Из речи т. Кагановича. 25 февраля 1937 года
Молотов. Слово имеет т. Каганович. [Печатается по тексту неправленой стенограммы. — Ред.]
Каганович.
Товарищи, хотя после прошлого пленума ЦК партии прошло уже около двух месяцев, Бухарин и Рыков оказались бессильными привести на этом пленуме сколько-нибудь серьезные доводы в свою защиту. Опять повторялись голые отрицания, голые заявления о том, что верьте нам, или же попытки вылавливать те или иные случайные формальные противоречия для того, чтобы на этом строить свою защиту. Вместо того, чтобы прийти к пленуму, если ты думаешь, что ты прав, что ты невиновен, прийти к пленуму и выложить прежде всего факты своей положительной деятельности и факты своей положительной принципиальной политической линии, как они выглядели в жизни на протяжении всего периода борьбы. Это самый убедительный довод. Вместо этого они повторяют: я не я, и лошадь не моя. И это не случайно.
Не случайно потому, что у них ничего положительного нет, а есть только отрицательные факты их деятельности, которые целиком подтверждают показания всех их бывших единомышленников, которые все, как один, свидетельствуют, что Бухарин, Рыков и Томский, начиная с 1928 г., с момента оформления правой оппозиции, до 1936 г. представляли собой руководящий центр фактически новой нелегальной партии, партии контрреволюционной, которая блокировалась с другими контрреволюционными организациями, которая имела свою платформу и видоизменяла и приспосабливала эту платформу к различным нуждам того или иного периода.
Но прежде чем перейти к этому основному вопросу, а мне кажется, что он основной вопрос, вопрос о платформе, и вопросу о том, как они практически боролись за эту свою платформу, — я хочу остановиться на двух заявлениях, которые сделал т. Бухарин, приводя их как главные доводы своей защиты. Это противоречия в показаниях Сокольникова и противоречия в показаниях Куликова.
Тов. Бухарин говорит, что на процессе Сокольников заявил, что правые только поддерживали контакт, тогда как на очной ставке он говорит, что правые потом вступили в блок, в центр блока. Я спрашивал т. Вышинского и смотрел стенографический отчет процесса. В стенографическом отчете процесса речь идет о 1932 годе. И действительно, в протоколе очной ставки есть заявление Сокольникова о том, что в 1932 г. была попытка создания блока с вхождением правых в единый центр. Правые тогда согласились только на контакт и отказались от вхождения в этот единый центр. Но в 1935 г. он же от имени нового центра вел переговоры с Томским, и Томский, вначале сказав, что он не может сам дать ответ, потом через некоторое время от имени Рыкова и Бухарина дал согласие на вхождение в центр. Это имеется в протоколе очной ставки и в протоколах показаний Сокольникова.
На суде не было надобности допрашивать о 1935 годе Сокольникова, потому что Сокольников об участии Бухарина и Рыкова судил по заявлению Томского, тогда как на суде были и Пятаков и Радек, которые непосредственно были связаны с Бухариным. Естественно, что т. Вышинский спрашивал уже о 1935 годе Радека, а не Сокольникова. Так что, как видите, здесь никакого противоречия не имеется. Протокол допроса Сокольникова до процесса говорит то же самое, что Сокольников подтвердил на допросе, то, что он показал на очной ставке.
Противоречия у Куликова. Бухарин утверждает, что в показаниях Куликов указывает, что он имел намерение совершить террористический акт на Сталина, а будто бы на очной ставке говорит о террористическом акте на Кагановича. Это неверно. Есть документ об очной ставке. На очной ставке Куликов показывает: «Через пару дней я вновь пошел к Угланову... (Читает.)... возле сада». Между прочим, эта привычка встречаться на улицах она по ряду протоколов проходит у т. Бухарина... (Голоса с мест. Правильно.) и с Астровым и с другими. «Я рассказывал Николаю Ивановичу о своих... (Читает.) Николай Иванович осыпал меня упреками, он упрекал меня, что медлим... а есть у вас твердые кадры?» Потом, на очной ставке, Николай Иванович подтвердил то, что он спрашивал Куликова относительно кадров... (Читает.) «Его надо убрать». «Так это было, Николай Иванович?» — спрашивает он, обращаясь в упор к Николаю Ивановичу. И Николай Иванович, который обычно на очных ставках, как здесь правильно говорил т. Сталин, очень резко отзывался на показания троцкистов, ругал их, здесь не отрицает в то время, когда Куликов прямо обращается к нему. Не отрицает Бухарин, а отвечает: «Я обо всем скажу». Разве это не есть подтверждение показаний Куликова? (Голоса с мест. Конечно.)
Я спросил Куликова — ты был у меня в 1932 г. и каялся тогда, значит ты тогда уже двурушничал? «Да, двурушничал, также двурушничал даже и по отношению к тебе» — говорит Куликов. Ворошилов в это время спрашивает у него — а за что вы хотели убить Кагановича? Куликов: «Так же как и Сталина для того, чтобы обезглавить руководство». Что же остается? Как видите, и в протоколе и на очной ставке подтверждается то же самое. Никаких противоречий в показаниях Куликова нет, как говорит Бухарин, что в протоколе он хотел совершить террористический над Сталиным, а на очной ставке только над Кагановичем. Я мог бы прочитать еще несколько мест, где Куликов неоднократно подтверждает свои беседы с Бухариным. Бухарин и сам пытается признать некоторые из них как свою ошибку. Вот что он говорит ... (Читает.)... «и верю в то, что он сейчас говорит». (Микоян. Это говорит Бухарин?) Да, после очной ставки. «Но я категорически протестую»... (Читает.)
Между прочим, что касается «помышлений» и прочего, я хочу вам напомнить, что еще на первом процессе по поводу убийства т. Кирова Каменев говорил то же самое. Это его точное выражение: «Ни помышлением, ни действием, ничем я сам неприкосновенен к этому делу». Вот и Бухарин также говорит: «Ни помышлением, ни действием я не виновен». И дальше: «Я могу только попытаться объяснить, каким образом могло сложиться такое мнение, каким образом Куликов мог подумать о такой вещи».
Микоян спрашивает: «Ты отрицаешь свидание у Александровского сада?» — «Я объясняю это таким образом... (Читает.) и не ощущал этого». Значит, с одной стороны, Бухарин, когда его здесь спрашивали: «Вы знали о том, что в 32 году какие-то острые настроения были у углановской группы», он ответил: «Да, я знал, но под этими острыми настроениями я понимал развертывание движения». «Вы не понимали под острыми настроениями террор?» «Нет, террора не понимал». Значит, с одной стороны, в 1932 г. он идет к Угланову, заявляя, что не надо принимать острых действий, заявляет, что под острыми действиями он имел в виду вообще развертывание движения, а с другой стороны, когда он приперт Куликовым на очной ставке, он прямым образом говорит: «Я могу только попытаться объяснить» и объясняет тем, что они раздвоенно работали, что мы директив не давали, а в углановской группе могли быть террористические настроения. Тов. Сталин бросил реплику: «Ловко сделано», и действительно ловко сделано. Мы, дескать, центр, в стороне, а когда попались, то мы не виноваты, а виноват стрелочник. Ну, это не совсем стрелочник, но, во всяком случае, те, которые должны были действовать.
