Запись беседы Полномочного Представителя СССР в Румынии с Министром Иностранных Дел Румынии Антонеску. 28 апреля 1937 г.

28 апреля 1937 г.

Сегодня за завтраком у француза Антонеску попросил меня заехать к нему к 7 часам вечера.

Как и в первый день приезда Бека, Антонеску отрицал, что Бек ставил себе какие-то специальные цели этой поездкой. «Видите ли, в Женеве обычно обо всех вопросах говоришь с кем-нибудь из коллег час-другой, а тут Бек три дня сидел — поневоле пришлось часто видеться и много разговаривать. Разумеется, говорили обо всем и помногу». Решений никаких принято не было ни по одному политическому вопросу, и такой задачи перед собой собеседники не ставили. По словам Антонеску, был обычный обзор международного положения.

Я обратил внимание Антонеску на необычный вид коммюнике, которое произвело впечатление всплывших во время бесед разногласий, помимо уже выявившегося в речах за обедом разногласия по вопросу об отношении к Лиге наций.

Антонеску заявил, что он в кабинете был за то, чтобы разногласие с Беком по этому вопросу выявить перед всем миром (NB: по моим сведениям, весь пассаж о Лиге наций, равно как и относящиеся к нему пассажи, был навязан Антонеску [со стороны] Татареску. — М. О.). «Всему миру известно, что у Польши и Румынии различное отношение к Лиге, и если бы это было замазано, это произвело бы впечатление неискренности либо Бека, либо моей. Румынское правительство не считает желательным подвергать сомнению искренность своей политики».

Что касается других вопросов, то разногласий не было или почти не было. Что касается Чехословакии, то, конечно, «никакого улучшения со стороны Польши еще не замечается», но «Бек, например, отмечал, что Прага сейчас ближе, чем когда бы то ни было, к соглашению с Берлином, в особенности если бы она стала чуть-чуть резонабельной».— «В чем должна, по мнению Бека, выразиться резонабельность Праги? В согласии на требование Германии денонсировать свои пакты с нами и французами или в отказе от требования прекращения берлинского вмешательства во внутричешские дела? В том и другом вместе?» Антонеску сказал, что Бек этого не уточнял, но тон его по отношению к Чехословакии несколько изменился.

Далее, говорит Антонеску, Бек и по отношению к Союзу дважды манифестировал дружественные отношения: 1) он заявил в беседе с королем и с ним, Антонеску, что Польша никогда не предоставит своей территории для нападения на Союз и никогда не нападет на Союз сама; 2) Бек приветствовал полностью желание румынского правительства урегулировать румыно-советские отношения. От меня первого, якобы сказал Бек, после этого вы получите теплейшую поздравительную телеграмму.

О попытке Бека посредничать между Будапештом и Бухарестом Антонеску умолчал (NB: по словам Маджару[1] и лица из МИД, близкого к Антонеску, мне известно, что такая попытка была Беком сделана и румыны потребовали отказа венгров от ревизионизма. — М.О.).

«Таким образом,— заканчивает Антонеску,— у нас с Беком здесь никаких разногласий не было, не считая разногласия по вопросу о Лиге наций. Это разногласие старо и всем известно. Отношение Бека к Лиге наций известно, известно также и то, что оно инспирировано Иденом, с которым Бек в отличных, чуть ли не в интимных отношениях; но это обстоятельство не имеет никакого значения: мы, Румыния, остаемся на своей старой позиции. И уверяю Вас, что напрасно вы так плохо относитесь к Беку».

Я спросил Антонеску, где причина того, что всякая поездка Бека вызывает припадок бешеного веселья у немцев и итальянцев и других им подобных и настороженность у чехов, французов и у нас, чего не бывает при поездках Дельбоса, Литвинова и др.

