2.1 Несостоявшаяся революция

Еще в январе 1948 г. был образован Государственный комитет Совета Министров СССР по внедрению передовой техники в народное хозяйство. Возглавляли его В.А. Малышев и А.Е. Вят- кин. Он просуществовал только три года (до 17 февраля 1951 г.), а его функции были переданы союзным министерствам и ведомствам[1].

После смерти И.В. Сталина по инициативе В.А. Малышева вопрос “Об улучшении дела изучения и внедрения в народное хозяйство опыта и достижений передовой отечественной и зарубежной науки и техники в области промышленности, сельского хозяйства и здравоохранения” был поставлен в повестку дня заседания Президиума ЦК КПСС. В мае 1955 г. он был рассмотрен и решен положительно. 27 мая было принято соответствующее постановление ЦК КПСС и издан указ Президиума Верховного Сонета СССР “Об образовании Государственного комитета Совета Министров СССР по новой технике (Гостехника СССР)”. Всем другим ведомствам было предписано оказывать Гостехнике всестороннее содействие. Председателем комитета стал В.А. Малышев, бывший в то же время заместителем Председателя Совета Министров СССР.

Одновременно Министерству иностранных дел было дано указание учредить должность атташе по науке и технике при посольствах СССР. Все они находились в тесном контакте с Гос. техникой[2].

Таким образом, в СССР появилось мощное, патронируемое аппаратом ЦК КПСС ведомство, призванное совершить революцию в производительных силах страны и имеющее для этого достаточно полномочий и средств.

Однако революции не получилось. Гостехника СССР просу-ществовала всего два года (с 28 мая 1955 г. по 10 мая 1957 г.) и была преобразована в Государственный научно-технический комитет СМ СССР с более скромными полномочиями. Последний, в свою очередь, 8 апреля 1961 г. был преобразован в Госкомитет СМ СССР по координации научно-исследовательских работ.

В.А. Малышев не пережил своего детища. Он скончался 20 февраля 1957 г. в возрасте 54 лет и был похоронен на Красной площади у Кремлевской стены.

После Гостехники создавались другие ведомства: Государственный комитет Совета Министров СССР по электронной технике (1961-1963), Государственный комитет по автоматизации и машиностроению при Госплане СССР (1963), Государственный комитет по приборостроению, средствам автоматизации и системам управления при Госплане СССР (1963-1965), Министерство приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР (1965-1989), Государственный комитет Совета Министров СССР по науке и технике (1965-1978), Государственный комитет СССР по науке и технике (1978-1991), Государственный комитет СССР по науке и технологиям (1991), Министерство электронной промышленности СССР (1965-1991), Государственный комитет СССР по вычислительной технике и информатике (1986-1991) и др.[3] Но все они решали частные задачи и, как правило, существовали недолго. В чем же причины неудачи научно-технической революции? Для ответа на этот вопрос присмотримся сначала к ее теоретическим основам.

Теория НТР. Теория научно-технической революции (НТР) явилась своеобразным откликом советской идеологии на происходившее на Западе становление постиндустриального общества. Смысл ее заключался в том, чтобы сосредоточить все внимание на научных, технико-экономических и технологических достижениях мировой экономики, полностью игнорируя социально- экономические факторы, породившие эти достижения, а также социально-экономические последствия внедрения этих достижений в народное хозяйство. Предполагалось, что социализм создает все необходимые условия для использования научно-технических достижений в экономической практике.

Понятия “вторая промышленная революция”, “техникоэкономическая революция”, “революция в науке и технике” стали появляться в советской литературе, обобщавшей опыт послевоенного развития западных стран, с 1950-х годов. Как правило, речь в них шла лишь об отдельных сторонах использования в промышленном производстве научно-технических достижений, таких как производство полимеров и пластмасс, ракетостроение, использование атомной энергии, появление новых машин и приборов и т.п.[4]

Понимание революционности происходивших в мировой экономике изменений было характерно для большинства ученых страны. После издания постановления ЦК КПСС “Об улучшении дела изучения и внедрения в народное хозяйство опыта и достижений передовой отечественной и зарубежной науки и техники в области промышленности, сельского хозяйства и здравоохранения” президент АН СССР академик А.Н. Несмеянов, открывая в начале июля 1955 г. очередную сессию академии, как само собой разумеющееся, заявил: “Мы накануне величайшей техникоэкономической революции”[5].

В руководящих кругах КПСС, а также среди партийных идеологов мнение о характере происходивших изменений было не столь однозначным. Показателен в этом отношении июльский пленум ЦК КПСС 1955 г., обсуждавший вопрос об улучшении работы промышленности. В докладе H.A. Булганина впервые прозвучало: “Мы стоим на пороге новой научно-технической и промышленной революции, далеко превосходящей по своем} значению промышленные революции, связанные с появлением пара и электричества”[6].

Однако выступавшие в прениях 43 докладчика упорно избегали термина “революция”. Они говорили о том, что “стране добилась крупных успехов в развитии науки и техники, но наря ду с этим некоторые отрасли промышленности отстали в техни ческом развитии”. В частности, “многие хозяйственные руково дители не занимались внедрением новой техники, теряли ориен тировку и перспективу в технической политике, упускали и: виду, что техника должна непрерывно развиваться, старая заме няться новой, а новая - новейшей”. Отмечалось также, чте “многие достижения отечественной науки не использовались лежали под спудом, а успехи зарубежной науки и техники игно рировались. Все это отрицательно сказывалось на техническол прогрессе”.

В итоговом документе пленум потребовал от партийных организаций и работников социалистической промышленности, чтобы они “покончили с настроениями благодушия и зазнайства. Непрерывный технический прогресс, курс на высшую технику, дальнейший подъем на этой основе производительности труда - такова главная линия в развитии промышленности”[7].

Партийных руководителей и идеологов нетрудно понять. Для них “революция” означала “важнейший этап в общественном развитии, коренной переворот в жизни общества и государства, когда низвергается отживший, старый общественный строй и утверждается новый общественный порядок. Революция завершает определенный процесс эволюции, процесс постепенного зарождения в недрах старого общества новых отношений... Революции... освобождают новые, созревшие в недрах прежнего общества производительные силы от оков старых производственных отношений. В революции осуществляется смена одной общественно-экономической формации другой”[8]. Поэтому понятие “научно-техническая революция” было неприемлемо с разных позиций.

Во-первых, “научно-техническая революция”, как и любая революция в области производительных сил, должна означать появление новых производственных отношений и их носителей - новых общественных классов. Но теоретически “социалистическая революция ведет к полному уничтожению классов и уничтожению эксплуатации человека человеком”[9]. Следовательно, никакой классовой борьбы в рамках социализма быть не может, а значит, не может быть и самой революции.

Во-вторых, даже если отойти от марксистской трактовки революции и понимать под ней качественные неожиданные скачкообразные изменения, то это будет противоречить принципу планомерности развития социалистического общества, означающего отсутствие в нем внезапных скачков, переворотов и кризисов.

В-третьих, если применять термин “научно-техническая революция” только к изменениям, совершавшимся в капиталистических странах, то это вступит в противоречие сразу с несколькими теориями: империализма как последней стадии капитализма, неизбежности социалистической революции и рабочего класса как ее гегемона.