Ворошилов спрашивает: «Как могли появиться такие настроения у Куликова, которые ты признаешь?» Бухарин вместо ответа по существу: «Я даю абсолютно честное слово, что мне и в голову не приходила идея относительно террора». Разве это серьезный ответ на вопрос? «Я действительно встретил Куликова в 1932 г. в переулке, где жил Угланов... Он взял меня под руку... (Читает.) и действительно это история... я даже плакал». (Голоса с мест. Почему плакал?) Какая история, неизвестно, почему плакал, неизвестно. «Я развел руками и говорю: что делать? Он говорит, ничего, нужно действовать. Это Куликов ему говорит. Я читал, спрашивал, где же у вас крепкие люди. Мы никогда не произносили слова «террор». (Голоса с мест. А убить, убрать.) Да, да. Так вот о крепких людях я читал, говорил. Значит, первое — встретились в 1932 г., Куликов требует действия, он переживает эту историю, плачет, а потом спрашивает, где же твердые люди. (Лозовский. Плачет потому, что нет твердых людей.) Не в этом дело, т. Лозовский. Иудушки часто могут и плакать. (Голос с места. Это у Щедрина хорошо.) Неизвестно, что он тут переживает, переживает ли он, смакует ли он результаты действия, переживает ли то, что тут трудно решиться на что-нибудь, потому что это опасно, во всяком случае, Куликов требует от него действия. На одной странице он признает, что у углановской группы были намерения более острые, они были раздвоены. Куликов требует действия, он спрашивает, где у вас твердые люди. (Бухарин. Вы перепутали.) Он сознательно запутывает узелки, чтобы мы не разобрались, но для нас ясно, что Куликов требовал действия, террора, а он благословил.
Дальше Ежов спрашивает Бухарина: «В 1932 г. ты счел возможным вести с Куликовым разговор...» (Читает.) Бухарин отвечает: «Я тогда еще вел борьбу с партией». Я читаю это по стенограмме, это было в 1932 году. Так вот, он говорит, что в 1932 г. он вел борьбу с партией. С одной стороны, человек заявляет... (Бухарин. Вы читаете по неправленой стенограмме. Нужно же стенограмму выправить, тогда ею пользоваться.) Мы могли бы даже цитировать и на память, потому что такие очные ставки редко бывают. И мы пошли на эту очную ставку не для того, чтобы лицезреть вас, а для того, чтобы убедиться. Вы не думайте, что у членов Политбюро нет другого дела, как ходить на очные ставки. Так вот он говорит: «Я тогда еще вел борьбу с партией». Его спрашивает Орджоникидзе: «Это было в 1932 году. Некоторые вещи ты здорово помнишь»... (Читает.) Бухарин и тут увиливает... (Приводит цитату.) Ясно, что он на вас нажимал, а вы дали ему согласие. Вот то, что Куликов на очной ставке показал и что я кратко цитирую.
Из этого вы видите, товарищи, что заявление Бухарина, поиски им каких-то противоречий здесь рассыпаются, как карточный домик, от его заявления ничего не остается. И вот получается, вместо того, чтобы здесь, на пленуме, Бухарину отвечать по существу относительно разговора в 1932 г., вместо того, чтобы здесь, на пленуме, ясно и связно рассказать, что ты говорил в 1932 г. Угланову, о чем шла беседа, что ты говорил Куликову, о чем шла беседа, какую борьбу с партией ты вел в 1932 г., — все эти очень серьезные вопросы Бухарин обходит, ни на один не дает ответа. Он вместо этого пытается выхватывать одно мнимое противоречие и преподнести его здесь, как довод в свою защиту, думая, что это представляет что-нибудь серьезное.
И так они поступают со всеми показаниями. Ведь, собственно говоря, Бухарин и Рыков в своих записках и в своих речах не дали ответа по существу, какое у них было направление, какая у них была линия в 1932, 1933 и последующие годы, они ни слова не сказали о том, что они думали о партийной политике, как они спорили и боролись с теми, кто эту партийную политику и практику оспаривал. Они ничего также не сказали о том, как под их крылышком вырастали все эти птенцы-преступники, которые хотели нанести удар в спину партии, в спину рабочего класса. По существу они ни о чем из всего этого ничего не говорили. Они заняли одну позицию — позицию опорочивания всех показаний. Все показания неправильны: Бухарин отрицает показания Астрова, показания Слепкова, Айхенвальда, показания Зайцева, Угланова, Куликова, — всех его учеников и всей так называемой московской группы. Вы заметьте, что ни один из этих учеников не остался в рядах партии. Это также не случайно. (Микоян. Такой учитель.) Именно такой учитель. (Голос с места. Каков поп, таков приход.)
И вот Рыков отрицает показания всей своей группы. Я еще коснусь самой главной группы Рыкова — Смирнов, Эйсмонт, Толмачев. Он отрицает показания Нестерова, заявляет, что он сумасшедший, отрицает показания Радина, отрицает показания Артеменко, которая была ему верна — это мы знаем, он отрицает, наконец, показания Шмидта. Ну, знаете, вы можете сказать, что Астров, Слепков и другие молодые, хотя они уж не такие молодые... (Голоса с мест. По 40 лет им.) ну, допустим, я потом об этом скажу, но отрицать показания Шмидта, Угланова... Вы что же, хотите перед пленумом изобразить Шмидта и Угланова такими, знаете, проходимцами, которые даже будучи пойманными и давая показания будут лгать на вас и на себя. Они мерзавцы и не нам их под защиту брать. Мерзавцы, подлецы, люди, которые состоя в ЦК, боролись против ЦК, люди, которые, состоя в партии, боролись против партии, но все-таки этих людей мы знаем, они ведь были близкими вам людьми. Люди все серьезные. Шмидт ведь все-таки бывший заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, бывший народный комиссар, член вашего центра Угланов все-таки столп ваш, ведь вы когда зачинали правую оппозицию, у вас расчет был на то. что Московская организация за вами. Вы, конечно, ошиблись. (Постышев. Да, да, так же, как Зиновьев в ленинградцах.) За вами была небольшая группка оторвавшихся от партийной массы, но ведь вы на это рассчитывали, и сейчас они нагло все отрицают.
На первый взгляд это выглядит довольно просто, ну, люди защищаются, Бухарин и Рыков апеллируют к нашему человеческому пониманию — поймите вы по-человечески, в каком мы положении и прочее и прочее, но на самом деле, товарищи, это есть, — и я здесь хочу на этом именно остановиться, — это есть новый маневр врага... (Голоса с мест. Правильно.) Попытка опорочить все показания, попытка опорочить показания десятков людей, которые в разных местах, по-разному допрашиваемые, показывают одно и то же. В основном, конечно, у них могут быть отдельные недомолвки, отдельные противоречия, но основное направление состоит в том, что все показывают, что центр занял террористическую позицию, что центр в 1932 г. руководил составлением рютинской платформы. Это все показывают, что центр заключил вначале соглашение о контакте и взаимной информации с троцкистами и зиновьевцами, а потом вступил в блок, что центр воспитывал своих людей на двурушничестве, — это же сплошь все показывают.
