II. Проблемы накопления

II. Проблемы накопления

Масштабы намеченного планом социалистического накопления за пятилетие определяются, прежде всего, общим темпом возрастания всего народного дохода в стране, затем — темпами обобществления в различных отраслях хозяйства и, наконец, той долей народного дохода, которая должна обеспечить надлежащий рост потребления трудящихся масс.

Народный доход представляет собой наиболее обобщенный показатель эффекта намеченной планом реконструкции народного хозяйства и с этой точки зрения заслуживает специального изучения. В наиболее суммарных итогах динамика народного дохода СССР за 1927/28‑1932/33 годы может быть представлена в следующем виде:

Приведенные итоги не дают исчерпывающего учета народного дохода СССР, так как в них еще не учтены некоторые второстепенные статьи (гужевой транспорт, некоторые разделы коммунального хозяйства и т. п.), но для изучения динамики явления они достаточно показательны. Обращает на себя внимание в этой таблице, прежде всего, именно громадный процент прироста народного дохода. Если исключить действие снижающихся цен, то по физическому своему объему, т. е. в неизменных ценах, мы определяем по двум вариантам прирост народного дохода от 80 до 100%. Даже из расчета на душу, т.-е. с учетом прироста населения, мы ожидаем от 60 до 80% прироста душевого дохода за одно пятилетие.

Если сопоставить эти коэффициенты с нормами роста капиталистических стран, то придется признать их беспримерными. Наиболее крупный прирост душевого уровня народного дохода можно отметить в Соединенных Штатах — на 53% за десятилетие (1880‑1890 гг.). Но и он не идет ни в какое сравнение с нашей наметкой, так как соответствует годовому темпу в 4,5%, а наш расчет для СССР дает не менее 10‑12%. Если же обратиться к более близкому времени, то и американские темпы сильно падают, а европейские и вовсе способны внушить уныние любому апологету капитализма. Так, например, по сводке всех соответствующих подсчетов буржуазной статистической науки С. Н. Прокопович пришел к следующим выводам. За последнюю четверть века перед войной душевой уровень народного дохода, приведенный к неизменным ценам, во всех передовых странах капитализма являет весьма неприглядную картину старческого маразма или, говоря иначе, полной стабилизации. Правда, в более юной Сев.-Американской республике мы все же можем отметить за 1900‑1913 гг. годовой прирост душевого дохода в 1,2%, но уже в юнкерской Пруссии с 1896 по 1913 гг. мы наблюдаем едва 0,2 прироста за год, в старой Англии за время с 1895 по 1913 гг. — круглый нуль, а в “прекрасной” Франции за 1894‑1911 гг. — даже отрицательный годовой “прирост” —в 0,8%.

Констатируя эти столь печальные факты, Прокопович меланхолически заключает: “Итак тот экономический кризис, который переживает в настоящее время Западная и Центральная Европа, вызван вовсе не мировой войной. Уже с конца 90‑х годов страны старой европейской культуры вступили в полосу народно-хозяйственной депрессии и застоя, — не только Англия, но и Франция и даже Германия... Мы имеем здесь дело с поворотным моментом в истории старых культурных стран... Остановка в росте народного благосостояния, вызвавшая глубокое социальное недовольство и брожение в трудящихся массах, привела к усиленной погоне за рынками дешевого сырья и к борьбе за эти рынки, приведший к мировой войне. Но война эта, — отмечает дальше Прокопович, — не улучшила, а в чрезвычайной мере ухудшила экономическое и социальное положение Европы”. И в доказательство этого он приводит целый ряд убийственных статистических цифр и фактов, из которых, между прочим, явствует, что после войны большинство “передовых” стран капиталистической Европы не восстановило еще доныне и того уровня народного дохода, на котором оно остановилось перед войной. Так, например, Германия в 1925 г. достигла лишь 99% довоенной нормы, Англия — 85,6%, Франция — 79,1% и т. д.

