Каким я помню Сталина

1. От Петрограда до Нарыма в Сибири

В 1911 году я был членом центрального комитета нелегальной социал-демократической партии Латвии. Осенью — в сентябре или октябре — в Гельсингфорсе должен был состояться четвертый съезд партии. Подготовка к нему велась очень осторожно, так как бдительность тайной полиции была чрезвычайно велика. Тем не менее, разными окольными путями все счастливо добрались до Гельсингфорса. Однако там мы вскоре почувствовали, что за нами следят и что провал неизбежен. По этой причине съезд партии в назначенном месте и в назначенное время проводить было нельзя, и мы решили рассредоточиться. В феврале следующего, 1912 года у нас в Риге прошли обыски. Я был арестован. Дело о гельсингфорсском съезде расследовалось в Петрограде. Пришло требование переслать меня туда. Перевезли, поместили, как водится, в «предварилку». Как и следовало ожидать, в Петрограде меня всеми силами старались привлечь к гельсингфорсским событиям как соучастника. Я, разумеется, все категорически отрицал. Через четыре месяца предварительное расследование дела было закончено. Поскольку никаких прямых улик не было обнаружено, нас не отдали под суд, но директор полицейского департамента Белецкий своей властью постановил сослать нас на 4 года в Сибирь. Маршрут нашего долгого путешествия был известен: Вологда, Вятка, Пермь, Екатеринбург, Челябинск, Омск и Томск. Когда настал день отъезда, нас вызвали из камер и отвели в контору тюрьмы, где я узнал, что меня высылают в Нарым. Там-то я впервые и встретился с нынешним диктатором России — Сталиным-Джугашвили.

Так как нам предстояло долго ехать вместе, мы — будущие попутчики — приглядывались и изучали друг друга. Сталин был среднего роста, сухощавый, с черными вьющимися волосами и темными, очень выразительными глазами, которые безусловно свидельствовали, что у этого человека сильная воля и большая работоспособность.

Поздоровались, обменялись несколькими словами. Русский выговор Сталина был твердым, со своеобразным акцентом. Несомненно — кавказец.

Вместе со мной должен был ехать мой товарищ, старый американец, однако он подал прошение, чтобы ему ввиду болезни назначили другое место ссылки. В этой связи его задержали в Петрограде до решения дела. Стало быть, меня ожидала не очень приятная дорога в три с лишком тысячи километров до Томска в обществе воров, грабителей, бродяг, словом, весьма сомнительных личностей. В разговоре со Сталиным все же выяснилось, что его ссылают в то же место, что и меня. Итак, моим ближайшим попутчиком будет Сталин. Это меня немного успокоило и вообще улучшило мое сильно сникшее душевное состояние. В Вологде была остановка на ночлег. На следующее утро меня и Сталина этапировали дальше в направлении Сибири.

Мы со Сталиным проделали путь до Челябинска без остановок. В этот город тогда стекались эшелоны с арестантами со всех концов европейской России. Там комплектовались так называемые «сибирские эшелоны», которые затем уходили в разных направлениях в Восточную и Западную Сибирь. От Челябинска эшелоны шли безостановочно до конечных пунктов. Последний этап от Челябинска был особенно несуразным и тяжелым. Вагоны тесные, неудобные; они напоминали наши летние взморские вагоны, только гораздо хуже. Отделения сидячих мест оборудованы так, чтобы дежурный конвоир мог обозревать весь вагон. И, что самое худшее, вагоны были набиты битком. На двухместных скамьях размещалось самое малое три человека. Хотя вся поездка длилась очень долго, если память мне не изменяет, — дней десять, арестанты обходились почти без сна. О том, чтобы лечь, не было и речи, если и спали, то только сидя. Чтобы дремать в более или менее устойчивом положении, привязывали к крюку вешалки полотенце и обеими руками держались за него. Другое положение для сна было следующее: садились на пол, опираясь головой на край сиденья. Но конвоиры обычно не разрешали спать таким манером, боялись, что так можно подготовиться к побегу. Снова надо было усаживаться на скамью. И вообще разрешалось только сидеть. Разгуливать по вагону запрещалось.

В эшелоне было и несколько женщин, осужденных за уголовные преступления. Конвоиры использовали этих женщин без малейшего стеснения, нисколько не считаясь с окружающими. Но это было настолько привычным делом, что никто особенно не удивлялся. И возмущаться по этому поводу было нельзя. За свои «услуги» женщины получали немного еды.