Антонеску от ответа на этот вопрос уклонялся. Беседа вообще не клеилась, Антонеску упорно не хотел ничего сказать. Тогда я поставил вопрос, делали, ли и чего добились румыны в своих попытках улучшить польско-чешские отношения. Антонеску сказал, что такие попытки в Бухаресте ими не делались, так как они натолкнулись бы на отказ. Однако надо потерпеть: признаки кое-какого просветления имеются.

Я тогда спросил Антонеску, как это бековское просветление увязывается с идеей Арцишевского[2] о возможности умиротворить Европу только через исчезновение Чехословакии как независимого государства? «Mais Beck n’y est pour rien! Que Arzichevsky n’est pas intelligent – c’est notoire! Beck n’y est pour rien!»[3] — несколько раз повторил Антонеску.

Было безнадежно тянуть у не желавшего говорить Антонеску, и, собираясь уходить, я спросил министра: «Значит, ничего интересного в Ваших беседах с Беком не было?»

Тогда Антонеску сказал, что решен был обмен визитами глав государств, однако еще нет решения, кто поедет первый. «У меня создалось впечатление,— сказал Антонеску,— что первым в конце мая приедет Мосьцицкий».

Я поблагодарил и собирался уходить.

«Attendez, je veux vous faire une declarations pour Monsieur Litvinoff»[4]. Вы интересовались, ведем ли мы переговоры с итальянцами. Как я Вам сказал, никаких переговоров мы не вели и не ведем. Я повторяю, кроме обмена декларациями о наличии bonnes intentions[5] по отношению друг к другу, ничего не было: Чиано сделал в Белграде такое заявление румынскому посланнику в Белграде, а Уго Сола[6] мне в Бухаресте. Я поручил Лугошиану[7] сделать такое же заявление Чиано в Риме. Все. Прошу Вас это передать Литвинову. Передайте также следующее. Я сегодня заявил Уго Сола, что мы ни за что не пойдем на установление взаимозависимости между румыно-итальянскими отношениями и отношениями венгерско-румынскими, как бы румыны ни хотели улучшить отношения с Римом. Передайте Литвинову также и то, что, если бы начались переговоры, я буду держать в курсе Париж, Лондон и Москву. Мы и не могли бы, если бы и захотели, пойти на переговоры с Венгрией одни после решений белградской конференции: либо все трое, всей Малой Антантой, либо ни один».

Я усомнился в лояльном выполнении этого обязательства Стоядиновичем.

«Mais, il a signe! Il a signe!»[8] — и тут же показал мне тексты решений. Я обратил внимание Антонеску, что из текстов вытекает, что обязательство членов Малой Антанты не договариваться сепаратно с Венгрией относится только к тому случаю, если Венгрия взамен потребует согласия на отмену военных статей Трианонского договора, а эти решения никак не могут помешать Югославии подписать с Венгрией пакт типа болгарского и даже итальянского.

Антонеску ограничился заявлением, что одной и той же глупости два раза не делают и что он получил на днях телеграмму из Будапешта от своего посланника, что в беседе с ним Канья очень резко отозвался о сербах.

Я спросил Антонеску, как обстоит дело с четверным Средиземноморским пактом.

Антонеску сказал, что это идея Араса, что возится он с этой идеей исключительно для того, чтобы ущемить французов, что отношения Анкара — Париж достигли большого напряжения благодаря затруднениям в проведении в жизнь решений, принятых по вопросу о санджаке, что Анкара угрожает применением военной силы, как он слышал. Антонеску не считает серьезным это предприятие, а рассматривает его только как средство давления на Францию.

Антонеску спросил меня, не знаю ли я чего-нибудь о Черноморском пакте. Арас якобы, говоря об этом пакте с ним в Анкаре, ссылался на разговор с Титусом[9], но, так как Титус имел привычку хранить у себя и возить с собой все архивы, в МИД, следовательно, никаких следов об этом не осталось. Со слов Араса Антонеску сообщил, что Болгария не встречает возражений к вхождению в этот пакт. Антонеску, с намерением меня ущемить, ехидно спрашивает, не знаю ли я чего-либо по этому поводу, учитывая, что Титулеску мне рассказывал все и секретов имел от меня гораздо меньше, чем от своих коллег по кабинету. Я сказал ему, что от министра Титулеску я ничего об этом не слышал, слышал впервые от него же, Антонеску, накануне его отъезда в Анкару, слышал, затем, что Арас запрашивал мнение Лондона по этому вопросу.