Конечно, объяснять такие факты можно по разному. Так, Прокопович, который в порядке ревизии своих старых взглядов давно уже откатился от Маркса назад — лет этак на сто — к его высокопреподобию Т. Р. Мальтусу, пытается объяснить эту стабилизацию капитализма “истощением природных богатств и убывающей производительностью последовательных затрат труда и капитала”... Ну, а мы в таком загнивании капитализма отнюдь не склонны видеть естественных пределов роста производительных сил, и думаем, что если данная историческая форма общественного производства действительно явно исчерпала уже заложенные в ней экономические возможности, то, значит, на смену ей грядет другая, более производительная. И факты из области динамики нашей советской экономики, как-будто, вполне нелицеприятно подтверждают правильность такого заключения.

Дело не в том, конечно, что мы запроектировали на будущее высокий рост душевого уровня народного дохода, а в том, что мы уже доказали на своем опыте возможность таких темпов. За последние годы, с 1924/25 по 1927/28 гг., мы уже имели прирост народного дохода из расчета на 1 душу в 31% за 3 года, т. е. не менее 10% за год. В свете этих данных и наши расчеты на последующие годы пятилетия отнюдь не могут быть признаны чересчур оптимистическими. Несмотря на то, что за годы мировой и гражданской войны наш Советский Союз в условиях интервенции и блокады пережил столь глубокую хозяйственную разруху, какой не знала ни одна капиталистическая страна, мы уже в 1926/27 г. достигли довоенного уровня народного дохода, в текущем 1928/29 г. мы стоим уже примерно на уровне 116%, а через четыре года твердо рассчитываем подняться по меньшей мере до 170% довоенного уровня. Таковы заданные нашим планом темпы хозяйственного роста СССР.

Большой интерес представляет вытекающее из плана изменение структуры народного дохода. Как видно из предыдущей таблицы, доля сельского хозяйства падает за 5 лет с 46% до 39%. Это — результат индустриализации народного хозяйства. Но он еще несколько преуменьшен в данном случае за счет крупного снижения цен индустриальной продукции при стабильности сельскохозяйственных. При условии неизменных цен доля сельского хозяйства в общем итоге к концу пятилетия выразилась бы еще более низким процентом (36,7%). Еще резче сдвиги структуры народного дохода в секториальном разрезе. Доля частного сектора в общей продукции народного дохода уже в отправном варианте падает с 47% до 35%, а в оптимальном она еще ниже (32,9%).

В дополнение к этому наиболее суммарному показателю обобществления можно добавить следующие, более частные. Продукция цензовой промышленности уже в 1927/28 г. была обобществлена на 98,3%, и частный сектор падает в ней за 5 лет с 1,7% до 1,0%. Паровой транспорт обобществлен на все 100%. В торговле процессы обобществления идут тоже чрезвычайно энергично. Частная розница по отправному варианту сокращается за 5 лет с 25 до 12%, а по оптимальному — до 9%. Весь же частный товарооборот в опте и рознице падает с 14% до 4,6% или даже до 3,2%. И только в сельском хозяйстве преобладает еще частнохозяйственная стихия. Но и здесь обобществленный сектор возрастает за 5 лет по меньшей мере раз в семь — с 1,8% до 13‑15% валовой продукции, по товарной всего до 23‑25, а по зерновым хлебам даже до 43%.

Общий баланс чистой продукции страны по социальным секторам и распределения ее по классам населения представлен в следующем ориентировочном расчете:

Примечание к таблице:

¹ Включая присыл из города.

Конечно, сопоставления такого рода неизбежно должны всегда носить весьма условный характер. При учете личных доходов населения всегда неизбежен в некоторой доле многократный их учет. Доход прислуги является, например, прямым вычетом из дохода нанимателей. Заработная плата госаппарата покрывается, главным образом, за счет налогов, представляющих вычет из личных доходов всех налогоплательщиков, и т. д. Кроме того, точность подобных исчислений и вообще не слишком велика даже в отношении истекших лет, а в провизорных балансах, т. е. в расчетах на будущее время, она, конечно, еще меньше. Тем не менее, без такой хотя бы весьма примерной ориентировки мы не могли бы судить о социальном профиле всего плана взятого в целом.

В чем же сказываются его наиболее характерные черты?