В-четвертых, для многих термин “научно-техническая революция” был неприемлем потому, что он автоматически ставил в качестве движущей силы развития общества научно-техническую интеллигенцию, что противоречило официальной идеологии и советской конституции.

Поэтому сразу после июльского пленума ЦК КПСС в публикациях, пропагандирующих его решения, термин “научно-техническая революция” был заменен ни к чему не обязывающим понятием “научно-технического прогресса”. Это вызвало возражения ряда ученых. Была предпринята попытка предложить компромиссный термин: “технический переворот”[10]. Но это никого не устроило. С одной стороны, “переворот” - синоним “революции”, с другой стороны, изменения происходили не столько в технике, сколько в технологиях.

В 1958 г. академик Т.С. Хачатуров предложил решить проблему путем дискуссии. Он призвал обществоведов и экономистов “разработать концепцию современного технического развития и ответить на вопрос: началась ли действительно новая техническая революция?”[11]. Благодаря этому в печати вновь стали появляться работы, развивавшие теорию НТР. Ее противники, привыкшие к погромам, а не дискуссиям, высказаться так и не решились.

Поэтому понятия “научно-техническая революция” и “научно-технический переворот” вошли в принятую XXII съездом КПСС (1961 г.) новую программу коммунистической партии - так называемую “программу строителей коммунизма”. Это объяснялось тем, что в подготовке текста этой программы участвовал большой коллектив ученых, включая представителей научно-технической интеллигенции.

Согласно программе: “Человечество вступает в период научно-технического переворота, связанного с овладением ядерной энергией, освоением космоса, с развитием химии, автоматизации производства и другими крупнейшими достижениями науки и техники”[12].

Примечателен тот факт, что теория НТР излагалась в разделе программы, посвященном “кризису мирового капитализма”. В то же время в разделах о “мировой системе социализма” и “задачах КПСС по строительству коммунистического общества” термины “научно-техническая революция” или “научно-технический переворот” не использовались ни разу. Вместо них употреблялось понятие “научно-технический прогресс”. Тем самым признавалась ведущая роль западных стран в осуществлении революционных преобразований в экономике.

Это противоречило ленинской теории о “загнивании” капитализма на империалистической стадии его развития и складывании внутри этой стадии предпосылок для социалистического переворота. В программе это противоречие обходилось самым примитивным образом: “Новые явления в развитии империализма подтверждают правильность ленинских выводов об основных закономерностях капитализма на его последней стадии, об усилении его загнивания. В то же время это загнивание не означает полного застоя, закупорки производительных сил и не исключает роста капиталистической экономики в отдельные периоды в отдельных странах”[13].

Однако тут же утверждалось, что “достигнутый прогресс в развитии производительных сил, в обобществлении труда современное капиталистическое государство узурпирует в интересах монополий”. Поэтому авторы программы выражали уверенность в том, что “производственные отношения капитализма слишком узки для научно-технической революции. Осуществить эту революцию и использовать ее плоды в интересах общества может только социализм”[14].

В действительности же именно идеология и хозяйственная практика социализма, базировавшиеся на примате материального производства над всеми другими сферами экономической деятельности, были неодолимым препятствием для перехода к постиндустриальному обществу.

Попав в текст программы КПСС, теория НТР не только была официально признана, но и не могла быть пересмотрена или иначе сформулирована. Ее критика в рамках социалистического общества полностью исключалась, по крайней мере, до тех пор, пока решением партийного съезда в программу не будут внесены соответствующие изменения.

Партийные документы, научная и популярная литература, конференции и симпозиумы, посвященные проблемам НТР, буквально захлестнули общество. Но все советские экономисты и философы сходились в том, что суть НТР заключается в укреплении связи науки с производством, автоматизации управления техническими системами, внедрении ЭВМ в управление производством, использовании новых источников энергии, строительных материалов, видов сырья, развитии “большой химии”, применении энерго- и ресурсосберегающих технологий, переводе экономики на интенсивный путь развития и т.д. Иначе говоря, задачи НТР не выводились за рамки задач индустриального общества[15].

Через призму индустриального развития оценивались и экономические изменения на Западе. Все, что соответствовало теории НТР, тщательно изучалось и усваивалось. Все, что выходило за ее пределы, отбрасывалось. Работы же западных экономистов и философов, посвященные проблемам постиндустриального развития, подвергались решительной критике[16].

Советская политическая элита в своей массе верила в эти теоретические утверждения. В противовес политической научная элита видела, как из года в год углубляется научно-технический разрыв между СССР и развитыми западными странами. Многие понимали, что преодолеть этот разрыв можно было только путем изменения идеологии и социальной политики. Но заявить об этом прямо ученые не могли. В противном слу1 они были бы обвинены в неверии в “преимущества социалистического строя”.

На практике это вело к тому, что разговоры об НТР не вы дили за рамки декларативных заявлений, не воплощались в к кретные многолетние программы развития.

В этом плане показательно Всесоюзное совещание научн работников, проведенное в Кремле летом 1961 г. с участием руководителей партии и государства. Хотя президент АН СС М.В. Келдыш заявил о необходимости того, чтобы “наша тех ка развивалась быстрее, чем растет тяжелая промышленное а естественные науки, образующие принципиальную основу т нического прогресса и являющиеся главным источником наи лее глубоких идей, обгоняли бы темпы развития техники”, ни к их конкретных научно-технических программ принято не бы Просто ученые заверили политиков, что благодаря мудрому ководству КПСС они хорошо трудились, а в ответ на новую за ту партии и правительства будут трудиться еще лучше[17].

Если социальные аспекты НТР все же затрагивались в партийных документах и литературе, то не в плане изменения р< тех или иных групп в управлении обществом, а в отношении менения условий труда всех трудящихся. Отмечалось, что он оказывает глубокое влияние и на облик работника, способст повышению его образованности и культуры, расширению научно-технического кругозора”[18]. Это утверждалось в тех условиях когда терялась важность, исчезали многие профессии и однов менно рождались новые, без которых уже нельзя было добит эффективного управления обществом.

После отстранения Н.С. Хрущева положение дел стало пяться. Западные страны уже настолько оторвались от СС н области высоких технологий, что не замечать этого стало возможно. Тревожные ноты прозвучали в речи Л.И. Брежнев в Минске в декабре 1968 г.: “В мире сейчас развертывается не данная по своим масштабам и темпам научно-техническая революция. Она производит настоящий переворот в одной отрасли промышленности за другой, открывает новые перспективы совершенствования управления производством и организации труда... Можно без преувеличения сказать, что именно в этой области, в области научно-технического прогресса, пролегает сего один из главных фронтов исторического соревнования двух тем”[19]. Так впервые исход экономического соревнования с капитализмом был поставлен в прямую связь с успехами научно-технического развития.

