Спор о русской промышленности XVIII — первой половины XIX века: два проблемных вопроса отечественной историографии

Рассмотрены основные точки зрения на социальный характер русской мануфак-туры и проблему хронологии и содержания промышленного переворота в России. Представленный автором материал позволяет увидеть разнообразную палитру мнений по данной проблематике, найти точки соприкосновения и синтеза между ними. Адресовано специалистам, изучающим отечественную историю и проблемы историографии.

Во все времена интерес к истории поддерживался не только описанием событий, их обобщением и анализом, но и теми загадками и парадоксальными, на первый взгляд, ответами на них, которые возникают при изучении, казалось бы, давно отработанных исторических пластов и тем. Это в полной мере.относится и к истории развития русской промышленности XVIII — первой половины XIX в. Здесь большой интерес представляют два проблемных вопроса, которые заставляют по- новому осветить стадиальный аспект истории России. Первый вопрос не нов: как обеспечивалось поступательное развитие русской промышленности при господстве крепостного хозяйства? Второй вопрос звучит более радикально: а являлась ли «русская фабрика» фабрикой в полном смысле этого слова?

В 1921 г. исследователь И. М. Кулишер в статье историографического характера, сам того не подозревая, начал новый виток длительной, и как мы убедимся, не утихшей до сих пор дискуссии. Он мужественно подверг критике концепцию П. Н. Милюкова об искусственном происхождении крупной промышленности первой четверти XVIII в. и не согласился с утверждением М. И. Туган-Баранов- ского о крепостном характере промышленности XVIII в., отметив существование в середине этого столетия не только крепостных мануфактур, но и капиталистических[1].

Статья И. М. Кулишера открыла новый этап спора о характере русской промышленности в XVIII — начале XIX в. От его итогов зависело изучение проблемы кризиса капитализма в России. Достаточно быстро обозначились линии спора:

1) о естественном или искусственном возникновении крупной промышленности;

2) о социальном характере русской мануфактуры.

Решающие споры развернулись вокруг теории «крепостной мануфактуры», то есть той точки зрения, которая утверждала, что в XVIII в. вся (или почти вся) промышленность носила крепостной характер. М. Н. Покровский, К. А. Пажитнов, Б. И. Сыромятников, П. И. Лященко, С. Г. Томсинский, М. П. Вяткин были сторонниками этой теории. Они утверждали, что мануфактура в России в XVIII в. не была капиталистической по причине отсутствия класса свободных рабочих. При этом они не отрицали фактов применения наемной рабочей силы, но полагали, что эти отношения найма качественно отличались от отношении найма эпохи развития капитализма[2].

Попытку опровержения теории «крепостной мануфактуры» предприняли С. Г. Струмилин, С. И. Солнцев, М. Ф. -Злотников и частично М.С. Балабанов[3]. XVIII век рассматривался ими не как период полного господства крепостной мануфактуры, а как время появления первых капиталистических мануфактур. Тем самым изучение генезиса капитализма переносилось из XIX в XVIII в. В ходе дискуссии самую оригинальную мысль по проблеме высказал С.И. Солнцев. Петровские мануфактуры, считал он, были капиталистическими по сути, но крепостными по форме.

В 1947-1948 гг. уже в условиях господства «пятичленной» концепции на страницах журнала «Вопросы истории» развернулась новая дискуссия о социальноэкономической природе русской мануфактуры. Поводом к дискуссии послужила статья H.Л. Рубинштейна, содержащая характеристику русской мануфактуры XVIII в. Автор сформулировал положение о том, что 40-50-е гг. XVIII в. явились переломным моментом в формировании капиталистического уклада в России. Сущность этого перелома состояла в смене крепостной мануфактуры капиталистической[4]. Выступившая вслед за H. Л. Рубинштейном Е.И. Заозерская находила параллельное развитие крепостных и капиталистических мануфактур и в первой половине XVIII в., и позднее[5].

Капиталистическая природа предприятий с вольнонаемным трудом не вызывала сомнений у участников дискуссии, оценка же мануфактур с принудительным трудом привела к большим спорам. Большинство авторов (Е. И. Заозерская, И. С. Бак и др.) видело в них крепостную мануфактуру. Для обоснования они выдвинули целый ряд доводов: наличие внеэкономического принуждения, личная зависимость крепостных рабочих, включение их в состав собственности на средства производства, отсутствие расширенного воспроизводства, слабая связь с рынком, сохранение земельного надела у рабочих, приравнивание их к дворовым в случае обезземеливания. Отрицая возможность капиталистического перерождения вотчинных предприятий* эта концепция изображала их существование в течение целого столетия в неизменном виде при кардинально изменяющихся общих условиях.