Антонеску продолжает: «Видите ли, я не хочу окольными путями получить пакт с вами. Я считаю, что настало время нам урегулировать бессарабскую проблему и одновременно наши отношения. Нужно,— говорит Антонеску, — чтобы Вы (я. — М.О.) подумали над этим, чтобы г. Литвинов об этом подумал. Надо нам урегулировать наши отношения так, чтобы ни у вас, ни у нас не было больше экивоков. Смотрите, вот итальянцы признали все югославские границы, мало того, отказались от поддержки хорватов, отказались финансировать албанское фортификационное и дорожно-стратегическое строительство за пакт о дружбе и ненападении». Расхваливая этот «товар», Антонеску заканчивает: «Что Вы думаете о таком пакте? Что думает Литвинов о таком пакте?»

Я выразил сомнение, думает ли Литвинов о таком пакте, а что касается меня, мое мнение таково, что ни нам, ни румынам такой пакт не нужен и вреден. Те дипломатические акты, которые регулируют наши отношения сейчас, а именно: пакт об определении агрессии, обмен письмами о возобновлении отношений, Пакт Лиги наций, при отношении наших стран к Пакту Лиги, при нашей обоюдной верности принятым обязательствам, — это все гораздо больше, чем пакт, подобный итало-югославскому. Мое мнение, говорю я, таково, что заключение такого пакта между нами в 1932 г. было бы шагом вперед в наших отношениях и вкладом в дело мира, в 1937 же году это обозначало бы шаг назад и обрадовало бы только немцев, поляков и всех врагов коллективной безопасности.

Антонеску со мной не согласился и продолжал возносить итало-югославский пакт. Потом спросил: «Почему же за этот пакт итальянцы и границы признали, и то, и другое, и третье?» — и сам же ответил: «Потому что вы договоры подписываете, чтобы их выполнять, а итальянцы и югославы — для того, чтобы выиграть время».

Я против этого определения возражать не стал. Антонеску продолжал меня тормошить вопросом: чего же мы хотим? Я сказал Антонеску, что мы ничего не хотим, что все время «хотели» румыны: по инициативе румынского кабинета и с ведома всех членов правительства Титулеску завел с нами разговоры о пакте взаимопомощи. Переговоры эти оборвались с уходом Титулеску. По своей собственной инициативе Татареску заявил о своем желании заключить с нами такой же пакт[10]... Антонеску меня прерывает: «J’en sais rien!»[11] Я отвечаю: «Moi, j’en sais!»[12]— и продолжаю: «И если бы румыны предложили нам возобновить переговоры, прерванные уходом Титулеску, или начать заново переговоры согласно заявлению Татареску, мы бы приняли это предложение к добросовестному изучению в духе максимальной благожелательности».

Антонеску спросил меня снова, не известно ли мне, о чем Литвинов договорился с Титулеску по вопросу о Бессарабии? Вообще, можно ли видеть какие-нибудь тексты или формулы этих переговоров, хотя бы проектов, хотя бы и непарафированные.

Я сказал, что о существовании текстов или формул не знаю. Антонеску мне тогда сказал, что после первой встречи в сентябре с Литвиновым у него осталось впечатление, что тексты какие-то имеются. Он просит запросить Литвинова. Беседу Антонеску закончил заявлением, что мы к этому вопросу вернемся здесь и что он в конце мая будет говорить по этому вопросу с Литвиновым.

Беседа на этом закончилась в 8 час. 45 мин. и продолжалась полтора часа.

М. Островский