Вообще первые годы правления Брежнева, ознаменовавшиеся началом смелой реформы управления промышленностью, привели к некоторому раскрепощению общественной мысли. С этим была связана попытка пересмотреть теорию сближения и постепенного слияния рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции на социологической конференции в Минске в 1966 г. Тогда ряд социологов объявили ленинское определение классов, основанное на их отношении к средствам производства, неприменимым к советскому обществу, где основные средства производства обобществлены. Выдвигался иной принцип социального расслоения, основанный на профессиональных признаках. В частности утверждалось, что люди, профессионально за-нятые управленческими функциями, образуют самостоятельную социальную группу. Предлагалось также пересмотреть функции КПСС. Созданная как авангард рабочего класса для ниспровержения капиталистического строя, она по мере построения социалистического общества стала институтом для разрешения конфликта интересов различных социальных групп в СССР[20].

Сразу же вслед за этой конференцией Институт социологии АН СССР опубликовал ряд работ об изменении социальной структуры советского общества[21]. В 1969 г. была издана монография Э.А. Араб-Оглы, который доказывал, что в результате НТР на первый план выходит высокообразованная “рабочая интеллигенция”, вытесняющая малообразованных управленцев. Одновременно происходит формирование “нового рабочего класса”, состоящего из технических специалистов и высококвалифицированных рабочих[22]. К сожалению, автор абсолютизировал единичные случаи, не опирался на массовые данные. Тем самым он выдавал желаемое за действительное.

Поскольку возглавить крупное производство и тем более стать руководителем отрасли или министром могли только члены КПСС, то процесс вытеснения малообразованных управленцев высококвалифицированными руководителями должен был прежде всего отразиться на образовательном уровне членов КПСС. В табл. 2.1 приведены данные об изменении уровня образованности членов КПСС по Москве и Московской области за 1960-1971 гг., где состояла на учете основная масса управленцев высшего уровня.

Рост доли коммунистов с высшим образованием с 22,4% на начало 1960 г. до 30,1% на начало 1971 г. явно не свидетельствовал о процессе вытеснения малообразованных управленцев высококвалифицированными руководителями. К тому же значительная часть управленцев получала образование в Высшей партийной школе, готовившей коммунистов-догматиков. Особенно удручал чрезвычайно низкий процент коммунистов с учеными степенями, большинство из которых работало в сфере науки и образования, а не управления.

Например, член Президиума Верховного Совета СССР в 1953-1962 гг. А.А. Андреев окончил два класса сельской школы. Председатель Совета Министров СССР в 1955-1958 гг. H.A. Булганин имел за спиной Нижегородское реальное училище. Министр торговли СССР в 1983-1986 гг. Г.И. Ващенко получил образование в Харьковском машиностроительном техникуме. Председатель Госкомитета СССР по ценам в 1975-1986 гг. Н.Т. Глушков окончил Сарапульский финансово-экономический техникум. Заместитель председателя, а затем председатель Совета народного хозяйства СССР в 1960-1965 гг., а в 1965-1980 гг. заместитель председателя СМ СССР В.Н. Новиков окончил Новгородский механический индустриальный техникум. Первый заместитель председателя Государственного планового комитета СМ СССР в 1961-1962 гг. и его председатель в 1962 г., заместитель председателя СМ СССР в 1962-1985 гг. В.Э. Дымшиц получил образование в Московском автогенно-сварочном учебном комбинате[23]. Министр промышленности продовольственных товаров СССР в 1953-1957 гг., заместитель председателя Государственного планового комитета СМ СССР в 1957-1962 гг., начальник управления пищевой промышленности СНХ СССР в 1963-1964 гг., заместитель председателя СНХ СССР В.П. Зотов работал с 11-летнего возраста и потому не имел никакого образования[24].

Многие чиновники имели незаконченное высшее образование. Так, министр медицинской промышленности СССР П.В. Гусенков окончил четыре курса Харьковского химико-технологического института. Министр сельского строительства РСФСР В.М. Гущин окончил два курса Уральского заочного строительного института. Заместитель председателя научно-технического совета Госкомитета СМ СССР по автоматизации и машиностроению П.Н. Горемыкин имел два незаконченных высших образования: два курса Московского института народного хозяйства им. Г.В. Плеханова и один курс механико-машиностроительного института им. Н.Э. Баумана. Председатель Госкомитета СССР по материальным резервам в A.A. Кокарев окончил три курса Запорожского индустриального института и т.д.[25]

В ряде случаев вообще затруднительно как-либо квалифицировать уровень образования чиновников высшего ранга. Например, в личном деле председателя Президиума Верховного Совета ГСФСР Н.Г. Игнатова указано только, что он окончил курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). Из биографии министра финансов СССР А.Г. Зверева следует, что свое образование ни получил на двухгодичных Центральных курсах Наркомфина ( Л'о не помешало ему защитить степень доктора экономических наук)[26].

Очень часто профиль образования не имел отношения к занимаемой должности. Так, министр иностранных дел СССР ДА. Громыко окончил Минский сельскохозяйственный институт и аспирантуру ВНИИ сельского хозяйства, защитил степень доктора экономических наук. Заместитель министра финансов ('ССР Г.П. Косяченко окончил Военно-политическую академию им. Н.Г. Толмачева в Ленинграде и т.д.[27]

Многие чиновники получали высшее образование в достаточно зрелом возрасте, когда оно необходимо не для профессии, а для отметки в служебной анкете. Например, председатель Госкомитета СССР по иностранному туризму П.А. Абрасимов окончил Белорусский государственный университет в 40-летнем нозрасте, когда он уже занимал пост секретаря ЦК КП Белоруссии. Заместитель министра легкой промышленности СССР И. Н. Акимов в 43-летнем возрасте окончил Всесоюзную пром- академию легкой индустрии, занимая в то время пост наркома текстильной промышленности СССР[28].

Руководство КПСС, стремясь сохранить рабочий состав партии, установило жесткий лимит на прием в члены КПСС научно- технической интеллигенции. Тем самым путь в управление высо-коквалифицированным специалистам был перекрыт искусственным барьером. Чтобы получить необходимый рабочий стаж многие были вынуждены утаивать диплом о высшем образовании и наниматься на завод простыми рабочими. Это отнимало несколько наиболее продуктивных в творческом плане лет.

Облик советского управленца-чиновника резко контрастировал с обликом западного чиновника, который мог занять свой пост только при наличии соответствующего образования. Именно в отношении советских управленцев действовало правило Паркинсона: поднимаясь по ступеням служебной лестницы, каждый чиновник достигал уровня своей некомпетентности[29]. С этим связано и различие в стилях руководства советских и западных управленцев (см. табл. 2.2)

Находясь на уровне некомпетентности, советские чиновники боялись перемен. По возможности ничего не менять - в этом заключался принцип их выживаемости. Только один раз в последние годы правления И.В. Сталина этот принцип был нарушен. В эпоху Хрущева изгнанные за безделье чиновники вновь заняли ответственные посты.