Прежде всего, следует отметить, что доля накопления в обобществленном секторе, т. е. сумма прибылей и рентных доходов государственных и кооперативных предприятий, включая сюда и чистый доход от лесного хозяйства, возрастает за 5 лет от 9 до 15% от общей суммы народного дохода. В связи с этим сумма доходов населения (нетто) возрастает несколько медленнее, чем общая сумма народного дохода. Но если средний темп роста этих доходов для всех групп достигает только 62%, то доход пролетариата возрастает вдвое, т. е. значительно быстрее средней нормы для всего населения. А доход буржуазно-предпринимательских групп, наоборот, дает наиболее скромный прирост, всего на 17% по отправному варианту и нулевой рост по оптимальному, при абсолютном сокращении дохода всей годовой предпринимательской группы (за счет резкого сокращения частной торговли). В отношении кулацкой верхушки деревни мы исходим из допущения, что в предстоящем пятилетии удельный вес ее уже начнет падать, но абсолютный рост численности по отправному варианту будет все же иметь место, несколько отставая от общего роста населения, а вместе с тем будет расти и сумма ее доходов. Общий сдвиг в распределении доходов от буржуазии к пролетариату, тем не менее, получает в приведенной таблице чрезвычайно яркое выражение.

Однако, эти общие сдвиги не характеризуют еще динамики сравнительного уровня благосостояния различных социальных групп. Показателем такового может быть только душевой доход этих групп, и притом реальный доход, т. е. с учетом изменения индекса цен. Дать такие индексы для всех групп в таблице не представляется возможным, но по основным группам городского и сельского населения мы имеем такую проектировку. По расчетам В. И. Каца, давшего расчленение личных доходов населения по социальным группам на основе проектировок секций Госплана, мы должны оценивать прирост реального душевого дохода за пять лет в городе на 51% и в деревне на 52%. По оптимальному варианту соответствующие нормы 66% и 67%. При весьма небольшой точности таких расчетов можно считать, что и в городе и деревне мы будем иметь в общем, примерно, одинаковый рост душевого дохода. Но если для города в целом мы имеем только 51% прироста душевого дохода, то городской пролетариат повышает его на 58%, т. е. беднейшая группа получает прирост выше среднего. Точно так же в деревне, если все население на круг повысит свой доход от 52% до 67%, то сельский пролетариат повысит его минимум на 64%, а беднота, объединенная в колхозы, даже на 66‑79%. Таким образом, беднейшие группы деревни во всяком случае получают более быстрый рост благосостояния, чем все городское население, и, стало быть, разрыв между уровнем благосостояния этих беднейших групп деревни и средним городским уровнем должен постепенно выравниваться.

В приведенных показателях не выявлена еще роль бюджета как одного из важнейших перераспределителей народного дохода. Путем налоговых изъятий бюджет снижает ресурсы индивидуальных хозяйств и, обращая часть этих ресурсов на финансирование народного хозяйства, увеличивает масштабы и темпы социалистического накопления. Особый интерес представляет в этом отношении в связи с нашей классовой политикой в деревне роль бюджета в качестве рычага перераспределения народного дохода и социалистического накопления за счет основных масс сельскохозяйственного населения. Проблема эта довольно сложна, так как бюджет оперирует не только налоговыми рычагами, но и кредитными методами, а, кроме того, наряду с изъятиями, через бюджет осуществляется культурное и хозяйственное обслуживание нужд деревни. Пользуясь, однако, проектировками бюджетно-финансовой секции Госплана в отношении роста отдельных приходных и расходных статей бюджета и теми данными о социальном расслоении деревни за отчетные годы, какие выявлены недавно в работе комиссии Совнаркома о тяжести обложения[1], мы можем представить следующий ориентировочный расчет:

Примечание к таблице:

¹ Эти расчеты следует рассматривать только как ориентировочные.

В этом балансе мы не учли тех изъятий из ресурсов деревни, какие осуществляются в процессе неэквивалентного обмена продуктов деревни на городские продукты, ибо эти изъятия совершенно не поддаются учету. Наличные у нас индексы цен с базой 1913 г. объективной мерой неэквивалентности обмена в пользу города служить не могут, ибо и для 1913 г. никто никакой эквивалентности не установил. А с тех пор условия производства в городе и деревне претерпели к тому же весьма существенные изменения. Каковы ныне “ножницы” между ценой и ценностью продуктов земледелия, никто в точности не знает. Несомненно лишь одно, что такие “ножницы” даже после того повышения хлебных цен, какое имело место осенью 1928 г., еще остаются и подлежат постепенному изжитию в последующие годы.

