Запись беседы Временного Поверенного в Делах СССР в Турции с и. о. Министра Иностранных Дел Турции Сараджоглу. 17 мая 1937 г.

17 мая 1937 г.

1. Я спросил, что нового из Бухареста и Лондона. Сараджоглу ответил, что Арас ничего не сообщил о своих беседах в Бухаресте. Из Лондона же имеется телеграмма от Иненю, сообщающая о встречах с т. Литвиновым. Иненю имел с наркомом два свидания, длившихся каждое около трех часов. Читая по телеграмме, Сараджоглу сказал, что Иненю пишет, что оба собеседника констатировали неизменность советско-турецкой дружбы и что эта дружба является постоянным элементом в общих международных отношениях. Иненю подчеркивает положительный результат этой встречи.

2. Когда я высказал удовлетворение по поводу услышанного, Сараджоглу сказал, что он удивляется, как могли у нас думать, что Турция ведет италофильскую политику.

Я ответил, что едва ли у нас думали, что Турция коренным образом пересматривает свою политику. У нас не могло быть возражений против нормализации итало-турецких отношений, но сближение с Италией происходило в то время, когда Италия начала особенно агрессивно выступать против СССР.

У нас, далее, не могли не отдавать себе отчета в том, какие цели преследует Италия, стремясь к сближению с Балканскими странами. Совершенно очевидно, что она делала это для того, чтобы иметь возможность с большей свободой вести политику агрессии в западной части Средиземного моря. Таким образом, может быть против своей воли, но своей политикой сближения с Италией Турция объективно способствовала укреплению позиции держав-агрессоров. Отсюда и могло проистечь определение, что Турция поддерживает ось Берлин — Рим.

Сараджоглу стал доказывать, что, по существу, произошло только свидание в Милане, от которого Арас не мог отказаться, поскольку несколько раз в год он пользовался гостеприимством Италии, когда проезжал через ее территорию.

Я ответил, что, во-первых, не только свидание в Милане, имеется дальше турецкая активность в деле заключения итало-югославского пакта; во-вторых, следует учесть тон турецкой печати, превозносившей новую эру в итало-турецких отношениях; в-третьих, к этому следует добавить, что итальянская печать черт знает что писала о результатах миланского свидания. Итальянские комментарии подхватывались органами печати других стран, где создавалось впечатление, что Милан является поворотным пунктом турецкой политики.

Сараджоглу заметил, что в прошлом были также недоразумения, например недовольство поездкой т. Литвинова в Рим, но никогда это недовольство не находило своего отражения в печати. Я на это шутя ответил, что если газетные статьи способствовали прояснению положения, то можно только приветствовать эти статьи.

«Наконец, — сказал Сараджоглу, — турки имели также основание быть недовольными вами, а именно в период конференции в Монтрё, когда вы отказались поддержать тезис Турции о закрытии проливов, хотя в свое время именно этот тезис защищал Чичерин в Лозанне».

Я возразил, что у турок не могло быть никакого основания для недовольства. Наоборот, расхождение турецкой позиции с советской вызвало очень сильное впечатление в Москве.

Что же касается тезиса о закрытии проливов, то в период Лозанны он был правилен, ибо там угроза заключалась в намерении союзников проникать по собственному своему усмотрению в Черное море и выгоднее было закрыть совсем проливы, чем оставить их открытыми для тех и других. С тех пор положение изменилось, так как изменилось соотношение сил. Лозаннская конвенция оставила открытыми проливы для черноморских держав. Почему нужно было теперь закрывать проливы для стран Черного моря? Разве в этом была заинтересована Турция? Выдвинутый турецкой делегацией тезис одинакового режима для черноморских и нечерноморских держав мог иметь для Турции только тактическое значение и не вызван ее действительными интересами, между тем наши интересы он серьезно затрагивал. Почему же Турция предпочла выйти на конференцию с разногласием между нами в этом существенном вопросе? Мы оценили положение правильнее, чем Турция, что показывает проливная конвенция. Турецкая же делегация своей тактикой открывала возможность другим делегациям противодействовать осуществлению наших пожеланий. Само собой разумеется, заключил я, что факт занятия Турцией позиции, противоречащей нашим интересам и не продиктованной ее собственными, вызвал очень тяжелое впечатление.

Если бы не франко-советский пакт и не наше поведение по отношению к Англии во время итало-абиссинского конфликта, мы никогда бы не получили то, что имеем, защищался Сараджоглу. Именно потому, что Москва учитывала и эти факты, она правильно оценила обстановку, возразил я. Турция же ошибалась и, совершив ошибку, выступила против нас. Таким образом, за Монтрё не турки могут быть в претензии, а, наоборот, мы к туркам.

3. Я спросил Сараджоглу, как сейчас положение с проблемой [Александреттского] санджака. Министр ответил, что остаются еще открытыми вопросы о языке и о двух уездах. Я заметил, что, вероятно, соглашение было бы легче достигнуто, если бы французское правительство было уверено, что такое соглашение поведет к решительному улучшению франко-турецких отношений.

«Как же мы можем пойти на далеко идущее сближение с Францией, — воскликнул Сараджоглу, — когда у нее такая неопределенная политика. Сегодня она с одними, а завтра будет с другими. Франция по-прежнему мечтает о сближении с Италией, и на ее политику нельзя положиться».

В виде примера французской неискренности Сараджоглу указал, что, дав свое согласие на посылку смешанной комиссии для обследования вопроса о пограничных инцидентах, французское правительство сейчас заявляет, что проблема контрабанды не должна входить в круг вопросов, подлежащих ведению комиссии. Между тем, сказал Сараджоглу, все упирается в контрабанду, на почве которой и происходят пограничные инциденты.

Поверенный в Делах СССР

в Турции

Г. Залкинд