Я должен сказать, что вот Астров на нас всех — членов Политбюро — произвел очень сильное впечатление. Это очень способный, очень разумный человек, уж про него никак не скажешь, что он, как Рыков заявил про Нестерова, что он сумасшедший. Это человек, который, по нашему мнению, искренний, который почувствовал всю ту пропасть, в которую они скатились, и в его показаниях и при очной ставке чувствовалось его негодование, его возмущение Бухариным, который их воспитал, который их толкнул в эту пропасть и который сам старается их же теперь опорочить, заявляя, что «вы врете и клевещете на нас», обзывая их клеветниками. Ведь не кто иной, как Астров, показал, что еще в 1929 г., — ведь вы прочтите и вы увидите здесь самого Бухарина. Вот он показывает. «Весной 1929 г. Слепков рассказал мне, что в этот день утром, когда он мне рассказывал, к нему прибежал Бухарин, при этом он прибавил: ты знаешь Бухарина, когда ему что-нибудь загорится, когда возникнет новая идея, ему не терпится поделиться этой идеей. Я спросил, в чем дело... (Читает.) Теперь я вижу, что эта мысль упорно преследует Бухарина».
Это было в 1929 г., а в 1931 и 1932 г. Бухарин уже прямым образом дает директивы Астрову и другим. Надо, говорит, убрать Сталина, надо убить Сталина. (Бухарин. Абсолютная ложь, стопроцентная клевета.) Мы это слышали уже не раз. (Бухарин. И я еще буду повторять, еще.) Пожалуйста, на то и пленум, чтобы слушать и вас и нас. Мы должны разобраться по существу дела. Одним голым опровержением вы не убедите никого. Надо убедить фактами. Мы убеждаем фактами, а у вас фактов никаких нет. (Голос с места. Кроме клеветы.) В 1930 г. было совещание у Слепкова на даче в Покровском-Стрешневе, где был Бухарин и где Бухарин учил своих людей, как двурушничать, давал перспективы. Он говорил: «Весна 1930 г., в которую будет проводиться третья по счету хлебозаготовительная кампания, будет для сталинского партийного руководства самой грозной». Он говорил, что до сих пор хлеб брали у крестьян, а теперь эти крестьяне организованы в колхозы.
Видите, типичная эсеровская постановка вопроса об использовании колхозов против советской власти. Можно возмущаться сколько угодно, выступать и говорить, что вы не хотели заключать блок с эсерами, но идеологически, по платформе вы были с ними воедино. «Задача организации правых сплотить свои кадры и подготовиться к тому моменту, когда придется... (Читает.) С другой стороны, он говорил, что облегчал информации доступ к руководящим постам». Вот вам — облегчало информацию пребывание в Центральном Комитете. Астров говорит, что это облегчало информацию, и эту тактику двурушничества продолжали те, будучи в партии, а Бухарин и Рыков, будучи в Центральном Комитете, приходя на Политбюро ЦК. Откуда Каменев и Зиновьев знали новости партийной жизни? Вы, сидя на Политбюро как кандидаты в члены ЦК были информаторами Зиновьева и Каменева, информаторами троцкистов. (Постышев. Предателями.) Астров далее показывает, что он имел встречу с Бухариным в 1932 г. после ареста Слепкова. «Я рассказал Бухарину все, что мне было известно об обстоятельствах ареста... (Читает.)я принял это как директиву центра организации».
Таким образом, вы видите, что в 1929 г. говорится якобы завуалированно, а на деле тоже директива прямая. А в 1931–32 гг. несомненно уже дается прямая директива. Я уже не говорю о дальнейших показаниях, о 1933 годе, о Радеке, о Пятакове, о Сосновском. Они их отрицают. Но мы же должны брать вещи политически. А если политически, то какая разница, если вы у себя в правой организации взяли курс на террор, на восстание, почему вам в самом деле не увеличить свои силы, чтобы увеличить свои шансы. Почему вам, в самом деле, не сблокироваться с ними, почему вам здесь не пойти одной шеренгой? Логика здесь полная и абсолютная. И показания тут имеют под собой серьезную почву. Возьмите показания Шмидта, очную ставку. Это наиболее серьезно. Все они очень серьезны, все показания серьезные. Это не одно показание случайное, одно случайное показание, которое говорит о человеке. Партия должна разбирать любое показание, хотя бы одно показание. А здесь мы имеем дело с десятками, а в особенности показания Шмидта.
Шмидт показал, что террористические настроения начались еще в 1930 году.
Уже не только Нестеров, не только Радин, не только Артеменко, которая между прочим показывает, эта Артеменко, черт бы ее драл, что она и некоторые с ней организовали тут наблюдение за правительственными машинами. Так что это не простая, знаете ли, болтовня правых, показания Артеменко, Нестерова, Радина, болтовня о терроре. Нет, здесь была организация. Но вот Шмидт, куда вы уйдете от показаний Шмидта, Угланова, Куликова? Куда вы уйдете? Куда вы можете уйти от этих показаний, где люди прямо в глаза Рыкову говорят: да, ты дал нам такую-то директиву. Вы центр, Бухарин, Рыков и Томский, имели террористическую установку. И Рыков, вы думаете, в очной ставке Рыков мог чем-нибудь парировать? Читайте очную ставку. Единственный вопрос, который он задает: я был на этом совещании? Ему Шмидт отвечает: да, ты был на этом совещании. В другой раз, когда Шмидт показывает об обсуждении рютинской платформы, он спрашивает: «Я был на этом совещании?» — Шмидт отвечает: «Да, ты был». Он как будто отрицает, но когда Шмидт начинает излагать, так он вскакивает и говорит: «Я ведь ее...» (Сталин. Кого?) рютинскую платформу «обозвал медведевской платформой». Значит, с одной стороны, задает вопрос как будто он не был на этом совещании, а с другой стороны, признает, что эту платформу он обсуждал, участвовал в обсуждении.
Вам некуда уйти от этих показаний. Это ваши дела, это ваши люди, вы их воспитали, вы их подготовили, вы их направляли, вы их политически воспитывали, а теперь вы хотите отделаться разговорами о том, что, видите ли, обижены. Цетлин обижен, самый близкий человек Бухарина. Бухарин говорит, что Нестеров сумасшедший, Шмидта уже неизвестно как можно определить. Все показания вы отрицаете.