Например, министр торговли СССР A.B. Любимов в апреле 1948 г. был освобожден от должности “ввиду его неудовлетворительной работы”. В 1954 г. он был назначен председателем правления Союза потребительских обществ СССР. Министр внешней торговли СССР М. А. Меньшиков в 1951 г. был снят с должности “как не справившийся с возложенными на него обязанностями”. В 1962 г. он был назначен министром иностранных дел РСФСР. Министр государственных продовольственных и материальных резервов СССР Д.И. Фомин в июле 1951 г. был понижен в должности до заместителя министра заготовок СССР, но стиля своей работы не изменил и потому в декабре 1951 г. был снят с должности. С 1953 г. Фомин вновь на ответственных должностях, дослужившись в 1962 г. до начальника Госкомитета СМ СССР по торговле и т.д.[30]

Понятно, что в такой чиновничьей среде любое новое начинание воспринималось с подозрением. Сторонники внедрения достижений науки и техники в производственную практику чувствовали себя в этой среде неуютно. Так, например, председатель Сибирского отделения Академии наук СССР Г.И. Марчук в январе 1980 г. был назначен заместителем председателя Совета Министров СССР и председателем Госкомитета СССР по науке и технике. Но пробыл в чиновничьих должностях только шесть лет[31].

Тем не менее исследования социальных последствий НТР, даже если они чрезвычайно идеализировали советскую действительность, имели огромное значение. Они способствовали осознанию необходимости социальных изменений, без которых научно-технические преобразования экономики были невозможны.

Не все слои интеллигенции понимали необходимость социальных перемен. Философы и преподаватели “научного коммунизма” пытались доказать, что НТР не имеет никакого социального содержания. Например, B.C. Семенов писал: “...Научно-тех- ническая революция - категория технико-экономическая, а не социальная. Она совершается и в рамках капитализма, капиталистических производственных отношений, не ликвидируя их. Потому в условиях капитализма - это капиталистическая научно- техническая революция...”[32]. Однако на следующих страницах автор отмечал “ведущую роль науки”, а следовательно, ведущую роль ученых и квалифицированных работников.

В спор о социальных последствиях НТР вмешался Отдел науки ЦК КПСС. Туда поступило письмо президента Болгарской Академии наук Тодора Павлова, обвинившего советских социологов в “проповеди буржуазных теорий”. Деятельность Института социологии АН СССР проверялась специальной комиссией, после чего его директор академик А.М. Румянцев был снят со своего поста, целый ряд тем и направлений исследований был i л крыт, часть сотрудников ушла из института.

Новым директором Института социологии был назначен специалист по диалектическому материализму М.Н. Руткевич. В исследованиях реформированного Института социологии хотя и признавалось, что численность занятых в некоторых отраслях промышленности и сельском хозяйстве падает, а количество занятых в сфере обслуживания и науке растет, утверждалось, что ‘рабочий класс был и остается основной, имеющей решающее »начение социальной силой современности”[33].

Свой вклад в искажение сути происходивших изменений внесли и советские историки. B.C. Лельчук доказывал, что “теоретическое обоснование НТР дали К. Маркс, Ф. Энгельс и В.И. Ленин”, что “идеологи буржуазии в силу своей классовой ограниченности не смогли и не могут дать сколько-нибудь объективного толко- илния такого рода явлениям”, что вдохновленные марксистской теорией советские ученые и инженеры еще с 1920-х годов стали целенаправленно претворять НТР в жизнь (план ГОЭЛРО) и т.д.[34] Из этого следовало, что СССР находится на передней линии научно-технического прогресса и никак не может отстать от Запада.

Теория НТР, опиравшаяся на труды К. Маркса и В.И. Ленина, а также исторический опыт 1920-х годов и сохранявшая ведущую роль за рабочим классом, уводила далеко в сторону от реальных тенденций экономического развития последних десятилетий XX в. Ничего не изменил и приход к власти Ю.В. Андропова, от которого многие ждали положительных перемен. В концептуальном плане его отношение к НТР ничем не отличалось от брежневского[35].

Еще один недостаток теории НТР заключался в следующем. Если на Западе постиндустриальные изменения вызывались реальными потребностями развития, без чего общество уже не могло существовать, то в СССР смысл НТР усматривался главным образом в реализации чистой идеи научно-технического прогресса. В частности, на Западе переход на новейшие реакторы, ресурсосберегающие технологии и безотходные производства вынуждался энергетическим кризисом 1970-х годов, недостатком сырьевых ресурсов и плохим состоянием экологии. В СССР эти проблемы не были столь острыми. Поэтому осуществление намеченных изменений не имело серьезного стимула.

Теория НТР, сузив до научно-технических изменений происходившие в мировой экономике процессы, закрыла для СССР возможный путь социально-экономических преобразований, который если и не вывел бы страну в разряд наиболее развитых держав, то, во всяком случае, позволил бы ей занять достойное место в мировой экономике. Не произошло бы ни распада СССР, ни падения его экономического потенциала, ни превращения в сырьевой придаток развитых стран. Но для этого потребовался бы пересмотр господствующей идеологии, что, конечно, было бы явлением болезненным, но не столь катастрофическим, как потеря идеологии вообще и многолетние тщетные поиски “нацио-нальной идеи”.

В середине 1950-х годов профессор социологии в Сорбонне Р. Арон выдвинул концепцию, согласно которой “Европа... не состоит из двух радикально отличных друг от друга миров: советского и западного. Существует единая реальность - индустриальная цивилизация. Советские и капиталистические общества являются лишь двумя видами одного и того же генотипа, или двумя вариантами одного и того же социального образца - прогрессивного индустриального общества”[36]. Если воспользоваться марксистской терминологией, то советский социализм и западный капитализм являются не разными общественно-экономическими формациями, а разновидностями одной формации.

Еще раньше, в 1930-е годы, профессор Нью-Йоркского университета Д. Бернхем (Burnham) высказал следующую идею. Поскольку не крестьянство пришло на смену феодалам, а их обоих вытеснил новый класс, буржуазия, перестроившая общественное устройство, то и пролетариат не может сменить капиталистов - их обоих сменит новый класс, который сложится на поздней стадии развития капиталистического общества[37].

Идея “нового класса” активно обсуждалась с 1943 г., когда о ней стало известно от М. Шахтмана. Этот класс искали и находили в советской бюрократии (работы Р. Гильфердинга, П. Мейера, А. Чилыги, С. Шварца, А. Югова и др.). Широкую известность получила книга М. Джиласа “Новый класс”. Теория Советского Союза как государства правящей бюрократии явилась одной из основных причин массового разочарования социалистов и многих течений марксистов в ортодоксальной советской идеологии. Вместе с тем она имела многочисленных тайных сторонников в советском партийно-чиновничьем аппарате, стала частью их представлений о своем месте в обществе.

Еще до того как идея “нового класса” получила известность, се автор выступил с более общей концепцией, изложенной в опубликованной в 1941 г. книге “Революция управляющих”. Бернхем оценил состояние современного ему частнокапиталистического строя как глубокий и охватывающий все новые сферы экономики упадок. “Опыт показывает, что не существует ни малейшего шанса избавить капитализм от массовой безработицы, - писал он. - Размер государственного и частного долгов достиг отметки, после которой ими больше невозможно управлять... Во всех крупных капиталистических странах продолжается постоянная сельскохозяйственная депрессия... Капитализм больше не в состоянии найти применение имеющимся в наличии инвестиционным фондам, которые лежат без движения на счетах в банках. Массовое неисполь-зование частных средств вряд ли является менее наглядным показателем гибели капитализма, чем массовая безработица”[38].