Не учтены в нашем балансе также возвратные изъятия в порядке паевых накоплений кооперации (около 1 млрд. руб. за пятилетие) и некоторые другие.

Таким образом этот баланс не дает исчерпывающей картины расчетных отношений деревни со всеми ее контрагентами. Но в качестве баланса расчетов ее с государством или, говоря точнее, с государственным и местным бюджетом, он представляет собою достаточно полное и точное отображение действительности.

Если рассматривать весь индивидуальный сектор деревни в целом, то чистое сальдо изъятий из деревни налогами и займами за вычетом тех возвратов, какие он получает в порядке бюджета и кредита от государства, за пять лет составит около 3,6 млрд. руб. Необходимо заметить, что за истекшее пятилетие соответствующее сальдо, по расчетам т. Маймина, тоже составило около 3 млрд. За счет этого сальдо мы можем финансировать обобществленный сектор хозяйства или обратить его на нужды обороны страны и другие общегосударственные потребности. Из нашей таблицы видно, что свыше 40% этого сальдо, а именно 1.546 млн. руб., по нашему плану обращается на колхозно-совхозное строительство, т. е. на финансирование процессов обобществления в деревне. Таким образом, известная перекачка из частного сектора в социалистический, несомненно, происходит. Но наряду с этим идет перераспределение народного дохода между различными социальными группами деревни. Предпринимательская группа дает бюджету за 5 лет 2.111 млн., середняцкая — 1.788 млн., но зато бедняцкая сама получает из этих средств свыше полумиллиарда. Достигается этот результат классовым характером нашего прямого обложения. Процент изъятий дохода у высших групп населения в три раза выше, чем у низших. И с ростом душевого уровня благосостояния этот процент заметно повышается за предстоящее пятилетие. Но при учете влияния этого прироста налоговых изъятий не следует забывать еще одного очень важного обстоятельства: нашей политики цен, запроектированной в плане.

Как известно, наличное соотношение цен промышленной и сельскохозяйственной продукции по сравнению с довоенным не вполне благоприятно для деревни. Но в течение пятилетия существующие в этой области “ножницы” могут быть полностью изжиты. Производительность индустриального труда у нас растет значительно быстрее, чем в сельском хозяйстве. И это позволяет снизить индустриальные цены за пять лет в большей степени, чем сельскохозяйственные. В сущности, в 1928/29 г. сельскохозяйственные цены даже несколько возросли против 1927/28 г. (на 5,5%) и хотя к 1932/33 г. они снова снижаются, примерно на 3%, уровень их все же останется на 2,4% выше 1927/28 г. Индустриальные же цены в рознице за пять лет будут снижены почти на 20%. В результате указанных смещений цен деревня будет продавать свои продукты несколько дороже прежнего, а покупать городские значительно дешевле. Общий выигрыш деревни за счет смещения цен в зависимости от роста ее товарообмена с городом поддается учету в следующих цифрах по отправному варианту:

Выигрыш (в млн. руб.)

Таким образом, в общем счете деревня с избытком возмещает себе на ценах все, что из нее извлекает государство в порядке налоговых и кредитных изъятий. Но по отдельным социальным группам и этот баланс выглядит весьма различно. Предпринимательская группа даже с учетом выигрыша на ценах все же отдает из своего бюджета свыше полутора миллиарда, а бедняки и середняки, наоборот, увеличивают свои ресурсы почти на два миллиарда. Однако, этот выигрыш на ценах — особого рода. Он не сопровождается никакими потерями в бюджете. И с этой точки зрения его вовсе не следует вводить в расчетный баланс между деревней и фиском, хотя при учете благосостояния деревни, измеряемого суммой достающихся ей потребительских благ, этот выигрыш несомненно подлежит учету. От снижения цен в меру снижения себестоимости, в сущности, никто ничего не теряет и все кое-что выигрывают. А если учесть еще, что в данном случае промышленные цены снижаются с отставанием на несколько процентов от себестоимости, то кое-какой выигрыш от этой операции получат не только рабочие и крестьяне, т. е. отдельные потребители, но и общая касса социалистического накопления.