С питанием вообще дело обстояло плохо. На содержание одного арестанта полагалось десять копеек в день. С собой разрешалось брать очень ограниченное количество продуктов. Своих денег можно было иметь не больше рубля. Все эти строгие ограничения были введены для того, чтобы предотвратить побеги.

Понятно, что в таких условиях у всех арестантов было подавленное настроение. Они мало общались и как бы опасались друг друга.

В нормальной жизни нам кажется, что изображаемые писателем или представляемые на сцене жестокие страдания людей преувеличены и далеки от действительности. Подобные муки вообще непереносимы для человека. Когда же судьба насылает такие страдания на нас самих и действительность оказывается еще ужаснее, чем то, что силились изобразить писатели и актеры, мы убеждаемся, что человек тем не менее выносит все это. Человек может вынести очень многое! Это знают все, кто претерпел страшные преследования в царской России; знают все, кто прошел через ужасы мировой войны. И мы в своем долгом путешествии могли в полной мере убедиться в этом.

Несмотря на скудное питание и прочие весьма тяжелые «неудобства», наше настроение улучшалось с каждым днем, приближавшим нас к концу пути. Родилось подобие надежды, что когда доберемся до места, все снова наладится.

В нашем «купе» политических было пятеро или шестеро. Двое из них осуждены на каторгу. Их везли в знаменитый Александровский централ. Понемногу мы все же познакомились ближе, поведали друг другу о своем прошлом, о том, как угодил каждый из нас в это путешествие. Размышляли, как устроится жизнь там — в местах ссылки и на каторге. Каторжники собирались учить языки, особенно английский, чтобы позднее бежать в Америку. Возвращаться в Россию им было опасно, даже невозможно. Согласно закону, все приговоренные к каторжным работам после отбытия срока наказания должны были навсегда остаться на жительство в Сибири. Если же кто-то самовольно покидал место поселения, его снова присуждали к каторжным работам. Поэтому лишь немногие пытались вернуться в европейскую Россию, большая же часть при первой возможности эмигрировала в Америку. Зато сосланные на поселение в Сибирь в административном порядке очень часто бежали в европейскую Россию, особенно ссыльные с длительным сроком ссылки.

К таковым принадлежал и Сталин. В революционное движение он вступил еще в 1897 году, будучи воспитанником духовной семинарии, а с 1901 года уже стал профессиональным революционером и с величайшим увлечением предался только этой деятельности. Хотя Сталин был сравнительно молод, лет тридцати, однако уже занимал в партии видное место. Отчасти это объясняется тем, что его не угнетали заботы о хлебе насущном, ибо партийные организации всегда обеспечивали его средствами на пропитание и дорожные расходы.

«Мое счастье в том, что все свои силы и работу ума я мог отдавать только на пользу революции и партии. Работай я в какой-нибудь конторе или где-то еще, я бы неизбежно подвергся мелкобуржуазному влиянию, утратилась бы острота мысли, ослабла революционная энергия, как у той революционной интеллигенции, которая вынуждена зарабатывать на хлеб в конторах и бюро пусть даже либеральной русской буржуазии», — сказал однажды Сталин, когда мы в этапном вагоне дискутировали о верности большевистской и меньшевистской тактики.

Уже в 1903 году Сталин был впервые сослан на три года в Восточную Сибирь, но уже спустя месяц бежал. И позднее, после 1905 года, его ссылали раза три, но он всегда через несколько месяцев совершал побег.

После Пражской конференции, в 1912 году, Сталин уже стал членом Центрального комитета партии большевиков и по его заданию подготовил выступления рабочих на первомайских демонстрациях в главных центрах движения. Однако в апреле он снова был арестован. Этот арест и привел его в Нарым.

Несколько эпизодов нашего путешествия показало, каким необузданным темпераментом был наделен Сталин и с какой силой он ненавидел своих противников. Как водится, кавказцев по их внешнему виду часто принимают за евреев. Наши конвойные, разумеется, были настроены крайне антисемитски. Всю дорогу они сыпали ругательствами в адрес евреев. Брань эта недвусмысленно была нацелена и против Сталина. Надо было видеть, как вспыхивали в таких случаях его глаза! Доходило даже до столкновений со стражей. Приходилось опасаться, как бы дело не кончилось худо. Но все же у Сталина хватало такта и разумения не доводить эти стычки до крайностей. Несмотря на свой вспыльчивый характер, он умел в нужный момент сдержаться и затаить гнев в себе. Он не тратил свои силы на мелочи.

Особенности сталинского характера ярко проявлялись во взаимоотношениях с эшелонными товарищами по судьбе.