Выходом из создавшегося положения является революция управляющих. Под управляющими (managerials) Бернхем имел в виду руководителей производства, инженеров-администрато- ров, технических специалистов, осуществляющих контрольные функции, а также правительственных чиновников, исполняющих роль администраторов, членов комиссий, руководителей экономических департаментов и их отделов.

Управляющие “будут осуществлять власть над средствами производства... посредством их контроля над государством, которое, в свою очередь, будет владельцем средств производства”. В России возникло “государство, наиболее приближенное к структуре, возглавляемой управляющими”; руководители промышленных предприятий, государственных трестов и крупных коллективных хозяйств уже присваивают наибольшую долю национального дохода. В Германии и Италии также весьма заметен сдвиг от капитализма к обществу управляющих[39]. Большое значение в утверждении общества управляющих, по мнению Бернхема, должна была сыграть Вторая мировая война. Он писал: “Война 1914 года была последней великой войной капиталистического общества; война 1939 года является первой великой войной общества управляющих”. И, продолжал он, “общий исход второй войны предопределен, так как он не зависит от военной победы Германии, которая представляется вполне вероятной”. Итогом будет крах капитализма, консолидация Европы (“дни Европы, раздробленной на два десятка суверенных государств, закончились”) и торжества общества управляющих[40].

Концепция “общества управляющих” Бернхема подверглась еще более широкому обсуждению на Западе, чем его концепция “нового класса”. Она спровоцировала ряд специальных исследований слоя менеджеров, лучшим из которых было фундаментальная работа К. Керра, Ф. Харбинсона, Дж. Данлопа и Ч. Майерса, первые результаты которой увидели свет в 1960 г., но завершена она была только в 1973 г.

Авторы пришли к опровергающему, казалось бы, теорию Бернхема выводу: «Хотя предназначением профессионального менеджмента и является преодоление влияния его предшественников, имевших политическую или родовую природу, менеджеры редко становятся правящей элитой в каком-либо обществе. Иными словами, государство не превращается в собственность профессиональных управляющих, как представлял себе Дж. Бернхем в его “Революции управляющих”. Управляющие могут быть как слугами, так и хозяевами не только государства, но и рынка. Они составляют часть правящей элиты, но сами они не суть элита. В Советском Союзе, например, промышленные менеджеры находятся в явном подчинении политической и правительственной элите. В Японии руководители крупных предприятий (zaibatsu) всегда считают своей приоритетной обязанностью служить целям нации и интересам государства... Оказывается, что в современном обществе, становящемся все более развитым в промышленном отношении, менеджеры могут иметь верховную власть только в рамках предприятий, причем и тут они должны делить ее с теми, кто также требует власти и добивается ее определенной доли через создание системы правил, которым подчиняются люди индустриального общества»[41].

Но все дело в том, что Керр и его соавторы исследовали менеджеров индустриальной эпохи с характерным для нее типом взаимоотношений между экономикой, технологией и наукой. Точно таким был бы вывод авторов в отношении буржуазии, если бы они изучали ее в эпоху Людовика XIV. Бернхем ошибся в сроках, но не в сути. После того как самостоятельными продуктами экономики стали нематериальные (интеллектуальные) продукты, произошла экономизация политики и власть уже не могла опираться на войска и вооружения. Ее основой стали идеи и знание управления ресурсами. Поэтому как Великая французская революция превратила буржуа из прислужника феодалам и королю в хозяина жизни, так и в постиндустриальную эпоху менеджер становится господствующей в обществе фигурой.

Создатель теории постиндустриального общества Д. Белл, относивший термины “капиталистический” и “социалистический” к социальным отношениям, а понятия “индустриальный” и “постиндустриальный” - к “техническим средствам”, допускал возможность существования “как социалистических, так и капи-талистических постиндустриальных обществ”[42]. Но в этом он, безусловно, ошибался. Постиндустриальная стадия развития имеет дело с совершенно иными производительными силами и, следовательно, с другим типом социальных отношений. Иное дело, что США и СССР, хотя и были разделены принципом собственности, являлись индустриальными державами и потому в принципе обладали равными возможностями эволюционировать в сторону постиндустриализма. В рамках постиндустриального общества собственность на средства производства теряет свое первенствующее значение точно так, как после индустриальной революции потеряла первенствующее значение собственность на землю.

К сожалению, возможность развития СССР по постиндустриальному сценарию была лишь потенциальной, а не реальной. Ее практическому осуществлению препятствовала теория НТР, базирующаяся на марксистско-ленинской догматике и определявшая миросозерцание правящей элиты, а также отсутствие необходимой степени творческой свободы в сфере социальных наук. Предупреждение А.Д. Сахарова о том, что ограничение интеллектуальной свободы создает угрозу общественному прогрессу[43], не могло быть воспринято, так как было адресовано не тем, кто принимал решения, а мировой общественности.

В 1990-х годах во многом благодаря работам В.Л. Иноземцева[44] теория “постиндустриального общества” получила, наконец, признание многих отечественных экономистов и философов. Тем не менее в основе экономических реформ 1992-1995 гг. лежали концепции индустриальной эпохи, отбросившие страну назад.

Потенциал советской науки. Науки в СССР имели важные функции. Естественные науки играли большую роль в военно- промышленном комплексе. Именно поэтому физики-ядерщики легко становились академиками и занимали ведущие позиции в руководстве Академии наук СССР. Общественные науки, подчиняясь идеологическому отделу ЦК КПСС, служили целям пропаганды и агитации.

После того как наука официально была объявлена “непо-средственной производительной силой”, ее финансирование из средств государственного бюджета и других источников несколько расширилось. Если в 1970 г. на науку было выделено 11,7 млрд руб. (4,0% национального дохода), то в 1975 г. - 17,4 млрд руб. (4,8% национального дохода), в 1980 г. - 22,3 млрд руб. (4,8% национального дохода), в 1985 г. - 28,6 млрд руб. (5,0% национального дохода), а в 1988 г. - 37,8 млрд руб. (6,0% национального дохода)[45].

Однако серьезных организационных изменений в составе научных учреждений не произошло. В западных странах основная масса научных сотрудников сосредоточивалась в университетах, прочих высших учебных заведениях, библиотеках и музеях, а также в научных подразделениях крупных фирм. В результате наука имела непосредственный выход на практику и обучение.

В СССР базовой формой научной организации был научно- исследовательский институт, входивший в состав одной из 20 академических систем или систему министерств и ведомств (см. табл. 2.3). Недостатком такой организации науки был ее очевидный отрыв от хозяйственной практики.

Научные институты в СССР строились по жесткому иерархическому принципу. На вершине иерархии находилась Академия наук СССР, руководившая работой тысяч институтов. Она же являлась национальной академией наук РСФСР. Следующую ступень занимали 14 республиканских академий. Особые иерархические структуры образовывали академии сельскохозяйственных, медицинских и педагогических наук, хотя они занимали еще более низкую ступень на бюрократической лестнице, что подкреплялось значительно меньшим числом находившихся в их подчинении институтов и меньшим количеством средств, выделяемых государством на их содержание. Наконец, ведомственные институты являлись пасынками научной системы СССР.