Несколько иначе дело обстоит с ценами крестьянской продукции. Здесь ведь мы имеем дело не с падением, а даже с некоторым подъемом их, по крайней мере в отправном варианте. Однако, не следует забывать, что и здесь повышение хлебных цен, имевшее место с осени 1928 г., в достаточной степени обусловлено плановой установкой на экономическое стимулирование расширенного воспроизводства зерновых культур. Прежние цены недостаточно стимулировали этот крайне необходимый для нас процесс. Мы не имеем точных данных об издержках производства сельскохозяйственной продукции, но все имеющиеся данные определенно говорят за то, что прежние цены не гарантировали даже минимально необходимой рентабельности данного производства. А в таком случае, повышая хлебные цены, мы лишь в известной мере расплачиваемся с деревней за те позаимствования из ее продукции, к которым мы были вынуждены в труднейшие годы нашего хозяйственного развития.

С точки зрения необходимости достаточной стимуляции зернового хозяйства законен другой вопрос. Достаточно ли для этой цели то повышение хлебных цен, какое уже имело место осенью 1928 г. (+14%)? Лучшим ответом на этот вопрос будут те или иные успехи зернового хозяйства за ближайшую пару лет. Однако, не следует забывать, что если мы номинально в отправном варианте стабилизируем хлебные цены на уровне 114% от 1927/28 г., то реально, в связи со снижением индустриальных цен и повышением покупательной силы крестьянского рубля на 15%, мы получим повышение их к 1932/33 г. до 131% от уровня 1927/28 г. А это уже весьма ощутительный сдвиг в направлении к необходимому повышению рентабельности сельского хозяйства, в особенности, если одновременно учесть запроектированное повышение урожайности.

За счет этих сдвигов в ценах в связи с возрастанием производительных сил деревни и намечается вышеуказанный рост благосостояния сельского населения. Но даже при условии такого роста возможное привлечение деревни к участию в социалистическом накоплении страны, как было выше указано, ограничивается довольно скромными цифрами по сравнению с другими источниками.

В самом деле, суммируя главнейшие источники вложений в народное хозяйство по обобществленному сектору, мы получаем следующую картину:

Примечание к таблице:

¹ В прибылях госпромышленности учтены электростанции и сделана поправка в 10% на местную (не планируемую) промышленность. Лесной доход взят за вычетом эксплуатационных расходов на лесное хозяйство; в прочих рентных доходах учтена плата за недра, аренда, концессионные предприятия и проч.

В эту таблицу мы включили и амортизационные фонды, поскольку они используются для воспроизводства изнашиваемых частей основных фондов. К тому же, если учесть, что эти фонды в главной своей массе отнюдь не воспроизводят выбывшие за ветхостью и негодностью предприятия и их оборудование в прежнем их виде, а замещают их всегда новыми конструкциями, с учетом всех достижений технического прогресса, то станет ясно, что и они служат для реконструкции нашей технической базы не менее других источников. Именно имея в виду это действие технического прогресса, Маркс утверждал, что использование амортизационных фондов обеспечивает обычно даже не простое, а если рассматривать его в общественном масштабе, расширенное воспроизводство общественных благ[2]. Но, если даже брать только накопление в тесном смысле этого слова, т. е. без амортизации, то получим за пять лет весьма внушительный итог в 34‑39 млрд.

Из них не менее 24 млрд. падает на прибыль и ренту, получаемую советским государством по праву хозяина от национализированных предприятий, лесов и земель. Это — основной и решающий источник социалистического накопления. Его доля уже в 1927/28 г. достигала 55%, а через пять лет достигнет 73% общего итога.