Вспоминается одна мелочь, впрочем, весьма характерная для Сталина. Поезд остановился на маленькой станции. Мы на свои десять копеек купили кое-какой еды. Но остановка была очень короткой, надо было поспешить с покупкой и быстро протянуть за окно деньги торговке. Один из нас замешкался и не успел отсчитать нужную сумму. Вместо него расплатился Сталин. Когда поезд тронулся, наш попутчик хотел вернуть Сталину долг, но тот лишь отшутился и отказался взять деньги. Попутчик упорствовал — мол, не хочет оставаться в долгу. Тогда Сталин взял деньги, выбросил их в окно и с улыбкой сказал: «Ну, теперь вы мне ничего не должны и ваше самолюбие получило полное удовлетворение».

Сталин вообще оценивал людей очень резко и открыто. Он признавался, что редко можно встретить такого человека, который бы ему понравился и с которым он мог бы сойтись. Однако к людям одной с ним судьбы он всегда относился с вниманием и готовностью помочь. Кто знает, сохранил ли он и сейчас добрые черты своего характера?

Мне хотелось бы добавить к характеристике Сталина еще одну черту. Он был хорошим рассказчиком анекдотов. Кавказские анекдоты у него звучали очень весело, остроумно, самобытно. И этим он доставлял нам по-настоящему веселые минуты в тяжелом однообразном пути.

В Томске мы провели 5-6 дней в ожидании парохода, который и отвез нас вниз по реке до самого «города» Нарыма. Не может быть и речи о Нарыме как о городе в европейском понимании. В ту пору в нем насчитывалось около 500 жителей. Из них человек 80-100 были политические ссыльные.

Когда пароход пристал в Нарыме, на берегу собралось множество людей. Одежда и внешний вид встречающих свидетельствовали, что это — наш брат по судьбе. Некоторые из ожидающих знали Сталина и сердечно его приветствовали. Среди них был Александр Петрович Смирнов, который после Октябрьской революции стал в России комиссаром земледелия. Как сообщают газеты, теперь он уже оставил этот пост ввиду разногласий по вопросам большевистской аграрной реформы.

Конечно, в Нарыме не было ни одной гостиницы. Александр Петрович пригласил нас на время остановиться у него. Это нас сильно обрадовало.

Пообедали и тотчас отправились искать квартиру. Александр Петрович и тут нам очень помог, так что вскоре мы нашли жилье — две комнатушки на втором этаже небольшого домика. Я взял себе ту, что поменьше, Сталин остановился в той, что побольше.

2. Жизнь в Нарыме

С 1906 года Нарым стал одним из основных мест ссылки политических. Через Нарым прошли многие из государственных мужей нынешней России: А.Рыков, А.Сольц, Лашевич, Свердлов, В.Яковлева и многие другие. Вообще в Нарыме было много деятелей большевистского толка.

Еще в прежние годы ссыльные основали в Нарыме полулегальную организацию взаимопомощи. Она заботилась о размещении и материальной поддержке вновь прибывающих товарищей. Организация оборудовала библиотеку, выписывала газеты и т.д. Она объединяла всех ссыльных без различия партийной принадлежности. Но — только теоретически. Каждая группа, каждое политическое направление все же старались завоевать большее влияние в обществе. Поэтому в нашем обществе существовали различные «фракции». Само собой — не обходилось и без мелких интриг. Сталин почти не интересовался этими делами, а со временем и вообще отдалился от них. Он проводил время в чтении. Сидел над книгами до поздней ночи, а потом отсыпался, чтобы наверстать необходимое для отдыха время. Сталин интересовался философскими вопросами, которые в то время остро ставились в партийной печати. Сам он в Нарыме занимался национальным вопросом. По возвращении в Петроград Сталин издал свои статьи отдельной брошюрой (Речь идет о брошюре И.Сталина «Марксизм и национальный вопрос», изданной в 1913 г.)

Все же в одном Сталин с самого начала отличался от прочих ссыльных.

На первых порах каждый больше всего был озабочен тем, как устроиться, чтобы удобнее и лучше провести годы ссылки. Сталин же об этом не задумывался. С самого первого дня в Нарыме его единственной мыслью было — установить связь с внешним миром, обзавестись фальшивым паспортом, устроить побег, оказаться на судне и добраться до Томска или Тобольска. И повседневным бытовым вопросам он не желал уделять много внимания. Хозяин он был очень непрактичный. Но именно бытовая сторона жизни требовала в Нарыме много времени и хлопот.