За период с 1970 по 1988 г. произошло заметное количественное уменьшение научных учреждений низших ступеней (научно- исследовательских лабораторий, научных и опытных станций, конструкторских бюро, а с 1986 г. и филиалов НИИ) за счет их преобразования в учреждения более высокого ранга. Это вело к углублению разрыва между научной работой и производственной практикой.

Академическая форма организации, безусловно, играла огромную роль в развитии фундаментальных исследований, высоко ценившихся на Западе. Однако ее недостатком было отсутствие прямого выхода на практические задачи хозяйственной деятельности. Замыкание науки самой в себе не способствовало связи исследований с реальными общественными потребностями, что усиливало роль субъективных факторов, личных и групповых интересов.

Кроме того, находясь в тесном контакте с партийным и пра-вительственным руководством страны, Президиум АН СССР и отделения все больше усваивали бюрократический стиль руководства. Это препятствовало продвижению вверх действительно талантливых ученых, благоприятствовало торжеству серости, обстановке личных интриг и “сведений счетов”.

На закрытых заседаниях Политбюро ЦК КПСС и Совета Министров СССР поднимался вопрос о дальнейшей бюрократизации управления научными исследованиями. В частности, о передаче научно-исследовательских институтов в ведение Государственного комитета СМ СССР по координации научно-исследо- вательских работ. Однако возникли неясности со статусом самого Госкомитета[46]. Поэтому Президиум АН СССР сохранил свои полномочия.

Зато судьба других академий подчас висела на волоске. Так, выступая на заседании Президиума ЦК КПСС 9 января 1863 г., Хрущев заявил: “Я думаю, что Академию архитектуры и строительства надо ликвидировать, она совершенно не нужна, это лишний аппарат, беспредметный. Научно-исследовательские институты надо подчинить Госстрою. []..[]Ведь не случайно 5-6 лет тому назад архитекторы поставили вопрос... в каком Отделе ЦК должна находиться Академия архитектуры. Она тогда находилась в Отделе строительства. Они говорят, что, собственно, мы со строительством ничего не имеем, нам лучше входить в Отдел культуры... Значит, мы уже выродились, архитектура уже не строительство, а искусство. 0-0 Мордвинов когда-то показывал свои работы, что вот церквушка, что столько-то ей веков, что мы то-то сделали. Что сделали - это верно, но это денег стоит, а нужно ли было это делать, я не убежден. []..[]Если эти институты будут при строительных управлениях, то ... тогда ни Посохин, ни Новиков не дадут на это денег, потому что они будут тратить деньги на то, чтобы создать богатство для страны, а не на конюшню, в которой стоял конь Мюрата, когда Наполеон был в Москве”[47].

А на заседании Политбюро ЦК КПСС 23 декабря 1963 г. Хрущев предложил “разогнать Тимирязевку и не только Тимирязевку”. 17 сентября 1964 г. он выступил более конкретно: перевести Сельскохозяйственную академию им. К.А. Тимирязева из Москвы в совхоз “Вороново”. Против этого высказался только министр сельского хозяйства СССР И.П. Воловченко[48].

Занятия прикладными исследованиями считались малопрестижными. Поэтому в большинстве случаев качество таких исследований было весьма низким. Об этом свидетельствуют результаты обследований НИИ и КБ, принадлежащих промышленным министерствам, проводившихся ежегодно ЦСУ СССР (см. табл. 2.4).

В составе завершенных тем ведомственных НИИ и КБ удельный вес разработок выше или соответствовавших уровню зарубежных и отечественных аналогов не достигал 50%. Уровень большинства тем нельзя было определить, так как они были связаны с оказанием научно-технических услуг и не содержали никаких новшеств и изобретений.

Количество внедренных в производство изобретений и открытий - главный показатель эффективности работы научных учреждений. С этих позиций положение советской науки выглядело особенно плачевным. В первой половине 1980-х годов за рубежом одно зарегистрированное изобретение приходилось в среднем на 5-7 научных работников, а в СССР - на 15-20 научных работников[49]. Это было связано с большим числом лиц, не участвовавших в разработке проекта, но числившихся в составе авторов изобретения благодаря служебному положению.

Общие результаты изобретательской работы были следующими (табл. 2.5).

На одно научное учреждение приходилось от 2 до 4 внедренных в производство изобретений в год. При этом каждое изобретение использовалось в среднем на одном-двух предприятиях, а экономический эффект от них составлял от 4 до 12% средств, отпускаемых государством на науку. Из всех заявленных изобретений авторских свидетельств заслуживала только половина, а в производство внедрялось лишь от 12 до 16% их общего числа.

Важно выяснить, как распределялись зарегистрированные изобретения по отраслям экономики. В табл. 2.6 приведены данные за 12 лет по четырем странам.

СССР значительно отставал от развитых стран (особенно от США и Японии) по изобретениям в области информатики, причем со временем это отставание углублялось. А ведь именно в этой области происходили основные события, связанные с постиндустриальной революцией. Существенное отставание наблюдалось в новейших химических производствах, а также в областях, связанных со сферой услуг (изготовление тканей и одежды, приготовление пищи), а также в области экологии. Зато СССР опережал многие западные страны в областях, находившихся на периферии постиндустриальной революции (обработка металлов, сельское хозяйство).

Научно-производственные объединения. В отличие от США, научно-технические и опытно-конструкторские отделы при советских предприятиях были слабыми и (за некоторыми исключениями) не играли заметной роли. Основная работа по конструированию производилась конструкторскими организациями отраслей. Работа заводских КБ сводилась только к перенесению с калек на чертежи деталей изделий.

Поэтому должность инженера или заводского конструктора в СССР оказалась низкооплачиваемой и малопрестижной. Заводской инженерно-технический персонал (как, впрочем, и сотрудники НИИ и КБ) всегда возглавлял списки тех, кого из-за их низкой востребованности и занятости посылали “на картошку” или овощные базы.

Однако сами отраслевые конструкторские бюро практически не занимались проектированием принципиально новой, наукоемкой продукции. Все их “инновации” лишь помогали отрасли справляться с государственным планом.

Главный же объем НИОКР приходился в СССР на научно- производственные объединения (НПО). Первое НПО возникло в 1968 г. в подмосковной Балашихе и было связано с криогенным машиностроением. Вслед за этим появились Ленинградское научно-производственное объединение “Пластополимер”, Московский научно-производственный комплекс “Светлана” и др.[50]

НПО не занимались выпуском продукции, внесенной в госу-дарственный план. Их задача заключалась в создании технических новинок, предназначенных для массового внедрения. Однако производственная база НПО, многие из которых были связаны с военно-промышленным комплексом, была заметно выше обычной и потому большинство их новинок не получило широкого распространения.

В 1980-е годы число НПО значительно возросло, но тем не менее они не имели существенного веса в социалистической экономике (см. табл. 2.7).

Удельный вес НПО во всей промышленности хотя и рос из года в год, но чрезвычайно медленно и в целом оставался незначительным. При этом следует учесть, что доля продукции НПО определялась по стоимости, а она обходилась гораздо дороже массового производства.