Ряд исследователей (К.А. Пажитнов, Б. Б. Кафенгауз)[6] считали возможным говорить о сочетании элементов крепостничества и капитализма в вотчинных мануфактурах.

С обоснованием капиталистической природы любой мануфактуры, в том числе и вотчинной, выступил С. Г. Струмилин[7]. Личную зависимость крепостных рабочих он рассматривал лишь как юридическую оболочку важнейшего момента, отличающего капиталистическую природу мануфактуры от крепостнических отношений — внедрение денежной оплаты труда.

В целом в ходе дискуссии 1947-1948 гг. теория «крепостной мануфактуры» отступила, сохранив свои позиции только в отношении предприятий с принудительным трудом. Чуть позже, в ходе дискуссий 1949 г. авторы, признававшие крепостной характер вотчинно-посессионных предприятий, согласились отодвинуть период формирования капиталистического уклада в России ко второй половине или к концу XVIII в., и уже в этом виде теория «крепостной мануфактуры», влилась как составная часть в концепцию позднего генезиса капитализма в России, в поддержку которой выступила академик А.М. Панкратова и редакция журнала «Вопросы истории»[8].

В 50 70-х гг. XX в. в советской исторической науке продолжалась дискуссия о характере дореформенной промышленности. В 50-х гг. произошло усложнение теории «крепостной мануфактуры». В состав крепостной формы эксплуатации рабочих помещичьих предприятий Ф. Я. Полянский включил такие чужеродные феодализму элементы, как обезземеливание крепостных рабочих, получение ими денежной заработной платы, внедрение машин в производство и т. п. [9] В это же время окрепло и направление, отстаивающее капиталистическую или полукапитадистическую природу вотчинной мануфактуры. H.М. Дружинин, М.В. Нечкина, В.К. Яцунский считали, что на вотчинно-посессионных предприятиях существовало противоречивое сочетание капиталистических производительных сил и феодальных производительных отношений[10]. М. В. Нечкина сделала вывод о том, что «нисходящая» стадия феодализма в России началась в XVI в.[11] К этому выводу присоединились многие исследователи — В.А. Голобуцкий, С.Г. Струмилин, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов[12]. А.М. Сахаров же отнес начало «нисходящей» стадии феодализма ко второй половине XVIII в.[13] Аргументом в пользу своей точки зрения он считал распространение крепостной мануфактуры. Возникновение таких предприятий он объяснял политикой феодального государства, отсутствием рынка рабочей силы, отстраненностью России. В итоге он признавал, что мануфактура с принудительным трудом была явлением искусственным.

Таким образом, крепостная мануфактура оценивалась одной точкой зрения как апогей в развитии русского крепостничества, а другой — как показатель кризиса феодально-крепостнической системы и буржуазного перерождении части дворян.

Противопоставление вотчинно-посессионных мануфактур как крепостных капиталистическим мы находим в некоторых более поздних изданиях по истории промышленности России[14]. Однако эти исследования уравновешивались работами противоположного направления. Так, Г. С. Исаев и А. М. Пономарёв в доказательство тезиса о капиталистической эволюции вотчинных мануфактур показывали ключевую роль в этом самого факта выплаты крепостным рабочим заработной платы[15].

Таким образом, в ходе продолжительной дискуссии выявились и закрепились три основные точки зрения на вотчинно-посессионные мануфактуры: как на крепостные, как на сочетавшие в себе крепостные и капиталистические элементы, как на капиталистические в своей основе.

Оценивая прошедшую дискуссию., мы поддерживаем мнение А. М. Панкратовой[16] о том, что русские мануфактуры в большинстве своем (предприятия с принудительным трудом) не имели никакого прямого отношения к формированию капиталистического уклада, так как этот уклад обязательно предполагает капиталистический найм. Однако, с другой стороны, предприятия с принудительным трудом нельзя вообще отрывать от генезиса капиталистических отношений, так как они непосредственно связаны с капиталистическим рынком. И в этом плане такие авторы, как М. Ф. Злотников и С. Г. Струмилин, действительно правы, когда говорят о буржуазном характере крепостных предприятий[17]. С одной только оговоркой сущность таких предприятий составляет не капитализм, а квазикапитализм[18].

Данный феномен был подробно рассмотрен К. Марксом на примере плантаторской системы, от которой крепостничество отличалось лишь степенью несвободы и насилия по отношению к эксплуатируемым работникам. Так он пишет: «В колониях второго типа — плантациях, которые с самого же начала рассчитаны на торговлю, на производство для мирового рынка,— существует капиталистическое производство, хотя только формально, так как рабство негров исключает свободный наемный труд, то есть самую основу капиталистического производства. Но здесь перед нами капиталисты, Строящие свое хозяйство на рабском труде негров. Способ производства, вводимый ими, не возник из рабства, а прививается ему»[19]. Причина появления такого квазикапитализма состоит в переходе от производства, рассчитанного на непосредственное удовлетворение собственных потребностей колоний, к производству с целью получения прибавочной стоимости при вовлечении в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу[20]. Далее К. Маркс уточняет: «То же самое происходило с барщинным трудом...»[21], который,— добавим мы,— являлся тогда в России основой рыночно-крепостного уклада.