В Нарыме не было ни гостиницы, ни трактира, не говоря уже о ресторане, где можно пообедать. Еду надо было добывать и готовить самим. И мы со Сталиным на первых порах вели общее хозяйство. Каждый через день принимал на себя роль «хозяина». Да только у Сталина к этому делу не лежала душа. Если наше «совместное хозяйство» и не распалось само собой, то лишь потому, что Смирнов вскоре сжалился над Сталиным и принял его к себе как бы на полупансион. Сталин ходил к Смирнову обедать, а завтракали и ужинали мы пока вместе. Но и тут возникли новые сложности, на этот раз — из-за самовара! Мы занимали верхние комнаты домика. Сам хозяин жил внизу. Прямо из хозяйской квартиры в наши комнаты вела крутая лестница. У хозяина было две дочери, они-то и ставили для нас самовар. Но мы как истые кавалеры не могли допустить, чтобы женщины таскали наверх тяжелый самовар, а потому заносили его сами. Соблюдался принцип равенства: один день самовар заносил я, другой — Сталин. Однако я вскоре заметил, что Сталин очень неохотно берется за это дело. Поскольку я был моложе, то счел своим долгом исполнять эту обязанность и за него. А Сталина раздражало уже то, что я ему оказываю услугу.

Вся жизнь Сталина в Нарыме была подчинена одной главной цели —-бегству. Сталин редко выходил на люди. Он не признавал фотографирования, которому усердно предавались остальные. Сталин избегал всего, что могли бы взять на заметку полиция и стража. Не хотел бросаться в глаза. Раз в месяц нам все же волей-неволей приходилось лично являться в полицию. Это был день «жалованья». «Жаловань» наше, простых смертных, составляло 6 рублей в месяц, а привилегированным — почетным гражданам, дворянам и студентам полагалось 12 рублей. Хочу заметить, что на эти деньги в Нарыме можно было прожить неплохо, там все было дешево. Деньги выплачивала полиция и только лично в руки. Так что и Сталину приходилось ходить самому.

Впрочем, раз в неделю мы весьма охотно покидали дом. Это было в день прихода судна. Тогда на берегу собирались не только все ссыльные, но и чуть ли не весь город. Это было единственным важным событием в нашей жизни. Когда после зимнего перерыва и весеннего половодья прибывал первый пароход, никакие силы в мире не могли удержать жителя Нарыма от выхода на пристань. И Сталин никогда не пропускал появления судна. Он кружил среди толпы на берегу и на корабле, что-то покупал, разговаривал. Все это делалось с известным расчетом. С кораблями мы получали хоть какие-то новости из внешнего мира. Сталин ждал их с особым нетерпением; он старался разузнать условия на пароходе, изучал методы наблюдения и слежки охранников, чтобы ко дню бегства все предусмотреть.

Во время нашего совместного проживания мы со Сталиным немало дискутировали. Именно в диспуте раскрывалась подлинная натура Сталина. Он говорил увлеченно, темпераментно, с глубокой убежденностью в своей правоте и не особенно церемонился с взглядами собеседника.

Еще хотелось бы отметить, что Сталин довольно отрицательно и даже с долей иронии относился к женщинам-революционеркам. Он считал, что женщины не могут всем сердцем отдаваться революции, они ищут в революции лишь известную романтику. Их больше интересуют деятели революции, чем сама революция. «Как-то выступал я на одном собрании. Там молодая дама с большим интересом слушала мою речь, казалось, читала каждое слово с моих губ. Когда же мы познакомились, оказалось, что эта дама не слушала моих слов, а только смотрела на мои губы», — с юмором рассказывал Сталин.

3. Побег из ссылки

За некоторое время до побега Сталин переселился на другую квартиру. Как я уже говорил, мы жили на втором этаже и нам всякий раз нужно было проходить через хозяйское жилье, так что каждый наш шаг был на виду у хозяина. Для побега это было крайне невыгодно. Поэтому мы подыскали для Сталина комнату в другом месте, на нижнем этаже.

Российская социал-демократическая партия тогда уже раскололась на две части: на большевиков и меньшевиков. Сталин был одним из самых пылких противников меньшевизма. Теоретик и глава большевиков Ленин в то время переехал из Парижа в Краков, чтобы быть ближе к России. Осенью 1912 года в Кракове намечалось совещание большевиков, на которое должен был явиться и Сталин. Партия поручила Сталину руководство большевистской фракцией в государственной думе, хотя сам он и не был членом думы. Так что уже по этой причине Сталину следовало спешить с побегом.