На втором месте стоят налоговые ресурсы в той их части, в которой они извлекаются бюджетом сверх потребностей непроизводственной части расходного бюджета и потому могут быть обращены на финансирование народного хозяйства. Однако, налоги, даже с учетом их переложения, падают на все группы населения, в том числе и на пролетариат. Но все налоговое бремя, падающее на плечи пролетариата, советская власть возмещает с избытком увеличением заработной платы. И потому интерес самостоятельного источника для социалистического накопления могут представить только те налоги, которые притекают к нам от непролетарской части городского и сельского населения. Спрашивается, в какой же доле эта часть населения привлекается в качестве принудительных вкладчиков в наше социалистическое строительство?

Если исходить из общего итога налоговых изъятий для социалистического накопления за 5 лет в 5‑6 млрд. и допустить, что их уплатят разные группы населения в той же пропорции, в какой это имело место за последний отчетный год[3], то получим примерно следующее распределение: на городскую буржуазию и кулацкую группу деревни упало бы что-то около 640 млн. рублей, на прочее непролетарское население города и деревни — до 2.640 млн., а все остальное падает на пролетариат и само государство. Иными словами, доля частного непролетарского сектора в социалистическом строительстве не достигает и 10% общего итога плана.

Правда, в этот итог входят еще такие источники, как займы и эмиссия, но во-первых, и в размещении этих сумм первое место будет принадлежать, несомненно, пролетариату, а не буржуазии, а во-вторых, этого рода изъятия не принадлежат к числу безвозмездных, а изъятия по займам к тому же приносят нормальный доход. И если буржуазия будет покупать наши займы, то, конечно, только в меру того, насколько ей это покажется выгодным.

Обращаясь от накоплений к вложениям, мы получаем следующее их распределение в пределах обобществленного сектора:

Примечание к таблице:

¹ Вложения на индустриальное и транспортное жилстроительство выделены из соответствующих отраслей и показаны в общем итоге с городским строительством. Вложения в школьный, больничный фонд и пр. культурное строительство учтены особо (см. следующую таблицу).

В приведенный итог не входят те суммы, какие в порядке кредита направляются на финансирование индивидуального сектора крестьянского хозяйства, на контрактацию посевов и т. п. Но входят все затраты не только на новое строительство, но и на капитальный ремонт и реконструкцию действующих государственных и кооперативных предприятий. В оборотных фондах учтен только прирост товарных ценностей, без учета прироста кассы и тому подобных бумажных ценностей. Сопоставляя итог вложений с вышеуказанной суммой накоплений, мы видим, что намеченная программа социалистического строительства по отправному варианту вполне обеспечена реальными ресурсами. Вместе с тем, в нашем распоряжении имеются еще и некоторые резервы, которые в первую очередь будут обращены через кооперацию на кредитное финансирование индивидуального сельского хозяйства и на другие нужды.

В более благоприятных условиях оптимального варианта, разумеется, и сумма накоплений и общая программа вложений соответственно возрастают по меньшей мере на 15‑20%. Но покрытие вложений внутренними ресурсами без привлечения в некоторой сумме иностранных кредитов оказалось бы гораздо труднее. Мы, однако, не имеем в виду останавливаться более подробно на проблемах финансирования вообще и бюджетного равновесия в частности, так как это составляет особую вполне самостоятельную и очень большую тему.

Существенный интерес представляет вопрос о доле социалистического накопления в общем итоге накопления страны и о соотношении между накоплением и народным доходом в секториальном разрезе. Для этого сопоставления мы воспользуемся данными о динамике народного дохода и имущественных фондов страны в неизменных ценах. Основные фонды СССР по ориентировочному расчету, подлежащему еще дальнейшему уточнению, выразятся в следующих цифрах:

Как видим, доля социалистического сектора в основных фондах поднимается за 5 лет с половины до двух третей общего итога. В абсолютных цифрах накопление основных фондов по социалистическому сектору достигнет за пятилетие от 40 до 51 млрд. руб. (108‑138%), в то время как по частному оно едва достигнет 6‑7 млрд. (19‑20%). Но к накоплению основных фондов следует еще прибавить прирост товарно-материальных (оборотных) фондов. И тогда в итоге мы получим почти полную сумму народного имущества СССР и его динамику за предстоящее пятилетие.

Народное богатство СССР в млн. черв. руб. по неизменным ценам 1927/28 г.