Другой формой организации научно-технической и опытно-конструкторской деятельности были межотраслевые научно- технические комплексы (МНТК). Они были ориентированы на разработку и создание техники, технологий и материалов новых поколений. МНТК получили еще меньшее распространение, чем НПО. Всего за период с 1985 по 1988 г. было создано 23 МНТК[51].

Старейшим из них был МНТК “Металлургмаш”. За годы своего существования им были созданы высокопроизводительные металлургические машины и агрегаты, включая и с числовым программным управлением. По результатам оценки МНТК ГКНТ СССР, 36% созданного комплексом оборудования превосходило мировой уровень, а 1% не имели аналогов в мировой практике.

Наиболее успешной была деятельность МНТК “Нефтеотдача”, которым были созданы энергосберегающие тепловые методы повышения нефтеотдачи пластов, позволявшие в 4-5 раз увеличить нефтеотдачу месторождений высоковязкой нефти. В 1988 г. физико-химические и термические методы повышения нефтеотдачи пластов были внедрены в практику, что позволило увеличить добычу нефти до 7,6 млн т при плане 6,6 млн т.

Задачей МНТК “Термосинтез” являлось создание прогрессивной технологии на основе самораспространяющегося высокотемпературного синтеза (СВС) новых неорганических соединений и материалов (конструкционной керамики, твердых сплав абразивных, жаростойких, электротехнических и специалы материалов). Созданная в СССР высокопроизводительная рес сосберегающая СВС-технология не имела зарубежных аналог Около 30% СВС-продукции, выпускавшейся по разработ] комплекса, превосходила мировой уровень, остальная соответ вовала этому уровню или не имела аналогов.

МНТК “Мембраны” осуществлялась разработка, организация производства и внедрение широкого ассортимента мембран (в том числе новых поколений) и мембранных установок для р деления, очистки и концентрации жидких и газообразных ср За 1985-1988 гг. объем выпуска мембран возрос более чем в 4 раза, объем выпуска мембранных установок в 1,5 раза. Низкий спрос народного хозяйства с его отсталой технологической ба на ультрафильтрационные, газоразделительные, диализньк электродиализные мембраны привел к тому, что уже в 198: возникла проблема их перепроизводства.

МНТК создавались не только в отраслях материального п изводства, но и в сфере услуг. Примером может служить МН “Микрохирургия глаза”, организованный по инициативе и руководством выдающегося офтальмолога С.Н. Федорова, пех деятельности комплекса был связан с его ориентацией ж государственные предприятия, а на насущные нужды населег Доступность и высокий уровень оказываемых услуг обеспе комплексу широкую клиентуру. Число больных, которые пс чили лечение в МНТК в 1988 г., достигло 122,5 тыс. человек, а в 1989 г. - превысило 200 тыс. человек[52].

Однако большинство межотраслевых научно-технических комплексов не обеспечивало решения стоящих перед ними проблем, что было обусловлено отставанием в развитии их опыт экспериментальных баз, недостаточным обеспечением pecyj ми. Не выполнялись задания по строительству и вводу в действие опытно-экспериментальных баз, лабораторно-испытательных центров и других объектов.

В период “перестройки” создавались и другие формы научно-технической деятельности. В частности, на начало 1990 г. де] вовало около 70 хозрасчетных центров научно-техническ творчества молодежи, созданы центры научно-технических ус Союза научно-инженерных обществ СССР и Всесоюзного об ства изобретателей и рационализаторов, действовало 2,1 тыс. учно-технических кооперативов, объединявших 55 тыс. работ ков, в том числе 957 проектно-конструкторских и внедренчес] 703 по разработке программных средств и оказанию информс онных услуг и 416 научно-исследовательских кооперативов[53].

За годы перестройки на полный хозяйственный расчет и самофинансирование были переведены около 2000 самостоятельных отраслевых НИИ и КБ, в том числе свыше 500 организаций машиностроительного комплекса, из них большая часть введена в состав производственных и научно-производственных объединений. Однако в большинстве случаев эти НИИ и КБ, равно как и производственные и научно-производственные объединения, не находили сбыта своей продукции. В результате они либо закрывались, либо перепрофилировались.

Отсутствие необходимой координации НПО и МНТК с промышленностью, игнорирование ими технологических и профессиональных условий советских заводов и фабрик препятствовало широкому внедрению инноваций.

Например, отечественный трубопроводный транспорт нуждался во внедрении более совершенных и мощных перекачивающих агрегатов. Поскольку западные страны под давлением США наложили эмбарго на ввоз в СССР труб большого диаметра и другой нефте- и газотранспортной техники, рассчитывать можно было только на трубы и перекачивающие агрегаты отечественного производства. В этой связи большое значение имело внедрение монтажно-сварочного комплекса “Север-1”, разработанного Институтом электросварки имени Е.О. Патона. Он был предназначен для электроконтактной сварки труб большого диаметра в условиях трассы, позволял значительно ускорить производство сварочных работ и улучшить их качество.

Предполагалось использовать такие комплексы при сооружении промысловых трубопроводов на нефтяных и газовых месторождениях Сибири. Это привело бы к росту объемов трубопроводного строительства. Однако комплекс “Север-1” удалось внедрить только на некоторых участках строившихся нефте- и газопроводов Тюменской области. Даже производство необходимых для работы комплексов “Север-1” электродов было проблемой. В результате освоение многих перспективных месторождений (в частности, Ямбургского газового месторождения, месторождений п-ова Ямал и др.) продвигалось слабо[54].

Гораздо больше возможностей открывал перед НПО и МНТК мировой рынок или, по меньшей мере, рынок стран СЭВ. Для этого создавались сложные с организационной точки зрения международные организации, действовавшие с ведома и согласия Госплана, Госснаба, Министерства внешней торговли и других ведомств.

Рассмотрим, например, деятельность одной такой организации - ИНТЕРЭЛЕКТРО. Она была создана в 1973 г. В ее совет вошли министры электротехнической промышленности СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии и Чехословакии (позднее также Югославии и Кубы). Возглавил совет В.И. Майорец, министр электротехнической промышленности СССР. Для руководства организацией между заседаниями совета был создан секретариат.

Каждая отрасль электротехники была представлена в ИНТЕРЭЛЕКТРО своей рабочей группой, в которую входили представители всех стран, непосредственно занимавшиеся соот-ветствующими работами. В частности, специалисты СССР входили в третью рабочую группу, курировавшую разработку и внедрение в производство стран - членов ИНТЕРЭЛЕКТРО асинхронных электродвигателей. Возглавлял эту группу начальник ВПО “Союзэлектромаш” А.К. Вандышев.

В то время разработанная советскими НПО серия асинхронных двигателей АИ была конкурентоспособна и пользовалась спросом. Были завершены комплексные программы и произведена опытная партия[55]. Правда, массовое производство двигателей на предприятиях СССР наталкивалось на трудности. Нельзя было заменить основные фонды заводов, комбинатов и объединений до истечения срока амортизации. В СССР он был равен 13 годам. Как правило, речь шла о замене дорогого оборудования (до 2 млн руб.). В результате сложная продукция производилась на морально устаревшем оборудовании, что препятствовало повышению качества изделий. Значительные сложности создавали смежники. Например, химическая промышленность никак не могла удовлетворить потребности электротехники в качественных изоляционных материалах.