Между прочим насчет этих обиженных тут необходимо сказать, вот записка т. Бухарина к т. Серго. Он тут самую гнусную циническую черту свою показал и спекулирует именем Серго. Вся партия еще оплакивает Серго. Серго хоронили, весь народ переживает траур, а он в это время видит корыстный путь, сразу ставит на службу свою подлую провокаторскую агентуру. Он ссылается на имя Серго — имя умершего нашего товарища. Не случайно, он этим хочет как бы показать свою близость к товарищу Серго. Все мы знаем, можем посмотреть десятки стенограмм, с какой остротой Серго разбивал. Я вчера только читал стенограмму — дело Эйсмонта и Смирнова — и из этой стенограммы видно, как Серго выступал тогда против вас, он тогда говорил, что дело Эйсмонта и Смирнова это дело очень серьезное, очень важное дело — террор. Имейте в виду, мы вас не пощадим. И вы сейчас спекулируете именем Серго. Хотя бы вы постыдились здесь своего цинизма. И вот он пишет т. Серго записку: «Дорогой Серго, разреши мне смыться на несколько дней»... (Читает. Сталин. Когда это было?) Это должно быть было в 1932 году. Тут нет даты. (Голос с места. Позже.) В 1933 г., в конце 1933 года. (Бухарин. Цетлин был арестован в конце 1933 года.) Летом это было дело. Видите ли, как Бухарин защищал Цетлина.
По какому же поводу Цетлин обижается? Цетлина в этом деле вы же защищали. (Бухарин. Цетлин меня упрекал, что я не защищал его.) Вы с Цетлиным жили вместе, ели вместе, спали вместе, преданнейший ваш друг, преданнейший человек безусловно. Какие основания есть у Цетлина обижаться? Цетлина после этого освободили. Значит, Цетлин мог рассчитывать на то, что ваша помощь и ваше ходатайство помогли его освободить. Какие же есть основания у Цетлина быть обиженным на вас? Зачем вы объявляете его обиженным, для того, чтобы опорочить его показания? (Бухарин. Потому что я это могу вам доказать, как дважды два четыре.)
Есть другой факт. Вот группа арестованных, работников Академии наук. Между прочим на этой работе Академии наук Бухарин мог бы себя показать как человек, который там действительно поднимал беспартийных ученых за партию. Он себя не показал. (Бухарин. А Павлов?) Павлов? Мы можем разобрать, что там с Павловым было, не в этом дело. Так вот, там арестовали целую группу людей, оказавшихся злостными зиновьевцами, террористами, группу людей, которая оказалась той самой группой, которая объединялась и Бухариным, и Зиновьевым. Они лично крайне сочувствовали Бухарину, любили его, всячески его поддерживали, всячески восхваляли и одновременно состояли в зиновьевско-троцкистской организации. Бухарин эту группу людей защищал всячески, когда они были на свободе, он их собрал в этом институте, в академии, он их воспитывал, когда эта школка была разгромлена. (Сталин. И Марецкий был.) И Марецкий был в роли заместителя. Эту школу № 2 он легальным образом воспитывал, Бухарин ее поддерживал, сюда входили: Седых, Кошелев, Бусыгин, Васильев, Бибиков, Тинянский.
Бухарин прислал письмо к Кржижановскому — вице-президенту Академии наук, Горбунову академику. Разрешите это письмо зачитать. (Голоса с мест. Просим. Каганович зачитывает письмо.) Как видите, этот термин, «трусливый», он употребляет направо и налево. Если нужно будет, то из Академии наук смогут рассказать об этом конфликте. Мне же важен этот прецедент с точки зрения такой: вот Бусыгин, которого Бухарин защищал, говорил ряду товарищей, что он хороший человек, замечательный товарищ и вот этот Бусыгин показывает, что Бухарин с ним вел антисоветские разговоры, что Бухарин был в курсе их настроений террористических. (Бухарин. Ничего подобного не было.) Карев — это заядлый троцкист. Ведь вы же знали об этом, в вашем присутствии Карев показывает, что вели разговоры относительно неправильной политики партии, ругали ЦК, дискредитировали всеми способами руководство партии, а вы где были? Чем вы объясняете показания этих людей, ваших бывших учеников?
Вот показания человека, который был у нас в редакции, академик Лукницкий. (Бухарин. В какой редакции? Микоян. Вы знаете, в какой редакции.) Это в «Известиях». (Бухарин. Он никогда не был в «Известиях», он со мной в Академии наук был. Голос с места. Он сам знает, где он был, пускай расскажет.) Вот Лукницкий показывает, что «с Бухариным у меня происходила беседа в феврале или апреле 36 г. в его служебном кабинете в Москве, на Пушкинской площади в редакции «Известий», в этой беседе Бухарин резко критиковал партийное руководство и в особенности т. Сталина». (Бухарин. Господи, боже мой. Он принес свою книжку, больше ничего не было. Молотов. Вы потом расскажете об этом.) Это же ведь люди, не связанные с вашей школкой, совершенно с другой стороны, они это все показывают. Вы же ведь сами на очной ставке показали, что с Сосновским вели разговоры о трудностях обстановки, о том, что вас клюют, о том, что вас травят. (Бухарин. «Травят» я не говорил, а что клюют — говорил.) Клюют или травят это одно и то же. С разных сторон люди, у которых с вами отношения были отличные, замечательные, показывают, что с одним вы говорили с жалобами на политику ЦК, с другими говорили и давали прямые директивы о терроре, а вы теперь приходите и хотите изобразить дело так, что все на вас клевещут. Этим вы хотите нас убедить?
Товарищи, я считаю, что эти заявления, выступления Рыкова и Бухарина, которые здесь упорно доказывают, что на них все клевещут, что они чисты... (Шкирятов. Они самые клеветники из всех.) что это есть новая тактика. Имейте в виду, что и Пятаков, и Каменев, и Зиновьев, и Лифшиц и все другие, которых мы судили, они фактически показывали то, что было уже провалено. (Шкирятов. То, что было уже раскрыто.) Раскрывали то, что уже нельзя было отстоять, они унесли с собой в их паршивую могилу очень многие секреты. (Голоса с мест. Правильно, верно.) Ведь не случайно, сейчас, после того, как мы их расстреляли, обнаруживается, что Каменев унес с собой в могилу свои тайны шпионажа, свои тайны переговоров с иностранными державами, свои связи с разведчиками. Зиновьев то же самое. Пятаков унес с собой в могилу много тайн и людей. Лифшиц — этот мерзавец, о котором я буду докладывать особо — он унес с собой, не раскрыл еще очень многое на транспорте, и поэтому, после того, как мы их расстреляли, устраиваются диверсии и крушения на транспорте, но у них была тактика такая — показывать то, что уже было раскрыто. Теперь видно, что эти показания их не спасали и не спасли. Мы их расстреляли.
Теперь Бухарин и Рыков прибегают к другой тактике, враждебной тактике: отрицают сплошь все, подрывают показания и в то время, когда английский юрист выступает в печати, либеральный юрист, и доказывает, что показания вполне достаточны для обвинения, в то время, когда часть буржуазной прессы и особенно фашисты изощряются в том, чтобы показать и доказать, что вот эти показания подстраиваются и прочее, прочее, Бухарин выступает здесь и заявляет: «Они чуют носом, что на меня показывать, они дают соответствующие ответы на соответствующие вопросы». Целый ряд экивоков, целый ряд намеков и заявлений показывают нам, что мы здесь имеем дело с кампанией опорочивания показаний, которые опровергнуть нельзя фактами, ибо факты против них, и поэтому они переходят на тактику врагов и в этом вопросе.