Историческую картину развития в России в XVIII в. функциональной стороны капитализма представил в свое время М. Н. Покровский. Он убедительно показал, что под влиянием аграрного перенаселения, высокого заграничного спроса на целый ряд товаров (пенька, лен, железо, сало, холст) и крепостнической монополии в середине XVIII в. сформировалось помещичье «денежное хозяйство», ориентированное на мировой капиталистический рынок[22]. Так, средний вывоз железа за границу в 1767-1769 гг. составлял 1951464 пуда, в 1793-1795 гг.— 2965724 пуда. По ценности железа вывозилось в 1790-х гг. ежегодно примерно на 5 млн р., то есть около одной восьмой всей суммы русского вывоза, где лен и пенька составляли почти 33%[23]. Из-за низких цен на хлеб (до 1780-1790-х гг.) поначалу первенствовала крепостная индустрия, так как давала такие барыши, с которыми не могло сравниться никакое сельское хозяйство. В результате, господствующими квазикапиталистическими формами дворянской промышленности становились: деятельность оброчных крестьян[24], эксплуатация крепостных кустарей, организация крепостной фабрики.

Исследования А. М. Панкратовой и Т. К. Гуськовой подтвердили правоту выводов М. Н. Покровского о расцвете крепостных предприятий во второй половине XVIII в. На примере Нижнетагильских заводов Демидовых Т. К. Гуськова показала процесс перехода от вольнонаемного к крепостному труду, массовые переселения на заводы Урала крепостных крестьян из Европейской России. Переход к крепостному труду в промышленности автор считает закономерным и экономически обусловленным явлением. «Без этого,— пишет она,— невозможно было формирование многочисленного и устойчивого контингента рабочих, а, следовательно, и организация в отпущенный историей предельно короткий срок сложного заводского хозяйства, без которого не могла существовать металлургическая мануфактура» [25]. Шкала оплаты труда приписных крестьян, установленная плакатами 1724 г., приближалась к вольнонаемной только в первые годы своего применения. В дальнейшие годы разница в оплате принудительного и наемного труда увеличивалась с каждым годом. Так, крестьяне Толвуйского погоста, приписанного к Олонецким заводам, жаловались в 1743 г., что норма оплаты труда по плакату не достигала «половины настоящей наемной цены», а некоторые работы завод оплачивал только на Уз их реальной, рыночной цены. К 1760-м гг. нормы плакатной расценки труда стали ниже наемных в 5-10 раз, и поэтому неудивительно, что заводовладельцы настойчиво требовали увеличить нормы приписки государственных крестьян к заводам, а после выхода указа 1762 г., запрещавшего покупать крестьян к заводам, наказывали в Уложенную комиссию об его отмене[26].

В целом, в масштабе страны в течение XVIII в. происходило стирание грани между разными категориями свободного и принудительного труда и их объединение в общей массе крепостных работников. Исчезло деление работников на казенных, вечноотданных, не помнящих родства, отданных по указам, беглых и т. п. Все они были объединены законодательством в две группы закрепощенных людей:

1) приписные крестьяне, которые обслуживали вспомогательные работы и стремились освободиться от заводской барщины; и 2) посессионные работники, с которыми сливались все остальные разрозненные категории принудительного труда, в том числе и крепостные крестьяне. Применение вольнонаемного труда, который использовался преимущественно на купеческих и крестьянских мануфактурах, не имело широкого распространения[27].

Втягивание во второй половине XVIII в. помещичьих хозяйств в рынок при низких ценах на хлеб привело к ускорению промышленного производства на крепостнической основе. Всего за период с середины до конца века число промышленных предприятий, не считая горных заводов, выросло с 984 (1762 г.) до 3161 (1796 г.) [28].

Таким образом, сочетание современного обобщающего понятия квазикапитализма, методологического подхода К. Маркса к рассмотрению некапиталистических укладов, включенных в капиталистический рынок с историческим освещением их генезиса на российской почве, осуществленное М. Н. Покровским и многими советскими учеными, позволило решить вопрос о стадиальном статусе русской промышленности XVIII в.

Изучение природы вотчинно-посессионных мануфактур было тесно взаимосвязано с исследованием проблемы хронологии и содержания промышленного переворота.

