты участием администрации в обеспечении существования немецкой бедноты, по преимуществу, так сказать, «серого люда». Последних в числе пленных прибыло в Вологду очень много. Все они без гроша денег и обречены на буквальную голодовку, так как казна кормить их не обязана: они – мирные жители, застигнутые у нас войной. Положение их действительно самое безвыходное. И в облегчение такого положения этой бедноты устроены столовые в домах Алаева, Евдокимова и других, где за самую скромную плату кормится эта беднота, понятно – за счет собираемых денег между богатыми немцами. В столовых обедает в несколько смен ежедневно по 100 человек в каждой…»[29].

И интересно, что в этой среде стала формироваться взаимопомощь. Кроме того, любопытно то, что их уже стали признавать «мирными гражданами», то есть, по сути дела, пострадавшими. При том, что ненависть к немцам в то время не спала. Скорее всего, это связано с тем, что в плену оказывались уже настоящие военнопленные (то есть попавшие в плен в ходе боевых действий) и журналисты начинали улавливать разницу.

Использование военнопленных предполагалось в разного рода сельско-хозяйственных работах: «по лесоустройству, развитию сети дорог в районах переселения, по улучшению земельных угодий, заготовке лесных материалов, обработке земель и т.п.»[30]. А вот в городах дело обстояло хуже. В качестве примера приведем сообщение из Ярославля:

«На днях в ярославской городской думе обсуждался злободневный вопрос о применении труда военнопленных. Во время прений по этому вопросу выяснились любопытные обстоятельства.

Многие города и земства отказались от пользования трудом военнопленных только потому, что у них нет готовых планов подходящих работ. В таком же положении оказался и наш город. При обсуждении этого вопроса возникло, между прочим, опасение, что труд военнопленных создаст сильную конкуренцию местным рабочим. Попутно с этим выяснилось, что местные заводы и фабрики не могут воспользоваться трудом военнопленных, потому, что в связи с войной, из-за отсутствия сырья, промышленные заведения вынуждены и без того сократить производство, так что своим рабочим приходится работать по 2-4 дня в неделю.

В результате дума отложила решение этого вопроса до получения более подробных сведений об условиях пользования трудом военнопленных.

Из соседнего города Иваново-Вознесенска сюда сообщают, что там городская дума постановила использовать труд пленных для метения и очистки улиц и площадей»[31].

Осенью уже появилась возможность проследить отношение к военнопленным в глубинке. С первых же дней войны во внутренние губернии направлены целые массы военнопленных, которых размещают по глухим селам и деревням. Вначале эти живые трофеи наших побед вызывали любопытство: все старались посмотреть на австрияка или немца, которые так жестоко расправляются не только с русскими солдатами, попавшими к ним в плен, но и с мирными жителями занятых ими мест. При беспредельном русском мягкосердии у любопытствующих не было ни озлобления, ни ненависти к врагу. Сердобольные крестьянки делились с "несчастненькими" хлебом, жертвовали яйца, яблоки и прочие продукты. Такое отношение, видимо, поражало пленных. Многие из них, беря жертвуемое, недоумевали: что это - насмешка над ними или демонстрация? Но потом, после нескольких подобных случаев, пленные не только перестали удивляться, но стали принимать это как заслуженное. При остановках на станциях, пленные уже не прятались вглубь вагона, а все теснились у широко раскрытых дверей. Они издали улыбались ожидавшей их толпе и, как только останавливался поезд, дружно выходили к толпе, завязывая разговор, кто как мог. Если же среди пленных не находилось владеющего русским языком, то они молча ходили в толпе, приятно улыбаясь осматривавшим их. И всегда после таких выходов пленные увозили массу съестных припасов и лакомств.

Но злая действительность быстро удовлетворила интересы толпы и уничтожила чувство излишнего сострадания.

Многие из чрезмерно сострадательных людей получили письма от раненых близких родственников с описанием тех зверств, которые совершают эти "улыбающиеся несчастненькие" над мирными русскими гражданами; рассказы же раненых возвратившихся на родину, о варварском отношении наших врагов к русским солдатам, окончательно отрезвили русского простолюдина. На промежуточных станциях уже не собирается сердобольная толпа. Улыбающихся австрийских и германских улан везде и всюду встречают серьезные лица железнодорожной администрации.

В места же, назначенных под поселения военнопленных, любопытство и сострадание еще быстрее исчезли. Пленные, избалованные во время путешествия по России простаками и экзальтированными особами, становились требовательными и даже дерзкими. В глухой русской деревне пленные являются тяжелым бременем для целой волости. Они, за очень редким исключением, не желают есть той обычной пищи, которою питаются наши крестьяне. Они требуют скромного: масла, яиц, мяса, то есть того, что наш крестьянин ест в большие праздники; им нужно лучшее помещение, уход и даже свобода.

В деревне, из которой все лучшие работники ушли на войну, где старики и дети принуждены работать за двоих, содержание пленных является непосильным бременем. Но, кроме материального ущерба, причиняющего бездельничающими австрийцами и германцами, немалую заботу для деревни составляет и охрана. Каждая сотня пленных требует соответственного количества хорошо вооруженной стражи, а для такой службы нет ни людей, ни вооружения, и в силу этого окрестным деревням приходится жить под страхом бунта и буйства пленных. Вся стража деревни заключается подчас в одном уряднике; но как бы ни была надежна эта охрана, при наглости пленных едва ли можно надеяться на несокрушимость ее.

Да, наконец, ежедневное лицезрение бездельной толпы, живущей за счет крестьянства, едва ли может вызвать чувство удовлетворения победителя, пользующегося плодами своих побед.

Наши доблестные войска десятками тысяч забирают врагов в плен, а мы, живущие дома, не можем использовать плодов этих побед и до сей поры не знаем, что с пленными делать. С прибытием первой партии пленных возник вопрос об использовании их труда, но до сей поры вопрос этот продолжает оставаться в стадии возникновения. Очевидно, в русской деревне много еще масла, яиц и прочих продуктов, чтобы откармливать ими бездельников – пленных»[32].

Как видим, отрицательное отношение к немцам в столичном обществе по-прежнему преобладало, да и «в глубинке» начинались конфликты. Но в дальнейшем они сгладились, по мере того, как военнопленные привлекались к различным работам (в первую очередь, на строительстве дорог).