Каковы же факты? Факты: организация, одна террористическая организация, раскрытая в 1930 г., террористическая организация Смирнова сормовского, Углановская организация, она была раскрыта. Им был дан первый сигнал: «Бросьте это дело». Другие террористические организации, раскрытые в 1932 г., две террористических организации — Слепкова, с одной стороны, Смирнова и Эйсмонта, с другой стороны. Их предупреждают, Политбюро обсуждает вопросы, есть ведь стенограммы. Эти предупреждения не берут свое. Террористическая организация Эйсмонта—Смирнова, она была первой серьезной террористической организацией. Ведь эта террористическая организация имела свою серьезную группу в Азово-Черноморском крае и не случайно, что Белобородов показывает сейчас, что при встрече с Рыковым Рыков ему указал как место совершения покушения — Сочи. План Белобородова совпадает с планом Эйсмонта, Толмачева, Смирнова, Мирошниченко. Мирошниченко тогда показывает, что «наш курс, наш план донецкий состоял в том, чтобы держать курс на восстание. Но, так как неизвестно, выйдет это или не выйдет, мы сосредоточились целиком на совершении террористических актов».
Это факты, которых никто опровергнуть не может и которые не помогли тому, чтобы они одумались и бросили свою работу. Факт, что была конференция слепковцев — бухаринцев? Факт. Может ли Бухарин опровергнуть этот факт? Он его не опровергает, он только говорит, что он там не был, но о его пребывании можно будет сказать. Это факт. Факт, что было совещание у Томского на даче — под пьяную ли лавочку или не под пьяную лавочку, но было совещание, где обсуждалась рютинская платформа, то, что здесь Рыков признал? Безусловно, факт. Как же вы можете против этих фактов идти?
Я считаю, что центральный вопрос, который дает нам ключ к пониманию всей тактики правых и который дает нам ключ к пониманию единого блока, это вопрос о рютинской платформе. Шмидт показывает, что в апреле месяце было собрание. Мы нуждались, говорит, в платформе. Надо было подвести итог. На этом собрании в апреле месяце присутствовали Бухарин, Рыков, Томский. И там же было решено составить платформу, там были выработаны тезисы и директивы к составлению платформы. В августе месяце у Томского на даче собираются и обсуждают эту платформу. В октябре пленум ЦК партии обсуждает вопрос о рютинской платформе. Рыков и на пленуме ЦК, и после пленума ЦК, и когда мы его допрашивали на очной ставке, и на прошлом пленуме, ни разу не сказал о том, что он участвовал в зачитке хотя бы даже этой платформы. Никому не сказал, а случайно высказал это на очной ставке в споре со Шмидтом.
Бухарин заявляет, что если будет доказано, что он писал эту платформу, по стилю и проч., что тогда это все. Но мы ведь не дети, товарищи. Мы понимаем, что дело не в техническом написании платформы. Я бы мог привести десятки примеров из другой области, не имеющих отношения к данному вопросу, когда мы сидим иногда и пишем, а т. Сталин нам диктует. Его руки нет, но он нам указывает, как писать резолюции, докладные записки, всякого рода документы и проч. Я извиняюсь за этот пример и за это сравнение, но это тоже чисто формальное сравнение. Так вот, дело в том, что Бухарин, Рыков и Томский дали директиву, дали тезисы к составлению этой платформы. (Бухарин. Я никаких тезисов не давал.) А платформа вышла уже потом, написанная рукой Рютина, Слепкова или кого-либо другого, это безразлично. Ведь в конце концов дело не в технике, а в существе. Разве по существу рютинская платформа в чем-либо разнится с вашей позицией в 1930, 1931, 1932 гг., разве она расходится с вашей позицией? (Бухарин. Абсолютно расходится.) Нет, не расходится.
Если вы, товарищи, вспомните позиции правых, начиная с 1928 г., если вы платформу правых, написанную Бухариным, внимательно прочтете, то вы убедитесь в том, что в основном рютинская платформа целиком совпадает с позицией правых. Припомните так называемую деградацию сельского хозяйства. Припомните раскачку с крестьянством. Припомните лозунг свободной торговли. Припомните лозунг преимущественной поддержки индивидуального хозяйства. Припомните лозунг отмены всех ограничений кулаку. Припомните лозунг отмены индивидуального обложения кулака. (Постышев. Военно-феодальная эксплуатация.) Вспомните заявление о военно-феодальной эксплуатации крестьянства и вы увидите, что если привести сейчас рютинскую платформу, она целиком исходит из тех же положений. Та же деградация сельского хозяйства, упадок, который рисуется им. Здесь даже сказано — ограбление крестьянства, более мягко сказано, чем слова о военно-феодальной эксплуатации крестьянства. Видимо, не хотели выдать тут Бухарина цитатой о военно-феодальной эксплуатации крестьянства и сказали более мягко «ограбление».
Требование преимущественной поддержки индивидуального хозяйства, требование роспуска насильственно созданных колхозов, да разве этого мы не слышим в вашей платформе, в платформе трех? Что вы говорили в ней? «Мы не против колхозов, — вы тогда стыдливо говорили, — но надо распустить лишние совхозы и во всяком случае не допускать насильственной коллективизации или, по крайней мере, отменить все меры, которые ведут к насильственной коллективизации». Вспомните вы все это, вспомните ваше требование об отмене чрезвычайных мер по отношению к кулаку, а ведь как тогда стоял вопрос — либо мы одолеем кулака и получим хлеб для рабочих, либо кулак одолеет нас. Вы хотите представить свою платформу эпизодом. Рютинская платформа есть именно то, что вытекало из всех ваших требований. Конечно, новое в рютинской платформе есть. Это то, что вытекало из всей вашей практики 1932 года.
Вы, Бухарин и Рыков, приложили свою руку и в своих переговорах с Каменевым, вы с Каменевым вели переговоры о блоке. Рютинская платформа позже, в 1932 г. это оформила, что необходимо объединение всех сил, что дело не в разногласиях Троцкого и Бухарина, а дело в борьбе со Сталиным. Возьмите сейчас и прочитайте ту листовку, которую вы распространяли. Прочитайте ее сейчас и вы увидите, что характеристика, данная вами в беседе с Каменевым, партийного режима, состояния партии, состояния Советского государства, она целиком вложена в рютинскую платформу, слово в слово повторяя ее. Не вы ли на заседании Политбюро по поводу обсуждения заявления Пятакова говорили, что у нас в партии тюрьма, каземат. Разве это не те слова, которые написаны в рютинской платформе?