Казалось бы, группа должна вести переговоры со странами ИНТЕРЭЛЕКТРО, чтобы решить с их помощью эти проблемы. Но вместо этого группа занялась налаживанием производства двигателей серии АИ во всех странах СЭВ. Считалось необходимым добиться того, чтобы все страны имели одинаковый уровень технологий, создать единую научно-техническую базу расчетов, выбрать единые технические условия и ГОСТы.

Группа утонула в рутинной бюрократической работе. Решения принимались медленно, поскольку члены научно-технического совета по асинхронным двигателям серии АИ заседали лишь один раз в год. Два раза в год проводились заседания рабочей группы. Поэтому разработка стандартов СЭВ по серии АИ и подготовка технической документации тянулись годами.

Профессиональное обучение. Наиболее важной частью задачи перевода народного хозяйства СССР на более высокую научно-техническую основу была подготовка высококвалифицированных специалистов.

Если в области науки в СССР доминировала академическая система, то подготовка кадров осуществлялась под большим влиянием университетской системы (см. табл. 2.8).

По сравнению с 1970/71 г. в 1988/89 г. число высших учебных заведений увеличилось на 11,5%, средних специальных учебных заведений - на 7,0%, а профессионально-технических училищ - на 48,7%. Таким образом, соотношение между вузами и профессиональными учебными заведениями изменилось в пользу последних. Однако перекос в сторону высшего образования не был устранен. В 1988 г. в среднем на один вуз приходилось 5,5 тыс. студентов, на одно среднее специальное учебное заведение - 1 тыс. учащихся, а на одно профессионально-техническое училище - 0,5 тыс. учащихся. В результате подготовка квалифицированных рабочих значительно отставала от подготовки специалистов высшей квалификации.

По сравнению с 1970/71 г. профессиональная структура учебных заведений, отвечавшая потребностям индустриального общества, практически не изменилась. Напротив, доля учебных заведений в сфере промышленности и строительства даже увеличилась. Среди 1,5 тыс. профессий, по которым велась подготовка специалистов, профессии, связанные с материальным производством, доминировали.

В сфере среднего специального образования рост наблюдался в области просвещения, искусства и кинематографии. Число средних специальных учебных заведений в области сельского хозяйства сократилось. Не появилось ни одного учебного заведения, специализирующегося в области информатики и вычислительной техники.

До 1985 г. выпуск специалистов с высшим образованием непрерывно рос, увеличившись с 630,8 тыс. в 1970 г. до 858,9 тыс. человек в 1985 г. т.е. на 36,2%. Это создавало трудности с их трудоустройством. С 1986 г. выпуск специалистов стал уменьшаться и в 1990 г. составил 756,0 тыс. человек, т.е. сократился на 12,0% по сравнению с 1985 г.[56] Такая динамика была связана с реформой вузовской системы, которую пытались заставить готовить кадры специалистов высокой квалификации в количестве, отвечающем потребностям народного хозяйства. Для этого в практику стали вводиться договорные отношения между вузами и предприятиями, выступавшими в роли заказчиков на необходимое им количество специалистов.

Для модернизации производства это имело негативные последствия, поскольку предприятия не подавали заявок на представителей новых профессий. Поэтому, несмотря на попытки автоматизации и кибернетизации производства, доля специалистов в этой области не обнаруживала тенденции к увеличению, колеблясь в пределах от 6,4 до 6,9%. Впрочем, и по другим специальностям из года в год воспроизводилась примерно одна и та же профессиональная структура. Некоторая тенденция к увеличению наблюдалась только среди экономических специальностей (управление предприятием, финансы и кредит, статистический учет и т.д.). Однако без перестройки системы управления предприятиями и народным хозяйством в целом это вело только к увеличению штатов.

Несмотря на усилия официальной пропаганды романтизировать бесперспективные и низкооплачиваемые специальности, престижность профессии в СССР, как и в западных странах, определялась размерами предоставляемых ею материальных благ. Однако если на Западе величина благ зависела от соотношения между спросом на специалистов определенного профиля и количеством лиц, обладающих соответствующей квалификацией, то в СССР экономические факторы не действовали, а “теплые” места распределялись по знакомству или за взятку. В результате места в престижные вузы оказывались распределенными еще до начала конкурсных экзаменов. Не имевшая нужных знакомств или денежных средств, молодежь была вынуждена поступать во “второсортные” вузы. Получив ненужную им квалификацию, молодые специалисты стремились устроиться на более доходные места. По данным анкетного опроса, проведенного Госкомста-том СССР на 1 января 1988 г., 40% специалистов с высшим образованием работали не по специальности, полученной в высшем учебном заведении[57].

Выпуск учащихся из средних специальных учебных заведений по большинству профессий существенно не превышал выпуск специалистов с высшим образованием. При этом профессиональная структура вузов и средних специальных учебных заведений примерно соответствовали друг другу. Это было связано с тем, что для многих выпускников средние специальные учебные заведения были лишь трамплином для поступления в вузы.

Система профессионально-технических училищ, призванная готовить кадры квалифицированных рабочих, плохо справлялась со своими обязанностями. В 1988 г. только 53,9% преподавателей и руководящих работников ПТУ имели вузовские дипломы, а 7,6% не имели никакого профессионального образования. В составе учеников преобладали те, кто не мог окончить среднюю школу из-за низкой успеваемости. Поэтому ни по качеству обучения, ни по количеству выпускников профессионально-технические училища не могли удовлетворить растущих потребностей народного хозяйства.

Недостатки системы образования приводили к тому, что народное хозяйство страдало от нехватки квалифицированных рабочих и избытка инженеров и экономистов, многие из которых были вынуждены выполнять работу ниже их квалификации. При этом профессиональная подготовка большинства специалистов с вузовскими дипломами не отвечала потребностям постиндустриальной эпохи. Вузы воспроизводили профессиональную структуру индустриального периода.

Система высших и средних специальных учебных заведений со времен рабфаков сохранила ориентацию на широкопрофильное образование, включая и ликвидацию пробелов в знаниях, оставленных школой. Но она обнаружила полную неспособность к углубленному узкопрофильному обучению. Специализация в большинстве вузов начиналась только на третий учебный год, причем в учебных планах специальные предметы занимали только 25-30%. Поэтому приобретать профессиональные навыки и повышать квалификацию специалистам и рабочим приходилось непосредственно на предприятиях. По массовости обучение на предприятиях значительно превосходило все другие формы профессионального обучения. Но оно зависело от сиюминутных нужд хозяйственных субъектов, их преподавательских кадров и зачастую носило формальный характер, проводилось с целью официально присвоить соответствующие квалификацию или разряд работникам, выработавшим положенный стаж и рассчитывавшим на повышение социального статуса и оклада.

Таким образом, научные и учебные институты СССР хорошо воспроизводили старую, сложившуюся в главных чертах еще в первые послевоенные годы структуру, но к изменениям, вызванным реалиями постиндустриальной эпохи, они не были готовы.