Единственным путем из Нарыма во внешний мир была река Обь. Сам нарымский край представлял собой сплошные леса и болота, без каких-либо дорог. Да и зимой направление пути определялось руслом Оби. Таким образом, летом побег можно было осуществить только на пароходе, который раз в неделю приставал в Нарыме. Политические ссыльные бежали из Нарыма довольно часто, а потому за эти годы установилась достаточно хорошая связь с людьми на судах. Там была разработана ухищренная система укрытия беглецов и доставки их в Томск или Тобольск. И хотя учреждения надзора рьяно исполняли свой долг, мы всегда изобретали новые способы одурачить и обвести вокруг пальца своих охранников. Когда они позже узнавали о наших трюках, им оставалось только руками развести. Когда времени вдоволь, люди многое могут придумать.

Когда подготовка была завершена и все связи тщательно перепроверены, Сталину оставалось дождаться нужного парохода. В назначенный день мы отправились в путь. К прибытию парохода на пристань приходило не только много жителей, но и много полицейских, надзирающих за ссыльными. Сесть на пароход в самом Нарыме было очень рискованно. Поэтому мы решили спустить Сталина на лодке километров на пять вниз по реке, где был так называемый рыбный промысел. В этом месте пароход останавливался по требованию. Обские суда по величине не уступали волжским, только удобств на них было меньше. Когда судно приблизилось, мы выгребли на середину реки и поднятыми веслами дали сигнал остановки. Пароход остановился. Но когда мы подошли ближе, то застыли, пораженные: на палубе стоял нарымский полицейский! Он принялся расторопно помогать матросам, чтобы скорее опустить трап и принять нас на борт. Стражник узнал нас и уже радостно предвкушал хорошие наградные за поимку беглых. Мы тотчас оценили ситуацию. Раздались крики: «Назад!» Снова все были на своих местах, и лодка быстро заскользила к берегу. Матросы какое-то время медлили в растерянности. Охранник был явно недоволен. Затем пароход все же тронулся дальше.

Эта попытка не удалась. Мы с понурыми головами вернулись в Нарым. Сталин был встревожен происшедшим. И было почему. Неудачная попытка могла иметь крайне тяжелые последствия. За такое бегство виновных ссылали километров на 300 дальше, в так называемый Максимкин Яр, расположенный среди еще более глухих лесов и болот. Почта доходила туда только два раза в год, а пароход причаливал раз в год. Туда за попытку к бегству был в свое время сослан Свердлов. Максимкин Яр был для ссыльных «второй Сибирью». В этом месте насчитывалось десятка два жителей, все дегенераты и сифилитики, и лишь двое ссыльных. Бегство оттуда было почти невозможным делом. Все попытки Свердлова бежать кончались неудачей.

С большой тревогой мы ждали, что принесут следующие дни. Однако ничего особенного не произошло. Кажется, полиция не смогла установить, кто именно намеревался бежать. И нас оставили в покое.

Недели через две снова пришел пароход с надежными людьми. На этот раз мы решили посадить Сталина на корабль в самом Нарыме. Человек десять наших взошло на палубу. Мы очень оживленно разгуливали по судну в разных направлениях. Потом сошли на берег, снова поднялись на палубу. В этом суматошном движении полицейскому было трудно уследить, кто поднялся на пароход, кто сошел. Мы же, конечно, очень внимательно наблюдали за полицейским. Как только выдался подходящий момент, матросы ловко спрятали Сталина. Никто ничего не заметил. Минуты до отплытия были очень тревожными, еще всякое могло произойти. Но вот наш стражник прошаркал по сходням вниз, лицо его было спокойным и простодушным. Он ничего не заметил. Пароход дал гудок и отчалил. Сталин уехал. Такие побеги были большим событием в наших кругах.

Полиция узнала о побеге Сталина лишь на следующий день. Конечно, были приняты все меры по поимке, но поскольку в Нарыме тогда не было ни телефона, ни телеграфа, полиция не могла передать на следующую пристань, чтобы Сталина задержали. Организовать же погоню на лошадях по болотам или на лодке по реке было невозможно.

В тот раз Сталин благополучно добрался до европейской России.

Перевела с латышского Виола Ругайс

Спасибо нашему Дмитрию Александровичу. И огромное спасибо, Байбе Звайгзне (Baiba Zvaigzne), работнику Юрмальской центральной библиотеки, и Кристине Папуле (Kristina Papule) из отдела периодики Латвийской национальной библиотеки. Источник журнал Даугава № 4-2002 стр. 128-142. Текст воспоминаний Э.Озолиньша публикуется по газете «Яунакас Зиняс» с незначительными дополнениями по газете «Латвиешу Балсс».