Я утверждаю, что Бухарин, если он не увильнет от ответа, не уйдет от того, что идейно, теоретически, политически, по существу лозунгов, по своей программе платформа рютинская целиком исходит из ваших позиций, начиная с 1928 г. с некоторым нарастанием и видоизменением по мере нарастания борьбы вашей с партией. Почему вы об этом ни слова не говорили? Что вы думаете, мы дети? Мы собрались тут, чтобы обсуждать, кто где встретился, на какой улице, через какие ворота прошел, на какой машине? Нас интересует политика. Почему вы не касаетесь этих вопросов по существу? Потому, что вы не можете опровергнуть того, что это — ваша платформа, вы ее создали, вы организовали террор, вы с Каменевым предложили Зиновьеву тот блок, который у вас получился с 1928 г. вплоть до 1936 г., блок безусловно фашистского порядка. Потому, что если вы характеризуете партию как тюрьму, как каземат, если вы характеризуете государство как военно-феодальную эксплуатацию крестьянства, то любой сделает из этого соответствующий вывод.
Вы хотите изобразить это как наивную эпизодическую ошибку — «я ошибся случайно, два года боролся с партией против троцкизма, а потом случайно отошел». Но нет, здесь вам не отойти. Это не было эпизодом. Скорее эпизодом была пара лет, когда вы боролись против троцкизма вместе с партией. И если эту пару лет выбросить, то посмотрите, что у вас останется? Ваша борьба с партией и по вопросу национальной политики, и по вопросу о профсоюзах, по вопросу о государстве, по вопросу о пораженчестве, по вопросу о программе партии, по вопросу о капитализме и империализме, затем перескочите несколько лет, которые вы боролись с Троцким, то окажется, что эта пара лет борьбы с Троцким — только эпизод. (Постышев. Причем они сожалеют об этом эпизоде.) Конечно, сожалеют.
То, что они боролись против Троцкого и шли вместе с партией, это было эпизодом, с ошибками, с такими лозунгами, как «обогащайтесь», который ЦК осуждал, и прочее. И там они виляли, но все-таки боролись вместе с партией, и шли вместе с партией в борьбе против троцкистов. А после этого началась опять антиленинская политика и борьба с ленинско-сталинским комитетом нашей партии. (Голоса с мест. Правильно.) Чтобы не быть голословным, позвольте привести здесь некоторые факты. Ведь, товарищи, нас крайне интересует вопрос. Есть показания и кроме показаний есть еще объективные факты. Ведь нельзя, Бухарин все-таки считает себя марксистом, он же должен понимать, есть же какие-то объективные показатели, и вот обратимся к этим объективным показателям, к этим объективным фактам.
Как боролись Бухарин и Рыков за партию после того, как сделали заявление, после того, как признали свои ошибки? Какие у них действия были, какие факты были, чтобы опровергнуть показания? Я утверждаю, что у них таких фактов нет, а у нас есть факты, объективные факты, чтобы доказать, что все показания верны. Вот эти факты. Прежде всего, факты организационного характера. 1931 год, я уже не беру 1929 год, он с Каменевым вел переговоры. 1931 год — Каменев ведет разговоры с Рыковым: надо собраться всем, обсудить положение. Рыков об этом ни слова партии, и только спустя 6 лет Рыков сказал об этом, бросил нам кость — вот видите, я откровенен, мог бы не сказать, но сказал. 1932 год, Томский встречается с Зиновьевым с распростертыми объятиями в Наркомпросе. Зиновьев ведет переговоры в своем кабинете в Наркомпросе о том, что в стране тяжелое положение, надо переговорить и т. д. 1932 год, конференция слепковцев.
Чтобы покончить с этим, разрешите мне маленькое отступление. Бухарин заявляет: «Я не был на конференции слепковцев, но был при рютинской платформе». Я хочу некоторые факты привести, чтобы показать, что это тактика. В 1928 г., когда обсуждалось в Коминтерне дело Тельмана, где он был запутан, он уехал. Нет Бухарина. 1930 год, XVI съезд партии, где подводились итоги борьбы. Бухарина нет. (Постышев. Да, да.) Вы что же думаете, мы забыли, что вы не были на XVI съезде партии, а вы и лидер, вы лидер безусловно, как же вы оставили Томского отделываться шуточками, прибауточками, оставили Рыкова, который при случае может слово и проглотить, а сами удрали в Крым, жили во время XVI съезда в Крыму. В 1932 г. — конференция слепковцев, Бухарин ее подготовил. (Бухарин. Откуда вы это знаете?) По показаниям. А самого Бухарина нет. Случайно ли это, что Бухарина не оказалось в это время? Рассказывайте кому угодно, а мы все-таки кое-какой опыт имеем и понимаем, что это значит, а теперь вы хотите прицепиться к обмолвке Зайцева. Главный довод. Зайцев сказал: Бухарин руководил нашей конференцией, но не помню, был ли он на этой конференции или не был. Рютинская платформа. Обсуждение рютинской платформы на пленуме ЦК. Где Бухарин? Бухарина нет, он где-то был. (Постышев. По горам лазил.) Да, да.
1936 год — процесс зиновьевцев-троцкистов. Редактор «Известий», центрального органа правительства, где он был в это время? Случайно ли он оказался вне Москвы, где-то на Памире? То ли его влекут туда боги шиитов, но во всяком случае подальше от Москвы, чтобы не вызвали, а если вызовут, то можно сказать, что летел на аэроплане, аэроплан сломался, на поезде ехал — на крушение можно сослаться. Вот видите, не был при обсуждении рютинской платформы. Он, такой бедный человек, приехал с Памира и вынужден был воспользоваться информацией Рыкова об обсуждении рютинской платформы на пленуме Центрального Комитета. После этого он пишет свою записку. Это тактика, товарищи. Это есть трусливая, хитрая тактика. Это тактика разведчика, это тактика борьбы с целью замести следы.
1932 год. Собрание на даче у Томского, где читается платформа. Вы заметьте, как Рыков здесь выступал, пытается выдать себя за наивного человека. Посмотрите, как он изображает эту встречу: был-де на даче по пьяной лавочке, меня отозвали в другую комнату. А в показаниях проговорился, что читали эту самую платформу. Здесь же он заявляет: мне сказали, что нужно прочитать документ заводской. Нашли чудаков, которые поверят таким басням. Сказали, что листовку на заводе нашли, нужно ее прочитать. Совершенно ясно, что вы у Томского на даче эту платформу читали. Пленум был в октябре, собрание на даче у Томского было в августе. Вы эту рютинскую платформу читали до пленума ЦК, вы ее не только читали, вы ее редактировали, давали указания. В показаниях Шмидта говорится: «Рыков заявил, что уж больно открытые реставрационные места имеются, Томский сказал — это можно будет потом сгладить, но зато вторая часть очень хороша, крепкая, террористическая». Им нужна была такая платформа, которая могла бы объединить все силы против партии, против советского государства. А Бухарин — один из главных лидеров — при этом отсутствовал. Дескать, лидера пускай не будет, пускай он в это время находится на Памире, а мы кое-какое участие можем принять, Рютина мы в случае чего можем провалить, да он нас и не выдаст.