По проблеме промышленного переворота еще М. Н. Покровским была высказана мысль о том, что этот процесс имел место в России в дореформенное время. Данное положение в 1930-х гг. развивали ученики и последователи М. Н. Покровского (П.П. Парадизов, В. 3. Зельцер и др.). С. Г. Струмилин же поначалу доказывал, что первая половина XIX в. была временем застоя или весьма незначительного прогресса не только для металлургии, но и для всей вообще промышленности страны[29] . Однако в 1944 г. понимание этим автором существа и хронологических рамок промышленного переворота значительно изменилось. Теперь дореформенное время в промышленной сфере характеризовалось как период резкого подъема, когда с 30-х гг. XIX в. начался, а к 1861 г. в основном завершился промышленный переворот. Соответственно, в новой концепции С. Г. Струмилина факту отмены крепостнического права уже не придавалось того значения для развития капиталистической промышленности, как в предшествующем исследовании автора.

Предложенная С. Г. Струмилиным методика изучения промышленного переворота, при которой решающее значение приобретал лишь сам факт наличия механизированных предприятий без определения того, какой характер (капиталистический или некапиталистический) имело применение на них машин, привела к появлению серии работ, в которых предлагались еще более ранние датировки начала промышленного переворота, вплоть до 90-х гг. XVIII в.[30]

Однако не все исследователи приняли концепцию С. Г. Струмилина. П. И. Лященко отмечал, что в условиях крепостничества не могло быть места крутой ломке общественных отношений[31].

А. М. Панкратова, А. С. Нифонтов, В.К. Яцунский подчеркивали, что в дореформенное время отсутствовали сколько-нибудь широкие кадры промышленного пролетариата. В. К. Яцунский предложил считать временем завершения промышленного переворота в России не начало 60-х, а начало 80-х гг. XIX в.[32]

Автор исследований по уральской металлургии В. Я. Кривоногов, как и некоторые другие исследователи, высказался против несколько упрощенного, по его мнению, истолкования Струмюганым истории развития промышленности на Урале. Он убедительно показал, что в уральской металлургии промышленный переворот начался не ранее 50-х гг. XIX в.[33]

В 1960-1980-х гг. историки продолжали использовать два варианта понимания времени осуществления и завершения промышленного переворота в России: Струмилина и Яцунского. Однако при этом получила хождение и другая точка зрения. Б. Л. Цыпин, А. М. Соловьёва, Л. Г. Мельник, Л. Г. Рындзюнский отстаивали мнение о том, что промышленный переворот завершился только в 90-х гг. XIX столетия[34].

Таким образом, данная проблема долгое время не выносилась историками за те методологические рамки, которые были очерчены еще в 1950-х гг. Однако в последнее время благодаря уточнению таких базовых понятий, как «индустриализация» и «промышленный переворот», А. В. Островскому удалось осуществить серьезный прорыв в понимании проблемы: он доказал, что завершение индустриализации и промышленного переворота следует относить к 50-м гг. XX в.[35]

Дело в том, что с большой осторожностью следует воспринимать данные С. Г. Струмилина о доле механизированного производства в российской промышленности на I860 г. Из них явствует, что оно давало на тот момент 54% промышленной продукции[36].

А. В. Островский в своем, исследовании[37] показал, что С. Струмилин, пытаясь определить соотношение ручного и механизированного труда в промышленности, оперировал данными только по обрабатывающей промышленности, полностью оставляя в стороне промышленность добывающую. Во-вторых, данные С. Г. Струмилина не позволяют говорить о преобладании механизированного труда и в обрабатывающей промышленности, так как им явно неполно были учтены кустарные предприятия и совершенно оставлены в стороне миллионы крестьянских хозяйств, занимавшихся домашней промышленностью.

Данные С. Г. Струмилина не позволяют говорить о преобладании механизированного труда и на тех предприятиях, к которым они относятся, так как дореволюционная промышленная статистика учитывала лишь наличие паровых двигателей, их количество, не всегда мощность, но не брала во внимание ту роль, которую они играли в производственном процессе. Исходя из этого, можно поддержать вывод А. В. Островского о том, что «в середине XIX в. подавляющее большинство “фабрик” в действительности представляли собой централизованную мануфактуру лишь с частичной механизацией производственного процесса»[38].

Итак, длительные дискуссии о развитии производительных сил и характере экономических отношений в русской дореформенной промышленности показывают, что невысокий уровень ее механизации и индустриализации явился материальным фундаментом образования специфического симбиоза крепостничества и капитализма. Понимание его как квазикапиталистического феномена позволяет расширить наши представления о путях экономической модернизации и придти к заключению о том, что процессы регрессии капитала, то есть возвращения капитализма к использованию низших укладных форм, имеют, возможно, универсальный характер и не ограничиваются только так называемыми развивающимися странами XX в.