Физический объем всех основных и оборотных фондов вырастает за пять лет с 82 до 140 млрд. руб., т. е. на 57,5 млрд., или 70%, а по оптимальному варианту еще больше — на 74 млрд., или на 90%. Масштаб обобществления в этой области виден уже из того, что доля частного сектора в народном богатстве падает за 5 лет с 47% до 30%. Народный доход по отношению к наличному имуществу страны составляет около 30%. Но интереснее всего сопоставить средний годовой прирост народного богатства, т. е. накопление с годовым доходом, за счет которого он накопляется.

В этом отношении мы получаем следующие показатели (в ценах 1927/28 г., среднее за 5 лет в млрд. руб.):

Итак в среднем по всему Союзу на ежегодное накопление по плану предполагается обратить около 32% народного дохода. И, стало быть, на нужды потребления будет обращено до 68%. Нужно сказать, что это — очень высокая норма накопления по сравнению с капиталистическими странами. Лишь Соединенные Штаты и Германия в лучшие свои годы к ней сколько-нибудь приближались. Но особенно характерен высокий процент накопления по социалистическому сектору (около 42% в год). Конечно, такой высокий темп возможен только потому, что здесь учтено не только внутреннее накопление за счет прибылей социалистического сектора, но и все те суммы, которые поступают в накопление этого сектора в порядке перераспределения народного дохода из других секторов, т. е. за счет налогов, займов и т. д. Но во всяком случае этот темп является наиболее характерным показателем тех сдвигов по линии обобществления народного хозяйства, какие обеспечиваются нашим перспективным планом.

Нужно, однако, заметить, что вышеприведенный темп накопления, благодаря игре индексов при переводе в неизменные цены, представляется нам несколько преувеличенным. Если выразить потребление и накопление народного дохода в червонной валюте каждого года, без всяких поправок на индексы, то получим такую картину:

Потребление и накопление народного дохода в млрд. руб. по ценам каждого года

Здесь процент накопления по отправному варианту в среднем за 5 лет не превышает 26, и лишь в оптимальном варианте поднимается до 31%. Однако, чрезвычайно показателен быстрый рост этого процента по обоим вариантам в течение всего пятилетия.

Это, конечно, свидетельствует о несомненной напряженности плана. Но в известной мере этот рост можно рассматривать и как прямое следствие быстрого роста обобществленного сектора хозяйства. По мере обобществления все большая доля прибавочного продукта страны попадает в сферу планового перераспределения. Это отражается и на повышении масштабов бюджетных операций, измеряемых в процентах от всего народного дохода, и на росте всего финплана в целом. А при таком общем росте, даже допуская значительный рост непроизводственного потребления, мы все же имеем возможность одновременно повышать не только абсолютный масштаб, но и долю накопления.

В приведенной таблице на первый взгляд может показаться, что повышенный рост доли накопления в оптимальном варианте достигается ценою снижения потребления населения. Однако, это не верно. В оптимальном варианте цены всех продуктов снижаются быстрее, чем в отправном. Поэтому, если выразить фонд потребления за 1932/33 г. в ценах 1927/28 г., то получим для отправного варианта по розничному индексу 35,5 млрд., а для оптимального 37,0 млрд., т. е значительно больше. Эти цифры обеспечивают повышение душевого прироста потребления за 5 лет по отправному варианту на 58 и по оптимальному на 66%. Конечно, не весь потребительский фонд обращается на покупку товаров, но приведенные показатели в достаточной степени иллюстрируют, что запроектированное в оптимальном варианте плана накопление отнюдь не угрожает нам реальным снижением уровня личного потребления трудящихся масс.

Примечания:

[1] “Тяжесть обложения в СССР”, М. 1929 г.

[2] “Такое воспроизводство в расширенном масштабе, — оговаривается однако Маркс, вытекает не из накопления — превращения прибавочной стоимости в капитал, а из обратного превращения стоимости, которая, ответвившись в денежной форме от тела основного капитала, превратилась в новый дополнительный или действующий с большей энергией основной капитал того же рода” (К. Маркс, “Капитал”, т. II, отд. 2. гл. 8. ГИЗ, 1923 г., стр. 144).

[3] См. “Тяжесть обложения в СССР”, М. 1929 г., стр. 42 и сл.