1932 год. Дело Эйсмонта, Толмачева и других. Дело, к которому Томский и Рыков имели прямое отношение. И заметьте, после дела Рютина и Смирнова и при обсуждении рютинской платформы Томского и Бухарина не было. Томский и Шмидт уехали в Нальчик на охоту, Бухарина тоже не было. Одного Рыкова оставили — пускай Рыков заметает следы и с возмущением говорит о том, что платформа безобразная, платформа белогвардейская, пускай один за всех нас врет. 1932 год. Каменев и Зиновьев — завсегдатаи у Томского, встречаются с ним очень часто. Это видно из показаний.
1934 год. Встреча Томского — Зиновьева на даче у Томского. Совет Томского с Рыковым — итти или не итти. Об этом я говорил на прошлом пленуме ЦК и характеризовал его, как совет двух руководителей одной организации. Это несомненно так и было. Вы легко можете себе представить, о чем говорил Томский с Зиновьевым на даче. Рыков может изображать собрание у Томского на даче как какую-то совершенно невинную обывательскую встречу, никого он этим не обманет. Но, между прочим, он сам же издевался при обсуждении дела Эйсмонта — Смирнова, когда те пытались изобразить свои разговоры как невинные и обывательские, он сам над этим издевался и говорил: уж, конечно, если два члена партии собираются, то собираются не для того, чтобы вести обывательские разговоры, а ведут политические разговоры. А сейчас нам Рыков заявляет, что там шли обывательские разговоры. Мы себе представляем, что Зиновьев с Томским там-то как раз и уточнили вашу тактику практическую на основе рютинской платформы.
1935 год. Рыков поддерживает связь с Томским, он у него был на квартире, был на даче. В 1936 г. Томский с Рыковым собираются и Томский рассказывает Рыкову о том, что его вызывали в ЦК, что положение такое-то и такое-то, что нужно соответствующие меры принять. Уж, конечно, советовались, безусловно. И это называется «лояльность»!
Как они работали? Как работал Томский во Всехимпроме мы знаем, как работал Томский в ОГИЗ’е, мы теперь знаем — это клоака, как Рыков работал в Наркомсвязи — об этом здесь докладывали и в этом мы еще разберемся, как Бухарин работал и чем Бухарин себя показал? (Голос с места. Двурушником.) Бухарин кроме этих действий имел ряд выступлений, начиная со своей работы в Наркомтяжпроме, где он так или иначе всегда стремился кое-что внести. Там была полемика, — я не буду здесь подробно говорить, — о понимании реконструкции, где он характеризовал реконструкцию нашего хозяйства, ни слова не говоря о классах, о кулаке, о политике, а характеризовал реконструкцию только с точки зрения техники — новый техник, инженер нашелся, — он от политики настолько ушел, что говорил только с точки зрения техники, не хотел политики касаться.
На XVII всесоюзной конференции, где он выступал, единственный недостаток, который он нашел в нашей жизни, — это плохая работа лабораторий. Вы помните речь, которую он произнес, двурушническую, единственный недостаток — это лаборатории. А сейчас перед нами раскрывается, что еще в 1932 г. он боролся с партией, что у него были разногласия о стимулах в сельском хозяйстве. Мы — марксисты, мы в экономике понимаем, что значит: стимул? Разве все ваши споры не были спорами вокруг вопроса о стимуле? Либо стимул капиталистический, либо социалистический. Вы боролись за стимул свободы торговли и возможности развития кулацкого хозяйства. Это была исходная точка вашей борьбы против коллективизации, против социалистической индустриализации, вы боролись за свой стимул. И вот в этом маленьком вопросе о стимуле он имел разногласия в 1931–1932 годах. А на всесоюзной конференции, возьмите вы его речь в 1932 г., вы увидите, что на этой конференции он выступал двурушнически: «Я, — говорит, — за партию, единственный минус я нашел — это лаборатории». А сам одновременно в своей террористической лаборатории начинял бомбы для того, чтобы совершать террористические акты против руководителей партии. (Голоса с мест. Правильно.)
Наконец, возьмите вы его статьи. Здесь уже т. Молотов приводил характеристику одной статьи, я бы мог сказать, что вот он выступал со статьей 7 ноября 1935 г., в которой он подводил итоги, — «Революционный год и наши враги». В этой статье много путаницы, много ошибок и по вопросу о характеристике середняка, — середняк, говорит, перестает быть силой колебания. Это тогда, когда колхозы у нас уже развились вовсю. Он не говорит, что машиностроение — сердце нашего хозяйства, черная металлургия — по-своему все. Он не говорит, что тяжелая индустрия — фундамент нашего хозяйства, он говорит: мы создали тяжелый фундамент. У него была статья по поводу выборов, за которую мы его в Оргбюро ЦК достаточно основательно разбирали, где он заявляет, что VII съезд Советов будет первым съездом, когда коллективизация уже побеждает или победила, тогда как на VI съезде Советов мы эти итоги подводили, когда уже коллективизация наша стояла на твердых ногах. У него было много путаницы в отношении понимания нашего государства. Наконец, возьмите номер «Известий» от 7 ноября 1935 года. Я уже сказал, по поводу этого номера т. Сталин написал специальную записку, где очень подробно разбирал недостатки и грубые ошибки.
Я должен сказать, что здесь напечатана статья Николая Морозова, ни к селу, ни к городу с точки зрения праздника, но сейчас она в другом свете стоит. «Николай Морозов у Маркса», где он изображает, что Маркс одобрял деятельность народовольцев, в том числе и террористическую. И через две строчки он же рассказывает, как они подготовляли террористический акт 1881 года. К чему это в номере 7 ноября приводить статью Николая Морозова? Я, говорит, хотел популяризировать старых народовольцев. Нет, извините, это сигнал террористам, троцкистам и зиновьевцам. Это не случайно.
Возьмите дальше все эти карикатуры. Посмотрите, интереснейшая вещь, я должен сказать, я только сегодня это рассмотрел, может быть, в новом свете. Здесь идет статья Бухарина «Некоторые итоги революционного года и наши враги» и идет такая иллюстрация, — не знаю как газетчики это называют: вавилонская башня гигантская великого фламандского художника Брейкгейма [Так в тексте. — Ред], громадная недостроенная пирамида, не понимающие друг друга и враждующие друг с другом народы, легендарный символ восстания анархии и внутренней вражды. (Голос с места. Вот сволочь.) Это итоги, видите ли, революционного года и наши враги. И здесь рисуется вавилонская башня и дается такая надпись. Но что это за надпись, разве это не ясно? Сама статья состоит сплошь из цитат из фашистских газет с некоторыми там оговорками.
Вообще Бухарин с некоторого времени стал любителем цитировать фашистские газеты. (Сталин. Пропаганда.) Цитирует фашистские газеты и опровергает их очень слабо. И между прочим, в статьях, о которых т. Молотов сегодня говорил, которые он пытался написать по поводу зиновьевско-троцкистского процесса, в этих статьях он такую галиматью писал тоже о фашистах, что ни к селу, ни к городу, не могли мы это напечатать. (Бухарин. Это вы мне сказали, чтобы о нюренбергском съезде печатать.) Работа института, — я не хотел всю эту массу тащить, — Академии наук СССР «Памяти В. И. Ленина» огромной толщины сборник, сборник к десятилетию со дня смерти. В этом сборнике было предисловие. Это предисловие не пущено, его запретил отдел печати ЦК, сделали другое. Но вот это предисловие под непосредственной редакцией Бухарина. (Бухарин. Это не я писал.) Кто написал, это не удалось установить, но это под непосредственной редакцией Бухарина, он гордился этим сборником, разослал всем нам, гордился как своим детищем.
Вот что тут написано в этом предисловии: «В нашу эпоху буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, учение Ленина и т. д.». Позвольте, нашу эпоху характеризовать эпохой буржуазной реакции, господства фашизма, расизма и мистики, — а эпоха социалистической революции, эпоха победы пролетарской диктатуры на одной шестой части земного шара? Разве можно характеризовать нашу эпоху как эпоху буржуазной реакции, господства фашизма и т. д.? Случайно ли это написано в научном труде? Случайна ли эта оговорка? Не есть ли здесь протаскивание основного тезиса Радека — Бухарина, который Радек развернул на процессе, что фашизм побеждает? (Бухарин. Лазарь Моисеевич, это не я писал даже. Что вы, в самом деле?) Вы гордились этим как своим сочинением. Это есть безусловно отражение того, что Бухарин так же, как и Радек, понимал нашу эпоху как эпоху господства фашизма. И следовательно, фашизм господствует, фашизм наступает, отошла в историю эпоха социалистической пролетарской революции, этой эпохи уже нет, есть эпоха господства фашизма, а поэтому надо этому фашизму подчиниться, надо пойти с ним на соглашение. (Бухарин. Да что вы, ей-богу, говорите!) Нет, не «да что вы», а надо искать корни идеологии, если вы опровергаете голым обобщением.
Товарищи, я думаю, что Бухарин, Рыков и Томский по всей своей идеологии, по всем своим установкам, начиная с 1928 г., неизбежно докатились до того, чем они являются сейчас. Такова логика вещей, такова логика исторических событий. Если ты настаиваешь на своих ошибках, если ты мобилизуешь силы, какие силы пойдут с тобой? Силы фашизма, силы врага, силы терроризма и ты их должен возглавить, хочешь ты этого или не хочешь. (Голос с места. Правильно.) Бухарину дает интересную характеристику Кузьмин, его последователь, который заявляет в показаниях: да, я, говорит, ваш враг, здесь т. Молотов это уже цитировал. После Кузьмин говорит о Бухарине: «Я дал ему следующую характеристику. Точно так же он не знал... (Читает.)... не то власть брать, не то ехать на охоту». (Смех.) Вот это есть точная его характеристика. Это его ученик, но тем не менее это характерно, когда человек не знает, не то брать власть, не то ехать на охоту. Она отнюдь не уменьшает того вреда, который приносит этот человек.
Он был левым и правым. Где они были, когда право-левацкий блок Сырцова — Ломинадзе выявился? Ведь Сырцов был ему близким человеком, где они были? Они не боролись, они ему сочувствовали. Это была, как выражаются, дочерняя организация. Бухарин сочувствует и левым и правым, лишь бы боролись против партии, против ЦК, против т. Сталина. Что Бухарин говорил, видно из очной ставки. Тов. Сталин спрашивает Бухарина: «Ты при Ленине в период Брестского мира держал курс на обострение или на примирение?» Бухарин отвечает, что я был тогда за примирение. Бухарин говорил, что я считал, что партия погибнет при ленинской тактике, и я очень остро себя вел. Как он остро себя вел, вы знаете о руководстве левыми эсерами, об аресте Ленина. (Бухарин. От меня же знают.) Это факт, который не раз приводился в документах. (Бухарин. А вы говорите наоборот.) Хорошо, знают от вас, что вы хотели арестовать Ленина вместе с левыми эсерами и создать новое правительство под руководством Пятакова. (Бухарин. Неправда, неправда.) Вы сами это рассказывали. (Голос с места. Он сам напечатал это.) Можно привести в конце концов его стенограмму и его собственные записи. Мы знаем, что Бухарин боролся остро.
Он одновременно циник. Этот циник может пойти на все и он пошел на все. Он мне сам рассказывал в 1927 г., не помню по какому случаю, когда я ему говорил о Богданове, что Богданова Ленин высадил из ЦК. Он говорил: «А знаете, вы наивный человек. Богданов был очень способным, интересным, талантливым человеком, но Ленин не любил, не терпел талантливых людей и его вышиб». Он может это отрицать, что это не говорил, он это сказал. Я это тут рассказал как образец цинизма по отношению к Ленину, к которому мы относимся свято. И этот цинизм Бухарин проводил и по отношению к Центральному Комитету, и по отношению к т. Сталину вплоть до того, что натравливал этих мерзавцев для того, чтобы итти против партии, для того, чтобы подготавливать восстание, итти на террор, против партии.
Хорошо, что все это оказалось мыльным пузырем. Хорошо, что все они оказались жалкими пешками, что сами они оказались в контрреволюционном лагере, возглавляли контрреволюционных элементов. Хорошо, что партия победила, хорошо, что партия имеет такое руководство, хорошо, что они выступают перед нами в роли жалких отщепенцев — хорошо это. Но тем не менее мы слишком долго проявляли великодушие победителей. (Голоса с мест. Правильно, правильно!) Нельзя все же. Хорошо, можно и нужно проявлять великодушие, тем более, что дело идет не столько о великодушии, сколько идет о политическом подходе. В данном случае я должен сказать, что у ЦК и у т. Сталина было проявлено большое великодушие и к Рыкову, и к Бухарину, и к другим. Мы, близкие работники, несколько раз говорили, но т. Сталин нам всегда говорил, что мы слишком ретиво подходим к вопросу, что надо попробовать этих людей сохранить в партии.
Сегодня в 1936 г. мы имеем открытие таких мерзких дел, которых мы себе не представляли. До 1936 г. мы себе не представляли, до чего могут скатиться и Зиновьев, и Каменев, которых мы несколько раз исключали из партии, до чего может скатиться Пятаков, Лившиц и другие. До чего они могут скатиться, в 1936 г. мы видим это в другом свете. Вот почему сегодня, по-моему, дальше продолжать это великодушие нельзя. Надо очистить нашу партию от этих людей, надо вести и дальше следствие для того, чтобы этих людей, которые хотя и не имеют за собой силы, но которые могут быть врагами, мы должны покончить с ними для того, чтобы обезвредить себя от этих людей. (Аплодисменты.)
Молотов. Товарищи, есть предложение перенести обсуждение на завтра в 12 часов дня. Нет возражений?
Голоса с мест. Нет.